Титурель

Предисловие

Имя Вольфрама фон Эшенбаха неразрывно связано с Граалем, уже много веков синонимично его тайне. В поэзии Вольфрама фон Эшенбаха Грааль — средоточие, энергетическое ядро, излучающее стих. Очевидно, поэт располагает некой тайной, но не сообщает ее и не просто высказывает, а выдает ее каждым своим произведением, едва ли не каждым стихом, так как нет другой возможности ее высказать: просто сообщить эту тайну — значит исказить ее или даже уничтожить, о чем и свидетельствует в романе Титурель:

Если первые рыцарские романы посвящены поискам Грааля, в «Титуреле» Грааль найден, вверен, обретен, но обретение Грааля оборачивается обреченностью для тех, кому он вверен. «Титурель» — предположительно — последнее произведение Вольфрама (потому оно, возможно, и производит впечатление незаконченного: перед нами два фрагмента, как будто связанные только общностью героя и героини, но для самого поэта их связь очевиднее и глубже). Написанный после «Парсифаля» (если можно говорить о том, что Вольфрам писал свои произведения, сам он говорит, что не знает ни одной буквы, хотя в каком смысле он это говорит — вопрос особый), «Титурель» повествует о событиях, предшествующих «Парсифалю» и находящих в нем свое трагическое завершение. Ко времени этих событий, когда завязываются роковые узлы неизбежного, сам Парсифаль еще не родился, но узлы завязываются ради него, и единственное упоминание его имени в «Титуреле» настораживает и тревожит знаменательными предвкушениями, как все имена у Вольфрама фон Эшенбаха, включая его собственное:

Юный Парсифаль видит Сигуну при липах, когда она оплакивает своего возлюбленного Шионатуландера, павшего за Парсифаля, вместо Парсифаля; за него Шионатуландер пожертвовал собой; судьба Парсифаля завязывается именно в «Титуреле». При этом свое имя Парсифаль придурковатый юнец узнает от безутешной Сигуны, так как родная мать скрыла от него истинное его имя, надеясь уберечь сына от судьбы, постигшей Шионатуландера. Имя самой Сигуны овеяно преданиями и предвестиями. В «Парсифале» она представлена в той же позе и почти в той же ситуации, что и Сигьюна в «Старшей Эдде»:

Древнегерманские северные сказания не были забыты в немецком мире, о чем свидетельствует «Песнь о Нибелунгах», слагавшаяся на несколько десятков лет раньше «Парсифаля» и «Титуреля».

Даже Карл Зимрок, толкователь Вольфрама фон Эшенбаха и переводчик его произведений на новейший немецкий язык, называет случайным имя Титуреля в наименовании романа, сам автор которого объявляет Шионатуландера «господином приключений», но тут следует встать на сторону Вольфрама фон Эшенбаха, имевшего веские основания назвать свой роман именем Титуреля.

А. Ф. Лосев определяет миф как развернутое магическое имя: «Имя есть умно-софийная энергия, т.е. оно — магично» (Лосев. Л. Ф. Миф. Число. Сущность. М., 1994. С. 232). То же самое можно сказать об именах в романах Вольфрама фон Эшенбаха, и, может быть, именно здесь кроется глубинное родство, если не совпадение, его романа с мифом. Говоря по-лосевски, Вольфрам фон Эшенбах — мастер умно-софийных энергий. Он поэт собственных имен. Если мифы — это имена, то имена у Вольфрама фон Эшенбаха — мифы. Миф возвещается уже самим именем Парсифаль. Вольфрам переосмысливает Кретьена де Труа, у которого Perceval означает «Пронизывающий дол» (percer val). У Вольфрама Parzival — «Пронзение материнского сердца», причем «z» появляется исключительно потому, чтобы по-немецки не произносили Парзифаль, теряя «percer» (пронзать или пронизывать не дольний ли мир?). Но при этом Геррес указывает на то, что по-арабски (или по-персидски?) Parseh Fal может означать чистого или бедного дурачка (вполне в духе Вольфрамова «Парсифаля», где арабский пласт тоже присутствует). Кроме того, в имени Парсифаль слышится или угадывается «парс», «огнепоклонник», а иранские корни романа через катаров Прованса тянутся до самой Индии к мистическому царству пресвитера Иоанна. Так функционирует имя у Вольфрама фон Эшенбаха. Оно энергетически заряжено даже тогда, когда не поддается историко-лингвистической расшифровке, воздействуя лишь своей магической заумью.

Имя Парсифаль в его суггестивной знаменательности предварено именем Титурель. Поэтому «Титурелем» назван роман, события которого предшествуют действию «Парсифаля». Титурель первенствует во всей истории Грааля не только как первопредок, но и как первооткрыватель, первоизбранник Грааля. Отсюда его имя, вероятно, происходящее от латинского «Titulus», так что имя Титурель предположительно означает «провозвестник». Таким образом, Титурель участвует в трагических судьбах своих потомков, так что история Сигуны и Шионатуландера с полным основанием озаглавлена «Титурель».

Стареющий Титурель вверяет попечение о Граале своему сыну государю Фримутелю, о чем говорится и в большом романе «Парсифаль» (474, 10). Не без горечи Титурель говорит, что вверяет Грааль одному Фримутелю. Таков, по-видимому, устав наследования в династии Грааля. Грааль наследует кто-нибудь один, но далее Титурель перечисляет своих внуков, сыновей и дочерей Фримутеля. Имя каждого и каждой из них — тоже роман в своем развертывании. Примечательны эти имена соотношением в них романской (французской) и германской традиции. Так Фримутель, первый в череде наследующих Грааль, представляет своим именем германское начало. Его имя можно понимать как «свободный в мужестве» или «свободный духом». А Сигуна, внучка Фримутеля, правнучка Титуреля, носит не просто германское, но древнегерманское имя. Карл Зимрок предполагает, что отец Парсифаля первоначально носил романское имя Амурет (от «amour», любовь), и оно значило что-то вроде «люблюнчик», что подтверждалось исключительным успехом у женщин (вспомним только француженку Анфлизу, мавританскую царицу Белакану и, наконец, внучку Титуреля Херцелейду, мать Парсифаля). Поэт придал ему мужественность, превратив Амурета в Гамурета, онемечив тем самым имя анжуйского государя. И среди внучек Титуреля мать Парсифаля выделяется своим подчеркнуто немецким именем Херцелейда, «Сердечная скорбь», предвещающим ее горькую судьбу. Но и романские имена дочерей Фримутеля говорят о трагическом избранничестве. Таково имя Шуазиана, явно происходящее от глагола «choisir» (фр.), «избирать». Этим именем мать Сигуны обречена на раннюю смерть. Между французским и германским в романах Вольфрама фон Эшенбаха намечается скрытый, но тем более напряженный конфликт. «Книги на французском для меня невразумительны», — с раздражением высказывается Шионатуландер о письменах, действительно грозящих ему гибелью. С явной неприязнью говорит о француженке Анфлизе Херцелейда, и это не просто ревность к прежней возлюбленной Гамурета; слишком назойливо подчеркивает Херцелейда, что Анфлиза — француженка: «Француженки Анфлизы остерегаюсь... Лишь бы только мне француженка Анфлиза не мстила!» Но романское имя Шуазиана увенчивается германским именем Сигуны:

Среди немецких имен, связанных с Граалем, не последнее место занимает имя самого Вольфрама фон Эшенбаха. Карл Зимрок называет его самым немецким из всех немецких поэтов, и это утверждение не приходится оспаривать. Литературная судьба Вольфрама фон Эшенбаха во многом обусловлена борьбой между империей и папством, в течение нескольких столетий определявшей историю христианского Запада. В специфически итальянском преломлении то была борьба гвельфов и гибеллинов, жертвой, героем и певцом которой был Данте Алигьери. Зимрок полагает, что империя проиграла войну с иерархией, как он выражается, и потому над германским гением восторжествовал романский гений. Вообще, в германском литературоведении наблюдается тенденция видеть в Данте и Вольфраме соперников. Оба поэта, действительно, соизмеримы в своей значительности, но каждый из них слишком своеобразен для соперничества с другим, не говоря уже о том, что поэма Данте завершена примерно на сто лет позже «Парсифаля» и «Титуреля», да и само знакомство Данте с немецкими романами маловероятно, хотя он, по всей вероятности, был знаком с традициями Грааля или даже посвящен в них. Так или иначе, торжество романского начала в духовной жизни христианского Запада обрекло романы Вольфрама фон Эшенбаха на забвение тремя-четырьмя столетиями спустя после их завершения («Парсифаль» завершен около 1210 г.), к тому же немецкий язык настолько изменился под влиянием Библии, переведенной Лютером на язык, уже близкий к современному, что поэзия предшествующей эпохи тоже стала нуждаться в переводе на этот язык, а такие переводы были предприняты только в XIX в. в духе немецкого романтизма, чьи заветы, чаяния и начинания многое определили в исследованиях и в переводах Карла Зимрока.

Вольфрам фон Эшенбах родился во второй половине XII в., около 1170 г. В романе «Парсифаль» он причисляет себя к баварцам, и, возможно, родовым гнездом его предков был замок Эшенбах, неподалеку от Ансбаха. Герб Эшенбаха — два белых ножа на красном поле. Вольфрам фон Эшенбах происходил из старинного рыцарского, хотя и обедневшего рода. Поэтому он всегда именуется господин («Herr»). Еще одна особенность говорит о своеобразном аристократизме Вольфрама. В отличие от других миннезингеров, он никогда не воспевает князей, как будто не нуждается в их милостях. Предполагается, что Вольфрам фон Эшенбах состоял в браке, так как только отец семейства мог оплакать женщину, умершую родами, такой строфой:

Как раз в «Титуреле» неподдельно звучит детский голос:

Это говорит уже знатная наследница, прирожденная государыня, но и в разговоре с возлюбленным она упоминает своих кукол:

Провансальские трубадуры воспевали в своих альбах беззаконную любовь, мистический адюльтер, не считая супружескую любовь поэтической темой, возможно, под влиянием альбигойцев-катаров, осуждавших брак, так как в браке родятся дети, а дитя — темница для человеческой души, для искры Божией, рвущейся к Божественному свету, откуда она происходит. В этом глубокий разлад между южанами-трубадурами и северными рыцарями, слагавшими романы как на французском, так и на немецком языке. Северяне, во многом опирающиеся на искусство трубадуров, иногда откровенно подражающие им, воспевают брак, на чем сплошь и рядом строятся их романы. Уже в «Клижесе» Кретьена де Труа Фенисса говорит:

Вольфрам фон Эшенбах тоже сложил «Утреннюю песню», не уступающую провансальским альбам, а может быть, и превосходящую их в прославлении разнузданной, далеко не супружеской чувственности. Но романы Вольфрама фон Эшенбаха посвящены браку даже при некоторых отступлениях от единобрачия, как в случае с Гамуретом, супругом Белаканы и Херцелейды: поэзия собственных имен не может не сочетаться с мистическим родословием.

Поэт-рыцарь Вольфрам фон Эшенбах, несомненно, относится к миннезингерам, то есть к певцам любви, но его монументальные романы рассчитаны отнюдь не на пение, а на произнесение вслух, при котором слушатель проходит инициацию, посвящение, как это было при сказывании волшебных сказок, предвосхищающих романы своей магической функцией. Сказку следовало разгадывать, романы предлагалось переживать, соучаствовать в них, осваивая, усваивая тайну Грааля. Романы Вольфрама фон Эшенбаха предназначены для имеющих уши. В них нужно вслушиваться, а не вчитываться, в этом отличие их от последующих романов, предвосхищенных ими и тоже сулящих Грааль, иной раз уже не подозревая об этом: роман все равно пишется в поисках Грааля, такова природа этого жанра. Но Вольфрам фон Эшенбах пока еще не пишет, он заклинает, внушает, накликает, даже если роман при этом записывается, так сказать, для памяти: в наших интересах. В романе Томаса Манна «Волшебная гора», герой которого Ганс Касторп уподобляется Парсифалю нового времени, а сама волшебная гора — подобие Монсальвеша-Монсальвата, один из наставников Ганса Касторпа, апологет романско-готической традиции Лео Нафта прямо заявляет, что величайший поэт Средневековья Вольфрам фон Эшенбах был неграмотным. В то же время один только роман «Парсифаль» насчитывает больше двадцати пяти тысяч стихотворных срок, не говоря уже о сложнейшей композиции при множестве персонажей. Осведомленность Вольфрама фон Эшенбаха в истории, в алхимии, в других тайных науках (слово «эрудиция» с ним все же как-то не вяжется) тоже по-своему соперничает с эрудицией Данте, хотя и существенно от нее отличается. В романе упоминаются книги Киота и Флегетаниса (быть может, это одна и та же книга). Вольфрам фон Эшенбах ссылается на эти книги, и его роман как будто на них основывается. Трудно предположить, что поэт-рыцарь воспринял все эти сведения исключительно со слуха, сидя у ног неких учителей, как происходило в индийских Упанишадах. Тогда ему некогда было бы садиться в седло, не то что самому сочинять огромные романы. Не странно ли, что Сигуна, страстная читательница, готовая пожертвовать жизнью своего возлюбленного, лишь бы дочитать таинственную книгу, запечатленную драгоценными камнями на поводке сбежавшего пса Путестража, — любимая героиня повествователя, не умеющего читать? По всей вероятности, есть особый смысл в том, что Вольфрам фон Эшенбах отмежевывается от книг и настаивает на своем незнании букв.

Для читателя уже со времен Дон Кихота романы — книги, по преимуществу, завсегдатаи библиотечных полок. Современному читателю трудно представить себе, что первые романы слагались рыцарями-поэтами в битве с клерикальным книжничеством церковной иерархии, с грамотеями-буквоедами, преданными папству. Вот почему поэтическая инициация романов принципиально выдавала себя за устную в духе древних магических заклинаний. Романы Вольфрама фон Эшенбаха соприкасаются с кельтской традицией, а известно, что глубокомысленная мудрость друидов не подлежала записи. Тысячелетиями Веды произносились вслух или про себя, и предполагалось, что они утратят свою магическую силу, если их записать. Таково же было, вероятно, и творчество вещего Баяна, которому автор «Слова о полку Игореве» бросает вызов, отваживаясь процитировать его в письменном виде.

Романы Вольфрама так или иначе соприкасаются и с каббалой, что засвидетельствовано образом Флегетаниса, происходящего по материнской линии от Соломона, а слово «каббала» означает «предание», в котором устная тайна преобладает над записью. Автор каббалистической книги «Зогар» («Сияние») Моше Леонский был обвинен в подделке не потому, что просто придумал эту книгу, а потому, что записал изначально устные предания, как будто запись — уже подделка.

Еще очевиднее в романах Вольфрама фон Эшенбаха соприкосновения с исламом. Гамурета прямо-таки тянет на Восток. Гамурет и Шионатуландер воюют на стороне халифа багдадского Барука, называемого Ахкарин, что означает «агарянин» (Walter Johannes Stein. Weltgeschichte im Lichte des heiligen Gral. Amonesta. Verlag. Wien, p. 157). Гамурет гибнет на этой войне, и мусульмане не отказывают ему в христианском погребении (еще одна загадка романа). Так что вполне правомерен вопрос, не аналогична ли предполагаемая неграмотность Вольфрама столь же проблематичной неграмотности пророка Мухаммеда. Мухаммед — уроженец и житель большого города. Он ведет дела богатой вдовы Хадиджи, в будущем своей любимой жены. Это не исключает неграмотности в бытовом смысле, но делает ее несколько сомнительной или таящей в себе некое иносказание, как в случае с Вольфрамом фон Эшенбахом. Ангел говорит Мухаммеду: «Читай!», — а Мухаммед, по преданию, отвечает: «Не могу (не умею) читать (The meaning of the Glorious Koran. An explanatory Translation by Mohammed Marmaduke Pickthall. A Mentor Religious Classic, p. 10). Но Мухаммед возвещает Коран, a Коран означает «чтение», «чтение наизусть» (ар.). Это чтение свыше, исключающее и опровергающее мертвую букву. Так и Вольфрам «не знает буквы ни одной», поскольку постигает смысл, который над буквой. Возможно, при этом у Вольфрама ссылка на Новый Завет: «Он дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа; потому что буква убивает, а дух животворит» (2 Кор. 3:6). Не объясняется ли ироническая полемика Вольфрама фон Эшенбаха с Кретьеном де Труа тем, что Грааль у Кретьена — буква, а у него истинный Грааль, разве что поверхностно той буквой обозначенный? Соотношение Предания и Писания глубоко коренится в христианской традиции. Предание и Писание друг другу не противоречат, но не совпадают вполне: «Можно даже сказать: Церковь могла бы обойтись без Писания, но не могла бы существовать без Предания» (Лосский В. Предание и предания. Журнал Московской Патриархии. 1970. № 4. С. 63). В духе этой аналогии Вольфрам фон Эшенбах, вероятно, полагал, что у Кретьена де Труа разве что писание о Граале, причем буквальное, несовершенное, лишь называющее Грааль, тогда как у него, у Вольфрама, Грааль — предание, то есть сам Грааль, таящийся от писания и от буквы, так что Вольфрам фон Эшенбах не знает буквы ни одной, ибо знает, что такое Грааль, ядро и средоточие христианского Предания или даже само это Предание.

Но и у Вольфрама фон Эшенбаха преданию о Граале сопутствует писание, некая книга, найденная в Толедо и пересказанная на французском (или на провансальском) языке и дошедшая в таком пересказе из Прованса до немецкой земли (XVI, 827, 9). Это не столько сама книга, сколько опять-таки предание о книге, связанное с провансальским поэтом по имени Киот. Предположительно это имя восходит к провансальскому Гюйот (Guiot). Это имя провансальского трубадура, чьи песни сохранились. Но в различных рукописях «Парсифаля» и «Титуреля» оно разительно напоминает имя Kiot (Киот) вплоть до полного совпадения. В некоторых комментариях к «Парсифалю» Киот рассматривался как поэтическая мистификация, или предполагалось, что это всего лишь имя переписчика, но совпадение имени Киот в «Парсифале» и «Титуреле» заставляет усомниться в подобной версии. Киот — один из главных героев «Титуреля», супруг Шуазианы, отец Сигуны. При этом он государь Кателангена, а Кателанген (Каталонию) Зимрок называет «транспиренейским Провансом», так что и герцог Киот — в своем роде провансалец, что особенно подчеркивается Вольфрамом, когда заходит речь о мастере Киоте, поведавшем предание о Граале. При том значении, которое приобретает имя в романах Вольфрама фон Эшенбаха, не столь необоснованна, а поэтически вполне убедительна такая гипотеза: Киот, государь Кателангена, и мастер Киот, провансалец, возвещающий предание о Граале, — одно и то же лицо или один и тот же поэтический образ. Государь Кателангена отрекается от престола после смерти любимой жены Шуазианы:

Шуазиана — наследница Грааля, и можно предположить, что ее овдовевший супруг посвящает оставшуюся жизнь Граалю, проповедуя его и одновременно храня его тайну. Быть может, Вольфрам фон Эшенбах, выводя Киота в «Парсифале», только отчасти знал, что предшествовало его повествованию, после чего сочинил «Титуреля», среди действующих лиц которого — государь Кателангена, и его имя Киот Вольфрам дал поэту, от которого нечто узнал. Сигуна, бесспорно, главная героиня «Титуреля», внучка старого Титуреля; она тоже из рода Грааля, и Шионатуландер полюбил ее не только ради ее совершенств, но и ради ее происхождения:

Почти в тех же выражениях прославляет Сигуну и ее отец:

Примечательно соединение пиренейского Кателангена с немецким Шварцвальдом, как будто германское имя Сигуны накликает этот немецкий лес. Властью Сигуны рыцарские копья взращиваются, а не привлекаются со стороны. Этот лес копий — символ распространяющейся государственности, в которой угадывается государство Грааля:

Это прорастание-произрастание не похоже на завоевание, скорее оно напоминает распространение некоего учения. Лес копий свидетельствует о рыцарстве, а не о насильственных захватах чужих владений. Хотя Грааль в «Парсифале» назван вещью, у него есть семя. От этого семени родятся особо совершенные существа, из которых Сигуна, но происходят от него и государства вместе с государями, чьи имена могут показаться фантастическими, хотя на самом деле они загадочные, поддававшиеся разгадке в свое время. Так, Монсальвеш — явно германизированная форма, в которой пытались распознать французское Mont sauvage (Дикая гора, отождествляемая с испанской горой Монсеррат все в той же Каталонии); видят в ней и твердыню Монсальват, упоминаемую сыном Парсифаля Лоэнгрином в опере Вагнера. Узнают в ней и Монсегюр, оплот катаров-альбигойцев. Но сквозь все эти значения проступает латинское Mons Salvationes (гора Спасения). В «Титуреле» вся эта вереница значений задана Кателангеном, Каталонией (согласно этимологии, Каталония — Gotalonia, земля готов, отсюда, возможно, и германское имя каталонской принцессы). В «Парсифале» Киот тщетно ищет истинный Грааль в латинских книгах, читая о Бретани и об Ирландии. Кельтский фон предания о Граале отчетливо проступает у Кретьена де Труа. Зимрок убедительно доказывает, что у Вольфрама фон Эшенбаха возобладал Прованс вместе с Кателангеном, и его Монсальвеш находится в Пиренеях.

Но в Провансе, а следовательно, и в Кателангене действительно распространялось особое вероучение, признаваемое католической церковью еретическим, подвергавшееся жестоким гонениям и со временем вызвавшее даже крестовый поход с Севера. Адепты этого учения называли себя катарами (чистыми), или альбигойцами (от города Альби, где находился их центр). Учение альбигойцев основывалось прежде всего на предании, а не на писании, и предание их оставалось тайным, что порождало множество слухов и кривотолков. Катаров причисляли к последователям древних манихеев, для которых бытие — вечное противостояние Света и Тьмы. Это сближало альбигойцев с мистическими движениями восточного христианства. Но при этом надо отметить, что католическая церковь приписывала манихейство всем своим противникам, так что «новые манихеи» превращались в простой синоним еретиков. Несомненно одно: альбигойцы были ярыми противниками католической иерархии и отвергали папство в принципе. Альбигойцы также отвергали Ветхий Завет как плотскую книгу, а для них плоть — безусловное зло, сгущение тьмы, поэтому они оспаривали и воплощение Христа. Ветхому Завету альбигойцы противопоставляли Новый Завет, истолковывая его в духе своих тайных преданий. Новый Завет альбигойцы переводили на провансальский язык, и Совершенные (своего рода катарское духовенство) носили этот перевод в своих кожаных сумках, проводя свою жизнь в постоянных скитаниях, как взыскующие Града. Примечательно, что Новый Завет катары переводили не с латинского, канонизированного католической церковью, а с церковно-славянского, принятого православной церковью, возможно, даже с греческого. Молитва Господня («Отче наш») произносилась катарами, согласно канону православной церкви, при сохранении заключительных слов: «Яко Твое есть Царство и сила и слава, во веки веков», опускавшихся в латинском переводе и в католическом богослужении (См.: Осокин Николай. История альбигойцев и их времени. М. 2000. С. 143). Имеются веские основания предполагать, что настоящим поводом для беспощадных гонений на альбигойцев вплоть до полного их истребления были именно эти слова из главной христианской молитвы, а все остальное — домыслы или прямые вымыслы инквизиторов. Папство настаивало на том, что и Царство, и сила, и слава переданы папе как наместнику Божьему на земле. Произнесение заключительных слов молитвы Господней означало решительное отрицание этих папских притязаний, оставляя Царство, силу и славу во веки веков одному Богу.

Поэты-рыцари, противостоявшие своими сверхбуквенными романами принудительному книжничеству католической иерархии, не могли не сочувствовать катарам, исповедующим подобные христианские истины. Католической иерархии противопоставляется уже не просто империя, но истинное Царство Божие. Этому противостоянию сопутствует мистическая поэзия. Прованс катаров оказывается Провансом трубадуров. Само слово «трубадур» происходит от провансальского «trobar» («находить»). Если рыцарские романы, слагаемые труверами северной Франции («трувер» от слова «trouver», означающего то же самое), посвящены поискам Грааля, самим словом «трубадур» полуспрашивается, полуутверждается, что трубадур (трувер) — нашедший... что?

Казалось бы, катарам, отрицающим воплощение Бога-Света, должен быть совершенно чужд Грааль, связанный с Христовой Кровью или даже Сама Эта Кровь, Sang Real, Кровь Истинная, или Царская. Тем не менее предание о Граале странным образом связано и с катарами. Монсальвеш Вольфрама фон Эшенбаха находится в Пиренеях, где царит их учение. Смутные легенды говорят о том, что катары предлагали показать нечто, являющее кровь и плоть Христа (Бейджент Майкл, Лей Ричард, Линкольн Генри. Святая кровь и Святой Грааль. М. 1997. С. 37). Может быть, потому и слово Грааль более свойственно северным поэтам, а не трубадурам, так как в Провансе Грааль считался найденным и слова «grazal», «grazau», «griau» означали просто сосуд?

Проклиная и отвергая плоть, катары в то же время исповедовали культ красоты и вечной женственности, не исключающей чувственных радостей. Отсюда поэзия трубадуров, распространяющаяся на север, где она была подхвачена миннезингерами, одним из которых был и Вольфрам фон Эшенбах (не отсюда ли Шварцвальд копий, произрастающий от совершенств девы Сигуны?). Но в Сигуне ее отец Киот видит не просто красавицу, но и властительницу. Ее красота — это красота Царства. При этом Сигуна — наследница Грааля. Таким образом, Грааль — это осязаемый символ Царства Божьего, исповедуемого альбигойцами в последних словах молитвы Господней.

Высказывается гипотеза, согласно которой в романах Вольфрама фон Эшенбаха аллегорически, но по-своему точно воспроизводится история альбигойцев. В этом духе он переосмысливает «Персеваля» Кретьена де Труа, также нечуждого этим преданиям. Отречение Киота от престола после смерти супруги, по имени Избранница (Шуазиана), наследующей Грааль, могло намекать современникам на реальное событие, даже если это событие рискованно отождествлять с теми или иными историческими данными. Также и отбытие Гамурета на Восток, да еще вместе со своим юным племянником Шионатуландером, напоминает добровольное изгнание, когда любовные переживания сочетаются с некими союзническими обязательствами при государственно-мистических чаяниях:

Достойные язычники — несомненно, мусульмане, чей государь — вышеупомянутый халиф Барук Ахкарин:

Гамурет отправляется на подмогу Баруку в разгар Крестовых походов, как раз направленных против этих «язычников достойных», как их называет поэт. Не уклонялись ли подобным образом некоторые христианские рыцари от Крестового похода против альбигойского Прованса? Первый из этих походов был объявлен в 1208 году при жизни Вольфрама фон Эшенбаха, хотя завершились они после его смерти. Известно, что тамплиеры, рыцари Храма, воспетые в «Парсифале», предпочитали не воевать против альбигойцев. А в следующем столетии, когда сокрушительным преследованиям со стороны католической церкви подвергся уже орден тамплиеров, их обвиняли и в тайном сотрудничестве с мусульманами, в частности с ассасинами, наподобие которых и был, возможно, создан орден тамплиеров (Натрошвили Н. Г. От Машрика до Магриба. М. 1978. С. 19). Обвинения против тамплиеров основывались и на рыцарских романах, которые, в свою очередь, осуждались, так как в них находили влияние тамплиеров. Зимрок отмечает, что небесный сонм, вверяющий Грааль некоему избранному сообществу, весьма напоминает духов и демонов, заклинаемых и почитаемых тамплиерами, в чем их обвиняли инквизиторы.

Но наиболее грозным обвинением против тамплиеров была их приверженность к литургии по восточному (православному) обряду. Свидетельство подобной приверженности действительно присутствует в «Парсифале» Вольфрама фон Эшенбаха. Брат Парсифаля Фейрефис, сын Гамурета от языческой (опять-таки) царицы Белаканы, чье имя, вероятно, происходит от пеликана, вскармливающего птенцов своей кровью, принимает крещение от некоего величественного священника, отступающего от обряда Римской церкви чтением Евангелия от Иоанна, особо чтимого православной церковью: «Бог — человек, Отец Его — Слово» (817, 16), то есть «Слово плоть бысть» (Ин, 1:14). Есть сведения, что и «Отче наш» тамплиеры читали, не опуская заключительных слов, как читали молитву Господню катары, так что обвинения против них повязаны на эти слова, сводятся все к тому же: «Яко Твое есть Царство и Сила и Слава во веки веков», а тайна Грааля загадочно с этими словами соотносится.

«Титурель» посвящен событиям, предшествующим «Парсифалю», но слагался, по всей вероятности, после «Парсифаля» и предполагает знакомство с ним. Именно из «Парсифаля» мы узнаем, что обрел Титурель:

Этими стихами предварены слова Титуреля в романе «Титурель», посвященном судьбам избранного рода и взаимоотношениям внутри него. Титурель заслужил таинственный дар своей рыцарской доблестью, а не благочестивым самоотречением:

Грааль пока еще не назван Титурелем, но, очевидно, или родовое благо и есть Грааль, или он включает его. Грааль не завоеван, а вручен, вверен рыцарской отваге и нуждается в обороне:

Хотя Грааль — вещь со звездных кругов, нечто, вручаемое ангельской ратью, небесною силой, у Грааля есть корона, и есть государь, в чьем владении Монсальвеш, а быть может, его владения куда более обширны:

Разлука с Монсальвешем невыносима для наследников и наследниц Грааля. Так, Херцелейда не расстается с Монсальвешем в своей сердечной тоске, которую означает ее имя:

Но главная особенность избранного рода — их осиянность Граалем, таинственное очарование, обрекающее их друг другу. Конечно, Шуазиана — сама по себе красавица, но недаром она достается тому, кто выше королей:

Таким образом, государь Кателангена уподобляется государю Грааля или даже приравнивается к нему. Тем невыносимее для него утрата Шуазианы:

Обнаруживаются два обстоятельства. Наследница Грааля Шуазиана жертвует собой, чтобы родить Сигуну, очередную наследницу Грааля. Потеряв Шуазиану, Киот расстается и со своим государством Кателанген, как будто он государь лишь в браке с наследницей Грааля:

Так что и для его скорби существенно, что Шуазиана из рода Грааля; храня ей верность, он жертвует государством, как будто это возможность сохранить Грааль (не она ли сама Грааль, слово «Грааль» иногда употребляется и в женском роде). До этого Киот был блестящим рыцарем, иначе он бы не завоевал Шуазиану:

Но, оставив государство и рыцарство, Киот становится отшельником. Недаром его именем назван провансальский провозвестник Грааля, если даже это не тот же Киот. Таков и строгий отшельник Треврецент, открывающий мудрость Грааля Парсифалю. В «Титуреле» он предстает в совсем другом облике:

В самом начале романа от короны Грааля отказывается и Титурель. Такое самоотречение или отшельничество — тоже способ хранить Грааль, обретенный любовью, даже если любви сопутствует скорбь утраты. Характерно, что вместе с Киотом отрекается от рыцарства и его брат Манфилот:

Король Тампунтейр принимает в опеку государство Кателанген и его будущую государыню Сигуну. Она растет вместе с дочерью Тампунтейра Кондвирамур, будущей супругой Парсифаля. Но Тампунтейр тоже умер, и пятилетнюю Сигуну берет ее тетка Херцелейда, родная сестра Шуазианы, королева Канволейса и Кингриваля. Херцелейда овдовела, не успев стать супругой:

Так таинственно-поэтическое имя «Монсальвеш» приобретает предостерегающее, если не угрожающее звучание. Это уже третья смерть в романе «Титурель»: за Шуазианой следуют короли Тампунтейр и Кастис; все эти смерти как будто связаны с Граалем. Зато влекущее обаяние приобретает имя Херцелейда, Сердечная скорбь:

Истинным ее мужем, отцом Парсифаля, предстоит стать Гамурету, государю Анжу. Он тоже погибнет на Востоке, воюя на стороне халифа Барука. Вдова-дева станет вдовой-дамой, как ее назовет в своем «Персевале» Кретьен де Труа.

Хранители Грааля сплочены любовью и обреченностью. Перед этим чарующим сочетанием не могут устоять ни женщины, ни мужчины. Повествуя об этом, Вольфрам фон Эшенбах начинает говорить от собственного лица и тут же прибегает к фигуре умолчания, тоже храня некую тайну:

В «Титуреле» представлены две влюбленные пары: Херцелейда и Гамурет, Сигуна и Шионатуландер. При этом Сигуна — племянница Херцелейды, а Шионатуландер — племянник Гамурета, так что все четверо так или иначе из рода Грааля: «Ибо вверен Грааль избранному роду...»

Их избранничество — обреченность, а обреченность — избранничество, и при этом они вознагражденные в мире: избранных влечет к избранным. Гамурет обращается к своему племяннику со странным увещеванием:

Род Грааля превыше обычного человеческого родства, но это и не так называемое духовное родство, а плоть и кровь (Грааль — Кровь Истинная?). Слова Гамурета можно понять в том смысле, что род Грааля ведется не от Евы (Еву Гамурет несколько пренебрежительно называет похищенным ребром) или не только от Евы, а из таинственных глубин до Сотворения мира (прежде всех век). Отсюда сокрушительная сила любви, неодолимая и потому не всегда благая:

И пренебрегающий письменами Вольфрам поет настоящий гимн любви:

Шионатуландер и Сигуна совсем еще дети, но род Грааля уже обрекает на любовь их, не подозревающих, что любовь гибельна:

Сигуна бесхитростно спрашивает Шионатуландера, видя его страдания:

Иными словами, что такое любовь: грозный Амор трубадуров или сладостная, но столь же опасная госпожа Венера миннезингеров? Объясняясь в любви Сигуне почти по-детски, Шионатуландер обращается не столько к ней, сколько к ее роду: «Слышал я, твой род могуч в благоволенье...» А Сигуна в своем девичьем целомудрии, не чуждом завораживающего эротизма, призывает Шионатуландера завоевать ее любовь:

Херцелейда предостережет свою приемную дочь и от подобных призывов, и от самой любви к Шионатуландеру, напомнив его блистательную родословную: Шионатуландер — тоже дофин, наследник престола и государства:

Отец Шионатуландера, дофин Гурзгри пал в битве, так что слова Херцелейды — предостережение не только Сигуне, но и самой себе. Ее супруг Гамурет, отец Парсифаля, тоже будет убит. И Шионатуландер будет убит герцогом Орилусом, отстаивая владения и жизнь Парсифаля, за которого и принимает его Орилус. Вдова Махаута, дева—вдова Херцелейда, вдова Сигуна... Шионатуландер — сын вдовы, как и Парсифаль.

Но сыном вдовы был и Адонирам, он же Хирам, согласно библейскому преданию, строитель Иерусалимского храма. Его полюбила царица Савская, не первая ли среди прекрасных дам Грааля, а Хирама (он же Адонирам) убили его подмастерья из зависти, так что царица Балкис также оказалась одной из вдов (ей предшествовала мать Адонирама). Складывается впечатление, что Парсифаль, сын вдовы, и Шионатуландер, его старший двойник или предшественник, — в своем роде тоже строители или хранители Храма.

Рыцари Храма (templeisen) присутствуют при отречении Титуреля:

Не потому ли тайну Грааля раскрывает Флегетанис, язычник, происходящий от царя Соломона, в чье царствование был построен Иерусалимский храм? И Гамурета тянет на Восток не потому ли, что у арабских племен было предание о камне-деве, рождающей доисламское божество Душару; это божество сближали с Дионисом, а дионисийство, по Вячеславу Иванову, — Ветхий Завет для язычников? И наконец, рыцари Грааля должны были по-своему понимать слова Христа: «Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла; это — от Господа, и есть дивно в очах наших» (Мф. 21:42).

В «Парсифале» Вольфрама фон Эшенбаха определенно говорится, что Грааль — камень. В этом главное отличие «Парсифаля» от «Персеваля» Кретьена де Труа, канва которого все же прослеживается в «Парсифале». У Кретьена де Труа Грааль украшен драгоценными камнями. Возможно, те же камни на поводке пса Путестража (Gardevias):

Письмо-поводок запоем читает Сигуна, как будто это поводок для нее самой:

Пес Путестраж принадлежал дяде Шионатуландера, брату Махауты, герцогу Экунату:

Вероятно, это предостереженье самой Сигуне, и на поводке она прочла уже имя Парсифаль. Но пес Путестраж вырывается и убегает. Вальтер Штайн полагает, что Путестраж — не простой пес. На его поводке звездные письмена. Это пес, которым клянется Сократ. Платон, засвидетельствовавший эти клятвы Сократа, упоминается в «Парсифале». Сигуна посылает Шионатуландера на поиски пса, и тот обещает вернуть его даже ценой собственной жизни. На этом прерывается роман «Титурель», по-видимому незаконченный. «Пса поймал он вместе с будущими днями», — говорит о Шионатуландере Вольфрам. В погоне за звездными письменами Шионатуландер погибнет, и над его телом Сигуна откроет Парсифалю его истинное имя, возвещающее, кто будущий государь Грааля.