Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) [сборник]

Шадурды Чарыев Голос совести (перевод Николая Золотарева)

Вода в арыке текла спокойно и тихо. Лишь камыши, которыми густо поросли его берега, шелестели под легкими дуновениями ветерка. Покой и тишину предзакатного часа время от времени лишь нарушало потрескивание перезревших дынь-вахарман, — у арыка раскинулись колхозные бахчи.

Чем ниже опускалось солнце, тем беспокойнее становилось на душе у бригадира. Он то и дело поднимался на прибрежный вал и, приложив ладонь козырьком ко лбу, всматривался в даль, — там чернела асфальтированная лента дороги.

— Каждый день у него какие-то причины. Брат шептана, а не человек, — ругался Вели-бригадир. — Вот что значит иметь дело с зелеными юнцами. То у него комсомольское собрание, то свидание. Интересно, что сегодня стряслось?

Спустившись к арыку, Вели зачерпнул пригоршней воды, плеснул себе в лицо, фыркнул от удовольствия.

— Вообще Джума парень с головой, — проговорил он. — И проворства ему не занимать…

Солнце бросало последние лучи на пышные султаны камыша, на одинокую фигуру бригадира и кучи дынь, покрытых густой сеткой неглубоких трещин. Вдали, у самого горизонта, по дороге бежали машины, но та, которую ожидал Вели, все не появлялась. И от этого на душе у него было тревожно и муторно.

— Брат шейтана… — выругался бригадир и вновь приложил ко лбу ладонь.

«Эх, Джума, Джума! Ты считаешь себя взрослым человеком. Мол, армию отслужил, что к чему, что хорошо, что плохо в этой жизни, понимаю. И все равно ты еще мальчишка».

Джума осмотрелся, — вдруг ему показалось, что кто-то рядом говорит все это, — никого. За окном мелькают кусты верблюжьей колючки и километровые столбы с гирляндами стрижей на проводах.

Он прибавил газу, стремясь уйти от упреков, но уже через минуту подумал, что это тоже «мальчишество», и сбросил газ.

…По возвращении из армии Джуму назначили шофером в механизированную хлопководческую бригаду в Хаузхан. Б бригаде пять-шесть механизаторов и столько же поливальщиков. Бригадир — Вели, а раньше он был рядовым поливальщиком. Был он худеньким, тщедушным, а стал полным, розовощеким. Присесть на корточки — для него целая мука, а встать еще труднее.

Как-то раз Джума сказал новому бригадиру:

— Вели-ага, — (а бригадир-то и старше него был всего на три-четыре года), — по-моему, бригадирство тебе пошло на пользу. Все-таки Хаузхан, целина…

— Поработай с мое, — ответил ему Вели, смахивая тыль-ной стороной ладони пот с лица, — и ты жирком заплывешь. Да если еще деньжата будут водиться…

Работа у Джумы была не из трудных — вовремя обеспечь бригаду продуктами, водой, горючим, и ты свободен. Если ты молод, полон сил и энергии, а новенькая машина твоя работает как зверь, — все эти обязанности чистая ерунда.

Должностью своею солдат был удовлетворен. Да и Джу-мой все в бригаде были довольны. Никто из окружающих не считал его мальчишкой, а напротив, относились к нему, как к человеку взрослому, серьезному и солидному.

Сегодня жаркий летний денек, и, несмотря на то, что стекла обоих окон опущены, в кабине духота. Да еще пары бензина дают о себе знать. «Надо как-то посмотреть мотор, где там бензин пробивает, — подумал Джума. — Не дело в новой машине глотать эту вонь».

Но не столько духота и неприятный запах мучали Джуму, сколько тот голос, что послышался ему только что: «Ты еще мальчишка…»

При въезде в город Джума остановил машину у арыка возле могучих деревьев. Он умылся, посидел в тени, послушал легкий, мелодичный разговор арычных струй с гибкими ветвями-косами красавиц ив, залил в булькающий радиатор холодной воды. Радиатор успокоился.

И только мысли, беспокойные и тревожные, по-прежнему клокотали в голове паренька. Словно кипящий плов в казане… «Так кто же я, мальчишка-несмышленыш или взрослый, самостоятельный мужчина?»

Джума открыл дверцу кабины, встал на подножку, собираясь сесть за руль. В нос ударил густой, пьянящий аромат дынь-вахарман, которыми доверху был загружен кузов. И Джума ощутил вдруг приятную истому, усталость. «Неужто я настолько молод и слаб, что меня может уморить дынный запах?..»

Но размышлять он долго не стал — захлопнул дверцу и включил мотор. Он торопился.

В Мары на знаменитом Зеленом базаре хаузханские вахар-ман расходились моментально. Здесь знали толк в хороших дынях.

— Я пятый раз беру у этого паренька, — нарочито громко и весело говорил почтенного вида, в очках, с аккуратной, клинышком бородкой, яшули. — Не дыни, а объедение. Люди, если вы любите дыни, покупайте у него! Только у него.

— Сынок, ты уж как-нибудь постарайся почаще привозить такие дыни. Хорошо?

— Ладно, — буркнул Джума, а сам подумал: «Ну, купил — спасибо, шагай себе дальше. Чего языком молоть?..»

— Ты громче скажи, сынок. Чтоб народ слышал, — не унимался яшули. Он приложил руку козырьком к виску, защищаясь от солнца, и, судя по всему, уходить не торопился.

— Ладно, яшули. Поживем — увидим, — неопределенно сказал Джума и тут же вновь подумал: «Говорю как зеленый юнец. Нет, сразу осечь этого болтуна, а я с ним развел антимонию».

Торговля уже подошла к концу, Джума набивал хозяйственную сумку мятыми трешками и рублями, когда за спиною он услышал громкий окрик:

— Салам, Джума! Как дела?

Джума обернулся и увидел улыбающегося Алты, секретаря комсомольской организации колхоза.

— Салам, Алты. Дела, говоришь? Неплохо. Жаль, что ты опоздал чуть-чуть. Дыни кончились уже.

— Это не беда. А вот что встретил тебя, — это очень кстати. Сегодня в пять часов комсомольское собрание.

— Хорошо, приду.

Собрание затянулось, но никто этого не почувствовал — разговор шел деловой, и время пролетело незаметно.

«Да-а, — размышлял Джума после собрания, — дали жару бедному Эсену». Выступило человек двадцать. И все как один осудили парня за то, что он унес с колхозного поля корзину помидоров.

— Украл Эсен, — с жаром говорил тракторист Мурад, — а позор на всех нас ложится. Не в помидорах дело, а в чести. Комсомольской чести.

— Что, Эсен, с деньгами туговато? — язвила Гозель, колхозный счетовод. — Скажи, аванс выпишем. А воровать-то зачем?

А кто-то из зала выкрикнул:

— Если каждый возьмет по корзине — колхоз и плана не выполнит.

И только Джума попытался хоть как-то сгладить острые углы, защитить чуть-чуть Эсена.

— Ребята, — сказал он. — Зачем горячиться? Эсен совершил проступок. Это ясно. Но не сажать же в тюрьму человека за корзину помидоров. Да он и сам понимает, что поступил плохо. И кается, конечно. А все мы знаем Эсена как опытного поливальщика и хорошего товарища. Я считаю — можно ограничиться предупреждением.

По залу прокатился ропот:

— Не о работе его тут речь, а о том, что Эсен кражу совершил!

— Ты бы помолчал, Джума!

— Защитник нашелся…

Алты косо посмотрел на Джуму. И тот подумал: «Эх-хе-хе, Джума, наломал ты дров опять. Мальчишка…»

После собрания Алты по душам, с глазу на глаз поговорил с Джумой.

…Машина, шурша и повизгивая шинами, мчалась по раскаленному за день асфальту в сторону Хаузхана. Джума торопился. Ему не терпелось вновь загрузиться дынями и сегодня же махнуть обратно, чтобы к утру быть на базаре. Стрелка спидометра добиралась к отметке «90», а парню казалось, что машина ползет, как черепаха.

«Не машина, а чехарак какой-то. Пыхтит, гремит, чихает, а все на одном месте…»

Тихие, мягкие сумерки уже совсем окутали степь, когда Вели-бригадир увидел наконец свет фар свернувшей с асфальта машины. Он облегченно вздохнул, словно у него с плеч свалилась гора:

— Уф-ф. Наконец-то…

Вели с удовольствием потер руки. Сейчас он возьмет сумку, набитую деньгами, и примется считать их. Эх, какое это удовольствие — считать свои деньги. Через каких-то десять-пятнадцать минут Вели станет богаче на несколько сот рублей.

Деньги!.. Деньги — это все. Почет, сила, власть. Это только говорят, что в наши дни ценят человека за ум, а не за его карман. Впрочем, это верно: полный карман у того, у кого есть ум, голова на плечах.

«Молодчина, Джума! Расторопный парняга. Ничего, и тебя не обижу».

Выбравшись из кабины, Джума вытер пот с лица. Потел он всю дорогу. И не столько от жары, сколько от сознания, что о его разговоре с Алты уже знает весь колхоз, Вели в том числе.

— Ну, как? — спросил бригадир.

— Отлично! Лучше наших дынь на базаре нет.

Вели зачмокал губами:

— Я что тебе говорил? Хаузханские дыни на базаре не залежатся. Ну, и сколько сегодня?

— Что сколько?

— Выручил?

— Да ничего…

— Что значит «ничего»?

— Вот, — и Джума протянул бригадиру сумку.

Тот с жадностью ее схватил, подбежал к включенной фаре, раскрыл и уставился на шофера удивленно-растерянным взглядом — денег в сумке не было, там валялась какая-то бумажка: не то обрывок газеты, не то какая-то квитанция.

— Деньги!.. Деньги где?

Джума неторопливо вытер платком шею, лоб, щеки и лишь потом сказал с улыбкой:

— Вот это и есть деньги.

— Ты что мелешь, мальчишка? Ты в своем уме?!

— Пока да. Дыни я продал, а деньги сдал в кассу колхоза.

— В кассу колхоза? Мои деньги?..

— Какие они твои, Вели-ага? Колхозные. А те, что раньше ты забирал и говорил, колхозникам, мол, после раздадим, тебе тоже придется сдать в кассу.

— Не-ет, Джума, ты спятил. Это точно.

— Ничего я не спятил. Делянки здесь, Вели-ага, у всех одинаковые, но на твоей почему-то нынче урожай небывалый.

Вели тяжело и часто дышал:

— Вот как! Это так ты отблагодарил меня, Джума-хан, за все доброе, что я сделал тебе. Спасибо, спасибо… Не ожидал я, что окажешься таким подлецом. Не ожидал…

— Я? Подлец?! — срывающимся голосом выкрикнул Джума и двинулся на бригадира. — И это говоришь мне ты, ворюга несчастный! Где твоя совесть? Люди круглый год и в зной, и в стужу трудятся в открытой степи — по крупицам множат богатство колхоза, а ты… Ты как паук присосался и пьешь кровь. Вчера Эсена-поливальщика целый час крыли на собрании за корзину помидоров, а ты машинами воруешь, и хоть бы что.

— Ты правды захотел? Будет тебе правда. Я сделаю так, что ты сам убежишь с Хаузхана.

— Посмотрим еще, кто из нас побежит.

Но Вели-бригадир последних слов Джумы не слышал. Он швырнул сумку к ногам шофера, выругался и, резко повернувшись, ушел быстрыми шагами в темноту. Минуту или две еще слышно было, как он чертыхался, спотыкаясь о дыни, а затем наступила тишина.

— Вот теперь, Джума, ты полностью освободился от мальчишеской наивности, — раздался вдруг чей-то голос.

Джума оглянулся — никого. Даже вокруг машины обошел и в кузов заглянул. «Неужели и в самом деле человеческая совесть может говорить? — подумал он. — Я же отчетливо слышал чей-то голос».