Тогда и теперь

26

Несмотря на все попытки встретиться с Аурелией, Макиавелли удалось увидеть ее лишь перед самым отъездом, почти через месяц после той злополучной ночи. К счастью, работа занимала все свободное время и некогда было сокрушаться о несбывшихся мечтах. Мятежники перессорились между собой. Правда, в конце концов все они, за исключением Бальони из Перуджи, подписали соглашение, текст которого Агапито показывал Макиавелли. Бальони же заявил, что только круглый идиот может поставить свою подпись под таким документом. Когда же он понял, что капитаны хотят заключить мир любой ценой, то в гневе вышел из церкви, где проходила встреча главарей мятежников. Герцог назначил Паголо Орсини губернатором Урбино, возвращенного Борджа согласно договору, и подарил ему пять тысяч дукатов за содействие при ведении переговоров. Вителлоццо писал герцогу смиренные письма, в которых просил прощения за свои действия.

— Предатель воткнул нам нож в спину, — прокомментировал их Агапито. — А теперь думает, что сладкие слова залечат рану.

Но Эль Валентино, казалось, проникся доверием к раскаявшимся мятежникам, забыл прошлые обиды. Такое дружелюбие Макиавелли воспринимал с подозрением. И писал Синьории о том, как трудно предугадать замыслы Борджа и уж совсем невозможно узнать его истинные намерения. В его распоряжении находилась огромная армия, которую он наверняка пустит в дело. Пошли слухи, что Борджа собирается покинуть Имолу. Но никто не знал, куда он двинет войска — на юг, к границам Неаполитанского королевства, или на север, к Венеции. Макиавелли беспокоило появление во дворце людей из Пизы. Оказалось, они предложили герцогу присоединить город к его владениям. Флоренция потратила много средств и времени, чтобы захватить Пизу, стратегическое положение которой имело важное значение для охраны торговых путей. Если город переходил к герцогу, Флоренция попадала в опасную ситуацию как с экономической, так и с военной точки зрения. Совсем рядом находилась Лукка, захватив которую, Эль Валентино держал бы Флоренцию за горло. При последней встрече герцог вновь поднял вопрос о жалованье, обещанном ему Республикой, и Макиавелли изворачивался, как мог, пытаясь объяснить Эль Валентино позицию Синьории. На самом деле Флоренция не желала отдавать свои войска под командование столь беспринципного человека, которому имела все основания не доверять. Но какие бы зловещие планы ни роились в красивой голове Борджа, пока он ограничился лишь завуалированными угрозами, пытаясь склонить Флоренцию к принятию его условий. А в конце беседы он сообщил Макиавелли, что вместе с армией выступает в Чезену.

Десятого декабря герцог выехал в Форли и двенадцатого прибыл в Чезену. Макиавелли последовал за ним. Послав Пьеро и слуг вперед, чтобы те нашли жилье, подобающее послу Флоренции, он заехал попрощаться к Бартоломео. Толстяк оказался дома, и Макиавелли провели в его кабинет. Бартоломео бурно приветствовал флорентийца. Оказалось, он уже слышал о предстоящем отъезде Макиавелли и ужасно этим расстроен.

— Послушайте, мой друг, — сказал Макиавелли, выслушав толстяка, — я пришел не только для того, чтобы поблагодарить вас за доброту и гостеприимство, но попросить об одном одолжении.

— Все что угодно.

Макиавелли тяжело вздохнул.

— Я должен вам двадцать пять дукатов. Сейчас у меня, к сожалению, нет денег. И я прошу вас немного подождать.

— Не стоит даже говорить об этом.

— Двадцать пять дукатов — большая сумма.

— Какие пустяки! Конечно, я могу подождать. А вообще, смотрите на эти деньги как на подарок.

— Но почему вы должны делать мне такой дорогой подарок? Я не могу принять его.

Бартоломео откинулся в кресле и расхохотался.

— Разве вы не догадываетесь? Это не мои деньги. Наш добрый герцог знал, что с ростом цен в Имоле ваши расходы также увеличивались. И всем известна скаредность Синьории. Казначей герцога поручил мне снабдить вас любой суммой. Попроси вы две сотни дукатов, а не двадцать пять, и я бы тут же принес их вам. Макиавелли побледнел.

— Если б я знал, что это деньги герцога, то не взял бы их ни под каким предлогом.

— Именно поэтому герцог, восхищаясь вашей честностью, выбрал меня в качестве посредника. Он уважает вашу деликатность. Я выдаю вам его тайну. Но, по-моему, вы должны знать об этом благородном и великодушном поступке.

Макиавелли едва сдержался, чтобы не выругаться. Он не верил ни в благородство, ни в великодушие герцога. Неужели Борджа надеялся купить его расположение за двадцать пять дукатов?

— Вы удивлены? — улыбнулся Бартоломео.

— Когда дело касается герцога, я ничему не удивляюсь.

— Это великий человек. Я не сомневаюсь, что потомки будут с благодарностью вспоминать тех из нас, кто хоть чем-то помог ему.

— Мой дорогой Бартоломео, — усмехнулся Макиавелли, — не великие дела увековечивают людей, а прекрасные произведения, в которых их дела восхваляются. Кем был бы для нас Перикл, если бы Фукидид не вложил в его уста речь, прославившую его на весь мир.

С этими словами Макиавелли встал.

— Вы не можете уйти, не повидавшись с Аурелией и монной Катериной, — остановил его Бартоломео. — Они огорчатся, если не попрощаются с вами.

Макиавелли последовал за ним в гостиную. Сердце его вдруг сжалось и учащенно забилось. Женщины не ждали гостя и, похоже, не очень обрадовались его появлению. Бартоломео объяснил, что их гость уезжает в Чезену.

— Что мы будем без вас делать? — воскликнула монна Катерина.

Макиавелли сухо улыбнулся в ответ. Он нисколько не сомневался, что они прекрасно обойдутся без него.

— Мессер Никколо, должно быть, с радостью покидает наш город, который ничем не может развлечь приезжего человека, — добавила Аурелия.

Макиавелли показалось, что в ее голосе прозвучала злобная нотка. Аурелия продолжила прерванную работу. Она все еще вышивала полотно, привезенное им из Флоренции.

— Я не знаю, чем восхищаться больше, монна Аурелия, — вашим терпением или трудолюбием.

Аурелия выглядела неважно. Она давно не красила волосы, и их корни уже потемнели. Сквозь небрежно наложенный слой пудры проглядывала смуглая кожа.

«К сорока годам она будет ничуть не лучше матери», — с удовлетворением отметил Макиавелли.

Он ушел, довольный тем, что повидался с Аурелией. Его страсть угасла. Он не принадлежал к тем, кто отказывается есть свиные ножки только потому, что в меню не оказалось жирных куропаток. Поняв, что Аурелия для него недоступна, Макиавелли утешился в объятиях молодых женщин, с которыми познакомила его Ла Барбетина. И если говорить честно, он страдал не от неразделенной любви, а от уязвленного самолюбия. К тому же он пришел к выводу, что Аурелия просто глупа. Иначе она не отправилась бы спать только потому, что ей пришлось ждать три часа. И ей не пришла бы мысль, что она совершает грех, ложась с ним в постель, во всяком случае, до того, как она это сделала. Если бы Аурелия знала жизнь так же хорошо, как он, ей было бы известно: сожалеют не о том, что поддались искушению, а о том, что устояли.

«Если Бартоломео усыновит племянников, она получит хороший урок, — сказал он себе. — И пожалеет о собственной глупости».