Тоже Родина

Подрался

Одному идти на шоблу нетрудно. Главное — решиться.

Тут есть два правила: одно — общее, второе — частное.

Общее правило таково: в шобле всегда есть один лидер, остальные — статисты. Шакалы. «Акела промахнулся». Важно сразу, мгновенно, определить такого Акелу — и атаковать именно его; остальных оставить на потом. Лидеров обычно не бывает двое.

Второе правило — частное — сейчас, может быть, почти не работает. Но зимой девяносто второго года работало вовсю. В описываемый период маргинально ориентированные юноши еще увлекались всевозможными кун-фу — боевиками. Мода уже сходила на нет, однако Брюса Ли помнили все. И если некто худой и невысокий (метр семьдесят семь, шестьдесят пять килограммов, сложение астеническое) хладнокровно выходил на шоблу, она подсознательно пугалась на какое-то количество секунд, и у одиночки появлялась фора. «А вдруг этот полоумный начнет сейчас страшно визжать и сшибать ногами головы?» — такая мысль проскакивала в мозгах шоблы, и оппонент получал свой шанс.

В январе девяносто второго года жена потребовала зимние сапоги. Я ее понял — морозы достигли минус двадцати — кое-как нашел деньги, посадил женщину в автомобиль, недавно купленный, чрезвычайно комфортабельный аппарат с удобным салоном и мотором в два и три десятых литра, и мы, как всамделишные преуспевающие граждане новой России, покатили по ледяным, неряшливо очищенным от снега проспектам на оптовый рынок «Лужники».

Машину пришлось бросить далеко от цели — в выходной день количество желающих отовариться на крупнейшей столичной барахолке исчислялось, наверное, сотнями тысяч. Улицы, проезды, дворы в радиусе километра были забиты плотно припаркованными средствами передвижения. Над колышащимся морем голов, над разноцветными тряпичными крышами убогих вигвамов — «торговых мест» — стоял серый пар. Меж рядов, бранясь, толкаясь, прицениваясь и считая в уме, продвигались нервные женщины, таща за руку мрачных мужей. Бойко расходились китайские пуховики, обливные дубленки, турецкие кожаные куртки и поддельные адидасовские костюмы. Возле меняльных лавочек давились; граждане, ни на грамм не веря в национальную валюту, предпочитали хранить сбережения в зеленых долларах, обращая их в рубли в самый последний момент. То же и продавцы; наторговав с полкило «деревянных», спешили проделать обратную операцию. Сновали бодрые старухи, разливающие из термосов, под видом чая, водку. Карманники работали не покладая рук. Группами лазили толстомордые рэкетиры. Королевство самого низкокачественного, безмазового, левого ширпотреба бурлило, хрипело, спорило и торговалось.

Искомое нашлось у самого входа в метро. Стояла начинающая ржаветь «Волга». Образчики товара покоились на капоте. Продавцы грелись в салоне. Супруга опытной рукой выхватила нужную пару обуви и кое-как, на брошенном тут же листе грязного картона, затеяла примерку. Нога у моей подруги довольно крупная, и я, вслед за ней, понимал, что налицо — удача. Сапог пришелся впору. Рассматривали, мяли, щупали тщательно. Левый сел, как родной; взяли правый.

Тут сидящие в машине решили, что замерзли, и завели мотор. Моей жене прямо в лицо ударил ядовитый клуб выхлопа. Любимая закашлялась, и вырвалось нецензурное междометие. Меж тем водила азартно наддал. Место торговли скрылось в горячем дыму. Чихая, публика отшатнулась.

Я разозлился. Надо понимать, что если на задах твоей неподмытой таратайки твои потенциальные покупатели примеряют обновку, не следует заводить мотор и газовать. Люди уйдут и ничего у тебя не купят, даже если твой товар хорош.

Никто ничего у тебя не купит, если твой товар хорош, а сам ты — хам и дурак.

Постучав согнутым пальцем в окно авто, я громко попросил выключить двигатель. Стекло приопустилось, и меня послали подальше.

Повторю, ситуацию надо понимать. Стоит машина, торгуют обувью, покупатель примеряет, его травят смрадным газом, а когда он просит прекратить — его хладнокровно оскорбляют.

— А ну-ка, выходи, — попросил я вежливо, а потом, мимо всякой вежливости, добавил набор крепких слов, или даже фраз.

Первым выпрыгнул Акела. Я опознал его по обширным полусферам ягодиц, поверх них — плотные дорогостоящие джинсы, выше джинсов — нарядная курточка, выше курточки — жирная шея и румяная, задорно лоснящаяся физиономия. Светлые волосенки, голубовато-серые глазки. Он-то, я понял, и газовал, сидел в руле, и вдруг замерз, бедняга, и решил согреться. Приобретаемая прибыль не грела несчастного. Очевидно, не казалась ему достаточной, чтобы уважать своего покупателя.

Я же в детстве сотни раз наблюдал в магазинах плакатики: «Покупатель всегда прав». Основополагающую мантру социалистической торговли. И наивно думал, что в девяносто втором году такая мантра еще кому-то известна.

Разговаривать с белесым мальчиком я не стал — рванулся всем весом и ударил его головой в лицо.

Сразу скажу, удар был не мой. Меня научили. В армии. Произошел однажды такой постыдный эпизод, когда я, рядовой солдат, пошел на офицера, на целого капитана, и тот, маленький, ловкий, ниже меня на голову, жилистый кремень с бесцветными глазами злодея — в казарме его не любили — без лишних слов ухватил рядового Рубанова за ворот хэбэ и въехал лбом сначала в нос, потом в рот рядового. Рядовой ослеп, оглох, из глаз его хлынули слезы, из ноздрей — солоноватая кровь.

В военное время вслед за двумя ударами последовал бы выстрел из табельного ТТ, но в нашем случае рядовой отделался только испугом и муками совести. Кровожадный, но отходчивый капитан не оформил даже гауптвахту. А мог бы, при желании, довести инцидент и до дисциплинарного батальона. Долго потом я вспоминал маленького драчливого капитана и себя, девятнадцатилетнего дурака. К слову сказать, в том пустячном казарменном инциденте правота была за мной, но осталась — за капитаном, дай бог ему здоровья.

Я считал себя пареньком ловким и резким, ничего и никого не боялся (или думал, что не боялся), конфликтов не избегал; то, что маленький капитан в каких-то три секунды справился со мной на виду у десятка приятелей, меня сильно уязвило. И вскоре, где-то через неделю или две, я обнаружил себя в спортивном зале, босым и голым по пояс, сосредоточенно осыпающим ударами боксерский мешок. Отыскался и наставник, старший лейтенант Смирнов, некурящий и непьющий, обаятельный, отчетливый атлет, продвинутый каратека. Солдатики ходили за ним табунами, умоляя показать какой-либо замысловатый удар. Старший лейтенант в итоге оказался одним из людей, изменивших мою судьбу. Всякий раз, когда на моем пути оказываются сильные люди со стройной, простой и крепкой системой взглядов на жизнь — они меняют мою судьбу, и мне это по душе.

Старший лейтенант не читал лекций, не учил, не диктовал, не агитировал. Он просто жил и действовал так, как считал нужным.

Обладатель крепких красивых ног с рельефно прорисованной, словно на картинке в анатомическом атласе, мускулатурой, а также некрасивой, но выразительной физиономии и впечатляющих железобетонных кулаков, старший лейтенант в том холодном и пыльном зале считался полубогом. Я прослужил под его началом почти год и упражнялся ежедневно. Научился ходить на руках, делать сальто, презирать боль и понимать свое тело, как снаряд. Старший лейтенант был самурай в самом благородном понимании этого слова. Он поднимал бровь — я краснел от стыда. Он выдавал скупую, в два слова, похвалу — меня распирало от гордости. Однажды ударом ноги он разбил мне губу — я едва не заплакал от благодарности. С опухшей рожей вернулся в казарму, мрачно объяснил товарищам, что пропустил удар, — товарищи вняли, уважительно примолкли, а что, работает человек, стремится к мастерству, вот, пропустил удар — бывает.

На дембель я ушел фанатиком боевых искусств, и первое, что сделал, вернувшись в родной город, — записался в клуб единоборств.

Следующие два года провел в залах практически безвылазно. Утром качал железо, вечером отрабатывал ката и удары. В промежутке — обязательное посещение видеосалона. «Кулак ярости» выучен наизусть, покадрово. Живот превращен в подобие каменной стены. Кулаки и пятки ороговели. Система принятых в спортивном карате поясов — желтый, синий, черный — тихо презиралась. Еще Брюс Ли сказал, что пояс нужен исключительно для поддерживания штанов. У меня был серый пояс, серый. Каратеки пояс не стирают, не принято. Узкий, длинный кусок ткани должен превратиться из белого в черный сам собой, постепенно пропитываясь трудовым потом. Я прошел полпути. Вставать в спарринг с партнерами по клубу мне было лениво — я отбивал запястьем удар, и соперник шепотом ругался от боли. Рано утром, в кимоно на голое тело, я пробегал три километра до ближайшего водоема, лез в воду и потом в мокрых тяжелых штанах практиковал удары и махи, пока штаны не высыхали сами собой.

Попадись мне тогда вдумчивый и дальновидный учитель — под началом такого я бы сделался машиной для убийства. Каратеки были в моде. На экранах гремел фильм «Фанат» — я смотрел его раз тридцать. Я стал тихим, немногословным и улыбчивым. Трезво оценивал свои достоинства и недостатки. Никогда не применял боевые навыки на улице. Меня задирали и провоцировали — я уклонялся. Мне хамили — я помалкивал. Пьяниц презирал. Над курящими табак насмехался.

Еще через полгода я стал членом банды рэкетиров. Вдобавок — женатым. В те времена события происходили очень быстро.

Каждое сломанное мною ребро оплачивалось по твердой таксе. Но мне сравнялось двадцать два, и я постепенно понимал, что с карате пора заканчивать.

Не разочаровался, не надоело. Очевидно, просто повзрослел. Мир вокруг менялся. Бизнес — тоже. Не столько менялся мир, сколько бизнес. Челноки-мешочники прогорали. Наиболее дальновидные парни открывали обменные пункты и штудировали учебники биржевой игры. Обладатели свинцовых кулаков переходили в разряд шоферов и телохранителей. Я не хотел быть низкооплачиваемым шофером. Считал, что способен на большее. Мучительно прикидывал, как бы половчее сменить кожаный реглан на пиджак и галстук. Кое-кто из моих знакомых уже проделал такой финт, освоил факс и компьютер и на меня, заправляющего свитер в штаны, смотрел с усмешкой. А я не люблю, когда на меня смотрят с усмешкой.

Так что на промороженный вещевой рынок я прибыл хоть и уверенным в себе человеком — эта уверенность подтачивалась изнутри мучительными сомнениями. Проводя каждодневно по три часа в зале, я терял время. Бизнесмены не занимаются мордобоем. Это нерационально. Если сегодня тебе расквасят нос — как завтра ты явишься на важные переговоры с важными людьми? Бизнесмены практикуют теннис и плавание. Пора, пора взрослеть. Пора. Решиться мало — следует досконально просчитать и продумать метаморфозу. Что-то объяснить коллегам по банде. О чем-то умолчать. Укрепить нужные знакомства. Причем сделать это правильно и умно, ведь меня считают костоломом, а я не согласен. Наконец, главное. Нужны деньги. Основные и оборотные средства. Где и как раздобыть их?

Перечитайте «Джанки» — там точно подмечено. Обыватель думает, что как только ты займешься чем-то незаконным — деньги потекут рекой. Это ошибка. Заблуждение. Не потекут. Во всяком случае, ко мне не потекли. Я еле-еле сводил концы с концами.

Припомнив в долю секунды все свои годами натренированные приемы, я ухватил вылезшего из машины увальня за отвороты куртки и от всей души врезал лбом. И еще раз, и еще. Юноша оказался явно не готов, и скис. Потекла яркая кровь. Я добавил. Противник потух. Пространство боя огласили матерные междометия.

Оно, конечно, гораздо гуманнее бить не в нос, а в лоб. Своим лбом — в чужой. Кстати, и эффективнее. Ты крепко сжал челюсти, а противник не успел. Его мандибула просто выскочит из мышечной сумки — и все: иппон. Чистая победа. Не говоря уже о сотрясении мозга. Особенно забавен громкий бильярдный стук сшибающихся черепов.

Но белобрысому Акеле не свезло — выше меня на много сантиметров, он принял удар в носовой хрящ.

Щелкнули дверные замки, и выскочили корефаны моего оппонента, числом двое или трое. Точное количество осталось мне навсегда неизвестным. В общем, оно и не волновало меня, точное количество. Какая разница? Идите сюда все, сколько вас есть. Я вас всех похороню. Вы не более чем торгаши, целой толпой страдающие над несчастными пятью коробками женских сапог — вам со мной не совладать.

Сам я не торгаш. Купить и продать — это не для меня.

Нет, конечно, в будущем, года через три, я видел себя именно бизнесменом. Скажем, издателем солидного журнала. Или банкиром, манипулирующим кредитами и депозитами. Но никак не чуваком, сбывающим на морозе партию женских сапог. Если бы я хотел стать таким чуваком, я бы им уже стал. Еще год назад, в бытность студентом университета, я имел все возможности. Половина моей группы регулярно каталась в Польшу и Югославию. Туда везли бинокли, обратно — китайские пуховики. Учебой не занимались, на лекциях и семинарах садились в задние ряды, доставали калькуляторы и углублялись в подсчеты. На экзаменах списывали у меня. Я ведь, в отличие от них, всерьез грыз гранит. Думал, что хитрее.

С другой стороны, очень возможно, что я бы тоже поехал в Польшу и Югославию, если бы имел хоть какие-то деньги. Но стартовый капитал отсутствовал. Попросить взаймы я не умел. Всегда старался жить так, чтобы ни у кого ничего не просить. А потом судьба подвела ко мне новых друзей, доступно растолковавших, что средства к жизни не обязательно добывать в Польше или Югославии, — тем более, если душа не лежит. Путешественникам по Польшам и Югославиям всегда нужны крепкие и решительные люди: охранять товар, выбивать долги и оказывать давление на врагов; где деньги, там и враги, это все знают. Так я оказался пристроенным к делу, называемому «рэкет». Я не считал свою новую работу уголовщиной и к преступникам себя не причислял. Навешать по ушам плохому человеку, задолжавшему хорошим людям, скажем, пятьсот долларов — где тут преступление?

Открылось забавное: прожженные вояжеры, не вылезающие из Польши и Югославии, с закрытыми глазами способные отличить турецкую кожу от монгольской, знающие, как звучат числительные на пятнадцати основных мировых языках и перемножающие в уме трехзначные цифры, вдруг обращаются в потеющих, невменяемых от страха слабаков, едва речь заходит о хорошем рукопашном бое с применением элементарного оружия в виде ножа или дубинки.

Меня научили, что в момент наиболее обильного потоотделения с таких парней можно стрясти хорошие деньги за свои услуги.

Через год появились машина, съемная квартира, джинсы, сапоги, карманные деньги; у жены — лисий полушубок. А также видеомагнитофон, двуспальное постельное белье и уверенность в собственных силах. То есть, на насквозь промороженный, серо-сизый вещевой рынок я прибыл в роли прилично одетого немногословного негодяя, хорошо понимающего, как вращаются скрытые шестеренки. Различающего масть и окрас. Кожей чувствующего, кто есть кто.

Мой соперник был никто. Слишком тяжелые щеки убежденного бездельника, слишком невыразительные, бегающие глазки малодушного, неглубокого самца. Слишком далеко вылетающая изо рта слюна неврастеника. Запах табака. Курит. Быстро выдохнется. Минута, максимум две, хорошего темпового боя превратят его в хрипящего, бессмысленно мечущегося кабана. В зале с таким хорошо поиграться, подныривая под его локти, заставляя багроветь, расходовать силы и разевать рот в попытках засосать побольше воздуха — а что может быть хуже, чем бессмысленно отвисшая челюсть?

Хорошо такому по пузику настучать, протрясти сальце его; в зале я такое не практиковал, негоже унижать соперника, а вот на улице можно и поддаться искушению, выставить неприятеля полным идиотом; особенно люблю я тех, кто страдает полнокровием, такие особи жутко краснеют, и лица их в определенный момент приобретают сходство с лежалой свининой — вот, нашел слово! Свинина! На меня перла свинина, бестолковая и нездорово возбужденная свинина, бездарно подставляющая шею, и бока, и бедра, потерявшая концентрацию и вообще разум, дикая свинина, ни на что не способная, с детства уверенная, что габариты есть главное преимущество, и теперь не понимающая, как преимущество обернулось недостатком.

Правда, не следует презирать противника. Даже в уличной драке. Даже если речь идет о защите собственной чести. Погружая кулаки в упругое и мягкое, я попытался сделать, как учили, как велит кодекс воина. Благородный бой следует вести, имея незамутненный разум, преисполняясь уважения к врагу. Гнев в схватке вреден. Тысячелетняя культура боя, выработанная мудрыми азиатами, велит оставаться спокойным перед лицом любой опасности. Сражайся, рази, убивай — но твое сознание должно уподобиться ровной глади освещенного закатным солнцем океана. Слушай хруст сокрушаемых костей и предсмертные хрипы неприятеля, убивай — и не переживай.

Восточная культура утверждает, что были некогда бойцы, сокрушавшие врага с улыбкой на губах, с философическим мерцанием во взоре. Одновременно с ударами меча они слагали стихи о смерти, жизни и промежуточных ипостасях духа.

Не стану врать — мне не удалось.

Гнев поглотил меня целиком, обозначился как жжение в груди, как мутная пелена перед глазами. Какие-то женщины закричали, но я ничего не услышал. Враг сипло вскрикивал, он казался недостойным какого-либо уважения. Родись я в Японии или в Китае, лет пятьсот назад, я бы рассек ему брюхо и задушил его же собственными кишками. Он пыхтел и мычал, он был слишком медленный, его следовало уронить, обездвижить и оставить в покое, большего он не стоил, этот жирный паренек. Но он имел друзей, корефанов, и я оказался один против шоблы.

Друзья сразу определили себя как не-джентльмены. Особо не тушуясь, они тут же включились, причем сразу ногами. Видимо, жизнь тоже довела парней — как и меня — до такого напряжения нервов, когда агрессия выпрыгивает в доли секунды. Чужой кадык уже хрустит в твоих пальцах, а ты и не заметил.

Можно было всех положить, сколько их там напрыгнуло; ладно, пусть не положить, но хотя бы попробовать, — будь у меня на ногах удобная обувь, а под ногами — хорошая опора. Но мы сражались на скользком асфальте, покрытом пленкой плотно утоптанного снега, кое-где превратившегося уже и в лед, и я был на каблуках. Никогда не любил каблуки. Мужчины не ходят на каблуках. Мужчины должны попирать земную твердь всей ступней, это важно. Есть и специальные упражнения для развития наилучшей устойчивости. Встаньте босыми ногами на твердый пол и попытайтесь как бы обнять его стопами, как бы врасти, как бы вцепиться в горизонталь. Каблуки воину не подмога. Кой черт не обул я в этот день легкие гибкие кроссовки, зачем поддался всеобщей бандитской моде на непрактичные остроносые сапоги? Как все американское, они имели вид брутальный, сексуальный, внушающий трепет, но объективно утомляли ногу и в обиходе были неудобны.

Первым делом мне отвесили несколько крепчайших пинков, но пользы не извлекли, задница, она на то и задница, мягкое место — какой смысл бить человека в мягкое? Никакого. Тем более что получались не удары, а именно неловкие пинки. Пришлось опустить голову, беречь затылок. Корефаны топтались вокруг. По-моему, больше мешали друг другу, чем помогали своему мясистому лидеру. Стали бить в спину — пыром, с носка, но спина ведь тоже неподходящая цель, она состоит из длинных плотных мышц, особенно ее верхняя часть, а по почкам прицельно ударить они не догадались, или у них не получилось.

Не скажу, что я нечувствителен к боли. Скорее приобрел за годы тренировок какой-то навык. Заболит, я знал, потом. Назавтра. Послезавтра станет хуже, а потом отпустит. К тому же адреналин помогает не обращать внимания на боль. Так придумала мудрая мать-природа.

Акела, обнаружив подоспевшее подкрепление, допустил большую ошибку — расслабился. Отшагнул назад и тоже размахнулся ногой. Не то чтобы я этого ждал, но и не собирался упускать удобного случая.

Степень безрассудности и глупости соперника всегда можно определить по тому, как он использует ноги. Есть точная поговорка: «Ногами в голову бьют только дураки и профессионалы». Высокие удары, махи, прыжки и акробатика хороши для кино — на улице же ноги лучше использовать по прямому назначению. Стоять. Опираться. Прочно, крепко. Акела этого не знал, решил лягнуть меня пяткой в грудь. Подставился сам.

Нога соперника уязвима. Тут есть ступня, ее хорошо выкрутить, вывернуть, заломить. Еще лучше колено: большой и простой шарнир. Будь я половчее — выдернул бы его сустав из мышечной сумки, и Акела неделю-другую пролежал бы в постели, не имея возможности сделать и шага.

Схватил, зажал — и тот позорно запрыгал на одной ноге. Я надавил, стремясь его опрокинуть, и вся куча мала резко сместилась. Хорошая драка на месте не стоит. Через секунду группа из нескольких хрипящих и оскаленных мужиков оказалась в стороне от людей и от асфальта — летом, очевидно, тут был газон, а сейчас глубокий, едва не по колено, снег, и он свел на нет все мои преимущества. Несмотря на усердные тренировки, боец из меня получился посредственный. Высокий центр тяжести, тонкие кости, узкие плечи и грудь, длинная шея — такому, чтобы победить, нужно быстро бить и ловко отпрыгивать. Такому нужен простор и хорошая опора под ногами.

Добавив силы, я все-таки добился своего. Повалил Акелу. Упавший спиной в снег, он выглядел жалко. Вытаращенные глаза, прилипшие ко лбу волосы, ворот свитера надорван, видна золотая цепь марки «грезы гопника». Нижняя часть лица в крови.

Не будь дурак, я его ногу из захвата не выпустил, попробовал провести болевой прием. Однако корефаны уже сориентировались, организовались и сообща повалили и меня тоже. Пришлось вцепиться обеими руками в одежду Акелы — чтоб не оттащили и не запинали окончательно. Акела ревел и выплевывал красный снег, он явно чувствовал обиду. Кое-как, несмотря на мое сопротивление, стал подниматься. Меня уже держали за волосы, за куртку, за локти. Кто-то неосторожно вцепился пятерней в лицо — тюремная, уркаганская штучка, имеющая целью порвать ноздрю или угол рта — я вонзил зубы в соленую мякоть и с удовольствием услышал дикий вопль; заскорузлая клешня соскочила; но вместо нее на щеках, висках и ушах я ощутил уже две клешни, это Акела, невменяемый от ярости, нависая уже сверху, запустил большие пальцы в мои глазницы.

— Гляделки выдавлю, сука! — сипло пообещал он.

Сначала сумей, подумал я. Думаешь, глаза изуродовать так просто? Ошибаешься, друг. Не рекомендую в бою использовать пальцы. Можно и увечье получить. Это совсем несложно. Будь мы один на один, я б тебе сломал каждый палец отдельно. В районе вторых фаланг. Мои-то покрепче будут. Пальцы — штука смешная. За три месяца ежедневных упражнений их можно закалить и укрепить донельзя. В том холодном армейском спортзале, под началом сурового старшего лейтенанта Смирнова мы, друг Акела, брали два эмалированных тазика, насыпали песок и битый кирпич, ставили на электроплитку и нагревали, пока головы не шли кругом от запаха раскаленного кремня — а потом, брат мой наивный, мы погружали кулаки в это месиво, лупили, вонзались указательными и средними, до темноты в глазах, до ожога первой степени, до того момента, пока из-под ногтей не начинала сочиться кровь. И так ежедневно, на протяжении полугода. Вспомни, дружище, старую мальчишескую легенду, как особо отпетые драчуны вкалывают себе под кожу вазелин, чтобы придать кулакам крепость, — так вот, врет легенда, не надо никакого вазелина, просто меси раскаленный песок, и однажды обнаружишь, что тебе боязно ударить голым кулаком живого человека. Негуманно.

Какой-то палец, или даже два, я ему все-таки сломал, потому что он завизжал столь громко, что остальные испугались, слегка расступились, разжали захваты, и возникла некая пауза, передышка, участники махаловки вдруг слегка опомнились, отрезвели, осознали происходящее: получалось так, что на виду у многих десятков очевидцев трое или четверо молодцов пытаются отмолотить одного, изо всех сил обороняющегося. В частности, я различил истошный крик собственной жены.

— Что вы все стоите, — кричала она, — мужчины, милиция, кто-нибудь! Где вы все?! Они же его убьют!

Не убьют, подумал я. Замучаются убивать. Не те люди. Не умеют. Жлобы недалекие. Думали, что навалятся все на одного — и быстро уроют. А так бывает не всегда.

Конечно, вполне возможно, что я перегибал палку в своем презрении к людям, пытающимся вчетвером побить меня ногами. Не исключено, что я имел дело с милыми и интеллигентными парнями, исполненными глубокого врожденного человеколюбия. Задавленные безденежьем и прочими негативными обстоятельствами, вынужденные бросить любимые интересные работы, не по своей воле оказались они на вещевом рынке в качестве торговцев обувью, злились и досадовали на себя и весь белый свет, и вот подвернулся удобный случай выпустить пар. Не исключено, что в какой-то момент, даже после уже свершившегося обмена первыми ударами, можно было как-нибудь замириться, успокоить оппонентов, принести извинения. Возможно, даже дать денег в качестве компенсации за сломанный нос. Не исключено, что выпустить пар хотелось в первую очередь мне. Что это именно я хотел драки. Вот и изуродовал пареньку носопырку…

Воспользовавшись моментом, я кое-как перевел дух и воздвигся вертикально. Устал, вспотел. Но хотел довести дело до конца. Положить хотя бы одного. Желательно — лидера. Он тоже встал. Пока вытирал рукавом кровавые сопли, я схватил его под колени и опять опрокинул. Сжал кулаки и стал бить в пах. Мощные бедра Акелы и его зад были туго обтянуты плотными джинсами. Там, куда я целил, в месте соединения штанин, сходились четыре толстых, на совесть простроченных шва, образовавших упругую мембрану. Я ударил раз, второй, третий — кулак отскакивал, словно от резинового мяча, и в итоге мошонка неприятеля осталась в неприкосновенности. С другой стороны, может, это и к лучшему. Я уже не пытался сохранять хладнокровие, похерил кодекс каратеки, безобразная животная злоба кипела во мне. То обстоятельство, что я бился один против шоблы, предоставило мне индульгенцию. Меня топтали и калечили — я собирался топтать и калечить в ответ. Но тут, как благодать, как вмешательство судьбы, нарисовались менты.

Зазвучали деловитые голоса, обозначились перетянутые ремнями фигуры в сером. Наполовину невменяемый, задыхающийся, я еще месил кулаками воздух, еще прицеливался и приноравливался — и вдруг полетел в бездонный мрак.

Занавес опустили. Телевизор выключили. В памяти остался только некий тугой щелчок, сродни звуку удара газеты, когда ею пытаются прихлопнуть муху на стене.

Очнулся полулежащим на мягком. В чьей-то машине. Глухо гудел хорошо отрегулированный мотор. Кто-то куда-то меня вез. Рядом сидела какая-то девушка.

— Ты кто? — спросил я.

Во рту, в горле было сухо. Терло словно наждаком о наждак. Девушка заплакала и положила свою мягкую ладонь на мою.

— Успокойся и молчи. Мы едем домой.

— А где все?

— Кто «все»?

— Пацаны.

— Молчи.

Через какое-то время я угадал в спутнице собственную жену. За окном кружило и суетилось белое. Беззвучно летело вдоль серого асфальта. Я ощущал покой. Бледно-графитовое небо поминутно лопалось, и сквозь прорехи проникало золотистыми наклонными лентами теплое и дружелюбное. Я подышал носом и ртом — нос и рот, и прочие органы вроде бы функционировали. В голове шумело, но слабо и даже почти приятно. Ага, вспомнил. По-моему, я здорово подрался. Кого-то пытался побить, но в итоге побили меня. Вон, и ребра побаливают, и плечи, и лицо саднит, и пощипывает, чешется кожа головы — видимо, вырвали клок волос, и не один. Подвигал челюстью — вроде бы в норме. Все в норме — только когда водитель заложил вираж, поворачивая с Профсоюзной на Миклухо-Маклая, из центра груди поднялся к горлу горячий ком и едва не выскочил кислой рвотой. Но я уже восстановил самоконтроль, вспомнил почти все, и домой поковылял, завернувшись в рваную куртку, вполне ориентируясь во времени и пространстве.

Ударили меня сзади, по боковой поверхности шеи. Попали точно в сонную артерию. И выключили напрочь. Жена сказала, что не видела момента удара. Может быть, изловчились корефаны. А скорее всего — стражи порядка. Со знанием дела применили резиновую дубинку. Молодцы. Уважаю. Великолепное исполнение. Прицельно, метко и сравнительно безболезненно. Вечером я два раза блевал — но по большому счету обошлось без последствий. Даже куртка пострадала не так сильно, как показалось мне в первые минуты, я потом ее носил еще почти год, самолично залатав надорванный воротник.

На следующий день долго лежал в теплой ванне, опять и опять удивляясь, сколь минимальны оказались повреждения шкуры. К материальным потерям отнес только ключи от машины — в пылу драки выскочили из кармана и ушли навсегда. Но само авто оказалось на месте, пользуясь вторым комплектом ключей, я перегнал его к дому.

Потом сильно поругался с женой. Прямая и скорая на язык женщина, она терпела и помалкивала много часов, а когда убедилась, что я жив и сравнительно здоров, — тут же высказала мне все, что накопилось. Я узнал, что я дурак, что я ее до смерти напугал, что меня могли убить, или покалечить, и вообще, какой я, к черту, каратист, к чему были все эти тренировки, если я не сумел быстренько оприходовать четырех толстожопых мудаков?

Такие речи меня сильно задели. Да, я вышел один против четверых, и нормально отстоял, в полевых условиях. Сам уцелел, соперникам сломал кому нос, кому пальцы — этого разве мало? Я скрипел зубами и досадовал, подруга обвиняла. Может, она думала, что я должен был завизжать тарзаном и в пять секунд измордовать всю банду? Так не бывает. В кино бывает — в жизни не бывает.

Приехали друзья, подробно расспросили о произошедшем. Ухмыльнулись, пошептались, уехали. Потом выяснилось — они достали из нычек дубины и стволы, ездили искать моих обидчиков, но безрезультатно. Номер машины торговцев обувью я не запомнил. Лиц тоже. Напрягал память — но в качестве лица Акелы вспоминалось нечто белесое и перекошенное. В точности запомнил только сходящиеся прочные швы его штанов, защитившие его яйца от моего кулака.

Я думаю, что тот Акела, очень может быть, вскоре вырос в крупного бизнесмена, и продает ныне не сапоги женские, а нефть или газ. Действуя по тому же принципу: хотите — покупайте, не хотите — не покупайте, а недовольных — ногами забьем.