Том 1. Очерки Боза. Мадфогские записки

ЧАРЛЬЗ ДИККЕНС

I

В декабре 1833 года в одном из лондонских журналов «Monthly Magazine» появился рассказ «Обед на Поплар-Уок». Редакция не рискнула поставить под ним подпись: автор печатался впервые и пикому не был известен. Как его встретит читатель журнала, осторожному редактору Холланду было неясно. Так или иначе, журнал рисковал немногим — новичкам он не имел обыкновения платить гонорары... Но рассказ обратил на себя внимание и проложил путь целой серии других, под которыми вскоре стала появляться подпись «Боз»[1] и которые известны теперь миллионам читателей как «Очерки Боза». Так начинался творческий путь писателя, чье имя дорого сейчас всему миру.

Когда Диккенс добился — не без трудностей — опубликования своего первого рассказа, ему шел всего двадцать второй год. Несмотря на свою молодость, он был хорошо известен в кулуарах парламента как блестящий стенограф и способный репортер и успел уже пройти нелегкую жизненную школу. Еще с детства он испытал всю горечь нужды, социального неравенства и жестокой несправедливости современной ему общественной системы, и это во многом определило демократизм его убеждений и симпатий.

Детство и ранняя юность Диккенса — сына мелкого служащего, всю жизнь безуспешно пытавшегося «выйти в люди»,— протекали в беднейших кварталах Лондона и даже в долговой тюрьме, в которую попала вся семья после неудачных попыток Диккенса-старшего выбиться из нужды и перейти в ряды «респектабельных» — то есть обеспеченных — представителей «среднего класса».

Еще в раннем детстве будущему великому писателю Англии пришлось познакомиться с кричащими контрастами крупнейшего города тогдашнего капиталистического мира, испытать на себе всю тяжесть и все убожество жизни «восточной стороны» Лондона — Лондона обездоленных. Он мечтал учиться, но положение семьи было таково, что ему и думать не приходилось о систематическом образовании. Шестнадцати лет Диккенс, получив недолгий, но тяжкий опыт работы подручного на небольшом предприятии, производившем ваксу, начал самостоятельную трудовую жизнь сначала в качестве писца, а потом клерка в конторе адвоката. Позднее он стал стенографом, потом репортером палаты общин. Отнюдь не уверенный еще в своем даровании, он решил испытать силы на поприще художественной литературы. Один за другим пишет Диккенс небольшие очерки из жизни Лондона, которые он потом объединил и издал под названием «Очерки Боза». Успех был огромный. В 1836 году, когда автору «Очерков» было предложено выступить литературным комментатором юмористических рисунков знаменитого карикатуриста Сеймура, он отказался от Этого и вскоре подчинил художника своей творческой воле. Так возникли «Посмертные записки Пиквикского клуба», которые прославили не художника Сеймура, а того, кому хотели отвести скромную роль литературного комментатора рисунков. Уже к концу 1836 года Диккенс стал известен всей Англии и приобрел популярность в широчайших кругах английских читателей. После огромного успеха «Посмертных записок Пиквикского клуба» слава его с каждым годом росла. На протяжении всей жизни Диккенс оставался в Англии самым любимым писателем.

В годы, когда начали появляться первые очерки и рассказы Диккенса, намечались значительные сдвиги в развитии английского общества. Это были первые годы после избирательной реформы, закрепившей решительные изменения во всей социальной структуре страны. Избирательная реформа 1832 года, проведенная в результате социальной борьбы и длительного всенародного движения, жестоко обманула народные массы, не дав им ничего и закрепив лишь политическое господство новой буржуазии — владельцев фабрик и заводов, которые давно уже являлись фактическими хозяевами экономической жизни страны, но добивались политической власти, монополизированной землевладельцами.

«Остававшаяся еще в руках аристократии политическая власть, которую она направила против притязаний новой промышленной буржуазии, стала несовместимой с новыми экономическими интересами»,— писал Энгельс о положении в Англии накануне 1832 года. Парламентская реформа покончила с этим устаревшим порядком. Это было тем более легко, что интересы английской землевладельческой аристократии давно уже во многом совпадали с интересами буржуазии.

Англия становилась ведущей державой капиталистического мира. Внутри страны происходил бурный подъем промышленности. Захват колоний приобрел неслыханные масштабы. Буржуазная Англия богатела, быстро росло ее мировое могущество. Но развитие капитализма породило острейшие социальные противоречия, обнаружившиеся в Британии после реформы с особенной ясностью.

Промышленная революция, начавшаяся здесь в 60-х годах XVIII века и длившаяся вплоть до 30-х годов XIX века, создала не только новый класс промышленников, но и класс фабричных рабочих, численность которого быстро возрастала. Социальные контрасты обнажились в Англии больше, чем где бы то ни было на Западе, и самая развитая капиталистическая страна стала страной самой бесчеловечной эксплуатации, самой вопиющей пауперизации миллионов людей. К началу 30-х годов положение народных масс в Англии было весьма бедственным.

Характеризуя положение широчайших народных масс в Англии послереформенного периода и рисуя картину социальной жизни страны в этот период, Энгельс с горечью отмечал:

«Только потолкавшись несколько дней по главным улицам, с трудом пробиваясь сквозь толпы людей, бесконечные вереницы экипажей и повозок, только побывав в „трущобах" мирового города, начинаешь замечать, что лондонцам пришлось пожертвовать лучшими чертами своей человеческой природы, чтобы создать все те чудеса цивилизации, которыми полон их город... социальная война, война всех против всех провозглашена здесь открыто. Подобно любезному Штирнеру, каждый смотрит на другого только как на объект для использования; каждый эксплуатирует другого, и при этом получается, что более сильный попирает более слабого и что кучка сильных, т. е. капиталистов, присваивает себе все, а массе слабых, т. е. беднякам, едва-едва остается на жизнь... Везде варварское равнодушие, беспощадный эгоизм, с одной стороны, и неописуемая нищета — с другой, везде социальная война, дом каждого в осадном положении, везде взаимный грабеж под охраной закона, и все это делается с такой бесстыдной откровенностью, что приходишь в ужас от последствий нашего общественного строя»

Годы, последовавшие за реформой, усугубили страдания народа и привели к нарастанию общественного конфликта. Положение масс неизбежно должно было вызвать их протест. Во второй половине 30-х годов конфликт между предпринимателями и рабочими привел к мощному пролетарскому движению: родился чартизм, имевший огромное влияние не только на английскую литературу, но и на всю умственную жизнь Англии XIX века.

С протестом против социальной несправедливости, царившей в Англии, с критикой страшных зол, порожденных современной общественной системой, выступили еще в начале столетия лучшие английские писатели в$ главе с Байроном и Шелли. После 1832 года вся передовая английская литература насыщена социальной темой и так или иначе выражает протест народа. Особенно властно протест этот звучит в поэзии чартизма. С огромной художественной силой выражен он в творчестве тех писателей-реалистов, которых Маркс в одной из своих статей 1854 года назвал «блестящей школой романистов в Англии»2— Диккенса и Теккерея, III. Бронте и Гаскел.

Разительные контрасты, столь характерные для Англии послереформенных лет, бедственное положение миллионных масс, пустая говорильня в парламенте — все это было хорошо известно молодому автору «Очерков Боза» и «Посмертных записок Пиквикского клуба». Такие рассказы, как «Смерть пьяницы», «Черная вуаль», «Посещение Ньюгетской тюрьмы» и другие, вошедшие в том первых произведений Диккенса, ярко демонстрируют отношение писателя к страшной судьбе бедняка, а главы «Посмертных записок», посвященные парламентским выбором в Итенсуилле, суду над Пиквиком и изображению Флитской тюрьмы, показывают, насколько хорошо знакома была молодому писателю изнанка жизни новой буржуазной Англии.

Но до 1836 года Диккенс совершенно сознательно не углублялся в изображение темных сторон современного ему общества. В первые годы своей деятельности он весело и добродушно смеется над тем, что смешно, не задерживаясь на мрачном и трагическом.

«Есть темные тени на земле, но тем ярче кажется свет,— пишет Диккенс в одной из заключительных глав повести о приключениях забавных чудаков из псевдоученого клуба, основанного мистером Пиквиком,— некоторые люди, подобно летучим мышам или совам, лучше видят в темноте, чем при свете. Мы, не наделенные таким органом зрения, предпочитаем бросить последний прощальный взгляд на призрачных товарищей многих часов одиночества в тот момент, когда на них падает яркий солнечный свет».

Эти строки, написанные в 1836 году, относятся в равной мере как к комической эпопее, посвященной приключениям Пиквика и пиквикистов, так и к первым очеркам молодого Диккенса, написанным в предыдущие годы. Мир, который рисует Диккенс в первые годы творчества, существует еще по законам оптимистической философии автора. В нем есть конфликты, которые он безусловно видел в действительности, но Эти конфликты стираются из памяти читателя в целом потоке неотразимо смешных положений, сцен и эпизодов. Диккенс еще не хочет задерживать внимания на теневых сторонах жизни. Говоря о них, он еще не пытается осмыслить причины возникновения и существования подобных явлений. Социальное неравенство, угнетение, несправедливость не обходятся молодым художником, принимавшим близко к сердцу страдания народа, но они не являются в те годы основным предметом его изображения.

В первых очерках Диккенса есть некоторые критические мотивы и интонации. Есть они и в «Записках Пиквикского клуба», хотя здесь они едва ощутимы. Но неприглядная английская действительность 30-х годов в первых произведениях начинавшего свой творческий путь писателя смягчалась комедийной трактовкой образов, веселым добродушным юмором.

Большинство рассказов и очерков Диккенса 1833—1835 годов представляют собой зарисовки быта различных слоев лондонского мещанства, различных представителей той среды, которую близко знал молодой автор. Пронизанные юмором, сверкающие остроумием, лукавой, хотя и добродушной шуткой, они выдержаны в манере карикатуриста, и Диккенс еще не пытается отступать от некоторого схематизма в изображении типического. Хотя «Очерки Боза» в своей совокупности дают реалистическую картину Лондона в различных разрезах, но ни в них, ни в «Записках Пиквикского клуба» у автора нет еще стремления нарисовать полную картину общественных отношений своего времени, всесторонне раскрыть многоликую и противоречивую жизнь современной ему Англии.

Впоследствии Диккенс создал много книг, более значительных по силе реалистического обобщения, чем его первые рассказы и «Пиквикский клуб», книг, отражающих жизнь Англии с большей полнотой. Но и самые первые произведения писателя, проникнутые благодушным юмором и светлым оптимизмом, говорят о силе его таланта и большом гуманизме.

Обстановка, сложившаяся в Англии в ту пору, когда молодой Диккенс уверенно и энергично прокладывал себе путь в литературу, социальные бои, отдаленные раскаты которых все явственней доносились до молодого автора, изменили не только тематику, но и самую интонацию тех книг, которые были написаны им в последующие годы.

1837 год ознаменовался обращением чартистов в парламент с петицией — тысячи рабочих требовали всеобщего избирательного права, которое не обеспечила реформа 1832 года. Общественные противоречия обострялись с каждым днем. В мае 1838 года создается Большой Северный Союз, который призывает к вооруженной борьбе с правительством, отвергшим хартию. Начинается бурный период в истории освободительного движения на родине Диккенса. 1838 год — год массовых демонстраций в промышленных городах, ночных митингов, на которых чартистские лидеры призывают рабочих бороться за свои права и за свое освобождение. Доведенные до отчаяния нищетой и голодом, рабочие жгли дома фабрикантов и лавки торговцев, в Бирмингеме и других промышленных городах вспыхивали восстания. Британское правительство ответило репрессиями, заставившими рабочих вспомнить дни массовой расправы на Питерфилде в Манчестере (1819), получившей многозначительное название «Питерлоо».

Молодой Диккенс, ставший после выхода в свет «Записок Пиквикского клуба» знаменитым писателем, не забыл о тех страданиях простых людей, которые и сам испытал еще в детстве. Не забывал он о них и в последующие годы, когда приобрел полную материальную обеспеченность. «Сердце поэта и в то время, когда он был почетным гостем министров и находился в тесной дружбе со всеми знаменитостями Англии, оставалось всегда с бедными и несчастными, из среды которых он с поразительной духовной и жизненной энергией выбился на дорогу ослепительной славы»,— отметил Ф. Меринг. Полный сочувствия к народу и возмущения против тех, кто эксплуатировал детей и превращал взрослых людей в бесправных рабов, Диккенс не мог остаться равнодушным к тому, что происходило на его глазах. Закон о бедных и учреждение работных домов, этих ненавистных трудящимся «бастилий для бедных», толкнули его на создание первых социальных романов. Впоследствии всякая несправедливость и жестокость, в какой бы форме они ни проявлялись, немедленно вызывали в нем решимость своим творчеством содействовать их устранению, высказать против них самый горячий протест.

Писатель, только что закончивший эпопею, повествующую о приключениях забавных чудаков, обращается к социальному роману.

Хотя веселый смех Диккенса-юмориста отнюдь не замолк в произведениях, написанных непосредственно после «Пиквика», однако смех этот начал приобретать обличительные ин тонации. Критические мотивы все больше и глубже проникают в ткань новых романов, задуманных и написанных после завершения «Записок». Социальная тема выдвигается в них на первый план. Диккенс пишет роман о работных домах и трущобах Лондона — «Приключения Оливера Твиста» (1837—1838) — и роман о чудовищных школах для бедных — «Жизнь и приключения Николаса Никльби» (1838—1839), в котором мимоходом набрасывает блестящий по силе типизации образ парламентария Грегсбюри.

Изображение современной жизни развертывается как в «Оливере Твисте», так и в «Николасе Никльби» вокруг истории одного героя. В первом романе — это маленький Твист, родившийся в работном доме и прошедший затем ряд тяжелых житейских испытаний; во втором — Николас, расправившийся с извергом Сквирсом, издевавшимся над вверенными ему для воспитания детьми бедняков, Николас, прокладывающий себе нелегкий путь к благосостоянию в мире лжи и корысти, который его окружает.

Сила первых социальных романов Диккенса отнюдь не в их сюжетах, обнаруживающих черты мелодраматизма и сентиментальности и в известной мере традиционных. Еще Белинский заметил по этому поводу: «Большая часть романов Диккенса основана на семейной тайне: брошенное на произвол судьбы дитя богатой и знатной фамилии преследуется родственниками, желающими незаконно воспользоваться его наследством. Завязка старая и избитая в английских романах» 1.

Но как бы традиционна ни была завязка фабулы этих первых романов Диккенса и как бы мало она ни определяла значение и ценность их взятых в целом, нельзя пройти мимо того, с какой теплотой нарисованы некоторые образы, вокруг которых строится сюжет.

Диккенс нашел исключительно теплые интонации, говоря о судьбе несчастного ребенка, родившегося в работном доме и с первых лет жизни разделившего суровую участь миллионов обездоленных, о несчастных жертвах «воспитательной» системы Сквирса.

Дети всегда глубоко волновали Диккенса как художника. В ряде романов, написанных им в последующие годы, писатель создал трогательные портреты детей, чаще всего терпящих всяческие лишения и преодолевающих непосильные для них моральные испытания.

Незабываемы образы забитого и отупевшего от побоев Смайка в «Николасе Никльби», маленькой Нелли в «Лавке древностей», Дэвида Копперфилда в одноименном романе. До глубины души потрясает читателя трагический образ Флоренс, ребенка, отвергнутого родным отцом (в «Домби и Сыне»), маленького оборвыша Джо, покрытого «доморощенными паразитами и доморощенной грязью». Эти портреты — лишь немногие из тех многочисленных детских образов, которые были созданы писателем на протяжении его творческого пути. Диккенс надеялся потрясти сердца, вызвать у читателя сочувствие и сострадание, заставить его задуматься над участью тысяч других таких же детей в стране и этим добиться улучшения их доли. Но, конечно, содержание первых романов не исчерпывалось этой темой.

К концу 30-х годов, то есть тогда, когда завершалась публикация «Николаса Никльби», Диккенс уже вполне сложился как художник. Особенности его творческого метода выявились совершенно отчетливо, и хотя в последующие годы, в процессе идейной эволюции писателя, метод его претерпевал Значительные изменения, основы его сохранялись.

Художественный метод молодого Диккенса — в основе своей безусловно реалистический — сложен и противоречив; он отражал те противоречия в сознании писателя, которые выявились с первых лет его литературной деятельности и не были преодолены до конца ни на одном из последующих этапов развития художника.

Ключом к пониманию принципиальных основ метода (в частности, метода его в ранние годы творчества) и мировоззрения Диккенса, которое их определило, служит предисловие, написанное самим автором к первому книжному изданию «Оливера Твиста»[2]. Диккенс здесь заявляет о своей творческой платформе и прямо говорит о своем намерении не только правдиво изображать жизнь, но и обличать пороки современной общественной жизни.

Еще в предисловии к первому изданию «Очерков» (1836) Диккенс писал: «Задачей автора было дать картину быта и нравов такой, какая она есть в действительности». Обобщение жизненных явлений и создание типических образов — такова программа, намеченная Диккенсом уже в конце 30-х годов. Но наряду с задачей показать «суровую правду жизни» в этом программном предисловии ставилась и другая — чисто дидактическая — задача, которая объективно приходила в столкновение с реалистическим замыслом художника.

Идеалистическое толкование законов жизни, которую Диккенс намерен был реалистически изобразить, вытекало из философии молодого Диккенса, чрезвычайно прямолинейной в своих исходных принципах. Писатель был уверен в удовлетворительности мирового порядка. По его убеждению, «принцип Добра» неизменно в конечном счете побеждает «принцип Зла» в мире.

Реалистически живописать картину жизни, утверждая принципы своей философии, Диккенс без компромисса не мог. И это определило своеобразие и сложность его художественного метода.

Когда от бытовой юмористической повести, посвященной приключениям мистера Пиквика и ученых пиквикистов, Диккенс перешел к созданию социального романа, одна комедийная юмористическая трактовка образов не могла уже удовлетворить художника, остаться единственным способом раскрытия жизни. Писатель ощутил настоятельную потребность расширить рамки изображения действительности и, добиваясь большей полноты и глубины в описании социальных явлений, применить новые художественные средства.

Будучи убежденным реалистом, Диккенс все же не мог отказаться от дидактической тенденции, на которой держалось обоснование его социального оптимизма.

Художественный метод молодого Диккенса представляет переплетение строго документированного реалистического описания, юмора и морализации. Комедийная (юмористическая) и строго документальная манера повествования чередуется с патетической манерой и сентиментальной дидактикой. Идейному замыслу романов подчинена и их композиция. Нравоучительная повесть развивается на широком социальном фоне. Как реалист, Диккенс проявляет всю силу своего дарования в обрисовке правдивых характеров и тех социальных обстоятельств, в которых эти характеры складываются. В ранних романах Диккенса яркие образы живых людей перемежаются с бедными портретами абстрактных носителей определенных моральных принципов,— острый юмор, яркое и точное реалистическое описание с патетическими сентиментальными сентенциями и морализаторскими рассуждениями.

В соответствии с философией молодого Диккенса персонажи его первых романов резко делятся на положительных и отрицательных («добрых» и «злых»). Прием постоянного сталкивания контрастных характеров, составляющий одну из особенностей ранних романов Диккенса, также вырастал из идейного замысла. И поскольку действительность представлялась молодому Диккенсу ареной борьбы добра и зла, люди воспринимались им как «добрые» и «злые» в зависимости от того, в какой мере они были человечны и как понимали свои общественные задачи.

В «Николасе Никльби» Диккенс, исходя из тех творческих принципов, которые сложились и оформились в «Оливере Твисте», применил, однако, некоторые новые приемы, новые художественные средства изображения, к ним он прибегал и в последующих произведениях,— он подчеркивал одну ведущую черту в характере своих персоналией, одну определяющую их деталь, названную в зарубежном литературоведении «лейтмотивом». Так возникают те заостренно «комплексные» образы Диккенса, без которых трудно представить себе его романы.

Различными вариациями одного и того же мотива Диккенс добивался сильнейшего эффекта, подчеркивая главное и ведущее. Во всех своих образах, построенных на принципе выделения одного мотива, Диккенс достигал огромной выпуклости изображения, величайшей убедительности и живости реалистического рисунка.

В те годы, когда Диккенс пишет «Оливера Твиста» и «Николаса Никльби», он уже не только один из крупнейших писателей своей страны, но писатель, приобретающий мировую известность. Его дом становится центром литературной жизни Лондона. Его произведения переводят на различные языки, его приглашают в различные страны.

В 1836 году Диккенс женится на Кэтрин Хогарт, дочери своего бывшего издателя. Дом его наполняется новой жизнью. Страстный любитель театра, Диккенс организует у себя драматические постановки, в которых участвуют и он сам и виднейшие представители тогдашнего литературного мира и искусства — писатели, художники, публицисты.

Не все, написанное Диккенсом в конце 30-х годов, равноценно. Отношение писателя к происходившим на его глазах общественным процессам было противоречиво, этим объясняется некоторое отступление от реализма, которым отмечены такие его романы, как «Лавка древностей» (1840) и «Барнеби Радж» (1841—1842).

При всем своем искреннем народолюбии Диккенс не мог принять чартизм, не мог принять идею вооруженного восстания. Восстание в Ньюпорте в 1841 году, нарастание грозы народного движения заставили Диккенса задуматься, и писатель не сразу определил свою позицию в меняющейся с каждым днем обстановке. Он пишет «Лавку древностей», где противопоставляет жестокому миру реальной действительности мир вымышленной идиллии, пишет исторический роман «Барнеби Радж», в котором, пользуясь материалом прошлого, осуждает выступление народных масс и вооруженное восстание. В художественных образах он выражает свое отрицательное отношение к революционной борьбе.

Вопрос о том, как облегчить тяжелую долю трудового народа, как искоренить то социальное зло, которое он видел повсюду, не только продолжал стоять перед Диккенсом в 40-е годы, но волновал его значительно острее, чем в пору создания озаренной оптимизмом первой большой повести «Записки Пиквикского клуба». Но активность самого народа в разрешении коренной социальной проблемы, революционный путь ее разрешения Диккенс, как и большинство его современников, критических реалистов, не мог принять. Творчество Диккенса в 1840—1841 году обнаружило глубокую борьбу, происходившую в сознании большого и честного художника.

Еще только вступив в литературу, Диккенс начал говорить об общественной миссии писателя, о его долге наставлять и учить людей. Всякое представление о «чистом» искусстве, о художнике, свободном от задачи воздействия на свою аудиторию, было ему с первых и до последних дней его творчества полностью чуждо. Деятельность писателя он рассматривал как служение народу.

«Когда я писал, я служил своей стране,— писал Диккенс.— Я хотел разобраться в социальной несправедливости и помочь правильно решить общественные вопросы».

Но правдиво воспроизводить действительность, выполняя при этом миссию наставника, возможно было в сложной общественной обстановке начала 40-х годов только при одном условии: Диккенс почувствовал себя обязанным найти свое место в происходящей борьбе, занять позицию, в правильности которой он считал бы себя уверенным.

В начале 1842 года Диккенс, неоднократно до того отклонявший приглашения поехать в США, внезапно согласился и, едва закончив последнюю главу «Барнеби Раджа», выехал за океан. Причины, побудившие его именно теперь решиться на поездку, перспектива которой его долго пе привлекала, очевидны: Диккенс решается ехать в США в надежде на то, что «образцовое демократическое государство», «страна свободных», как ее называли тогдашние радикалы, политическую платформу которых разделял Диккенс, поможет ему многое понять и во всем окончательно разобраться.

Поездка в США жестоко разочаровала Диккенса. Это разочарование прозвучало и в письмах к друзьям, которые вскоре начали приходить из Америки, но особенно горько в насыщенных глубоким и справедливым гневом «Американских заметках» (1842), написанных и опубликованных писателем немедленно после его возвращения на родину.

«Страна свободы» предстала перед острым и наблюдательным глазом художника в далеко не привлекательном свете. Настоящее лицо Америки вовсе не походило на тот идеал, который рисовался Диккенсу на основании статей и работ современных ему буржуазных публицистов.

Вся система общественных отношений в Америке, весь уклад ее жизни опровергли мечту Диккенса о гуманном общественном строе, при котором социальная проблема решалась бы без борьбы и насилия, мечту о всеобщем братстве при нерушимости собственности.

Диккенс вернулся на родину, не преодолев терзавших его противоречий и не разрешив для себя те жизненно-важные вопросы, которые надеялся разрешить. Им овладела мучительная тревога, он начал искать выход в новых творческих выступлениях.

40-е годы XIX века названы были современниками «голодными сороковыми». Усилившаяся эксплуатация масс доводила их до отчаяния. Промышленный кризис 1842 года, крайне обостривший бедственное положение миллионов тружеников, стимулировал рост недовольства в стране. Волны нараставшего чартизма угрожали подмыть фундамент буржуазного господства. В 1842 году вспыхнула всеобщая стачка. Освободительное движение в страну достигло величайшего напряжения. Правящие классы ответили на выступление народа неслыханными репрессиями, и всеобщая стачка была жестоко подавлена.

То, что писатель увидел у себя на родине по возвращении из Америки, не только не укладывалось в его прежние представления о плохом и хорошем, но и подрывало основы его оптимизма.

Обстановка «голодных сороковых» оказала сильное влияние на творчество Диккенса. Писатель приходит к мысли, что, как художник, он должен воздействовать на совесть людей, убедить представителей имущих классов в необходимости облегчить долю бедняка, внести справедливость в отношения между классами. Он еще продолжал считать, что ответственность как за народные бедствия, так и за те социальные бои, которые происходили на его глазах, несут отдельные представители класса собственников — «плохие люди», «эгоисты» в его терминологии. Диккенсу казалось, что эти отрицательные представители класса буржуазии; носители современной философии пользы и эгоизма (утилитаризм), породили порочные явления, которые он наблюдал в общественной жизни своей страны. Диккенс был еще далек от того, чтобы объявить порочной в своей основе всю систему буржуазного общества. Но он создал такие образы, которые объективно звучали обвинительным приговором целому классу.

Юмориста в творчестве Диккенса 40-х годов властно начал вытеснять сатирик. Если в первых книгах Диккенса сатирические мотивы были уже различимы, то веселая комедийная стихия в них все же превалировала. Романы и рассказы, написанные в 40-х годах — «Жизнь и приключения Мартина Чезлвита» (1843), «Рождественские повести» (1843—1848), «Домби и Сын» (1848)—были созданы в новом эмоциональном ключе, с новой интонацией и настроенностью.

Впервые подлинным гневом звучит здесь голос художника-реалиста. По-новому звучит здесь и смех писателя. Но он по-прежнему мягок, когда писатель с большой теплотой и участием рисует маленького человека: душевное величие, подлинную человечность он находит и изображает только в таких людях, которых не коснулось тлетворное влияние звериного мира наживы.

Образы представителей английского «темного царства» Чезлвитов, Пекснифов и Скруджей, Файлеров и Кьютов, Домби и Каркеров, созданные Диккенсом в 40-х годах, сказали больше того, что хотел сказать писатель, рассматривавший их как «Эгоистов». Вне зависимости от того, как сам Диккенс понимал роль таких персонажей, как Домби или Пексниф, в английской общественной жизни, объективно созданные им образы раскрывали порочную сущность той общественной системы, которую сам великий художник-реалист не был готов осудить.

В «Мартине Чезлвите» — романе, написанном Диккенсом сразу после «Американских заметок»,— в едких сатирических тонах рисуется ханжество и лицемерие, прикрывающее алчность и своекорыстие, которые были типичны для исторически сложившегося характера английского буржуа. Там же с потрясающей убедительностью показывается другое типическое для буржуазного общества явление — связь погони за наживой с преступлением. Наконец, в американских главах романа, как и ранее в «Американских заметках», писатель еще раз подчеркивает в художественных образах самые типические общественные явления, которые он наблюдал в США. Эпизоды, обнажающие оборотную сторону «американского образа жизни», являются не только развитием и дополнением основной темы романа — это язвительный и злой памфлет, написанный гневным сатириком. Писатель тем самым еще раз разоблачал легенду об Америке как «стране свободных». Диккенс в «Мартине Чезлвите» нигде не утверждает открыто, что эгоизм — порождение капиталистического общества, однако образы типических представителей капиталистического мира, созданные им в романе, дополнили то, чего не сказал автор и что он до конца жизни не решался признать. Резкость его сатиры, глубина и острота обличения говорят о вступлении писателя в новый этап творчества.

«Придет час,— с горечью восклицает писатель,— и человек, как нельзя более уверенный в своей проницательности и прозорливости, человек, который похваляется своим презрением к другим людям и доказывает свою правоту, ссылаясь на нажитое золото и серебро, усердный поклонник мудрого правила «каждый за себя, а бог за всех» (— ну, разве это не высокая мудрость считать, что всевышний на небесах покровительствует корысти и эгоизму! — ),— придет час, и человек этот узнает, что вся его мудрость — безумие идиота по сравнению с чистым и простым сердцем!»

В первые годы после возвращения из Америки Диккенс все чаще в кругу Друзей высказывал глубокую озабоченность тем, что происходило вокруг него. Его друг и биограф Джон Форстер отметил непривычную склонность писателя именно в этот период «серьезно ставить вопросы, мимо которых он прежде достаточно легко проходил».

Диккенса все больше, все острее волнует положение в стране, нищета народа, нечеловеческие условия труда миллионов людей. В середине 40-х годов социальные антагонизмы обострились до крайних пределов. Писатель понимал, что борьба могла кончиться революцией.

Сознание исключительной серьезности положения толкнуло Диккенса на замысел «Рождественских повестей». Праздник рождества всегда был связан в Англии с иллюзией примирения врагов, доброго взаимного понимания между людьми различных общественных состояний и положений, и Диккенс разделял эти иллюзии. Рождественский праздник был для него воплощением принципов, проповедью которых он рассчитывал добиться огромных результатов.

«Рождественские повести», задуманные Диккенсом, должны были выходить ежегодно в дни рождества и заключать проповедь, обращенную как к бедным, так и к богатым во имя улучшения участи бедняков и исправления богачей. Это был итог длительных раздумий и исканий, и писатель считал, что его замысел выполняет социальную миссию огромной важности.

Диккенс ошибочно видел в «рождественской проповеди» осуществление высшего гуманизма. Объективно он выступал с пропагандой теории классового мира. Система идей, которая положена в основу рассказов, достаточно очевидна: простейшая формула «рождественской философии» — достижение классового мира путем исправления одних и воспитания бодрости и терпения у других. Но значение «Рождественских повестей» отнюдь не исчерпывается этой проповедью.

«Рождественские повести» 1843—1848 годов (в особенности первые две из них) были сложным художественным сплавом, в котором соединялась тенденция обличительная с тенденцией морализаторской. Они построены по принципу прямого сочетания реалистического повествования и сказочной фантастики. Альтруистическая проповедь, которую произносит автор, а в особенности те моральные перерождения, которые он хочет показать, плохо укладывались в рамки какого-либо из реалистических жанров. И Диккенс обратился к жанру святочной сказки, которая не только допускает мотивы исправлений и перерождений, но почти не мыслится без них.

В таких повестях, как «Рождественский гимн» или «Колокола», Диккенс-сатирик достигает огромного мастерства в изображении некоторых типичных явлений современной писателю жизни. Скряга Скрудж, предоставляющий работным домам позаботиться о бедных и упрекающий (в согласии с учением Мальтуса) родного племянника в том, что он, женившись, увеличит рождаемость в своей стране, на что не имеют права бедняки; Файлер и Кьют, сообщающие дочери бедняка законы Мальтуса, по которым нищие не имеют права порождать себе подобных,— могут быть причислены к тем образам художника-реалиста, в которых он достигает наибольшей глубины сатирического обобщения.

В 1848 году Диккенс завершил работу над большим романом «Торговый дом Домби в Сын». Идейный смысл этого романа раскрывается по мере того, как раскрываются характеры героев и развертывается действие.

Рисуя портрет Домби, Диккенс прибегает к излюбленному художественному средству построения комплексного образа — черта за чертой, деталь за деталью создает образ типичного коммерсанта, торгового короля Сити.

Бесчеловечности Домби и его управляющего Каркера — людей, посвятивших свою жизнь наживе,— Диккенс противопоставил душевное величие и подлинную человечность Флоренс и ее друзей из народа — «бедняков», «маленьких людей» Лондона. Это юноша Уолтер Гэй и его дядюшка Соломон Джилз, это друг Джилза — капитан в отставке Катль, это, наконец, семейство машиниста Тудля, сам машинист и его жена — кормилица Поля — миссис Ричардс. Домби уверен, что все на свете можно купить на деньги, но эти простыё скромные труженики неподкупны, бескорыстны и прекрасны своими душевными качествами.

«Домби и Сын» — первый роман Диккенса, лишенный той оптимистической интонации, которая была так характерна для него в ранние годы творчества. В романе звучат мотивы, которые никогда прежде не звучали у Диккенса,— мотивы сомнения, смутной печали. Убежденность в конечной удовлетворительности всего существующего, в возможности увещеванием воздействовать на ход истории покидала Диккенса. И в то же время он не мог преодолеть в себе привычные представления, а незыблемости существующей системы общественных отношений.

Мотив неудовлетворенности и тревоги, повторяющийся в упоминаниях о непрерывном потоке воды, уносящем с собой все в своем неумолимом течении, настойчиво звучит на протяжении всей книги. В различных вариантах ‘возникает в ней и мотив неумолимой смерти. Трагическое решение главной темы романа, связанной с раскрытием образа Домби, усиленное рядом дополнительных лирических мотивов и интонаций, делает «Домби и Сын» романом неразрешимых и неразрешенных конфликтов. Эмоциональная окраска всей образной системы романа говорит о кризисе, который назрел в сознании большого художника к концу 40-х годов.

Метод Диккенса в «Домби и Сыне» остался таким же, каким он был в романах 30-х годов. В нем по-прежнему соединяются различные художественные приемы. Однако юмор и комическая стихия оттесняются здесь на задний план, выступают в обрисовке второстепенных действующих лиц. Главное место в романе начинает занимать психологический анализ внутренних причин тех или других действий и переживаний героев. Реалистический портрет приобретает большую полноту; однолинейность изображения, некоторый схематизм, присущий комическим персонажам раннего Диккенса, исчезает. Тенденции, которые намечаются в «Домби и Сыне», получат дальнейшее развитие в романах 50-х годов.

Тщательней, чем когда-либо прежде, работает Диккенс над языком романа. «Домби и Сын» — одно из совершеннейших произведений Диккенса-реалиста.

Характерно, что Белинский, внимательно следивший за всем, что писал Диккенс, и давший его романам справедливую оценку, объявил роман «Домби и Сын» лучшим из всего созданного писателем до этого времени. «Читали ль вы «Домби и Сын»? — писал он П. В. Анненкову.— Если нет, спешите прочесть. Это чудо. Все, что написано до этого романа Диккенсом, кажется теперь бледно и слабо, как будто совсем другого писателя. Это что-то до того превосходное, что боюсь и говорить: у меня голова не на месте от этого романа».

В феврале 1848 года во Франции вспыхнула революция. & первые дни после февральских событий, в период, когда, по словам Маркса, царило «сантиментальное примирение противоположных классовых интересов» ...«фантазерское воспарение над классовой борьбой», писатель целиком разделял настроения, характерные в то время для широких кругов буржуазно-демократической интеллигенции. Он охвачен иллюзиями всеобщего братства, восторженно приветствует революцию, произошедшую во Франции.

Во эти настроения не оказались у Диккенса ни длительными, ни стойкими. Когда революционный пожар охватил все страны европейского континента и Англия оказалась на пороге революционных событий, Диккенса смутил размах расширявшейся революционной борьбы.

Нет никакого сомнения в том, что Диккенс-гуманист не мог одобрить террор, которым английские господствующие классы пытались задушить чартизм весной 1848 года, однако он не нашел в себе силы осудить палачей рабочего класса. В те исторические дни, когда пролетариат выступил как самостоятельная сила против буржуазии, великий писатель не смог подняться над своими классовыми предрассудками и преодолеть владевшие им буржуазные представления.

После революционного 1848 года Диккенс выпустил новый роман — «Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим» (1850). Писатель здесь не касался больших общественных проблем. Этот роман, в большой мере автобиографический, отличался от всего созданного им в 40-е годы.

Но хотя Диккенс под воздействием событий революционных лет и отошел от проблематики социального романа, он отнюдь не утратил того народолюбия, которым дышало его творчество предыдущих лет. Теплота в описании простых людей (семья Пеготти), изображение душевного величия маленького человека в «Дэвиде Копперфилде» обеспечили этому замечательному роману успех у самого широкого читателя.

В 50-х годах, когда в силу исторических причин как в Англии, так и во всех странах Западной Европы наметилась тенденция к упадку критического реализма, Диккенс, напротив, поднялся до вершин своего реалистического и сатирического мастерства, создал произведения, которые по силе художественного воздействия не только не уступают таким произведениям, как «Мартин Чезлвит» и «Домби и Сын», но в некоторых отношениях (широта социальной картины, раскрытие общественных связей и т. д.) представляют даже шаг вперед в творческом развитии писателя. В условиях возраставшей реакционности буржуазного строя и буржуазной литературы Диккенс продолжал писать произведения, не только насыщенные социальным содержанием, но еще более обличительные, чем прежде. В 50-е годы Диккенс создает такие социальные полотна, как «Холодный дом» (1852), «Тяжелые времена» (1854) и «Крошка Доррит» (1856).

Демократизм Диккенса, постоянная забота его о судьбе народа объясняет позицию художника в те годы, когда в творчестве почти всех его современников критический реализм был на ущербе.

Романы, написанные Диккенсом в 50-х годах, заметно отличаются не только от его ранних романов, но даже от тех, в которых уже намечались серьезные сдвиги в художественной системе писателя, таких, как «Мартин Чезлвит» и «Домби и Сын». Картина жизни, выступающая с полотен этих романов, гораздо шире, значительней они и по своему общественному содержанию, и обличительная тенденция в них острее. Хотя Диккенс и продолжает создавать комедийные образы, по характеру своему не уступающие его ранним карикатурам (клерки Уивл и Гаппи или Тарвидроп в «Холодном доме»), однако юмор в больших социальных романах писателя 50-х годов решительно вытесняется сатирой. Сатира Диккенса, созревшая уже в «Мартине Чезлвите», развиваясь вширь, одновременно идет и вглубь. В таких романах, как «Холодный дом», «Тяжелые времена» и «Крошка Доррит», она принимает разнообразные формы, приобретает еще большую, чем прежде, художественную убедительность. Критическому изображению подверглись в них не только отдельные представители собственнического класса (как в «Мартине Чезлвите» или «Домби и Сыне»), но и общественные явления, воспринятые и показанные в их связи и взаимодействии.

Так, «Холодный дом» — сатира не на твердолобого аристократа Дэдлока или даму-патронессу, просвещающую светом евангелия обитателей тихоокеанских островов, а на общественные анахронизмы, поддерживаемые реакционным классом, и буржуазную филантропию, показанную в сопоставлении с нищетой и невежеством общественных низов большого капиталистического города. «Тяжелые времена» не сатира на Гредграйнда или Баундерби — типичных представителей определенных слоев тогдашней буржуазии,— а сатирическое изображение всей практики промышленной буржуазии, ставшей фактическим хозяином капиталистической Англии. Наконец, «Крошка Доррит» не сатира на Мердлей и Спарклеров, а мощное сатирическое обличение коррупции и бюрократизма, царящих в английском государственном аппарате (Полипы и Министерство Околичностей), смыкания землевладельческой аристократии с финансовыми магнатами, управляющими всей общественной и государственной жизнью страны.

При всей сатирической остроте романов 50-х годов, при всем том, что в них наблюдается углубление критического реализма Диккенса, те же романы наиболее противоречивые из всех произведений великого писателя.

Вещи переставали укладываться в те простые и готовые схемы, за которые писатель еще недавно настойчиво держался. В мировоззрении Диккенса уже не было места прежней уверенности в закономерности конечной победы Добра и Справедливости над Злом.

Писателю-реалисту, который был свидетелем событий 10 апреля 1848 года в Англии и современником июньских дней во Франции, трудно было сохранить уверенность в конечной удовлетворительности всего существующего и возможности переделать мир путем «рождественской проповеди». Действительность перестала быть понятной и простой, какой она казалась автору «Записок Пиквикского клуба» и даже «Николаса Никльби».

В «Крошке Доррит» Диккенс прямо говорит о возможной катастрофе британского корабля, который со всех сторон облепили полипы. Он призывает британцев вовремя предотвратить крушение, не допустить, чтобы весь корабль пошел ко дну. Но каковы должны были быть меры спасения корабля Британии, Диккенс не знал или не хотел знать. Он так и не ответил на вопрос, который сам поставил в своем романе.

В романах 50-х годов Диккенс оставил открытым вопрос о возмездии Злу, о перспективах торжества Добра и Правды. Гуманные идеалы его опровергались жизнью, иллюзии, которые он себе создавал, рушились на его глазах.

Трагедия Диккенса заключалась в том, что, утратив наивный оптимизм, порожденный представлением о буржуазном мире как о высшей ступени в развитии человечества, писатель не мог перейти к оптимизму, возникшему на другой основе: для этого ему не хватало глубокого понимания законов общественного развития. В связи с этим наряду с острым критицизмом в произведениях писателя появлялись мотивы грустной примиренности.

Крах «рождественских» идей Диккепса отразился на художественной системе романов 50-х годов, на их композиции и на характере раскрытия образов.

Диккенс еще решительнее, чем в «Домби и Сыне», отступил в этих романах от композиционной схемы, типичной для его ранних произведений. При большом внутреннем единстве все романы 50-х годов отличаются многообразием сюжетных линий, пестротой жанрового профиля. Это многообразие подсказывалось писателю самой жизнью. И «Холодный дом» и «Крошка Доррит» не только социальные романы, но и психологические и авантюрно-детективные. Один сюжетный стержень, развивающийся на широком социальном фоне (композиция, типичная для романов 30-х годов), сменяется сюжетом, распадающимся на несколько связанных между собой и переплетающихся линий или потоков.

Более того, в процессе работы над такими романами, как «Холодный дом» или «Крошка Доррит», Диккенс передвигал центр тяжести с одной сюжетной линии на другую, производил в процессе работы над книгой существенную перегруппировку сюжетных мотивов. Так, от социальной проблемы, выдвинутой на первый план в начале «Холодного дома» (темы Канцлерского суда), Диккенс постепенно переходит к теме семейной драмы в доме Дэдлоков и психологическому конфликту леди Дэдлок, с тем чтобы под конец романа сконцентрировать все свое внимание на авантюрно-детективных мотивах сюжета.

Романы 50-х годов начинаются как социальные и кончаются как семейно-психологические («Тяжелые времена») или авантюрно-фабульные («Холодный дом», «Крошка Доррит»).

Диккенс во всех романах 50-х годов продолжает проповедовать альтруизм и оптимизм, но уже мало верит в действенность своей проповеди. Этим объясняется нарастание тоскливых интонаций в его романах этого времени, неубедительность их счастливых концовок, плохо вяжущихся с развитием предыдущих событий. Благополучное окончание романов, которое отнюдь не противоречило философии молодого Диккенса, уже в «Домби и Сыне» кажется неоправданным. Счастливые концовки в романах 50-х годов перестают убеждать читателя.

Сдвиги в сознании писателя отразились и на манере раскрытия им изображаемых характеров. Романы строятся на сочетании строго реалистических картин с заостренно-сатирическим гротескным изображением. В изображении тех персонажей, которые подвергаются наиболее острому сатирическому раскрытию, увеличиваются элементы шаржа, граничащего с гротеском (Крук в «Холодном доме», Гредграйнд и Баундерби в «Тяжелых временах», Полипы в «Крошке Доррит» и т. д.). Обращаясь к шаржу и гротеску, Диккенс расширял аллегорическое значение многих образов. Внешнее уродство образов подчеркивало их уродство внутреннее. Прием лейтмотивного раскрытия образов сохранился только в гротеске.

Глубже и настойчивей раскрывается внутренний мир многих героев романов, фиксируются все их душевные движения, оттенки настроений и переживаний (образ леди Дэдлок, Джарндиса, Эстер Саммерсон и т. п. в «Холодном доме», Рейчел в «Тяжелых временах»). Положительные герои Диккенса хотя и идеализированы, как прежде, но не являются в романах 50-х годов основными. Раунсуэл и Эстер в «Холодном доме», Сисси в «Тяжелых временах», Миглз в «Крошке Доррит» отнюдь не ведущие герои романов, как Николас Никльби или Мартин Чезлвит.

Социальные романы Диккенса 50-х годов — целая энциклопедия английской жизни.

Особое место не только в наследии Диккенса, но и в наследии всего английского реализма XIX века занимает роман «Тяжелые времена». Здесь на последней волне чартизма, поднявшейся в 1853—1854 годах, Диккенс впервые нарисовал картину борьбы двух основных классовых сил своего времени — промышленников и индустриального пролетариата. Хотя Диккенс продолжал и в своей публицистике и в других высказываниях отстаивать идею классового мира, однако в годы создания «Тяжелых времен» он впервые признал право рабочих на забастовки.

«Я не могу выдавать себя за человека,— писал Диккенс в 1856 году соредактору издававшегося им с 1850 года журнала «Домашнее чтение» Уиллсу,— придерживающегося того мнения, что все забастовки, поднятые тем несчастным классом общества, которому с таким трудом удается мирным путем добиться, чтобы прислушивались к его голосу, обязательно пре« ступны, потому что я этого не думаю... гогда невозможна никакая гражданская война, никакое восстание».

Обстановка в Англии во время и после Крымской войны — господство аристократической олигархии, пагубное для народа укрепление консерваторов, бедственное положение народных масс, которое несколько смягчилось, но отнюдь не было устранено в эпоху так называемого английского «процветания»,— все это оживило у писателя настроения 40-х годов, предчувствия тяжелых потрясений, все напоминало ему обстановку во Франции накануне буржуазной революции 1789—1794 годов, о чем он постоянно говорит в переписке с друзьями.

«Я считаю,— писал Диккенс в 1855 году известному политическому деятелю Лайарду,— что недовольство в стране тем страшнее, что оно тлеет, не вспыхивая пожаром. То, что происходит у нас, чрезвычайно напоминает мне настроения во Франции накануне первой революции и может привести к взрыву по любому, самому незначительному поводу».

Под влиянием этих мыслей Диккенс начал свой второй (и последний) исторический роман «Повесть о двух городах» (1859). Правящим классам, уверенным в прочности своего господства, Диккенс напоминал о бедствиях французского народа накануне революции 1789—1794 годов и о той страшной расплате, которая уже однажды постигла угнетателей. «Повесть о двух городах» должна была предостеречь английского читателя от возможности повторения того, что однажды уже испытало человечество. Насилию революции Диккенс здесь противопоставлял подвиг жертвенности (Картона) и идею непротивления злу.

Сила романа в сатирическом изображении старого режима, в создании потрясающих образов голодного, жестоко эксплуатируемого французского народа, в сатирических портретах представителей первых двух сословий и т. д. Но картина якобинского террора 1793 года рисовалась Диккенсом тенденциозно, она должна была заставить читателя содрогнуться.

«Повесть о двух городах» была последним романом самого плодотворного периода в творчестве великого реалиста и первым его романом, знаменующим начало нового, и последнего, творческого этапа. В романах 60-х годов — последнего десятилетия жизни и творчества Диккенса («Большие надежды» — 1861, «Наш общий друг» — 1864, «Тайна Эдвина Друда» — 1870) писатель еще обличает пороки буржуазного общества (мистер Подснеп в романе «Нага общий друг» — классический тип ограниченного, тупого буржуа, Вениринг в том же романе — образец аристократического чванства), по-прежнему противопоставляет буржуазному эгоизму и бессердечию добродетели и человечность честных тружеников (кузнец Гарджери в «Больших надеждах», «маленькие люди» в «Нашем общем друге»), однако острота сатиры и критицизм смягчаются, диапазон изображения значительно уже, чем в романах 40-х и 50-х годов.

Романы 60-х годов подчеркнуто фабульные. Хотя именно в них Диккенс достигает большего, чем когда-либо, мастерства в раскрытии психологического мира своих персонажей, основное внимание писателя сосредоточивается на построении сложной интриги, создании запутанного сюжета. В те же 60-е годы Диккенс пишет ряд рассказов, которые почти лишены социального содержания, обращается к детективной теме («На работе с инспектором Филдом», «Вниз по течению», «Пара перчаток», «Сыскная полиция»).

Лучшее из того, что создано великим реалистом, относится, бесспорно, к предшествующим годам его творческой деятельности. Однако и в романах 60-х годов, где социальная тема звучит глуше, Диккенс остается великим гуманистом.

Несмотря на то, что острота критики в этих романах снижается, они представляют несомненную ценность на фоне того упадка, которым характеризуется английская буржуазная литература эпохи «процветания».

Диккенс еще с 1850 года становится во главе литературно-общественного журнала («Домашнее чтение», переименовано в 1860 году в «Круглый год»), он уделяет много времени и внимания работе с литературной молодежью, редактированию материалов, поступавших на его заключение.

С конца 50-х годов Диккенс начал выступать с чтением отрывков из своих романов перед широкой публикой в различных городах Англии. Успех этих чтений был огромным. Диккенс совершил ряд поездок по родной стране, а в 1867 году вновь выехал в Америку, где также читал отдельные эпизоды из своих наиболее популярных произведений.

Публичные чтения вскоре стали систематическими и начали все больше захватывать писателя. Уже с юных лет Диккенс тянулся к сцене и часто высказывал сожаление, что не стал актером. Он много и охотно выступал в кругу друзей в любительских спектаклях, с увлечением играл самые сложные и разнообразные драматические роли. Теперь, согласившись на выступления с чтением своих собственных произведений, Диккенс не только читал, но «играл» своих героев.

Выступления перед огромными аудиториями, которые оказывали знаменитому писателю восторженный и шумный прием» вскоре настолько увлекли Диккенса, что оттеснили на задний план все остальные виды его деятельности — творческую работу художника и публициста, заботы редактора и издателя.

Перенапряжение не преминуло сказаться. В 1870 году великого писателя не стало. Сидя за работой над начатым им незадолго до того романом «Тайна Эдвина Друда», он внезапно потерял сознание и, не приходя в себя, вскоре скончался. Роман «Эдвин Друд» остался незавершенным.

Смерть писателя Англия переживала как всенародное горе.

Английский народ потерял не только одного из крупнейших своих художников, но и одного из наиболее близких и понятных массам простых людей «защитника низших классов против высших... карателя лжи и лицемерия»

Гениальный художник, Диккенс создал такую широкую картину жизни современной ему Англии, какую не создал ни один из его английских современников. По широте охвата изображаемой действительности Диккенс может быть сопоставлен с одним лишь создателем грандиозной эпопеи «Человеческой комедии» — Бальзаком. Огромная ценность всего творчества Диккенса определяется прежде всего блестящим мастерством реалистической типизации.

Взглядам Диккенса была свойственна большая противоречивость, которая не могла не сказаться на его творчестве. Противоречивость эту заметил и превосходно выразил еще Белинский, о ней писал и Салтыков-Щедрин.

Несмотря на то, что Диккенс так до конца жизни и не освободился от многих иллюзий и предрассудков (прежде всего проповеди классового мира), в его творчестве всегда объективно звучал мощный протест против бесчеловечности буржуазного общества и отражались настроения народных масс. Алчным представителям буржуазного общества он неизменно противопоставлял в своих произведениях честных тружеников, «маленьких людей», бедняков. Диккенс с любовью н сочувствием рисовал людей, задавленных нуждой и лишениями, тепло показывал их честность, трудолюбие, готовность прийти на помощь попавшему в беду, подчас такому же нищему, как они сами. Именно это присущее Диккенсу уменье пробудить внимание, сочувствие и уважение к людям труда, к неимущим и было восхищенно названо Горьким «изумительным постижением труднейшего искусства любви к людям».

Задачу писателя Диккенс рассматривал как задачу учителя жизни, обязанного воздействовать на окружающую действительность, исправлять ее недостатки, бороться за ее переделку. Писать означало для Диккенса на всех этапах его деятельности прежде всего убеждать.

Когда к Диккенсу обращались с предложениями выставить свою кандидатуру в парламент,— а такие предложения писатель получал неоднократно,— он неизменно отказывался, мотивируя свой отказ тем* что не может «служить двум господам». Свою деятельность писателя Диккенс рассматривал как деятельность общественную.

В «Обращении к читателям», помещенном в первом номере журнала «Домашнее чтение», Диккенс в 1850 году писал, что основная цель его как редактора и издателя — «поднять дух обездоленных и бороться за улучшение условий социальной жизни».

В 1858 году Диккенс переживал тяжелый внутренний кризис. Зарубежные литературоведы по-разному пытались его объяснить: не сказать о нем было невозможно. Одни пытались объяснить кризис в творчестве романиета личными и семейными причинами (Диккенс в 1858 году разошелся с женой, однако разрыв этот подготовлялся в течение многих лет); другие — ослаблением творческих сил. На самом деле кризис, переживаемый Диккенсом в конце 50-х годов, был связан с утратой прежнего оптимизма, прежней веры в возможность исправления темных сторон жизни без коренной ломкй всей общественной системы. Именно в этот период писатель задумывает создание рассказа, в котором хочет показать возможность бегства от действительности («Сдается внаем» — 1858). Но учитель и гуманист взял верх. Замысел Диккенса терпит крушение. «Нельзя отгородиться от жизни,— писал он по этому поводу своему другу и единомышленнику Уилки Коллинзу,— каждый человек — часть окружающей его жизни и неизбежно должен быть связан с нею».

«Упорная борьба за правду в искусстве — радость и горе жизни всех настоящих служителей искусства»,— писал Диккенс известному актеру Макриди в одном из своих писем 1857 года. Миссия художника в его понимании была неразрывно связана с этической миссией исправления нравов: ту жестокость и бесчеловечность, которую Диккенс видел повсюду вокруг себя в буржуазном мире, он рассматривал как явление, устранимое силой моральной проповеди.

Отношение Диккенса к своей задаче художника определило тематику его романов. Отчасти оно определило и ту широту охвата действительности, которая отличает все его творчество. Диккенс показал в своих романах всю Англию своего времени, представителей почти всех ее классов и общественных слоев, самые разнообразные стороны общественной жизни.

Внимание писателя в течение двадцати лет творческой деятельности — после «Записок Пиквикского клуба» и до «Крошки Доррит» — приковано к животрепещущим проблемам современности. При этом Диккенс всегда пишет о том, что хорошо знает, что видит вокруг себя. Даже тогда, когда он (всего два раза за всю свою творческую жизнь) обращался к прошлому, создав исторические романы «Барнеби Радж» и «Повесть о двух городах»,— романы эти не только дышали интересами современности, но совершенно сознательно были направлены на разрешение актуальных ее проблем через сопоставление с прошлым, через использование опыта прошлого, как бы его писатель ни интерпретировал.

Диккенс рисовал Англию того времени, когда патриархальное прошлое страны окончательно уходило в область предания и крепла мощная индустриальная держава — «мастерская мира», занявшая первое место в капиталистическом мире. Портрет коммерсанта Домби («Домби и Сын»), написанный Диккенсом в период высшего подъема его художественного мастерства,— это портрет магната, типичного именно для капиталистической Англии 40-х годов, портрет Мердля («Крошка Доррит») — финансиста того времени, когда Англия уже стояла на пороге империализма (1856). Схватывая наиболее типичное для своего времени, Диккенс рисует преимущественно Англию больших городов, и прежде всего Англию, отраженную в жизни Лондона — центра, к которому сходились жизненные нити со всех концов страны.

«Мне трудно выразить, как необходимы мне запруженные народом улицы Лондона,— писал Диккенс Джону Форстеру из Швейцарии летом 1846 года.— Улицы его дают моему мозгу какую-то особую силу, без которой он ослабевает. Я могу колоссально много написать за неделю-две полного уединения, но один день в Лондоне подбадривает меня и заряжает для новой работы. Усилия, которые приходится прилагать, работая день за днем без этого волшебного фонаря, огромны. Мои пальцы коченеют, когда вокруг меня нет лондонской толпы».

Действие почти всех романов Диккенса развертывается на фоне Лондона. Более того, книги его трудно представить себе без описания улиц Лондона, шума Лондона, пестрого и разнообразного его населения. Диккенс изучил и изобразил все стороны жизни любимого города — все его самые нарядные и самые заброшенные глухие кварталы. От проницательного взгляда художника не ускользала ни одна деталь в жизни города, ни одна из происходивших в нем перемен.

Разорение мелкого собственника в процессе быстрого роста и развития английского капитализма — такова одна из сторон современной жизни, которая постоянно рисуется на страницах романов Диккенса. Наступление мощного делового Сити на мир жалких лавчонок типа «Деревянного мичмана» — тема не только «Домби и Сына». Судьба старого антиквара и его внучки Нелли Трент в «Лавке древностей», старьевщика Крука в «Холодном, доме», бесчисленного количества мелких ремесленников и торговцев, действующих в романах Диккенса, отражает явление, типичное для после реформенной Англии, крупнейшей державы капиталистического мира в XIX веке.

Другая коренная для эпохи закономерность — столкновение между рабочими и предпринимателями — показана Диккенсом в его романе «Тяжелые времена». Противопоставление Баундерби и Блэкпула, изображение забастовки и ее причин— большая заслуга Диккенса как художника, даже если образ чартиста Слэкбриджа тенденциозен, в силу отрицательного отношения автора к политической активности рабочего класса. Заслуга Диккенса тем значительней, что прямое противопоставление капиталистов и рабочих, изображение их как представителей двух социальных полюсов мы встречаем в английской литературе XIX века, помимо Диккенса, считанное количество раз.

В каждом из своих романов Диккенс раскрывает какую-нибудь новую сторону современной жизни, новую форму общественных отношений, ставит новую, но всегда важную и актуальную проблему своего времени. И каждая новая его книга дополняет другую. Все вместе они дают типическую картину английской жизни XIX века.

Величие и убожество, роскошь и нищета выступают со страниц романов Диккенса, и чем больше созревает мастерство художника, тем больше изображение этих контрастов придает реалистическую убедительность раскрытию двух противостоящих миров в системе одного общества.

На протяжении всего своего творчества Диккенс с неизменной горячей симпатией и величайшим сочувствием рисовал простых тружеников, чаще всего обездоленных и угнетенных в современном обществе. Он неизменно показывал их душевное величие, их большую и подлинную человечность.

В романах Диккенса трудящиеся люди объективно всегда стоят не только выше тех «эгоистов» и «гордецов», какими предстают в них господствующие классы, но обнаруживают такое душевное благородство и подчас величие, какое недоступно людям, знающим только личный интерес и личную выгоду.

Достаточно вспомнить замечательный образ Марка Тэпли в «Мартине Чезлвите», этого скромного и всегда веселого спутника Мартина Чезлвита-младшего, своими душевными качествами стоящего неизмеримо выше своего господина. Нельзя пройти мимо таких образов, как образ машиниста Тудля и его жены — кормилицы маленького Поля Домби, всех тех «маленьких людей», которые противопоставлены черствому коммерсанту Домби в романе «Домби н Сын». Незабываемы и работница Рейчел в романе «Тяжелые времена» и семья Пеготти в «Дэвиде Копперфилде». Обитатели Подворья Кровоточащих Сердец в «Крошке Доррит» — глубоко трогающие нас герои этого романа, содержащего страницы сурового обличения и острого шаржа.

Метод Диккенса-реалиста чрезвычайно своеобразен. Он богат оттенками и органически переплетающимися противоречивыми тенденциями. Понять его до конца можно лишь поняв его обусловленность противоречивым мировосприятием художника.

Какие бы сдвиги ни происходили в сознании писателя, основы миропонимания Диккенса не менялись. Творческий метод Диккенса определяется прежде всего сочетанием в нем реалистического и романтического начал. В нем переплетается трагическое и комическое, строгий реалистический рисунок и неповторимая, ему одному присущая фантастика, точнейшие, граничащие с документацией описания и причудливый гротеск, драматические сцены и эпическое повествование.

Стремясь охватить всю «правду жизни», все жизненные факты в их сложных проявлениях, Диккенс обращался к различным художественным приемам.

Художник был полон решимости изобразить действительность «такой, какая она есть», но в то же время пытался приписать ей желательные для него закономерности. Именно поэтому мир диккенсовских образов — это мир, отражающий в одно и то же время и реальную Англию эпохи королевы Виктории и мир идеальных героев, страшных злодеев и смешных чудаков. Скрудж — лондонский делец и скряга — и переродившийся Скрудж, несущий богатые подарки и открытое сердце в скромный дом бедного племянника; суровый Домби, живущий по законам наживы и обогащения, и тот же Домби — добрый отец и дедушка, познавший всю сладость раскрывшихся сердец,— возможны только в романах Диккенса.

«Идеальные образы» в произведениях Диккенса рождались из его убеждения в возможности духовной перестройки людей, не подчиненной законам реальных отношений.

В первых своих произведениях, писавшихся в середине 30-х годов, Диккенс предстает перед читателем прежде всего как юморист и комедиограф. Нет никакого сомнения в том, что как в «Очерках Боза», так и в «Записках Пиквикского клуба» звучали уже критические интонации, но говорить о сатире в настоящем смысле слова здесь еще нет основания. Рисунок Диккенса не носит еще сатирического характера, обличительная интонация смягчена шуткой и веселым смехом.

В произведениях 1833—1836 годов Диккенс сглаживает все мрачное и печальное, все жестокое и уродливое. Молодой Диккенс видит изнанку современных парламентских выборов и возмущается ею, но, создавая интенсуиллский эпизод в «Пиквикском клубе», изображает выборы скорее в комическом, чем в сатирическом свете. Он несомненно видит всю нелепость судебной практики и существующего законодательства, но, рисуя процесс Бардл против Пиквика, создает такую картину суда, в которой обличительная интонация ослаблена комичностью изображаемой картины.

Юмор молодого Диккенса богат разнообразными оттенками, служит различным целям. Порой в его ранних рассказах и романах смех и шутка, комическое изображение людей и событий не только смягчают критицизм, но и сглаживают идеализацию в творчестве писателя.

Диккенс часто, умиляясь добротой и человечностью того или другого из своих персонажей, тут же подмечает комическую черту в его характере, манерах или поведении и забавно вышучивает его слабости. Недостатки героев уравновешиваются в его комедийной трактовке достоинствами тех же героев, достоинства рисуются наряду с неотразимо комическими слабостями. Смех не дает умилению Диккенса перерасти в идеализацию. Люди, умственно ограниченные (Пиквик), подкупают моральным величием, трусливые (Уинкль) — добротой и порядочностью. Любуясь человеческими достоинствами основателя Пиквикского клуба, читатель в то же время смеется над его «научными открытиями» и наивным простодушием, позволяющим ему верить в любую небылицу и принимать за достоверную истину грубейший вымысел ловкого проходимца — Джингля.

Так юмор, в котором Диккенс с первых творческих шагов достиг огромного мастерства, помог ему держаться в рамках реалистического изображения действительности даже тогда, когда он особенно близко подходил к романтической идеализации.

По определению Н. Г. Чернышевского, комическое — это «внутренняя пустота и ничтожность (имеется в виду ничтожность определенных проявлений жизни.— В. И.), прикрывающаяся внешностью, имеющею притязание на содержание и реальное значение». Комедийные образы, созданные Диккенсом-юмористом,— лучшее подтверждение справедливости этого определения. Источник смеха в них — комическое несоответствие формы выражения существу изображаемого. Комизм положений часто вытекает не столько из нелепости поступков действующих лиц, сколько из той нарочитой серьезности, с которой автор о них сообщает. Писатель торжественно и глубокомысленно говорит о вещах, по своей природе не только совершенно незначительных, но часто нелепых, сообщает о самых нелогичных поступках своих героев в тоне полного спокойствия и невозмутимости.

Так: «На всех лицах изобразился ужас и отчаяние,— сообщает Диккенс, описывая, как мистер Пиквик проваливается в прорубь на катке,— мужчины побледнели, а женщинам стало дурно; мистер Снодграсс и Уинкль схватились за руки и в безумной тревоге смотрели на то место, где скрылся их учитель, в то время как мистер Тапмен, дабы оказать скорейшую помощь, а также внушить тем, кто мог находиться поблизости, наиболее ясное представление о катастрофе, во всю прыть мчался по полю, крича «пожар!».

Веселая шутка, даже буффонада и фарс, вносимые порой совершенно неожиданно в самое серьезное и даже трагическое повествование, неразрывно связаны в творчестве молодого Диккепса с оптимизмом, который определяет отношение писателя к окружающему его миру в первые годы творчества. Достаточно вспомнить комедийные эпизоды во Флитской тюрьме («Записки Пиквикского клуба»), в работном доме («Оливер Твист»), в школе для бедных, руководимой извергом Сквирсом («Николас Никльби»). Они переплетаются с остро критическими и далеко не смешными эпизодами, постоянно сменяют и даже вытесняют их.

Однако в романах «Оливер Твист», «Николас Никльби» вместе с усложнением тех задач, которые перед собой ставил автор, метод Диккенса усложнялся новыми элементами — строгим эпическим описанием, морализаторским пафосом. Начали в нем появляться и сатирические мотивы. Сатириком Диккенс становится не сразу, а лишь постепенно; по мере того как мрачнеет общественно-политический горизонт в его родной стране, происходят сдвиги в сознании самого писателя. Подлинным сатириком, смех которого теряет добродушие и мягкость, Диккенс выступает лишь в «Мартине Чезлвите». Только после американской поездки и возвращения на родину в 1842 году сатирические мотивы и образы в творчестве Диккенса становятся ведущими.

Диккенс-сатирик продолжает пользоваться оружием смеха, но смех его приобретает новую интонацию, существовавшую в ранних романах лишь в намеке.

Диккенс был убежден в том, что он изображает людей, исключительных по своему моральному уродству, однако на самом деле он рисовал типические характеры в типических обстоятельствах.

По мере того как вера писателя в конечное торжество, добра все больше колебалась, обличительный голос его звучал все громче, наполнялся все большим гневом и пафосом. В 50-е годы, когда пишутся такие значительные социальные романы, как «Холодный дом», «Тяжелые времена», «Крошка Доррит», Диккенс все чаще прибегает к приему едкого шаржа, сатирического преувеличения и гротеска (Министерство Околичностей и Полипы в «Крошке Доррит»).

Ученые диккенсоведы за рубежом много писали о «статической однолинейности» («лейтмотивности») образов Диккенса. Многие персонажи в романах Диккенса, в особенности персонажи ранних его романов, действительно часто запоминаются по какой-либо одной основной характеризующей их черте — жесту, манере говорить или двигаться, повадке и т. д.

Невозможно представить себе капитана Катля без железного крючка, заменяющего ему руку. Микобер немыслим без его поговорки — «что-нибудь да подвернется». Тетушку Бетси Тротвуд нельзя себе представить иначе как прогоняющей ослов, а злодея Урию Хипа олицетворяет липкий след, который его палец оставляет на бумаге...

Изображение того или другого лица через одну характерную деталь подчеркивается и теми именами, которые Диккенс иногда дает своим героям, как лаконичную и меткую характеристику.

Называя болтливого лгуна Джинглем (от слова jingle — звенеть, тарахтеть), гробовщика — Моулдом (от mould — земля, прах), судебного крючкотвора Фэнгом ( от fang — клык), Диккенс самим именем уже предвосхищает основную черту в последующей его характеристике. Одна и та же характерная черта выступает затем не только во всем поведении героя, в его манерах, речи, внешности, но и в той обстановке, в которой он живет,— в его вещах, мебели, доме, даже утвари. Если гуманные и добрые коммерсанты в романе «Николас Никльби» зовутся Чирибль (от cheer — веселые), то и дом, в котором они живут, и улица, на которой этот дом стоит, и сад, который его окружает, дышат весельем и добродушием. Весельем и добродушием веет и от их наружности, и от принадлежащих им вещей, и даже от тех людей, с которыми они связаны. Напротив, Домби — чопорный и черствый, сухой и холодный — живет в таком же чопорном и холодном доме, как и он сам, на такой же холодной и мрачной улице, и все окружающие его вещи холодны, неприветливы, унылы, как и сам Домби.

«Однолинейность» в изображении характеров, которая в ранних произведениях Диккенса действительно превалирует, со временем все больше вытеснялась более многообразным и полным портретом, в котором психологическая характеристика становилась все более и более развернутой и тонкой. Диккенс подбирает такие реалистические детали, которые раскрывают не только существенные черты определенного социального типа, но и особенности того или другого индивидуального характера. По мере того как в сознании писателя происходили сдвиги, находившие отражение в его методе и стиле, углублялся анализ внутреннего мира героев. Диккеис показывает своих героев в более сложных и многогранных общественных отношениях. Достаточно вспомнить, с одной стороны, Пиквика, Чириблей («Николас Никльби»), Квилпа («Лавка древностей») и миссис Чик («Домби и Сын»), майора Бэгстока и миссис Скьютон («Домби и Сын»), а с другой стороны — манеру изображения Эстер Саммерсон или се матери леди Дэдлок («Холодный дом») или Стивена Блэкпула («Тяжелые времена)», Мердля или Кленнема («Крошка Доррит»).

Но как бы ни совершенствовалось портретное мастерство в творчестве Диккенса, он всегда создавал свои образы по одному художественному принципу: писатель всегда пользовался приемом контрастов и повторов, всегда подчеркивал какую-нибудь одну типическую деталь, один типический мотив, который оставался затем ведущим. Благодаря этой черте образы Диккенса приобретали четкость и наглядность и в силу своей огромной выразительности надолго запечатлевались в памяти читателя.

В зрелых романах Диккенса лейтмотив теряет характер внешней детали и начинает раскрывать сущность образа. Так у сэра Дэдлока («Холодный дом») частое повторение имени Уота Тайлора — отнюдь не механическая поговорка. Повторение это подчеркивает консерватизм Дэдлока, его боязнь социальных перемен и революционных переворотов. В поговорках Баундерби, не забывающего напоминать всем окружающим, что он «родился в канаве», и неизменно упрекающего всех рабочих в том, что они хотят есть черепаший суп золотой ложкой, заключается не только его индивидуальная характеристика. Философия целого класса метко передана через типический лейтмотив, которым писатель характеризует Дэдлока и Баундерби — этих представителей двух господствующих классов современной ему Британии.

Герои произведений Диккенса запоминаются благодаря постоянному подчеркиванию их характерных особенностей. С другой стороны, многие образы именно в силу этой лейтмотивности в характеристике приобретают почти аллегорический смысл. Зубы Каркера, которые всячески обыгрывает Диккенс, помогают понять природу хищника, нарисованного им. Черный цвет, связанный с Талкингхорном, вестником смерти, вязанье мадам Дефарж (каждой новой петлей своего непрерывного вязанья вписывающей новое преступление аристократов в свою летопись) — все это способствует раскрытию типических образов.

Диккенс, мастер широких обобщений, умел блестяще находить те реалистические детали, без которых невозможна полнота и конкретность художественного рисунка. Дело не только в том, что настойчивое повторение характерных деталей — неотъемлемая особенность стиля Диккенса, дело в том, какого совершенства достигает типическая деталь в лучших, наиболее зрелых романах Диккенса. «Мелочи», незначительные на первый взгляд, но на самом деле в высшей степени типические, приобретают в романах Диккенса большую значимость, сообщают образам неожиданную выразительность, расшифровывают то значение, которое им хочет придать автор. Так, говоря о миссис Джеллиби, устремившей свои взоры к далеким островам Тихого океана, жителей которых она намерена просветить светом евангелия, Диккенс как бы мимоходом замечает, что волосы ее не чесаны, а платье на спине расстегнуто. Суетливая и неопрятная, беспорядочная в своей нелепой деятельности носительница «Тихоокеанской филантропии» предстает через эту, незначительную на первый взгляд деталь в том свете, в каком ее видит и хочет представить автор. Не менее красноречивы детали в описании обстановки в доме замкнутого и умеющего долго хранить зловещую тайну юриста Талкингхорна («Холодный дом»): густой турецкий ковер, заглушающий звуки, свечи, льющие самый слабый свет, книги, ушедшие в переплеты и как бы прячущиеся от людских взоров...

Особенности мастерства Диккенса обуславливают живость и убедительность созданных им картин. Рисунок его не только предельно выразителен, но и в высшей степени колоритен. Образы обладают почти осязательной выпуклостью. В распоряжении автора огромное богатство изобразительных средств. Особенной экспрессивностью отличаются в его описаниях метафоры— всегда неожиданные и необычные, чрезвычайно яркие и убедительные.

Молодая мать в одном из «Очерков Боза» чем-то напоминает холодную телятину... Дубовая кафедра в старой церкви покрывается в осенние дни холодным потом... «Слои грязи нарастают на улицах Лондона подобно сложным процентам...», «Снежные хлопья в прокопченном городе одеты в траур по солнцу». Рано утром немногие пешеходы на пустынных улицах «кажутся такими же неуместными в ослепительном свете солнца, как забытые кое-где тусклые мигающие огни фонарей...»

Уже в первых очерках Диккенса комизм той или иной сцены, того или другого образа очень часто был всецело обусловлен формой словесного выражения. В романах зрелого периода язык стал еще более мощным оружием великого художника.

Полнота и богатство словаря, свежесть и оригинальность выражения — отличительные особенности глубоко народного языка Диккенса.

Диккенс применяет нередко эвфонию, передавая сочетанием звуков настроение персонажей, ритм движения (достаточно вспомнить страницы, посвященные изображению путешествия Домби после смерти сына). Язык Диккенса то лиричный, то приподнято патетический, то разговорный, то торжественный.

Разговорная речь в книгах Диккенса насыщена идиомами и народными оборотами его времени.

Писатель добивается особенной виртуозности в характеристике персонажей через их речь, необыкновенной тонкости в передаче языка комических персонажей. Каждый из персонажей Диккенса говорит не только в собственной, ему одному присущей манере, но обнаруживает ему одному присущие интонации, свой речевой стиль. Речевую манеру Сэма Уэллера в «Пиквикском клубе» немыслимо спутать с манерой речи ка. кого-либо другого персонажа Диккенса. Своим «стилем» обладают почти все сколько-нибудь подробно выписанные персонажи его романов. У каждого свой словарь, и этот словарь особенно красочен, когда писатель рисует портреты людей из народа, представителей наиболее демократических слоев общества, или лондонского мещанства — кокни.

Объективизм в изображении жизни всегда был глубоко чужд Диккенсу. Именно поэтому не только речь его героев, но и авторская речь никогда не бывает у него бесстрастной. Она всегда насыщена большой эмоциональностью, всегда раскрывает отношение писателя к тому, что он рисует.

Творчество Диккенса — одного из величайших народных писателей Англии — навсегда вписано в историю английской прогрессивной литературы и составляет справедливую гордость английского народа.

Книги Диккенса не только переведены почти на все языки мира: они до настоящего времени читаются всеми народами мира, до настоящего времени пользуются любовью миллионов людей как на родине, так и далеко за ее пределами.

Сочинения Диккенса получили в XIX веке в России более широкое распространение, чем в других странах Европы, и слава писателя у нас значительно превысила славу и популярность его в других европейских странах.

Демократизм и глубокий гуманизм творчества Диккенса был созвучен тому направлению в русской литературе, которое складывалось в те же годы, когда начинал писать великий английский реалист. Произведения Диккенса начали переводиться и распространяться в России сразу после того, как «Записки Пиквикского клуба» еделали имя писателя известным по всей Англии. Русский читатель познакомился с первыми романами Диккенса в начале «гоголевского периода» в русской литературе, то есть тогда, когда в ней уже ярко выявились демократические тенденции. Достоевский справедливо заметил в 1873 году, что руеский читатель знает и понимает Диккенса «почти так же, как англичане». «Мы, может быть,— добавляет Ф. М. Достоевский,— любим его не меньше его соотечественников».

Русские критики еще при жизни Диккенса увидели главную заслугу писателя в осознанной демократической и социальной тенденции его творчества и в порожденной ею силе разоблачения современного ему буржуазного общества. Они же увидели и подчеркнули неразрывную связь художественного мастерства Диккенса с этой тенденцией.

Белинский, Чернышевский, Писарев высказали глубокие и верные суждения о творчестве крупнейшего английского реалиста; все значение их высказываний можно понять лишь в сопоставлении с тем, что писалось о Диккенсе зарубежными и, в частности, английскими критиками и исследователями. Салтыков-Щедрин, отмечая противоречия в творениях Диккенса, вместе с тем высоко оценивал его реализм, который любил противопоставлять бесстрастному документализму натуралистов.

Еще при жизни Диккенса английская критика разделилась в оценке его произведений. Наиболее консервативные рецензенты осуждали писателя за критицизм, за обличительные образы.

Либеральная критика еще при жизни Диккенса нарочито Преувеличивала его роль как проповедника христианского всепрощения и сторонника классового мира, тем самым освещая его творчество односторонне и превратно.

Охотнее же всего буржуазная критика и при жизни Диккенса и после его смерти замалчивала социально обличительную силу мастера критического реализма. Английские буржуазные литературоведы, сделавшие немало по изучению биографии писателя и его произведений, собиранию и опубликованию оставшихся после его смерти документов и материалов, не хотели проникнуть в сущность того, что писал Диккенс. Они много говорят об оптимизме Диккенса, о его веселом смехе и мягкости его юмора. Более того: они склонны все творчество Диккенса расценивать как творчество юмориста.

Диккенс на родине официально признан величайшим писателем. О нем написаны серьезные исследования (Ф. Киттов и У. Декстер). Тщательно изучается его наследство. Издаются диккенсовские энциклопедии, создаются диккенсовские клубы. Издается специально диккенсовский журнал («Диккенсиана»). Однако при парадной отдаче почестей Диккенсу часто оказывается, что изучение его наследия носит поверхностный характер.

Современная реакционная критика на Западе о Диккенсе либо молчит, либо посвящает ему объемистые исследования, в которых устанавливаются новые, чаще всего «сенсационные», факты из его биографии: разыскиваются новые документы, раскрывающие личную жизнь писателя, его юношеские увлечения, романтические встречи и т. п. В защиту Диккенса выступили английские прогрессивные критики (Джексон, Кетль, Линдсей и др.), подчеркнувшие социальное значение творчества великого реалиста.

Правдиво отражая жизнь, Диккенс неизменно боролся за человечность в отношениях между людьми. И книги его, насыщенные гневом и возмущением против всяческой несправедливости, против всякого лицемерия, дышащие горячей любовью к человеку и его счастью, помогают и сейчас народам всего мира в их борьбе за прогрессивные идеалы, за счастливую жизнь трудящихся людей.

В. ИВАШЕВА