Том 1. Стихотворения, 1908-1917

         У Льва

      Болела голова

   И кости старые ломило.

   «Ох, ничего-то мне не мило,

   И опротивели вы все! –

   Сказал он кумушке Лисе,

   Своей советнице сановной. –

   Казнить вас казнью поголовной,

   Чтоб понимали, значит… м-да!..

Ох, как под ложечкой сдавило… Ох, беда!..

И сердце: то замрет, то больно заколотит…

На что ни погляжу, ото всего воротит.

С чего бы это все?.. Аль помирать пора?..»

«О царь! – Лиса в ответ. – Ты, помнится, вчера

   Поужинать изволил очень плотно».

   «Вчера? Я б и сейчас подзакусил охотно.

Да чем? Тому назад не больше два денька

      В лесу я видел оленька:

Красавец этакий, с ветвистыми рогами.

Что, ежели б его ты привела сюда?

      Вот это – царская еда:

Поесть – и закусить оленьими мозгами!»

         Чрез полчаса

         Неслась Лиса,

   По высочайшему веленью,

   Искать в лесу тропу оленью.

   Нашла и двинулась по ней.

К исходу двух иль трех (не помню точно) дней

Олень разыскан. Вид принявши важно-строгий,

         Лиса к нему:

         «О дивнорогий!

Тебе я в качестве смиренного посла

Известье важности великой принесла,

Веленье нашего священного владыки.

Осиротеть должны мы скоро, горемыки:

Лев – при смерти. И вот пред тем, как жертвой стать,

   Беспомощной, печальной жертвой тленья,

Царь – так милы ему олений ум, и стать,

         И прыть оленья! –

Царь, долго думая, размыслил передать

      Тебе бразды правленья.

   Волк, дескать, лют, медведь – ленив,

   Свинья – глупа, а тигр – хвастлив…

Лишь об одном тебе нет двух различных мнений.

Пресекся львиный род, да здравствует олений!

   Спеши же к дряхлому царю,

Пока уста его злой смертью не сомкнуты.

Пусть вместе с воющим народом я узрю

Его последние счастливые минуты.

О благороднейший, иди к нему скорей!»

      И новый царь зверей,

Принявши льстивые слова Лисы на веру,

   Ввалился в львиную пещеру, –

Но в тот же миг, вконец испуганный и злой,

Последней клятвою проклявши лисьи речи,

Весь окровавленный от доброй львиной встречи,

      Махнул назад стрелой.

«Держи его!.. Лови!.. Да что же я?.. Да где я?.. –

Ревел взбешенный Лез, собою не владея. –

   Вы шутки шутите со мной?..

Лиса! Верни его! Какой ни есть ценой,

   Но притащи его, злодея!»

   Лиса застыла: «Вот так раз!

      Вот так задача!»

   Но делать нечего: приказ!

   Пустилась в лес, едва не плача,

От свежего следа не отрывая глаз.

По следу выбравшись на тихую полянку,

   Лиса настигла беглеца.

«Не подходи! – вскричал Олень. – Убью подлянку!»

   «Ах, все равно я жду конца!

   И без того уж я убита.

   Мне не страшны твои копыта

   И не страшны твои рога.

На, бей! От жизни мне равно не ждать уж толка:

Лев хочет посадить теперь на царство Волка,

Да, Волка, моего презлейшего врага!

Олень, ты – жалкий трус: к кому ты шел с опаской?

К царю, который ждал – с отеческою лаской

   Прижать тебя к своей груди,

Кто, встав на радостях с постели без подмоги,

Встречал тебя: „Мой сын, наследник мой, гряди!“

А ты… Какой позор! Скорей давай бог ноги!

Мне вспомнить совестно! Я от стыда горю!..»

      Размяк Олень совсем:

      «Утешься, друг мой верный!..

   Я совершил поступок скверный!..

Я… я покаюся… Веди меня к царю!..»

Лев ждал дружка: «А ну, теперь задай-ка тягу!»

Схватил и уписал до косточки беднягу.

Покамест Лев глотал кишки да потроха,

   Лиса… мозгами закусила.

Хватился Лев мозгов: «Тьфу, дьявольская сила!

         Да где ж мозги?»

         «Мозги, ха-ха? –

Осклабилась Лиса в приличном отдаленьи. –

Что выдумал искать, ха-ха: мозги оленьи!

Да разве ж могут быть мозги у дурака,

Которому помял однажды Лев бока,

А он, доверившись посулам, самолично

В объятья львиные пожаловал вторично?!»

Мораль Эзопову боюсь переводить,

      Хоть перевод вполне возможен.

Стал ныне и Эзоп не очень-то надежен,

      С моралью надо погодить.

   На клетку с птичками не раз

Мурлыка-Кот глядел, не отрывая глаз:

   «Ну что за миленькие пташки».

Но пташки знали уж мурлыкины замашки.

   Прослышав как-то стороной,

Что нездоровится затворнице одной,

   Наш Кот на хитрости пустился:

   Надел очки, принарядился,

Стал перед клеткою и, лапкой в дверь стуча,

Мурлычит ласково: «Не надо ли врача?

Как чувствовать себя изволите вы, детки?»

«Спасибо, хорошо, – ответили из клетки, –

   Так хорошо, вообрази,

Как будто бы тебя совсем и нет вблизи».

   «Спа…си…те!.. Ай!.. То…ну!»

«Вот видишь! – стал корить несчастного прохожий. –

   Зачем же ты, малец пригожий,

      Полез на глубину?

      Ай-ай! Ну, разве можно

   Купаться так неосторожно?

   Ужо, дружок, вперед смотри…»

Прохожий говорил с великим увлеченьем,

А мальчик, втянутый в водоворот теченьем,

   Давно пускал уж пузыри!

   Есть тьма людей: нравоученьем

Они готовы вам помочь в беде любой,

   Отнюдь не жертвуя собой!

        Бог весть из-за какой

               Такой

               Причины,

            Среди морской

               Пучины

Вели с Китами бой

               Дельфины.

То увидал Пескарь: «Ой, братцы! Что я зрю?

            Голубчики, да что вы?!

            Давайте я вас помирю!»

«Вон! – гаркнули бойцы. – Да мы скорей готовы

Все лечь костьми, чем дать мирить нас –

                    Пескарю».

   Какой-то бойкий паренек

   На людях в праздничный денек,

Для смеха всякие откалывая штуки,

Слепому старику волчонка сунул в руки:

      «Вот, распознай-ка, что за зверь?»

   «Да что ж, он мал еще… Узнай его теперь!

Одно могу сказать, – старик ответил парню, –

Что этого зверька не след пускать в овчарню!»

Лишившись дочери любимой, Антигоны,

   Богач Филон, как должно богачу

   (Не скареду, я то сказать хочу),

Устроил пышные на редкость похороны.

«О матушка, скажи, как это понимать? –

В смущенье молвила сквозь слезы дочь вторая. –

Сестре-покойнице ужели не сестра я

      И ты – не мать,

Что убиваться так по ней мы не умеем,

Как эти женщины, чужие нам обеим?

      Их скорбь так велика

      И горе – очевидно,

   Что мне становится обидно:

Зачем они сюда пришли издалека

При нас оплакивать им чуждую утрату?»

«Никак, – вздохнула мать, – ты, дочь моя, слепа?

Ведь это – плакальщиц наемная толпа,

Чьи слезы куплены за дорогую плату!»

В годину тяжких бед умейте отличать

Скорбь тех, кто иль привык, иль вынужден молчать,

От диких выкриков и воплей неуемных

Кликуш озлобленных и плакальщиц наемных!

      Седая старина

Отмечена великими делами.

У зайцев как-то шла война

      С орлами.

Спасаясь от когтей и клювов мощных птиц,

      Герои серые в тревоге

      Молили о подмоге

            Лисиц.

«Помочь вам? – был ответ. – Нам это слышать лестно.

      Покинув тихий наш овраг,

Охотно с вами в бой пошли бы мы совместно,

      Когда б нам не было известно,

      Кто – вы и кто – ваш враг».

Каким-то случаем сошлись – Медведь с Китом,

   И так сдружились крепко оба,

   Что, заключив союз до гроба,

   Друг другу поклялися в том,

Что каждый помогать другому будет в горе,

Ну, скажем там, болезнь случится иль война…

   Вот, как на грех, пришлося вскоре

   Нарваться Мише на Слона.

   Увидевши, что близко море,

   Стал Миша друга звать скорей:

   «Кит-братец, помоги осилить эту тушу!»

Кит в берег тычется, – увы, царю морей

   Не выбраться на сушу!

Медведь Кита корит:

   «Изменник! Продал душу!»

«Кому? – ответил Кит. – И в чем моя вина?

   Вини мою природу!

Я помогу тебе, как только ты Слона

   Швырнуть сумеешь в воду!»

«Дурак! – взревел Медведь. – Не знал бы я беды,

Когда б я мог Слона швырнуть и от воды!»

В телеге колесо прежалобно скрипело.

   «Друг, – выбившись из сил,

   Конь с удивлением спросил, –

      В чем дело?

   Что значит жалоба твоя?

Всю тяжесть ведь везешь не ты, а я!»

Иной с устало-скорбным ликом,

Злым честолюбьем одержим,

Скрипит о подвиге великом,

Хвалясь усердием… чужим.

У Волка Лев отбил овцу.

   «Грабеж! Разбой! –

   Волк поднял вой. –

Так вот какой ты есть защитник угнетенных!

   Так вот изнанка какова

   Твоих желаний затаенных!

Вот как ты свято стал чужие чтить права!

   Пусть льстит тебе низкопоклонник,

А я… Когда при мне нарушил царь закон,

   Я, не боясь, скажу, что он

Из беззаконников – первейший беззаконник!

Но, царь, есть божий суд! Есть справедливый гнев!..»

   «Брось! – усмехнулся Лев. –

Все это без тебя мне хорошо известно,

   Как не в секрет и волчий нрав.

В своих упреках ты, конечно, был бы прав,

Когда бы сам овцу добыл ты честно!»

     Волк тяжко занемог:

     Почти лишившись ног,

     Лежал он, как колода,

     Без ласки, без ухода.

В такой беде, увидевши Овцу,

Взмолился Волк:

          «Роднулечка-Овечка,

     Остановись на два словечка!

Ты видишь: жизнь моя приблизилась к концу.

Ах, знаю, я – злодей, и нет мне оправданья!

Но злость ко мне растет пусть в ком-нибудь другом,

А ты, ты сжалишься в порыве состраданья

     Над умирающим врагом!

Предсмертной жаждою томимый нестерпимо,

Святая, кроткая, я об одном молю:

Помочь мне доползти к реке, текущей мимо,

Где я жестокие страданья утолю!»

     «Ужель, – Овца в ответ, – я сделаюсь виною

  Того, чтоб ты остался жив,

  Себя водою освежив

  И закусивши после… мною?»

   Пав жертвой дровосека,

Вздохнул могучий Дуб на весь зеленый бор:

      «Как ни обидно мне, друзья, на человека

      И на его топор,

Но во сто крат больней мне видеть клинья эти,

Которые меня стремятся расколоть:

Все из моих ветвей – мои родные дети

Зубами острыми впились в родную плоть!»

   Покинув бренный этот мир,

   Обожествлен душой и телом,

   Геракл на небе первым делом

   Попал к богам на пир.

   Геракла боги обступили,

   С ним вместе чокались и пили,

   Вели душевный разговор,

И, хоть, подвыпивши, несли порою вздор,

Геракл их слушал терпеливо,

Всем крепко руки жал и кланялся учтиво,

   Ответив дерзостью Плутосу одному.

   «Скажи, Гераклушка, – Зевс подошел к нему, –

За что ты богача Плутоса так обидел?»

   «За то, – сказал Геракл, – что в жизни я не видел

Его друзей средь честной бедноты,

   Что все Плутосовы приятели-любимцы

   Сплошь негодяи-лихоимцы

      И первые плуты!»

   «Друзей мы ценим не числом,

 А качеством», – читал я где-то,

Ан вот подите же: Лев дружбу свел с Ослом.

   Ну, что вы скажете на это?

   Лев! С кем? С Ослом? Да почему?

      А потому!

   Мне ж все подробно знать откуда?

   Должно быть, царская причуда!

   Льву… Все дозволено ему!

   Ослов ли брать к себе на службу

   Иль заводить с ослами дружбу.

Хоть, впрочем, нет большой диковинки и в том,

Что просто Лев с тоски, чтоб отогнать зевоту,

Решил обзавестись не другом, а шутом.

Так это аль не так, мы выясним потом.

Однажды, взяв Осла с собою на охоту,

   Лев дал ему работу:

Зайдя вперед, пугать зверей, чтоб, ошалев,

Они неслись туда, где притаился Лев.

   Осел в усердии великом

   Всех всполошил ослиным криком.

   Добычи вдосталь было Льву.

В час отдыха, со Львом разлегшись важно рядом,

«Что, друг, – спросил Осел, – а страшно я реву?»

   Окинув «друга» хитрым взглядом,

      Лев отвечал:

«Беда как страшно! Я – оглох!

   Не только ты переполох

   На всех зверей навел немалый,

Но в страхе жители бегут из ближних сел;

   Да сам я струсил бы, пожалуй,

Когда б не знал, что ты – осел!»

Расхвастался Медведь перед Лисой:

   «Ты, кумушка, не думай,

   Что я всегда такой угрюмый:

   Злость на меня находит полосой,

   А вообще, сказать не лицемеря,

   Добрей меня не сыщешь зверя.

Спроси хоть у людей: ем мертвых я аль нет?»

   «Ах, кум, – Лиса в ответ, –

   Что мертвые?! Я думаю другое:

Слух добрый о себе ты всюду б утвердил,

Когда бы мертвецов ты менее щадил,

   Но… оставлял живых в покое!»

   Смысл этой басенки не нов

   Для лицемеров и лгунов:

Прочтут, поймут… и не покажут вида,

   Что их касается обида!

   Однажды Барс перед Лисою

Хвалился силою своею и красою:

«Уж не прогневайся, я говорю любя:

   Как погляжу я на тебя,

Чем, думаю, со мной поспорить ты могла бы?

   И ростом ты мала,

   И силой не взяла,

   И ноги слабы…

Тогда как у меня…»

                    «Прости свою рабу, –

      Лиса ответила лукаво, –

      Нашел ты с кем равняться, право!

Я за одно лишь то благодарю судьбу,

Что ты, по милости своей, со мною дружен.

Твои достоинства… Я знаю их сама!

Когда бы к ним еще немножечко ума…»

   «Что? – ухмыльнулся Барс. – Ум?!

                   Разве так он нужен?!»

Какой-то токарь, плут известный и повеса,

Состряпав наскоро из дерева Гермеса

И притащив его на рынок продавать,

Стал покупателей умильно зазывать:

«Для лиц всех возрастов и для любого пола

   Гермес – за три обола!

      За три обола!

Купив его, нужды не будешь знать ни в чем,

Весь век свой проживешь в довольстве и покое:

      Кто беден – станет богачом,

А кто богат – разбогатеет вдвое!»

«Ба! – кто-то из толпы, задетый за живое,

Взял на смех продавца, – чудак же ты, видать,

Что сам сбываешь с рук такую благодать!»

«Эх, – продавец в ответ, – иди ты, братец, к шуту!

Ведь то пойми: сказать Гермесу не в укор,

      Он хоть отзывчив, да не скор,

А три обола мне нужны сию минуту!»