Том 1. Стихотворения, 1908-1917

Ну-тка, милые мои!

Сладко свищут соловьи

По весне в зеленой роще.

Наша песенка попроще.

Где уж нам да сладко петь!

Нам бы горе дотерпеть,

Вековое наше горе.

Не забросить горя в море,

Не спалить его в огне.

По родимой стороне

Горе, знай себе, гуляет –

Счастье ж где-то ковыляет.

«Эх ты, – мается народ, –

Кабы все наоборот!

Кабы то вот нам да это,

Чтоб зимою было лето,

Чтобы жить нам без хлопот,

Нужды-горюшка не ведать, –

Чтобы сел мужик обедать,

Глядь, само все лезет в ротЬ

Только кто про что ни грезит,

В рот само ничто не лезет.

Что тут делать? Как тут быть?

С горя волком, что ль, завыть?

И завоем, – вот как воем! –

Да запьем, – и пьем запоем,

Растерявши все концы.

Вот какие молодцы!

Легче сипнуть нам от вою,

Чем раскинуть головою:

Кто – примерить аккурат –

В нашем горе виноват?

Не схватиться ли нам с горем?

Может, мы его поборем,

Скинем лихо с наших плеч,

Ежли дружно приналечь

Да тряхнуть, что станет силы,

Всех, кто тянет наши жилы,

Норовя наш век заесть?

«Тут загвоздка вся и есть!»

Ой вы, братцы, тетки, дяди,

Я пишу не шутки ради,

Не для смеху, не для слез,

Потолкуемте всерьез:

Где болит? На что мы ропщем?

На совете нашем общем,

Ум прибавивши к уму,

Подберемся кой к чему;

Подберемся, разберемся,

Друг на друга обопремся,

Словим горе в перемет

И посмотрим – чья возьмет:

Горе ль нам порвет все снасти,

Мы ль в его широкой пасти, –

Люд рабочий, батраки, –

Все повыкрошим клыки?!

Облегчивши душу, сразу

Перейду теперь к рассказу.

С правдой-истиной в ладу

Речь простую поведу.

Не за страх пишу – за совесть

Быль доподлинную, повесть,

Где нам в ровном ходе строк

Жизнь сама дает урок,

Где событие к событью

Жизнь пришила крепкой нитью,

Дав канву всему и связь.

«Ну, начнем, благословясь!»

На деревне тихо-тихо,

По деревне бродит лихо,

Со двора бредет во двор.

Объявил, вишь, царь набор,

Объявил набор досрочный.

У царя расчет был точный:

Как, мол, немец ни мудри,

Как в бою он ни хитри,

С ним нам справиться нетрудно,

Наше царство многолюдно.

Все войска как соберем,

Да всей силой как напрем, –

Не спасут тут немца пушки,

Не война, сказать, – игрушки!

Напирай да напирай,

В день полцарства отбирай! –

   А что головы кто сложит,

То царя не так тревожит!

Миллион голов аль два, –

Не своя ведь голова!

   На деревне тихо-тихо,

По деревне бродит лихо.

Чей там голос? Кто зовет?

Кто-то плачет аль поет?

Не кукушечка во сыром бору куковала,

Не соловушко в зеленом саду громко свищет, –

Добрый молодец, во неволюшке сидя, плачет,

Обливается добрый молодец горючий слезми:

«Как берут меня, добра молодца, во неволю,

Уж как вяжут мне, добру молодцу, белы руки,

Что куют-куют добру молодцу скоры ноги,

Что везут-везут добра молодца, везут в город,

Отдают меня, добра молодца, в царску службу,

то во ту ль, во ту службу царскую – во солдаты.

Уж никто по мне, добром молодце, не потужит;

Только тужит лишь одна матушка, мать родная,

А еще по мне, добром молодце, красная девица.

Как все девушки про молодчика вспоминают,

Род и племя всё меня, молодца, провожают:

«Послужи-ка ты, добрый молодец, верой-правдой,

Положи за нас свою буйную ты головку!»

«Не шумите-ка, вы, ах, да ветры буйные,

Не бушуйте, вы, ах, да леса темные,

Ты не плачь, не плачь, душа красна девица!»

«Не сама-то я плачу, плачут очи ясные,

По неволюшке из глаз слезы катятся,

Поневолюшке да всё по милом дружке,

Что везут-то ль, отдают дружка во солдатушки,

В молодые ли его, ах, да во некрутики!

Снаряжу ль я, снаряжу дружка хорошохонько,

Провожу ль я, провожу дружка далекохонько,

Я до городу его, городу Владимира,

Я до матушки ль его каменной Москвы.

Середи-то ли Москвы да мы становилися,

Со милым ли со дружком да мы распрощалися.

Господа-то ли купцы на нас дивовалися:

Уж и кто же это с кем, кто с кем распрощается?

Или муж с женой, или это брат с сестрой?

Добрый молодец с душой красной девицей!»

Горько Маша убивалась,

Как с Ванюшею прощалась.

Ваня – красный, что кумач, –

Утешал ее: «Не плачь!

Так по мне ты слезы ронишь,

Словно загодя хоронишь.

Даст бог, справимся с войной,

Будешь, Маша, мне женой.

Коль вернут домой калеку –

Не губи со мною веку,

А погибну на войне –

Помолися обо мне».

Солнце весело светило.

Землю дождиком прибило.

Пар валил с осенних нив.

Лихо шапки заломив,

Заливая горе брагой,

Парни шумною ватагой

Пляс вели последний день.

   – Треыь-брень!

   Трень-брень!

   Ты сыграй-ка,

   Балалайка,

   А мы песенку споем:

   Завтра всем нам на прием!

   Ой вы, немцы-супостаты,

   Из-за вас идем в солдаты,

   Из-за вас у нас печаль:

   Покидать девчонок жаль!

   Как посадят нас в вагоны,

   То-то будет плач да стоны.

   Все вагоны – грох да грох,

   Все девчонки – ох да ох!

   Вы, сударушки-сударки,

   Выносите-ка подарки,

   Чтоб, отправясь в дальний путь,

   Было чем вас помянуть.

   Нам подарки ваши любы:

   Щечки алые да губы!

   Ты играй-играй, гармошка,

   Ты спляши-пляши, Тимошка!

Отчего не поплясать?

            – Поплясать.

Дома нечего кусать.

            – Что кусать?

Кабы мне да калачи,

            – Калачи,

Я лежал бы на печи,

            – На печи.

Кабы мне да сапоги,

            – Сапоги,

Я б ударил в три ноги,

            – В три ноги.

Кабы мне стакан винца,

            – Да винца,

Я плясал бы без конца,

            – Без конца.

О каблук да каблуком!

            – Каблуком,

Слезы б вытер кулаком,

            – Кулаком.

Неча, братцы, горевать,

            – Горевать.

Царь велит нам воевать,

            – Воевать.

Царь землей нас наградит,

            – Наградит.

Нам землица не вредит,

            – Не вредит!

Ай, люли, люли, люли!

            – Ай, люли!

Уж добьемся мы земли!

            – Всей земли!

Прощай, горе-маята!

            – Маята!

Запирует беднота!

            – Беднота!

Ай, Тимошка, молодчина,

Разошлася вся кручина,

Разошлася вся тоска,

Подковыривай с носка!

Эх-ма!

Друг Кузьма!

Парень с подковыркой.

Денег, думаешь, сума, –

Ан карман-то с дыркой!

Ах, дыра – не дыра;

Плакали монетки!

Раздарил я всё вчера

Девкам на конфетки!

У старушки деньги есть.

Стоит только к ней подлезть,

Поцелуешь – гривна.

Очень уж противна!

Та-ра-рам!

Хи-хи-хи!

Ахти, срам!

Ох, грехи!

Сидит баба, хмурится.

Чем она не курица!

Иха-хо! Иха-ха!

Полюбила петуха.

Петушок хорошенький,

Звать его Тимошенькой!

Эх, скачи-скачи-скачи:

На нас смотрят богачи!

Фу ты, черт! Хоть одному бы

Хорошо заехать в зубы!

Эх, судьбинушка-судьба!

Загуляла голытьба!

Парни малость захмелели,

А в хмелю чего не пели!

Долго шел веселый пляс.

Разбрелися в поздний час.

А назавтра, пред дорогой,

Поп им в церковке убогой

Всем напутствие сказал,

Окропил и наказал,

Чтоб вели себя примерно

Да царю служили верно

И сумели бы в бою

Стать за родину свою.

Что творилося с деревней!

От мальца до бабки древней

Выли все до хрипоты,

Надрывая животы.

      Ох, война ли, не война ли –

Всех, работничков угнали!

На приеме, говорят,

Забирали всех подряд.

В деревушку от приема

Прискакал один Ерема.

Был отпущен он домой,

Потому: глухонемой.

Всех, кого не сбраковали,

Сразу в части рассовали

Для муштровки боевой –

В помощь силе войсковой.

Агафон попал в минеры,

Тришка с Кузькою – в саперы,

Пров с Тимошкою – во флот,

В артиллерию Федот,

Ване выпало – в пехоту,

В Курский полк, в седьмую роту.

«Ать! – Два! – Ать! – Два!

В ногу, дурья голова!

Ать, два, три, четыре!

Шире шаг, Михеев! Шире!

Смир-рно! Что там за галдеж?

Соловьев, ты это что ж?

Стосковался по аресте? –

Левой! Правой! Шаг на месте!

Стой! Оправься!.. Ну народ:

Черти! Стадо, а не взвод!»

Чертыхался унтер взводный.

Вечерел денек холодный,

И ученье на плацу

Подходило уж к концу.

Унтер снова взвод построил,

Все ряды сравнял и сдвоил.

Раз, другой солдат ругнул

И к казармам повернул.

«Марш! Равнение направо!

Ну, гляди, ребята, браво!

Никакой беды не знай.

Запевала, начинай!»

У ворот мамзель стоит,

На солдатика глядит.

   Ах, калина, ах, малина,

   На солдатика глядит.

– Ты, солдатик милый мой,

Приходи ко мне домой.

   Ах, калина, ах, малина,

   Приходи ко мне домой!

Приходи да не скучай,

Будем пить с вареньем чай.

   Ах, калина, ах, малина,

   Будем пить с вареньем чай.

Ежли будешь молодцом,

Угощу тебя винцом.

   Ах, калина, ах, малина,

   Угощу тебя винцом.

Ты скажи мне, что не прочь

Провести со мною ночь.

   Ах, калина, ах, малина,

   Провести со мною ночь.

Ах, любовь, любовь – игра,

Поиграем до утра!

   Ах, калина, ах, малина,

   Поиграем до утра!

Отвечает тут солдат:

– Хоть я холост – не женат,

   Ах, калина, ах, малина,

   Хоть я холост – не женат,

Берегу свою я честь:

У меня невеста есть!

   Ах, калина, ах, малина,

   У меня невеста есть!

Как в казарму я приду,

В сундуке патрет найду.

   Ах, калина, ах, малина,

   В сундуке патрет найду.

И патретик и кольцо:

Пошлю милке письмецо.

   Ах, калина, ах, малина,

   Пошлю милке письмецо.

Напишу я ей, любя:

«Чижало мне без тебя!»

   Ах, калина, ах, малина,

   Чижало мне без тебя.

В полковой свернувши двор,

Сразу смолк солдатский хор.

Тяжело пришлося Ване.

Был он словно как в тумане,

Все смешалось в голове.

На плацу недели две!

Новобранцев муштровали,

Передышки не давали:

Целый полк, что было сил,

Грязь на площади месил,

По всей площади по длинной

Шел походкой журавлиной,

На ходу на все лады

Перестраивал ряды,

Заставляли раз по двести

Повторять отданье чести,

Но ружья в полку зато

Не держал в руках никто.

Перед самым уж походом

Пронесли ружье по взводам,

Показали, как держать

И откуда заряжать,

Как управиться с прицелом.

Штука мудрая! Но в целом –

Вышел полк, как все полки:

Безоружные стрелки!

О стрельбе им рассказали,

Все приемы показали,

Суть сноровки боевой

При атаке штыковой.

Может, шло б ученье дольше,

Но и в Пруссии и в Польше

Убывал в боях народ.

Курский полк пошел в поход.

Дней с пяток еще в Сувалках

Обучался он на палках

И, обученный вполне,

Чрез неделю был в огне.

Ружья выдали… пред беем,

Хоть не всем, того не скроем,

И с патронами ж опять –

Хоть у немца призанять.

Шли стрелков живые стены

На ружьишко по три смены!

И палили во всю мочь:

Пять патронов за всю ночь!

Левой! Правой! Левой! Правой!

Был наш Ваня под Варшавой,

Был под Краковом и был…

Где, уж я и позабыл.

Очутившися за Львовом,

На Карпаты лез… Ну, словом,

Выбиваяся из сил,

Много мест исколесил.

За две раны храбрый воин

Двух крестов был удостоен.

Чуть оправившись от ран,

Снова в полк рвался Иван.

Много раз он стыл на стуже,

Пух от голоду, но хуже

Парень горя не знавал,

Как в Карпатах зимовал.

Ох, Карпаты, вы, Карпаты,

Будут помнить вас солдаты!

Не забудут никогда,

Где настигла их беда, –

Как пришлося им с врагами.

Биться голыми руками,

Как по чьей-то злой вине

Войско гибло в западне!

Начиная повесть нашу,

Помянул уж я про Машу,

Как, предчувствий злых полна,

Над дружком своим она

Убивалась пред разлукой.

Стала жизнь сплошною мукой

Для Машутки с той поры,

Как рыданьями дворы

Огласилися и хаты,

Как вели парней в солдаты,

И как шел с тоской в груди

Друг Ванюша впереди.

Ей допреж того не в сладость,

И не в еладость и не в радость,

Жизнь убогая была

Без родимого угла:

Маша с детства в горькой доле,

Что былинка в диком поле,

Средъ чужих людей росла,

Службу черную несла.

Над несчастною сироткой,

Безобидною и кроткой,

Измывался, кто хотел:

Сироты таков удел.

Но нежданно бедной Маше

Дни пришли – не надо краше,

Ей вздохнулося вольней.

Не забыть ей этих дней,

Промелькнувших светлой сказкой,

Дней, когда с любовью, с лаской

Подошел Ванюша к ней.

Не забыть ей этих дней!

Ах, недолго счастье длилось!

Горе страшное свалилось:

Распроклятая война.

Вновь осталася одна,

Не вдова и не молодка, –

Горемычная сиротка.

Счастье было. Счастья нет.

«Ваня, где ты? Дай ответ!»

Но прошло четыре лета,

Все от Вани нет привета.

Маша день и ночь скорбит:

«Иль в плену, или убит!»

Время шло, не шло – хромало.

Натерпелася немало

В эти годы сирота.

Воевала беднота,

Гибла в битвах, как солома,

Разорялась крепко дома:

Шло хозяйство все вразброд, –

С каждым днем нищал народ.

Но проклятым лиходеям,

Мироедам-богатеям

Каждый лишний день войны

Был находкой для мошны.

Богачи народ прижали,

Как в клещах его держали

И сгибали в три дуги:

«С нами спорить не моги!»

Как с войной пошла вся каша,

У попа служила Маша.

За несчастные гроши,

Как прикажут, так пляши.

Маша день-деньской в работе.

Попадья сидит в капоте,

Объедается, скулит

Да работницу пилит:

«Что ты мечешься, кобыла?

За детьми убрать забыла,

Не докончено шитье,

Время браться за мытье,

Опоздаешь вновь с обедом,

За тобой ходи все следом.

Подоила ль ты коров?

Наколола ли ты дров?

Аль самой полоть мне грядки?

Вот они – пошли порядки:

Плату любишь, жрешь как – во!

А работать не тово!»

Поп иные любит шутки:

Трется около Машутки,

Вслед за нею со смешком

Скачет батя петушком,

Строит масленые глазки

Да рассказывает сказки,

Пакость всякую несет,

Бороденкою трясет…

Маша бате не сдавалась,

Вырывалась, отбивалась.

Незадачливый отец

Обозлился под конец,

Объявил расчет до срока:

«Нет с тебя, я вижу, прока.

Тож, подумаешь, княжна!

Ты мне больше не нужна!»

Пров Кузьмич – хозяин новый –

Был мужик весьма суровый.

Но с Машуткой хмурый Пров

Тож не слишком был суров.

У него своя припевка:

«Фу ты, дьявол!.. Козырь-девка!

За красу твою… тово…

Мне не жалко ничево…

Нынче все торгуют честью».

Пров не силой брал, так лестью.

Хлопал Машу по плечу:

«Я тебя озолочу!»

Так пришлося Маше снова

Бросить службу и у Прова.

Стойте, братцы. Долог путь.

Дайте малость отдохнуть.

Чай, никто не мчит вдогонку?

На часок свернем в сторонку

И оглянемся назад:

Далеко ли Петроград?

Петербургом был он ране.

В черной копоти, в тумане,

Возлежал среди болот

Мощи царственной оплот,

Всероссийский обирала.

Здесь томилась, вымирала,

Набивая чердаки,

Голь людская, бедняки.

Здесь в подвалах темных, душных

Для малюток золотушных

Из-за копоти и туч

Не сверкал весенний луч.

Здесь под сводами заводов,

Средь громадных дымоходов

Рос могучий дух борьбы

Пролетарской голытьбы.

И не раз уж эта сила

Воли-выхода просила, –

Разметавши тьму препон,

Колебала царский трон.

Перед страшною войною

Снова грозною стеною

Стал вздыматься бурный вал:

Люд рабочий бунтовал.

Добрый царь в досаде лютой

Зашушукался с Малютой,

Самым главным палачом:

Порешить, мол, им на чем,

Как им быть с фабричным людом?

Не окончился бы худом

Бунт проклятой голытьбы, –

Мол, от уличной борьбы,

От всеобщего шатанья

До открытого восстанья

Остается только шаг.

С каждым днем наглеет враг.

Пред опасностью подобной

И царю и шайке злобной

Всех приспешников его

Не осталось ничего,

Как – все это уж заране

Палачи держали в плане,

Животы свои храня, –

Чтоб спастися от огня,

Прыгать в полымя. Миколку

Сбить нетрудно было с толку:

Отродясь уж он таков –

Был на редкость бестолков.

Дуралей поверил сдуру,

Что свою спасет он шкуру,

Застрахуется вполне,

Отыгравшись на войне.

Вот война пошла откуда.

Для трудящегося люда

Жизнь настала – чистый ад.

Застонал и стар и млад.

С фабрик, с каждого завода

Обобрали тьму народа. –

Торопились поскорей

Изничтожить бунтарей,

Гнали их в огонь, под пули,

Туго петлю натянули

И не ждали, гады, дней,

Как забьются сами в ней.

Больше года шли сраженья.

Где добыть нам снаряженья?

Немец лез на нас да лез,

А у нас всего в обрез.

Втапоры – не без причины –

Царь извелся от кручины

И, дрожа за ход войны,

Каждый час менял штаны,

Со штанами – мысли тоже.

Драл царя мороз по коже,

Затрещал пустой чердак:

«Заварил я кавардак».

Шло кругом столпотворенье,

Царь не прочь на замиренье,

Но, ожегшись на войне,

Мира трусил он вдвойне:

«Мир позорный, без победы.

Принесет такие беды,

Что мне вряд ли сдобровать.

Нет, уж лучше воевать».

Богачи тому и рады:

Вновь посыпались подряды.

Повалил доход сплошной. –

Знай, потряхивай мошной.

Порох, пушки да винтовки,

Интендантству заготовки…

Расторопные тузы,

Русь «спасая» от грозы,

Собирались в комитеты

Да прикидывали сметы.

Сметы очень хороши:

Все сплошные барыши.

Наживаться – не новинка,

Но случилась тут заминка:

Все, кажись, идет под стать,

Да рабочих не достать;

С фронта брать чертей обратно

Тож не очень-то приятно:

«Очень вредный элемент»,

Замутят народ в момент,

Перепакостят все стадо.

Хоть опять же думать надо:

Из ребяток боевых

Половины нет в живых.

Так и сяк тузы гадали,

В комитетах заседали,

Порешили все на том, –

Брать на фабрики гуртом,

Без особого разбору:

– До разбору ль в эту пору?

Девок, баб и детвору,

Все, мол, будет ко двору.

Невелик, мол, курс науки.

Где ж нужны мужские руки,

Знанье, опыт, верный глаз,

Где военный есть заказ, –

Там придется поневоле

Уж не брать рабочих боле

В пополнение полков

От вагранок и станков,

А держать их «на учете»,

Не ахти в каком почете:

Стал рабочий призывной

Настоящий крепостной, –

Больше дела, меньше платы,

Забунтуй – сошлют в солдаты.

Слух дошел до деревень:

Дескать, веем, кому не лень,

На заводах есть работа.

У кого к тому ж охота

Подкопить себе деньжат, –

Под рукой они лежат.

Плата – во! И харч отличный.

Обрядишься в шелк столичный.

Сразу в баре попадешь.

В ресторацию зайдешь –

Пей чаишко под шарманку.

Кто польстился на приманку, –

Многих горькая нужда

Потянула в города,

В том числе Машутку нашу,

Там испить лихую чашу.

Снарядившись к покрову,

Маша двинулась в Москву.

Здесь, на фабрике на ткацкой,

После жизни злой батрацкой,

Как-никак, но с первых дней

Ей вздохнулося вольней.

Жизнь фабричная – не шутка.

Осмотрелася Машутка:

Шум-содом стоит вокруг,

Новых тысяча подруг.

На миру, как говорится,

Смерть красна и труд спорится.

Одинокая душа,

Общей радостью дыша

И деля со всеми горе,

Растворилась каплей в море.

Капли! Жизнью их полна,

Понесет их всех волна

К берегам, нам всем известным,

К цели – подвигам совместным!

А в деревне той порой

Шел у Прова пир горой.

Пров прощался с сыновьями,

Целовался с зятевьями,

Самогонку чашкой дул:

«Кузька, пей!.. Ну, что, Федул?

Бы б ценили, эфиопы,

Что везу вас… не в окопы!

Вот он, промысл-то отцов:

Берегу вас, подлецов.

Дъа зятька да три сыночка,

Всем, глядишь ты, есть отсрочка.

Все попали «на учет».

Ваша кровь не потечет!

Кум Гордеич, молодчина,

Рассудительный купчина,

Как узнал мою беду,

«Я ее, грит, отведу:

Свой завод на днях открою,

Всех вояк твоих пристрою,

На себя ответ возьму.

Помню крестника, Кузьму, –

Препотешный был мальчишка.

Поезжай и жди письмишка».

Вот письмо: «Все на мази, –

Молодцов своих вези!»

Пятерых своих героев

«На учет» в Москве пристроив,

Сразу понял Пров Кузьмич,

Что война – не божий бич,

А источник благодати:

Были б только деньги кстати,

Чтоб пускать их в оборот,

Все само полезет в рот.

Разоренные солдатки

Все последние достатки

Продают, несут, в заклад.

Есть молодки – мармелад:

И лицом тебе, и станом!

Ходит Пров Кузьмич султаном.

Всем, кто сир и кто убог,

Мироед – и царь и бог!

Втершись в земскую управу,

По заслугам и по праву,

У господ Кузьмич в чести.

Стал кулак дела вести:

На свой риск зерна закупит,

С интендантства втрое слупит,

С интендантами в тиши

Вместе делит барыши.

Пров нигде не даст промашки,

Муслит пальцами бумажки,

Счет им бережно ведет

Да в бумажничек кладет.

«Как делишки?»

               «Расчудесно!»

Стало Прову дома тесно,

Опостылел старый двор,

Тянет Прова на простор.

В ход пустивши все уменье,

Стал соседнее именье

Приторговывать мужик.

А именье – просто шик!

За пять верст от деревушки,

Под горою у речушки

Приютился барский дом

С парком, садом и прудом.

Пашни, лес и луг поемный…

Пров Кузьмич, как туча, темяый,

Едет мимо, весь дрожит:

«Вот он, клад где мой лежит]»…

Клад все в руки не давался.

Пров на части разрывался,

Торговался – сам не свой –

С генеральскою вдовой.

Генеральша ничего бы:

К ней у Прова мало злобы,

Баба – что уж за делец! –

Управляющий – подлец.

Вот кто дело все изгадил:

Как с ценой одно заладил,

Так не спустит ни гроша,

Распроклятая душа!

За наборами – наборы.

Все хозяйство – без опоры.

Позабрали молодцов, –

Добралися до отцов.

Бабы сохнут от заботы,

От заботы, от работы.

Стало жить невмоготу,

Сжало горе бедноту.

Нужда скачет, нужда пляшет,

Там полоски не допашет,

Там полоски не дожнет,

Пред богатым спину гнет:

«Пров Кузьмич, займи десятку!»

«Пров Кузьмич, возьми лошадку!»

«Пров Кузьмич, продай зерна!»…

Прова линия верна:

Даст взаймы, лошадку купит,

Меру-две зерна уступит,

Купит даром, а продаст…

Маху жох-мужик не даст!

Всю опутавши округу,

Пров и недругу и другу –

Речь зайдет лишь про войну –

Тянет песенку одну:

«По еде – свинье отрыжка.

Немцу скоро будет крышка.

Погодите, дайте срок:

Уж получит он урок!»

Как завидит Пров солдата –

Федьку, Тришку иль Филата –

Рот в улыбочку кривит,

Сам в сторонку норовит.

Федька смотрит мертвым глазом,

Тришка – весь отравлен газом,

А Филатка – без руки.

Прежде были батраки,

Нынче – летом и зимою –

Бродят с нищенской сумою.

Как-то Прова Кузьмича

Крепким словом сгоряча

Обложил у церкви Тришка:

«Так кому, ты баишь, крышка?

Сам ты, что ль, поступишь в строй,

Чтоб сквитаться с немчурой?

Аль сынков возьмешь с завода

Для военного похода?

Много ты добра принес,

Забрехался, старый пес!»

«Ты, брат, видно, помешался!» –

Пров ответить покушался,

Но, взглянувши на народ,

Вдруг воды набрал он в рот

И – айда домой вприпрыжку.

«Ладно! Вспомню я вам Тришку!

Распрасукиных сынов,

Всех оставлю без штанов!»

Чуден Питер, град-столица!

В нем живут какие лица:

Царь с царицею, чины.

Круглый год у них блины,

Что ни день – то шампанея,

Что ни вечер – то затея:

И театры и балы.

Ведь доходы не малы:

Протранжирить их умело –

Тоже, знаете ли, дело!

Как по улице Морской

Шум-движенье день-деньской,

Мчат моторы и кареты…

Пешеходы разодеты, –

Им мороз трескучий люб:

Не проймет он барских шуб,

Дорогих пушных салопов.

То ли дело средь окопов!

Тут морозцу путь наскрозь.

Знай, солдатиков морозь!

В ночь глухую после смены –

Печь, облупленные стены,

Так бы к ним вот и прирос!

Проклиная злой мороз,

Посинелые, как трупы,

Позабилися в халупы

Утомленные бойцы.

Отогрелись молодцы,

Подкрепились чем попало,

И как горя не бывало:

Вынув сахарный паек,

Налегают на чаек.

Кто вприкуску, кто внакладку,

Кто-то, глядь, пошел вприсядку

Под охрипшую гармонь.

А в печи трещит огонь,

Всем разостлана солома,

Разместились, «словно дома»,

И, забыв о всем дневном,

Балагурят перед сном.

Вся изба до слез хохочет!

Распотешил Фролка Кочет

Всех побаскою смешной

«Про Луку с его женой,

Про измену бабы мужу,

И как вышло все наружу, –

Как Лука был плоховат:

Сам остался виноват!»

«Правда, братцы, очень колка,

Не серчайте! – хитрый Фролка

Подзадоривал солдат. –

Может, кто из вас женат.

Доложу серчать охочим:

Сам женат я, между прочим.

Да. Так случай был какой

С мужиком одним, с Лукой:

Помолившись утром богу,

Собрался мужик в дорогу.

«Все ль я взял? Прощай пока, –

Говорил жене Лука, –

Надо двигаться к соседу.

В город нынче с ним поеду.

Эк, пустила уж слезу!

Я гостинца привезу.

Завтра жди меня к обеду».

На прощанье муж с женой

Лобызнулись троекратно.

Только, глядь: Лука домой

Через час бежит обратно.

«Мавра! деньги позабыл».

Мавры дома след простыл.

«Знать, с тряпьем пошла на речку,

Аль куда неподалечку!»

Но, услыша у дверей

Частый топот, поскорей

Наш хозяин шмыг за печку!

Двери хлоп. Вошла жена,

Да вошла-то не одна:

Привела с собою кума,

Бакалейщика Наума.

«Эх, разлапушка, вдвоем

Славно ж ночку проведем!»

Кум к Мавруше скоком-скоком,

Мавра жмется боком-боком,

Обхватила, обвила…

Заварилися дела!

«Стойте, черти! Стойте, гады!» –

Не стерпевши, из засады

Зверем ринулся Лука.

От лихого тумака

Кум, хрипя, свалился на пол.

«Стой! – Лука Маврушу сцапал. –

Я ж те дам!» Но, словно уж,

Вьется баба: «Ай да муж!»

«Аль не муж!» – Лука опешил.

«Леший! Дьявол! Ну, хорош:

Женке веры ни на грош.

Неча молвить – разутешил!

Как не стыдно быть вралем?

В город нынче, дескать, еду.

Как не стыдно быть вралем?

„Завтра жди меня к обеду“.

Сам за печку лег кулем.

Как не стыдно быть вралем?!»

Бабья совесть в три обхвата,

С бабой спорить – слову трата,

С бабой лаяться – беда!

Баба, братцы, никогда

И ни в чем не виновата!»

«Постыдился бы ты, Фрол.

Сколько чуши напорол! –

Молвил тут солдат степенный,

Бородач – Корней Ячменный. –

Что смешно, так то смешно.

Зря ж болтать про баб грешно.

Есть, брат, всякие. Но чаще:

Горько нам, и им не слаще, –

В суете да в кутерьме,

С нами век в одном ярме.

И вопрос еще: чьей шее

То ярмо потяжелее.

Всех спроси – один ответ:

Без хозяйки дому нет.

Все – одна, за всех горюя…

Аль неправду говорю я?»

«Правда, брат!»

      «Чего верней!»

«Славный ты мужик, Корней! –

Отвечали все тут хором. –

Только зря ты тож… с укором.

Нас за смех не обессудь.

Нам забыться б как-нибудь,

Затушить в груди тревогу…

Натерпелись, слава богу!

То в походе, то в огне,

В трижды проклятой войне.

Знаешь сам ведь, как горюем.

Хоть бы знать, за что воюем?

Аль цари да короли

Столковаться не могли

Без убийств и без пожарищ?»

«Эх, чудак же ты, товарищ! –

Рассмеялся с этих слов

Ротный слесарь, Клим Козлов

(До войны служил он вроде

На Путиловском заводе). –

Пусть бы путал кто другой,

Ну, а ты ведь, Фрол, с мозгой.

С повсесветного разбою,

Что ж, прибыток нам с тобою?

А не нам, так и война,

Стало быть, не нам нужна.

Вот башкой ты и распутай:

Кто ж повинен в бойне лютой?

         Получил я два письма,

Примечательных весьма.

В этих письмах говорится,

Что там в Питере творится.

Молвить истину: содом!

Очутились под судом

От рабочих депутаты:

Очень, дескать, виноваты.

Что ж вменили им в вину?

Их призыв: долой войну!

На суде чуть не пытали.

Всех, конечно, закатали

В те погиблые места,

Где равнинушка чиста,

В снеговом весь год в уборе,

Ледовитое где море,

Где полгода – ночь и мгла.

Вот какие, брат, дела!»

   Натянув шинель на плечи,

Ваня слушал эти речи,

А потом не спал всю ночь:

Не отгонишь мыслей прочь!

День пришел – и днем все то же

Стал задумчивей и строже

Наш Ванюша. Заскучал.

Но – крепился и молчал.

Шли дела меж тем все хуже:

Петля стягивалась туже

У врага – от пушек гром,

А у наших: за бугром

Батареи – для парада:

На пять пушек два снаряда.

Раз-другой, коль что, пальни,

Но уж больше – извини.

Где ж тут «доблестно» сражаться?

Впору б только удержаться.

   Наши части под огнем

Убывали с каждым днем;

Отбиваяся штыками,

Гибли целыми полками,

Каждый час со всех сторон

Наносился им урон,

Не давала смерть пощады:

Днем косили их снаряды,

А среди ночной поры –

Ядовитые пары.

Гибло войско безответно,

Но кой-где уже заметно

Падать стал «военный дух»,

И уже роптали вслух.

Какой-то барабан – хороший аль плохой,

   Вам скажет кто-нибудь другой:

   Аз, грешный, мало смыслю в коже

   И в барабанном бое тоже.

   Но суть не в этом. Барабан,

Замест того чтоб тлеть средь всякой лишней рвани,

При сборах брошенный случайно в шарабан,

С обозом полковым попал на поле брани.

И хоть обоз стоял, как водится, в тылу,

   Но в боевом пылу

Наш барабан решил, что, в виде исключенья,

Попал он на войну по воле провиденья, –

Что «сокрушит» аль «оглушит»,

Но некий подвиг он, конечно, совершит.

   И вот, когда пехота,

   За ротой рота,

   Рассыпав осторожно строй,

В глубокой тишине шла в бой под кровом ночи,

   Забарабанил наш герой

   Что было мочи!

Взметнулся бедный полк!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нет, я умолк!

Про полк прочтете все вы в боевых анналах, –

Про барабан – скажу, что, к нашему стыду,

Его хрипящий бой в ту пору был в ходу…

   Во всех газетах и журналах!!

Были дни: возьмешь газету,

Дочитать терпенья нету.

Не узнать совсем писак:

Не перо у них – тесак.

Так и рубят, душегубы.

Затрубили во все трубы,

Барабанят что есть сил,

Словно шмель их укусил.

Вдруг на всякие манеры

Про высокие примеры

Дисциплины боевой, –

Поднимают лютый вой;

Накликая злые беды

Против тех, кто ждет победы

Не царевых воевод,

Не помещиков-господ,

А победы всенародной

Рати нищей и голодной

Над оравой палачей,

Злых властей и богачей.

И статьи тебе и оды

Про блестящие походы,

Про геройские дела,

Про двуглавого орла,

Про царьградский щит Олега:

Как, мол, русская телега

Через тысячи преград

Мчит прямехонько… в Царьград!

То-то будет шум в Европах!

   Ждут-пождут газет в окопах,

Как желаннейших гостей:

Нет ли, мол, каких вестей –

Хоть строки! – о мире скором.

Но газеты общим хором:

Тру-ру-ру да тра-ра-ра!

Что ни слово, то – «ура!»

«Что строчат, лихие гады!»

«Ну, чему они так рады?»

«Мало радости, кажись:

Ведь дела – хоть в гроб ложись».

«Аль они там все ослепли?»

   Средь окопов слухи крепли,

Что газеты – не таё:

Подрядились на враньё!

Может, Правда где и бродит,

Да к окопам не доходит,

В письмах тож ей не пройти:

Гибнут письма по путч

От цензуры постоянной, –

Чтоб ей лопнуть, окаянной!

   Шло меж тем из уст в уста,

Что, мол, штука не чиста, –

Прибежал кой-кто из плена,

Говорят: у нас – измена!

В деревушке поутру

Было дело на смотру.

Брови сдвинувши сурово,

Командир сказал: «Здорово!»

Гаркнул полк по всей статье:

«Здра… жла… ва… ско… бро… ди…е!!»

«Молодцы! Видать, что хваты!

Почему ж у нас, солдаты,

Что ни ступим, то беда?

Знайте все: из-за жида!

Подлый жид-христопродавец

С немцем снюхался, мерзавец!

Жид – потомственный шпион.

Мой приказ – для вас закон:

Для жида и для жидовки

Не жалели чтоб веревки;

Нет веревки – не урон:

Разряди тогда патрон!»

   Ох, не скрыть! «Наука» эта

Много душ свела со света,

Злой росток дало зерно:

Много рук обагрено

Чистой кровью жертв невинных!

Не исчислить списков длинных,

Списков горестных имен

Всех, кто зверски был казнен.

   Скоро поняли солдаты:

Не «жиды» тут виноваты!

Что «жиды» – один отвод,

Чтобы с толку сбить народ.

Что измена – где-то выше,

Что огонь – на самой крыше,

И давно разнюхать след:

В чем же корень наших бед?

Все в стихах выходит гладко,

А на деле – ой, не сладко!

Не пирог был на меду –

Жизнь в пятнадцатом году.

Но к чему – скажу я честно –

Повторять, что всем известно:

Быль худую повторять,

Злые раны ковырять?

   Не вернуть Карпат нам снова,

Не видать нам больше Львова.

Что в чужое взор вперять?

Своего б не растерять.

А потеряно немало.

Наше войско отступало

Из залитых кровью мест.

Сдали Люблин, Холм и Брест, –

Уничтожив переправы,

Отошли из-под Варшавы;

Потеряли Осовец;

Сдали Ковно под конец.

Фронт прорвавши нам под Вильно,

Потрепал нас немец сильно,

Выбивал нас, как мышей,

Из болот и из траншей, –

Искалеченных, недужных,

Тощих, рваных, безоружных,

Виноватых без вины,

Гнал до самой до Двины.

   От дальнейшего отхода

Нас спасла лишь непогода,

Дождь осенний проливной.

   Вот как шли дела с войной!

Всюду – слухи, всюду – толки,

Как у нашего Миколки,

Православного царя,

Мозгу, правду говоря…

Нету мозгу, есть замашки –

Больше все насчет рюмашки.

Царь допреж того гулял,

Дядя ж фронтом управлял,

До Двины ж когда доправил,

Царь от дел его отставил

И – ликуй Расея вся! –

Фронтом править сам взялся

(Кой-кого пред тем повесил).

   В ставке царь и пьян и весел,

А царица той порой

Занялась другой игрой:

Хоть в мешке не спрятать шила,

Но досель она грешила,

Как-никак – исподтишка,

Заведя себе дружка.

Про Распутина про Гришку

Написал уж кто-то книжку,

Раскопал всю грязь до дна, –

Срамота, скажу, одна.

Царь, доверившись супруге,

Сам души не чаял в «друге».

Был царев о Гришке суд:

Гришка – божий-де сосуд!

А когда, себе на горе,

Царь в воинственном задоре,

Дома бросивши жену,

Снарядился на войну,

Гришка с царскою женою

Грозно правил всей страною.

   У Гришухи круглый год

Мироносиц хоровод,

Раздушенных, оголенных,

Блудной страстью воспаленных.

Стая целая графинь,

Дам придворных да княгинь

За «божественным сосудом»

Бродит всюду, как за чудом,

Ждет божественных утех,

А царица – пуще всех!

Государственная дума

Коротала век без шума,

Зашумела лишь тогда.

Как надвинулась беда.

Дума выла-голосила,

Царя-батюшку просила:

«Государь ты наш, отец,

Пожалей нас наконец!

Нам немногого и надо:

Собери лишь наше стадо

(То-бишь думских главарей!)

На совет большой скорей

Пред разрухой, нам грозящей.

Для твоей для славы вящей

Напряжем охотно мы

Наши мудрые умы:

Пусть стране родной привычно

Горе мыкать горемычно, –

Ей лихую тяготу

Больше несть невмоготу.

Объяви своим указом,

Что твоим мы будем глазом,

Что пред нами на правеж

Ты поставишь всех вельмож.

В огражденье от напасти

Нам не нужно вовсе власти,

Весь наш лозунг и пароль:

Лишь контроль! Один контроль!»

Царь – к жене. Жена – за Гришку.

Гришка – Штюрмера подмышку[13].

«Вот шта, милай: так и так.

Сам смекаешь: не дурак!»

      Бюрократ

         Говорит:

      «Оч-чень рад!

         Говорит,

      Дума… что ж!..

         Говорит,

      Отчего ж!.

         Говорит,

      Нам она,

         Говорит,

      Не страшна,

         Говорит,

      На нее,

         Говорит,

      Мы… таё…

         Говорит,

      Есть клещи,

         Говорит,

      Не взыщи,

         Говорит,

      Тишь да гладь?

         Говорит,

      Будем ждать!

         Говорит,

      Если ж бунт,

         Говорит,

      Мы в секунт,

         Говорит,

      Теремок,

         Говорит,

      На замок!

         Говорит,

      Не впервой,

         Говорит,

      Будет вой?

         Говорит,

      Ну, так что-с?

         Говорит,

      Все равно-с!» –

         Говорит.

Штюрмер Думу полонил,

Штюрмер Думу опьянил

Нежно-сладкими словами:

«Мы да вы! Да мы-ста с вами!»

Врал, оскаливши зубок,

Что лиса на колобок.

Помнил колобок иную пору,

Когда шли дела его в гору,

Когда был он буйным да веселым,

Когда по городам и селам

Только про колобок и было разговору:

Уж и такой-то он и такой,

Что не взять его голой рукой,

Не погнать на чужих вожжах:

Не на таких колобок заквашен дрожжах,

Не на таком, дескать, заквашен тесте!

Да не удержался колобок на прежнем месте –

Сорвался вниз, покатился,

Невесть где очутился:

В луже – не в луже,

Может, где и похуже.

А колобку и такое место любо!

«Авось тут никто не пихнет меня грубо,

Укреплюсь в этом месте я прочно!»

Ан глядь, как нарочно,

Валит на колобок персона

Деликатного фасона:

«Здравствуй, – говорит, – колобок!

Здравствуй, голубок!

Да какой же ты хорошенькой!

Да какой же ты пригоженькой!

Пригожей тебя и на свете нет!»

Колобок на то персоне в ответ:

«Я по селам скребен,

По городам метен,

На циркулярах мешан

Да на разъяснениях пряжен,

А в Питере стужен.

Я от Столыпина ушел,

Я от Коковцева ушел,

Я от Горемыкина ушел

Без особого членовредительства,

А от вашего высокопревосходительства

Уйду цел и подавно!»

«И до чего ж поешь ты, колобок, славно! –

Сказало его высокопревосходительство. –

Возьму я тебя под свое покровительство!

Лежи только тихо да чинно.

Не кипятись беспричинно,

Не путайся зря под ногами.

С чего нам тогда быть врагами?»

Пришел колобок в восхищенье:

«Вот это, – говорит, – Обращенье!

Такую речь приятно и слушать:

Не то чтоб сразу – схватить и скушать.

Вот это – другой режим.

Мы… полежим!

Рады стараться, ваше высокопревосходительств

Как вы есть настоящее правительство!..»

И лежал колобок в саду Таврическом[15],

Весь блестел при свете электрическом:

Чистенький, беленький – под снежной порошей?

Только дух от него был не больно хороший!

   Старый год, такой-сякой,

Отбыл в вечность на покой,

И ему, седому хрену,

Новый год пришел на смену.

– Год шестнадцатый идет,

Мир с собой ужо ведет! –

Но весна прошла и лето –

Мира нет, заспался где-то,

То ли чахнет взаперти.

Тут мозгами поверти!

   На Руси пошла работа:

Гнали всех в четыре пота,

Все станки пустили в ход.

Надрывается народ,

Точит пушки да снаряды.

Богачи берут подряды

И довольны тем вполне,

Что конца все нет войне!

Хорошо стоять в резерве

Не на пакостном консерве,

А на каше да на щах

И иных таких вещах, –

Смывши с вошью всю чесотку,

Заглядеться на красотку,

А при случае… тово…

Ну, да мало ли чево!

Не для всякого, конечно.

Вот наш Ваня: хмурен вечно,

Ничему, видать, не рад,

Отвечает невпопад,

Из него не выжать слова,

Больше держится Козлова,

Все шушукается с ним.

Да мудрен, сказать, и Клим.

Переписку с кем-то водит,

Как-то все к нему доходит,

Через руки, что ль, бог весть,

Все следы сумел заместь.

Сам замазал рот замазкой,

Скажет слово, так с опаской:

«На чужой, – ворчит, – роток

Не накинешь-де платок:

Разболтает всякой чуши,

У начальства ж тоже уши.

Так ли можно угодить!

За примером не ходить».

А примеров было много,

Слежка, впрямь, велася строго,

Хоть не редкий следопыт

Оставался без копыт.

От солдат такие гады

Не могли уж ждать пощады!

Кто просыпался – пропал:

На тот свет в один запал!

Бабка старая ворчлива.

Осень поздняя дождлива.

От утра и до утра

Хлещет, словно из ведра.

Черт ли рад такой погоде,

Да особенно в походе!

   Ванин взвод ночной порой

Занимал окоп сырой.

Враг палил без промежутка.

Ночь прошла довольно жутко, –

Лишь от сердца отлегло,

Как немного рассвело.

«Ой, ребята, чья работа?»

«Где?» – «Листы подкинул кто-то!»

Порази нули все рты:

«Впрямь, подметные листы!»

«Ловко как!» – «Чего уж чище!»

«Прячь скорей за голенище!»

«Слышь, про что там?» – «Про царей».

«Хоть бы смена поскорей!»

Вечер выдался хороший.

Поле выстлало порошей,

И под первым холодком

Затянуло грязь ледком.

   Друг за дружкою, с оглядкой,

Целый взвод, никак, украдкой

Пробрался в пустой сарай.

«Фролка, черт, не напирай!»

«Экий, братцы, нам подарок!»

«У кого-то был огарок!»

«На вот, целая свеча».

«Ну, Козлов, руби сплеча!»

Клим, склонившись над листовкой

Тихо, внятно, с расстановкой

Стал читать о том, каков

Смысл войны для мужиков,

Льющих кровь свою в угоду

Тем, кто злейший враг народу;

Что «командующий класс» –

Все помещики у нас

И что царь наш православный

Есть помещик самый главный,

Потому немудрено,

Что он с ними заодно:

За порубку аль потраву

Шлет войска чинить расправу;

Кто там что ни говори,

Все помещики – цари,

Кто – поменьше, кто – поболе.

Сельский люд в их полной воле.

Размешав муку водой,

Приправляет лебедой,

Терпит голод, холод, муки,

Для господ мозолит руки,

Век работает на них,

На грабителей своих,

Жнет их хлеб и возит клади;

Барышей их подлых ради –

В стуже, в сырости, в огне –

Погибает на войне!..

Полковому командиру –

Вызов срочный в штаб-квартиру.

   В это утро полковой

Был с похмельной головой.

«Эх, ты, – муслил он бумагу, –

Не влететь бы в передрягу!»

И влетел. Чуть сунул нос,

Как нарвался на разнос

И обруган был площадно.

«Покараю всех нещадно,

Как доселе не карал! –

Выл свирепо генерал. –

Полюбуйтесь: мертвый ахнет!

Чем такая штука пахнет?

Что сулит она для нас?»

«Про… кла… мация!» – «Она-с!

И заплачем и запляшем!»

«В чьем полку?» – «Представьте… в вашем!»

«Виноват!.. Какой позор!»

«За солдатом плох надзор!

В первый раз вам и в последний,

Чтоб солдат от гнусных бредней

Вы изволили беречь!

А чтоб их предостеречь,

То-бишь, зло чтоб вырвать с корнем,

Грамотеев пару вздернем!»

«Ну, пришел и мой черед,

Знал я это наперед! –

Говорил Козлов Ивану. –

Петли ждать я тож не стану:

Волка ноги берегут.

Псы уж по следу бегут.

Следопыты всюду рыщут.

Пусть их ветра в поле ищут.

А поймают – не печаль.

Вас, ребятушки, мне жаль.

Способ есть один, миляги,

Выйти вам из передряги.

Через три-четыре дня

Всё валите на меня:

Дескать, я листки, паскуда,

Раздобыл невесть откуда,

Что читал, вам невдомек,

А теперь, мол, взял – утек!»

Скоро все прочли в приказе

О проникшей в полк заразе, –

Что добыл подметный лист

Клим Козлов, социалист,

Что под суд он отдается

И что следствие ведется

Обо всех его шагах,

Но преступник сам – в бегах.

Где он – точно неизвестно,

Будет розыск повсеместно.

И дано на сей предмет

«Описание примет».

Расписали всё чин чином:

Нос – прямой, бородка – клином,

Росту – среднего, брюнет,

А примет особых нет.

Грустно Ване без Козлова.

Повидать бы Клима снова

Так хотелося ему!

Поспрошать бы: что к чему?

Есть такое средство, нет ли,

Чтоб спасти от мертвой петли

Всю родимую страну?

Как избыть скорей войну?

Где засели злые воры,

Что чинят нам все заторы?

И нельзя ль, как сор метлой,

Всех повымести долой, –

Всех, кто кровью нашей гладок,

Кто лихой ведет порядок, –

Нечисть подлую смести,

Да порядок свой ввести,

Трудовой, простонародный,

Чтоб вздохнул народ свободный

И – без палки над собой –

Правил сам своей судьбой.

Не знавал Ванюша страху:

Хоть под пытку, хоть на плаху,

К черту в лапы – все равно!

Ване дорого одно,

Одному лишь сердце радо:

Знать, за что схватиться надо.

Где все силы приложить,

Чтоб народу послужить,

Потрудиться с добрым жаром, –

Коль погибнуть, так недаром!

   Но не раз от злой тоски

Он сжимал себе виски:

«Без науки что я стою

С деревенской темнотою?

Эх, дорваться бы до книг!

Все бы я тогда постиг:

Что откуда происходит,

Кто и что всем верховодит,

Почему для бедноты

Все дороги заперты?

Почему – один царюет,

А мильон кругом горюет,

И не время ль голытьбе

Уж подумать о себе?»

   Сразу ахнуло, рвануло,

Весь окоп перевернуло.

Все бойцы погребены.

Страшный вид… со стороны.

Смерть бойцам сказала: «Вольно!»

Им не страшно и не больно,

Тьма – не тьма и свет – не свет,

Кто убит, того уж нет, –

Нет и ровно не бывало.

Человек так стоит мало!

Три убито, новых пять

Место их спешат занять.

Через день, купив газетку,

Будут все читать заметку.

Где и сколько взято в плен,

Что «у нас без перемен».

«Фрол, скорей за санитаром!»

«Всех убило… Звать задаром…»

«Фрол, послушай, приложись…

Ваня жив еще, кажись».

«Дышит! дышит, право слово!»

Под обстрелом, чуть живого,

Фрол Ванюшу вынес в тыл,

Там повозку раздобыл,

Подложил в нее соломки

И, хоть ночь была – потемки,

В путь отправился. Чуть свет

Прибыл с Ваней в лазарет.

«Дело оченно серьезно! –

Пред сестрой дежурной слезно

Фрол взмолился: – Паренек

Как бы кровью не истек.

Перевязку, ради бога…»

«Ты, – сестра сказала строго, –

Тут, милейший, не кричи.

Рано. Спят еще врачи».

«Что ж, я парня так покину? –

Фрол, забывши дисциплину,

Матом взвыл: – Вы тут для ча?

Подавайте мне врача!

Мы в бою не разбираем:

Днем ли, ночью ль помираем!

Помираем… за кого?!»

Фрол добился своего:

Ваня был врачу показан,

Весь обмыт и перевязан.

И хоть Фрола врач потом

Обозвал в сердцах скотом,

Фрол не тем был растревожен:

«Ваня как? Не безнадежен?»

«Нет, – утешила сестра, –

Можно жить и без ребра».

Здесь в тылу – но не в глубоком,

И у фронта все ж под боком,

Разместился лазарет.

Что за жизнь в нем – не секрет.

Где-то там людей увечат,

Здесь их свозят, но не лечат,

А, подправив как-нибудь,

Отправляют в дальний путь –

На вокзал или в могилу,

Что солдатику под силу:

Жив – положат на арбу,

Помер – вынесут в гробу.

Будет в книгах лишний номер

Да отметка: «выбыл», «помер»…

Вот и все! – К чему хула? –

Тут у всех свои дела:

Доктора торгуют спиртом,

Сестры спят и бредят флиртом,

Господа-офицера

(Флирт – коварная игра!)

Лечат раны злого свойства:

Плод амурного геройства.

Что поделаешь! Амур –

Все же милый бедокур:

В царстве злобы, скорби, плача

У него своя задача.

Смерть чинит нам сколько бед!

Но Амур за нею вслед,

Обрядясь в свои доспехи,

Быстро штопает прорехи!

Чрез неделю поутру

Ваня стал молить сестру:

«Увозить нас будут скоро…

Я слыхал из разговора…

Доктор тут сказал вчера…

Будь, сестрица, так добра…

Путевых там сколько литер?..

Мне б хотелось очень… в Питер».

   «Питер», «Питер»! – ночью, днем

Бредил Ваня лишь о нем.

Меньше думал он о ране.

Объявили скоро Ване:

Будет так, как он просил.

    Питер Ваню воскресил.

    Питер – город, вправду, чуден,

И богат и многолюден.

От заставы до дворца

Красоты в нем без конца.

Хоть, положим, в каждой части

Красота различной масти:

Тут – дворец, а там – завод,

Тут – цари, а там – народ.

Красоту толкуют всяко.

Мне милей всего, однако,

«Трудовая сторона»,

Чтится «Выборгской» она:

«Большевистская столица!»

   У Невы тут есть больница.

Вместе с Ваней сам я в ней

Пролежал немало дней.

Я был начисто уволен,

Ваня ж был иным доволен:

В Петербурге вписан он

Был в запасный батальон, –

У волынцев нес работу:

Ладил маршевую роту,

Без ругни и толкачей

Обучал бородачей.

Православная царица

На народ на свой ярится

И, начхав ему в лицо,

Пишет немцам письмецо:

«На Руси я все устрою

По берлинскому покрою,

Англичанин да француз

Русский выкусят арбуз.

Англичане сильно гадят:

Конституцию нам ладят,

А французы – бунтари,

Леший всех их побери.

Ни английских конституций,

Ни французских революций

Нам не хочется с царем:

Самодержцами умрем.

Чтоб сберечь свое наследство,

Мы одно лишь видим средство:

Под Вильгельмовой рукой

Обрести себе покой,

Помириться с ним, в надежде,

Что поможет нам, как прежде,

Подтянуть российских шельм

Унзер гроссе фрёйнд Вильгельм».

Подписалася: Алиса.

Приоткрылась ли кулиса,

То ли трещину дала, –

Тайна царская всплыла.

Разговор пошел повсюду:

Что цари готовят люду,

На какой идут прием,

Чтобы слопать нас живьем!

«Поздравляю! Вы слыхали?»

«Что?» – «Она сама жива ли!»

«Кто?» – «Да, вправду, вы… того…

Не слыхали ничего?

Уж трезвонит вся столица:

Овдовела ведь царица!

Гришка-то, пассаж какой:

Со святыми упокой!»

«Почему ж молчат газеты?»

«А наморднички-с надеты!»

   По столице слухи шли.

А чрез день уже могли

Все прочесть в любой газете

«О скандале в высшем свете»:

Как с Распутиным друзья,

Высочайшие князья,

Учинили злую шутку:

Заманив к себе Гришутку,

С ним пропьянствовали ночь.

А затем «убрали прочь», –

Заведя с ним спор и драку,

«Пристрелили, как собаку».

У князей на мужика

Поднялась легко рука.

Гришка – плут и проходимец,

Знатной сволочи любимец,

Но ему, признаться, я –

Снисходительный судья.

Все же сделал он работу:

Снял с царей всю позолоту,

Растоптал их образа,

Заплевал им все глаза!

И князья, чиня расправу,

За свою стояли славу,

Отгоняли злую тень.

Поздно! – Близок был уж день,

День, когда народ проснется,

Ужаснется, встрепенется

И, налегши силой всей,

Расчехвостит всех князей!

«Ах вы, Сашки, канашки мои,

Разменяйте вы бумажки мои!

А бумажки всё новенькие,

Двадцатипятирублевенькие».

Отчего – и не понять! –

Трудно денежки менять?

Всё бумажки да бумажки,

Ни одной нигде медяшки,

А серебряных монет

Уж давно в помине нет.

Золотые тож исчезли, –

В чей-то, знать, карман полезли,

Люд простой не знает – в чей,

Знает царский казначей.

Царь снаряды льет да пушки,

Обирает деревушки,

Тащит все из черных хат,

Да не трогает палат.

Богачи – опора трона,

Ими держится корона,

И готовятся кнуты

Для голодной бедноты.

Богачам одна забота:

Выгнать с бедных больше пота,

И война им не страшна –

Пухла б только их мошна.

Царь печатает плакаты,

Что дела, мол, плоховаты,

Обнищала-де казна,

Сила ж вражья все грозна.

Так без помощи народа

С ней не справиться в три года,

И повинен-де народ

Дать деньжаток на расход.

Пусть поможет, кто чем может.

Люд несчастный кости гложет,

Но, поддавшись на обман,

Лезет горестно в карман.

Помогли царю поборы,

У царя снарядов горы,

А в строю, само собой,

Тьма народу… на убой.

«Ну, теперь нас, немцы, троньте!»

Укрепились мы на фронте, –

(Словно турок на колу!)

Глядь: расхлябались в тылу.

У Прокофьевны в избушке

Дух – пробить не впору пушке,

А народ все прет да прет.

Любопытство всех берет, –

Слух прошел, вишь, в околотке:

Зять приехал в гости к тетке.

Васька – парень с головой,

Он в трактире – половой.

А трактирчик-то столичный,

Ходит люд туда различный;

Тот словечко, этот пять,

Всех послушать – все узнать,

Станешь умным без науки.

Ваське, стало, карты в руки.

Окружил его народ,

Смотрит Ваське жадно в рот.

«Что, брат, деется на свете?»

«Кто грешит и кто в ответе?»

«Скоро ль кончится война?»

«Все выкладывай сполна!»

Обтерев о скатерть ложку,

Закрутивши козью ножку

И спросивши прикурить,

Стал Васюха говорить:

«Есть чем, братцы, похвалиться,

Есть чем с вами поделиться.

Как припомню, словно сон.

Был на днях я средь персон,

Милость чья нам столь потребна:

После царского молебна

Сам святой митрополит

Речь сказал, как бог велит, –

Про врагов и супостатов,

Про зловредных демократов,

То-бишь, всяких бунтарей

Против бога и царей.

Несть бо власти, аще… аще…

За царя молитесь чаще!

После, выйдя на амвон

И отвесив всем поклон,

Стал держать министр судейский

Речь про замысел злодейский:

Вновь-де стал крамольный сброд

Трудовой смущать народ,

Соблазнять иною долей,

Подстрекать землей и волей…»

«Ты скажи нам… о себе! –

Поднялся тут шум в избе. –

От земли ты, что ж, отрекся?!?»

Тут Васюха сразу спекся,

Поперхнулся и умолк,

Озираючись, как волк.

Видит: сват глядит не сватом,

Теща прет к нему с ухватом:

«Ну-тка, скажь нам, мил зятек,

Что про землю ты ответил?!»

Васька живо дело сметил:

В двери шмыг – и наутек!

Через рытвины, ухабы

Улепетывал от бабы

Наш Васюха во весь дух,

Приговаривая вслух:

«Ой вы, ноги мои, ноги,

Не споткнитесь средь дороги,

Замети, метель, следы,

Чтоб уйти мне от беды!»

Вася в питерской харчевне

Всем трезвонил о деревне:

«Ох, уж эти мужики!

Ох, и что за чудаки!

В гости звали, принимали,

Прижимали-обнимали,

Все бока мне обломали,

Угощали так, что вот

По сей день болит живот.

Как поедете, ребятки,

Вы к родне своей на святки,

Дай вам бог, чтоб вас родня

Так встречала… как меня!»

Воробушек воробушку:

«Чирик, чирик, чирик!»

Один был первогодочек,

Другой уже старик.

Сел старый, пригорюнившись,

Все перышки сложив,

А малый расфуфырился:

«Жив-жив, жив-жив, жив-жив!»

«Жив? Много ль жить осталось?» –

Промолвил старина.

«Да как же! Бают, дедушка,

Вот кончится война!»

«Ох, кончится – не кончится,

А все разорено…

От холоду да голоду

Подохнем все равно».

Бог знает, что творится

Средь рыночной толпы:

«Сижу без дров, сестрица!»

«Ни фунтика крупы!»

«Заплачешь, хоть не плакса!»

«Грабиловка!» – «Обман!»

«Какая ж это такса?»

«Поход на наш карман!»

«Но кто ж того не знает,

Что таксу издает

Не тот, кто покупает,

А тот, кто продает!»

«Бери-ка чином выше».

«Гнетут со всех сторон!»

«Порядки!» – «Тише, тише!»

«Чего-й так?» – «Фараон!»[16]

«Эй, р-рас-хо-дись, орава!»

«Родимые! Берут!»

«Брысь! Не имеешь права!»

«В участке разберут!!»

Бывают случаи – не выдумать нарочно.

На станции глухой,

А именно какой, не помню точно,

Две мухи встретились с блохой.

Ну, разговор пошел, понятно.

Знакомство новое в пути всегда приятно.

«Положим, – скажут, – не всегда!»

Бывает разно. Спорить неча.

Но в этом случае была, однако, встреча

                    Как встреча.

Шел разговор простой: откуда кто? куда?

Какие и про что идут на свете слухи?

Как, мол, здоровье и дела?

Блоха, вишь ты, в Москву скакала из села.

Обратно, из Москвы в село, летели мухи.

«Ох, мушки, – плакалась блоха, –

Еще ли ваша жизнь в Москве была плоха?

Пивали сладко вы и сытно там едали.

Что ж вы в деревне не видали?

Ведь я, поди, сама бегу не от добра.

Дни нынче сытые в деревне стали редки.

Такая выдалась пора –

Чуть не подохла напоследки.

Авось поправлюсь я в Москве!»

«Подправишься, – вздохнули мухи, –

Держи карман. Да мы-то две,

Мы от чего бежим, скажи!.. От голодухи!»

Что город, что село –

Повсюду стало тяжело.

Не жаль мне мух и блох, клопов и таракашек,

Беду их за беду большую я б не счел,

 Но жалко мне рабочих пчел

 И трудовых мурашек:

 Их жребий особливо крут,

 Когда у них последнее берут!

– Голод! – голод! – голод! – голод! –

Бил по трону тяжкий молот.

Трон шатался и трещал.

Шла война. Народ нищал.

Богатеи наживались,

Кровью нашей упивались;

Умножая свой доход,

Бедный грабили народ;

На пирах и на обедах

Сладко пели о победах, –

Чьих? Над кем? Секрет простой –

Богачей над беднотой!

   Богачи – чужие, наши –

У одной разъелись каши.

Та ли, эта ль сторона –

Голытьба везде одна.

Но, разбив ее на части,

Богачи сидят у власти,

С голытьбою на борьбу

Посылают… голытьбу!

Из зачумленных кварталов,

Из гнилых, сырых подвалов

Люд измученный, больной

Хлынул яростной волной

На широкие панели.

   Затрещали-зазвенели

Телефоны у властей:

«Вызвать войско всех частей!»

Фараонам – ведра водки,

Сыр, колбасы и селедки,

Сахар, масло, калачи…

Угощайтесь, палачи!

Вам дадут ужо работу:

На чердак по пулемету.

В люд голодный – знай, пали!

Старых, малых – всех вали!

Половину выбить, чтобы

Остальных загнать в трущобы.

Псы, старайтесь, вам на храп

Даст по сотенной сатрап –

Генерал лихой, Хабалов!

Из гнилых, сырых подвалов

Люд измученный, больной

Хлынул яростной волной

На широкие панели:

            «Мы – не ели!»

У царицы сердце мрет,

В страхе злом она орет,

Протопопова торопит,

Пусть он бунт в крови потопит, –

Чтобы часу не терял

Да скорее усмирял.

   Новый «друг» по залам бродит,

Бродит, места не находит,

Проклинает свой удел:

«Лучше б дома я сидел!»

Протопоповым-министром

Для царя в порядке быстром

В ставку послан был доклад,

Что в столице сущий ад;

Если царь прибудет лично,

Может, все пойдет отлично.

   Царь министру повелел,

Чтоб патронов не жалел,

Если ж очень нужно будет,

Царь в столицу сам прибудет –

Милость царскую явить,

Бунт голодный подавить.

По цареву по указу

Усмирять пустились сразу.

Не помог царев указ.

Сорвалось на этот раз!

Ваня вышел с полувзводом

Воевать с родным народом.

Перед тем как выходить,

Велел ружья разрядить.

«Братцы милые, по людям

Все равно стрелять не будем!»

Вышел весь Волынский полк,

С усмиреньем тот же толк.

Роты улицами ходят,

Да порядку не наводят.

Повстречавши москвичей,

Столковались без речей.

«Мы, ребятки, не замаем…»

Был ответ им: «Понимаем!»

Во дворцах переполох:

В войске дух заметно плох,

Усмирять народ – охоты

Нету вовсе у пехоты.

Войско мрачное стоит,

На душе свое таит.

Недовольный ратью пешей,

Царь приказ дает депешей:

«Пехотинцы – подлецы,

Пусть работают донцы!»

«А казак – собака, что ли?

Подлый враг народной доли

И царю слуга слепой?!»

   Мирно встретившись с толпой,

Повернул казак лошадку,

Не навел казак порядку.

Едет – пикой шевелит.

Драться – совесть не велит!

Разобрали фараоны

Пулеметные патроны.

Фараонам был приказ:

«Вся надежда лишь на вас!»

Постарались живоглоты:

Затрещали пулеметы.

Царь наш добрым был отцом:

Накормил народ… свинцом!

Царь читает донесенье:

«Усмирили в воскресенье».

«Усмирили? Очень рад!

Живо поезд в Петроград!»

Ехал поезд, да не шибко.

Приключилася ошибка.

Царь в тревоге. Ночь. Темно.

«Питер?» – «Нет». – «А что же?» – «Дно».

«Ехать дальше!» – «Нет нам хода.

Петроград в руках народа!»

«Двинуть фронт на эту тварь!»

«Фронт с народом, государь!»

Человек живет не вечно,

И помрем мы все, конечно.

Плут последний и герой –

Будем все в земле сырой.

Уничтожит трупы тленье,

Имена сотрет забвенье.

Марья, Дарья, Клим, Пахом –

Зарастем все лопухом!

   Но не все забыто будет:

К новым подвигам возбудит,

У души простой не раз

Слезы вызовет из глаз,

Не одну разбудит совесть

О делах о наших повесть

И о днях… Но наши дни –

Не прошли еще они.

За желанную свободу,

Может быть, еще народу

Суждено лихой судьбой

Самый страшный вынесть бой.

Враг, лежавший на лопатке,

Недобитый в первой схватке,

Кровожаден и свиреп,

Вновь воспрянул и окреп!

Нет царя и царской дворни,

Но остались злые корни,

Кем держался старый строй:

Богачей шмелиный рой!

На деревню (всё – к порядку!)

Надо сделать нам оглядку.

Шустрый лавочник Назар

Ездил в город на базар.

Как вернулся – все к Назару!

Не раскрыл Назар товару,

А кругом ни стать, ни сесть.

«Был на почте?»

                «Письма есть?»

«Есть. Постой, куда ты прешься!

Сразу тут не разберешься!

Сто печатей на письме!

Вот: Прохватову Кузьме…

Тетке Дарье… Деду Климу…

Стой ты!.. Мельнику Касиму…

Селифантьевна, бери:

Для тебя тут сразу три.

Вот тебе, кума Маланья,

Исполнения желанья!

Ты все плакалась, кума,

Что не пишет твой Фома!»

Ни одна еще раздача

Не окончилась без плача,

Каждый раз одно и то ж:

Что ни весть, то в сердце нож,

Ну, а тут, как по заказу:

Всем Назар подсыпал сразу.

Поднялся в лавчонке вой:

Фекла сделалась вдовой,

Влас читает ей уныло,

Где и как там дело было.

Ни жива и ни мертва,

Горемычная вдова

Слову каждому внимает,

Ничего не понимает.

Поняла. И, не дыша,

Обронивши малыша,

С тяжким стоном повалилась.

Рядом Дарьюшка забилась, –

У нее беда своя:

Сын единственный, Илья,

Не вернулся из разведки.

Клим согнулся весь. У дедки

Отличился, пишут, внук:

Есть «Георгий», нету – рук!

Деда еле держат ноги.

«Вот… дождались мы… подмоги!..»

Фрол в письме корит жену:

«Очень тяжко мне в плену.

Ты ж, как стало мне известно,

Повела себя нечестно».

Бьет молодушку озноб:

«Фрол придет – загонит в гроб!»

«Гады! Псы, едят их мухи!»

«Кто?»

       «Известно! Ходят слухи:

Предстоит опять набор!»

«До каких же это пор?!»

«Что ж, Ерема? Снаряжайся.

Тетка Дарья, не пужайся,

Ты ведь то уразумей, –

Встретит сына Еремей.

Паренек пропал без вести,

Вдруг – нашелся. Будут вместе.

Рядом, значит – сын с отцом!»

С затуманенным лицом,

Всех окинув смутным взором,

Еремей Босой с укором

Власу молвил: «Не шути,

Скоро, что ль, на сбор идти?»

«Неизвестно, братец, точно.

Слышно, списки пишут срочно:

Всех – не знаю, врут аль нет –

До пятидесяти лет».

Вновь катит Назар с базару,

Но – без писем и товару.

Что, про что, подлец, орет,

Леший сам не разберет:

«Пресвятая мать-царица!

Что в уезде-то творится!

Ходит тучами народ.

Как попал в водоворот,

Еле вылез я оттуда!»

«Что ты мечешься, паскуда!

Сядь. Без толку не ори.

В чем там дело, говори, –

Бунт большой в уезде, что ли?»

«Бунт! Кричат: земли и воли!

Смерть царям! Долой войну!

Флаги красные!» – «Да ну?!

Что ж полиция?» – «Поди ты!

Фараоны перебиты».

«Вот так штука. Врешь ты, брат.

Ну, а как… насчет солдат?

По народу не стреляют?»

«Где там! С флагами гуляют,

В трубы жарят, в бубны бьют,

Песни вольные поют!»

«Слушай, нет ли манифеста?»

«Не сойти мне, братцы, с места.

Бают – вправду или зря, –

Будто кокнули царя,

Всех министров заковали, –

Поначалу бунтовали

На заводах – не впервой.

За народ мастеровой,

И заводский и фабричный,

Гарнизон весь стал столичный;

Фронт туда же потянул,

Новой власти присягнул!»

У Назаровой у лавки

Не продрать руки средь давки.

Разговоры, споры, шум.

«Стой! – кричит кузнец Наум. –

Надоть нам без проволочки,

Чтоб разведать все до точки,

Чепухи ж не городить,

Верхового снарядить.

Пусть не медля в город лупит

Да газет для нас накупит.

Будет всем тогда видней:

Дождались каких мы дней?

Впрямь пришел конец несчастью?

И… под чьей теперь мы властью?»

Спать ложились вечерком.

Утром, глядь, – всё кувырком!

Дума ахнуть не успела, –

Революция приспела.

Царской Думы нет следа:

Разбежались, кто куда,

«Представители народа».

Барам новая погода –

Не погода, – костолом.

Баре плачут о былом:

«Незабвенная утрата!

Доживем ли… до возврата?!»

В бывшей Думе – толчея.

Сразу видно – сила чья.

Люд рабочий да солдаты.

Тут от них ведь депутаты.

Целый, стало быть, Совет.

Есть Совет, да толку нет.

Тянут в нем – подумать здраво! –

Кто налево, кто направо,

Кто вперед, а кто назад, –

Норовят на всякий лад

Смастерить основу власти.

Меньшевик казенной масти

Да хозяйственный эсер –

Ладит всяк на свой манер.

Но в одном их хор согласен:

Большевик для них опасен!

Сладу нет с большевиком,

Стал им в горле, словно ком,

Хоть бы час провел в покое.

«Тут ведь времечко какое:

Богачей прижали в лоск, –

Богачи – как мягкий воск;

По-хорошему, без спору,

Столковаться б с ними впору,

Вожжи в руки им отдать

Да порядков новых ждать.

Богачи – народ толковый:

Нам они порядок новый,

Буржуазный – вот какой –

Утвердят живой рукой.

Нам иного ждать раненько.

Сразу прыгнуть в рай трудненько.

На крутой переворот

Не дозрел еще народ.

Мужики – темны да серы

И ни в чем не знают меры, –

Без указки, без узды

Натворят еще беды!

Припусти их к полной воле,

Так не сладишь с ними боле:

Всё разделят – разберут,

Богачей с земли сотрут.

И пойдет такая свалка…»

«Нет, нужна народу палка!»

Так эсер с меньшевиком

Промышляли мужиком.

А мужик не знал – не ведал,

Что его уж кто-то предал!

Получив нежданно власть,

Богачи довольны – страсть!

Богачи страною правят,

Богачи опять нас давят,

Нашу кровь, как прежде, пьют,

Кандалы для нас куют,

Тюрьмы новые готовят

Да свободу славословят.

Их свободу. Больше – чью?!

Нет свободы мужичью!

Ни свободы, ни землицы,

Ведь земля – не рукавицы:

Взял да сразу и надел.

«Надо сделать так раздел,

Никому чтоб не обидно! –

Богачи дудят солидно. –

Уж с земелькой… подождем!

Все законно проведем

С нашим, дескать, всем стараньем –

Учредительным собраньем.

А пока, мол, ни-ни-ни!

Лямку старую тяни!»

Ой вы, головы, головушки кручинные,

Не пускайтесь на дела на самочинные,

Самочинные дела да беззаконные:

Отбирать свои полосыньки исконные.

На помещичье добро ужо не зарьтеся,

А в соку своем, в поту, как прежде, парьтеся,

Да, как стадо, уж как стадо безголовое,

Все надейтесь на правительство на новое:

Оно скрутит, оно свяжет вашу силушку,

Оно землю, даст вам землю… на могилушку.

Крепко бабушка Ненила

Революцию бранила.

      – Батюшки!

«Вот свобода так свобода,

Нету хлеба у народа!»

      – Матушки!

«Что ты, бабушка? В уме ли?

Ведь цари весь хлеб объели.

      – Батюшки!

Как по щучьему приказу,

Не родится хлебец сразу.

      – Матушки!

Вот с землей добьемся ладу, –

Поработаем в усладу.

      – Батюшки!

Новый хлеб заколосится –

Шелк наденешь вместо ситца.

      – Матушки!

Весь ты век жила убого, –

Потерпи ж еще немного.

      – Батюшки!

За свободную-то долю

Попируем, бабка, вволю».

      – Матушки!

«Скоро ль жизнь пойдет спокойней?

Не пора ль кончать нам с бойней,

С трижды проклятой войной?!» –

Стон стоит над всей страной.

Богачи дрожат, как воры:

«Но у нас же договоры!

Англичанин да француз –

С ними ведь у нас союз:

Подводить их нам негоже,

Честь для нас всего дороже.

Уж мы с миром… подождем.

Речь о мире поведем

Мы на первом заседанье…

В Учредительном собранье.

А пока, мол… послужи.

Лезь, ребятки, на ножи!»

 Его Величество – Капитал

Изобретательны на доводы

Лихие «рыцари ножа».

Нужны «законные» им поводы

Для оправданья грабежа!

Не важно поводов количество,

Один бы «право грабить» дал.

«Да здравствует его Величество

Венчанный кровью Капитал!»

Новый строй рождался в муках.

Богачи на разных штуках

Норовили нас поддеть,

Чтоб, как прежде, всем владеть.

«Все залечим вам болячки.

Не порите лишь горячки.

Разрешит любой нам спор

Учредительный Собор.

Так без лишнего напора

Потерпите… до Собора!»

А когда Собора ждать? –

Надо надвое гадать!

Дед Мокша со снохой трудился на покосе.

   Сноха ж была давно на сносе.

Вот ополдни молодка – ох да ой!

   Забилася, как муха в тесте.

То видя, Мокша-дед задергался на месте:

   «Постой, кричит, постой!

   Для ча такая спешка?

   Елешка, а Елешка!

   Слышь, погоди родить:

   Дай мне по бабушку сходить!»

Богачи «со всем стараньем»

Учредительным собраньем

Козыряли, как могли.

Ведь оно еще вдали!

А пока там суд да дело –

Знай, орудовали смело

И, втирая всем очки,

Не играли в дурачки,

А вели игру иную:

Посадивши одесную

Демократов пять аль шесть

(Тоже ведь «ручные» есть!),

Не брала чтоб нас обида,

С ними стряпали для вида

Деловую колею, –

Гнули ж линию свою!

Ставить начали заторы,

Заводить везде раздоры

Да натравливать народ:

Деревушку – на завод,

На рабочего – солдата,

Чтоб пошли все брат на брата

И, устроив Вавилон,

К богачам пришли в полон!

  Солдаты!

Вы – наша кровь и наша плоть.

И тот, кто хочет нас преступно расколоть,

Кто сеет злую рознь средь трудового люда,

   Тот истинный Иуда!

   Солдаты!

На смену хищникам, державшимся за трон,

Иные хищники спешат со всех сторон,

Мешая закрепить восставшему народу

   Отбитую свободу.

   Солдаты!

Пройдет война и с ней солдатская страда,

И снова станете вы все детьми труда,

И всех спаяет нас – от фабрики до поля –

   Одна судьба и воля.

   Солдаты!

Не отделяйте же от нас своей судьбы,

Не покидайте нас в тяжелый час борьбы.

Да не падут на вас народные проклятья,

   Солдаты, наши братья!

Пролетарская газета

«Правда» – вестница рассвета –

Чистый блеск ее лучей

Нестерпим для богачей.

Богачам она отрава, –

Беспощадная расправа

Богачами с давних дней

Учинялася над ней.

И едва лишь пир кровавый

Чуять стал орел двуглавый,

«Правда» первая была

Жертвой хищного орла.

Но когда пришло нам время

Вековое сбросить бремя

Гадов, пьющих нашу кровь,

Возродилась «Правда» вновь,

Взмывши пламенем из пепла,

Возродилась и окрепла.

Семья рабочая – едина.

В ее руках – ее судьба.

Нет и не будет господина,

Где нет покорного раба!

Напрасны будут вражьи козни:

Не одолеют вас враги.

Одним путем, не зная розни,

Направьте верные шаги.

Чтоб враг лукавыми словами

Не обманул вас ни на час,

Вы знать должны, что – кто не с вами,

Тот – претив вас! Тот – против вас!

Возврата нет к былым оковам.

Ваш путь один – идти вперед!

Своих вождей узнать легко вам

По вою злобному «господ»!

Чтоб отстоять свой труд и волю

От покушений злой орды,

Вокруг бойцов за вашу долю

Сомкните стройные ряды!

Украсьте, братья, знамя ваше,

Примером став для всех времен.

Пусть это знамя будет краше

Всех затемненных им знамен!

Одно в сердцах рабочих пламя!

Один порыв в одной груди!

Пусть ваша «Правда», ваше знамя,

Свободно реет впереди!!

Кривда «Правду» ненавидит, –

«Правда» кривду всюду видит,

В час тревожный бьет в набат, –

«Правда» скажет, кто горбат.

Мироедам «Правда» – плаха.

Им мерещится со страха:

Ленин пишет не пером,

А и вправду топором:

Отрубил примерно строчку –

Снял с мильонщика сорочку!

Спи, дитя мое, усни,

Мне с тобою мука.

К «Правде» ручек не тяни:

«Правда» – это бука!

Спи под песенки мои,

Спи, моя услада:

В «Правде» Ленина статьи

Хуже злого яда.

Что ни слово – то беда,

Что ни строчка – пытка:

Не видать нам никогда

Прежнего прибытка!

Дни вольготные пришли

Всей рабочей шпанке.

Будем, детка, без земли

И без денег в банке!

«Караул! Грабеж! Разбой!» –

Поднялся буржуйный вой.

Зашипели злые гады,

Растерзать бы «Правду» рады.

Но за ней – большевики:

Все народные полки.

«Правду» тронь неосторожно –

Напороться этак можно.

Надо бить наверняка.

Надо с ней борьбу пока

По иному ладить плану:

Напустить сперва туману,

Взбаламутить так народ,

Чтоб пошел он весь вразброд.

Богачам тогда свободно

Делать все, что им угодно!

Всюду – сходки, споры, шум.

Питер ждал районных дум.

Выбирали новых гласных.

От плакатов – белых, красных,

Синих, всяких – рябь в глазах.

Шел раскол большой в низах:

Краснобайству давши веру,

Льнули многие к эсеру;

Меньшевик весьма хитер,

Тож очки местами втер.

Большевик спокойно к бою

Вел рабочих за собою.

Богачей кидало в дрожь:

«Нам поможет только ложь!»

Как у питерских господ

Превеликий, братцы, сход.

     То ли, се ли,

     Нынче, что ли,

Превеликий, братцы, сход.

Хлещут вина богачи,

Едят сладки колачи.

    То ли, се ли,

    Нынче, что ли,

Едят сладки колачи.

И едят они и пьют,

На салфетки слезы льют.

     То ли, се ли,

     Нынче, что ли,

На салфетки слезы льют.

Им на выборы идти,

А дела-то не ахти!

     То ли, се ли,

     Нынче, что ли,

Их дела-то не ахти:

Густо улица пылит –

Трудовой народ валит.

     То ли, се ли,

     Нынче, что ли,

Трудовой народ валит.

Люд фабричный, батраки

Да солдатские полки.

     То ли, се ли,

     Нынче, что ли,

Всё народные полки.

Трудовой народ валит,

Богачей вовсю калит.

     То ли, се ли,

     Нынче, что ли.

Богачей вовсю калит:

«Ой вы, баре-господа,

Мироедская орда.

     То ли, се ли,

     Нынче, что ли,

Мироедская орда!

Мироедская орда,

Не пройдешь ты никуда!

     То ли, се ли,

     Нынче, что ли,

Не пройдешь ты никуда!»

Стал народ везде в хвосты,

На руках у всех листы.

     То ли, се ли,

     Нынче, что ли,

На руках у всех листы.

А в какой ни глянешь лист, –

Все стоит: «социалист».

     То ли, се ли,

     Нынче, что ли,

Большевик-социалист!

Люд голодный, не спасуй:

Подружнее голосуй!

     То ли, се ли,

     Нынче, что ли,

Подружнее голосуй!

Чтобы сытым богачам

Худо спалось по ночам.

     То ли, се ли,

     Нынче, что ли,

Худо спалось по ночам.

Чтобы видели они,

Что пришли другие дни.

     То ли, се ли,

     Нынче, что ли,

Да пришли другие дни.

Что у вольной голытьбы

Силы станет для борьбы.

     То ли, се ли,

     Нынче, что ли,

Силы станет для борьбы!

Сил у каждого борца –

Чтоб бороться до конца.

     То ли, се ли,

     Нынче, что ли,

Будем биться до конца!

«Кто посеял, кто пожал» –

Я про это речь держал.

Шел народ на баррикады,

А пролезли к власти – гады.

Взяв народ в лихой зажим,

Объявили свой «режим»:

Буржуазные порядки.

Подставляй хребет, ребятки!

Мироедам послужи,

Животы за них ложи!

Ждет деревня лучшей доли,

Ждет земли и вольной воли,

Распорядков новых ждет:

Вот бумага-де придет,

Все расскажет и укажет,

По губам медком помажет:

«Наступил твой час, Фаддей.

Все твое. Бери – владей!»

Что-то делается где-то,

За весной проходит лето,

Вот уж осень у ворот.

Суматошится народ:

«Что же это, братцы, значит?

Власть нас новая колпачит!

Перемены не видать,

До каких же пор нам ждать?»

«Что вы! Что вы! Что вы! Что вы!

Бунтовать, никак, готовы?

Власть вам новая худа?

Власть, ей-богу, хоть куда!

Ей, несчастной, столько дела,

Не до вашего раздела.

Вот управимся с войной,

Все пойдет на лад иной!»

Так измученному люду

Языком плескали всюду

Разбитные господа.

Этой сволочи тогда

Расплодилося без меры.

Все, изволите, эсеры!

Бьет себя, рыдая, в грудь

Землемер какой-нибудь,

Иль учитель-математик,

Иль паршивый адвокатик:

«Братцы! Я, да вы, да мы!

Погодите до зимы!

Будет вам земля и воля,

Но помещичьего поля

Вы не трогайте пока.

Будет все у мужика!

Дайте срок – создать законы,

Вас ведь, братцы, миллионы,

А земельный-то запас

Не ахти какой у нас.

Так, сплеча, рубить негоже,

Раскумекать надо тоже,

Где земля и чья земля.

Посмотреть на векселя,

На расписки, закладные,

И окажется, родные,

Что помещик – только звук,

Землю выронил из рук,

А владелец настоящий –

Тот крестьянин работящий,

Что поля и барский дом

Приобрел своим… трудом.

Тут не место хваткой лапе,

«Отобрал – и дело в шляпе».

Надо толком разобрать,

Где оставить, где забрать.

Отобрав неосторожно,

Повредить лишь делу можно!

Есть именья – сущий рай:

Что конюшня, что сарай,

Что машина, что скотина, –

Образцовая картина!

На научный всё манер,

Всем хозяевам пример,

Как хозяйство надо строить,

Чтоб доходы все утроить.

Взять помещика: иной –

Скот разводит племенной,

Улучшает то и это,

Сам в работе зиму-лето,

Эконом и агроном –

Все стоит на нем одном!

Рассудите-ка толково,

Коль помещика такого

Из именья мы пугнем,

Далеко ли мы шагнем?

Не напортим ли мы вдвое,

Разорив гнездо такое?

И не лучше ли всего

Не касаться нам его?

Не касаться, не кусаться,

На чужое не бросаться,

А учиться да глядеть,

Как добром своим владеть?

Есть еще задержка – в сметах.

Пусть в земельных комитетах

Подведут всему итог,

Чтобы вам, помилуй бог,

Не обидеть земледельца –

Пусть и крупного владельца.

Это ж, братцы, не закон:

Взять за шиворот и – вон!

Отбирай, но не бесплатно,

Надо совесть знать, понятно:

Где – надбавить, где – скостить,

Но убытки возместить,

Чтоб помещиков ослабить,

Но… помещиков не грабить!

Выкуп вместо грабежа

Да рассрочка платежа, –

И придумать лучше трудно!

До чего все выйдет чудно!

Без обиды, без вражды!

Ни корысти, ни нужды!

Вот мы партия какая!

В жизнь крестьянскую вникая,

В трудовой весь обиход,

Мы – страдальцы за народ,

Мы за вас душой болеем.

Мы себя не пожалеем.

Ежли что, – в тяжелый час

Мы сумеем стать за вас!

В Учредительном собранье –

Мы уверены в избранье! –

Мы такое учредим!

Вновь порядок утвердим,

Всех устроим, все уладим!

Обкорнаем и спровадим

Без особенных чинов

Городских всех крикунов.

Вот – программа на листочке,

Разберитесь в каждой строчке.

Вся тут правда – без прикрас,

Угодит вам в самый раз.

Рассудите, обсудите

Да в эсеры все идите!

По полтине членский взнос».

Кум Фаддей повесил нос,

Кум Фаддей в затылке чешет:

«Чтой-то барин будто брешет,

Брешет – глазом не мигнет,

И куда он, ирод, гнет?»

Пров Кузьмич, как пьяный вроде,

Ходит козырем на сходе,

По-эсеровски поет,

Все подписочку сует.

«Тит, записывайся, что ли,

На предмет земли и воли!

Еремей, Фаддей, Наум,

Взяться всем пора за ум.

По полтиннику, ребята,

Не ахти какая плата.

Записался – и шабаш!

Просто все, как „Отче наш“.

Неча, братцы, опасаться.

Наше дело записаться.

А эсеры в добрый час

Все обтяпают за нас!»

Крякнул Тит с лукавой миной:

«Эх, рискну-ка, что ль, полтиной!

Погляжу на их дела».

Записалось полсела,

Список быстро был составлен,

В город с нарочным отправлен.

Пров разглаживал чело:

«Фу! Как будто отлегло!

Ехать завтра к генеральше

Или ждать, что будет дальше?»

Поп Ипат, хлебнув винца

В честь «небесного отца»,

В Спасов день обедню тянет,

Вправо, влево оком глянет.

«П-сс! – зовет пономаря. –

Помяну-ка, что ль, царя?»

Пономарь глаза таращит:

«Бес тебя, должно быть, тащит

За язык, отец Ипат.

Церковь, глянь, полна солдат.

Зададут такого звона:

Стащут за косы с амвона!

Помяни царя, не лгу, –

Я из церкви убегу!»

У попа засохло горло:

«Впрямь их, иродов, наперло.

Фронт, поди-кась, обнажен.

Ну, сидели б возле жен,

Возле Марьи да Натальи, –

Нет, народ мутят, канальи!

Речи их, чертей, слыхал?»

Поп отчаянно вздыхал.

Не молился, что-то вякал,

Службу кое-как отбрякал

И айда скорей домой:

«Ну, и время, бож-же мой!»

Загорелы, бородаты,

Фронтовой народ – солдаты

Вдоль по улице идут,

Речи разные ведут.

Мужикам те речи в диво.

«Очень, братцы, уж правдиво!»

«Говорят: газетам верь.

Как же верить им теперь?

Что про ленинцев трубили?

Будто немцы их купили.

А вот унтер Мышаков

Хвалит как большевиков!»

«Вот что, милые, обидно:

Ведь конца войне не видно».

«Дисциплину тож в частях

При теперешних властях

Укрепляют так, что любо:

Встал не так, ответил грубо

Или косо посмотрел,

Сразу – „Сволочь! Под расстрел!“,

Гонят силой в наступленье,

Отказаться – преступленье.

Барам что? Не их берут,

Пусть за них другие мрут!

За спиною нашей храбры!»

«Взять их, гадов, всех под жабры!»

«Обломать им хохряки!»

«Мы-то, мы-то, дураки,

Растерявши сразу мысли,

Пред эсером как раскисли!

Как он ловко всех поддел!

Рази ж он за нас радел?!»

«Пропадай моя полтина!

Пров Кузьмич, все ты, скотина,

Вместе жулил, старый пес!

Возвращай мне членский взнос!»

Богачам одно спасенье:

Будет пусть землетрясенье,

Голод, мор, потоп, война,

Только б нищая страна,

Не стерпев дальнейшей муки,

Отдалась сама им в руки.

Богачам один лишь путь:

Петлю туже нам стянуть.

Снова трубы затрубили:

«Ежли б немцев мы побили,

Показали им кулак…

Все б тогда пошло не так:

Сразу б немцы спали с тону,

Запросили бы пардону!» –

И пошла-пошла писать.

Под ту дудочку плясать

Меньшевик пошел с эсером,

Словно дама с кавалером.

Фронту отдан был приказ:

Подтянуть чтоб всех зараз,

Чтоб с врагами не брататься,

А сначала поквитаться.

Мы-де хоть не за грабеж,

Не захватчики, а все ж…

Мир для мира – это враки.

Мир бывает после драки,

Как похмелье – по пиру.

«Лезьте, братцы, на уру!»

Ай, люли-люли-люли,

Как мы песню завели:

   – Барыня, барыня,

   Ты моя сударыня!

Пишет, братцы, мне жена –

Скоро ль кончится война?

   – Скоро ли то, барыня,

   Скоро ли, сударыня?

Скоро ль кончится война?

Истомилась я одна.

   – Эх ты, горе, барыня,

   Как тут быть, сударыня?

Истомилась, исстрадалась,

Век с тобою не видалась.

   – Ох, барыня, барыня,

   Как тут быть, сударыня?

Стала жизнь мне – сущий ад;

Ничего нейдет на лад.

   – Нету ладу, барыня,

   Все трещит, сударыня.

Без тебя пошло все врозь,

Все хозяйство расползлось.

   – Расползлося, барыня,

   По всем швам, сударыня.

Опустел сарай и хлев,

Хлеба только на обсев.

   – Ох, барыня, барыня,

   На обсев, сударыня.

А казенный нам паек –

Холостой хлебать чаек.

   – Да, барыня, барыня,

   Холостой, сударыня.

Дождалися мы времен,

Дорогой ты мой Семен.

   – А каких же, барыня?

   Да каких, сударыня?

Нет у нас царя уж боле,

Весь народ на вольной воле.

   – Любо ль тебе, барыня?

   Любо ли, сударыня?

Всех чертей прогнали взашей,

Что кормились кровью нашей,

   – Кровью нашей, барыня,

  Кровушкой, сударыня.

Все помещики в округе

Разбежалися в испуге.

   – Разбежались, барыня,

   Пусть бегут, сударыня!

А мы слез не стали лить,

Землю их давай делить.

   – Хорошо ли, барыня?

   Хорошо, сударыня!

Вот каки у нас дела:

Революция была!

   – Чем же худо, барыня?

   А ничем, сударыня.

Отпиши скорей ответ:

Жив, голубчик, ты аль нет?

   – Жив, моя ты барыня,

   Жив пока, сударыня.

Долго ль с немцем воевать?

Долго ль нам тут горевать?

   – Долго ли нам, барыня,

   Горевать, сударыня?

Шлю с детьми тебе поклон,

Дорогой мой муж Семен.

   – Эх, барыня, барыня.

   Шевелись, сударыня!

А я дело, братцы, сметил,

А я женушке ответил.

   – Что ответил, барыня?

   Что, скажи, сударыня?

Не горюй, не плачь, жена:

С немцем кончится война.

   – Право слово, барыня,

   Ей же бог, сударыня.

С немцем кончится война:

Надоела нам она.

   – Надоела, барыня,

   Ну ее, сударыня.

Бойня начата не нами,

А царями да панами.

   – Верно ль это, барыня?

   Верно ли, сударыня?

За чужие ж дележи

Неча лезть нам на ножи!

   – Ни к чему нам, барыня,

   Ни к чему, сударыня!

Неча лезть нам на ножи,

Так ты всем и расскажи.

   – Рассуди-тка, барыня,

   Обмозгуй, сударыня!

А у немцев, чаем, тоже

Выйдет дело, с нашим схоже.

   – С нашим схоже, барыня,

   В самый раз, сударыня!

Ходят к нам их ходоки,

Люд фабричный, батраки.

   – Люд фабричный, барыня,

   Батраки, сударыня.

Мы к ним с братскими словами:

Дело, дескать, все за вами!

   – Будет дело, барыня,

   Первый сорт, сударыня!

Сообща, ребятки, дружно

Мироедов гнать нам нужно.

   – Мироедов, барыня,

   Богачей, сударыня.

Отвечают немцы: «Гут!»

Надо думать, не солгут.

   – Надо думать, барыня,

   Не солгут, сударыня.

Заварухе дай начаться,

Дай лишь немцу раскачаться.

   – Раскачаться, барыня,

   Разойтись, сударыня.

Рассчитать все наперед:

Оч-чень правильный народ!

   – Башковитый, барыня,

   Деловой, сударыня.

Дело сделают не скоро,

Да зато уж выйдет споро.

   – Вот как споро, барыня,

   Начисто, сударыня!

Дело немцы доведут, –

Тут войне-то и капут.

   – И айда-те, барыня,

   По домам, сударыня.

Как вернемся ж мы домой,

Что-то будет, боже мой?

   – Что-то будет, барыня?

   Знаешь, чай, сударыня.

Коль затеют баре спор,

Мы сумеем дать отпор!

   – Наше дело, барыня,

   Верное, сударыня!

Постоим за нашу долю,

За земельку да за волю!

   – Постоим уж, барыня,

   Отстоим, сударыня!

Так-то, женушка-жена,

Скоро будешь не одна.

   – Не одна, слышь, барыня,

   С муженьком, сударыня.

Как не летом, так зимой

Жди хозяина домой.

   – То-то, моя барыня,

   Заживем, сударыня!

Остаюся жив-здоров,

Рядовой Семен Петров.

   – Эх, барыня, барыня,

   Шевелись, сударыня!

Нашей песне тут конец,

А кто пел, тот молодец!

   Размолодчик, барыня,

   Удалец, сударыня!

   Нам в бой идти приказано:

«За землю станьте честно!»

За землю! Чью? Не сказано.

Помещичью, известно!

   Нам в бой идти приказано:

«Да здравствует свобода!»

Свобода! Чья? Не сказано.

А только – не народа.

   Нам в бой идти приказано –

«Союзных ради наций».

А главного не сказано:

Чьих ради ассигнаций?

   Кому война – заплатушки,

Кому – мильон прибытку.

Доколе ж нам, ребятушки,

Терпеть лихую пытку?

   «Лезьте, братцы, на уру!

А чтоб гнусную игру

Большевик не смог разладить,

Решено его спровадить –

Хоть и со света! Не грех!

Только чем разбить орех?

Камень где сыскать удобный?»

Был тут план придуман злобный:

«Кто ведет войну с войной?»

«Большевик, не кто иной».

«Немцам в руку?» – «Ну, понятно!»

«И, должно быть, не бесплатно».

«Большевик-де, ходит слух,

Где-то в банке, даже в двух,

Брал немецкие червонцы!»

Так боролись оборонцы

С политическим врагом, –

Замутила все кругом

Разолгавшаяся свора.

Вор кричит: «Держите вора!»

С честным видом подлецы

Прячут так свои концы.

Все читая без разбору

Да прислушиваясь к спору,

Что все партии вели,

Ваня бился на мели.

За эсеров подав голос,

Все ж потом, как в поле колос,

Гнулся он – туда, сюда.

Гнулся – сам не знал – куда.

«Как узнать прямого друга?

Что причиной перепуга

Тех, кто тучей злых листков

Травит так большевиков?

В чем тут собственно опасность?

Привести бы это в ясность.

Клим… Куда девался Клим?

Побеседовать бы с ним.

С кем теперь идет он в ногу?»

   Так, нося в груди тревогу,

Ваня скоро впал в хандру.

Не читал он поутру

С прежней жадностью газеток.

Глаз мужичий все же меток.

Все читать – Ванюше лень.

«Правду» ж брал он каждый день.

«Вот, поди ж ты… пишет верно.

Что ж бранят ее так скверно?!

Пусть мне скажет кто другой:

Чем не прав Яким Нагой?»

Вы, братцы, други милые,

Родимые ребятушки,

Народные солдатушки

Да люд мастеровой!

Пишу я вам послание,

Пишу-то не умеючи,

Нескладно да неграмотно,

А только – от души.

Душа ж моя – мужицкая,

Мужицкая – крестьянская,

Совсем она измаялась,

Измаялась-измучилась,

Кажинный день болеючи

От горестных вестей.

Приходят к нам те вестушки,

Те вестушки столичные,

В деревни наши бедные,

В медвежьи уголки,

Приходят безо времени

Да без желанной радости.

Уж мы-то ждем их, ждем,

В тоске великой маемся,

Надёжою питаемся

На наших на заступничков,

Родных своих ребятушек,

Ребятушек-солдатушек,

На люд мастеровой:

Они-де нас ученее,

Они-де нас смышленее,

У них-де крепче головы,

Им все там больше ведомо:

Что? Как? И почему?

У них-де хватит силушки,

У них-де станет смелости,

Что смелости-умелости

Стать крепко на своем:

Не выдать люда бедного,

Рабочего-крестьянского,

Извечным нашим ворогам

Мирским всем захребетникам, –

Не выдать нипочем!

Но вести все приходят к нам

Такие ль безотрадные,

Такие ль безутешные,

Что верить им не хочется.

Да статочное дело ли,

Да может ли то быть.

Чтоб вы так с толку сбилися,

Так потеряли головы,

Так разошлися с совестью,

Что у попов, чиновников,

Министров и сановников,

Разъевшихся помещиков,

Купцов расторговавшихся,

Банкиров-миллионщиков,

У подлых их прислужникоз,

Угодников-ласкателей,

У подхалимской сволочи

Пошли на поводу?!

Да разве ж это мыслимо,

Чтоб речи их неправые,

Неправые-лукавые

Пришлися всем вам по сердцу;

Чтоб шипы их змеиные

За песни соловьиные

Казаться стали вам?!

Вы, братцы, други милые,

Родимые ребятушки,

Народные солдатущки

Да люд мастеровой!

Очнитеся, одумайтесь

Да к совести прислушайтесь,

Раскиньте головой:

Кому вы так доверились,

На чьи слова туманные,

Туманные-обманные

Огульно положилися?

Кто совесть вашу вывихнул?

Кто ум вам замутил?

Забыли вы пословицу

Хорошую, народную:

Ковать железо надобно,

Покамест горячо.

Раз время потеряете –

А вы терять уж начали, –

То напоследки сядем мы,

Как раки на мели.

Доверившись обманщикам,

Господским потаковщикам,

Объевшися посулами,

Тех песенок заслушавшись,

Что власти завели,

Мы под конец останемся

Всё теми ж остолопами,

Господскими холопами –

Без воли, без земли.

Того ли вам хотелося,

К тому ли вы стремилися,

Когда в порыве радостном

Царя осточертелого

С его лихой опричниной

В единый дух смели?

А нынче та опричнина,

Прияв личину новую,

Втирая вам очки,

Уж поднимает голову,

Смелее озирается,

Бойчее огрызается,

Братается с нагайками

И тянется к хлысту.

Покамест вы толкуете,

Как, дескать, по-хорошему,

Без лишнего стеснения,

 – Не дай господь – насилия! –

По чистой справедливости

С крестьянами – помещиков,

С рабочими – заводчиков

Как-либо примирить,

Так, чтоб одним досталося

И у других осталося,

Чтоб нареканий не было

От черни околпаченной,

Наипаче ж от господ, –

Пока вы так стараетесь,

Пока вы распинаетесь,

Попы, купцы, господчики,

Помещики, заводчики,

Все ироды, кому,

По божью попущению,

Верней – по нашей глупости,

Покорной нашей тупости,

Досель жилося весело,

Вольготно на Руси,

Они не ждут – готовятся,

Они не остановятся,

Хо-хо, ни перед чем!

За то, что не умели вы,

За то, что не хотели вы

Напрячь свои все силушки

Да так на богатеев всех

Налечь, прижать их так,

Чтоб им дыханья не было,

Чтоб затрещали косточки,

Чтоб жирная да толстая

Кишка их сразу лопнула,

Чтоб больше им, кабалыцикам,

Захватчикам, нахвалыцикам,

Податься было некуда,

Чтоб был им тут капут;

За то, что сплоховали вы,

За то, что дело начали,

Да дела не доделали,

Его по вашей милости,

Опять собравшись с силами,

Оставшись воротилами,

Как были, миллионщики

Доделают по-своему:

Еще, вишь, ими кровушки

Народной мало пролито

В проклятой, злыми гадами

Для их несметных прибылей

Затеянной войне;

Еще, вишь, недостаточно

Чужих полей засеяно

Крестами надмогильными;

Еще, вишь, мало пущено

По белу свету маяться

Калек и вдов-сирот;

Еще им, вишь ты, кажется,

Что мало ими нажито,

Что мало мы обобраны,

Не все еще лишилися

Последних животов;

Душа у них тревожится.

Им, аспидам, неможется,

Им непременно хочется

Дорваться до последнего,

Чтоб опосля войны,

Пустивши всех нас по миру,

Им было бы удобнее,

Голодных, обессиленных,

Прибрать нас всех к рукам.

Солдатушки-ребятушки,

Три года воевали вы,

Три года вас мытарили,

Гоняли на убой, –

Но, видно, мало прежнего;

Еще вы повоюете,

Еще вы погорюете,

Еще беды натерпитесь,

На смерть пойдете верную –

Во здравие захватчиков,

Во славу их мошны!

Вы, братцы, други милые,

Родимые ребятушки,

Народные солдатушки

Да люд мастеровой,

Очнитеся, одумайтесь

Да к совести прислушайтесь.

Раскиньте головой!

Очнитеся, опомнитесь,

Не выдайте, голубчики,

Себя и нас не выдайте

Извечным нашим ворогам,

Грабителям-насильникам,

Мирским всем захребетникам.

Сестер и братьев вспомните,

Старуху мать родимую

И старого отца!

Единым горем вскормлены,

Единой волей спаяны,

Своею силой гордые,

В своем решенье твердые,

Ряды сомкнувши стройные.

Железные, спокойные,

За наше дело общее,

За наше дело правое,

За долю всенародную

Постойте до конца!

Писал сие послание –

Подтянутой губернии,

Уезда Терпигорева,

Пустопорожней волости,

А той деревни Босовой

Мужик Яким Нагой.

Богачи везде шныряли,

Даром часу не теряли, –

Разослав своих послов,

Не жалели сладких слов.

На Дону от них посольство

Бьет челом за хлебосольство:

«Ой вы, бравые донцы,

Боевые молодцы!

Окажите вы нам дружбу,

Сослужите вы нам службу,

Помогите сбить рога

У проклятого врага,

У немытой, черной голи,

Что кричит: земли и воли!

День упустим – не вернем.

Голь наглеет с каждым днем.

Не поставьте ей преграды, –

Сами ж будете не рады!»

   Отвечала старшина:

   «Ваша голь хотя страшна,

   Нам своя страшнее вдвое.

   Но правленье войсксвог

   Все ж в руках у нас пока.

   Ладно: будут вам войска!»

   Товарищ дорогой,

   Согнись дугой,

Подставь покорно спину:

Так подобает «гражданину»,

   Стоящему за «временную власть».

   Хлебнув свободы всласть,

   Остепенись маленько:

Освобожденье ты отпраздновал раненько.

Нет, милый, нам с тобой свобода не с руки.

   Обидно – не обидно,

   А по всему, брат, видно,

Что путь для нас один: в казачьи батраки.

   Теперь смекай-ка:

   Жила-была нагайка.

   Не говоря про старину,

   Совсем недавно

   Нагайка славно

   Стегала спину не одну.

На царский зов она всегда неслась охотно,

Чтоб вольный дух унять в народных бунтарях,

   Зато самой при всех царях

   Жилося ей весьма вольготно,

   Не то чтоб, скажем, там какому батраку

             Аль мужику,

   Спадающему с тела

   У своего куриного надела.

Но вот мы дожили до радостной зари:

   Верх взяли бунтари!

   Свалив грабительскую шайку,

Почал народ судьбу устраивать свою

И голытьбу сзывать в единую семью.

   Да позабыл, вишь… про нагайку!

   Нагайка ж исстари «вольна»,

И волю понимать способна лишь она.

Свободой новой ей мозгов не затуманить,

И вправе потому она «дуван дуванить»,

   Судить нас, бедных, и рядить,

   То-бишь – «порядок наводить».

   Что ж? Это дело ей не внове!

   Но… все ль нагайки наготове,

   Чтоб двинуться в поход

   На трудовой народ?

Не атаман ли тут толкует с атаманом,

Как войско с толку сбить предательским обманом,

«Казацкой вольностью» и мусором «свобод»?

   Казаки, грустная моя побаска эта

Ужель останется без братского ответа?

Казаки, вам пора, пора глаза открыть:

Кто подбивает вас на Каинову прыть?

   Родные братья наши,

Вы не разделите с богатым общей чаши.

   У трудового казака

Ввек не поднимется на бедный люд рука.

«Что нам в пользу – то и гоже.

А попы ведь сила тоже! –

Порешили богачи. –

Две пудовые свечи,

Аналойчик да икона

Да духовная персона…

„От Матфея“ там „глава“…

Про смирение слова…

Раз писанье – значит, свято,

Люди ж верили когда-то…

Так попробуем теперь…»

Богачи стучатся в дверь

К архипастырю Андрею,

Из Уфы архиерею:

«Архиерей наш, архиерей,

Спаси нас, грешных, от бунтарей.

   Трещит Расея!

   Прошло блаженство.

   Одна надея

   На духовенство,

На дым кадильный из алтарей.

Спаси нас, грешных, отец Андрей!

   Нам без лазейки

   Спасенья нету,

   Две-три статейки

   Дай нам в газету,

Чтоб в назиданье простой толпы

Могли читать их в церквах попы!»

   «В оковах пастырь…

   В разброде стадо…

   Целебный пластырь

   Сыскать нам надо,

Чтоб злую рану закрыть скорей», –

Рек, прослезившись, отец Андрей.

   И, ощутивши

   Прилив отваги,

   Скорей схвативши

   Кусок бумаги,

Стал он «Биржевке» строчить статью,

В высоком стиле галиматью:

   «Не надо злобы!

   К чему бунтарство?

   Нам надо, чтобы

   Окрепло царство,

Борьбы знамена в архивы сдать,

Да осенит нас тишь-благодать.

   Без отреченья,

   Без примиренья,

   Без подчиненья

   И без смиренья

Не избежать нам лихой беды!» –

Твердил епископ на все лады.

   Коря сноровку

   Социалистов,

   Стриг «под Биржевку»

   Евангелистов.

Ведь это ж, отче, простой обман?!

Опять с амвонов пускать туман?

   Чтоб люд наш темный

   Опять толпами

   На зов погромный

   Шел за попами?!

Скажи все ясно, святой отец,

Твоих статеек какой конец?

Клевета – большое дело.

Клевету весьма умело

Богачи пустили в ход,

Чтобы с толку сбить народ.

Всюду шнырили оравы

Ловких сбытчиков отравы.

Подрядились в «языки»

Все заштатные шпики.

      «Вечор девки, вечор девки

      Пиво варивали».

   Два шпика у Малой Невки

      Разговаривали:

Шпик 1-й. «Ты скажи, скажи, бродяга,

      Где ты маешься

   И каким ты, лярва, делом

      Занимаешься?»

Шпик 2-й. «А я, братко, живу гладко

      Да не маюся,

   А я прежним нашим делом

      Занимаюся!»

Шпик 1-й. «Царь небесный! Пресвятая

      Богородица!

   Новый строй ужель шпиками

      Обзаводится?»

Шпик 2-й. «Ну, шпиками – не шпиками.

      Шпик шельмуется.

   То же дело по-иному

      Именуется.

   По-иному наше дело

      Привечается.

   С похвалой в газетах многих

      Отмечается.

   В буржуазную газету

      Лишь заявишься,

   Сразу, братец мой, в почетный

      Угол ставишься.

   Так и льнут к тебе писаки,

      „Куш“ подсовывают,

   В десять перьев твои враки

      Разрисовывают.

   Битый час проврешь им, точно

      Неприкаянный.

   Прешь про ленинцев нарочно

      Брех отчаянный.

   Тут они глаза закатят

      Умилительно!

   Как за все потом заплатят, –

      Удивительно!»

   Два шпика пошли, обнявшись,

      Вдоль над Невкою.

   Вот вся песня, – остановка

      За припевкою.

   А припевки после спеты

      Были разные.

   Затянули все газеты

      Буржуазные:

   «Миру, вишь ты, „Правда“ рада.

      Показательно!»

   «Разгромить всю „Правду“ надо

      Обязательно!»

Воры, сыщики, громилы,

Биржевые крокодилы,

Толстосумы-живоглоты,

Мироеды-патриоты –

Все, кто был царям оплотом,

Кто кормился кровью-потом

Обездоленного люда…

Вот пошел поход откуда!

Вот кто, брызжа злою пеной,

«Правду» стал корить… «изменой»!

Черносотенная рать

Стала шибко напирать,

Сам эсер, кряхтя до сроку,

Лишь подмигивал ей сбоку.

К черной банде напрямик

Лез в объятья меньшевик.

Связь погромная готова.

Разгромили «Правду» снова!

Был приказ властей таков:

«Не щадить большевиков!

Уничтожить всех их сразу,

Как зловредную заразу.

Главарей арестовать,

Чтоб не смели бунтовать!»

Написать приказ не штука,

Да искать попробуй, ну-ка!

«Как тут быть?» – «Хватай гуртом,

Разберемся уж потом!»

Меньшевик, эсер, ликуя,

Ловят за полы буржуя:

«Счет сведя с большевиком,

Заживем теперь ладком.

Съезд в Москве устроить нужно,

Чтоб потом работать дружно,

Петь под общий камертон.

Заказать нам, что ль, вагон?

Завтра, что ли-ча, поедем?»

Но буржуй рычит медведем:

«Человек я, что ж – прямой:

Камертон-то будет мой!»

«Ваша светлость! Что вы, что вы!

Мы ж для вас на все готовы.

Вместе будем отвечать.

Не извольте лишь серчать!»

Съезд в Москве прошел на диво!

Богачи весьма ретиво

Повели свои дела.

Вот комедия была!

Перед их враждебным станом

Распинались Либер с Даном,

Меньшевистские «вожди» –

От козла удою жди!:.

Видно птицу по полету.

Буржуазному помету,

Лебезя и так и сяк,

Тож поклонится не всяк.

И эсеров брали корчи,

Но, как зуб от давней порчи,

Стыд у них пропал давно:

Пели с Даном заодно!

Пред военным барабаном,

   Мастера на штучки,

Танцевали Либер с Даном,

   Взявшися за ручки.

«Либердан!» – «Либердан!»

   Счету нет коленцам.

Если стыд кому и дан,

   То не отщепенцам!

Милюков кричал им браво

   И свистел на флейте:

«Жарьте вправо, вправо, вправо!

   Пяток не жалейте!»

«Либердан!» – «Либердан!»

   Рассуждая здраво,

Самый лучший будет план:

   Танцевать направо!

На Москве устроив танцы

   Сообща с врагами,

До упаду либерданцы

   Дрыгали ногами.

«Либердан!» – «Либердан!»

   Что же вы, ребятки?

Баре сели в шарабан.

   Живо, на запятки!

Ванин взвод пошел в наряд.

Целый где-то там отряд

Большевистский арестован.

Ваня был командирован

Отвести его в тюрьму.

Кто ж в отряде том ему

На глаза попался первым?

Точно молния, по нервам

Пронизала Ваню дрожь:

«Клим!.. Голубчик!.. Узнаешь?..»

«Узнаю». – «Теперь я понял! –

Пот холодный Ваню пронял. –

Так о „Правде“ воронье

Нам накаркало вранье?!»

Клим Ванюшку глазом смерил:

«Что же ты? Ужель поверил?»

Весь зардевшись от стыда,

Ваня молвил: «Никогда!»

Клим Ванюше подал руку:

«Вот, прочти-ка эту штуку!»

«Клим, ты скажешь всем своим:

Мы за правду постоим!!»

   Батрак Лука не спал ночей,

   Одолевали парня думы:

«Люд бедный, городской, – в когтях у богачей,

   Деревней правят толстосумы.

Куда ни кинешься, все нет для голытьбы

   Иной судьбы:

Какой-то черт ее трудом и сыт и гладок,

А ей – на все запрет и ко всему заслон.

   Что ж это за такой закон?

   И кто завел такой порядок?

По праздникам не раз, положим, поп Ипат

   Увещевал народ с амвона

   Словами божьего закона:

„Не зарьтесь, мол, на тех, кто в мире сем богат,

   Не ополчайтесь брат на брата!

В загробной жизни ждет всех богачей расплата…“

   Слеза в глазах, и крест – в руках,

   И голос – с этакою дрожью,

А явно отдает от проповеди ложью.

У самого попа порыться в сундуках, –

Поди-кося, не все там по закону божью!

Вот батрака возьми – к примеру, хоть меня:

И руки будто есть, и голова на месте,

А в жизни я меж тем не знал такого дня,

Когда бы не был я рад смерти, что невесте.

К работе ль я ленив? Работа ль мне невмочь?

   Нет, я б работал день и ночь

   И вынес всякую б работу.

Но если б строиться я возымел охоту, –

Замок-то есть, да нет ключа!

И камни и леса, всё – в лапах богача!

На пашне бы своей не пожалел я поту,

   Да пашни-то и нет.

   Явившися на свет,

   Все лучшие угодья

Нашел я где? В руках дворянского отродья!

Иль почему бы мне не сделаться ткачом?

Но лен ли, конопля ль, овечье ли то стадо –

Все, все присвоено проклятым богачом!

Что ж остается мне? За что мне браться надо?

   И одному ли мне?

Один ли я пойду к грабителям с поклоном?

Под гнетом богачей в родимой стороне

   Весь люд убогий стонет стоном.

Так это божьим, что ль, утверждено законом?!»

Покою не было с тех дум у батрака,

И крепко мысль ему одна тогда запала.

   В ночь под Ивана под Купала,

Чистенько обрядясь, в лес двинулся Лука.

   «Жив, – порешил он так, – не буду, –

Для счастья общего не жаль мне головы! –

А в эту ночь я раздобуду

Заветный цвет разрыв-травы!»

В ночную темь, по рвам, по кочкам, по бурьяну

   Шагал батрак. В глуши лесной

   Набрел на тихую поляну.

Там, место выискав под старою сосной,

Три круга очертил и с верою живою

Платочек разостлал перед разрыв-травою.

Покрылся у Луки холодным потом лоб, –

То в жар его всего кидало, то в озноб, –

Молитвы бормоча, дрожа от нетерпенья,

   Он ждал чудесного цветенья.

   Ждал, твердо веруя, что есть,

Есть сила дивная в волшебном, тайном цвете!

О, если бы ему с собой тот цвет унесть, –

   Перевернул он все б на свете!

   Прибравши клады все к рукам,

   Он их бы роздал беднякам, –

Всем, кто морит себя работой подневольной,

Кто множит прихотью чужой число калек,

   Кто к счастью весь свой скорбный век

   Бредет, кряхтя, тропой окольной.

И крикнул бы Лука: «Гей, горе-голытьба!

      В твоих руках твоя судьба.

Злой власти богачей ты не потерпишь боле.

В запряжке каторжной уж не согнешь горба:

Под небом все – твое: вода, и лес, и поле!

Избавясь от нужды проклятой, вековой,

Отныне можешь ты, люд черный, трудовой,

В трудах и в радостях друг с другом в общей доле

   Жить на своей на полной воле!»

Упал в слезах Лука перед разрыв-травой, –

   На сердце стало парню худо, –

От духоты ночной кружилась голова.

Тут – ровно ополночь – в лесу свершилось чудо:

   В короткий миг разрыв-трава

   Пред парнем бледным и безгласным

   Вся расцвела цветеньем ясным, –

И, словно звездочки, стал за цветком цветок

   Роняться тихо на платок.

   Крест сотворивши троекратный

И завязавши цвет заветный в узелок,

   Батрак пустился в путь обратный.

   Идет. А сердце ёк да ёк.

И вот – отколь взялось и где все раньше было?

Лес грозно зашумел, зверье вокруг завыло,

Вверху закаркало лихое воронье,

Внизу заползали и зашипели гады:

   «Брось узел!» – «Брось!» – «Оставь

                    Нам прежнее житье!»

   «Зальются кровью наши клады!»

Сжимая узелок дрожащею рукой,

   Лука все шел, а за Лукой

   Неслися вихрем ведьмы, черти:

   «Брось узел!» – «Чьей ты хочешь смерти?»

«Прольется кровь!» – «Народ восстанет на народ!»

«На сыновей пойдут отцы, на братьев братья!»

   Творя молитвы и заклятья,

   Лука все шел с узлом вперед.

   А вой все рос: «Куда ты?»

   «Куда ты?»

И стали обгонять тут батрака солдаты:

«Прощай! За клады нас всех гонят умирать!»

   Навстречу им – другая рать.

Сошлись. Блеснул огонь. В тела вонзились пики.

Покрылось поле все кровавой пеленой.

Вокруг Луки неслись проклятья, стоны, крики:

«Ты нашей гибели виной!»

Тут наважденье все вмиг, как рукой, убрало.

Глядит Лука: никак, уж солнце заиграло

   Над деревушкою родной!

Но не успел еще он отойти от страху,

Вдруг кто-то у него как ухнет за спиной

Да плетью по руке как стеганет с размаху!

   Глаза застлало у Луки,

И не заметил он, как из его руки,

   От боли онемелой,

   Пал наземь узел белый.

Опомнившись, батрак рванулся в бой с врагом.

Ан, смотрит, перед ним нет ни врага, ни цвета:

Все тот же темный лес, и никого кругом;

Все та ж глухая ночь, и не видать рассвета!

Товарищи! Друзья! В тяжелый чае, когда

Вся мироедская на нас идет орда,

Пытаясь нас сразить не силой – клеветою,

Ужели дрогнем мы, отступим хоть яа шаг?

   Ужель допустим, чтобы враг

   Нас попирал своей пятою?

Пусть заклеймила нас продажная молва,

Пускай со всех сторон на нас враги насели, –

Что ж! Мы покажем им, что наша мощь жива,

Что все еще в руках у нас разрыв-трава –

Вождями нашими указанные цели,

   Что, наподобие Луки,

Мы духом не падем, надежд не похороним,

Что под ударами не разожмем руки

И наших лозунгов на землю не уроним}

Последних слов еще не изрекла судьба.

          Пусть все решит борьба!..

Лист валится, травка вянет,

Холодком осенним тянет.

Час – под озимь уж пахать,

А про землю не слыхать.

В деревушке – сход за сходом:

«Долго ль будут над народом

Измываться господа?»

«Не толкнуться ль нам куда?»

Порешили все согласно:

Чтобы сразу стало ясно,

Кто стоит за мужика,

Выбрать в Питер ходока.

«Тит, кати. Мужик ты дельный.

Там, на месте, в срок недельный

Разберись во всем как след,

Что нам в пользу, что – во вред?

Обойди там все Советы,

Все Советы, Комитеты.

Потолкайся, расспроси:

Что творится на Руси?

Правду ль бают, что эсеры –

Продувные лицемеры,

Что их речи – пустозвон

И что надо гнать их вон?»

Три недели ждали Тита.

«Вот, поди ж ты, волокита!»

Толковали так и сяк:

«Тоже дело не пустяк –

В день не справишься, понятно!»

Как вернулся Тит обратно,

То-то был переполох!

Бедный Тит чуть не оглох.

В нетерпении великом

Все кругом кричали криком.

Рвали Тита за бока,

Торопили мужика:

«Не томи ты, ради бога!»

«Нас брала уже тревога!»

«Чуть не месяц пропадал!»

«Где ты был и что видал?»

«Ошалели все вы, право! –

Усмехнулся Тит лукаво. –

Дайте узел развязать,

Есть тут, что вам показать.

Вот газеты. Вот книжонки.

Не на ваши все деньжонки,

Не эсеры дали, нет.

Большевицкий Комитет!

Об эсерах что калякать –

Не народ, а просто слякоть!

Говорят да говорят

Восемь месяцев подряд,

Подпевают живоглотам,

Все выходит, как по нотам.

Иль, сказать верней всего:

Не выходит ничего!

Был я в ихнем совещанье,

Даже плюнул на прощанье!

Все про ленинцев орут,

Что в Советы больно прут.

Большевицкая зараза

Фронт разъела, как проказа:

Дисциплины никакой,

Хоть на все махни рукой!

То же, дескать, с мужиками:

Стали сплошь большевиками.

В дрожь кидает по утрам

От газетных телеграмм.

Мужики, лишась терпенья,

Всюду стали брать именья,

Делят землю меж собой,

Кое-где пошел разбой.

Грабят барские пожитки,

Разбирают все до нитки;

Жгут помещичьи дома, –

Вот она, какая тьма!

Разыгрались злые страсти,

Все спасенье в твердой власти.

Обуздать должно скорей

Всех советских бунтарей.

Бунтом пахнет. Есть приметы,

Обнаглели все Советы.

Коль по шапке им не дать,

То добра, мол, не видать!»

«Дать! Без них бы лучше было! –

Пров Кузьмич вздохнул уныло. –

Рвань там всякая мутит!»

«Ладно. Спрячься! – молвил Тит. –

Там тебя недоставало.

Вижу, значит, толку мало

От эсеров этих нам:

Тянут все они к панам,

С барской сволочью съякшались,

На «порядке» помешались,

А порядок их таков:

Сжать покрепче бедняков,

То-бишь «рвань», чтоб не «мутила»,

По указочке ходила,

По указочке б жила,

Крякнуть, охнуть не могла.

Плюнул я на это дело,

Слушать бредни надоело,

Шапку в руки – и айда!

В Смольный, значит, вот куда!

Смольный – здание такое.

В неге, роскоши, в покое,

На шелках, на серебре

Тут при батюшке-царе

Обучалася наукам,

Благородным всяким штукам,

Стая целая девиц,

Дочерей высоких лиц, –

Пышный выводок дворянский.

Нынче здесь – Совет крестьянский

И рабочий. Захожу,

Рот разинувши, гляжу.

До чего все это ново:

Муравейник, право слово!

Шум веселый, беготня.

Окружили тут меня.

«Кто такой? Зачем? Откеда?»

Слово за слово – беседа.

Говорят такое вслух,

Что захватывает дух!

Как обнюхал я весь Смольный,

Вижу: вот где дух-то вольный!

Вот где волю нам куют,

Бьют, – промашки не дают.

Вот, подумал я, откуда

Ожидать нам надо чуда, –

Чуда, бунта – все равно:

Бунтовать бы нам давно!

«Ну, пора и возвращаться».

Стал со Смольным я прощаться.

Отдал низкий всем поклон:

«Вы наш истинный заслон,

Дай господь вам всем успеха.

Никакая нам помеха

С вами, братцы, не страшна.

Как деревня ни темна, –

Мужичок душою чует,

Кто болезнь его врачует,

Кто спасает бедняков

От ярма и от оков.

Все за вас мы, братцы, станем,

Всей землей за вас потянем –

Назначайте только час,

А уж мы поддержим вас.

Просвещайте нашу братью!»

Дали тут мне лист с печатью.

С этим, стало быть, листом

Разыщу в Москве я дом.

Там, как этот лист получат,

То меня всему научат,

Всем, чем надо, наградят,

Связь с деревней учредят»

Дальше шло, как по заказу.

Дом в Москве сыскал я сразу.

Приютили там меня,

Вроде всё – своя родня,

И родня, сказать не в шутку!

Увидал я тут Машутку,

Что служила у попа.

Девка очень неглупа.

Не видал бы – не поверил.

Так и сяк умом я мерил

И вникал в ее слова.

Вот какая голова!

Кто приходит, всех расспросит,

Что-то в книжечку заносит,

Держит речи полчаса.

Ну, ей-богу, чудеса!

Ходит много к ней наhода

Чуть не с каждого завода.

Дел партийных – миллион,

То ж Москва – большой район,

Пай свой членский вносят в кассу,

Разговор ведут про «массу»,

Про рабочие «низы»

И «предчувствие грозы».

Мне не очень-то понятно,

Слушать все-таки приятно.

Ай да Маша, погляди:

Хоть в сенат ее сади!

Прямо диву я давался,

Слушал, девкой любовался.

Под конец всего спросил:

«Вот-де, я не раскусил, –

Хоть кой-что смекаю смутно, –

Почему ежеминутно

Ты бранишь меньшевиков?

Это ж всё народ каков?

Не под стать ли он, к примеру,

Толстозадому эсеру?..»

«Как сказать, голубчик Тит?

У эсеров аппетит

Самый зверский. Их повадка –

Сладко петь насчет „порядка“.

С ними шли всегда мы врозь.

Видно сразу их насквозь, –

Им подай такой „порядок“,

Чтобы волк был сыт и гладок,

А покорная овца

Покорялась без конца.

Лишь одно ей обеспечить,

Зря ее чтоб не калечить,

Стричь иль резать – по нужде,

А не так – в слепой вражде:

Съел – одну, испортил – сотню,

Нагрешил – ив подворотню!

Дай ей жить иль душу вон,

Но чтоб был на все закон!»

«Так. Закон. Оно сподручно

Драть не оптом, так поштучно.

Тож, сказать, не дураки.

Ну, а как меньшевики?»

«Меньшевик – иное дело,

Он орудует умело:

Ловкий плут и стрекулист,

Но – марксист! Социалист!

Хоть он Маркса так толкует,

Так его раскритикует,

Так ему. урежет рост, –

Остается только хвост;

Суть, душа вся исчезает,

А наружу вылезает

Лишь ободранный скелет.

Дескать, так – чрез сотню лет

Или две, а то и боле,

Можно речь вести о воле,

О земле и всем ином.

Маркс, великий эконом,

Доказал-де очень ясно,

Что напрасно и опасно

Нам заскакивать вперед:

Все придет, мол, в свой черед!

Богачи пусть богатеют,

А рабочие – потеют,

Чахнут, падают и мрут.

Капиталу нужен труд,

Скорбь, нужда, болезни, муки,

Продающиеся руки.

Но что этот, мол, разбой

Прекратится сам собой.

Дескать, час такой настанет,

Люд рабочий весь воспрянет,

Всю механику поймет,

И… без бою все возьмет,

Получай-ка плод готовый:

Вот тебе порядок новый!

Соскребай последний струп!

Старый строй – холодный труп:

Жил и помер в полном чине

По естественной причине!

Отжил свой законный срок.

Ну, какой отсель урок?»

«Шутишь, Маша, ты, наверно! –

Отвечал я так, примерно. –

Ждать, чтоб этот капитал,

Как пельмени, нас глотал

До своей до самой смерти, –

Пусть его глотают черти!

Это что ж? На новый лад

Речь попов про рай и ад,

Песня та ж выходит снова:

Ждать пришествия Христова!

Будет с нас, пожалуй, ждать.

Можно проще рассуждать, –

И задержка, мыслю, в малом! –

Можно с этим Капиталом

Дело круче повернуть:

В бок ножом его пырнуть!

Чай, побольше будет прока,

Коль подохнет он до срока!

Пусть поплачет кто по нем,

Мы-то как зато вздохнем!»

Долго Маша хохотала,

За живот себя хватала.

Все смеялись вместе с ней:

   «Верно, Тит! Чего ясней!»

   «В бок ножом, и вся недолга!»

   «Вот она, родная Волга!»

Кто-то даже так вскипел, –

«Стеньку Разина» запел!

Дали тут мне книг три пуда.

Маша…

        «Дрянь она! Паскуда! –

Рявкнул Пров на всю избу. –

Вот уж я ее сгребу!

Попадись она мне здеся!»

И, поклона не отвеся,

Взором злым окинув всех,

Пров Кузьмич под общий смех,

Обложивши всех забор но,

Из избы ушел проворно:

«Ладно, дуй вас всех горой!

Вам покажут новый строй!»

Миновав родную хату,

Пров зашел к отцу Ипату:

«Ну, готовься-ка, отец,

Скоро нам с тобой конец.

Мил не будет свет нам белый…»

Поп глядел, как очумелый;

«Что стряслося, говори?»

«То! Под боком бунтари!

Тит приехал из столицы,

Прет, добро бы небылицы, –

Небылицы – ерунда! –

Нет, все правда, вот беда:

Говорит, подлец, такое…

Дня нельзя провесть в покое:

Жди несчастья каждый час.

Вот он, бабушкин-то квас!

Вздулся, пенится и бродит.

Ох, отец, беда приходит,

Настоящая беда:

Не спасешься никуда!

Слушай, батя, по порядку».

Поп, воззрившись на «лампадку»

(Не с елеем, а с винцом),

Слушал с горестным лицом,

Сокрушался, ужасался

И к «лампадке» прикасался.

Пров Кузьмич не отставал:

Доливал и выпивал.

Горевали долго оба.

Овладела батей злоба,

Стал косичкой поп трясти:

«Знамо, надо донести!»

У буржуев шумный пир, –

   Ну и пир.

Всех повесить, кто за мир! –

   Кто за мир?

Поднялся веселый крик, –

   Ну и крик:

Умер, умер большевик! –

   Большевик?

Со святыми упокой! –

   Упокой?

Шевелит мертвец рукой! –

   Ох, рукой!

Большевик открыл глаза! –

   Ой, глаза!

Неужель опять гроза? –

   Да, гроза!

   Как во славном было городе, во Питере,

Как на славной было улице Суворовской,

Против дому ли того да против Смольного

Как стояла там персона благородная,

Благородная Персона да дородная.

Как прегорько та персона убивалася,

Убивалась, говорила таковы слова:

«Ах, и было ж мною попито-поедено,

На пуховых на перинах да полежано!

Ох, житье мое ты барское, привольное,

Навсегда, мое житье, ты миновалося.

Все богачества мои да все владения,

Нажитые, родовые все и женины,

По рукам пойдут мужицким, по мозолистым,

Беднотою неумытого поделятся.

Ох ты, горюшко мое, ты, горе горькое,

И с чего ты, злое горе, приключилося,

Лиходеем на меня каким ты наслано?

Уж вы, белые палаты, зданье Смольное,

Будь ты, Смольное, навеки трижды проклято!

Чтоб ты в землю без остатку провалилося!

Что пригрело ты смутьяна неуемного,

Главаря всей чернокостной буйной сволочи,

Батраков ли всех лихого обольстителя,

Всей ли жизни моей барской погубителя,

Верховода ли Совета окаянного,

Что Рабочего Совета да Солдатского!

Как пойду я помолюся всем святителям:

Милюкову – Сладкопевцу Дарданельскому,

Церетели и Авксентьеву – угодничкам,

Пред иконою святою, пред Калединской,

Пред Корниловской иконой чудотворною

Я зажгу по две свечи, свечи пудовые:

«Вы, отцы мои, святители-угоднички,

Уж вы сжальтеся над нашей барской участью,

Отведите от нас беды величайшие:

Одолела голытьба нас бесталанная!»

Помолюся – будет чудо – глас услышится:

«Все пойдет по-стародавнему, попрежнему:

Не владеть крестьянам пахотью помещичьей,

Не видать голодной рвани вольной волюшки,

Не бывать вовеки царствию батрацкому!»

О правительстве о новом

Уж обмолвился я словом,

Не касаяся имен,

Кто дурак и кто умен.

Не хотелось, между нами,

Стих марать их именами.

Но, чтоб нити все связать,

Мне придется рассказать

О министре самом главном

И конце его бесславном.

Чтобы дать его портрет –

Добрых слов в запасе нет,

А браниться неуместно.

Полагаю, всем известно,

Что он Керенским звался.

Но откуда он взялся?

От эсеров, вот откуда!

Легковеры ждали чуда:

Адвокат, мол, говорлив,

Говорлив, да не сварлив.

Бывши в Думе депутатом,

Объявлялся демократом,

Значит, станет за народ.

Вышло ж все наоборот.

Не туда он руль направил,

С бедной братией лукавил,

С богачами жил в ладу

И дудил в одну дуду.

Лебезя пред богачами,

Упивался их речами.

Богачи ж – не знал холоп –

Под него вели подкоп.

Телеграмма – трах! – из Ставки:

«Убери-ка ноги с лавки

Да проваливай ко псам!

Подудить хочу я сам!»

Адвокатик, взвывши матом,

С просьбой слезною к солдатам:

«Помогите! Караул!»

Поднялся в казармах гул:

«Шут с тобой! Помочь нетрудно,

Только правишь ты паскудно.

Не исправишься – гляди:

Тож от нас добра не жди!»

Дурака учили мало.

Офицерство не дремало.

Как Корнилов-генерал

Артиллерию сбирал:

«Вы, ребята-ребятушки,

Заряжайте свои пушки

Да начните-ка палить,

Чтоб правительство свалить.

Мне правительство не мило,

Бунтарей не догромило.

Канителить неча зря.

Погуляли без царя!»

Отвечали тут солдаты:

«Вона, брат, махнул куда ты!

Нет, Корнилов-генерал,

Не на глупых ты напал.

Вот, пожалуй-ка в кутузку,

Петля будет на закуску!»

Что же сделал адвокат?

Наплевавши на солдат,

После доброй их подмоги

Обивать, злодей, пороги

К богачам пошел опять.

«Ах, должны же вы понять,

Что для вас я – друг ваш верный,

Ваш слуга нелицемерный

И что вас я под беду

Никогда не подведу.

Черный люд мы успокоим:

Предпарламентик устроим,

Членов так мы подберем,

Чтоб не пахло бунтарем.

Словом, будет – говорильня,

И буфетик, и курильня.

Пусть там малость погалдят:

Этим нам не повредят.

Мы к ним раз-другой заглянем,

Месяц как-нибудь протянем,

Через месяц поглядим:

Хорошо ли мы сидим?!»

Посидели две недели

И тормашкой полетели.

«Коемуждо поделом!»

Вышел сразу перелом.

Люд рабочий да солдаты,

Окружив дворцы-палаты,

Объявили власть свою!

Трудовой народ в бою.

Час назад войска шли мимо,

Видел Ваню я и Клима,

Может быть в последний раз.

Кончен, братцы, мой рассказ.

Будет, нет ли – продолженье?

Как сказать? Идет сраженье.

Не до повести. Спешу.

Жив останусь – допишу.

А погибну? Что ж! Простите.

Хоть могилку навестите.

Там, сложивши три перста,

У соснового креста

Средь высокого бурьяна

Помолитесь за Демьяна.

Жил, грешил, немножко пил,

Смертью грех свой искупил.

В дни октябрьской славной схватки

Мы простилися, ребятки;

Я, готовясь пасть в бою,

Сам оплакал смерть свою.

Есть в том чудо, нет ли чуда,

Но… я жив еще покуда

И, буржуям на беду,

С вами речь опять веду.

   Да, на чем я кончил, кстати?

Пров Кузьмич скулил у бати,

Поминая бабкин квас:

«Жди несчастья каждый час!»

«Жди несчастья». Ненароком

Оказался Пров пророком:

Скоро впрямь стряслась беда,

Вроде «Страшного суда».

В день «Косьмы и Дамиана»

Вышло солнце из тумана,

Сквозь узорное стекло

В церковь луч свой навело.

В церкви уймища народу.

Поп кропило тычет в воду.

Окропивши всех водой,

Батя, бледный и худой,

И приметно спавши с тона,

«Братья! – речь повел с амвона. –

Сообщу вам злую весть:

Дней тому примерно шесть,

К нашей общей всей досаде,

Приключился в Петрограде

Вновь большой переворот:

Большевистский всякий сброд,

Мразь фабричная, матросы,

Словом, всякие отбросы

(Чтоб им, иродам, пропасть!)

Захватили в руки власть.

Первым подлым их декретом

То, что было под запретом

И в веках освящено,

Все как есть отменено.

Все помещичьи именья,

Монастырские владенья

И церковные – равно –

Все теперь уравнено,

Все, по божью попущенью,

Предается расхищенью,

Грабежу и дележу!

Братья! Что я вам скажу?!»

Но… не кончил батя речи.

Кто-то взял попа за плечи

И, тряхнув, промолвил: «Вон!»

Тит взобрался на амвон!..

Тут я, братцы, ставлю точку.

Дайте, братцы, мне отсрочку.

Хоть пишу я и легко,

Но – ушел недалеко:

За околицу – не дале.

Мой рассказ на перевале,

На великой на горе –

«Большевистском Октябре».

Для трудящегося люда

Главный путь идет отсюда.

И по этому пути

Я и думаю идти.

Расскажу открыто, честно

Все, что дальше мне известно

О бедняге-батраке,

Об «Иване-дураке»;

Как и где он лодвизался,

Как – на деле – оказался

Поумней он многих док:

Умостясь на передок,

В руки вожжи взял умело

И уверенно и смело

На неезженном коне

Покатил по целине,

Через степь и лес сосновый,

Через села, города,

Пролагая путь нам новый

В царство Правды и Труда!

   Про «Ивана» сказ народный:

Дескать, он «дурак» природный,

Потому «дурак» большой,

Что с добрейшею душой,

Что за правду прет на плаху,

Что последнюю рубаху

Бедняку отдать готов,

Что, где можно, в сто кнутов

Нечисть всякую утюжит,

Что народу верно служит, –

Не боярам, не царям, –

Что всегда он смел и прям.

   Ой ты, Русь, родное поле,

Если б ты родило боле

Нам подобных «дураков» –

Был бы свет наш не таков:

Меньше было бы разладу,

И любому бы мы гаду,

Силе вражеской любой

Дать могли такой отбой,

Что, проученной нещадно,

Впредь ей было б неповадно

Злую пасть совать туда,

Где была уж ей беда.

   Но иное повелося:

«Умных» много развелося –

Клим умнее, чем Корней,

А Ерема всех умней.

Эх, Ерема, ты, Ерема!

Посидеть ты любишь дома,

Любишь, вылезши на печь,

Повести такую речь:

«То бы можно, это б можно.

Только очень осторожно.

Темный очень мы народ.

Что мы стоим без господ?

То – бурьян, а то – гвоздика.

Мужика ты посади-ка

В Государственный совет:

Выйдет толк какой аль нет?

Править царством – эки бредни!

Дело это – так намедни

Говорил отец Фома –

Не мужицкого ума.

Господа промеж собою

Пусть бы тешились борьбою:

Для кого настал черед,

Тот и власть пускай берет.

Нам-то в спор почто соваться?

(То-бишь, с печкой расставаться!)

Наше дело сторона.

   Птица требует зерна,

Конь – овса, корова – сена,

Ну, а нам какого хрена?

Мы без бар, что без голов:

Натворим таких делов!

Баре знают все науки,

Стало, им и книги в руки.

Бар сумели мы пугнуть,

Да без них нам не шагнуть.

Чем нам с барами кориться,

Надоть барам покориться.

Пусть их – выберут царя;

В этом, правду говоря,

Нет особенной напасти:

Без такой, сякой ли власти

С нами сладить мудрено.

Так не все ли нам равно,

Кто телегу с места сдвинет,

Кто на нас узду накинет

И, зажав нам крепко рты,

С нас начнет снимать порты?

Ну, а может, и не снимет?

Скажем, подати поднимет,

Соль обложит да табак,

Заведет сплошной кабак,

Чтоб деньга текла в столицу,

Но… помещичью землицу,

Что прибрали мы к рукам,

Всю оставит мужикам.

Тот, кто землю нам оставит,

Пусть, как хочет, нами правит.

Нам – землицу! А права…

Это все нам трын-трава!»

   Так судачит дока с докой,

Кум Ерема с кумом Фокой.

Тот, кто думает не так,

Удивительный чудак

Иль дурак, сказать прямее!

Покопайтесь в Еремее:

Он вперед уж ни на шаг!

В нем растет наш новый враг.

У него – назад оглядка.

Он устал от «беспорядка»:

Не дают ему жевать

То, что он успел «урвать»;

Он ушел от буйной голи,

С ней не делит хлеба-соли,

И бунтующий батрак

Для него – «Иван-дурак»!

   Ой вы, братцы, вы, Иваны,

Вы, дырявые карманы,

Непокорные чубы, –

Вы не кончили борьбы!

Далека еще победа,

Потрясите-ка соседа,

Поспрашайте на духу:

Чью хлебает он уху?

Не объелся ли он слишком,

Не мозгует ли умишком,

Как бы, мол, не опоздать –

«Дураков» всех обуздать?

А не время ль вам, ребятки,

Заводить свои порядки,

Чтоб никто потом не смог

Вас согнуть в бараний рог?

   Батраки, сомкнитесь дружно!

Нам спаяться крепче нужно,

Общей силой приналечь,

Чтобы волю уберечь.

   Не сдается наше горе!

Может быть, его мы вскоре,

Став ногой ему на грудь,

И осилим как-нибудь.

Общей силой приналяжем,

С ног собьем и крепко свяжем,

В цепи горе закуем

И повалим в гроб живьем.

   Тешусь, братцы, я не блажью,

Верю я, что силу вражью

Мы сразим. Хотя пока

И трещат у нас бока.

   Горе мы вскормили сами.

Горе крепло не часами:

Пот и кровь спокон веков

Выжимало с бедняков.

Горе чертово могуче –

И могуче и живуче,

Стоголовый злой дракон.

У дракона – свой закон,

И жрецы, и храмы. Словом,

Вы в драконе стоголовом

Обретете с двух шагов

Сразу всех своих врагов.

Горе их в одно спаяло;

Все, на ком оно стояло,

Кем держалося оно,

Нынче спаяны в одно;

Злой вампир – банкир брюхатый,

Изувер – монах патлатый,

Поп – мошенник продувной,

Губернатор отставной,

Генерал, лишенный чина,

Разорившийся купчина,

Враль – продажная строка,

Содержатель кабака,

Услужающий молодчик,

Фабрикант, горнозаводчик,

Все, кто шлепнул сверху вниз,

Всякий барский блюдолиз,

Музыкант, артист свободный,

Адвокат и доктор модный,

Шулер, маклер, интендант,

Инженер, судейский франт,

Канцелярский воротила,

Промотавшийся кутила,

Золотушный князь, барон, –

Прут на нас со всех сторон!

Это всё – шмара людская,

Тля обжорно-плутовская.

Много этой гнусной тли

Мы на нет теперь свели.

Тля бессильна, но задорна

И на пакости проворна,

А все пакости ее:

Оголтелое вранье

В бойкой уличной газетке,

Там же – шпилька в злой заметке;

Темный слух из уст в уста

Где-нибудь среди хвоста

У лавчонки, у торговки,

У трамвайной остановки.

Коль объявится порой

У трусливой тли «герой»,

То – у тли такое свойство! –

В том все тлиное геройство:

Чтобы ей не пропадать,

Лучше родину продать

Интервенту-иноземцу,

Все равно, японцу, немцу.

Чтоб исправить свой конфуз,

С чертом хоть вступить в союз

Тля геройская готова,

Только б власть вернуть ей снова,

Только б кто-то ей помог

Нас согнуть в бараний рот.

Тля «геройски» рвется к бою,

Чуя силу за собою,

Силу, знамо, не свою.

Нынче тля в родном краю

Замелькала суетливо:

Сколотить спешит ретиво

Для себя оплот иной,

Чтоб идти на нас войной.

С кем же злая тля связалась?

Чья утроба тут сказалась?

Кто для тли теперь оплот?

   – Деревенский живоглот!

Мироед – не только старый,

Старый – зол, но самый ярый,

Настоящий лютый змей,

Это кум наш Еремей.

Он оперился недавно,

Он успел пограбить славно.

Грабил – тут же с рук сбывал

Да карманы набивал.

Что имел Ерема ране?

Мышь издохшую в чулане,

Веник сломанный в избе

И добра, что на себе.

Нынче – выбился он в люди:

У жены, что ведра, груди,

Шаль-китайка на плечах,

Огонек живой в очах;

Кум – вошел приметно в тело,

Ходит твердо, смотрит смело,

Как появится на сход –

Кулакам всем коновод.

Уж бедняк ему не пара:

«Моего не трожь амбара!»

А в амбаре у него

Понапрятано всего!

Ой вы, братцы, тетки, дяди,

Я писал не шутки ради,

Не для смеху, не для слез.

Потолкуемте всерьез:

Где болит? На что мы ропщем?

На совете нашем общем,

Ум прибавивши к уму,

Подберемся кой к нему,

Подберемся, разберемся,

Друг на друга обопремся,

Словим горе в перемет

И посмотрим – чья возьмет!

Горе ль нам порвет все снасти,

Мы ль в его широкой пасти,

Люд рабочий, батраки,

Все повыкрошим клыки?!