Том 1. Стихотворения, 1908-1917

В родных полях вечерний тихий звон, –

Я так любил ему внимать когда-то

В час, как лучи весеннего заката

Позолотят далекий небосклон.

Милей теперь мне гулкий рев, и стон,

И мощный зов тревожного набата:

Как трубный звук в опасный бой – солдата,

Зовет меня на гордый подвиг он.

Средь суеты, средь пошлости вседневной

Я жду, когда, как приговор судьбы,

Как вешний гром, торжественный и гневный,

В возмездья час, в час роковой борьбы,

Над родиной истерзанной и бедной

Раскатится набата голос медный.

Ночной порой, когда луна

Взойдет над темными лесами,

Внимай: родная сторона

Полна живыми голосами.

Но, зачарованный волной

Ночных напевов и созвучий,

Прильни к груди земли родной,

Услышишь ты с тоскою жгучей:

Среди лесов, среди степей,

Под небом хмурым и холодным,

Не умолкает звон цепей

В ответ стенаниям народным.

Тщетно рвется мысль из рокового круга.

В непроглядной тьме смешались все пути:

Тайного врага не отличить от друга…

И стоять нельзя, и некуда идти…

Здесь – навис обрыв, а там – развалин груда;

Здесь – зияет ров, а там – торчит стена.

В стане вражьих сил – ликующий Иуда:

Страшный торг свершен, и кровь оценена.

Братья, песнь моя повита злой печалью,

Братья, голос мой – души скорбящей стон, –

В жуткой тишине над беспросветной далью,

Ободряя вас, пусть пронесется он.

Братья, не страшна ни злоба, ни измена,

Если в вас огонь отваги не потух:

Тот непобедим и не узнает плена,

Чей в тяжелый час не дрогнул гордый дух.

Порой мне кажется, что я схожу с ума,

Что разорвется грудь от непосильной муки.

Томлюсь в тоске, ломаю гневно руки,

Скорблю, но скорбь моя – нема!

   Сегодня, как вчера, – одни и те же вести:

Насилий новых ряд, а всех – уже не счесть!

Врагом, ликующим в порыве дикой мести,

Все попрано – закон, свобода, совесть, честь!

Ты хочешь закричать: «Довольно же, довольно!

Остановитесь же, злодеи, палачи!»

Но кто-то горло сжал тебе и давит больно:

     «Молчи!»

Не стало пламенных бойцов; над их гробами

Не скоро прошумит призывный клич борьбы.

Постыдно-жалкими, трусливыми рабами

     Остались прежние рабы.

Нет, не для них прошла волна борьбы великой;

Горели не для них священные огни!

Толпой испуганной, бессмысленной, безликой

В ярмо привычное, покорны воле дикой,

Послушные кнуту, впряглися вновь они.

Но, мнится, где-то есть высокие стремленья.

Не все отравлено позором униженья!

Ростки могучие здоровое зерно

Готово дать и ждет – лишь только ждет – мгновенья.

Былого с будущим скрепляя прочно звенья,

        Куется новое звено.

      Однажды в лавке антиквара

      Средь прочего товара

   Заброшенный, забытый инвалид –

Шпажонка ржавая, убогая на вид,

   Хвалилась пред другою шпагой

   Своею честью и отвагой:

   «В алмазах, в золоте, в чеканном серебре,

   В ножнах из вылощенной кожи

Висела гордо я на вышитом бедре

      Не одного вельможи.

      За чью я не боролась честь?

      Каких не добивалась целей?

      И не припомнить и не счесть

      Моих триумфов и дуэлей.

Случалось, справиться с врагом я не могла

      Путем прямым… Ну что ж? Не скрою:

         Борьбу решал порою

         Удар из-за угла.

      Изведав крови благородной,

Нашла я после вкус в крови простонародной.

Вот, подлинно, где был кровавый пир.

      Как не сказать судьбе спасибо?

В те времена едва где-либо

      Поднимет ропот сельский мир,

Готов был скорый суд для обнаглевшей черни.

      Без лишних слов и без прикрас:

         Справляла я тогда не раз

   Кровавые обедни и вечерни.

   – Вой, подлый род, стенай, реви!

Не шутки шутим мы и не играем в прятки! –

      Купалась я тогда в крови

         От острия до рукоятки!

      Нам сердце закаляет гнев:

            Остервенев,

Без всякой жалости я буйный сброд колола,

            Колола…»

            «Эк, замолола!

Опомнись, матушка. Ей-ей, ты мелешь вздор! –

            Ввязался тут со шпагой в спор

               Топор. –

   Нашла хвалиться чем старуха:

   Рядилась в золото, в шелка,

Походом шла на мужика…

         Ох, баба, баба-говоруха!

В одной тебе еще беда б невелика,

Да шла-то ведь в поход ты, чай, не без полка.

Вовек мужицкого тебе б не видеть брюха,

         Когда б не эта рюха,

Слуга твой верный – штык, сосед твой по стене.

Вот с кем потолковать хотелося бы мне.

Все – непутевый – он деревню, так бездолит:

Ему – кто подвернись, хотя бы мать, отец,

            Приказано – конец:

            Знай, колет!

А только, милая, все это до поры.

   Дождемся мы венечной свалки.

   Куются где-то топоры

         Иной закалки.

         Слышь? Топоры, не палки.

Эх, в тапоры я саж, чай, здесь не улежу!

   Смекай-ка, что я доложу, –

   Тебе, дворянке, не в угоду:

   Не только топора, что на колоду!

Ему крестьянский люд обязан всем добром,

И – коль на то пошло, – скажу: лишь топором

   Себе добудет он и счастье и свободу!»

      Писал я басню не вчера:

      Лет пять назад, коли не боле,

Про «верный штык» теперь уж песенка стара.

Штык шпаге изменил – и весь народ на воле.

– Штык! Обошлось без топора.

                  Ура! –

И кто-то, радуясь такому обороту,

      Спешит собрать за ротой роту

      И, из полка шныряя в полк,

Улестливо шипит: «Возьмите, братцы, в толк:

      Ну можно ль темному народу

      Дать сразу полную свободу?

Нет, надо нам идти испытанным путем,

Взяв буржуазные за образец порядки.

Уж поддержите нас, ребятки,

   А мы порядок наведем!»

И пробуют навесть – не надо быть прилежней.

Авось-де у штыков смекалка так мала,

Что им и невдомек, что ждет их кабала

   Куда почище прежней!

Штыки не гонят прочь улестливых господ.

И тех, кто подлинно болеет за народ,

Нет-нет, да и возьмет раздумье и опаска,

Что радостная быль пройдет, как сон, как сказка:

   Вздохнули малость – и капут, –

Не отбояриться никак от новых пут.

   Пойдет все, дескать, прахом.

Товарищи, скажу, что я подобным страхом

      Не заражен.

Я знаю, «господа» прут сдуру на рожон.

      Скажу открыто:

      Ведь топоры-то,

Они там где-то ждут, они там где-то ждут:

Сполна ль все мужикам дадут? Аль не дадут?

Забыто, дескать, их житье аль не забыто?

Всей музыки конец получится каков?

   И если «господа», к примеру, мужиков

   Землей и волею лишь по губам помажут,

   Так топоры себя покажут!

Вот что пророчу я, хоть я и не пророк.

Пусть смысл пророчества до острой боли жуток,

   Но – время не прошло.

         Когда ж наступит срок,

   Тогда уж будет не до шуток!

Друзья, чтоб не было неясных многоточий,

Прибавлю, что, ведя всю речь про топоры,

Я с умыслом молчал про молоток рабочий.

   Кто ж козыряет… до игры?

И чертыхалися враги и лбы крестили,

Но им ни черт, ни бог не мог помочь в игре,

Когда на них, гремя, наш молот опустили

   Мы в «большевистском Октябре»!