Том 21. Избранные дневники 1847-1894

1861

1/13 апреля. [Веймар. ] Что прошло в эти четыре месяца, трудно записать теперь — Италия, Ницца, Флоренция, Ливурно. Попытка писанья Аксиньи^*. Неаполь. Первое живое впечатление природы и древности — Рим — возвращенье к искусству — Гиер — Париж — сближение с Тургеневым — Лондон — ничего — отвращение к цивилизации. Брюссель — кроткое чувство семейности, письмо о Катеньке к Машеньке. Ейзенах — дорога — мысли о боге и бессмертии. Бог восстановлен — надежда и бессмертие. Первая и вторая ночь в Ейзенахе, крик больного ребенка — часы — лепечут. Веймар — одна девка — Liebes gutes Kind, sie sind irre[63]. Landmann[64] учителя. Tröbst. Герцог.

15 апреля. Иена. Бессонница с вечера. Воспитание и образование не разрешаю, но спокойнее смотрю на германское образование; в 10 на Аполду и пешком приятно и легко в Иену. Стоя жена ерыга, его писанье — ловкая болтовня и дерзкая^*. Ценкер пьяная, грубая скотина, одобряющая палку. Шефер, математик характером — тип. Thibaut u Elkund, Zeiss. И с ним беседа о педагогии. Мы начинаем сначала на новых основаниях. Опять бессонница и беспокойство до часу. Книги Ценкера^* и Стоя. Германия одна выработала педагогию из философии. Реформация философии. Англия, Франция, Америка подражали

16 апреля. (Веймар.) Schullehrerseminar[65]. Прекрасно Rechnen[66] палочками и с переводом в числа — география с порученьями измерения. (Язык нехорошо, с напрасным трудом определения определенного.) Цвецен. Глупейшая школа, доказывающая, до чего доводят учреждения сверху. Теория без практики. Grignon — образец. Пошел пешком. На горе в лесу, упивался природой просто и счастливо. […] Думал дорогой, кидая камешки, и об искусстве. Можно ли целью одной иметь положенья, а не характеры? Кажется, можно, я то и делал, в чем имел успех. Только это не все общая задача, а моя.

17 апреля. Встал в 8. В Kindergarten[67]. Геометрическое рисованье и плетенье пустяки. Законы развития ребенка не уловишь. Они учат наизусть, где только не по-ихнему, а ихнее не поймешь. Рисует палки, а ему смутно представляется круг. И приучить к последовательности нельзя тогда, когда все ново. Последовательность есть сила отрицанья всего не того, чем хочешь быть занят. Бидерман не глуп, но ученый и литератор, которого часть уже сидит в книге его, а не в нем^*. Я, кроме «Детства», еще весь в себе, и потому я так свободно сверху смотрю на них. Потом Трёбст и Келер с его матерью. Увидав ее, я понял, что ответственность я на себя беру, увозя его^*. А у него шея длинная. Нынче я свободнее думаю о его деятельности, ибо школа определилась — переход от практики жизни к теории. Готовое из жизни привести в систему. Во всех науках и особенно в естественных. Ходил гулять в хорошенький Тифорт — с Бек, Трёбстом и Келером. Пустая болтовня. Герцогиня — глупо неловка. «Zauberflöte» — восторг, особенно дуэт^*. Келер, кажется, напрасно.

[9/21 апреля. Берлин. ] 21 апреля. Встал в 5. Всю дорогу здоров и весел. Один vis-à-vis поэт, другой мекленбургский помещик с вещами и перстнем, третий рейнский разгильдяй. Рот. Молодость не всё цветы. Ауербах!!!!!!!!!!^*Прелестнейший человек! Ein Licht mir aufgegangen[68]. Его рассказы о присяжном, о первом впечатлении природы «Versöhnungs Abend’a», о Клаузере, пасторе христианства. Как дух человечества, выше которого нет ничего. Читает стихи восхитительно. О музыке, как pflichtloser Genuss[69]. Поворот, по его мнению, к развращению. Рассказ из «Schatzkästlein»^*. Ему 49 лет, он прям, молод, верущ. Не поэт отрицания.

[12/24 апреля. ] 12 апреля. Граница^*. Здоров, весел, впечатление России незаметно.

14/26 апреля. [Петербург. ] Ковалевский, Аксаков. Мне легче с ними. Толстые хорошо, но немного фальшиво. Обедал у них. Вечером у Анненкова, он нашел, что я умирен.

22 [апреля. Петербург — Москва]. Дорога — Погодин — суета.

25апреля. [Москва. ] У меня Дмитриев, умен и спокоен. Жемчужников несчастен от самолюбия и бездарностью. Дома обедал. Катков настолько ограничен, что как раз годится для публики. Флюс хуже. Зачем-нибудь да это делается.

6 мая. [Ясная Поляна. ] Не писал дней десять. Ехал с m-me Фет, скучал. В Туле Ауэрбахи, Головачев, Воейков для хаоса. Тетенька грустна и постарела, Сережа — хорош во всех отношениях, только празден. Меня назначили мировым посредником, я принял^*. Поехал в Тулу, много болтал и начинаю гордиться и потому глуп. Марков отказался от соредакторства в журнале^*. И вообще мысль журнала слабеет. В Пирогове хаос, и с Сережей ничего не сделал. Забыл день у Берсов приятный, но на Лизе не смею жениться^*.

Завтра с утра «Поликушка» и читать положения^*. Вечером приготовить программу школы и лекцию.

7 мая. С мужиками почитал положенья и больше ничего. Лень обхватывает меня. Ермил вздохнул: господи, помилуй! Иван Деев: тайную полицию. Немец напрасно. Лошади противно.

8 мая. До 12-ти приготовлял историческую лекцию. Читал и записывал ее до обеда, после обеда проехался. Втянулся в хозяйственный гнев. Опять школа прекрасно и дома два часа праздно.

9 мая. У обедни, пригласил священника читать. Их объяснение обрядов еще глупее, чем то, которое дает им священник. Господа из гимназии. Совещание. Я их пригласил в журнал. Совещание с мужиками. Макарыч, грубое выражение их мысли. Расстался дружески.

10 мая. Сережа, разговор о разделе. Лекция физики превосходная.

11 мая. Лекция историческая хороша, но мне нездоровилось. Поехал в Тулу. Договорились до того, что книжки научные невозможны.

12 мая. Подал прошение о школе^*. Я — приходский учитель. Гимнастикой замучал. Славные лекции в саду. Приехал домой и забирает писать «Казака». […]

13 мая. Встал рано, нездоровилось. Урок словесности, который не записал, и больше ничего.

25 июня. Замечательная ссора с Тургеневым; окончательная — он подлец совершенный, но я думаю, что со временем не выдержу и прощу его^*. Посредничество дало мало матерьялов, а поссорило меня со всеми помещиками окончательно и расстроило здоровье, кажется, тоже окончательно. В школе идет порядок, но, боюсь, безжизненный. Я не хожу от болезни. Написал программу^*.

22 сентября. Москва. Я в Москве. О Тургеневе справедливо. Я уже хотел и почему-то не написал ему письма, в котором хотел просить прощения. Дела очень много впереди. Я держусь за него. Лиза Берс искушает меня; но это не будет. Один расчет недостаточен, а чувства нет.

23 сентября. Написал письмо Тургеневу^*. Был у Рачинского. Застал сборище молодых профессоров. «Мы, умные, тоже, мол, можем просто веселиться». Чичерин гордится, чему я очень рад. Перечел письмо ему^*. Лучше, что не послал. Пикулин будет смотреть нынче. Не ужинаю и почти здоров. Чахотка есть, но я к ней привыкаю^*. Скучаю, что слишком ограничен мой кружок. Нет ли там ее — там, где меня нет.

[8] октября. Ясная Поляна. Вчера получил письмо от Тургенева, в котором он обвиняет меня в том, что я рассказываю, что он трус, и распространяю копии с письма моего^*. Написал ему, что это вздор, и послал сверх того письмо: вы называете мой поступок бесчестным, вы прежде хотели мне дать в рожу, а я считаю себя виноватым, прошу извинения и от вызова отказываюсь^*.

У меня два студента, школа идет хуже. Я начинаю разочаровываться в журнале.

28 октября. Дела по школам и посредничеству идут хорошо, по журналу не начинались. Писать хочется. Вчера открыл третью школу, которая не пойдет. Написал Чичерину о студентах.

5 ноября. Был в церкви с певчими. Учителя плохи. Алексей Иванович глуп. Александр Павлович нравственно нездоров. Иван Ильич надежнее всех. С старостой поссорился, дневник ясенский хорошо начал писать^*. Помешали гимназисты. Плебейское негодование Чернова на Ауэрбаха. У учителей какие-то противные тайны. Ежели это бабы, то хорошо. Эксперименты Келера — интересны и хороши. Он мил и полезный малый. Мне хорошо и пишется. Не знаю, что будет завтра. Общее ли это хорошее настроение по времени, или только правильность переработки желчи.

6 ноября. С утра писал дневник, порядочно. Матерьяла бездна. В школе занимался, анализ — ощупыванье.

Петр Васильевич пьянствовал. Гимнастика. Прочел Перевлесского^* — не то. После обеда напрасно пел. Вечером писанье не шло. Работается еще — что дальше будет.