Том 3. Собачье сердце

Акафист нашему качеству

Вот именно. Я давно уже собираюсь заговорить. И именно полным голосом.

В самом деле, я, правда, не изобретал тепловоза профессора Ломоносова и не принимал у гроссмейстера Капабланки ничью под гром аплодисментов восхищенных комсомольцев в Бассейном зале Дома союзов. Я человек форменно маленький, но, тем не менее, я имею право ходить в носках за свои трудовые деньги.

Ведь носки, в конце концов, не рысаки в яблоках и не бриллиантовые кольца. Носки — предмет первой необходимости…

Но прежде чем говорить о носках, я расскажу про шубу на белкином меху. Шуба еще важнее носков.

Получив ордер на 210 рублей по рабочему кредиту, я двинулся в государственный магазин.

Перед тем как двинуться, я имел разговор со своим товарищем, человеком чрезвычайной опытности, каковой человек был с ног до головы одет в сомнительные предметы, приобретенные по рабочему кредиту. Он (человек) сказал мне так:

— А… ордерок. Ну, будешь ты несчастным человеком. Во всяком случае, я тебя научу: когда придешь в магазин, ты не показывай ордера, а выбери сначала вещь. Пусть они тебя примут за буржуя, а потом ордер и вынешь. Вот увидишь, что будет…

«Странно… странно…» — подумал я и явился в магазин.

— Позвольте мне самую лучшую шубу, какая у вас есть. Самую дорогую, самую теплую, самую красивую и самую элегантную. Я хочу носить хорошую шубу, — так сказал я буржуазным голосом.

После этих слов с молодым человеком, стоящим у вешалок, на которых виднелась бездна шуб, сделался припадок.

Во-первых, он, как белка, взобрался куда-то наверх и потом прикатился обратно. Затем нырнул за какую-то таинственную занавеску и выпорхнул с шубой в руках.

— Прочная ли эта шуба? — спросил я, любуясь на себя в зеркало в голубой раме.

На это молодой человек ответил так:

— За внуков ваших я не ручаюсь, но сын ваш будет венчаться в этой шубе.

— Сколько она стоит?

— По теперешним временам ей нет цены, — ответил, обворожительно улыбаясь, этот бандит из магазина, — но мы из любви к человечеству и чтобы рекламировать качество нашей фирмы, продадим ее за 205 рублей. Миль пардон… Я сниму с вас пушинку.

— Я беру ее. Вот вам ордер, — сказал я, — а на остающиеся пять рублей позвольте мне три пары кальсон и полтинник сдачи. Я по рабочему кредиту.

Ах, жаль, что нельзя было сфотографировать этого преступника во время моих слов. Нижняя челюсть его легла на его галстух… Он сделал такое движение, как будто собирался отнять у меня шубу, но было поздно. И в шубе и с кальсонами я ушел из госмагазина.

Это было в ноябре. А через 4 (четыре) месяца — в марте я пришел по делу в один дом и услышал шепот девочки:

— Мама… Там к папе какой-то оборванный пришел. «Так оборванный. Как это так — оборванный. Я — оборванный. 205 рублей».

Я бросился к зеркалу, и в марте повисла моя челюсть. В углах карманов были трещины, все петли лохматились. Барашек на воротнике треснул в трех местах, локти лоснились, швы белели. А проклятая госбелка, вследствие неизвестной мне болезни, облысела в двух местах. В остальных же местах ее мех стал похож на театральный старческий парик.

За белку я плачу до сих пор. Каждый месяц.

Ботинки я купил в прошлом мае. 12-го числа. А четырнадцатого того же мая, проходя мимо Николая Васильевича Гоголя, сидящего на Арбате, услышал шарканье. Подняв правую ногу, я убедился, что правый ботинок раскрыл пасть. Из нее вывалился лоскут газеты.

— Что же это такое, глубокоуважаемый Николай Васильевич? — спросил я. — Что это такое, в самом деле? Ведь позавчера это были блистательные ботинки без каких бы то ни было признаков болезни?

Но Гоголь был безмолвен и печален на своем постаменте.

За ботинки я отдал 35 рублей.

Подвязки дамские под названием «Ле жартьер», — за 4 с полтиной, и они рассыпались через две недели.

Галоши прослужили два с половиной месяца, а с наступлением мокрой погоды служить отказались. Очевидно, это галоши, приспособленные только к сухости. И пока они стояли в передней — были ничего… галоши как галоши. Но лишь только хлынули вешние воды, они заболели и кончились.

И я заболел гриппом.

Но ведь, кажется, хотел сказать о носках. Нет, Не буду я о носках говорить ничего, чтобы не получить дополнение к гриппу еще развитие желчи. Не буду.

Достаточно. В углу висит белка. Я ее, лысой дряни, — кредитный раб. В шкафу брюки, блестящие на том же месте, где, при сидении, они соприкасались со стулом, на гвозде галстух с бахромой, на столе венские сосиски. На постели моя жена, откушавшая венских сосисков, а после них Иноземцевых капель… Довольно.

Пора, пора нам заговорить полным голосом о качестве нашей продукции.