Том 4. Часть 2. Голливуд. Конец немого кино, 1919-1929

Глава L ГОЛЛИВУД

Между 1919 и 1927 годами Голливуд, поселок в большом пригороде Лос-Анджелеса, неизвестный миру еще в начале 20-х годов, приобрел всемирную славу и стал в глазах всех людей столицей американского кино.

Три даты, три социальных события как бы отмечают этапы этой эволюции: 1915 год — «Трайэнгл», 1919 год — «Юнайтед артистс», 1924 год — «МГМ». «Трайэнгл»[33] представляли три кинодеятеля, три крупных режиссера — Гриффит, Томас Инс, Мак Сеннетт. «Юнайтед артистс» — Мэри Пикфорд, Дуглас Фэрбэнкс и Чарлз Чаплин, к которым позже присоединился Гриффит. «МГМ» состояла из «Метро» Лоева, владельца мощной сети кинотеатров, «Голдуин пикчер корпорэйшн», из которой ушли ее создатели, продюсеры Сэмюэл Голдфиш и Эдгар Селуин. Последнее «М» принадлежало Луису Б. Майеру («радже Голливуда»), самому могущественному из продюсеров, правой рукой которого был Ирвин С. Тальберг. Каждую из этих мощных компаний финансировала одна из финансовых империй с Уолл-стрит. За прошедшие десять лет американские финансисты делали ставку сначала на режиссеров, затем на кинозвезд, пока не остановили свой выбор на продюсерах, которым передали всю полноту власти над кинорежиссерами и кинозвездами.

Деллюк, который открыл для себя кино в фильмах американцев Инса и Гриффита, отметил эту эволюцию. В своей последней теоретической статье, опубликованной незадолго до его смерти в «Ле монд нуво» (сентябрь 1922 года), он писал:

«Американское кино свернуло с прежнего пути. Каждый новый фильм, сколь бы удивителен он ни был, обязательно вызывает в нас разочарование, и не столько из-за его недостатков, сколько из-за явно ощутимой воли направить его к цели, которая не имеет ничего общего с истинными целями кино.

Почему же американцы отбросили великолепные принципы Томаса Инса и первых произведений Гриффита? Почему их соблазнила светская рухлядь, чрезмерная и рассчитанная на детское восприятие роскошь, погоня за ритмом вместо поиска красивой и точной детали? <…>

Доходы от кинематографа, виртуозность первых биржевых игроков… вызвали головокружение, фатальное для всех заокеанских предприятий, которые либо образуют трест, либо кончают крахом. Финансовая лихорадка заразила кино, выдвинув его сначала в первые ряды крупнейших предприятий мира, а затем поставив на край глубочайшей пропасти… Самым удобным и опасным оружием оказалась роскошь.

Мало сделать интересный и хорошо сыгранный фильм. Мало использовать всемирно известную кинозвезду, великого кинорежиссера и популярный сценарий. Оказывается, фильм должен стоить 500 тысяч долларов. Пятьсот тысяч долларов, заявляет конкурент, погодите, а мой обойдется в миллион… Увы, а нас интересуют только фильмы…

<…> Американцев вдруг охватил стыд за собственные сценарии о дикарях, за пустынные пейзажи, за затянутых в кожу мужчин и за «салунных» девушек, — они вознеслись и принялись произносить проповеди, они понастроили деревень а-ля Жорж Санд и светских салонов а-ля Дюма-сын, переделанных Жоржем Батайем. Печально…»

Деллюк видел причину подобного упадка не только в деньгах, но и во влиянии Европы, поскольку сожалел, что некогда подлинно американское кино обратилось к «бульварному» репертуару Парижа, Лондона, Вены, Берлина… А ведь космополитизм только начинал развиваться к моменту смерти Деллюка.

Почти в то же время вышла небольшая книга «Что не ладится в кино?» одного из редких американских независимых критиков той эпохи Тамара Лэйна. Автор задавал вопрос уже названием книги и давал на него следующий ответ:

«В нашем немом виде искусства нет ни филантропов, ни мучеников, ни жертвующих собой талантов, ни артистов, ни руководителей. Есть лишь деловые люди. И деньги, только деньги, деньги, деньги! Нет даже видимости вдохновения, которое мы чувствуем у тружеников других видов искусства. Никому в голову не приходит мысль пожертвовать хоть грошом, хоть секундой своего времени ради малейшего прогресса кино…

<…> Кино — искусство без художников. Людей, принесших себя в жертву делу кино, можно перечесть по пальцам… Увы, мы видим не артистов, а бизнесменов в погоне за всемогущим долларом. И более других следует осуждать Сесиля Б. де Милля, Гриффита, Рэкса Ингрэма, балованных детей успеха, которые обладают способностями, возможностями и средствами для создания хороших фильмов, но частенько выпускают посредственные ленты, вроде «Сироток бури», «Пленника Зенды» и «Убийства» [34], потому что на них можно заработать.

Можно простить прочих мелких режиссеров, которые время от времени со страстью пытаются создать какой-нибудь «программный фильм», если результаты не соответствуют их усилиям. Но люди, о которых мы только что упомянули, должны стыдиться самих себя — они даже не стараются быть художниками, а выступают в роли обычных коммерсантов, вроде уличных торговцев рыбой. Вина лежит и на великих кинозвездах… Становится стыдно за кинематограф, когда видишь, что те, кто заработал целые состояния в киноиндустрии, отказываются потратить или потерять малую толику денег на что-нибудь стоящее…

Режиссер — балованное дитя и любимчик мира кино, но обычно его репутация состоит из 80 процентов блефа и 20 процентов истинных качеств. <…> Для подобного постановщика вся режиссура сводится к простому произношению слов. Судите сами. Автор сочиняет историю, продюсер ее покупает, сценарист пишет сценарий, то есть разрабатывает действие в деталях, художник рисует декорации, оператор занимается съемкой и освещением с помощью главного осветителя.

<…> Остается спросить: «А что же делает режиссер?» Режиссер? Он садится в свое режиссерское кресло, когда все готово, и руководит. Чаще всего он ничего не смыслит ни в освещении, ни в красоте декораций, не знает, что такое угол съемки или специальный эффект.

В его обязанности входит чтение рабочего сценария актерам, которые будут играть по собственному разумению, в то время как оператор постарается все заснять с помощью доступных ему средств. <…> Мало кто из постановщиков достоин звания режиссера» [35].

Отповедь Тамара Лэйна звучала слишком резко в отношении Гриффита, который даже на закате карьеры не отказался ни от борьбы, ни от мученичества. Но не следует забывать, что режиссеры были такими же служащими с еженедельной оплатой труда, как электрики, операторы и техники. Используя негласную угрозу разрыва контракта, продюсеры лишили режиссеров большинства их прерогатив, то есть возможности выбирать сюжет, набирать актеров, техников, разрабатывать сценарий, заниматься монтажом фильма, контролировать создание декораций и костюмов и т. д.

Таким образом, продюсер стал лицом, на которое ложилась вся ответственность за художественный успех или провал произведения. Его основной заботой была продуктивность — административный совет судил о его ценности по проценту доходов. Его путеводной звездой стал кассовый сейф. К мнению независимой критики никто не прислушивался. К тому же в то время она в США практически прекратила свое существование.

В 1922 году в Голливуде (и его окрестностях) располагалась 91 студия. 43 студии размещались в Нью-Йорке, но работа на них практически прекратилась. В то время переезд из одного города в другой по железной дороге требовал восемь-десять дней, и киноработники, находившиеся в Южной Калифорнии, оказывались в относительной изоляции от остального мира. Лос-Анджелес и его пригороды достигали размеров целого французского департамента. В Голливуде действовали две или три дюжины мелких предприятий, «Метро», «Фэймэс плейерс-Ласки» («Парамаунт»), «Робертсон Коул». В Калвер Сити находились студии «Голдуин» и построенные еще в 10-х годах студии Томаса Инса. В 1915 году за Санта Моникой Карл Леммле заложил на нескольких сотнях гектаров свой «Юнивэрсл Сити». А вокруг Лос-Анджелеса выросла сотня незначительных студий, имевших иногда лишь съемочную площадку под открытым небом.

Так «никелевая» лихорадка начала века породила золотую (а вернее, — «целлулоидную») лихорадку в Калифорнии, и, как в Сан-Франциско после 1850 года, под Лос-Анджелесом после 1920 года вырос новый город-спутник. Вблизи Голливуд выглядел куда менее соблазнительным, чем можно было думать. Робер Флоре констатировал, что в городе имелось всего три кинотеатра на одной авеню длиной 15 километров. Он описывал жизнь столицы Филмленда в следующих выражениях: «Спать ложатся рано, поскольку всем ремесленникам немого кино приходится вставать с раннего утра и спешить на работу. После одиннадцати часов вечера Холливуд-булвар совершенно пустеет, если только в этот день нет матча по боксу. На маленьких улочках городка часто происходят вооруженные ограбления… Ночной Голливуд производит удручающее впечатление… Кинозвезды дают приемы на своих виллах или уезжают в Лос-Анджелес, в великолепный отель «Амбассадор» или в «Сансет инн»…»

Город показался более соблазнительным спустя четыре года романисту Валентину Мандельштамму, который так писал о нем:

«Голливуд — громадный искусственный парк, где разбросаны виллы, обрамленные петляющими авеню, вдоль них торчат пальмы с рыжеватыми чешуйчатыми стволами. Главный бульвар с его билдингами и магазинами пересекает весь Голливуд и связывает его с городом (Лос-Анджелесом).

К северу высятся голые холмы (Санта-Моника. — Ж. С.), последние отроги Скалистых гор, где начинаются дикие каньоны… Оттуда открываются великолепные виды… Кажется, тебя перенесли на сотни лье от цивилизации, но вдруг на скале появляется яркий рекламный щит: «Здесь продается земля для застройки»…

Под вечнозеленой сенью голливудской растительности прячутся великолепные резиденции кинозвезд. В городке живет 60 тысяч человек, принимающих участие в создании фильмов, поскольку кроме режиссеров и актеров нужны ассистенты, операторы, электрики, художники, столяры и прочие ремесленники, штаб сценаристов, когорта чиновников и легион статистов…

Голливуд — город студий… Кроме павильонов и постоянных конструкций они владеют целыми гектарами, г^де громоздятся декорации — дворцы, исторические замки, вокзальные платформы, модели пароходов, мексиканских патио, японских парков, улиц деревень и городков… Гигантские склады забиты реквизитом. Имеются мастерские столяров, краснодеревщиков, кузнецов, механиков, маляров, а также машины по производству дыма, дождя, ветра и даже землетрясений…» [36]

Крупные фирмы располагали собственными лабораториями по проявке и размножению фильмов. Но костюмы брались напрокат у специализированной фирмы «Вестерн костьюм», которая могла предоставить одежды любой эпохи даже для нескольких тысяч статистов при съемке больших исторических картин.

В 1927–1928 годах, с появлением звукового кино, город начал преображаться. Сид Граумэн, владевший в Лос-Анджелесе кинотеатрами «Граумэн тиэтер» и «Эрэбиэн тиэтер», построил в Голливуде кинотеатр «Граумэн чайниз тиэтер», здание в псевдокитайском стиле. Его открыли в 1927 году торжественным представлением картины С. де Милля «Десять заповедей», и с тех пор вот уже полвека в нем дают с большой помпой «мировые премьеры» американских супербоевиков.

В том же году в Голливуде открылось несколько крупных ресторанов — «Монмартр», «Мюссо», «Генри», основанный Генри Бергмэном, верным помощником Чаплина. С. Менье-Сюркуф описывал центральную артерию города (где вовсю шла спекуляция недвижимостью) в том виде, как она выглядела в 1928 году:

«Там и сям высятся массивные пятнадцатиэтажные громады. Это банки «Гэрэнти билдинг», «Секьюрити бэнк», «Тафт билдинг» и здание «Базаар дайел». По ним видно, каким станет Голливуд через несколько лет, когда американский строительный гений сделает из него стандартный город небоскребов… Дома строятся с бешеной скоростью — настоящий потоп, который с успехом перекрывает потери от пожаров…»

Количество студий тоже росло с «бешеной скоростью». Крахи и ликвидации проходили почти незаметными, поскольку тут же создавались и открывались новые фирмы.

Продукция для масс превратилась в массовую продукцию. И Льюис Джекобс, перефразируя Хейвуда Брауна, писал: «Фильмы не только отражали точку зрения большого бизнеса, они сами стали большим бизнесом».

После четырехлетнего пребывания в Голливуде Робер Флоре, ставший ассистентом режиссера, достаточно хорошо знал механизм, управляющий «Филмлэндом», и так анализировал его («Синэ-магазин», 10 июля 1925 года):

«Почти все американские фильмы производятся серийно. Фильмы в Голливуде изготавливают словно окорока на бойнях Чикаго. Все заранее рассчитано по минутам, хронометрировано, учтено и отрегулировано. <…> В некоторых фирмах постановщики, сумевшие закончить съемки ранее сроков, предусмотренных продюсерами, получают крупные наградные, доходящие до нескольких тысяч долларов. Однако добросовестные кинорежиссеры избегают подобной коммерческой практики…»

Чтобы обеспечить годовую программу контролируемых кинотеатров, каждая крупная фирма ставила задачей обеспечить выпуск одного фильма в неделю. Так, в 1926 году «Парамаунт» выпустила в прокат 63 фильма, «Юнивэрсл» — 54, «МГМ» — 40, «Уорнер» — 64, «Фёрст нэйшнл» — 50, «Фокс» — 40. Среди них было несколько иностранных фильмов, часто совместного производства с одной из этих крупных фирм[37].

Одна «Юнайтед артистс» продолжала следовать политике качества и выпустила в тот год только 11 фильмов, иными словами, снимала примерно одну ленту в месяц, но среди ее картин встречались такие произведения, как «Черный пират» с Дугласом Фэрбэнксом, «Воробушки» с Мэри Пикфорд, «Генерал» с Бастером Китоном, «Сын шейха» с Рудольфо Валентино и др.[38]

До 1920 года программы составлялись хаотично — вперемежку шли коротко-, средне- и полнометражные фильмы. Но со временем выработался стандарт полнометражного фильма: 5–7 частей, демонстрация которых занимала от 1 часа 15 мин. до 1 часа 45 мин. И в Соединенных Штатах и за границей практиковалась в основном сдвоенная программа, то есть показ двух полнометражных фильмов. Первый, так называемый дополнительный фильм относился к разряду второстепенных, и публика заполняла зал только к началу второго фильма. Робер Флоре писал в «Синэ-магазин»: «Средние расходы на производство обычного фильма в Америке составляют 50–60 тысяч долларов. Выпускаются ленты, стоящие всего 10 тысяч долларов (а то и меньше), очень редко снимаются картины стоимостью миллион долларов. «Программные фильмы», то есть стандартные картины из семи частей, стоят 60 тысяч долларов».

Фильмы стоимостью 60 тысяч долларов, а тем более 10 тысяч долларов и меньше производились серийно, по строгому производственному графику. Продюсер, который выбирал сюжет — чаще всего популярный роман или пьесу, — получал (или нет) согласие одного из своих режиссеров, затем передавал «…историю сценаристу, который одновременно готовил рабочий сценарий, то есть производил разбивку истории на 400–500 сцен, которые должен был снять постановщик. Этот сценарий поступал в. руки ассистента режиссера (директора фильма. — Ж. С.), а уж он разрабатывал план съемок. <…>

Редко случалось, чтобы подобный график съемок составлялся на срок, превышающий тридцать дней. <…> И редко случалось, чтобы фильм не был закончен в предусмотренную минуту. Происходит неизбежное — производство фильма становится фабричной работой. Рабочие, лаборатории… спешат завершить свою работу… Каждый день монтажер монтирует куски фильма. А через день-два после завершения съемок режиссер уже может видеть свой фильм на экране, поскольку составитель титров тут же ставит точку в его произведении».

Итак, с 1925 года система промышленного производства, практикующаяся во многих странах до сего дня, была отработана в Голливуде до малейших деталей и применялась при изготовлении большинства фильмов. Сквозь живое описание Флоре, которое подтверждает высказывания Тамара Лэйна, проглядывает истина: художественная ответственность режиссера ограничивается обычно съемками и управлением актерами. Если актеры не относятся к звездам, он хоть как-то может воздействовать на них. Вся подготовка фильма — поиски сюжета, подбор актеров, техников, создание сценария, рабочего сценария, плана работы и прочее — лежит на продюсере и его «команде» без какого-либо вмешательства «постановщика». После съемок фильм вновь ускользает из рук режиссера. У него нет права даже краешком глаза увидеть, как печатают (иными словами, он не может выбирать между разными дублями одной и той же сцены), монтируют фильм, делают для него титры. В эпоху немого кино составитель титров часто играл столь же важную роль, как и автор рабочего сценария. Он был чем-то вроде монтажера и зачастую контролировал монтаж под руководством и по указаниям продюсера.

Прежде чем рассмотреть супербоевики, то есть фильмы режиссеров — или звезд, — которые выступали подлинными авторами своих произведений, заметим, что подобная рационализация работы и крупносерийное производство обусловили стандартизацию сюжетов, их перипетий, героев, так же как подверглась стандартизации «популярная» многотиражная литература, написанные по заказу сказки и новеллы для большой прессы, не говоря уже о широко распространенных в Соединенных Штатах комиксах.

Давая в 1924 году характеристику сценарному отделу крупных голливудских фирм, Муссинак в книге «Рождение кино» ссылался на Робера Флоре и Джека Лондона, который описал в «Мартине Идене» рутинные способы создания сказок для крупнотиражной прессы. Обратившись к «синеграфическому лиризму» Томаса Инса, французский критик констатировал: «Со времени той героической эпохи кино стало второй по значению отраслью промышленности в Соединенных Штатах, где все организовано по фордовским канонам. Производство серийных фильмов поставили на поток, как производство дешевого автомобиля. Художественные средства быстро иссякли. <…> Я немного обобщаю, поскольку отдельные кинематографисты имели достаточный авторитет, чтобы сохранить, по крайней мере время от времени, собственную индивидуальность, несмотря на сплошные меркантильные заботы».

Отметим, что Томас Инс первым ввел в 1912–1914 годах метод сценарной и монтажной работы продюсера, оставив режиссеру лишь съемку по точным «указаниям» первоначального рабочего сценария. Но продюсеров «Трайэнгл», которые одновременно были тремя великими режиссерами, сменили продюсеры со «сплошными меркантильными заботами».

Некоторые люди с независимым складом ума, продолжая работать в сценарных отделах крупных фирм, издевались, как некогда Джек Лондон, над способами их работы и над условными историями, представляющими их идеал. Так поступали, в частности, Роберт Шервуд и Элмер Райс.

Первый, ставший во время президентства Ф.-Д. Рузвельта прекрасным драматургом («Окаменевший лес», «Радость идиота», «Эйб Линкольн в Иллинойсе»), получил пост главного редактора «Лайф», иллюстрированного еженедельника, основанного Люсом совместно с Рокфеллерами [39]. Шервуд написал пародии на семь исходных сценариев Голливуда:

1. Вестерн

Героиня — хрупкая блондинка, учительница. Она наследует громадное ранчо в Аризоне. «Злодей», с усиками, в широкополом черном сомбреро, перчатками на индийский манер, стремится заполучить героиню и ранчо, угрожая ей, если она не уступит. Появляется герой. Загнав насмерть трех лошадей, он врывается на ранчо в "момент, когда девушке грозит потеря чести. «Злодей» послан в нокаут, а фильм кончается видом американского флага, вьющегося на ветру.

Примечание. Этот же сюжет может использоваться для костюмных фильмов. Героиня превращается в принцессу, «злодей» — в лицемерного и тщеславного государя, а спаситель — в бродячего рыцаря. В этом случае увеличивают количество всадников, а ковбои меняют клетчатые рубашки на средневековые доспехи.

2. Фильм «Золушка»

Юную сиротку с золотыми волосами, родившуюся в бедных кварталах Нью-Йорка, Бруклине или Бронксе, нанимает манекенщицей владелица ателье мод с Пятой Авеню. Ей поручают доставить шляпку на великолепную виллу миллионерши. Несколько дней не имевшая и маковой росинки во рту, сиротинка падает в обморок в парке. Миллионерша тронута судьбой бедняжки и знакомит ее с молодым владельцем громадного состояния…»

(И тому подобное. Затем следовали:

3. Фильм «Дама с камелиями» — с «роковой женщиной», которая в конце концов жертвует собой ради счастья любовника.

4. Фильм «Между долгом и любовью», где служащий юстиции должен действовать против отца своей невесты (или ее брата, дяди, деда либо самой невесты…).

5. Фильм «Супружеская жизнь», где жена (или муж) едва не обманывает своего супруга. 6. Фильм «Смейся паяц». 7. Фильм «Под чужой личиной», использованный не одну сотню раз.)

«Молодой человек, который ненавидит скачки, останавливается в гостинице, где его принимают за знаменитого жокея, на которого он похож как две капли воды. По этой причине очаровательная брюнетка, в которую он влюбляется с первого взгляда, просит его на следующий день сесть на лошадь отца, полковника в отставке, и принять участие в скачках, чтобы спасти состояние родителя. Настоящий жокей прибывает в день скачек. Но молодой человек все же принимает участие в стипль-чезе. И хотя до этого он ни разу не садился на лошадь, он выигрывает скачки и руку девушки.

Примечание. Сей сценарий, особенно годный для комедии, может относиться к любому виду спорта — боксу, альпинизму, авиационным или автомобильным гонкам и т. д.» [40].

Карикатурные пародии не так уж преувеличивают истину, как кажется с первого взгляда. Эти типовые сценарии еженедельно повторялись в американских программах, хотя и сдабривались каждый раз другим соусом. Их общей характеристикой было полное отсутствие связи с жизнью, от которой ординарная продукция отрывалась сознательно, прибегая к самым избитым басням затасканного репертуара.

Обращаясь с пожеланиями к киноиндустрии на 1929 год — год сильнейшего экономического кризиса, — Уильям Хейс после слов «процветание ждет нас» сказал в заключение: «Мы всегда шли вперед. Направление выбрано, и прогресс остановить нельзя. А это означает, что в 1929 году выйдут новые развлекательные зрелища для миллионов жителей земли. Нам следует проникнуться большой признательностью ко всем тем, кто создает эти киноразвлечения».

Голливуд действительно намеревался снабжать сотни миллионов зрителей всей земли «развлечением», а не искусством или отображением жизни. За редкими исключениями, в которых «повинны» великие и мужественные кинорежиссеры, авторы обычной голливудской продукции бежали от действительности, способной вызвать борьбу мнений либо навести на размышления. Сделав ставку на «уход от жизни с помощью развлечения», крупнейшие продюсеры превратили Голливуд в колоссальную «фабрику грез», используя для своей стандартной продукции «машину для набивки сосисок» (как говорил Штрогейм).

Искусственный мир, придуманный служащими «фабрики грез», превосходно описан в великолепном сатирическом произведении журналиста, сценариста и драматурга Элмера Райса «Путешествие в Чистляндию», опубликованном в конце периода немого кино [41].

Герой этого философского романа, берущего свои истоки у Свифта и его Гулливера, покидает землю на звездолете и приземляется на неизвестной планете Чистляндии, окруженной розовым туманом. На ней постоянно звучит тихая, мелодичная музыка. Изредка слышится проникновенный голос — Воплощение, — который произносит многозначительные фразы, вроде: «Все свои девятнадцать весен Пэнси Мэлоун, невинное дитя природы, ведет сельский образ жизни». Перед героем возникает «очаровательное создание… босоногая девушка, одетая мило и просто. Она грациозно опирается на грабли. Она, скорее, выглядит на тридцать, а не на двадцать лет… хотя ее лицо поражает белейшей, без единой морщиночки кожей. У нее восхитительный ротик, а длинные, изогнутые ресницы оттеняют гордые и скромные глаза. Густые золотистые кудри сами собой образуют чудесную прическу. Напедикюренные пальчики целомудренно утопают в шелковистой траве.

— Я живу вместе с матерью-вдовой в обычном глинобитном домишке, — сообщила мисс Мэлоун, — но вы можете рассчитывать на наше радушие, если только соблаговолите воспользоваться нашим гостеприимством…

<…> Сад благоухал цветами, а домик утопал в розах. Она подняла защелку и провела гостя в комнатку со скромной мебелью. Убранство домика свидетельствовало о вкусе и благородном воспитании его обитателей.

Воплощение сдержанным тоном объявило: «Миссис Мэлоун, мать Пэнси, которую горести состарили раньше времени»…

Миссис Мэлоун выглядела на все семьдесят, и если учесть, что Пэнси всего девятнадцать, возраст ее наводил на размышления…»

В Голливуде той эпохи за правило считалось, что мать должна выглядеть старухой. Девушек, подобных Пэнси, Райс окрестил «добродетельницами». Это «…красивые создания от восемнадцати до двадцати двух лет, большей частью блондинки, изредка брюнетки, их отличительная черта — девственность».

Ее мать относилась к разряду «страдальниц» и, как все женщины этой касты, вела «размеренное существование даже по земным меркам. Вязание, продолжительное созерцание фотографий дорогих родственников, часто сопровождавшееся слезами, — других занятий у нее не было… В самые спокойные моменты жизни она принимается за варку конфитюров».

Представители третьей касты, молодые и красивые «безызъянцы», обычно стремились вступить в брак с «добродетельницами», но добивались цели, лишь пройдя жесточайшие испытания.

«Они должны были совершать геркулесовы подвиги и постоянно подвергать свою жизнь опасности. К счастью, любой из них был законченным атлетом, испытанным всадником, стрелком, неутомимым пловцом, первоклассным боксером и выдающимся фехтовальщиком. Кроме неукротимого мужества и безошибочной проницательности они обладали неуязвимостью и бессмертием — ни смертей, ни поражений среди «безызъянцев» не наблюдалось: они могли сражаться с восемью белыми или тридцатью черными противниками без особого ущерба для своего здоровья».

Эти три добродетельные касты враждовали с двумя соперничающими кастами — женщинами-«роковницами» и мужчинами-«плохишами». «Последние отличались подозрительным обликом: носили усики, мягкую шляпу, а также курили сигареты и патологически ненавидели животных и детей, к которым относились с неприкрытой злобой».

Все добродетельные чистляндцы относятся к белой расе, а их противники имеют темную кожу. В странных подземельях живут Чинксы (кличка китайцев). «Этот лицемерный и ведущий ночной образ жизни народ занимается торговлей опиумом и «добродетельницами»… Их отличает циничная изворотливость. Их гнусный сговор с развращенными белыми бросает вызов справедливости и позволяет им безнаказанно продолжать зловредную деятельность. <…> По неизвестным генетическим законам смешение белой крови с желтой не смягчает, а усиливает атавистические наклонности метисов…»

Краснокожие и аборигены дальних стран находятся в постоянном конфликте с белой расой. «Трудно составить полное представление о количестве войн, восстаний, мятежей, похищений, засад, заговоров, интриг, вызванных расовым конфликтом. На границах цивилизации белых идет постоянная война и происходят волнения. Цветные не оставляют своих попыток причинить зло, хотя мятежи никогда не приводят к успеху».

Черные чистляндцы отличаются удивительной простотой нравов:

«Они образуют по-детски счастливую расу, которая умеет лишь смеяться и петь. Поскольку любовь им неведома, им неизвестны ни страдания, ни драмы. Их основная забота — избежать встречи с призраками, которых они безумно боятся. Мужчины работают либо музыкантами, либо проводниками пульмановских поездов. Женщины в основном выступают в роли старых кормилиц…

Чистляндские негры не занимаются искусством, их не влекут свободные профессии. Среди них нет ни поэтов, ни адвокатов, ни учителей. Их пища отличается крайней скудостью и состоит из курятины и арбузов. По совершенно неведомым причинам они ценят эту пищу лишь в том случае, если крадут ее!»

Социальная организация чистляндского общества носит, по словам Элмера Райса, совершенно особый характер. Парламентаризм и политика в нем не приняты. Единственные представители государства — «губернаторы», которые занимаются только тем, что разбирают петиции от приговоренных к смертной казни». Миллионеры встречаются в великом множестве и живут в роскошных дворцах размером с вавилонскую башню. Но «…в Чистляндии участь богачей далеко не так счастлива, как кажется. Пословица, утверждающая, что деньги не приносят счастья, подтверждается на примере этой страны.

Нет более ужасной напасти, чем богатые родители. Несчастное дитя-миллионер обречено на одиночество… Когда оно достигает брачного возраста, родители встают стеной на пути его проектов. <…> Молодые миллионеры благородной души борются с заклятием судьбы, выбирая в жены девушек скромного происхождения. Но обычно эти девушки отказываются выйти за них. <…> И все же любовь всегда одерживает верх над их возражениями».

По сведениям Элмера Райса, у чистляндцев нет ни органов размножения, ни органов пищеварения. Недра планеты представляют собой неистощимые залежи золота, алмазов и нефти.

«Шахты и заводы, разбросанные там и сям, походят скорее на места сентиментальных раздумий, чем промышленной деятельности. А потому Чистляндия не знает недоразумений между работодателями и рабочими, которые постоянно грозят нарушением социального равновесия в нашем обществе. Рабочий класс представлен в основном несколькими восхитительными работницами, на красоте которых не отражается самый тяжкий труд. Они всегда выходят замуж за молодого человека привлекательной внешности, обладателя приличного состояния.

В Чистляндии нет и следа того мрачного легиона тружеников, которые составляют большую часть земного населения. На этой планете никто не страдает от нищеты. Правда, это не означает, что нищету презирают. Напротив, она приобретает поэтическую форму, которая облагораживает ее идеальных представителей…»

В стране, где неизвестны социальные конфликты, а трудящиеся классы отсутствуют, «войны непродолжительны и увлекательны. Любой бой носит решающий характер и завершается позорной гибелью врага… который чаще всего принадлежит к цветной расе…»

Автор следующим образом описывает действия морской пехоты против «аборигенов»: «Сколь же благотворен для души вид этих храбрецов, наступавших вдоль берега. Они поджигали хижины и убивали трусливых дикарей сотнями. Когда их славная работа по поголовному уничтожению завершилась, там, где стояла крепость варваров, остались лишь пепел да обгорелые трупы.

Морские пехотинцы — чистляндцы, несомненно, относятся к самой славной группе людей, которых мне доводилось встречать. Их военные подвиги, их рыцарский дух, возвышенность их чувств и идеалов сравнимы с их физическими качествами. К военной карьере в Чистляндии стремятся не подонки общества, а, наоборот, люди с благороднейшей душой».

Этот остроумный сатирический роман вышел во Франции в середине 30-х годов и, конечно, уже не отражал действительности. Мир «фабрики грез» придуман, но и он не остается неизменным. В самом конце эры немого кино в фильмы под треск пулеметных очередей ворвались гангстеры и почти совсем вытеснили из них деревенских инженю с золотыми кудрями и их старушек матерей в белых одеяниях. По этому поводу Адольф Цукор отмечал в своих мемуарах, что еще после 1920 года «вкус публики изменился. Инженю вышла из моды задолго до ухода с экрана Мэри [Пикфорд], который свершился лишь десять лет спустя. Мэри удалось уйти, не растеряв славы и состояния».

В словах Цукора чувствуется горечь, поскольку он не простил «малышке Мэри» то, что она, сорвав с него миллионный контракт, рассталась с фирмой, чтобы основать конкурирующее общество «Юнайтед артисте», где продолжала до конца карьеры играть своих инженю в немых фильмах.

«Вкус публики» изменился, но изменился и вкус сценарного отдела «Парамаунт», тон которому задали успехи Сесиля де Милля. Чаще стали появляться светские драмы и комедии. Массовая продукция под руководством продюсера отличалась от фирмы к фирме, как отличается «форд» от «бьюика» или «кадиллака». Хотя у режиссеров серийных фильмов особого стиля не наблюдалось, существовали стиль «Парамаунт», стиль «Юнивэрсл», стиль «МГМ». Различия подчеркивались и тем, что большинство фильмов каждой фирмы создавались одними и теми же сценаристами, операторами, режиссерами, монтажерами и, конечно, в них снимались те же звезды. Только продукция «Юнайтед артистс» имела свой неповторимый стиль, ибо там работали Дуглас Фэрбэнкс, Мэри Пикфорд, Чарлз Чаплин, а позже — Бастер Китон.

Я не хочу этим сказать, что другие крупные фирмы не разрабатывали свои сюжеты с учетом собственных кинозвезд, но каждая из них ставила на разных лошадок. «Парамаунт» осталась, в общем, верной формуле, позволившей Цукору нажить состояние в 1912 году: «Великолепные звезды в великолепных сюжетах» (книгах, романах, театральных пьесах и т. д.), и крупнейшая фирма прилагала все усилия для монополизации и тех и других. А в «Юнивэрсл» Карл Леммле, желавший завоевать Европу, ориентировался на европейские сюжеты и, если нужно, строил в своих студиях казино Монте-Карло, собор Парижской богоматери, Оперу Жюля Гарнье и проч.

Процветание «МГМ» началось со времен «Метро» ее фильмом «Четыре всадника Апокалипсиса». Фирма продолжала делать ставку на роскошные супербоевики, превосходящие по гигантомании постановки «Парамаунт» и «Юнивэрсл». Ее типичной продукцией можно считать фильм «Бен Гур». Историю его создания стоит рассказать особо.

В 1922 году «Голдуин» приобрела право на роман (Лью Уоллеса) о раннем периоде христианства, который завоевал широкую популярность в англосаксонском мире и был уже экранизирован в 1907 году фирмой «Калем»[42]. Подготовка к съемкам продолжалась восемнадцать месяцев, во время которых компания сделала пробы всех молодых «первых любовников» Голливуда. Сценаристка Джун Мэтсис, которую считали открывательницей Валентино и которой поручили обработку «Бена Гура», сделала набросок рабочего сценария и принялась за поиски исторических материалов. Она даже отправилась в Италию, чтобы проникнуться духом старины.

В конце 1923 года начались съемки ее «Бена Гура». В них участвовали такие звезды, как Джордж Уолш, Кэрмел Майерс и Фрэнсис Башмен, а режиссером назначили ветерана Чарлза Брэбина (мужа Теды Бары, уже всеми забытой «роковой» женщины и кинозвезды 1914 года).

Актеры, постановщик и сценарист отправились в сопровождении съемочной группы в Рим, поскольку даже спустя десять лет, прошедших со времени выхода «Кабирии», широкий размах съемок «по-итальянски» по-прежнему завораживал Голливуд. В Вечном городе можно было легко найти исторические места, а также толпу статистов, которой платили вчетверо или впятеро меньше, чем в Голливуде. Воспользовались и близостью Северной Африки и отсняли там несколько сцен прибытия волхвов.

Гвоздем «Бена Гура» должны были стать гонки колесниц и морская битва. Для последней Чарлз Брэбин потребовал постройки 70 пятидесятиметровых галер. Hо он получил за 200 тысяч долларов всего тридцать судов, которые так плохо держались на воде, что итальянские морские власти запретили выпускать их из порта.

Между тем произошло слияние «Метро» с другими фирмами и появилось новое общество — «Метро — Голдуин — Майер». Майер, Ирвинг Тальберг и Гарри Рэпф организовали просмотр отснятой пленки и решили заменить Брэбина, Джорджа Уолша и Джун Мэтсис, начав фильм заново с другой кинозвездой — двадцатичетырехлетним мексиканцем Рамоном Новарро, в котором видели нового Валентино. Джун Мэтсис заменили Кэри Уилсоном и Бесс Мередит, личной сценаристкой Новарро, а Чарлза Брэбина — Фрэдом Нибло, который только что закончил фильм «Кровь и песок» с Рудольфо Валентино; продюсером стал Ирвинг Тальберг. По этому поводу Валентин Мандельштамм писал в «Синэ-магазин» (22 октября 1926 года, с. 192–195): «Опытный бизнесмен Луис Майер всегда накладывал свой отпечаток на продукцию фирмы. Как любой выдающийся организатор, он умеет подбирать кадры. С недавнего времени директором производства у него работает молодой человек Ирвинг Тальберг, который принимает активное участие в реорганизации фирмы и в котором многие видят будущего «Наполеона кино». Ирвинг Тальберг сделал в Голливуде «бешеную» карьеру. Начав в «Юнивэрсл» простым редактором, он вскоре стал главным секретарем «дядюшки Леммле». <…> Можно сказать, что именно он привел «МГМ» к успехам.

Он умел «давать шанс» новым постановщикам и актерам. Тальберг применил неизвестные методы производства, а также громкую рекламу с множеством гениальных находок. Почувствовав растущий вкус «публики к историям с «необычной атмосферой», он решил следовать этой тенденции и даже предугадал ее. <…>

Конечно, все это не обходилось без ломки, недоразумений и невероятного роста общих расходов. Иногда на «МГМ» работает до 70 писателей и сценаристов (кое-кто из них получал громадные гонорары…), которые сочиняют истории и создают рабочие сценарии, хотя в дело идет не более двадцати. А сколько оконченных и смонтированных фильмов так никогда и не выйдут на экран и останутся на полках…»

Такая судьба ждала законченные части «Бена Гура» Чарлза Брэбина и Джун Мэтсис. Следуя указаниям Тальберга, Фрэд Нибло построил новые суда. На трех крупнейших галерах, стоивших 50 тысяч долларов, расселось 500 гребцов, а на тринадцать поменьше усадили 2 тысячи статистов. Для съемки морской битвы в окрестностях Ливорно потратили 46 тысяч метров негативной пленки.

Затем итальянские художники по декорациям возвели в окрестностях Рима арену для гонок колесниц, и это гигантское сооружение из дерева и гипса обошлось в 250 тысяч долларов. Прибывший в Европу Луис Майер присутствовал на съемках морской битвы, во время которой одна из галер загорелась. Он остался недоволен тем, что отснял Фрэд Нибло, и едва не выгнал его. Руководители «МГМ» решили не использовать дорогостоящую итальянскую декорацию и закончить съемку «Бена Гура» в Голливуде, в студии, которую фирма купила у наследников Томаса Инса в Калвер-сити. Тальберг получал возможность лично контролировать съемки.

Была построена новая арена, еще больших размеров, чем первая. В ней разместили 5 тысяч статистов и 10 тысяч подвижных манекенов. Среди этой «публики» заняли места операторы со своими 42 камерами для съемки гонок колесниц. Часть камер спрятали в манекенах, статуях, архитектурных деталях и зарыли в песок арены. Применили и редкие тогда телеобъективы. Аппаратуре «повезло» заснять несчастный случай — одна колесница опрокинулась, и в нее врезалось пять других колесниц. О погибших не сообщалось. Гонку колесниц снимал не Фрэд Нибло (чье имя стояло в титрах), а Б. Ривз Изон, постановщик дешевых вестернов, который позже специализировался на руководстве «дублирующей группой» и снимал массовые сцены таких супербоевиков, как первые варианты «Гонки на Запад» и «Атака легкой бригады». На нескольких колесницах установили электрические камеры для съемки некоторых сцен гонок, одновременно снимавшихся и с автомобилей. Эти сенсационные съемки продолжались несколько недель, а потратили на них 66 тысяч метров пленки. Весь эпизод обошелся в 500 тысяч долларов, не считая стоимости римских декораций. Еще одну сцену — сцену рождества Христова — снял методом «текниколор» Кристи Кабанн, бывший сотрудник Гриффита и режиссер некоторых первых фильмов Дугласа Фэрбэнкса.

«Бен Гур» продюсера Тальберга стоил 3,5 миллиона Долларов. К. ним следует добавить 1,5 миллиона на рекламу и «прочие расходы». Итого — 5 миллионов долларов. На внутреннем рынке «Бен Гур» принес всего 4 миллиона, тогда как фильм «Четыре всадника Апокалипсиса», стоивший почти в десять раз меньше, 640 тысяч долларов, собрал 4,5 миллиона.

Никто никогда не попрекнул Ирвинга Тальберга расходами, «громадными материальными и техническими средствами ради создания глупой и назидательной истории» (Муссинак). Зарплата Тальберга, составлявшая два с половиной года назад всего 32 500 долларов в год, выросла в 1925 году до 400 тысяч долларов, а кроме того, он получал 4 тысячи долларов в неделю премиальных и 4 процента от доходов «МГМ». Таким образом, Тальберг зарабатывал почти столько же, сколько и его хозяин Луис Б. Майер. «Бен Гур», «самый дорогой фильм а мире», с успехом послужил рекламе «МГМ» и позволил ей навязать независимым прокатчикам в Соединенных Штатах и за границей множество дешевых фильмов категории Б. Потерянный на этой картине миллион с лихвой перекрыли доходы от двух других фильмов «МГМ» — «Веселая вдова» Штрогейма (1925) и «Большой парад» Видора (1925), каждый из которых стоил в десять раз меньше.

Эта политика завоевания престижа преследовала также цель вытеснить с первого места «Парамаунт», у которой «МГМ» переманивала кинозвезд, а заодно и режиссеров. «Борьба этих двух фирм представляет удивительно интересный спектакль как для профессионалов, так и для любителей», — писал Валентин Мандельштамм, перечислив козыри одного из соперников: «У «МГМ» в настоящее время заключены контакты с 48 знаменитыми актерами. В их числе — Лилиан Гиш, Мэй Меррей. Джон Гилберт, Лон Чани, Норма Ширер, Мэрион Дэвис, Грета Гарбо, Мэй Баш, Полин Старк, Клер Виндзор, Рене Адоре, Оуэн Мур, Кэрмел Майерс, Рой д’Арси и «бэби-стар» с большим будущим — Джоан Кроуфорд и Салли О'Нейл.

Основные режиссеры фирмы — Фрэд Нибло, Тод Браунинг, Виктор Шёстрём и Беньямин Кристенсен (оба скандинавы), Кинг Видор, Рэкс Ингрэм, Буховецкий (русский) и другие также пользовались всемирным признанием».

Невероятно высокие гонорары кинозвезд привлекли в Голливуд десятки тысяч молодых людей, юношей и девушек, которые мечтали стать новыми Дугласами Фэрбэнксами или Мэри Пикфорд. Можно было считать, что им повезло, если их изредка нанимали статистами. Менье-Сюркуф отмечал в книге «Голливуд в замедленном темпе», что в 1927–1928 годах «каждый вечер по бульварам Голливуда прогуливается толпа меланхоличных людей… Одни ищут приключений, другие откровенно скучают, не зная, куда отправиться, и десятки раз проходят от Вайн-стрит до «Чайниз тиэтер» и обратно.

И отовсюду слышны одни и те же восклицания: «Боже, ну и провинция! Что делать вечером? Ну и скучища!»

Вечный мираж и иллюзорная атмосфера киномира держат многих кандидатов в кинозвезды в жестких тисках по пять-шесть лет, и они ведут здесь тяжелую, монотонную жизнь»[43].

В этом калифорнийском раю жили десятки тысяч жаждущих богатства и единицы избранных. В 1924 году, если судить по цифрам, приведенным Робером Флоре в «Синэ-магазин» (18 апреля 1924 года), только девять звезд получали более 5 тысяч долларов в неделю: Норма Толмэдж (10 тысяч), Дороти Долтон (7 тысяч), Том Микс (6 тысяч), Глория Свенсон (5500), Лилиан Гиш, Констанс Толмэдж, Полин Фредерик и Ларри Семон (по 5 тысяч). Затем идет двадцатка звезд с еженедельным окладом 2–3 тысячи долларов, среди которых — Джеймс Керквуд (3 тысячи), Уоллес Бири, Присцила Дин, Ричард Бартелмес, Бетти Блайт, Барбара Ла Марр (2500), Флоренс Видор, Энн К. Нилссон, Вайола Дэна, Мари Прево, Уильям Рассел (2 тысячи). И среди них женщин было в три-четыре раза больше, чем мужчин. Робер Флоре добавлял:

«Эти звезды заняты не весь год. А потому нельзя умножать на 52 их недельный гонорар, чтобы получить сумму их годового заработка…

<…> Трудно вычислить средние доходы таких крупных независимых актеров, как Дуглас Фэрбэнкс, Мэри Пикфорд, Чарлз Чаплин. Они сами делают свои фильмы и получают громадные проценты от доходов, которые приносит их продукция. Доходы Дугласа Фэрбэнкса исчисляются миллионами долларов, но он их тратит на создание новых фильмов. <…>

Но в Голливуде мало кто зарабатывает такие деньги. В студиях работает около 30 тысяч служащих, и 25 тысяч из них имеют не более 100 долларов в неделю».

И если правда, что те служащие американского кино, которых не использовали все 52 недели в году, вели довольно скромную жизнь, то некоторые звезды, режиссеры и режиссеры-продюсеры зарабатывали в несколько лет целые состояния. «Фотоплей» перечислял в 1923 году наиболее крупные из них:

«Сесиль Б. де Милль имеет кроме собственной компании по производству фильмов шхуну, ранчо с 240 акрами земли и на 500 тысяч долларов акций в обществе, которое контролирует четырнадцать нефтяных скважин.

Д.-У. Гриффит вкладывает в новые фильмы доходы от предыдущих картин. Студия, где он их снимает, ему не принадлежит. Ему принадлежат четырнадцатиакровая лимонная плантация, где не выросло ни одного лимона, одна потертая велюровая шляпа, три костюма и одни часы.

Самая богатая из кинозвезд — Мэри Пикфорд. У нее на полтора миллиона государственных ценных бумаг. Сбережения Дугласа Фэрбэнкса скромнее, поскольку он вкладывает деньги в новые фильмы.

Чарлз Чаплин проявляет сдержанность, говоря о своем состоянии. Его собственная студия и вилла Беверли-Хиллз вместе с парком оцениваются в 150 тысяч долларов.

Норма Толмэдж имеет более миллиона долларов и акций в различных предприятиях; у Аниты Стюарт — дом стоимостью 125 тысяч долларов и 4 тысячи акров нефтеносных земель; у Мэри Майлс Минтер на 500 тысяч долларов ценных бумаг, отель, который обошелся ей в 250 тысяч долларов, и прачечная в Лос-Анджелесе. А Лилиан Гиш получает всего лишь 15 тысяч долларов дохода и владеет ресторанчиком в Сан-Педро…»[44].

Через несколько недель после появления этой статьи Мэри Майлс Минтер, замешанной в деле Уильяма Десмонда Тэйлора, пришлось распрощаться со своей карьерой кинозвезды. Сохранила ли она хоть какие-то деньги? Неизвестно. А Гриффит умер небогатым человеком.

Ведя борьбу за монопольное владение звездами и талантливыми режиссерами, крупные фирмы Голливуда свели до минимума опасность созданной ими же «системы кинозвезд», возведя самых знаменитых и богатых из них в ранг продюсеров своих собственных фильмов. Их контракты (теоретически) обеспечивали им участие в доходах. Но если картина оказывалась убыточной, режиссер или звезда тотчас оказывались не у дел. И некоторые из них быстро покатились вниз после нескольких лет материального успеха. Их бывшие хозяева не скрывали своего удовлетворения, видя их падение. Так, Адольф Цукор с явным презрением упоминал в своих мемуарах об одном из крупнейших актеров «Парамаунт» начала 20-х годов:

«Чарлз Рэй может служить хорошим примером актера, переоценившего собственный талант, — он жил как восточный князь… Его громадная вилла славилась бирюзовой ванной невероятных размеров, обеденным столом стоимостью 15 тысяч долларов и слугами в ливреях. В газетах писали, что его жена никогда не надевала своих платьев во второй раз.

<…> Судьбе было угодно, чтобы именно мне выпала честь открыть ему глаза на истинные стороны жизни кино».

Чарлз Рэй отказался подписать с Цукором контракт на 250 тысяч долларов в год, и последний почувствовал, что этот актер «так сильно переоценил себя, что потерял какое бы то ни было представление о реальности. Я видел, что его вскоре ждут крупные неприятности, и, честное слово, не хотел оказаться рядом, когда они начнутся.

<…> Он начал финансировать свои собственные фильмы. Но покатился вниз по наклонной плоскости и вскоре уже играл только мелкие роли»[45].

Возможно, «Парамаунт» не только бросила Чарлза Рэя на произвол судьбы, но и занесла в черный список для прокатчиков. В 1923 году Флоре писал в цитировавшейся выше статье:

«Чарлз Рэй, который производит фильмы на собственные деньги, находится в тяжелом положении, поскольку вложил весь капитал в три или четыре последние картины, не имевшие особого успеха».

С 1923 года Рэю перестают предлагать первые роли. Он потерял все состояние, и ему пришлось перейти в статисты. И даже статистом его приглашали редко. Когда Флоре стал режиссером, он старался снимать его в своих фильмах. Неудачник умер в 1943 году, после двадцати лет полного забвения и на грани нищеты.

Столь же печальной была судьба комика Ола Сент-Джона, бывшего партнера Бастера Китона и Фатти, которому он не уступал в таланте. Робер Флоре, работавший у него пресс-секретарем, сообщил, не указывая его имени, как Сент-Джон растерял состояние и славу из-за того, что решил стать своим собственным продюсером:

«После десяти лет усилий комик добился признания. Он решил основать собственную студию, доверил крупной фирме распространение фильмов, вложил все свои капиталы в дело и приступил к работе… Его фильмы продавались по хорошей цене… Но начался кризис… Актер не получил денег, на которые рассчитывал, и прекратил производство.

Прошел месяц. На строительство студии пошли его личные деньги. У него ничего не осталось. Несколько капиталистов, предупрежденные его бывшим финансистом, отказали ему в помощи.

Кризис продолжался. Комик продал студию, чтобы не терять положения в обществе. Голливуд тут же сделал заключение, что он конченый человек, и каждый пролил скупую слезу о его слишком короткой карьере. Прошло полгода. Деловой мир начал потихоньку оживать. Но комик истратил все деньги, вырученные от продажи студии.

Директор крупной компании вызвал комика к себе. Тот сейчас же явился в надежде получить работу. Ему сказали:

— Я знаю, что на рынке вы — конченый актер. <…> Однако вы меня интересуете. У меня уже работает шесть комических групп, но буду рад взять вас к себе. Вы согласны?

— Сколько я буду получать в неделю?

— Триста долларов.

— Когда у меня была собственная компания, я имел 5 тысяч долларов еженедельного дохода.

— Возвращайтесь в свою компанию.

— Ее больше не существует…

— Знаю… Согласны на пятьсот долларов?

Комик размышляет, торгуется, отказывается и уходит. Директор потирает руки. Он уверен в своем успехе. Через месяц комик возвращается. Он принимает условия и просит пятилетний контракт. Он знает, что, сделав за это время дюжину фильмов, сможет заново создать компанию.

— Хорошо, подписываем контракт на пять лет с гонораром пятьсот долларов в неделю.

Директор хорошо разбирается в делах. Если через пять лет публика не разлюбит комика, он продлит его контракт, организовав бойкот трех-четырех его последних картин…

Комик снова торгуется. Но он женат, у него дети. Он подписывает контракт. Директор выдает ему аванс 2 тысячи долларов… и «запускает» актера, организуя шумную рекламу и подбирая исполнителей и сценарии для его фильмов.

Комик возвращается к своим привычкам и вновь набирает уволенных слуг. Зарабатывая в неделю 500 долларов, он тратит 600 и залезает в долги. К концу пятого года публике его фильмы надоедают. Комика увольняют, а поскольку заработанные деньги он уже истратил, то оказывается без гроша»[46].

Ол Сент-Джон даже не выполнил пятилетнего контракта. С 1925 года он появляется в фильмах только в качестве статиста. Его студии откупила компания «Уорнер бразерс», а его продукция периода независимости уже давно распространена «Парамаунт».

Пример Ола Сент-Джона типичен для голливудских методов, основанных на точном определении понятия «свободного предпринимательства». Независимость кинозвезды, ставшей после первых успехов собственным продюсером, была иллюзорной: мало снять великолепный фильм, его надо показать публике, а для этого прийти на поклон к «великим» — хозяевам проката и сети кинотеатров. Малейший неуспех низводил звезд на положение обычных служащих, а потом и безработных. Реклама Голливуда поднимала шумиху вокруг миллионов, полученных звездами, но молчала о заработках их хозяев, крупнейших продюсеров. Во всяком случае, Адольф Цукор снисходительно описывал в мемуарах внешние признаки своего богатства:

«Когда мне в 1923 году исполнилось пятьдесят, я почувствовал необходимость в отдыхе. <…> За несколько лет до этого… я купил к северу от Гудзона (в районе Нью-Йорка. — Ж. С.) усадьбу и 500 гектаров земли.

Я называл ее фермой, что давало повод друзьям подшучивать надо мной. Они любили повторять, что на обычной ферме нет поля для гольфа с восемнадцатью лунками, бассейна, а тем более бензозаправочной колонки, где друзья могли залить в баки сколько угодно горючего.

Мы завели образцовую молочную ферму… построили «дом приема», 1где] размещалась главная кухня… дом для гостей, который в уикэнд не пустовал, поскольку съезжались родственники, друзья и многочисленные звезды… дом для детей. <…>

Для игроков в гольф, пловцов и прочих поклонников спорта предназначался «Клуб». <…> В «Клубе» размещался небольшой кинозал.

В давние дни торговли мехами семья Маркуса Лоева жила напротив нас, на Седьмой Авеню в Нью-Йорке. Мы снова были соседями, поскольку семейство Лоев занимало громадный дом в георгианском стиле, купленный у «серебряного» короля» [47].

Роскошное владение Цукора было построено, как и его киноимперия, на доходы от «фабрики грез». Голливуд, основным потребителем продукции которого был трудящийся класс, почти совсем не интересовался в 20-е годы (как, впрочем, и в последующие десятилетия) его жизнью, работой, борьбой и предпочитал не знать о его существовании. Для хозяев американского кино фильм был и оставался развлечением, шоу, отвлекавшим публику от повседневных забот и переносящим ее в абсурдно-сказочный мир грошовых романов.

Мы говорили об обычной продукции Голливуда. А теперь рассмотрим фильмы, чьими основными авторами были не режиссеры и продюсеры, а кинозвезды.