Том 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина

ГЛАВА ПЕРВАЯ. АНТИХРИСТ

Партия — безумие многих ради выгоды единиц.

Этот коренастый, низенький, нескладно бойкий и всегда как-то нелепо ступающий (когда он шел, всегда коротковатые штаны его болтались вправо-влево) человечек с усмешливо-медвежьими, но тотчас по-медвежьи каменеющими, широко расставленными глазами отличался от всех обычных людей необъяснимо страшной, отталкиваюгце-притягивающей аурой. Он был намагничен, наполнен ею, никогда никому и ни в чем не уступающей, самоуверенной — надо бы страшнее, непонятнее! — магией монстра— нормальное слово-определение тут не находилось: некая биомашина с атомной силой дикого самодовольства, властности и неуживчивости. Посмотрите на редкие непарадные его фотографии. Вот он играет в шахматы у Горького, на Капри… Как надвинут его котелок, какая окаменелость упорства в выдвинутом подбородке. В шахматы он редко проигрывал, а если проигрывал, больше с тем играть не садился. А вот он смотрит кому-то прицельно в лоб — два пистолетных, винтовочных зрачка. Там же, где он лучится, улыбается, — личина, которую он так же легко надвигал, как и сбрасывал, — маска лицедея… Он никогда никому ни в чем не уступал — так было с детства… И еще он вечно спорил, спорил со всеми, кричал, картавил своим напористым голосом.

Таким он был с детства. Неуправляемый, непослушный, все куда-то лезущий, напичканный дурной, прущей из него энергией. В гимназии его звали: Квя-квя. Или просто: Квя. Гимназия и тогда не жила без прозвищ. Их давали друзьям и приятелям, врагам и недругам. У Вовочки Ульянова не было друзей. Ни одного. Он просто ни с кем не дружил. А если и возникало какое-то подобие дружбы, тут же ломалось, распадалось, и Квя уже словно не замечал бывшего «друга».

Нередко его обижали, давали и тумаки. А он никогда не лез в драку, до ужаса боялся грозных гимназически повес, был позорно труслив — и ненавидел обидчиков накрепко западающей, цепкой памятью. Спасало-защищало Вовочку Ульянова только то, что отец его был важный чиновник по департаменту народного просвещения. Кому-то Квя казался даже безобидным, и если ему грозили, то лишь затем, чтобы вволю похохотать, увидев, как сутулясь, нелепыми прыжками удирает он от гимназии к дому. Детки личных и столбовых дворян, золотозвонного купечества, они и потом не могли понять, почему их так безжалостно стреляли в залитых мочой и кровью подвалах и застенках дебилы и садисты в черных кожанках, точные подобия их бледных мертвоедов-вождей.

Тот унизительный период своей жизни Квя не любил вспоминать. Но не оттуда ли шла-копилась истинно дьявольская ненависть ко всем, кто был лучше, выше, красивее, знатнее и богаче? Большая семья и не столь уж великое звание чиновника-отца не создавали безоглядного достатка. В семье всегда строго экономили, считали каждый грош, и оттого, знать, отношения всех были трезвы, расчетливо-холодны. Все члены семейства жили как-то обособленно, закрыто, уединяясь в своих делах и душах, и, пожалуй, никто, кроме такой же медведицы-чертовки сестры Марии, Вовочку не любил. Мать, без конца беременная (девять беременностей!), была строга, холодна, властна и если кому и дарила свое расположение, так только «другу семьи», личному доктору Ивану Сидоровичу Покровскому, бравому мужчине, на которого она была до странности похожа. Есть фотографии, где они стоят рядом, — пара, до того похожая на супружескую, что эта особенность и ненаблюдательному сразу бросается в глаза.

Старший брат Александр Ульянов, увечный юноша (был горбат), угрюмый и неразговорчивый, был в семье отдельным, увлекался биологией, жил закрытой, неясной жизнью.

А Илья Николаевич — отец, вечно больной, лысый, из-держанно-изможденный, с трудом тянул лямку чиновника-трудяги, подолгу бывал в отъездах и, возвращаясь под семейный кров, удивленно поглядывал на странного, буйного сына, то носившегося по комнатам, то ссорившегося с домашними, то без выбора читавшего что-то из не слишком богатой семейной библиотеки.

Все жили отчужденно-разорванно. Однако всем правила МАТЬ, отнюдь не благостная, кроткая наседка, как она изображается в лживой литературе, но женщина жесткая, решительная и безоговорочно-властная.

Задумайтесь, задумайтесь, читатель, почему в одной семье родилось-выросло ДВА цареубийцы: один несостоявшийся и один совершивший это преступление с леденящей кровь жестокостью?

Антихрист и не мог быть другим. Изгой в гимназии, изгой в семье. За низенький рост и картавость его презирали и девочки-гимназистки, он не ходил на веселые рождественские и пасхальные вечера, не умел танцевать, не пытался даже знакомиться с юными прелестницами. Лишь в теплые зимы он показывался на катке (холодов отчаянно боялся) и в мороз, единственный во всей гимназии, являлся в башлыке и с черным теплым «наносником», придававшим его лицу с широко расставленными глазами-углями жутковатое выражение. На катке он опасливо катался всегда у обочины, не в струе и не в стаях озорных, летящих по кругу и даже наперерез гимназистов и гимназисток в модных юбочках, милых шапочках, муфтах-ротондах, и на катке он выделялся, выглядел погруженным в себя «старичком» — плечистый, сутулый, коротко и неторопливо толкающийся с ноги на ногу на длинных, не по нему «норвегах», никому не интересный и не нужный.

Уже тогда он был не человек, но Антихрист — сын Сатаны, рожденный на свет избранной им женщиной. Их, Антихристов, по высшему сатанинскому закону удвоенных чисел она и родила двух. Но первому суждено было исчезнуть, чтобы своим исчезновением проложить путь второму. Не будь первого воплощения, не воплотилось бы и более страшное — второе.

Так было предсказано в великой нерукотворной книге, которую сотворил НЕКТО для идущих к нему.

Христос и Антихрист, рожденные Богом и Сатаной, может быть, для единой сущности движения жизни, не могли быть безучастными к людям. «И прииде в мир Антихрист и по пришествии соблазнит многих». Ему, Антихристу, легче и проще, чем Божьему сыну с его заповедями. Божьи заповеди требуют терпения, победы над собой, смирения, отречения. Антизаповеди Антихриста доступны всем, и мало таких, кто не прельстился бы их лукавой сутью. Бог — Правда! Антихрист — Ложь… Но какая! «Равенство», «Братство», «Свобода!», «Мир народам!», «Земля — крестьянам!», «Фабрики — рабочим!», «Бедные — топор на «богатых»!», «Грабь награбленное!», «ВСЕМ ПОРОВНУ!».

Какие поверить Сатане? Антихрист умен. Антихрист умеет крепить свое царство. Кровью… Страхом… Голодом… (Мы должны учесть каждый ПУД хлеба!! И выдавать его потом «пайками», отобранный, изъятый, нетрудовой! Вырастил ли Антихрист хоть одно зерно?!) А еще насилием… Обманом… Одурачиванием… Несбыточными посулами… Все заповеди у Антихриста наоборот. Так же повернут крест. Вот они: «Бога нет!», «Человек — звучит гордо!», «Твори, человек, кумиров и поклоняйся им! Они — вожди! Гениальные продолжатели дела Антихриста. Они учат: «Грабь!», «Доноси, хоть на отца!», «Убивай ближнего!», «Поднимай нож на брата!», «И желай жены его и всего, чем он владел», «Рви крест с храма!», «Лжесвидетельствуй, если выгодно», «Плюй на родителей!». И — подохни, трудясь на сатанинскую власть. Сатанинский хохот над безумной, пылающей, льющей братскую кровь страной. Сатанинская власть над всякой непокорной спиной. Сатанинская пуля в непокорную голову..

Все-все это было уже в лобастом лысеющем черепе нового воплощения Дьявола.

«Страдать за людей на кресте? О-хо-хо-хо-хо! Ах-хха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! Архиглупость! ПУСТЬ СТРАДАЮТ ОНИ!»

Сатана давно приметил эту бескрайнюю землю. И давно, от первого века, шли и шли в одиночку и нашествиями в нее, Богобоязненную, Боголепную и Богопослушную, посланцы его: чернокнижники и пророки будто, под видом учителей и просветителей. Несли благообразную ложь, лезли во все щели и прибирали к рукам доверчивых власть-имущих. Бесноватый Иван, убивший сына своего, и бесноватый Петр, нареченный всуе «великим» и также убивший своего сына, и великая блудница, убившая своего мужа, и сумасбродный ее отпрыск — все приняли указующий перст Сатаны.

Но силен был Бог над этой Землей, и не мог ею овладеть Дьявол, Лукавый, насылая и пробуждая всех этих Пугачевых, «декабристов», «народников», анархистов и эсеров. Каракозовы, Каляевы, Фигнеры-Засуличи, Халтурины и Савинковы… Кто вы? Чьи вы? Зачем вы? ЧТО НЕСЛИ?

Но не могли одолеть…

И ТОГДА ОН ЯВИЛ АНТИХРИСТА.

Всяк, кто непредвзято видел этого Ильича, бесновато жестикулирующего с трибун, исступленно картавящего перед собравшимися или бегающего (именно бегающего) заведенно-ускоренным шагом по своему кабинету, охватывал морозный страх. Это был не человек, ничего человеческого в нем не было — биоробот, сотворенный страшными силами зла и посланный по Великому Предвещанию на столетнюю муку этой стране и, возможно, всему Божьему миру. Ибо путь возвращения к Богу от греха должен был пройти через тернии и страдания.

Нет, Антихрист не был чудовищем во плоти, как изображали его живописцы-богомазы во храмах. Но придет время, и лик Ленина будет помещен во вратах адского царства. Ибо самая диковинная фантазия все-таки не вобрала бы и не отразила все муки людские и все страдания замученных, искалеченных, раненых, сосланных, убитых и расстрелянных по его воле, по его лукавым призывам и страшным указам. И по сей день не счесть миллионов обездоленных, лишенных имущества, крова и родины, умерших от голода, страха, страдания за близких, истерзавших свои души на чужбине! О, если бы, если бы все это аллегорически изобразил некий ВЕЛИКИЙ ХУДОЖНИК! От жуткого образа Антихриста, написанного им, валились бы замертво, едва взглянув, как от видения лика Медузы Горгоны. Некий художник, по простоте ли душевной или по иной причине, изобразил этого черного нечеловека, идущего на сплошном фоне кроваво-красных знамен, и близок был к истине… Кровь! Кровь! Кровь! Тела и душу убиенных устилали путь этого Зомби, фантастического Каннибала и неоправдываемого Преступника. И никакая идея не оправдывает Зла, сотворенного им. Ибо не было для него ничего святого, ибо Святость от Бога, а он был сын Сатаны — Сатана в обновленном человечьем обличье.

Мир знал и другие воплощения Дьявола, раз-два в столетие они являлись на терзание человечеству, именовались Александрами, Цезарями, Чингизами, Батыями, Наполеонами, но истинный Антихрист появился только один раз в два тысячелетия в противовес Божьему сыну, и так же, как у Божьего Сына, были у него предтечи и возвестители, но не праведники, а лгуны, в волосах и брадах лжефилософов и вещателей.

Так было..

Лежа в постели, Ленин силился подняться, но каждый раз валился на правую сторону, безумно тараща огненные глаза и повторяя: «Чеерт… Чеерт… Че-о… Бо-бо-бо..»

Второй «удар» (по официальным сообщениям) на самом же деле был далеко не вторым. Кратковременные припадки безумия были у Ильича еще в Париже, в Лондоне, в Швейцарии, в Вене, в Брюсселе, но были слабее, он не терял речь, лишь исступленно бился, закатывал глаза, брызгал слюной, а поднявшись на ноги, бродил истинно сатанинскими кругами и, совершив их столько-то, приходил в себя, говорил, что кружилась голова. О припадках знали мать, сестра и жена, в конце концов заболевшая теми же черными кризами, когда, полураздетая, нечесаная, с чугунным лицом, металась по комнатам, каталась по полу, посылая проклятия всем, и выла, выла, выла… Прежде красивая девушка, в считанные годы превратилась она в седую неряшливую старуху, ибо нельзя безнаказанно жить и общаться с Антихристом, быть его женой, не деля его сути..

Врачи считали припадки Антихриста и его жены следствием неизлечимой, тяжкой болезни, забитой отравными мышьяками, но, возможно, Ильич платился за свои тайные увлечения; как сын Сатаны, он предавался им, и не Крупской было удовлетворить их, на то были другие искусницы и блудницы, с гимназической поры несшие позорную славу шлюх и бесстыдниц. Именно такие гимназистки-шлюхи и шли тогда в революционерки.

Врачи-светила, выписанные из Германии и Австрии (своим врачам, ни русским, ни евреям, он не доверял!), уже отступились от гневливой Крупской, требовавшей немыслимого — вернуть здоровье полусгнившему мозгу. В конце концов, как бывает всегда в таких случаях, она кинулась искать магов, шаманов и знахарей. Послали срочно в Бурятию за знаменитыми ламами и дальше послали — под видом искателей какой-то бессмертной будто бы Шамбалы в Тибет. Всегда хватаются за этот Тибет! И ездил туда некий «философ»-художник, а при нем, играя в буддийского монаха, убийца германского посла Мирбаха, сперва будто бы эсер, а потом большевик и чекист, разведчик Блюмкин.

Шаманов и лам привезли, и они своими травяными настоями и таинственными средствами подняли Ильича после первого (по официальному счету) удара в мае 22-го. Но ламы ламами, а положение Антихриста оставалось невеселым. Божья сила овладевала им и демонами, сидевшими в нем. Дикий взгляд его становился все более безумным.

Едва к Ленину возвращалось сознание, он тотчас начинал диктовать свои жуткие распоряжения, где слова «расстрелять», «выслать», «взять заложниками, «объявить вне закона» (какого?), «затравить» в «архиважном» порядке сыпались сплошь, и даже у бывалых «большевиков» тряслись руки и ноги от едва скрываемого ужаса. Чувствуя свою обреченность, он становился все беспощаднее: «Расстрелять! Расстрелять! Расстрелять как можно БОЛЬШЕ!» Такими указами он разделывался со священниками, монахами, монахинями и высшими иерархами Церкви. Попробуйте доказать, что это был не Антихрист! Обломленные купола и звонницы с пустыми окнами до сих пор глядят в отверстые небеса и закаты над русской землей. И с трудом зарастает Антихристов след!

«Расстрелять» — было манией Антихриста. Как-то вечером некие бандиты остановили автомобиль, где ехали Ленин с Крупской и его сестрой Марией. Не зная Ильича в лицо, приняв ехавших за богатых «буржуев», обобрали, вывернули карманы у трясущегося от ужаса Ильича, отпустили восвояси. Так он познал сам «экспроприацию». Но когда автомобиль с перепуганным шофером Тилем влетел в Кремль, Антихрист впал в истерику и бегал из угла в угол по кабинету и кричал только одно слово:

— Расстрелять! Расстрелять! Расстрелять!!

И нашли… И расстреляли..

Ночами он не спал. Грызла-тяготила холодящая мысль: «Неужели теперь??? Неужели конец? Теперь??»

Действительно, вопреки всякой логике и только потому, что он сын Сатаны, достигнута вершина власти. И ЭТУ ВЛАСТЬ, ВЛАСТЬ, ВЛА-А-АСТЬ потерять, отдать кому-то??! Власть над гигантской, необозримой страной, покорившейся так легко, поправшей и забывшей имя Бога.

Может быть, думаю я, Бог хотел испытать свою паству. Слишком покорна она стала разного рода дьяволам, слишком погрязла в зависти, лени, растлении, а Он и раньше испытывал ее «Стеньками», «Емельками», «Пестелями».. Испытывал — и ПРОЩАЛ. А народ не внимал Божьему слову и не понимал прощения, продолжал катиться к Сатане, поднимал руку на царей, мечтал разрушить Божий закон и все требовал этой СВОБОДЫ, СВОБОДЫ, СВОБОДЫ — главного искушения, во имя которого всегда лилась кровь, и никто по сей день не ведает, что это такое и какие напасти ждут страну на том пути..

И обещанная СВОБОД А была дана им, чтобы обрести еще худшее рабство, — такова лукавая суть деяния Антихриста.

И теперь коснеющим языком диктовал он самой Крупской свое письмо к съезду. Знал: уже ждут его исхода, и радуются загодя, и прикидывают, кому достанется власть, ЕГО ВЛАСТЬ, ради которой он только жил и душил всех своих врагов. Благо НАРОД А? Счастье ВСЕМ? Еще что-то такое? Ах, это благо, укладывающееся целиком в свой бездонный карман. «Мне на Россию наплевать! — изрек он как-то в порыве дьявольского откровения. — Пусть погибнут хоть девяносто (!) процентов ее населения, с оставшимися десятью мы построим КОММУНИЗМ!» Кого имел он в виду под этими десятью процентами? И вот теперь эти сволочи соратники уже прикидывают, кто возьмет его ВЛАСТЬ. Он стер бы их в порошок… Если б мог..

И он диктует… Кто опаснее всех из его антиапостолов? Да, конечно же, Троцкий… Иуда… Иудушка… Нет! Не дождется, фанфарон и позер, с комплексом гения. Гениальное ничтожество! Ездит по Москве в конфискованном у митрополита автомобиле. Мнит себя безусловным его преемником. Да… Он первый и самый кровавый. Благодаря его жуткой жестокости удержались… Да еще продали треть России за брестский мир. Нет!! Иудушку он не допустит! Развенчает. Но есть и второй, не менее беспощадный и кровавый… Набил руку на казнях… Железный… Чахоточный… А там еще перевертыши — Зиновьев… Каменев… И эта ласковая тварь… Бухарин… И — Сталин… Исполнитель… Кавказец… Безжалостный… Нужный… Но хам! Хам! Опасен! И ему надо перекрыть дорогу..

Снова бросило в пот от этих мыслей… Тер виски вялой рукой. Неужели не поправиться? Неужели не в силах помочь эти сволочи доктора? Уже просил у них яду… Чтобы самому… Когда станет невыносимо… Отмахиваются., будто бы в ужасе… И одна только радость осталась — выполнил волю истинного отца своего: разорил, разграбил эту землю. И по сей день орудуют на ней его приспешники, гонят непокорных в лагеря, стреляют ограбленных по подвалам, выгребают-вытрясают золото, рвут памятники и купола, стаскивают кресты… Почему же отец его не придет на помощь? Не даст бессмертия?

И не знал, что оно уже готовилось: бессмертие без погребения. Ибо не мог быть предан земле России тот, кто осквернил ее..

По совету бурятских, тибетских лам ему было приказано сидеть на шкуре леопарда. И леопарда (шкуру) срочно доставили. Забили зверя в зоопарке. Но вчера смотревший его тибетец вдруг заявил, что шкуру на кресле надо не леопарда, а какого-то «горного барса». И он, «вождь мирового пролетариата», было согласился: «Достать!» А потом махнул: «Багс!? Леопард? Плевать… Один чегт! Чегт!» Рука почти не двигалась. Язык коснеет… Голова мутная… Тело не слушается… И никакую Шамбалу не нашли… Плуты… Подлецы… Сволочи! Кто там? Эрик? Рерик? Шамбала… Чегт! У-у… Да помог… Те… Чегт… Чегт… У-у-у..

Это были его последние разумные слова. 9 марта Антихриста постиг третий (по официальному счету), а фактически, возможно, уже четвертый или пятый удар — предпоследний. Или — последний? Потому что Антихрист не только лишился речи, но сделался неуправляем и безумен. И только вой и стон, страшный, нечеловеческий, вырывались из черного разинутого рта. Безумные глаза расширились. Жизнь дотлевала в бессильном, разрушенном теле. В выпученных глазах стыло мертвое удивление. Иногда, точно в детстве, начинал он щуриться и картавить, улыбаться, как маленький мальчик, которому показывают яркую игрушку и не дают потрогать. И даже хныкал..

Крупская с чугунным лицом входила и выходила, врачи солидно хмурились, сиделки и сестры хлопотали. Звучала немецкая речь. Шаманов и лам вскоре спровадили прочь, и ладно, что еще не расстреляли (у автора нет об этом сведений). Дюжие охранники, латыши и китайцы, иных в обслуге Ильича не было, выкатывали кресло на веранду, укутывали заботливо больного клетчатым теплым пледом, и Старик — так звали его за глаза (и он знал об этом) — сидел там часами, то молча, то лопоча неведомое, то подвывая и таращась, пытаясь встать (привязывали от греха). Иногда он затихал и словно галлюцинировал. Словно видел уведенными как бы в себя и одновременно вдаль стекленеющими глазами эти жуткие картины революции и войны, простенько названной гражданской, раздутой им и все еще полыхающей по окраинам несчастной, свихнувшейся на посулах, обездоленной им страны. Может быть, виделись ему горящие поместья, связанные бредущие «буржуи», кого, тьгча штыками в спину, вели на расстрел обалдуи в буденовках… Или видел он офицеров в белых рубахах, залитых кровью, рубленных шашками (нет страшнее, кто видел, этих ран), сваленных в ямы. Или сдавшихся под его слово и полегших под «проливным пулеметным», или мнились застенки, подвалы, где глумились его опричники над безоружными, несчастными, вымогая это проклятое ЗОЛОТО, которое они готовы были жрать, чтобы насытиться. Он не спускался в те подвалы, не видел, как достреливали, кололи штыками несчастных девушек в Ипатьевском подвале… Он только одобрял все те расправы, которые чинили по его приказам изверги и садисты… Изверги и садисты… Ямы… Ямы… Ямы… Лица палачей… Самодовольные хари… Все это были ЕГО, ЕГО, ЕГО, Антихриста, дела.

Сын Божий страдал на Кресте за людей.

Антихрист обрек на страдания миллионы.

Но Сын Божий вознесся над Миром.

Антихрист же ждал исхода в преисподнюю.

А лучше всех знал положение дел со здоровьем Ильича тихий с виду, невысокий и невзрачный человек с желтовато-белым лицом, иногда словно протертым керосиновой тряпкой. Такое лицо у него было, когда он гневался и резче проступали щербины (оспины на подбородке под прокуренными усами и на щеках ближе к ушам). Но гневливым он бывал как будто не часто. В профиль его лицо с крупноватым носом и прищуренными чаще всего глазами было хитрым, особенно когда он улыбался и лучики морщин у глаз, такие же, как у Старика, придавали его лицу нечто хищное и как бы тигриное. О глазах этого человека уже было написано многое: невыразительные, тусклые, сальные, злые, добрые, греющие, черные, желтые и даже зеленые, а они были просто светло-карие, но в зависимости от состояния души то темнеющие до восточной вишневости, то углубленно зеленеющие, когда он наглухо скрывал свои мысли, то (и очень редко!) ярко пятнисто-желтые, вспыхивающие, как огни, когда был в гневе и не хотел этот гнев скрыть, — наконец, они были-бывали бархатно-коричневые, когда он наслаждался, пил вино, ласкал тело женщины или просто благодушествовал, покуривая свою английскую трубку. Внутренне это был, бесспорно, необычный человек, в котором сложились поровну все четыре темперамента — от тихого, нераскры-вающегося меланхолика, через постоянно ровного в себе работягу-флегматика к быстрому разговорчивому сангвинику и до властного и не терпящего ничьей воли холерика, и от этой смены темпераментов постоянно менялся его взгляд. Взгляду был присущ и тяжелый для тех, кого он видел, жутковатый магнетизм — врожденное свойство многих людей восточных рас, — особенно усиливающийся оттого, что Сталин (это был он) очень редко моргал и медленно, очень медленно водил головой в тон и такт своей речи: слушающим его казалось — на них наводится и медленно сходит ружейное дуло.

Он был полной противоположностью безудержного, набитого энергией Старика, а если чем и напоминал его, то лишь безоговорочной беспощадностью. Для того он и нужен был ему пока, потому что заменил ему таинственно исчезнувшего бесчувственного исполнителя Свердлова. Было в нем, однако, и много человеческого, не присущего Старику, но было и от Антихриста, слугой которого, как ни крути, он был или старался быть таким.

Сталин только что отпустил врачей, лечивших Ильича, и еще не снял с лица строгой опечаленности неизбежно грядущим, властной и сострадательной озабоченности. Такой он был перед врачами, когда услышал слова трясущегося от страха переводчика:

— Товарищ Ленин очень плох. Надежд на выздоровление практически никаких…

— Нужьно… Сдэлат… Всо… Всо, от вас зависащее… Чьтобы… папитаться… спасти Ильича, — сказал он на прощанье. — Докладыват о эго здоровье: утром., вечером., дном… В лубоэ врэмя… Всо!

Но уже через несколько часов в машине Троцкого он мчался в Горки по сверкающему синевой снежному тракту. Дышал лютый холод. И Сталин был в шапке с опущенными ушами. Зима в том январе стояла на диво холодная. Но Сталин словно не замечал холода. Он знал — теперь начиналась его беспощадная и долгая война за власть. Антихрист все-таки был воплощен в человека — и человек исчез..

Но Сатана же и не хотел предавать своего сына земле..

И на заседании «узкого» ЦК было принято истинно страшное решение… Оставить Антихриста для потомков, выстроив ему пирамиду-мавзолей на главной, самой кровавой площади. И по сей день называется она КРАСНОЙ. Не с того ли труднопамятного времени, когда на Лобном возвышении при стечении жадной до крови черни хряская по плахе с выей обреченного мясной топор палача?

На Лобном бы месте и возвести гробницу Антихриста (это, кстати, обсуждалось), тем более известно, что он выступал со страшного подиума, о чем долгое время возвещала скромная мраморная табличка, убранная лишь в восьмидесятые годы. Но решение получилось иное: передвинуть памятник Козьме Минину и князю Пожарскому (обсуждалось вообще, не убрать ли, но отстояли Сталин и Каменев) и на месте том возвести срочно деревянную гробницу-трибуну. С тех пор и стала главная площадь страны КЛАДБИЩЕМ и обычай привился как будто праздновать (!) на этом погосте годовщины трагической гибели России, вещать с гробницы незахороненного Антихриста бодрую ложь о грядущем царстве с молочными реками, кисельными берегами и, главное, поровну для всех!

Она, гробница, не снесена и по сей день. И по сей день красит закатное солнце в кровавый цвет стены с кладбищенскими надписями, хранящими пепел убийц и палачей, и по сей день стоят на постаментах бюсты тиранов, угрюмо взирают на новую, то ли едва очнувшуюся от адского колдовства, то ли еще не могущую сбросить его, колеблющуюся страну. Угрюмо отсвечивает солнце в стеклах дворцов, на свинцовых шпилях башен, покойницких главах минувшего мертвого величия. И таким же звоном убавляют время каждого живущего эти жуткие башенные часы.

Да! Все это воздвигалось потом..

А пока по воле бойких и нахальных ближних слуг Антихриста, мытарей и фарисеев, решалось главное: КТО?! Рвались делить власть, каждый вожделенно прикидывал, кто займет место Старика! А рвались ВСЕ! И всех обошел скромный, незаметный пока генсек-делопроизводитель, и принято было, говоря словами ушедшего Старика, «архиважное решение»: столь великий пост непосильно якобы занять никому, и надо создать временно «коллективное руководство» во главе с как бы непогребенным мертвецом. Антихрист и мертвый продолжал свое страшное дело из щусевской пирамиды на манер тех, дохристовых сатанинских слуг, кому так же воздвигали еще при жизни зловещие каменные горы в древней земле Египетской и в иных землях. Там ведь тоже были-бывали великие и, вполне возможно, октябрьские революции..

Так было..

И так будет до тех пор, пока пирамида Антихриста не исчезнет с главной площади вместе с мертвецом и прахом слуг его у стены и в стене. И само название ее, накрепко связанное с пролитой кровью, не сменится на благозвучное и святое, соединенное, быть может, с именем святого Георгия Победоносца, основателя Руси, ее хранителя и заступника перед ГОСПОДОМ!

И будет так… Исчезнет Антихристов мавзолей, и сойдут с пьедесталов бронзовые идолы. Будет так со вступлением в следующий век и в третье тысячелетие от Рождества Христова… Будет так, надеется автор, ибо тогда легко вздохнет свободная РОССИЯ, освободясь навсегда от страшных Антихристовых жупелов и знамений.

И БУДЕТ ТАК!

Ничьи имена не напишутся на обломках минувшего самовластья: так долго длилось, так много их — не перечесть… Так горька их судьба и неописуемы страдания. Но обновленная и стряхнувшая Антихристову тьму Великая Россия, быть может, еще вознесет невиданный и неслыханный храм Христу Спасителю, как уже вернула на прежнее место Москва храм, поверженный слугами Сатаны. И мнится: воссияет тот храм в НОВОЙ СТОЛИЦЕ России, и на грани двух материков, на не запятнанной кровью земле, но во имя всех мучеников, погибших во время сатанинского оледенения, и будет то самый великий Храм Победы Бога над Дьяволом, Правды над Ложью и Света над Тьмой. И воскреснет с ним каждое имя пострадавшего и невинно убиенного, ибо нет, воистину нет жертвы напрасной, и у БОГА ВСЕ ЖИВЫ.

Вряд ли бродило что-то подобное в голове рыжеволосого, мрачно-задумчивого человека, курившего свою постоянную трубку в не слишком презентабельном кабинете под стандартным портретом седо-кудлатого Маркса. В этом простенько обставленном кабинете Сталин работал рядом с апартаментами Старика, стараясь ничем не вызывать зависти и гнева наглых и почти в открытую презиравших его, «неуча и азиата», и будто бы донельзя просвещенных ближних. Фанфароны, дорвавшиеся до немыслимой, чудовищной власти, преклонения и поклонения, они теперь совсем распоясались и заявляли претензии на главенство. Особенно не сомневался в том, что верховная власть Старика достанется ему, дьяволоподобный человек с пронзительным взглядом. Троцкий. Недаром же имя его упоминалось всегда вслед за именем Ленина, рядом с его именем. Кто занимал самый грозный и престижный пост — наркомвоенмор?! Кто катался по стране в личном бронепоезде? Кого охраняла вооруженная до зубов бригада китайцев-телохранителей? Чьим именем были уже названы улицы всех крупных городов?

Кто мог сравниться с ним, победителем в Гражданской войне? Женоподобный сластолюбец Зиновьев? Игравший в вельможу Рыков? «Аристократ духа» Каменев? Или этот проныра, хитрец Бухарин, буквально дежуривший в Горках у ложа уже полоумного Ильича в надежде на тщетное «благословение»?

И был еще этот инородец Сталин. «Гениальная посредственность», по презрительному отзыву самого Льва Давидовича..

Инородец же с неподозреваемым у него коварством и расчетливостью еще до физической смерти Старика вполне точно и здраво рассчитал, как обхитрить чванных новых сановников, упивающихся своей революционной славой и считавших себя неприкосновенными и непогрешимыми. Сталин знал: идти на них в лобовую атаку — быть раздавленным. Военным сапогом или интеллигентским штиблетом ему беспощадно встанут на горло. Столкнут без раздумий. И еще знал семинарист Сталин, в отличие от всех этих «вождей» имевший почти полное высшее духовное образование, что в борьбе лучше всего рассчитывать на людские пороки, и в первую очередь лень, самодовольство, тщеславие, зависть и блуд..

Он нашел совсем простое, отнюдь не гениальное решение: сначала сплотить против главного претендента недалеких и презиравших его гордецов. Он знал историю римских триумвиратов и знал, чем они всегда кончались… Пусть даже в новом его «триумвирате» они мнят себя главными. Пусть… Он останется благодаря этому канцеляристом-делопроизводителем. Делопроизводителем Никто из них: ни Зиновьев, ни Каменев, как, впрочем, и сам Троцкий, не хотят работать, потеть, корпеть, тянуть лямку, киснуть над бумагами, даже просто в срок являться в свои кабинеты… Они любят отдыхать, купаться в теплом море, лечиться, советоваться с врачами, озабочиваться своей гаснущей потенцией, они очень любят любить и наслаждаться овациями в президиумах и еще хорошо, отлично, всласть кушать, кушать, кушать…

Этот кудрявый фат Зиновьев, например, на деньги, выделенные Коминтерну, а он его возглавлял — куда же выше! — привез из-за границы два вагона дорогих французских вин, духов, одежды, обуви, дамских штучек и панталон, чтобы оделять своих ленинградских и московских любовниц-актрис. Сталину доносят, что Зиновьев жадно хватает золото, брильянты, украшения, и тем же заняты остальные приспешники Ильича. Троцкий давно, как и сам Старик, перевел миллионы золотых рублей в швейцарские и американские банки. И была затеяна реформа, когда появился золотой советский червонец и звонкий серебряный рубль, — эти деньги нужны были для обмана доверчивых глупцов, поверивших нэпу, но главное, для перекачки из России золота, золота, золота… Золотой червонец был только для внешних расчетов. Все это Сталин знает — и не только через Дзержинского, самого опасного из соратников, но пока не лезущего в князья. С ним, с Дзержинским, Сталин обнимается, встречаясь, внимательно слушает его и еще знает, что чахоточный палач вряд ли долго протянет. Врачи кремлевских вельмож давно поставлены под стальную руку генсека, и он то и дело вызывает их, справляется о здоровье пациентов. Он обязан заботиться об их здоровье. А о самом «железном» Феликсе он получает информацию от Реденса. Реденс — муж Надеждиной сестры Анны. Есть и еще один приближенный к Дзержинскому осведомитель — плут и пройдоха Генрих Ягода, которому Сталин благоволит. Генсек должен знать все..

Итак, Зиновьев, Каменев, а также Рыков с Бухариным помогут ему не допустить к власти Троцкого. Просто? Просто… Потом придет очередь Зиновьева с Каменевым и Рыкова с Бухариным. Кто му времени и сам он создаст свою сталинскую партийную гвардию беспрекословных и послушных. Ну, а тогда будет ясно, кого и куда… А пока надо работать, работать, работать на свой авторитет. И он работает. И всю жизнь будет работать. И ничего не брать в свой карман. О счетах Сталина никогда не было известно. Скорей всего, по крайней мере в этот особенно воровской период, их действительно не было. Сталин с семьей жил на зарплату, известны письма, где жена жаловалась Иосифу: «Пришли, пожалуйста, хоть немного денег..»

Именно в двадцатые годы Сталин и становится «трудоголиком», канцелярской машиной, словно не знающей усталости. Он корпит за столом по 17–18 часов, довольствуется простой домашней едой (не терпел только кур и однажды: «Опять сварили!!» — вышвырнул курицу прямо в окно), он ходит в солдатской грубой шинели с крючками, носит самую простейшую одежду: «толстовку» — так называли тогда подобие кителя с отложным воротником, — брюки, заправленные в сапоги, фуражку полувоенного образца, на улице он обычно ее никогда не снимал, и до поры он брал на себя всю работу, какую спихивали ему «вожди». Подпись «Сталин» стояла тогда под множеством самых разнообразных документов. Так он приучил ВСЕХ знать свое имя, и силу свою, и свою осведомленность. А вожди в благое нэповское время объедались икрой, упивались просторной жизнью, дутой славой, бабами, актрисами, кутили в нэповских кабаках, разнежась, кидали деньги цыганам и насиловали своих пригожих русских девок-домработниц. Сатана еще правил бал среди своих приверженцев, высасывавших Россию, — так тли сосут некогда здоровую цветущую розу.

И НЕ ЗНАЛИ… Всех, всех потихоньку берет он на заметку. Обо всех их счетах за рубежом доносят верные ему чекисты, даже тайные счета Старика и Старухи были-стали ему известны, но ни словом, ни делом не выдавал он этой своей осведомленности. Мрачноватый тихий «грузишка». Годы нэпа были для него временем подготовки к наступлению. Главное, он с трудом, но сохранил пост Генсека. Пост, не считавшийся тогда ни престижным, ни важным, — нечто вроде секретаря-делопроизводителя при Ленине, исполнителя чуть ли не на побегушках. Таким до Сталина при Ильиче был один из самых страшных его порученцев — Свердлов. Это его жена Новгородцева хранила на своей квартире казну партии «на всякий случай» — брильянты, обобранные с убиенных. Как называется такое преступление?

Главным тогда считался пост предсовнаркома (занял Рыков), председателя Коминтерна — Зиновьев, идеолога партии — Бухарин, а вообще вождя пока вроде бы не существовало, но претендовали на это звание сразу двое: Троцкий и Каменев, после исхода Ильича буквально игравший в него. И наряжался точно так же: черное короткое пальто, мятая черная кепка, черный костюм с коротковатыми брючками, галстук в крапинку. И жесты даже те, короткие, указующие. Издали глянь: Ильич, да и только.

Все они стерпели клятву, данную Сталиным на прощальном митинге. Сталин ведь клялся ушедшему Ильичу как бы и от их имени. Стерпели, хотя и посматривали на него с недоверием. И все они забыли: достигает власти не тот, кто САМ лезет на подиум, а тот, кто копит силы, собирает сторонников и в нужный момент сталкивает с дороги противников..

Восточная пословица, одна из многих, которые любил Сталин

В демократической стране оппозицию, скрипя зубами, терпят. В тоталитарной, скрипя зубами, уничтожают. Но чтобы не скрипеть зубами, даже в демократической стране, нужны сотни лет политической культуры, традиций и высокого гражданского надстоящего сознания, ибо лишь тогда демократия будет настоящей. И возможно, для этого стране надо переболеть революциями.

Демократия в России сейчас переживает еще пещерный период.

Все, что творилось Сталиным и его пособниками, было освящено и даже смоделировано тем временем, которое и родило Антихриста и которое выпадало из поля нормального человеческого сознания. Это было время умственного и физического помрачения, время патологии, шизофрении, охватившей группу наиболее отсталых стран.

Сталин был самым прилежным учеником, а яснее, рабом Антихриста, а позднее рабом собственной системы, рабом догм, парализовавших, как и у Ленина, нормальную работу его мозга.

В России не было никакого социализма, ибо принцип: «От каждого по способности и каждому по его труду» — заменялся насильственной и преступной уравниловкой.

«Равенства» нигде в природе нет и не может быть, иначе бы жизнь давно иссякла.

Суждения о том, что во всем были виноваты «масоны», «евреи» и еще кто-то, близко по своему примитивизму ко всеми слышанному: «Васька-то ни за чо сидит, из-за товар-шшей, товаришши у его плохие были».

В цивилизованной демократической стране

НЕ МОЖЕТ БЫТЬ НИ РЕВОЛЮЦИЙ,

НИ КОНТРРЕВОЛЮЦИЙ.

Из размышлений автора