Ф. ЭНГЕЛЬС ВОЗМОЖНОСТИ И ПЕРСПЕКТИВЫ ВОЙНЫ СВЯЩЕННОГО СОЮЗА ПРОТИВ ФРАНЦИИ В 1852 г.[307]

Я исхожу из того, что любая победоносная революция в Париже в 1852 г. безусловно вызовет немедленную войну Священного союза против Франции.

Война эта будет совсем иной, чем война 1792–1794 гг., и события той эпохи отнюдь не могут служить основанием для проведения параллели.

I

Чудеса, совершенные Конвентом в деле военного разгрома коалиции, при более близком рассмотрении заметно бледнеют;

становится понятным и даже во многих случаях представляется оправданным презрение Наполеона к четырнадцати армиям Конвента. Наполеон имел обыкновение говорить, что главную роль сыграли промахи самой коалиции — и это безусловно верно. Даже на острове Св. Елены он продолжал считать Карно посредственным умом.

В августе 1792 г. во Францию вторглись 90000 пруссаков и австрийцев. Прусский король {Фридрих-Вильгельм II. Ред.} намеревался идти прямо на Париж, герцог Брауншвейгский и австрийские генералы не соглашались. Единство командования отсутствовало; то медлили, то быстро двигались вперед, планы все время менялись. Пройдя через теснины Аргоннской возвышенности, Дюмурье преградил неприятелю дорогу при Вальми и Сен-Менеуле. Союзники могли обойти его и оставить его спокойно стоять на месте, после чего он вынужден был бы двигаться за ними следом по направлению к Парижу и при сколько-нибудь правильном образе действий не был бы опасен даже с тылу. Но они также могли бы не подвергать себя риску и разбить его, что было не трудно, так как в их распоряжении войск было больше и притом, как признают сами французы, лучших по качеству. Вместо этого они ограничились смехотворной канонадой у Вальми, где во время боя, даже в момент самой атаки колоннами, союзные генералы несколько раз переходили от более решительной тактики к более робкой и наоборот. Обе атаки носили жалкий характер по количеству войск, по силе, по энергии, в чем вина ложилась отнюдь не на солдат, а на колебания командования. Это были скорее демонстрации, чем атаки. Решительный натиск по всей линии несомненно опрокинул бы французских волонтеров и деморализованные линейные полки. После боя союзники снова остались в нерешительности стоять на месте, пока среди солдат не начались заболевания.

В военных действиях при Жемапе[308] Дюмурье одержал победу благодаря тому, что он тут впервые полуинстинктивно противопоставил австрийской системе кордонов и бесконечно длинных фронтов (от Остенде до Мааса) концентрацию крупных масс. Но уже следующей весной он сам впал в ту же ошибку — в результате своей фантастической идеи завоевания Голландии, — в то время как австрийцы наступали концентрированно. Результатом этого было сражение при Неервиндене[309] и потеря Бельгии. При Неервиндене и особенно в более мелких стычках этой кампании выяснилось, что французские волонтеры, эти столь превозносимые герои, когда они не находились непрерывно на глазах у Дюмурье, дрались отнюдь не лучше, чем южногерманское «народное ополчение» 1849 года.

Затем еще изменил Дюмурье, восстала Вандея, армия была расчленена, утратила свой боевой дух, и если бы 130000 австрийцев и англичан двинулись решительно на Париж, революция была бы раздавлена и Париж — завоеван, точно так же как это могло бы произойти и годом раньше, если бы не наделали таких глупостей. Вместо этого почтенные господа обложили крепости и устремили все свои силы на то, чтобы педантично, с огромной тратой стратегических усилий выигрывать по мелочам одно за другим незначительные преимущества, на что они ухлопали полных шесть месяцев.



Первая страница рукописи Ф. Энгельса «Возможности и перспективы войны Священного союза против Франции в 1852 г.»

То, что осталось во французской армии после измены Лафайета, насчитывало приблизительно 120000 человек, а волонтеров 1792 г. было около 60000 человек. В марте 1793 г. был произведен набор в 300000 человек. В августе, к моменту объявления всеобщего набора [levee en masse], французская армия должна была, таким образом, насчитывать по меньшей мере 300000—350000 человек. Всеобщий набор добавил к этому около 700000 человек. Если принять во внимание всякого рода отсев, французы в начале 1794 г. выставили против коалиции примерно 750000 человек, т. е. значительно больше, чем сама коалиция выставила против Франции.

С апреля по октябрь 1793 г. французов повсюду били, но удары эти не имели решающих результатов вследствие системы затяжек, практиковавшейся коалицией. Начиная с октября, кампания велась с переменным успехом, на зиму она была прервана, а весной 1794 г. войска, призванные по всеобщему набору, вышли на боевую линию и полностью вступили в действие; в результате — победы на всех направлениях в мае, пока, наконец, в июне победа при Флёрюсе[310] не решила судьбу революции.

Конвент, — а до него министерство 10 августа[311], — имели, таким образом, достаточно времени для военных приготовлений. С 10 августа 1792 г. по март 1793 г. ничего, однако, не было сделано; волонтеров едва можно принимать в расчет. В марте 1793 г. был произведен набор 300000 человек; с этого момента и до марта следующего года Конвент имел в своем распоряжении вполне достаточно времени и полную свободу для военных приготовлений — целый год, а из него 10 месяцев после падения жирондистов, когда ничто не ограничивало свободу действий революционной партии. В стране с 25 миллионами жителей, располагающей нормальным контингентом боеспособного населения, т. е. 1 миллионом солдат, для создания действующей армии в 750000 (3 % населения) против внешнего врага, при всей новизне этого дела для тогдашнего времени, не требовалось никакого колдовства, если можно было располагать годичным сроком.

Все внутренние восстания, за исключением Вандеи, я считаю в военном отношении не имеющими абсолютно никакого значения. За исключением лионского и тулонского, они были ликвидированы без единого выстрела в течение шести недель. Лион был взят солдатами всеобщего набора, а Тулон — ловким нападением и решительным штурмом Наполеона, а также благодаря ошибкам оборонявшихся.

В числе 750000 человек, выступивших в 1794 г. против коалиции, было по меньшей мере 100000 старых солдат времен монархии и 150000 других солдат, частью из волонтеров, частью из набранных при первом 300-тысячном наборе, успевших уже провести в непрерывных сражениях одни — 18, а другие — 12 месяцев и, следовательно, уже привыкших к войне. Кроме того, из 500000 новобранцев половина, по крайней мере, уже успела принять участие в сражениях в сентябре, октябре и ноябре 1793 г., а самые молодые должны были уже находиться под ружьем не меньше трех месяцев, прежде чем они были направлены в бой. В своем труде об испанском походе Наполеон исчисляет время, требуемое для обучения — ecole de bataillon {батальонная школа. Ред.} — в 3–4 недели. Если не считать младшего и среднего офицерского состава, который в то время был в общем и целом гораздо лучше у союзников, французская армия 1794 г., благодаря времени, имевшемуся в ее распоряжении для организации, и благодаря свойственной союзникам системе безрезультатных боев, — системе, которая деморализует испытанную, приспособленную преимущественно для наступления армию, но дисциплинирует и закаляет армию противника, если она молодая и придерживается обороны, — эта французская армия 1794 г. представляла собой вовсе не шумную, неотесанную толпу добровольцев, воодушевленных идеей «умереть за республику», но a very fair army {вполне приличную армию. Ред.}, несомненно равную неприятельской. Французские генералы 1794 г. несомненно стояли значительно выше неприятельских, хотя и они наделали немало ошибок; но гильотина обеспечивала единство командования и согласованность операций, если не считать немногих исключений, когда представители Конвента делали глупости по собственной инициативе. Le noble Saint-Just en fit plusieurs {Благородный Сен-Жюст сделал несколько таких ошибок. Ред.}.

Несколько замечаний о тактике действий большими массами.

1) Неоформленная идея о ней впервые возникла в результате удачного маневра при Жемапе, который был произведен скорее по инстинкту, чем по сознательному военному расчету. Ее появление было обусловлено плохим состоянием французской армии, которая нуждалась в численном превосходстве, чтобы хоть сколько-нибудь почувствовать уверенность в собственных военных силах; масса должна была заменить отсутствующую дисциплину. Участие Карно во введении этой тактики отнюдь не ясно.

2) Эта тактика массовых действий оставалась совершенно неразработанной, — например, в 1794 г. при Туркуэне[312] и Флёрюсе она не была применена (французы, в том числе и сам Карно, наделали грубейших ошибок), — до тех пор пока, наконец, Наполеон в 1796 г. своим шестидневным пьемонтским походом и фактическим уничтожением en detail {по частям. Ред.} превосходящих сил противника не раскрыл людям смысл тех действий, которые они до этого совершали, не отдавая себе в них ясного отчета.

3) Что касается самого Карно, то этот парень вызывает во мне все большие сомнения; я, понятно, не могу составить себе окончательного суждения, не располагая его депешами к генералам. Но, судя по имеющимся материалам, главная его заслуга, повидимому, заключалась лишь в беспредельном невежестве и беспредельной неспособности его предшественников Паша и Бушота, а также в полном незнакомстве всего остального состава Комитета общественного спасения с военным делом. Dans le royaume des aveugles, le borgne est roi {В царстве слепых и кривой — царь. Ред.}. Карно, старый офицер инженерных войск, бывший сам представителем Конвента при Северной армии, знал, в каких материалах нуждается крепость, армия и, в частности, чего не хватает французам. Кроме того, он, естественно, имел известное представление и о том, каким образом можно мобилизовать военные ресурсы такой страны, как Франция; а так как при революционном всеобщем наборе, когда и без того многое делается попусту, несколько более или менее непроизводительная трата ресурсов не имеет значения, лишь бы только достигалась при этом главная цель — быстрая мобилизация этих ресурсов, то нет надобности объявлять Карно выдающимся гением, чтобы объяснить достигнутые им результаты. Особенно заставляет меня сомневаться в том, что Карно pour sa part {со своей стороны, что касается его лично. Ред.} действительно изобрел, как ему приписывают, методы ведения войны большими массами, именно то, что его самые широкие планы на 1793–1794 гг. были построены как раз на противоположном методе ведения войны: он дробил французские армии, вместо того чтобы их концентрировать, и проводил операции на флангах противника таким образом, что заставлял его самого концентрировать свои силы. Не вполне соответствует репутации гения и дальнейшая карьера Карно — неприступная добродетель во время Консульства и т. д., хваленая защита им Антверпена (оборона крепости является, в общем, именно тем поручением, при выполнении которого посредственный, методичный, но наделенный известной выдержкой офицер может отличиться; к тому же осада Антверпена в 1814 г. не продолжалась и трех месяцев); наконец, его попытка навязать Наполеону методы 1793 года в 1815 г., когда ему противостояла централизованная армия коалиции в 1200000 солдат, действовавшая по совсем другой военной системе; и вообще его филистерские замашки — все это не говорит в пользу гениальности Карно. А затем, где это видано, чтобы честный человек умудрился как он удержаться несмотря на термидор, фрюктидор, брюмер[313] и т. д.

Summa summarum {Общий итог. Ред.}. Конвент был спасен только и исключительно благодаря тому, что силы коалиции не были централизованы, вследствие чего в его распоряжении оказался целый год для военных приготовлений. Он был спасен так же, как спасся старый Фриц {Фридрих II. Ред.} в Семилетнюю войну; так же спасся и Веллингтон в 1809 г. в Испании, хотя французы и по количеству, и по качеству своих войск по крайней мере втрое превосходили всех своих противников, вместе взятых, и только тем парализовали свою колоссальную силу, что маршалы, в отсутствие Наполеона, всячески подставляли друг другу ножку.

II

В настоящее время коалиция давно освободилась от глупых промахов, допущенных в 1793 году; она великолепно централизовала свои силы, что, впрочем, было сделано уже в 1813 году. Русская кампания 1812 г. поставила Россию в центре войны всего Священного союза на континенте. Русские войска составляли основное ядро, вокруг которого лишь позднее сгруппировались пруссаки, австрийцы и остальные. Они оставались основной массой вплоть до вступления в Париж. Александр был фактически главнокомандующим всех армий (вернее, русский генеральный штаб, стоявший за спиной Александра). Но с 1848 г. Священный союз покоится на еще более прочном основании. Развертывание контрреволюции в 1849–1851 гг. поставило континент, за исключением Франции, в такое же отношение к России, в каком находились Рейнский союз и Италия к Наполеону. Это — чистейшая вассальная зависимость. Николай — id est {то есть. Ред.} Паскевич — неизбежный диктатор Священного союза en cas de guerre {в случае войны. Ред.}, точно так же, как Нессельроде уже является им en temps de paix {в мирное время. Ред.}.

Далее, что касается современного военного искусства, то оно было полностью разработано Наполеоном. До наступления известных обстоятельств, о которых речь пойдет ниже, полководцам не остается ничего иного, как следовать примеру Наполеона в той мере, в какой это позволяют условия. Но современное военное искусство распространено по всему миру. В Пруссии его вдалбливают — по крайней мере, в той его части, которую можно вдолбить, — каждому младшему лейтенанту еще до сдачи им экзамена на портупей-юнкера. Что же касается австрийцев, то венгерская кампания дала им возможность распознать, а затем отстранить своих плохих, специфически австрийских генералов — всяких Виндишгрецов, Вельденов, Гёцов и других старых баб. Другое дело, — так как мы пишем уже не во время «Neue Rheinische Zeitung», то можем отказаться от всяких иллюзий, — обе кампании Радецкого в Италии; первую он провел великолепно, а вторую прямо-таки мастерски. Чьей помощью он при этом пользовался, не имеет значения; достаточно того, что у старика хватило bon sens {здравого смысла. Ред.} усвоить чужие гениальные идеи. Оборонительную позицию 1848 г. между четырьмя крепостями — Пескьерой, Мантуей, Леньяго и Вероной — с прекрасным прикрытием всех четырех сторон четырехугольника и оборону Радецким этой позиции среди восставшей страны вплоть до того момента, когда он получил помощь, следовало бы признать образцом военного искусства, если бы его задача не была очень облегчена отвратительным руководством со стороны итальянских генералов, их постоянными колебаниями, отсутствием среди них единства, интригами Карла-Альберта и поддержкой реакционных аристократов и попов внутри неприятельского лагеря. Не следует также забывать и того, что он находился в самой плодородной стране мира и поэтому был свободен от всяких забот о снабжении своей армии продовольствием.

Кампания 1849 г. является совершенно беспримерной для австрийцев. Пьемонтцы, вместо того чтобы концентрированными силами преградить дорогу на Турин у Новары и Мортары (линия в три мили длины), что было бы лучше всего, или наступать с этой линии двумя или тремя колоннами на Милан, заняли позицию от Сесто до Пиаченцы — линию в 20 миль длиной, следовательно, при 70000 бойцов, только по 3500 человек на немецкую милю, причем один фланг отстоял от другого на 3–4 добрых дневных перехода. Это было жалкое концентрическое наступление против Милана, причем повсюду их силы были недостаточны. Радецкий, видя, что итальянцы применяют старую австрийскую систему 1792 г., повел свои операции против них в точности так, как это сделал бы Наполеон. Пьемонтский фронт был разрезан на две части рекой По, что составляло грубейшую ошибку. Радецкий прорывает фронт у самого По, отрезает таким образом две южные дивизии от трех северных, вбивая между ними клин в 60000 человек; затем быстро бросает все свои силы на три северные дивизии (сосредоточившие едва 35000 человек), отбрасывает их в Альпы и отрезает друг от друга и от Турина оба корпуса пьемонтской армии. Этот маневр, который закончил кампанию в три дня и был почти буквально скопирован с маневра Наполеона в 1809 г. у Абенсберга и Экмюля[314], — гениальнейшего из всех наполеоновских маневров, — во всяком случае доказывает, что австрийцы уже отнюдь не придерживаются своего старого обычая парадировать «медленным шагом вперед»[315]. В этом маневре решающее значение имела как раз быстрота движения. Предательство аристократов и Раморино облегчило дело, особенно тем, что доставило точные сведения о расположении и планах итальянцев. Такое же значение имело гнусное поведение при Новаре Савойской бригады, которая не сражалась, а занималась грабежом. Но с военной точки зрения нелепое расположение пьемонтцев и маневр Радецкого сами по себе вполне достаточны, чтобы объяснить у спех. Оба эти факта должны были при любых обстоятельствах привести к этому результату.

Наконец, русские, по самой природе своей армии, вынуждены придерживаться военной системы, весьма близкой к современной. Их армия в главной своей части состоит из больших масс полуварварской и поэтому тяжелой на подъем пехоты и многочисленной, полуварварской, легкой иррегулярной кавалерии (казаков). В решающих сражениях, в крупных боях русские никогда не действовали иначе, как крупными массами. Суворов понимал необходимость этого уже при штурмах Измаила и Очакова. Отсутствие подвижности у этой армии отчасти возмещается иррегулярной кавалерией, которая маневрирует вокруг нее во все стороны и маскирует таким образом все ее движения. Но как раз эта массовость и неповоротливость русской армии и делают ее весьма пригодной для того, чтобы образовать собой ядро и главную опору, становой хребет коалиционной армии, операции которой всегда являются несколько замедленными по сравнению с действиями армии национальной. Эту роль русские великолепно выполнили в 1813 и 1814 гг., и трудно назвать за эти годы диспозицию сражения, в которой не бросалась бы в глаза густота русских колонн, значительно превосходивших своей глубиной и плотностью все другие войска.

Со времени 1812 г. французов едва ли можно еще рассматривать как преимущественных носителей наполеоновских традиций. Эти традиции перешли в большей или меньшей степени ко всем крупным европейским армиям. В каждой из них эти традиции произвели целую революцию главным образом уже в последние годы Империи. В каждой из них наполеоновская система применяется в стратегии и тактике в той мере, в какой она совместима с характером данной армии. Нивелирующее влияние буржуазной эпохи проявилось и здесь; старые национальные особенности находятся в процессе исчезновения также и в армиях: таким образом французская, австрийская и прусская армии, а в значительной степени даже и английская, представляют собой машины, более или менее одинаково приспособленные для наполеоновских маневров. Этим отнюдь не исключаются весьма различные их качества в прочих отношениях, например в рукопашном бою и т. п. Но из всех европейских армий (крупных) только русская армия, полуварварская, способна к самостоятельной тактике и стратегии, потому что лишь она одна еще не созрела для вполне развитой современной системы ведения войны.

Что касается французов, то в результате малой войны, которую они вели в Алжире, они даже прервали нить наполеоновской традиции большой войны. Еще надо доказать, компенсируется ли отрицательное влияние этой разбойнической войны на дисциплину преимуществами, связанными с приобретением навыков к войне, приучает ли она людей к походной жизни или, наоборот, изматывает их силы, переутомляя их, и, наконец, не лишает ли она и генералов того coup d'oeil {глазомера. Ред.}, который нужен для большой войны? Во всяком случае французская кавалерия, несомненно, в той или иной мере портится в Алжире. Она отучается от удара сомкнутым строем, который составлял ее силу, и приучается к системе действий врассыпную, в которой ее всегда будут превосходить казаки, венгры и поляки. Из генералов Удино оскандалился у стен Рима, и только Кавеньяк отличился в июньских боях; но все это отнюдь еще не grandes epreuves {большие испытания. Ред.}.

Таким образом в целом шансы, в смысле превосходства в стратегии и тактике, по меньшей мере такие же на стороне коалиции, как и на стороне революции.

III

Но не создаст ли новая революция, которая приведет к господству совершенно новый класс, подобно первой революции, новые боевые средства и новую систему ведения войны, по сравнению с которой нынешняя, наполеоновская, окажется такой же устаревшей и бессильной, какой оказалась система времен Семилетней войны перед системой времен первой революции?

Современная система ведения войны является необходимым продуктом французской революции. Ее предпосылкой является социальная и политическая эмансипация буржуазии и парцельного крестьянства. Буржуазия дает деньги, парцельные крестьяне ставят солдат; эмансипация обоих классов от феодальных и цеховых пут является необходимым условием для возникновения нынешних колоссальных армий; связанный же с этой ступенью общественного развития уровень богатства и культуры точно так же является необходимым условием для обеспечения современных армий необходимым количеством оружия, боевых припасов, продовольствия и т. д., для создания нужных кадров образованных офицеров и для умственного развития самих солдат.

Я беру современную военную систему, полностью разработанную Наполеоном. Ее двумя осями являются: массовые масштабы применения средств наступления — живая сила, кони и орудия — и подвижность этих наступательных средств. Подвижность является необходимым следствием массовости. Современные армии не могут, подобно небольшому войску периода Семилетней войны, в продолжение месяцев маршировать взад и вперед на территории в каких-нибудь 20 миль. Они не в состоянии возить за собой все необходимое количество продовольствия в походных магазинах. Они вынуждены нападать на занимаемую ими местность, подобно туче саранчи, производя фуражировку во всех направлениях в пределах досягаемости своей кавалерии, и вынуждены уходить, когда все съедено. Магазинные запасы удовлетворяют своему назначению, если содержат не больше, чем может потребоваться в непредвиденных случаях. Они все время опустошаются и снова пополняются, они должны следовать за быстрыми передвижениями армии и поэтому лишь в редких случаях могут иметь достаточно запасов для покрытия потребностей армии хотя бы в течение одного месяца. Поэтому современная военная система не может применяться в течение длительного срока в бедной, полуварварской, слабо населенной стране. Вследствие этого французы потерпели крушение, медленное в Испании и быстрое в России. Но, в свою очередь, и испанцы были разорены французским нашествием: их страна была в сильнейшей степени истощена. Россия же не может применять своей собственной тяжеловесной системы ведения войны большими массами в течение долгого времени, — даже в Польше. На ее же собственной территории, пока она лишена железных дорог, эта система и вовсе неприменима. Оборонительная кампания России на Днепре или на Двине разорила бы страну.

С этой подвижностью армии также связан известный уровень развития солдата, который во многих случаях должен уметь сам себе помочь. Сюда относится более значительное развитие патрульной, фуражировочной и аванпостной службы и т. д.; большая активность, требуемая от каждого солдата; частое повторение случаев, когда солдату приходится действовать в одиночку и основываться на своем собственном разумении; наконец, большое значение, которое приобрели стрелковые бои, результаты которых зависят от умственного развития, coup d'oeil и энергии каждого отдельного солдата, — все это предполагает со стороны унтер-офицеров и солдат более высокий культурный уровень, чем был в армии старого Фрица. Варварская или полуварварская нация не обладает, однако, таким культурным уровнем в массах, чтобы можно было, с одной стороны, дисциплинировать и механически обучить 500000—600000 человек, без всякого отбора призванных под ружье, и, с другой стороны, развить или сохранить у них этот самый coup d'oeil для малой войны. У варваров есть от природы этот разбойничий coup d'oeil. Пример — казаки; зато они в такой же мере непригодны для несения регулярной военной службы, в какой русские пехотинцы-крепостные, наоборот, непригодны для настоящего стрелкового боя.

Этот всеобщий средний культурный уровень, предполагаемый современной военной системой у каждого солдата, имеется лишь в самых передовых странах: в Англии, где солдат, хотя бы он был по происхождению самым неотесанным крестьянином, проходит цивилизующую школу городов; во Франции, где армия составляется из эмансипированных парцельных крестьян и тертой городской черни (remplacants{34}); в Северной Германии, в которой феодализм также либо совершенно уничтожен, либо принял более или менее буржуазные формы и в которой значительная часть контингента армии поставляется городами; и наконец, судя по последним войнам, такой уровень имеется, повидимому, хотя бы в известной части австрийской армии — в той, которая рекрутируется в наименее феодальных областях. Всюду, за исключением Англии, основой армии является парцельное хозяйство, и армия является тем более приспособленной для современной военной системы, чем в большей степени парцельный крестьянин по своему положению приближается к свободному собственнику.

Однако не только подвижность отдельного солдата, но и подвижность самих масс армии предполагает уровень цивилизации, соответствующий буржуазной эпохе. Неповоротливость дореволюционных армий является точным отражением феодального строя; громадное количество обозных повозок с офицерским имуществом уже само по себе затрудняло всякое движение. Армии двигались вперед так же медленно, как и вся жизнь. Нарождавшаяся бюрократия абсолютных монархий внесла в дело заведывания материальной частью некоторый порядок, но в то же время ее связи с haute finance {крупными финансистами. Ред.} привели к хищениям en gros {в большом масштабе. Ред.}. Если бюрократия чем-нибудь и была полезна для армий, то вред, который она им приносила, прививая им дух схематизма и педантизма, был вдвое больше. Сошлемся на высочайшее свидетельство самого старого Фрица. Россия еще и по сей час страдает от всех этих недостатков. Русская армия, повсюду обираемая и надуваемая, форменно голодает, и солдаты во время похода мрут, как мухи. Лишь буржуазное государство удовлетворительно снабжает продовольствием свои войска и может поэтому рассчитывать на достаточную подвижность своей армии.

Таким образом, подвижность является во всех отношениях качеством, свойственным именно буржуазным армиям. Однако она является не только необходимым дополнением массового характера армий, но даже часто может заменить последний (например, пьемонтская кампания Наполеона в 1796 г.).

Но массовый характер, в свою очередь, так же является специфической особенностью современной цивилизованной армии, как и ее подвижность.

При всех разнообразных методах комплектования армии — рекрутском наборе, прусском ландвере, швейцарской милиции, всеобщем наборе, — как показывает опыт последних 60 лет, ни в одной народной войне, при режиме буржуазии и свободного парцельного крестьянства, не было призвано под знамена более 7 % населения, следовательно, в военных действиях могло участвовать примерно 5 %. Во Франции осенью 1793 г., принимая численность населения в 25 миллионов, по этому расчету должно было быть всего 1750000 солдат, в том числе 1250000 действительных бойцов. Последние находились тогда на границах, под Тулоном и в Вандее, — считая здесь обе борющиеся стороны, — так что 1250000 вполне были налицо. В Пруссии, насчитывающей сейчас 16000000 жителей, 7 % и 5 % составили бы соответственно 1120000 и 800000 человек. Между тем вся совокупность прусских военных сил, считая и линейные войска, и ландвер, составляет едва 600000 человек. Этот пример показывает, как много даже 5 % составляют для нации.

Eh bien {Так вот. Ред.}. Если Франция и Пруссия могут сравнительно легко призвать к оружию 5 % населения, а в случае необходимости даже 7 %, то Австрия, при крайнем напряжении, может выставить лишь 5 %, а Россия едва 3 %. Для Австрии, принимая ее население в 35000000, 5 % составили бы 1750000 человек. В 1849 г. Австрия, при напряжении всех своих сил, ввела в действие около 550000 человек. Венгры, силы которых в нотах Кошута были преувеличены вдвое, имели, вероятно, 350000 человек. Примем во внимание еще 50000 ломбардцев, которые либо уклонились от набора, либо воевали в рядах пьемонтской армии, и мы получим в сумме 950000 человек, т. е. неполных 22/3% всего населения. При этом еще хорватские пограничные области, находившиеся в особых условиях, поставили по меньшей мере 15 % своего населения. Россия, по самому скромному подсчету, имеет 72 миллиона жителей и должна была бы, при норме в 5 %, выставить армию в 3600000 человек. Между тем ей никогда не удавалось собрать более 1500000, считая регулярные и иррегулярные войска; из этого числа на своей собственной территории она могла располагать действующей армией максимум в 1000000 человек. Иными словами, вся совокупность ее военных сил ни разу не превысила 21/12%, а действующая армия — 17/18, или 1,39 %. Это объясняется весьма просто: редким населением на огромных пространствах, недостатком средств сообщения и ничтожными размерами национального производства.

Массовость средств нападения, — так же как и подвижность, — является необходимым результатом более высокой ступени цивилизации; в частности, современное соотношение численности вооруженных сил и населения несовместимо ни с одной из стадий общественного развития, предшествующих эмансипации буржуазии.

Итак, современный способ ведения войны предполагает эмансипацию буржуазии и крестьянства, он является военным выражением этой эмансипации.

Эмансипация пролетариата, в свою очередь, будет иметь свое особое выражение в военном деле и создаст свой особый, новый военный метод. Сеla est clair {Это ясно. Ред.}. Можно уже сейчас до известной степени предвидеть, в чем будут заключаться материальные основы этой новой системы ведения войны.

Но в такой же точно мере, как простое завоевание политической власти современным неопределившимся и отчасти плетущимся в хвосте других классов французским и германским пролетариатом само по себе было бы еще весьма далеко от действительной эмансипации рабочего класса, которая заключается в уничтожении всех классовых противоречий, точно так же и способ ведения войны, который первоначально должна будет применить ожидаемая революция, будет весьма далек от того способа, который будет применять действительно освободившийся пролетариат,

Действительное освобождение пролетариата, полное устранение всех классовых различий и полное обобществление [vollstandige Konzentrierung] всех средств производства во Франции и. в Германии предполагают, во-первых, участие Англии в этом процессе, а во-вторых, по крайней мере удвоение средств производства, имеющихся сейчас в Германии и Франции. Новый способ ведения войны как раз и предполагает наличие этого.

Выдающиеся нововведения Наполеона в военной науке не могут быть преодолены посредством чуда; новая военная наука будет в такой же мере необходимым продуктом новых общественных отношений, в какой военная наука, созданная революцией и Наполеоном, явилась неизбежным результатом новых отношений, порожденных революцией. И точно так же, как пролетарская революция в промышленности будет заключаться отнюдь не в упразднении паровых машин, а в увеличении их числа, — так и в военном деле речь пойдет не об уменьшении массовости армий и их подвижности, а, наоборот, о поднятии того и другого на более высокую ступень.

Предпосылкой наполеоновского способа ведения войны явились выросшие производительные силы; предпосылкой каждого нового усовершенствования в системе ведения войны также будут новые производительные силы. Железные дороги и электрический телеграф уже сейчас дадут талантливому генералу или военному министру повод для совершенно новых комбинаций в европейской войне. Постепенный рост производительных сил, а вместе с ним и населения, в свою очередь, открывает возможность собирать более значительные воинские массы. Если во Франции население вместо 25 миллионов составляет 36 миллионов, то 5 % этого числа составит уже не 1250000, а 1800000 человек. В обоих отношениях могущество цивилизованных стран по сравнению с варварскими относительно возросло. Только первые располагают разветвленной сетью железных дорог, и население их растет вдвое более быстрым темпом, чем, скажем, в России. — Все эти соображения доказывают, кстати сказать, что подчинение Западной Европы России становится с каждым днем все менее возможным и что на длительный срок такое подчинение просто невозможно.

Сила нового способа ведения войны, возникающего с уничтожением классов, не может, однако, сводиться к тому, что подлежащие мобилизации 5 % с ростом населения будут составлять все более значительную массу. Она должна состоять в том, что станет возможно призвать к оружию уже не 5 или 7 %, а 12–16 % всего населения, т. е. от половины до двух третей взрослого мужского населения, — примерно, всех здоровых мужчин от 18 до 30 или даже до 40 лет. Но если Россия не сможет поднять своих военных сил с 2–3 % до 5 % без полной революции во всей своей внутренней социальной и политической организации и в особенности в своем производстве, то, в свою очередь, и Германия с Францией не смогут увеличить находящегося в их распоряжении контингента с 5 % до 12 % без того, чтобы революционизировать свое производство, которое должно быть более чем удвоено. Лишь тогда, когда средняя производительность труда каждого даст вдвое больше, чем теперь, благодаря применению машин и т. п., можно будет высвободить из производства вдвое больше рабочей силы, да и то лишь на короткое время; ведь ни одна страна никогда не могла долго держать под ружьем 5 % своего населения.

Если соответствующие условия будут налицо, если национальное производство будет в достаточной мере поднято и централизовано, если — что безусловно необходимо — будут уничтожены классы (прусский вольноопределяющийся сроком на один год[316], если только он не унтер-офицер или офицер ландвера, в силу своего аристократического общественного положения, никогда не сможет быть хорошим солдатом рядом с крестьянином и мастеровым), то пределы возможного набора будут определяться исключительно численностью населения, способного носить оружие; т. е., в случае крайней нужды, можно будет в самое короткое время вооружить 15–20 % населения и иметь в действующей армии 12–15 %. Но наличие таких колоссальных масс предполагает, в свою очередь, и значительно большую подвижность, чем та, которой обладают современные армии. Без разветвленной сети железных дорог такие массы не смогут ни сосредоточиваться, ни снабжаться продовольствием и боевыми припасами, ни передвигаться с места на место. Без электрического телеграфа совершенно невозможно будет управлять ими. А так как при таких массах стратег и тактик (командующий на поле сражения) но могут быть соединены в одном лице, то здесь начнется разделение труда. Стратегические операции — координация действий различных войсковых соединений — должны будут направляться из одного центрального пункта при помощи телеграфных линий; руководство тактическими операциями будут осуществлять отдельные генералы. Ясно, что при таких условиях война сможет и должна будет приходить к развязке в еще более короткий срок, чем это имело место у Наполеона. Это потребуется вследствие огромных издержек и станет неизбежным потому, что всякий удар, наносимый такими массами, по необходимости будет иметь решающее значение.

По своей массе и стратегической подвижности эти армии будут обладать, следовательно, неслыханно страшной силой. Тактическая подвижность (при несении патрульной службы, в стрелковых цепях, на поле сражения) у таких солдат также будет стоять на гораздо более высокой ступени. По силе, ловкости, интеллигентности они превзойдут всех тех солдат, которых может дать современное общество. Однако, все это сможет быть осуществлено, к сожалению, лишь через много лет; к тому времени подобные массовые войны уже вообще не смогут иметь места, вследствие отсутствия равного противника. В первый же период пролетарской революции для всего этого будут отсутствовать основные предпосылки; тем паче в 1852 году.

Процент населения, приходящийся сейчас во Франции на долю пролетариата, едва ли удвоился по сравнению с 1789 годом. Пролетариат был тогда — по крайней мере между 1792 и 1794 годом — не менее распропагандирован и in tension {в напряженном состоянии. Ред.}, чем это будет иметь место в ближайшее время. Уже тогда было ясно, что во время революционных войн, сопровождаемых жестокими внутренними потрясениями, масса пролетариата должна быть использована внутри страны. То же самое будет иметь место и теперь и, вероятно, даже в большей степени, чем когда-либо, так как шансы для немедленного возникновения гражданских войн, по мере продвижения коалиции, возрастают. Поэтому пролетариат сможет направить лишь незначительный контингент в действующую армию. Главным источником для пополнения последней останутся городские низы и крестьяне. Иными словами, революция вынуждена будет вести войну теми средствами и теми методами, какими она вообще ведется в наше время.

Лишь доктринер может задаваться вопросом, нельзя ли при этих средствах, т. е. при действующей армии в 4–5 % населения, изыскать новые комбинации и изобрести новые сокрушающие методы использования этих сил. Как производительность ткацкого станка не может быть увеличена вчетверо без замены его движущей силы — силы руки — силой пара, без изобретения нового орудия производства, имеющего лишь весьма мало общего со старым ручным станком, так и в военном искусстве нельзя старыми средствами достигнуть новых результатов/Только создание новых, более мощных средств делает возможным достижение новых, более грандиозных результатов. Каждый великий полководец, создавший новую эпоху в военной истории применением новых комбинаций, является либо изобретателем новых материальных средств, либо первый находит правильный способ применения новых средств, изобретенных до него. В промежутке времени между Тюренном и старым Фрицем произошла революция в пехотном деле, вытеснение пики штыком и фитильного запала кремневым замком; историческая заслуга старого Фрица в военной науке заключалась в том, что он, в общем оставаясь в пределах тогдашнего способа ведения войны, преобразовал и усовершенствовал старую тактику, применительно к новым видам оружия. Точно так же историческая заслуга Наполеона заключается в том, что он нашел единственно правильное тактическое и стратегическое применение колоссальных вооруженных масс, появление которых стало возможно лишь благодаря революции, и эту стратегию и тактику довел до такой степени совершенства, что современные генералы, в общем и целом, не только не в состоянии превзойти его, но в своих самых блестящих и удачных операциях лишь пытаются подражать ему.

Summa summarum. Революция будет воевать современными военными средствами и при помощи современного военного искусства против современных же военных средств и современного военного искусства. Шансы на наличие военных талантов будут у коалиции по меньшей мере так же велики, как и у Франции: се seront alors les gros bataillons qui l'emporteront {преимущества тогда будут на стороне больших батальонов. Ред.}.

IV

Посмотрим теперь, какие батальоны смогут быть включены в действующую армию и как они смогут быть применены.

1) Россия. Русская армия мирного времени состоит номинально из 1100000 солдат, фактически же примерно — из 750000. Начиная с 1848 г. русское правительство неуклонно стремилось к тому, чтобы довести фактическую численность военного времени до 1500000 человек. Николай и Паскевич, по мере возможности, всюду лично контролировали положение. Следовательно, можно считать, что Россия в настоящее время довела свою армию по меньшей мере до полного мирного состава в 1100000 человек; из этого числа следует, исключить самое большее:

для Кавказа __ 100000 чел.

«собственно России __ 150000»

«польских губерний __ 150000»

больных, отрядов особого назначения и т. п.__ 150000»

Всего __ 550000 чел.

Остаются 550000 человек, которые могут быть употреблены для военных действий вне страны. Это немногим больше, чем то, что Россия фактически послала за границу в 1813 году.

2) Пруссия. Великолепная армия военного времени, в случае призыва под знамена ландвера первой и второй очереди, сверхочередных и вообще всего, что можно призвать, состояла бы, по меньшей мере, из 650000 человек. Но в данный момент правительство смогло бы мобилизовать максимум 550000 человек. Будем считать только 500000 человек. Из этого числа придется выделить для гарнизонов и т. п. лишь немногим больше численности ландвера второй очереди (150000 человек); ведь постепенные призывы сверхочередных и контингента будущего года, — о чем позаботится Николай, — а также непрерывное прохождение русских войск обеспечат достаточные резервы на случай любой попытки поднять восстание внутри страны. Кроме того, прусские войска будут иметь меньший процент больных, так как они будут сосредоточиваться в собственной стране и им придется совершить меньший переход, чем русским, чтобы дойти до Рейна. Однако, так же, как и относительно русских, я сбрасываю половину и считаю свободной лишь другую половину, т. е. 250000 человек.

3) Австрия. Стоят под ружьем и находятся в отпуску, но могут вернуться в армию так же быстро, как ландвер в Пруссии, по меньшей мере 600000 человек. Здесь я также сбрасываю половину, так как, по крайней мере, для двух третей монархии двигающиеся вслед за австрийцами русские войска впредь до образования новых резервов будут служить резервами внутри страны и будут парализовать очаги восстания. Для действий против неприятеля остаются свободными 300000 человек.

4) Германский союз. Так как эти господа живут у самого Рейна и вся коалиционная армия будет проходить через их земли, то они почти совсем не нуждаются в гарнизонах против местного населения; тем более, что после первых же успехов коалиции в борьбе с Францией резервные армии расположатся поперек всей Германии, с севера на юг. Поэтому Германский союз выставит, по крайней мере, 120000 человек.

5) Войска итальянских правительств, датчан, бельгийцев, голландцев, шведов и пр. я принимаю пока в расчет в количестве 80000 человек.

Итак, вся совокупность коалиционных войск составляет по приведенному расчету 1300000 человек, либо уже стоящих сейчас под ружьем, либо могущих быть призванными немедленно. Все эти данные намеренно преуменьшены. Скидка на одних больных так велика, что уже только из выздоровевших и т. п. можно было бы через два месяца после начала операций составить вторую армию в 350000 человек вблизи французской границы. Но численность этой второй армии неизбежно окажется еще значительно больше, так как в настоящее время ни одно правительство не бывает настолько неразумным, чтобы начать войну, не производя одновременно с отправкой действующей армии возможно более широкие новые наборы, которые посылаются вслед за первой армией.

Войска первой армии (1300000 человек) могут быть полностью сосредоточены в течение, примерно, двух месяцев, если действовать по следующему плану. Пруссаки и австрийцы могут вполне мобилизовать вышеупомянутые контингента за два месяца, в этом не может быть сомнения после ноябрьской мобилизации прошлого года; что же касается русских войск, то тремя конечными пунктами сосредоточения будут в первую очередь Берлин, Бреславль {Польское название: Вроцлав. Ред.} и Краков или Вена (см. ниже). От Петербурга до Берлина приблизительно 45 дневных переходов, от Берлина до Рейна — 16, всего 61 переход, считая по 5 германских миль в день {Германская или географическая миля равна 7 км 420 м. Ред.}. От Москвы до Бреславля 48 переходов, от Бреславля до Майнца — 20, всего 68 переходов. От Киева до Вены — 40, от Вены до Базеля — 22, всего 62 перехода. Если присчитать к этому дневки, без которых русские войска, а особенно при вышеуказанных интенсивных переходах, ни в коем случае не смогут обойтись, то ясно, что и войска, расположенные в Москве, Петербурге и Киеве, вполне смогут уже быть на Рейне через три месяца; даже исходя из предположения, что войска передвигаются исключительно пешком, не пользуясь железными дорогами и подводами. Однако эти средства передвижения могут быть пущены в ход в Германии почти повсюду, в России и Польше во всяком случае местами; использование этих средств сократило бы переброску войск, в общем, безусловно на 15–20 дней. Но главные массы русских войск уже сейчас сконцентрированы в польских губерниях, а так как политическая обстановка делает вероятным возникновение кризиса, туда будет направлено еще большее количество вооруженных сил. Таким образом, исходными пунктами движения русских будут не Петербург, Москва и Киев, а Рига, Вильно, Минск, Дубно и Каменец, благодаря чему расстояние сократится приблизительно на 60 миль, т. е. на 12 дневных переходов и четыре дневки. При этом значительная часть пехоты, — особенно расположенная в более отдаленных местах расквартирования, — сможет в течение каждого третьего дня (дня отдыха) быть перевезена по крайней мере на 5 миль; таким образом, для этой части армии и дни отдыха могут быть причислены к дням марша. Материальная часть артиллерии, боевые припасы и продовольствие смогут при этих условиях свободно следовать по железной дороге. Артиллерийские запряжки и прислуга смогут передвигаться походным порядком или ехать и, таким образом, прибыть на место во всяком случае скорее, чем прежним способом.

Из всего сказанного для меня следует вывод, что ничто не воспрепятствует сосредоточению коалиционной армии на Рейне, через два месяца после взрыва революции, в следующем порядке:



В сущности говоря, при современных условиях потребуется не больше пяти-шести недель, чтобы перебросить к Рейну 300000 русских, и за то же время пруссаки, австрийцы и второстепенные союзники смогут придвинуть к Рейну вышеуказанные контингенты; но, принимая в расчет непредвиденные препятствия, которые возникают при всякой коалиции, я беру полных два месяца. Расположение союзных войск в момент высадки Наполеона после Эльбы, в смысле их переброски во Францию, было едва ли столь же благоприятно, как нынешнее; тем не менее, русские были уже на Рейне, когда Наполеон сражался с англичанами и пруссаками при Ватерлоо.

Спрашивается, какие же ресурсы может противопоставить коалиции Франция?

1) Линейные войска составляют приблизительно 450000 человек, из них 50000 в Алжире, без которых там не обойтись; из остальных 400000 человек следует сбросить больных, необходимый минимум для гарнизона крепостей, небольшие отряды в ненадежных пунктах внутри страны; в лучшем случае можно располагать 250000 человек.

2) Излюбленное средство нынешних «красных» — снова призвать под ружье отслуживших срок солдат — может быть с успехом применено в качестве принудительной меры самое большее по отношению к шести возрастам, т. е. от 27 до 32 лет. Каждый возраст должен по набору давать 80000 человек. Потери от алжирской войны и тамошнего климата, обычная смертность за 12 лет, отсев лиц, ставших неспособными к военной службе, эмигрантов, наконец, тех, кому тем или иным способом удастся уклониться от возвращения в строй в такой момент, когда административный аппарат и без того приходит в расстройство, — все это сократит общее количество вернувшихся в армию бывших рекрутов этих шести возрастов с 480000 до 300000 в лучшем случае. Из этого числа, в свою очередь, следует вычесть 150000 человек на пополнение крепостных гарнизонов, которое будет производиться преимущественно за счет этого класса, как состоящего из более пожилых и, в большинстве случаев, женатых людей. Остающиеся, таким образом, 150000 человек при сколько-нибудь умелых мероприятиях легко могут быть мобилизованы в два месяца.

3) Народное ополчение, добровольцы, волонтеры, levee en masse и как бы еще ни называлось это второстепенное пушечное мясо. Из этой группы, за исключением примерно 10000 gardes mobiles {мобильной гвардии. Ред.}, которые еще должны быть собраны, все владеют оружием не лучше любого немецкого гражданского ополченца. Правда, французы обучаются этому ремеслу быстрее, но два месяца все же очень короткий срок. Если Наполеону удавалось заставить своих рекрутов пройти батальонную школу в четыре недели, то это было возможно лишь благодаря отличнейшим кадрам; между тем первым следствием ближайшей революции будет дезорганизация самих линейных кадров. К тому же наши французские революционеры, как известно, весьма привержены к традициям, они, несомненно, прежде всего начнут кричать: Levee en masse! Deux millions d'hommes aux frontieres! {Всеобщий набор! Два миллиона солдат на границу! Ред.} Два миллиона солдат — это было бы прекрасно, если бы снова можно было ожидать со стороны коалиции таких промахов, какие были совершены ею anno {в году. Ред.} 1792–1793, и если бы было достаточно времени, чтобы постепенно обучить 2000000 человек. Но об этом не может быть и речи. Наоборот, следует ожидать, что в течение двух месяцев на границе окажется 1000000 неприятельских солдат, готовых к боевым действиям, и задача будет заключаться в том, чтобы выступить против этого миллиона с шансами на успех.

Если французы снова будут слепо копировать традиции 1793 г., то они предпримут эксперимент с 2000000, а это значит, что они размахнутся настолько широко, что реальный результат, при краткости срока, будет равен нулю. Обучение и формирование 1500000 человек в восемь недель при отсутствии кадров на практике сведется к бессмысленному расходованию всех ресурсов и к тому, что армия не будет усилена хотя бы даже одним пригодным батальоном.

Другое дело, если у них будет порядочный военный министр, сколько-нибудь знакомый с революционными войнами и методами быстрого формирования армии, и если на его пути не будут стоять глупые препятствия, проистекающие от невежества и стремления к популярности. Такой человек будет держаться в пределах возможного и сможет сделать многое. Тогда придется исходить примерно из следующего плана.

Вооруженные силы состоят, прежде всего, из двух составных частей: 1) пролетарской гвардии в городах, крестьянской гвардии в сельских местностях — в той мере, в какой последние благонадежны, — для несения внутренней службы и 2) регулярной армии — против вторжения.

Крепости обслуживаются пролетарской и крестьянской гвардией. Из армии для этого выделяются лишь самые необходимые подразделения. Для защиты Парижа, Страсбурга, Лиона, Меца, Лилля, Валансьенна — важнейших крепостей, являющихся в то же время крупными городами, понадобится помимо их собственной гвардии и небольших крестьянских отрядов из окрестностей лишь немного линейных войск. Свободный от внутренней службы контингент пролетарской гвардии, поскольку он состоит из незанятых рабочих, должен быть сосредоточен в учебном лагере и обучаться под руководством не годных к полевой службе старых офицеров и унтер-офицеров для пополнения убыли в рядах действующей армии. Этот лагерь может быть устроен вблизи Орлеана — он тогда одновременно будет служить угрозой против легитимистских округов.

Количество линейных войск, находящихся на французской территории, должно быть утроено, т. е. доведено с 400000 до 1100000 человек. Достигнуть этого можно следующим образом. Каждый батальон превращается в полк, происходящее при этом неизбежное повышение по службе офицеров и унтер-офицеров внушит им не меньшее уважение к революции, чем гильотина и военный суд. Неизбежное расширение кадров должно при этом происходить по возможности постепенно. Необходимо будет привлечь на свою сторону возможно большее количество офицеров. Последнее весьма важно при невозможности создать как по волшебству новых офицеров в двухмесячный срок. Кроме того, у среднего и низшего командного состава французской армии имеется еще достаточно национального чувства для того, чтобы эта категория офицеров под влиянием некоторого продвижения по службе, энергичного руководства со стороны военного ведомства и при известных шансах на военный успех могла оказаться вполне пригодной на первое время; особенно если будет проведено несколько примерных наказаний бунтовщиков и дезертиров. Из воспитанников военных училищ и служащих Ponts et chaussees {Управления по строительству шоссейных дорог и мостов. Ред.} получаются прекрасные офицеры артиллерийских и инженерных войск; а после нескольких сражений начнут обнаруживаться столь часто встречающиеся у французов военные таланты среди нижних чинов, уже пригодные для командования ротой после первого боя. Что же касается солдат, то необходимое количество составится

из линейных войск __ 400000

«вновь призванных запасных __ 300000

Остается добрать и обучить 500000, итого 1200000 человек, а если считать 100000 больных, — 1100000 человек. Из этого числа может быть использовано для боевых действий:

из линейных __ 250000

«запасных __ 150000

«новобранцев __ 400000

= __ 800000

Будущее покажет, что можно предпринять с такой армией. Обучить в течение двух месяцев в качестве пополнения для линейной армии 400000—500000 новобранцев, которые будут влиты в одни полки и батальоны с солдатами регулярной армии и с возвращенными в строй бывшими солдатами, не такое уж трудное дело, если взяться за него немедля, le lendemain de la revolution {на следующий день после революции. Ред.}. Все эти подкрепления пойдут на усиление пехоты и артиллерии: за 2 месяца можно обучить пехотинца и даже канонира, способного к элементарному обслуживанию орудия, но отнюдь не кавалериста. Поэтому численное увеличение кавалерии будет весьма невелико.

Весь этот план мобилизации обязательно предполагает наличие хорошего военного министра, такого, который умеет правильно оценить политическую обстановку, обладает знаниями в области стратегии, тактики и в деталях использования отдельных родов оружия, а также достаточной степенью энергии, быстроты и decisiveness {решительности. Ред.}; необходимо также, чтобы ослы, которые будут состоять в правительстве вместе с ним, предоставили ему полную свободу действий. Но где же возьмет «красная» партия во Франции такого человека? Все шансы говорят, напротив, за то, что мы увидим обычную картину: какой-нибудь невежда, который, в качестве bon democrate {хорошего демократа. Ред.}, сам себя считает и признается другими подходящим для любого поста, попытается разыграть Карно, декретирует всеобщий набор, разрушит решительно все; весьма скоро его предприимчивость исчерпается, тогда он предоставит все дело рутине второстепенных чиновников старого режима и неприятельские армии будут подпущены к стенам Парижа. Для того же, чтобы в наше время справиться с европейской коалицией, недостаточно быть Пашем, Бушотом и даже Карно, а надо быть равным Наполеону, либо же иметь исключительно глупых врагов перед собой или исключительно много удачи.

Не надо забывать, что при всех сделанных выше подсчетах военных сил коалиции все время принимались во внимание минимальные числа для общего количества войск и, наоборот, максимальные для всяких скидок; таким образом, при сколько-нибудь удовлетворительном руководстве численный состав войск, находящихся в распоряжении неприятеля, окажется большим, а время, необходимое для его сосредоточения, меньшим, чем здесь указано. Для Франции же мои предположения построены по обратному принципу: я принял максимальный срок, находящийся в распоряжении французов, максимальную цифру для контингента, который они смогут сформировать, и сделал минимальные скидки; таким образом, общее количество войск в распоряжении революции подсчитано мной в самых больших цифрах, какие только возможны. Иными словами, все эти исчисления дают картину самого благоприятного случая для революции, если не считать непредвиденных обстоятельств и возможности грубых промахов со стороны коалиции.

К тому же в вышеизложенных предположениях я исходил из того, что революция и вторжение неприятеля не вызовут немедленной вспышки гражданской войны внутри страны. В настоящее время, т. е. через 60 лет после последней гражданской войны во Франции, невозможно сказать с уверенностью, окажется ли легитимистский фанатизм способным на нечто большее, чем на эфемерное восстание. Ясно все же, что по мере продвижения коалиции вперед будут возрастать шансы восстаний, подобных лионскому и тулонскому в 1793 г. и др., будут возрастать шансы на временный союз всех политически побежденных классов и партий. Но допустим и в этом отношении наиболее благоприятную комбинацию для революции, при которой революционная — пролетарская и крестьянская — гвардия окажется в состоянии успешно провести разоружение восставших департаментов и классов.

О благоприятствующих революции шансах, которые появились бы благодаря возможным восстаниям в Германии, Италии и т. д., мы скажем ниже.

V

Теперь перейдем к самим боевым действиям.

Если на карте поставить одну ножку циркуля на Париж и провести окружность радиусом, равным расстоянию от Парижа до Страсбурга, то она пересечет на юге французскую границу между Греноблем и Шамбери у Пон-де-Бовуазена, пойдет вдоль границы к северу через Женеву, Юрский хребет, Базель, Страсбург и Хагенау, затем будет следовать по течению Рейна до его устья, отдаляясь от него в отдельных местах, но не более как на два дневных перехода. Если бы Рейн был границей Франции, то на всем протяжении этой границы, начиная от того пункта, где она уже не прикрывается Альпами, и до самого Северного моря, Париж был бы примерно на одинаковом расстоянии от любой ее точки. Военная система Франции, имеющая центром Париж, вполне соответствовала бы тогда географическим условиям. При этом предположении получалась бы простая дуга от Шамбери до Роттердама, на которой все точки единственной открытой границы Франции, притом ближайшей к ее столице, были бы расположены от Парижа на одинаковом расстоянии, составляющем примерно 70 немецких миль, или 14 переходов. В то же время эта граница была бы защищена широкой рекой. В этом заключается реальная военная основа того утверждения, что Рейн является естественной границей Франции.

Но та же своеобразная конфигурация течения Рейна также делает его исходной точкой для всех концентрических операций, направленных против Парижа, ибо для того, чтобы несколько различных армий могли одновременно достигнуть Парижа и одновременно угрожать ему с разных сторон, они должны выступить одновременно из равно отстоящих от Парижа пунктов. Несмотря на то, что концентрические операции представляют опасность, если пункты концентрации лежат в сфере воздействия неприятельских армий, а тем более, совпадают с операционной базой последнего, операции всякой коалиционной контрреволюционной армии против Франции по необходимости должны иметь концентрический характер. Причины следующие: 1) взятие Парижа означает завоевание всей Франции; 2) ни один пункт границы, лежащий в сфере операций французских армий, не может быть оставлен открытым, ибо, в противном случае, французы могли бы вызвать восстание на территории коалиции, послав свои отряды в тыл неприятельской армии; 3) для снабжения тех людских масс, которые всякая коалиция вынуждена бросить против Франции, требуются многочисленные операционные линии.

Граница, защищать которую придется обеим армиям, простирается от Шамбери до Роттердама. Испанскую границу можно пока не принимать во внимание. Итальянская граница от Вара до Изера прикрыта Альпами и, кроме того, идет в направлении, удаляющемся от Парижа, составляя касательную к вышеупомянутой дуге. Эту границу следует принять во внимание только в том случае: 1) если укрепленные перевалы Савойских Альп, особенно Монсени, будут в руках французов; 2) если будет намерение произвести диверсию на побережье, для чего должны иметься особые основания; 3) если французские армии, обеспечив безопасность границы во всех других направлениях, захотят перейти здесь в наступление по примеру Наполеона в 1796 году. Во всех других возможных случаях этот участок границы находится далеко в стороне.

Итак, активные операции как для коалиции, так и для Франции ограничиваются линией, идущей от Шамбери или реки Изера до Северного моря, и той территорией, которая расположена между этой линией и Парижем. Как раз эта часть Франции представляет собой местность, как бы специально созданную для обороны, и расположение гор и рек здесь отличается самым благоприятным с военной точки зрения характером.

От Роны до Мозеля граница прикрыта длинной, лишь с трудом и в немногих пунктах проходимой цепью гор — Юрой; к ней примыкают Вогезы, продолжение которых составляют Хохвальд и Идарвальд; обе горные цепи тянутся параллельно границе, а Вогезы, кроме того, прикрыты Рейном. Между Мозелем и Маасом дорогу на Париж преграждают Арденны, по ту сторону Мааса — Аргонны. Открытой остается лишь область от Самбры до моря, но тут положение всякой продвигающейся армии с каждым шагом вперед становится все опаснее, так как она рискует, при сколько-нибудь умелых операциях со стороны сильной французской армии, быть отрезанной от Бельгии и сброшенной в море. К тому же вся линия от Роны до Северного моря усеяна крепостями, из которых некоторые, как, например, Страсбург, господствуют над целыми провинциями.

От того места, где сходятся Юра и Вогезы, тянется в юго-западном направлении, вплоть до Оверни, цепь гор, образующая водораздел между Северным морем и океаном, с одной стороны, и Средиземным морем — с другой. От нее на юг течет Сона, а на север, параллельно друг другу, Мозель, Маас, Марна, Сена и Йонна. Вдоль каждой из этих рек, отделяя ее долину от долины соседней реки, а также между Йонной и Луарой, тянутся, образуя разветвления, длинные горные хребты, прорезанные лишь немногими дорогами. Вся эта горная страна, правда, в большей своей части проходима для всех родов войск, но весьма неплодородна, и большая армия не может здесь задерживаться в течение долгого времени.

Преодолев эту горную местность, а также столь же неплодородные возвышенности Шампани, лежащие между бассейном Мааса и бассейном Сены, неприятельская армия вступает в бассейн реки Сены. Здесь-то и сказываются в полной мере необычайные военные преимущества местоположения Парижа.

Бассейн Сены, от ее верховьев вплоть до устья Уазы, образуется из целого ряда почти параллельно расположенных рек с дугообразным течением, направленным к северо-западу, — Йонны, Сены, Марны, Уазы и Эна; каждая из этих рек имеет притоки, текущие в том же направлении. Все эти дугообразные долины соединяются на небольшом друг от друга расстоянии, а в центре этих соединительных точек лежит Париж. Главные пути к Парижу от всех сухопутных границ между Средиземным морем и Шельдой идут вдоль этих речных долин и вместе с ними концентрически соединяются под Парижем. Армия, защищающая Париж, может поэтому всегда сосредоточиваться в более короткое время и перебрасываться от одного угрожаемого пункта к другому легче, чем нападающая армия, так как из двух концентрических кругов — внутренний имеет меньшую периферию. Блестящее использование этого преимущества, неустанное передвижение по периферии внутреннего круга позволило Наполеону во время его замечательной кампании 1814 г. в течение двух месяцев связывать в бассейне Сены при помощи горсти солдат все военные силы коалиции.

Написано Ф. Энгельсом в апреле 1851 г.

Впервые опубликовано в журналв «Die Neue Zeit» №№ 9 и 10, 4 и 11 декабря 1914 г.

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

Загрузка...