Том 8. Автобиографическая и историческая проза

Из записной книжки 1820–1822 гг.^*

1820–1822 гг.

O…¹ disait en 1820: «Révolution en Espagne, révolution en Italie, révolution en Portugal, constitution par ci, constitution par là… Messieurs les souverains, vous avez fait une sottise en détrônant Napoléon».

Le général R.² disait à N. affligé d'un mal d'aventure: «Il n'y a qu'un pas du sublime au sublimé».

P., встретив однажды человека весьма услужливого, сказал ему: «Вы простудитесь, на дворе сыро, мокро (maquereau)»[50]

Plus ou moins j'ai été amoureux de toutes les jolies femmes que j'ai connues, toutes se sont passablement moquées de moi; toutes à l'exception d'une seule ont fait avec moi les coquettes.

[перевод: О… говорил в 1820 году; «Революция в Испании, революция в Италии, революция в Португалии, конституция тут, конституция там. Господа государи, вы поступили глупо, свергнув с престола Наполеона». (фр.)

Генерал Р. говорил Н., заболевшему ногтоедой: «От высокого до сулемы один шаг»[51]. (фр.)

Я более или менее влюблялся во всех красивых женщин, которых встречал; все они изрядно пренебрегали мною; все они, за исключением одной, со мной кокетничали. (фр.)]

Отдельные записи^*

Старый генерал Щ. представлялся однажды Екатерине II. «Я до сих пор не знала вас», – сказала императрица. «Да и я, матушка государыня, не знал вас до сих пор», – отвечал он простодушно. «Верю, – возразила она с улыбкой. – Где и знать меня, бедную вдову!»

Шувалов, заспорив однажды с Ломоносовым, сказал ему сердито: «Мы отставим тебя от Академии». – «Нет, – возразил великий человек: – разве Академию отставите от меня».

Разумовский¹, Никита Панин², conspirateurs. M-r Dachkof³ ambassadeur à Constantinople. Epris de Catherine. Pierre III jaloux d'Elisabeth Woronzof⁴.[52] (M-me Щербинина⁵).

Запись о 18 брюмера^*

M-r Paëz¹, alors secrétaire d'ambassade à Paris, m'a confirmé le récit de Bourienne². Ayant appris quelques jours avant qu'il se preparait quelque chose de grave, il vint à St. Cloud et se rendit à la salle des Cinq-cents. Il vit Napoléon lever la main pour demander la parole, il entendit ses paroles sans suite, il vit Destrem et Briot le saisir au collet, le secouer. Bonaparte était pâle (de colère, remarque m-r Paëz). Quand il fut dehors et qu'il harangua les grenadiers il trouva ceux-ci froids et peu disposés à lui prêter mainforte. Ce fut sur l'avis de Talleyrand et de Sieyès, qui se trouvaient près, qu'un officier vint parler à l'oreille de Lucien, président. Celui-ci s'écria: vous voulez que je prononce la mise en accusation de mon frère etc… il n'en était rien; au milieu du tumulte les Cinq-cents demandaient le général à la barre, pour qu'il y fit ses excuses à l'assemblée. On ne connaissait pas encore ses projets, mais on evait senti d'instinct l'illégalité de sa démarche. 10 août 1832 c'est hier que l'ambassadeur d'Espagne me donna ces détails à dîner chez le comte I. Pouchkine³.

[перевод: Господин Паэс, в то время секретарь посольства в Париже, подтвердил мне рассказ Бурьена. Узнав за несколько дней, что готовилось что-то серьезное, он прибыл в Сен-Клу и отправился в залу Пятисот. Он видел, как Наполеон поднял руку, требуя слова, он слышал его бессвязные слова, он видел, как Дестрем и Брио схватили его за шиворот и трясли его. Бонапарт был бледен (от гнева, отмечает Паэс). Когда он вышел и обратился с речью к гренадерам, он нашел их холодными и мало расположенными оказать ему поддержку. По совету Талейрана и Сийеса, которые находились здесь же, один офицер пошел и сказал что-то на ухо председателю Люсьену. Последний воскликнул: «Вы хотите, чтобы я привлек к ответственности моего брата» и т. д. Не в том было дело, среди общего шума члены Совета Пятисот требовали, чтобы генерал принес извинения собранию. Еще не знали о его намерениях, но бессознательно чувствовали противозаконность его поведения.

10 августа 1832, Вчера испанский посланник сообщил мне эти подробности на обеде у графа И. Пушкина. (фр.)]

Table-talk[53]^*

Езуит Посвин¹, столь известный в нашей истории, был один из самых ревностных гонителей памяти Макиавеллевой. Он соединил в одной книге все клеветы, все нападения, которые навлек на свои сочинения бессмертный флорентинец, и тем остановил новое издание оных. Ученый Conringius, издавший «Il principe» в 1660 году, доказал, что Посвин никогда не читал Макиавелля, а толковал о нем понаслышке.

———

Человек по природе своей склонен более к осуждению, нежели к похвале² (говорит Макиавелль, сей великий знаток природы человеческой).

Глупость осуждения не столь заметна, как глупая похвала; глупец не видит никакого достоинства в Шекспире, и это приписано разборчивости его вкуса, странности и т. п. Тот же глупец восхищается романом Дюкре-Дюмениля или «Историей» г. Полевого, и на него смотрят с презрением, хотя в первом случае глупость его выразилась яснее для человека мыслящего.

———

Divide et impera[54] есть правило государственное, не только махиавеллическое (принимаю это слово в его общенародном значении).

———

Форма цифров арабских составлена из следующей фигуры:

Римские цифры составлены по тому же образцу.

———

Отелло от природы не ревнив – напротив: он доверчив. Вольтер это понял и, развивая в своем подражании создание Шекспира, вложил в уста своего Орозмана следующий стих:

Je ne suis point jaloux… Si je l'étais jamais!..³[55]

———

Лица, созданные Шекспиром⁴, не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порока; но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков; обстоятельства развивают перед зрителем их разнообразные и многосторонние характеры. У Мольера скупой скуп – и только; у Шекспира Шайлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен. У Мольера лицемер волочится за женою своего благодетеля, лицемеря; принимает имение под сохранение, лицемеря; спрашивает стакан воды, лицемеря. У Шекспира лицемер произносит судебный приговор с тщеславною строгостию, но справедливо; он оправдывает свою жестокость глубокомысленным суждением государственного человека; он обольщает невинность сильными, увлекательными софизмами, не смешною смесью набожности и волокитства. Анжело лицемер – потому что его гласные действия противуречат тайным страстям! А какая глубина в этом характере!

Но нигде, может быть, многосторонний гений Шекспира не отразился с таким многообразием, как в Фальстафе⁵, коего пороки, один с другим связанные, составляют забавную, уродливую цепь, подобную древней вакханалии. Разбирая характер Фальстафа, мы видим, что главная черта его есть сластолюбие; смолоду, вероятно, грубое, дешевое волокитство было первою для него заботою, но ему уже за пятьдесят, он растолстел, одрях; обжорство и вино приметно взяли верх над Венерою. Во-вторых, он трус, но, проведя свою жизнь с молодыми повесами, поминутно подверженный их насмешкам и проказам, он прикрывает свою трусость дерзостью уклончивой и насмешливой. Он хвастлив по привычке и по расчету. Фальстаф совсем не глуп, напротив. Он имеет и некоторые привычки человека, изредка видавшего хорошее общество. Правил нет у него никаких. Он слаб, как баба. Ему нужно крепкое испанское вино (the sack), жирный обед и деньги для своих любовниц; чтоб достать их, он готов на всё, только б не на явную опасность.

В молодости моей случай сблизил меня с человеком, в коем природа, казалось, желая подражать Шекспиру, повторила его гениальное создание. *** был второй Фальстаф: сластолюбив, трус, хвастлив, не глуп, забавен, без всяких правил, слезлив и толст. Одно обстоятельство придавало ему прелесть оригинальную. Он был женат. Шекспир не успел женить своего холостяка. Фальстаф умер у своих приятельниц, не успев быть ни рогатым супругом, ни отцом семейства; сколько сцен, потерянных для кисти Шекспира!

Вот черта из домашней жизни моего почтенного друга. Четырехлетний сынок его⁶, вылитый отец, маленький Фальстаф III, однажды в его отсутствие повторял про себя: «Какой папенька хлаблий! как папеньку госудаль любит!» Мальчика подслушали и кликнули: «Кто тебе это сказывал, Володя?» – «Папенька», – отвечал Володя.

———

Одна дама сказывала мне, что если мужчина начинает с нею говорить о предметах ничтожных, как бы приноравливаясь к слабости женского понятия, то в ее глазах он тотчас обличает свое незнание женщин. В самом деле: не смешно ли почитать женщин, которые так часто поражают нас быстротою понятия и тонкостию чувства и разума, существами низшими в сравнении с нами? Это особенно странно в России, где царствовала Екатерина II и где женщины вообще более просвещены, более читают, более следуют за европейским ходом вещей, нежели мы, гордые бог ведает почему.

———

Гёте имел большое влияние на Байрона. Фауст тревожил воображение Чильд-Гарольда. Два раза Байрон пытался бороться с великаном романтической поэзии – и остался хром, как Иаков.

———

Многие негодуют на журнальную критику за дурной ее тон, незнание приличия и тому подобное: неудовольствие их несправедливо. Ученый человек, занятый своим делом, погруженный в свои размышления, не имеет времени являться в общество и приобретать навык к суетной образованности, подобно праздному жителю большого света. Мы должны быть снисходительны к его простодушной грубости, залогу добросовестности и любви к истине. Педантизм имеет свою хорошую сторону. Он только тогда смешон и отвратителен, когда мелкомыслие и невежество выражаются его языком.

———

Какой-то лорд, известный ленивец, для своего сына пародировал известное изречение: «Не делай никогда сам то, что можешь заставить сделать чрез другого». N, известный эгоист, прибавил: «Не делай никогда для другого то, что можешь сделать для себя».

——— Славный анекдот об указе, разорванном князем Яковом Долгоруким⁷, рассказан у Голикова ошибочно и не вполне. Долгорукий после дерзкого своего поступка уехал домой из сената. Государь, узнав обо всем, очень прогневался и приехал к нему. Князь Яков стал перед ним на колени и просил помилования. Государь, побранив его, стал с ним рассуждать о сущности разорванного указа. Долгорукий изложил ему свое мнение. «Разве не мог ты то же самое сказать, – заметил ему Петр, – не раздирая моего указа?» – «Правда твоя, государь, – отвечал Долгорукий, – но я знал, что если я его раздеру, то уже впредь таковых подписывать не станешь, жалея мою старость и усердие». – Государь с ним помирился, но, приехав к себе, приказал царице, которая к князьям Долгоруким была особенно милостива, призвать князя Якова и присоветовать ему на другой день при всем сенате просить прощения у государя. Князь Яков начисто отказался. На другой день он, как ни в чем не бывало, встретил в сенате государя и более чем когда-нибудь его оспоривал. Петр, видя, что с ним делать нечего, оставил это дело и более о том уже не упоминал.

(Слышал от кн. А. Н. Голицына⁸.)

———

Однажды маленький арап⁹, сопровождавший Петра I в его прогулке, остановился за некоторою нуждой и вдруг закричал в испуге: «Государь! Государь! из меня кишка лезет». Петр подошел к нему и увидя, в чем дело, сказал: «Врешь: это не кишка, а глиста» – и выдернул глисту своими пальцами. Анекдот довольно не чист, но рисует обычаи Петра.

———

Некто, отставной мичман, будучи еще ребенком, представлен был Петру I в числе дворян, присланных на службу. Государь открыл ему лоб, взглянул в лицо и сказал: «Ну! этот плох. Однако записать его во флот. До мичманов авось дослужится». Старик любил рассказывать этот анекдот и всегда прибавлял: «Таков был пророк, что и в мичманы-то попал я только при отставке!»

(Слышал от кн. А. Н. Голицына.)

——— Всем известны слова Петра Великого, когда представили ему двенадцатилетнего школьника, Василья Тредьяковского¹⁰: вечный труженик! Какой взгляд! какая точность в определении! В самом деле, что был Тредьяковский, как не вечный труженик?

———

Петр I говаривал: «Несчастия бояться – счастья не видать».

———

Когда родился Иван Антонович, то императрица Анна Иоанновна послала к Эйлеру¹¹ приказание составить гороскоп новорожденному. Эйлер сначала отказывался, но принужден был повиноваться. Он занялся гороскопом вместе с другим академиком, и, как добросовестные немцы, они составили его по всем правилам астрологии, хоть и не верили ей. Заключение, выведенное ими, ужаснуло обоих математиков – и они послали императрице другой гороскоп, в котором предсказывали новорожденному всякие благополучия. Эйлер сохранил, однако ж, первый и показывал его графу К. Разумовскому, когда судьба несчастного Ивана VI совершилась.

(Слышал от Н. К. Загряжской.)

———

Некто князь Х.¹², возвратясь из Парижа в Москву, отличался невоздержанностию языка и при всяком случае язвительно поносил Екатерину. Императрица велела сказать ему через фельдмаршала графа Салтыкова, что за таковые дерзости в Париже сажают в Бастилью, а у нас недавно резали язык, что, не будучи от природы жестока, она для такого бездельника, каков X., нрав свой переменять не намерена, однако советует ему впредь быть осторожнее.

———

Граф К. Разумовский был в заговоре 1762 г. Исполнение было ускорено изменою одного из сообщников. Екатерина уже бежала из Петергофа, а Разумовский еще ничего не знал. Он был дома. Вдруг слышит, к нему стучатся. «Кто там?» – «Орлов, отоприте». Алексей Орлов, которого до тех пор гр. Разумовский не видывал, вошел и объявил, что Екатерина в Измайловском полку, но что полк, взволнованный двумя офицерами (дедом моим Л. А. Пушкиным и не помню кем еще), не хочет ей присягать. Разумовский взял пистолеты в карманы, поехал в фуре, приготовленной для посуды, явился в полк и увлек его. Дед мой посажен был в крепость, где и сидел два года.

———

Суворов наблюдал посты. Потемкин однажды сказал ему смеясь: «Видно, граф, хотите вы въехать в рай верхом на осетре». Эта шутка, разумеется, принята была с восторгом придворными светлейшего. Несколько дней после один из самых низких угодников Потемкина, прозванный им Сенькою-бандуристом¹³, вздумал повторить самому Суворову: «Правда ли, ваше сиятельство, что вы хотите въехать в рай на осетре?» Суворов обратился к забавнику и сказал ему холодно: «Знайте, что Суворов иногда делает вопросы, а никогда не отвечает».

Однажды Потемкин, недовольный запорожцами, сказал одному из них: «Знаете ли вы, хохлачи, что у меня в Николаеве строится такая колокольня, что как станут на ней звонить, так в Сече будет слышно?» – «То не диво, – отвечал запорожец, – у нас в Запорозцине е такие кобзары, що як заграють, то аже у Петербурси затанцують».

N. N.¹⁴, вышедший из певчих в действительные статские советники, был недоволен обхождением князя Потемкина. «Хиба вин не тямит того, – говорил он на своем наречии, – що я такий еднорал, як вин сам». Это пересказали Потемкину, который сказал ему при первой встрече: «Что ты врешь? какой ты генерал? ты генерал-бас».

Князь Потемкин во время очаковского похода влюблен был в графиню ***¹⁵. Добившись свидания и находясь с нею наедине в своей ставке, он вдруг дернул за звонок, и пушки кругом всего лагеря загремели. Муж графини ***, человек острый и безнравственный, узнав о причине пальбы, сказал, пожимая плечами: «Экое кири куку!»

Когда Потемкин вошел в силу, он вспомнил об одном из своих деревенских приятелей и написал ему следующие стишки:

Любезный друг поспешил приехать на ласковое приглашение.

На Потемкина часто находила хандра. Он по целым суткам сидел один, никого к себе не пуская, в совершенном бездействии. Однажды, когда был он в таком состоянии, накопилось множество бумаг, требовавших немедленного его разрешения; но никто не смел к нему войти с докладом. Молодой чиновник по имени Петушков, подслушав толки, вызвался представить нужные бумаги князю для подписи. Ему поручили их с охотою и с нетерпением ожидали, что из этого будет. Петушков с бумагами вошел прямо в кабинет. Потемкин сидел в халате, босой, нечесаный и грызя ногти в задумчивости. Петушков смело объяснил ему, в чем дело, и положил пред ним бумаги. Потемкин молча взял перо и подписал их одну за другою. Петушков поклонился и вышел в переднюю с торжествующим лицом: «Подписал!..» Все к нему кинулись, глядят: все бумаги в самом деле подписаны. Петушкова поздравляют: «Молодец! нечего сказать». Но кто-то всматривается в подпись – и что же? на всех бумагах вместо: князь Потемкин – подписано: Петушков, Петушков, Петушков…*

Надменный в сношениях своих с вельможами, Потемкин был снисходителен к низшим. Однажды ночью он проснулся и начал звонить. Никто не шел. Потемкин соскочил с постели, отворил дверь и увидел ординарца своего, спящего в креслах. Потемкин сбросил с себя туфли и босой прошел в переднюю тихонько, чтоб не разбудить молодого офицера.

Потемкину доложили однажды, что некто граф Морелли, житель Флоренции, превосходно играет на скрыпке. Потемкину захотелось его послушать; он приказал его выписать. Один из адъютантов отправился курьером в Италию, явился к графу М., объявил ему приказ светлейшего и предложил тот же час садиться в его тележку и скакать в Россию. Благородный виртуоз взбесился и послал к черту и Потемкина и курьера с его тележкою. Делать было нечего. Но как явиться к князю, не исполнив его приказания! Догадливый адъютант отыскал какого-то скрыпача¹⁶, бедняка не без таланта, и легко уговорил его назваться графом М. и ехать в Россию. Его привезли и представили Потемкину, который остался доволен его игрою. Он принят был потом в службу под именем графа М. и дослужился до полковничьего чина.

Один из адъютантов Потемкина¹⁷, живший в Москве и считавшийся в отпуску, получает приказ явиться; родственники засуетились, не знают, чему приписать требование светлейшего. Одни боятся незапной немилости, другие видят неожиданное счастие. Молодого человека снаряжают наскоро в путь. Он отправляется из Москвы, скачет день и ночь и приезжает в лагерь светлейшего. Об нем тотчас докладывают. Потемкин приказывает ему явиться. Адъютант с трепетом входит в его палатку и находит Потемкина в постеле, со святцами в руках. Вот их разговор: Потемкин. Ты, братец, мой адъютант такой-то? – Адъютант. Точно так, ваша светлость. – Потемкин. Правда ли, что ты святцы знаешь наизусть? – Адъютант. Точно так. – Потемкин (смотря в святцы). Какого же святого празднуют 18 мая? – Адъютант. Мученика Феодота, ваша светлость. – Потемкин. Так. А 29 сентября? – Адъютант. Преподобного Кириака. – Потемкин. Точно. А 5 февраля? – Адъютант. Мученицы Агафии. – Потемкин (закрывая святцы). Ну, поезжай же себе домой.

Молодой Ш. как-то напроказил. Князь Б. собирался пожаловаться на него самой государыне. Родня перепугалась. Кинулись к князю Потемкину, прося его заступиться за молодого человека. Потемкин велел Ш. быть на другой день у него, и прибавил: «да сказать ему, чтоб он со мною был посмелее». – Ш. явился в назначенное время. Потемкин вышел из кабинета в обыкновенном своем наряде, не сказал никому ни слова и сел играть в карты. В это время приезжает князь Б. Потемкин принимает его как нельзя хуже и продолжает играть. Вдруг он подзывает к себе Ш. «Скажи, брат, – говорит Потемкин, показывая ему свои карты, – как мне тут сыграть?» – «Да мне какое дело, ваша светлость, – отвечает ему Ш., – играйте, как умеете». – «Ах, мой батюшка, – возразил Потемкин, – и сло́ва тебе нельзя сказать; уж и рассердился». Услыша такой разговор, князь Б. раздумал жаловаться.

Потемкин, встречаясь с Шешковским, обыкновенно говаривал ему: «Что, Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?» На что Шешковский¹⁸ отвечал всегда с низким поклоном: «Помаленьку, ваша светлость!»

Любимый из племянников князя Потемкина был покойный Н. Н. Раевский¹⁹. Потемкин для него написал несколько наставлений; Н. Н. их потерял и помнил только первые строки: Во-первых, старайся испытать, не трус ли ты; если нет, то укрепляй врожденную смелость частым обхождением с неприятелем.

——— Государыня (Екатерина II) говаривала: «Когда хочу заняться каким-нибудь новым установлением, я приказываю порыться в архивах и отыскать, не говорено ли было уже о том при Петре Великом, – и почти всегда открывается, что предполагаемое дело было уже им обдумано».

(Слышал от кн. А. Н. Голицына.)

———

Граф Самойлов²⁰ получил Георгия на шею в чине полковника. Однажды во дворце государыня заметила его, заслоненного толпою генералов и придворных. «Граф Александр Николаевич, – сказала она ему, – ваше место здесь впереди, как и на войне».

———

Граф Румянцев²¹ однажды рано утром расхаживал по своему лагерю. Какой-то майор в шлафорке и в колпаке стоял перед своею палаткою и в утренней темноте не узнал приближающегося фельдмаршала, пока не увидел его перед собою лицом к лицу. Майор хотел было скрыться, но Румянцев взял его под руку и, делая ему разные вопросы, повел с собою по лагерю, который между тем проснулся. Бедный майор был в отчаянии. Фельдмаршал, разгуливая таким образом, возвратился в свою ставку, где уже вся свита ожидала его. Майор, умирая со стыда, очутился посреди генералов, одетых по всей форме. Румянцев, тем еще недовольный, имел жестокость напоить его чаем и потом уж отпустил, не сделав никакого замечания.

———

Когда Пугачев сидел²² на Меновом дворе²³, праздные москвичи между обедом и вечером заезжали на него поглядеть, подхватить какое-нибудь от него слово, которое спешили потом развозить по городу. Однажды сидел он задумавшись. Посетители молча окружали его, ожидая, чтоб он заговорил. Пугачев сказал: «Известно по преданиям, что Петр I во время Персидского похода, услыша, что могила Стеньки Разина находилась невдалеке, нарочно к ней поехал и велел разметать курган, дабы увидеть хоть его кости²⁴…». Всем известно, что Разин был четвертован и сожжен в Москве. Тем не менее сказка замечательна, особенно в устах Пугачева. В другой раз некто ***, симбирский дворянин, бежавший от него, приехал на него посмотреть и, видя его крепко привинченного на цепи, стал осыпать его укоризнами. *** был очень дурен лицом, к тому же и без носу. Пугачев, на него посмотрев, сказал: «Правда, много перевешал я вашей братии, но такой гнусной образины, признаюсь, не видывал».

6 октября 1834 г.

———

Зорич²⁵ был очень прост. Собираясь в чужие края, он не знал, как назвать себя, и непременно думал путешествовать под чужим именем, чтоб не обеспокоить Европу. Он был влюблен в кн. Долгорукую²⁶, которая жила в Могилеве, где муж ее начальствовал дивизией. У Зорича был домашний театр, и княгиня играла в нем в опере Annette et Lubin. Зорич, не зная, как ее угостить, вздумал велеть палить из пушек, когда Annette взойдет хозяйкой в свою хижину. Когда она бросается на колени перед своим господином, то из-за кулис велено было выдвинуть ей бархатную подушку etc.

———

Кречетников²⁷ при возвращении своем из Польши позван был в кабинет императрицы. «Исполнил ли ты мои такие-то приказания?» – спросила императрица. «Нет, государыня», – отвечал Кречетников. Государыня вспыхнула. «Как нет!» Кречетников стал излагать причины, не дозволившие ему исполнить высочайшие повеления. Императрица его не слушала; в порыве величайшего гнева она осыпала его укоризнами и угрозами. Кречетников ожидал своей погибели. Наконец императрица умолкла и стала ходить взад и вперед по комнате. Кречетников стоял ни жив ни мертв. Через несколько минут государыня снова обратилась к нему и сказала уже гораздо тише: «Скажите же мне, какие причины помешали вам исполнить мою волю?» Кречетников повторил свои прежние оправдания. Екатерина, чувствуя его справедливость, но не желая признаться в своей вспыльчивости, сказала ему с видом совершенно успокоенным: «Это дело другое. Зачем же ты мне тотчас этого не сказал?»

(Слышал от гр. Вельгорского²⁸.)

——— Когда граф д'Артуа²⁹ приезжал в Петербург, то государыня приняла его самым ласковым и блистательным образом. Он ей, однако, надоедал, и она велела сказать дамам своим, чтоб они постарались его занять. Однажды посадила она графа д'Артуа в свою карету. Граф д'Аваре́, капитан гвардии принца, имея право повсюду следовать за ним, хотел было сесть также в карету, но государыня остановила его, сказав: «Cette fois-ci c'est moi qui me charge d'être le capitaine des gardes de m-r le comte d'Artois».[56]

(Слышал от кн. К. Ф. Долгоруковой³⁰.)

———

Херасков³¹ очень уважал Кострова³² и предпочитал его талант своему собственному. Это приносит большую честь и его сердцу и его вкусу. Костров несколько времени жил у Хераскова, который не давал ему напиваться. Это наскучило Кострову. Он однажды пропал. Его бросились искать по всей Москве и не нашли. Вдруг Херасков получает от него письмо из Казани. Костров благодарил его за все его милости, «но, писал поэт, воля для меня всего дороже».

Костров был от императрицы Екатерины именован университетским стихотворцем и в сем звании получал 1500 рублей жалования.

Когда наступали торжественные дни, Кострова искали по всему городу для сочинения стихов и находили обыкновенно в кабаке или у дьячка, великого пьяницы, с которым был он в тесной дружбе.

Однажды в университете сделался шум. Студенты, недовольные своим столом, разбили несколько тарелок и швырнули в эконома несколькими пирогами. Начальники, разбирая это дело, в числе бунтовщиков нашли баккалавра Ермила Кострова. Все очень изумились. Костров был нраву самого кроткого, да уж и не в таких летах, чтоб бить тарелки и швырять пирогами. Его позвали в конференцию. «Помилуй, Ермил Иванович, – сказал ему ректор, – ты-то как сюда попался?..» – «Из сострадания к человечеству», – отвечал добрый Костров.

———

Никто так не умел сердить Сумарокова, как Барков³³. Сумароков очень уважал Баркова, как ученого и острого критика, и всегда требовал его мнения касательно своих сочинений. Барков, который обыкновенно его не баловал, пришел однажды к Сумарокову: «Сумароков великий человек, Сумароков первый русский стихотворец!» – сказал он ему. Обрадованный Сумароков велел тотчас подать ему водки, а Баркову только того и хотелось. Он напился пьян. Выходя, сказал он ему: «Александр Петрович, я тебе солгал: первый-то русский стихотворец – я, второй Ломоносов, а ты только что третий». Сумароков чуть его не зарезал.

———

Барков заспорил однажды с Сумароковым о том, кто из них скорее напишет оду. Сумароков заперся в своем кабинете, оставя Баркова в гостиной. Через четверть часа Сумароков выходит с готовой одою и не застает уже Баркова. Люди докладывают, что он ушел и приказал сказать Александру Петровичу, что-де его дело в шляпе. Сумароков догадывается, что тут какая-нибудь проказа. В самом деле, видит он на полу свою шляпу, и –

———

Будри³⁴, профессор французской словесности при Царскосельском лицее, был родной брат Марату. Екатерина II переменила ему фамилию по просьбе его, придав ему аристократическую частицу de, которую Будри тщательно сохранял. Он был родом из Будри. Он очень уважал память своего брата и однажды в классе, говоря о Робеспиере, сказал нам, как ни в чем не бывало: «C'est lui qui sous main travailla l'esprit de Charlotte Corday et fit de cette fille un second Ravaillac³⁵».[57] Впрочем, Будри, несмотря на свое родство, демократические мысли, замасленный жилет и вообще наружность, напоминавшую якобинца, был на своих коротеньких ножках очень ловкий придворный.

Будри сказывал, что брат его был необыкновенно силен, несмотря на свою худощавость и малый рост. Он рассказывал также многое о его добродушии, любви к родственникам, etc. etc. В молодости его, чтоб отвадить брата от развратных женщин, Марат повел его в гошпиталь, где показал ему ужасы венерической болезни.

——— Об арапе графа С**. У графа С** был арап, молодой и статный мужчина. Дочь его от него родила. В городе о том узнали вот по какому случаю. У графа С** по субботам раздавали милостыню. В назначенный день нищие пришли по своему обыкновению; но швейцар прогнал их, говоря сердито: «Ступайте прочь, не до вас. У нас графинюшка родила ара́пченка, а вы лезете за милостыней».

———

Генерал Раевский³⁶ был насмешлив и желчен. Во время турецкой войны³⁷, обедая у главнокомандующего графа Каменского, он заметил, что кондитор вздумал выставить графский вензель на крылиях мельницы из сахара, и сказал графу какую-то колкую шутку. В тот же день Раевский был выслан из главной квартиры. Он сказывал мне, что Каменский³⁸ был трус и не мог хладнокровно слышать ядра; однако под какою-то крепостию он видел Каменского, вдавшегося в опасность. Один из наших генералов, не пользующийся блистательной славою, в 1812 году взял несколько пушек, брошенных неприятелем, и выманил себе за то награждение. Встретясь с генералом Раевским и боясь его шуток, он, дабы их предупредить, бросился было его обнимать; Раевский отступил и сказал ему с улыбкою: «Кажется, ваше превосходительство, принимаете меня за пушку без прикрытия».

Раевский говорил об одном бедном майоре, жившем у него в управителях, что он был заслуженный офицер, отставленный за отличия с мундиром без штанов.

———

Денис Давыдов³⁹ явился однажды в авангард к князю Багратиону и сказал: «Главнокомандующий приказал доложить вашему сиятельству, что неприятель у нас на носу, и просит вас немедленно отступить». Багратион отвечал: «Неприятель у нас на носу? на чьем? если на вашем, так он близко; а коли на моем, так мы успеем еще отобедать».

———

Когда в 1815 году дело шло о восстановлении Польши, тогда граф Поццо ди Борго⁴⁰ прислал государю свое мнение (граф противился всеми силами исполнению сей великой ошибки). Государь, прочитав его, сказал князю Козловскому: «Le comte Pozzo a plus d'esprit que moi, je le lui accorde. Mais ce que je sais bien, c'est que j'ai plus de conscience, et vous pouvez le lui dire». Козловский⁴¹ не преминул. Поццо отвечал: «Celà peut être; aussi dans cette occasion, n'ai-je pas parlé comme confesseur».[58]

———

Дмитриев⁴² предлагал имп. Александру Муравьева⁴³ в сенаторы. Царь отказал начисто и, помолчав, объяснил на то причину. Он был в заговоре Палена⁴⁴. Пален заставил Муравьева писать конституцию, – а между тем произошло дело 11 марта. Муравьев хвастался в последствии времени, что он будто бы не иначе соглашался на революцию, как с тем, чтобы наследник подписал хартию. Вздор. – План был начертан Рибасом⁴⁵ и Паниным⁴⁶. Первый отстал, раскаясь и будучи осыпан милостями Павла. – Падение Панина произошло от того, что он сказал, что всё произошло по его плану. Слова сии были доведены до государыни Марин Федоровны – и Панин был удален.

(Слышал от Дмитриева.)

———

Сатирик Милонов⁴⁷ пришел однажды к Гнедичу пьяный, по своему обыкновению, оборванный и растрепанный. Гнедич принялся увещевать его. Растроганный Милонов заплакал и, указывая на небо, сказал: «Там, там найду я награду за все мои страдания…» «Братец, – возразил ему Гнедич, – посмотри на себя в зеркало: пустят ли тебя туда?»

———

У Крылова над диваном, где он обыкновенно сиживал, висела большая картина в тяжелой раме. Кто-то ему дал заметить, что гвоздь, на который она была повешена, не прочен и что картина когда-нибудь может сорваться и убить его. «Нет, – отвечал Крылов, – угол рамы должен будет в таком случае непременно описать косвенную линию и миновать мою голову».

——— Государь долго не производил Болдырева⁴⁸ в генералы за картежную игру. Однажды, в какой-то праздник, во дворце, проходя мимо его в церковь, он сказал: «Болдырев, поздравляю тебя». Болдырев обрадовался, все бывшие тут думали, как и он, и поздравили его. Государь, вышед из церкви и проходя опять мимо Болдырева, сказал ему: «Поздравляю тебя: ты, говорят, вчерась выиграл». – Болдырев был в отчаянии.

———

Дельвиг звал однажды Рылеева к девкам. «Я женат», – отвечал Рылеев. «Так что же, – сказал Дельвиг, – разве ты не можешь отобедать в ресторации потому только, что у тебя дома есть кухня?»

———

Дельвиг не любил поэзии мистической. Он говаривал: «Чем ближе к небу, тем холоднее».

Дельвиг однажды вызвал на дуэль Булгарина⁴⁹. Булгарин отказался, сказав: «Скажите барону Дельвигу, что я на своем веку видел более крови, нежели он чернил».

———

Я встретился с Надеждиным⁵⁰ у Погодина. Он показался мне весьма простонародным, vulgar, скучен, заносчив и безо всякого приличия. Например, он поднял платок, мною уроненный. Критики его⁵¹ были очень глупо написаны, но с живостию, а иногда и с красноречием. В них не было мыслей, но было движение; шутки были плоски.

———

Графа Кочубея⁵² похоронили в Невском монастыре. Графиня⁵³ выпросила у государя позволение огородить решеткою часть пола, под которой он лежит. Старушка Новосильцова⁵⁴ сказала: «Посмотрим, каково-то будет ему в день второго пришествия. Он еще будет карабкаться через свою решетку, а другие давно уж будут на небесах». О Дурове

Дуров – брат той Дуровой, которая в 1807 году вошла в военную службу, заслужила георгиевский крест и теперь издает свои записки. Брат в своем роде не уступает в странности сестре. Я познакомился с ним на Кавказе в 1829 г., возвращаясь из Арзрума. Он лечился от какой-то удивительной болезни, вроде каталепсии, и играл с утра до ночи в карты. Наконец он проигрался, и я довез его до Москвы в моей коляске. Дуров помешан был на одном пункте: ему непременно хотелось иметь сто тысяч рублей. Всевозможные способы достать их были им придуманы и передуманы. Иногда ночью в дороге он будил меня вопросом: «Александр Сергеевич! Александр Сергеевич! как бы, думаете вы, достать мне сто тысяч?» Однажды сказал я ему, что на его месте, если уж сто тысяч были необходимы для моего спокойствия и благополучия, то я бы их украл. «Я об этом думал», – отвечал мне Дуров. «Ну что ж?» – «Мудрено; не у всякого в кармане можно найти сто тысяч, а зарезать или обокрасть человека за безделицу не хочу: у меня есть совесть». – «Ну, так украдьте полковую казну». – «Я об этом думал». – «Что же?» – «Это можно бы сделать летом, когда полк в лагере, а фура с казною стоит у палатки полкового командира. Можно накинуть на дышло длинную веревку и припречь издали лошадь, а там на ней и ускакать; часовой, увидя, что фура скачет без лошадей, вероятно, испугается и не будет знать, что делать; в двух или трех верстах можно будет разбить фуру, а с казною бежать. Но тут много также неудобства. Не знаете ли вы иного способа?» – «Просите денег у государя». – «Я об этом думал». – «Что же?» – «Я даже и просил». – «Как! безо всякого права?» – «Я с того и начал: ваше величество! я никакого права не имею просить у вас то, что составило бы счастие моей жизни; но, ваше величество, на милость образца нет, и так далее». – «Что же вам отвечали?» – «Ничего». – «Это удивительно. Вы бы обратились к Ротшильду». – «Я об этом думал». – «Что ж, за чем дело стало?» – «Да видите ли: один способ выманить у Ротшильда сто тысяч было бы так странно и так забавно написать ему просьбу, чтоб ему было весело, потом рассказать анекдот, который стоил бы ста тысяч. Но сколько трудностей!..» Словом, нельзя было придумать несообразности и нелепости, о которой бы Дуров уже не подумал. Последний прожект его был выманить эти деньги у англичан, подстрекнув их народное честолюбие и в надежде на их любовь к странностям. Он хотел обратиться к ним с следующим speech[59]: «Гг. англичане! я бился об заклад об 10000 рублей, что вы не откажетесь мне дать взаймы 100 000. Гг. англичане! избавьте меня от проигрыша, на который навязался я в надежде на ваше всему свету известное великодушие». Дуров просил меня похлопотать об этом в Петербурге через английского посланника, а свой прожект высказал мне не иначе как взяв с меня честное слово не воспользоваться им. Он готов был всегда биться об заклад, и о чем бы то ни было. Говорили ли о женщине, – «хотите со мной биться об заклад, – прерывал Дуров, – что через три дня я буду ее иметь?» Стреляли ли в цель из пистолета, – Дуров предлагал стать в 25 шагах и бился о 1000 р., что вы в него не попадете. Страсть его к женщинам была также очень замечательна. Бывши городничим в Елабуге, влюбился он в одну рыжую бабу, осужденную к кнуту, в ту самую минуту, как она была уже привязана к столбу, а он по должности своей присутствовал при ее казни. Он шепнул палачу, чтоб он ее поберег и не трогал ее прелестей, белых и жирных, что и было исполнено; после чего Дуров жил несколько дней с прекрасной каторжницей. Недавно получил я от него письмо; он пишет мне: «История моя коротка: я женился, а денег все нет». Я отвечал ему: «Жалею, что изо 100 000 способов достать 100 000 рублей ни один еще, видно, вам не удался».

8 октября 1835

———

Голландская королева⁵⁵, женщина с умом замечательным и резким, сказала принцу Орлеанскому⁵⁶ на бале: «J'avais des projets hostiles pour vous». – «Et quoi donc, Madame?» – «Je voulais paraître inondée de fleurs de Lys». – «Madame, – отвечал принц, – croyez que j'aurais donné tout mon sang pour avoir le droit de porter cet emblème».[60]

1836, июнь

———

Французские принцы⁵⁷ имели большой успех при всех дворах, куда они явились. Были однако ж с их стороны некоторые промахи: они сыпали деньги и дорогие подарки; в Берлине старый принц Витгенштейн⁵⁸ сказал Брессону⁵⁹, который хвастался их расточительностью: «Mais mon cher m-r Bresson, ce n'est pas convenable du tout; vos princes sont de la maison de Bourbon et non pas de la maison Rotschild».[61]

(Слышал от гр. Вельгорского.)

Июнь 1836

Разговоры Загряжской^*

12 августа 1835. – Вы слыхали про Ветошкина¹? Это удивительно, что никто его не знает. Надобно вам сказать, что Торжок был в то время деревушка; государыня сделала из него порядочный городок. Жители торговали (не знаю, как это сказать: ils faisaient le commerce des grains) крупами, что ли – и привозили на барках, не помню куда. Вот этот Ветошкин был приказчиком на этих барках. Он был раскольник. Однажды он является к митрополиту и просит его объяснить ему догматы православия. Митрополит отвечал ему, что для того нужно быть ученым, знать по-гречески, по-еврейски и бог ведает, что еще. Ветошкин уходит от него и через два года является опять. Вообразите, что в это время успел он выучиться всему этому. Он отрекся от своего раскола и принял истинную веру. В городе только что про него и говорили. Я жила тогда на Мойке, дверь об дверь с графом А. С. Строгановым². Ром³ жил у них в учителях, – тот самый, что подписал потом определение… Он очень был умный человек, c'était une forte tête, un grand raisonneur, il vous eût rendu chaire l'Apocalypse. – Он y меня был каждый день с своим питомцем. Я ему рассказываю про Ветошкина. – Madame, c'est impossible. – Mon cher m-r Romme, je vous répète ce que tout le monde me dit. Au reste si vous êtes curieux de savoir ce qu'il en est vous pouvez voir Ветошкин chez le prince Potemkine, il y vient tous les jours. – Madame, je n'y manquerai pas. Ром отправился к Потемкину и увиделся с Ветошкиным. Он приходит ко мне. Eh bien m-r? – Madame, je n'en reviens pas: c'est que véritablement c'est un savant.[62] Мне очень хотелось встретить Ветошкина. Ив. Ив. Шувалов⁴ доставил мне случай увидеть его в своем доме. Я застала там двух молодых раскольников, с которыми Ветошкин имел une controverse (прение). Ветошкин был щедушный мужчина лет 35. Прение их очень меня занимало. После того за ужином я сидела против Ветошкина. Я спросила его, каким образом добился он учености. «Сначала было трудно, отвечал он, а потом всё легче да легче. Книги доставляли мне добрые люди, граф Никита Иванович⁵ да князь Григорий Александрович⁶». – «Вам, думаю, скучно в Торжке?» – «Нет, сударыня, я живу с моими родителями и целый день занят книгами». Потемкин, страстный ко всему необыкновенному, наконец так полюбил Ветошкина, что не мог с ним расстаться. Он взял его с собою в Молдавию, где Ветошкин занемог тамошней лихорадкою и умер почти в одно время с князем. – Очень странный человек этот Ветошкин.

12 августа. – Это было перед самым Петровым днем; мы ехали в Знаменское⁷, – матушка⁸, сестра⁹ Елисавета Кириловна, я – в одной карете, батюшка¹⁰ с Василием Ивановичем – в другой. На дороге останавливает нас курьер из кабинета, подходит к каретам и объявляет, что государь приказал звать нас в Петергоф. Батюшка велел было ехать, а Василий Иванович¹¹ сказал ему: «Полно, не слушайся; знаю, что такое. Государь сказал, что он когда-нибудь пошлет за дамами, чтоб они явились во дворец, как их застанут, хоть в одних рубашках. И охота ему проказить накануне праздника!» Но курьер попросил батюшку выйти на минуту. Они поговорили – и батюшка велел тотчас ехать в Петергоф. Подъезжаем ко дворцу; нас не пускают, часовой сунул к нам в окошко пистолет или что-то эдакое. Я испугалась и начала плакать и кричать. Отец мне сказал: «Полно, перестань; что за глупость», и потом, оборотясь к часовому: «Мы приехали по приказанию государя». – «Извольте же идти в караульню» – батюшка пошел, а нас отправил к ***, который жил в домиках. Нас приняли. Часа через два приходят от батюшки просить нас в Monplaisir.[63] Мы поехали; матушка в спальном платье, как была. Приезжаем в Monpiaisir: видим множество дам, разряженных, en robe de cour. А государь с шляпою набекрень и ужасно сердитый. Увидя государя, я испугалась, села на пол и закричала: «Ни за что не пойду на галеру». Насилу меня уговорили. Миних¹² был с нами. Мы приехали в Кронштадт. Государь первый вышел на берег; все дамы за ним. Матушка с нами осталась на галере (мы не принадлежали той партии). Графиня Анна Карловна Воронцова¹³ обещала прислать за нами шлюпку. Вместо шлюпки через несколько минут видим государя и всю его компанию, бегут назад – все опять на галеру – кричат, что сейчас станут нас бомбардировать. Государь ушел à fond de cale[64] с графиней Лизаветой Романовной¹⁴; а Миних, как ни в чем не бывало, разговаривает с дамами leur faisant la cour.[65] Мы приехали в Ораниенбаум.¹⁵ Государь вошел в крепость (?), а мы во дворец; на другой день зовут нас к обедне. Мы знали уже всё. Государь был очень жалок. На ектенье его еще поминали. Мы с ним простились. Он дал матушке траурную свою карету с короною. Мы поехали в ней. В Петербурге народ принял нас за императрицу и кричал нам ура. На другой день государыня привезла матушке ленту.

———

12 августа. – Потемкин очень меня любил; не знаю, чего бы он для меня не сделал. У Машеньки¹⁶ была une maîtresse de clavecin.[66] Раз она мне говорит: Madame, je ne puis rester à Pétersbourg. – Pourquoi ça? – Pendant l'hiver je puis donner des leçons, mais en été tout le monde est à la campagne et je ne suis pas en état de payer un équipage ou bien de rester oisive. – Mademoiselle, vous ne partirez pas; il faut arranger cela de manière ou d'autre.[67] Приезжает ко мне Потемкин. Я говорю ему: «Как ты хочешь, Потемкин, а мамзель мою пристрой куда-нибудь». – «Ах, моя голубушка, сердечно рад, да что для нее сделать, право не знаю». Что же? через несколько дней приписали мою мамзель к какому-то полку и дали ей жалования. Нынче этого сделать уж нельзя.

———

Orloff¹⁷ était mal élevé et avait un très mauvais ton. Однажды y государыни сказал он при нас: по одежке дери ножки. Je trouvai cette expression bien triviale et bien inconvenante. C'était un homme d'esprit et depuis je crois qu'il s'est formé. Il avait l'air d'un brigand avec sa balafre.[68]

———

Потемкин, сидя y меня, сказал мне однажды: «Наталья Кириловна, хочешь ты зе́мли?» – «Какие земли?» – «У меня там есть, в Крыму». – «Зачем мне брать у тебя земли, к какой стати?» – «Разумеется, государыня подарит, а я только ей скажу». – «Сделай одолжение». – Я поговорила об этом с Тамарой¹⁸, который мне сказал: «Спросите у князя планы, а я вам выберу земли». Так и сделалось. Проходит год; мне приносят 80 рублей. «Откуда, батюшки?» – «С ваших новых земель, – там ходят стада, и за это вот вам деньги». – «Спасибо, батюшки». Проходит еще год, другой. Тамара говорит мне: «Что ж вы не думаете о заселении ваших земель; десять лет пройдут, так худо будет; вы заплотите большой штраф». – «Да что же мне делать?» – «Напишите вашему батюшке письмо, он не откажет вам дать крестьян на заселение». Я так и сделала; батюшка пожаловал мне 300 душ. Я их поселила; на другой год они все разбежались, не знаю отчего. В то время Кочубей сватался за Машу. Я ему и сказала: «Кочубей, возьми, пожалуйста, мои крымские земли, мне с ними только что хлопоты». Что же? Эти земли давали после Кочубею 50 000 доходу. Я очень была рада.

———

Потемкин приехал со мною проститься. Я сказала ему: «Ты не поверишь, как я о тебе грущу». – «А что такое?» – «Не знаю, куда мне будет тебя девать». – «Как так?» – «Ты моложе государыни, ты ее переживешь; что тогда из тебя будет? Я знаю тебя, как свои руки: ты никогда не согласишься быть вторым человеком». Потемкин задумался и сказал: «Не беспокойся; я умру прежде государыни; я умру скоро». И предчувствие его сбылось. Уж я больше его не видала.

———

Orloff¹⁹ était régicide dans l'âme, c'était comme une mauvaise habitude.[69] Я встретилась с ним в Дрездене, в загородном саду. Он сел подле меня на лавочке. Мы разговорились о Павле I. «Что за урод? Как это его терпят?» – «Ах, батюшка, да что же ты прикажешь делать? ведь не задушить же его?» – «А почему ж нет, матушка?» – «Как! и ты согласился бы, чтобы дочь твоя Анна Алексеевна²⁰ вмешалась в это дело?» – «Не только согласился бы, а был бы очень тому рад». Вот каков был человек!

——— Я была очень смешлива; государь, который часто езжал к матушке²¹, бывало, нарочно меня смешил разными гримасами; он не похож был на государя.

———

Государь (Петр III) однажды объявил, что будет в нашем доме церемония в сенях. У него был арап Нарцисс; этот арап Нарцисс подрался на улице с палачом, и государь хотел снять с него бесчестие (il voulait le réhabiliter). Привели арапа к нам в сени, принесли знамена и прикрыли его ими. Тем и дело кончилось.

Богородицыны дочки^*

Царевича Алексея Петровича положено было отравить ядом. Денщик Петра Первого Ведель¹ заказал оный аптекарю Беру. В назначенный день он прибежал за ним, но аптекарь, узнав, для чего требуется яд, разбил склянку об пол. Денщик взял на себя убиение царевича и вонзил ему тесак в сердце. (Всё это мало правдоподобно). Как бы то ни было, употребленный в сем деле денщик был отправлен в дальную деревню, в Смоленскую губернию. Там женился он на бедной дворянке из роду, кажется, Энгельгардовых. Семейство сие долго томилось в бедности и неизвестности. В последствии времени Ведель умер, оставя вдову и трех дочерей. Об них напомнили императрице Елисавете. Она не знала, под каким предлогом вытребовать ко двору молодых Ведель. Князь Одоевский² выдумал сказку о богородице, будто бы явившейся к умирающей матери и приказавшей ей надеяться на ее милость. Девицы призваны были ко двору и приняты на ноге фрейлин. Они вышли замуж уже при Екатерине: одна за Панина, другая за Чернышева (Анна Родионовну, умершая в прошлом 1830 году), третья не помню за кем.

———

При Елисавете было всего три фрейлины. При восшествии Екатерины сделали новых шесть – вот по какому случаю. Она, не зная, как благодарить шестерых заговорщиков, возведших ее на престол, заказала шесть вензелей, с тем, чтоб повесить их на шею шестерых избранных. Но Никита Панин отсоветовал ей сие, говоря: «Это будет вывеска». Императрица отменила свое намерение и отдала вензеля фрейлинам.