Том 8. Автобиографическая и историческая проза

Из ранних редакций^*

ВООБРАЖАЕМЫЙ РАЗГОВОР С АЛЕКСАНДРОМ I

В черновой рукописи сохранился зачеркнутый Пушкиным текст перед фразой: «Скажите, как это вы могли ужиться с Инзовым, а не ужились с графом Воронцовым?» (стр. 51):

«Скажите, неужто вы всё не перестаете писать на меня пасквили? Вы не должны на меня жаловаться, это нехорошо, если я вас и не отличал, еще дожидая случая, то вам всё же жаловаться не на что. Признайтесь: любезнейший наш товарищ король гишпанский или император австрийский с вами не так бы поступили. За все ваши проказы вы жили в теплом климате; что вы делали у Инзова и у Воронцова?» – «Ваше величество, Инзов меня очень любил и за всякую ссору с молдаванами объявлял мне комнатный арест и присылал мне, скуки ради, „Франкфуртский журнал“¹. А его сиятельство граф Воронцов не сажал меня под арест, не присылал мне газет, но, зная русскую литературу, как герцог Веллингтон, был ко мне чрезвычайно…»[163]

О ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

В черновой рукописи после слов «дворянству, соединенному с духовенством» (стр. 97) следовало: «Народные сеймы под именем собраний генеральных штатов составили коренное народное право французов. Они постановляли законы, вследствие коих короли правили при содействии парламентов».

Эти слова были намечены к перенесению в другое место статьи, но в рукописи нет указания, куда именно.

ИСТОРИЯ ПУГАЧЕВА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Из первой редакции

История Пугачева мало известна: при Екатерине запрещено было о нем говорить. При Александре написан глупый роман², краткое известие о взятии Казани и жизнь генерала Бибикова. Иностранцы говорили о нем гораздо более, резиденты очень им занимались, но их незнание России завлекало их в большие заблуждения; иные видели в Пугачеве великого человека, другие – орудие злоумышленников, и их подозрения не пощадили никого… Незнание наших историков удивительно. Г-н Сумароков³ в «Истории Екатерины» пишет: «неистовства Пугачева быстро распространялись. Правительство переменило мнение, уверилось в важности обстоятельства, отрядили против его полки и вручили начальство генералу Бибикову. Начало не соответствовало ожиданию; Кар и Мансуров не устояли, изверг овладел Оренбургом и, прогнанный оттуда князем Голицыным, устремился на Уфу, наконец к Казани, жег, опустошал их предместия и окрестности».

Что слово, то несправедливость. В начале бунта прибыл не Бибиков, а Кар; Мансуров никогда не был разбит; Оренбург не был взят Пугачевым; самые первые распоряжения Бибикова были увенчаны успехом.

Исторический отрывок, мною издаваемый, составлял часть труда, мною оставленного. Я собрал всё, что было обнародовано в свет в трудах писателей, писавших о Пугачеве. Я пользовался изустными преданиями и свидетельством живых, так же всем, что правительством было обнародовано.

Из второй редакции

Село Болдино 2 ноября 1833

Сей исторический отрывок составлял часть труда, мною оставленного. В нем собрано всё, что было обнародовано правительством касательно Пугачева. Я пользовался многими рукописями, преданиями, показаниями и свидетельствами живых. Также выбрал из иностранцев, говоривших о Пугачеве, всё, что казалось мне достоверным.

Прискорбная судьба следовала по сему делу. Во время самого бунта запрещено было черному народу говорить о Пугачеве; по усмирении бунта и казни главных преступников императрица, прекратив судебное следствие по сему делу, повелела предать оное забвению. Сего последнего выражения не поняли, а подумали, что о Пугачеве запрещено было вспоминать. Таким образом временная полицейская мера и худо понятое выражение возымели силу закона. О Пугачеве не напечатано было ни единой строки до самого восшествия на престол Александра. В его царствование издан был ничтожный роман о Пугачеве, также известие о взятии Казани и наконец жизнь генерала Бибикова, писанная сыном его, покойным сенатором. Книга весьма замечательная. Вот всё, что доселе имеем напечатанного касательно сего эпизода царствования Екатерины II.

Трудолюбивый Рычков, автор «Оренбургской топографии» и многих других умных и полезных изданий, оставил любопытную рукопись о сем времени. Я имел случай ею пользоваться. Она отличается смиренной добросовестностию в развитии истины, добродушным и дельным изложением оной, которые составляют неоценимое достоинство ученых людей того времени. В сей же рукописи помещены (не менее любопытные) журналы генерал-поручика Рейнсдорпа, игравшего важную роль в бедственную годину, и князя Голицына, победившего Пугачева, и письмо о взятии Казани.

ИЗ ЧЕРНОВОЙ РУКОПИСИ

Глава I

О походах Нечая и Шамая⁴

Он отправился вверх по Яику и, отъехав несколько верст, вышел на берег и в горах, по казацкому обычаю составя круг, или совет, объявил товарищам о своем предприятии и предложил рассуждать о средствах исполнить оное. Дьяк, или писарь, тут находившийся, осмелился говорить о предстоящих опасностях.

Нечай, озлобленный противуречием, велел его повесить как малодушного. Место казни доныне называется Дьяковой горою. Казаки отправились в трудный путь и достигли Хивы. Счастие благоприятствовало Нечаю. Хивинский хан с войском своим находился тогда на войне, в Хиве оставались одни жены, старики да дети. Нечай овладел городом безо всякого препятствия. Казаки разделили между собою ханских жен и сокровища, зажились в Хиве и поздно выступили в обратный поход. Обремененные тяжелой добычею, они были настигнуты возвратившимся ханом на берегу Сыр-Дарьи в самое то время, как Нечай готовился к переправе. Казаки оборонялись храбро, но наконец были разбиты и истреблены.

Не более трех казаков возвратилось в яицкое войско и объявило о погибели храброго Нечая. Но долго молва о богатстве Хивы носилась между казаками, подстрекая корыстолюбое их молодечество, и несколько лет после один из их атаманов по прозванию Шамай, набрав до трехсот человек товарищей, пустился по следам Нечая. Но сей поход был несчастливее еще первого. Казаки зимовали на реке Илеке и весной отправились по степи. Не зная дороги, они захватили двух молодых калмыков, рывших ямы для ловли зверей, и употребили их в провожатые. Калмыки, кочевавшие по степи, озлобились и решились их погубить. Они скрылись в низкой долине, окруженной высотами, на которых нарочно высланные люди рыли землю и бросали ее вверх. Казаки, увидя их издали, почли их за охотников и толпою поскакали за ними в погоню к тому самому месту, где калмыцкое войско их ожидало. Шамай, скакавший впереди, был захвачен с несколькими казаками. Калмыки освободили всех, кроме атамана, требуя вместо выкупа выдачи двух молодых пленников. Но наказной атаман, заступивший место Шамая, отвечал, что атаманов у них много, а без вожатых быть им нельзя, и с тем они отправились далее. Но, пришед к Сыр-Дарии, сбились с дороги, на Хиву не попали и пришли к Аральскому морю, на котором и принуждены были зимовать.

Глава V⁵

Текст одной из первых редакций рассказа об осаде Яицкого городка

На следующий день, поутру, появились мятежники у так называемых Горок, в пяти верстах от города, растянулись по степи, дабы увеличить в глазах неприятеля свои силы и, спустясь с горы, поскакали к городу во весь опор. В крепости ударили в набат. Никто не явился. Симонов поспешил зажечь строения, находившиеся близ крепости. Но мятежники успели их занять, засели в избах и срубах и через четверть часа открыли сильную стрельбу. Жители, вооружась чем ни попало, спешили с ними соединиться. Выстрелы (говорит один свидетель) сыпались подобно дроби, битой десятью барабанщиками. В крепости падали люди, не только стоявшие на виду, но и те, которые на мгновение подымали голову из-за заплота. Мятежники, безопасные в десяти саженях от крепости и большею частию гулебщики (охотники), попадали даже в щели, из которых стреляли осажденные, но их пало тут до ста человек. Бомбы, метаемые из крепости, падали в снег и угасали или тотчас были залиты. Ни одна изба не загорелась. Наконец трое рядовых шестой команды вызвались зажечь ближайший двор, высокий дом Синельникова, что им и удалось. Пожар быстро распространился; из крепости начали стрелять картечью, и мятежники побежали, унося убитых и раненых. К вечеру ободренный гарнизон сделал удачную вылазку и успел зажечь еще несколько домов.

На другой день мятежники стреляли издали и из долгих пищалей. Против них сделана еще вылазка и еще сожжено несколько домов, что и повторялось три дня сряду. Около крепости очистилась площадь с одной стороны сажень на сто, с другой на 40, с третьей на 25. Причем убито около ста человек мятежников.

Бунтовщики обгорелую площадь и улицы, к ней ведущие, завалили бревнами, поделали батареи, расставили пикеты. Стрельба продолжалась беспрерывно целую неделю. В одну минуту насчитать можно было до десяти выстрелов. Вскоре после приведены были им из-под Оренбурга пушки, единорог и две гаубицы, но их артиллерия действовала безуспешно, и убило одного только солдата.

Негодуя на медленность осады, Пугачев из-под Оренбурга прибыл сам в Яицкий городок. Под одну из фланговых батарей подведен был подкоп. Пугачев вооружил всех жителей поголовно, даже двенадцатилетних детей. Всего набралось до 4000 человек. В крепости на всех четырех стенах (с резервом и с нестроевыми) могло набраться надежных людей до 400. 20 января ночью взорван был подкоп; стена и батарея уцелели, но часть контр-эскарпы осела, так что в ров и изо рва входить и выходить стало возможно.

Еще пыль от взрыва не улеглася, как мятежники с криком и визгом бросились в ров и наполнили оный. Мужики явились с лестницами (числом до 100). Из амбразур крепости грянула картечь. Мятежники, бывшие на площади, бежали и скрылись за строениями, но те, которые были во рву, остались там, удержанные самим Пугачевым, и начали подкапываться под батарею, подрубать заплотные столбы и, влезши на лестницы, стрелять по гарнизону. Осажденные робели; подпоручик Толстованов решился сделать вылазку и собрал 45 человек охотников. С высоты батареи начали бросать горячую золу и лить вар на бунтовщиков, и в сие время из-за угла батарейного рва Толстованов стремительно на них ударил в штыки. Бунтовщики бежали, давя друг друга и беззащитно убиваемые солдатами. Те, которые успели выбраться изо рва, подвергались картечи. Пугачев потерял до 600 убитыми и ранеными. Около первого февраля раздалась в городке пушечная пальба и колокольный звон, не умолкавшие целый день. Пугачев праздновал свою свадьбу с Устиньей Кузнецовой.

На яру старицы в 20 саженях от крепости мятежники взвели низкую батарею. Надлежало ее уничтожить. Девятого февраля осажденные сделали вылазку и зажгли батарею и ближнее строение. Бунтовщики ударили в сполох (в набат) и под предводительством Пугачева принудили их отступить. Однако и батареи и ближайшие дворы сгорели, и место очистилось на 50 сажень.

При сей вылазке седьмой команды унтер-офицер Сапугальцев, находившийся первый на всех вылазках, в жару битвы не заметил отступления своих и остался сам-третей посреди мятежников. Товарищей его убили; он сам, тяжело раненный, вошел в избу и лег с ружьем под лавку, противу дверей, дабы последним выстрелом поразить первого, кто войдет. Вошел Пугачев; Сапугальцев выстрелил, но пуля пролетела мимо злодея, задев только полу его кафтана. Храбрый Сапугальцев тут же был изрублен. В крепости церковь соборная и колокольня составляли одну линию с фасом переднего вала. Над самыми колоколами были два подмоста; на высшем – восемь окон на все стороны. Колоколы были сняты, и там стояла пушка, другая – на высшем подмосте (9 сажень и 13 сажень от земли). – Неулыбин донес и проч. – Гарнизон получил повеление быть в готовности. В то же время разобрали кирпичный пол и стали подрываться под неприятельский подкоп. Мятежники поспешили и, не дождавшись 70 пудов пороху, ожидаемого из Гурьева, подложили, сколько случилось, завалили камору и бросили огонь. Колокольня, зашатавшись, с удивительною тихостью начала валиться. Хотя паденье было тихо и камни, не быв разбросаны, свалились в груду, однако около 45 человек было убито (егеря седьмой полевой команды, стоявшие наверху колокольни на стене, между оной и церковью, в шалаше и кибитке). Также один канонер, казаки и погонщики, рывшие борозду, и несколько любопытных. Лишь только раздался взрыв и колокольня еще валилась – на всех фасах крепости загремела артиллерия, и казалось, обоюдно хотели атаковать нечаянно. Бунтовщики, не ожидавшие таковой встречи, остановились, не смея показаться из-за валов. Через несколько минут они подняли свой визг. Но никто не шел, хотя начальники их и кричали: «на слом! на слом! атаманы молодцы». Никто не слушался, иные говорили; «ступайте сами». Осажденные умалили стрельбу и умолкли, лежа на прикладе. Визг продолжался до свету, но приступу не было. Мятежники разошлись, ропща на Пугачева, который обещал им, что при взрыве колокольни на крепость упадет каменный град и передавит весь гарнизон. Неулыбин награжден был деньгами.

19 февраля Пугачев уехал…

Замечания о бунте

Из черновой редакции

Ив. Ив. Дмитриев описывал мне Корфа как человека очень простого, а жену его как маленькую и старенькую дуру; муж и жена открывали всегда губернаторские балы менаветом à la reine. Он в старом мундире времен Петра I-го, она в венгерском платье и в шляпе с перьями.

———

Показание некоторых историков, утверждавших, что ни один дворянин не был замешан в Пугачевском бунте, совершенно несправедливо. Множество офицеров (по чину своему сделавшиеся дворянами) служили в рядах Пугачева, не считая тех, которые из робости пристали к нему. Из хороших фамилий был Шванвич; он был сын кронштадтского коменданта, разрубившего палашом щеку графа Алексея Орлова.

Хотя дворянство не было еще освобождено от телесного наказания, но уже правительство намеревалось обнародовать о том указ.

———

Анекдот о разрубленной щеке слишком любопытен. Четыре брата Орловы (потомки стрельца Адлера, пощаженного Петром Великим за его хладнокровие перед плахою) были до 1762 году бедные гвардейские офицеры, известные своей буйною и беспутною жизнью. Народ их знал за силачей – и никто в П. Б. с ними не осмеливался спорить, кроме Шванвича, такого же повесы и силача, как и они. Порознь он бы мог сладить с каждым из них, но вдвоем Орловы брали над ним верх. После многих драк они между собою положили, во избежание напрасных побоев, следующее правило: один Орлов уступает Шванвичу и, где бы его ни встретил, повинуется ему беспрекословно. Двое же Орловых, встретя Шванвича, берут перед ним перёд, и Шванвич им повинуется. Таковое перемирие не могло долго существовать. Шванвич встретился однажды с Федором Орловым в трактире и, пользуясь своим правом, овладел бильярдом, вином и, с позволения сказать, девками. Он торжествовал, как вдруг, откуда ни возьмись, является тут же Алексей Орлов, и оба брата по силе договора отымают у Шванвича вино, бильярд и девок. Шванвич уже хмельной хотел воспротивиться. Тогда Орловы вытолкали его из дверей. Шванвич в бешенстве стал дожидаться их выхода, притаясь за воротами. Через несколько минут вышел Алексей Орлов, Шванвич обнажил палаш, разрубил ему щеку и ушел; удар пьяной руки не был смертелен. Однако ж Орлов упал. Шванвич долго скрывался, боясь встретиться с Орловыми. Через несколько времени произошел переворот, возведший Екатерину на престол, а Орловых на первую степень государства. Шванвич почитал себя погибшим. Орлов пришел к нему, обнял его и остался с ним приятелем. Сын Шванвича, находившийся в команде Чернышева, имел малодушие пристать к Пугачеву и глупость служить ему со всеусердием. Г. А. Орлов выпросил у государыни смягчение приговора.