Тотал рекол. Жизнь третья.

НАСТОЯЩИЙ ПИЗДЕЦ

Любой пловец, если бы к нашему великому удивлению таковой случайно проплывал около пяти утра в районе выхода из Суэцкого канала в Средиземное море, весьма удивился, заглянув в один из иллюминаторов на уровне ватерлинии "Геофизика Уткина". Гипотетического пловца поразила бы даже не сама мизерная каюта, где непонятно как умещались четыре игрока в преферанс, а лица самих игроков. Лоснящиеся от пота и распаренные до красного каления, они отождествляли две крайности: бесконечный цинизм с монолитным спокойствием и крайнюю степень раздражения, граничащую с истерикой девочки-подростка, которая узнала у гинеколога о беременности. Выражение лиц менялось в такт ударам средиземноморских волн, таким же огромным, как и "гора" в игре, которую смог бы оценить наш пловец, если бы внимательно посмотрел на маленький столик, на котором лежала разграфленная "общая тетрадь", исписанная практически до конца. Но второй раз удивиться пловцу вряд ли бы удалось — судно качало изрядно, и наш герой попросту бы разбил себе голову об борт и пошел ко дну. Но игроков размеры "горы" и "пули" особо не возбуждали — каждый привычно складывал в уме множество нулей и соображал, что сумма проигрыша или выигрыша вряд ли превысила бы стоимость пары десятков банок сгущенки — игра с перерывами на вахты шла пятый месяц.

Напрягала компанию совсем другая вещь: с каждым новым креном судна внутри переборки, в районе вентиляционной решетки что-то сильно грохотало и перекатывалось. Причем, вентиляцию до этого дня уже несколько раз разбирали, но ничего не находили. Это угнетало. Угнетало до такой степени, что уже не спасала любимая игра. После полугода в море раздражает любая мелочь: будь то старая шутка, топот таракана по столу или запах папиросы из соседней каюты, а тут ЭТО… К тому же, усугубляющими факторами были закончившееся с месяц назад запасы спиртного и курева. Чай не спасал — от него ныли и легкие и желудок.

Один из двоих, сидящих спиной к иллюминатору — полный, лысоватый геолог Кухтыль — сидел на "прикупе". Лениво тасуя колоду, он прислушивался и молча шевелил губами. Внезапно его руки остановились. Кухтыль положил колоду на тетрадь и захлопнул ее. Трое напарников замерли, чувствуя, что сейчас их товарищ просто взорвется. Первым попытался разрядить обстановку Меморекс — молодой из сейсмоаккустиков (в полном варианте его кличка звучала "Четырежды Меморекс Советского Союза" — за любовь к одноименным видеокассетам и привычкой украшать рабочую робу такими лейблами):

— Слышь, Кухтыль, ты чего?

— А ничего! Забодало! Давайте стену разбирать. — Проорал Кухтыль.

Вторая пара из четверки — Серж с Паштетом — понимающе переглянулись. Серж даже решил поддержать:

— А что уж там, так точно жить нельзя. Я спать не могу в последнее время. Как будто в голове эта хрень бухает. Давайте ломать!

Меморекс побелел лицом и с мольбой возопил:

— Да вы чо, мужики?! Опухли? Сейчас полшестого утра! Боцман услышит и кранты…

— Не дрейфь! Мы легонько. — Сказал Кухтыль. — Я сейчас лом из лаборатории принесу.

Вылезши из-за стола, он протиснулся к двери и ушел. Паштет же уверенно полез в карман и достал отвертку. Отодвинув маленького Меморекса в сторону, он начал откручивать болты на решетке, которые с веселым скрипом легко и сразу поддались. Через пару минут в каюту ворвался Кухтыль с ломом наперевес и сходу, уже отодвинув и Меморекса и Паштета, с грохотом вонзил в вентиляцию железяку и рванул на манер рычага на себя. От стены оторвался здоровенный кусок пластика, придавив при этом Сержа с Меморексом. Из-за стены послышалась какая-то ругань, но первый взявший себя в руки Паштет рявкнул:

— Все! Уже приехали, спим дальше! — И тут же заткнул себе рот рукой, чтобы не заорать во все горло.

А заорать было от чего. Из стены на койку выкатилось две (неоткрытых) пол-литровых банки "Хайнекена", батон высохшей и задубевшей копченой колбасы и… до боли знакомая красно-белая пачка, увидев которую, Кухтыль поднял вверх руку и зашипел:

— Тссс!!!

Но остальные и так уже поняли, что если не "тссс", то через секунду их убьют ближайшие соседи — сон моряка чуток. А за сигарету после месячного воздержания любой матрос капитана удавит и не дрогнет.

Взяв дрожащей рукой пачку, Кухтыль открыл ее и шепотом произнес:

— Одна. Только одна… Тихо!

Осторожно, стараясь вести себя как на подводной лодке, водворив стену на место, четверка расселась по местам. Для конспирации раздали карты. Обернули обе банки полотенцами, чтоб враг не услышал и вскрыли. А полотенцами тут же заткнули вентиляционную дыру снизу входной двери и в стене. Колбасу не резали — разломили на четыре части под одеялом. Да и есть ее можно было только грызя и обсасывая…

…Уже много лет спустя, когда кому-нибудь из этой четверки задавали вопрос, а был ли он когда-нибудь счастлив по-настоящему, они загадочно улыбались. Правда, меньше всего улыбался Меморекс.

…Пир удался на славу, даже не смотря на то, что проходил он в гробовой тишине. Управившись с продуктами к шести утра, игроки встали перед проблемой единственной сигареты. Мудрый Кухтыль принял однозначно правильное решение: "Тут курить нельзя. На палубу, где не учуят". И они пошли на палубу.

К качке прибавился дождь с туманом. Выйдя к правому борту на корме, заговорщики встали квадратом и на спичках разыграли очередность затяжек. Первый счастливый номер выпал Меморексу. Тот трясущейся рукой вынул сигарету, вкрутил ее меж губ, быстро и умело щелкнул зажигалкой на ветру и… затянулся. Затяжка была настолько вкусной и длинной, что оставшиеся трое чуть не подавились слюной. Потом Меморекс, уже уверенно взяв сигарету в районе фильтра сильными пальцами, чтобы стряхнуть свою долю пепла, торжественно произнес:

— Знаете, мужики, а ведь это настоящий… — Тут он стряхнул пепел за борт вместе с отвалившейся в районе фильтра сигаретой.

За Меморекса продолжил Кухтыль:

— Пиздец…

Дальнейшее повествование негуманно…