Тотал рекол. Жизнь третья.

АСФАЛЬТ

1

Седьмого февраля 1986 года, стоя на корме "Геофизика Уткина", геолог Михаил Арбузов по кличке "Кухтыль", оперевшись о борт левым локтём, лениво мусолил потрёпанные страницы Малого Атласа МИРА. Долистав книжку до раздела с центральной частью Атлантического океана, Миша хмыкнул и, достав из нагрудного кармана карандаш, обвел остров Тринидад жирным кругом. Назойливые чайки, облетавшие корму в этот самый момент, недовольно галдели, желая получить свой ежедневный кусок корабельного хлеба от Кухтыля, лежавший на борту, как раз под Малым Атласом, но Кухтыль про пернатых забыл. Он мыслил.

Читатель может предположить, что Кухтыль был орнитологом-любителем, но это будет ошибкой. Как биологический вид, чайки Мишу не интересовали. Просто в самом начале рейса он прочёл повесть Ричарда Баха "Чайка по имени Джонатан Ливингстон", которая заставила его по-другому взглянуть на окружающий мир и заново переоценить давно приобретённые духовные ценности. До знакомства с Бахом Кухтыль верил в то, что, добросовестно вкалывая во благо общества, в конце концов, придёт тот долгожданный момент, когда оно по достоинству оценит вклад геолога Арбузова и настанет, наконец, светлое будущее. Отпахав больше десяти лет во имя будущего, Миша перемен не заметил. Светлое будущее не наступило даже после вступления в кандидаты КПСС. Вернее, проблески были: слегка вырос социальный статус в виде повышения до начальника отряда, чуть меньше поднялась зарплата, но все это было не то. Хотелось удовлетворения собой, но никак не самодостаточности. Уже больше месяца в рундуке Мишиной каюты пылились наброски кандидатской диссертации про что-то там, в "Анголо-Бразильском геотраверзе", а желания продолжить начатое у Арбузова не возникало. Обычно, после вахты, Миша шёл в кают-компанию, ел и взяв с собой большой кусок хлеба, в одиночестве пробирался на корму. Подброшенные плавными движениями руки, кусочки хлеба взлетали над волнами и, не успевая приводниться, оказывались в клювах самых наглых и сильных чаек. Остальная же масса птиц, участвовавшая в процессе, завистливо и громко роптала, но не делала никаких попыток восстановить справедливость. После ночных мысленных экспериментов Миша проводил лабораторные опыты на корме, пробуя кормить рядовых членов стаи, но признанные жирные пернатые авторитеты моментально давали понять, что хлеб небесный предназначен только им, а остальные же обязаны добывать свою рыбу сами. Эти наблюдения окончательно убедили Кухтыля, что Ричард Бах был прав. Огорчало, пожалуй, только то, что за все прошедшее время, Миша не увидел ни одного Джонатана Ливингстона. После ставшего уже неким ритуалом вечернего кормления птиц, Кухтыль выкуривал пару сигарет подряд и шёл в выделенную ему каюту, чтобы лечь спать, а, проснувшись, съесть положенную еду и снова заступить на вахту.

За всю сознательную жизнь Миша Арбузов никогда не бывал в республике Тринидад и Тобаго. Мало того — он и представить себе не мог, что когда-нибудь сможет хотя бы помечтать туда попасть. Еще пару месяцев назад Миша не смог бы ткнуть в нужное место на карте, не говоря уж о том, чтобы назвать столицу этого, скорее всего, райского уголка. Теперь же ситуация менялась коренным образом: час назад из Москвы пришло радио о том, что рушился практически весь план-график работ и судно следует в Порт-оф-Спейн для загрузки продуктов, заправки топливом и водой. Предполагалось увеличить рейс на три месяца. Хотя новость по трансляции не объявлялась, весь экипаж, от камбуза до научного состава её уже знал. На кораблях так всегда: абсолютно ничего не возможно скрыть. Люди, работающие в море друг с другом годами, умудряются угадывать предстоящие события по лицам, жестам и поступкам коллег. Может это и есть телепатия, а может и что-то попроще. Любой грамотный психолог в два счёта объяснит этот феномен, но Миша был геологом и доверял только собственным наблюдениям и разговорам среди старых членов команды, которые были близки к камбузу, радиорубке и первому помощнику. Захлопнув Малый Атлас, Кухтыль удовлетворился мыслью о том, что знает, где находится Порт-оф-Спейн. Поводив карандашом по мельтешившим вокруг чайкам, он с удивлением обнаружил, что количество птиц соответствовало географической широте Тринидада и Тобаго — одиннадцать. Совпадение его развеселило:

— Гуляйте, ливингстоны! — Прокричал он чайкам, заложил карандашом страницу в атласе и одним сильным щелчком пальца спихнул вожделенный птицами кусок хлеба за борт.

Птичий крик внезапно заглушил громкий хрип из судового ретранслятора:

— Всем свободным от вахты пройти в кают-компанию!

2

НИС "Геофизик Уткин", водоизмещением в пять тысяч тонн, требовало тридцать два человека экипажа для нормальной работы тридцати научных работников. В связи с особой важностью проводимых в суровых экваториальных водах работ, экипаж был увеличен на пятнадцать высококлассных специалистов, включая капитана-наставника, капитана-дублера, второго старшего механика и пяти радистов. Естественно, что и научная группа не осталась в долгу: дополнительно на борту находились двенадцать ученых. Гордостью рейса по праву считался семидесятилетний академик Иван Моисеевич Шмеерсон, занимавший каюту, ранее принадлежавшую первому помощнику.

Следует отметить, что сам Михаил Арбузов оказался в этом рейсе по чистой случайности — в последний момент геофизической экспедиции был предан статус "комплексная", а именно в этот момент Миша был единственным свободным геологом с паспортом моряка на руках в Мурманском филиале объединения "Запморгеология". В соседи по каюте ему назначили молодого моториста Владимира Сергеева или просто Вовчика — абсолютно безбашенного, как сейчас принято говорить. О себе Вовчик рассказывал, что в свободное от рейсов время в круг его интересов входили исключительно порево, жорево и бухло, благо денег на это хватало. Но впервые же дни Кухтыль отметил в молодом человеке недюжинные способности адаптироваться в любой ситуации и всасывать в себя кучу услышанных или увиденных фактов, применяя их в дальнейшем в самых неожиданных ситуациях. По праву старшего, Миша называл Вовчика "на ты". Вовчик, в свою очередь, обращался к Мише, как к Кухтылю, но "на вы", что, скорее всего, объяснялось это двойным уважением со стороны моториста. В общем, жить было можно.

В дальнем конце кают-компании, в кожаном кресле капитана, за столом, застеленным красным кумачом, прямо под киноэкраном (как правило, на судах кают-компания используется в качестве кинозала, а самая дальняя часть как "красный уголок") сидел академик Иван Моисеевич Шмеерсон. Иван Моисеевич смачно докушивал пирожок, прихлёбывая при этом любимый чай с молоком из персональной литровой кружки с надписью "I LOVE USA". Капитан, капитан-наставник и капитан-дублёр сидели чуть поодаль — они что-то тихо обсуждали с первым помощником. Остальной экипаж, жаждавший получить, наконец, официальное подтверждение новости, подтягивался не спеша. Входили в основном попарно, согласно списку проживания в каютах. И рассаживались попарно. Академик Шмеерсон на капитанском месте в другое время смутил бы Кухтыля, но сейчас все происходящее воспринималось, как должное. Заметив пустующий стул возле Вовчика, Миша тихонько пробрался к нему и присел.

Академик сделал последний громкий глоток, поставил кружку, достал из кармана платок, вытер рот, лоб и начал собрание.

— Товарищи! Как я понимаю, вы все уже знаете, что наше судно завтра утром прибывает в город Спейн. — Тут он вопросительно взглянул на капитана-дублёра и, отметив его кивок, продолжал: — Поскольку время стоянки ограничивается одним днём, то руководством экспедиции было принято решение использовать этот день для полноценного культурного отдыха личного состава.

От этих слов по помещению пронесся шепот бурного одобрения. Иван Моисеевич, удовлетворённый реакцией аудитории, приподнял брови и продолжал:

— Мы тут долго совещались на эту тему, вы же понимаете, что государство, которое мы увидим завтра, является капиталистическим, и я бы даже добавил, что однозначно враждебным. Это бывшая английская колония, товарищи. Но… — При "Но" экипаж дернулся в сторону оратора. — Но, товарищи! — Повторил академик и расплылся в широкой дружеской улыбке. — Думается, что на Кубе все уже достаточно купили сувениров для родных и магазины никого больше не интересуют. Хочу предложить всем желающим некий сюр-приииз… — Иван Моисеевич улыбнулся так широко и загадочно, что его очки съехали чуть ли не на затылок. Он развел руки в стороны, как бы показывая размеры сюрприза и выдохнул замершей в ожидании публике следующее: — Вы себе даже не представляете, коллеги, как вам повезло! Дело в том, что остров Тринидад, это важный геологический объект планеты. Это единственное место на земле, где можно увидеть уникальнейшее… асфальтовое озеро!

Публика громко заволновалась, но академик громко и решительно присёк шум аудитории:

— Только представьте себе, как через много лет, вы сидите и рассказываете обо все внукам! Как вы закрываете глаза, а там…

— Асфальтовое озеро!? — Громко ввинтил Вовчик.

Шмеерсон по-отечески грозно взглянул в сторону комментатора, и тот моментально растворился на своём стуле.

— Это не шуточки, товарищи, а серьёзное мероприятие. Мы уже связались с советским торговым представительством и заказали два автобуса. Уверен, что желающих поехать на эту замечательную экскурсию наберется достаточно…

Академик Шмеерсон ещё долго что-то говорил про то, что он там покажет и расскажет, но Миша Арбузов его совсем не слушал. Теребя в руках Малый Атлас и поглядывая на Ивана Моисеевича, он почему-то представил себе, как этот старый гриб пересказывает своим правнукам историю про асфальтовое озеро. При этом Шмеерсон обязательно должен помахивать дряблыми, заплывшими жиром крыльями без перьев. Жуть какая-то… Тут его мысли прервал шепот Вовчика:

— Я так понимаю, что это нам такой подарок за бесплатно дали?

— Ага. — Подтвердил Миша.

— А это обязательно?

— Не думаю, что совсем уж обязательно. Он же что-то говорил про желающих…

Шмеерсон в это время уже был густо облеплен желающими. Он нехотя размахивал руками, как будто выплывая из потока задаваемых вопросов, но такое плавание ему явно пришлось по душе. В конце концов, весь народ сгрудился под киноэкраном, напрочь закрыв красный кумач стола. Кухтыль с Вовчиком молча наблюдали. Минут через двадцать это буйное помешательство закончилось — довольный экипаж рванул по каютам заряжать свои пленки в фотоаппараты. Шмеерсон заглотил остатки чая, собрал бумаги в одну стопку и удивлённо посмотрел на Мишу с Вовчиком. Для верности он даже очки поправил, но, видя, что зрение его не обманывает, спросил, глядя только на Кухтыля:

— Арбузов?! А вы, что не записались? Как это понимать?! Вы же геолог! Вам это больше всех нужно!

"А клюв не закрылся", — подумал Миша, глядя на Шмеерсона. А у того и точно — от волнения даже слюна вытекла на подбородок, норовя капнуть на бумаги. "Таки капнула", мысленно отметил Миша; встал, прижимая к груди Малый Атлас МИРА и ответил:

— Извините, Иван Моисеевич, я не поеду. Не хочу.

Затем он повернулся и пошел к выходу. У него было непреодолимое желание вывернуть себя наизнанку. Перед Мишей в дверь юркнул Вовчик. Шмеерсон довольно долго стоял с открытым ртом, а затем, произнес "мда…" и пошел к себе.

3

Кухтыль проснулся от родного "Судовое время семь часов тридцать минут. Экипаж приглашается на завтрак!" В открытый иллюминатор доносились знакомые звуки порта — "Геофизик Уткин" стоял у причала. Сначала Миша хотел пойти на завтрак, но выползший червь сомнения посоветовал отодвинуть подальше сию бредовую мысль — не хотелось всяких там объяснений и советов, а Вовчик должен был вернуться с вахты минут через сорок. Миша сладко зевнул и решил лёжа поразмышлять о чайках Баха.

Что именно подразумевалось под мгновенным полётом? Арбузову ужасно хотелось именно сейчас мгновенно свалить куда-нибудь с корабля подальше. На местный пляж, например. Или в кабак какой. Водки выпить натощак. Червь сомнения тут же напомнил о себе — водки натощак ему не хотелось. Или: переместиться домой, в Мурманск… Хотя там зима… Нет, не надолго. А может быть Бах и понятия не имел о том, что писал? Может все это большая фигня? Вряд ли. Секрет должен быть. И где-то рядом.

Когда толстая стрелка часов, висящих над дверью, переползла цифру восемь, в каюту ворвался довольный и пахнущий машинным маслом Вовчик.

— Ну, что, геолог? Москва за нами!?

— Да, уж: — Лениво протянул Кухтыль — отдыхаем и получаем удовольствие. У тебя капуста с Кубы осталась?

Вовчик вытер о штаны руки, открыл рундук, порылся и достал потёртые джинсы.

— На пиво только: — Ответил он кисло и звякнул карманом.

— Да, уж, — Повторился Миша, — и у меня рублей десять американских. Значит, пьем только пиво. И то — хлеб.

В открытый иллюминатор донёсся шум двигателя. Поработав с минуту, двигатель устало фыркнул и заглох. В этот же момент репродуктор объявил, что все записавшиеся на экскурсию, должны проследовать в автобусы. Вовчик, обливая лицо водой около умывальника, подражая голосу из репродуктора, спросил:

— Ну, а мы куда проследуем?

— Сейчас, туристы уедут и рванём покорять местных красоток в город. Окей?

— Окей.

Спустя полчаса автобусы, громко посигналив на прощание, укатили. Кухтыль с Вовчиком на всякий случай заглянули на камбуз, в надежде на то, что им хоть что-то оставили, но вкусная дверь была заперта. Понимающе переглянувшись, они пошли в каюту второго помощника, чтобы получить свои паспорта. Второй презрительно хмыкнув, распахнул журнал, молча ожидая, пока они распишутся в получении документов, громко захлопнул свой гроссбух и отвернулся. И все-таки это была свобода.

Проходя мимо вахтенного матроса у трапа, Вовчик весело отдал тому честь. Вахтенный, угрюмо рассматривая свои кроссовки, только буркнул что-то вроде "Давай-давай".

4

В городе было жарко — хорошо еще, что Миша одел шорты, а не джинсы, как щеголь Вовчик, который оборачивался на каждую встречную женщину, стыдливо прикрываясь полиэтиленовым пакетом с фотоаппаратом — у него взмокла майка, а полотняные китайские штаны заметно потемнели от влаги в районе паха. За пару часов прогулки они удалились от порта довольно далеко; прошли центр города, где в киоске купили по традиционной открытке "Такой-то город ночью" и еще через час нашли, наконец, место, где местное население наслаждалось морем и солнцем. Купив упаковку холодного пива, они расположились у самой воды. До самого заката солнца Кухтыль с Вовчиком посасывали "Хайнекен", зарывались в теплый песок, фотографировались, бултыхались в воде и строили глазки красоткам. Им было хорошо.

До порта они добрались, когда уже совсем стемнело. На корабль им не хотелось, и Миша предложил "бросить кости" в каком-нибудь "гадючнике", выпить по стакану местного дешевого пойла, истратив последние деньги. В любом портовом городе таких заведений хоть залейся. Даже искать не пришлось. "Гадючник" именовался "Жемчужина". Неоновая вывеска слабо освещала открытый темный вход. Спустившись по старым каменным винтовым ступеням вниз, Миша попытался хоть что-нибудь рассмотреть в полумраке — добрая половина просторного помещения была накрыта метровым слоем дыма, ни голов сидящих, ни ног не наблюдалось. Вовчик привычной походкой первым нырнул в этот ад и потянул за собой Кухтыля. Облюбовав на ощупь свободный столик, они сели.

Справа, из самого дальнего угла слышалась музыка. Кто-то играл на пианино и играл очень душевно. Слева слышалась английская речь и Кухтыль, довольный собой, отметил, что, скорее всего американская. Говорящих было человек пять или шесть. В центральной части тоже говорили по-английски, но как-то правильно, что ли. Скорее всего, там сидели англичане. И музыка… Миша заметил, что Вовчик аж рот открыл. Из дыма вынырнул официант. Миша достал из кармана смятую пятидолларовую банкноту и показал на Вовчика и себя. Официант взял деньги, понимающе кивнул и занырнул обратно.

— Сервис! — Довольно отметил Володя, — у нас бы мы прежде задохнулись. Классно играет. Что это?

— Не знаю, — задумчиво произнёс Арбузов. Щас хряпну и разведаю. Как ты думаешь, что нам нальют?

Тут снова проявился официант и грохнул на стол два запотевших толстых стакана, до верху наполненных темной жидкостью.

— Перл! — Объявил он и исчез.

Вовчик наклонился, нюхнул и улыбнулся:

— Как у деда в Брянске! Лепота!

Миша хлебнул и поперхнулся — вероятно, это был виски местного розлива: вонял дымом и почему-то жареной картошкой. Но пить было можно. В голове после пива с морем от "перла" зашумело в такт доносившейся мелодии. Мелодия не давала покоя и Миша, влив в себя для храбрости половину стакана, встал со стула и сказал, что идет в разведку. Натыкаясь на столы и стулья, идя на звук, он уткнулся в поднятую крышку белого рояля. Играющего не было видно, но, осторожно заглянув за рояль, Арбузов увидел играющего. Это был седой маленький горбун в пенсне. Миша улыбнулся горбуну. Тот тоже ответил улыбкой, продолжая играть. Музыка завораживала своими неожиданными переходами — то быстрая, то тихая, но всегда плавная и тихая. Миша, придерживая свой стакан у рта, пытался вспомнить хоть что-то напоминающее, но не мог — он никогда не слышал такой мелодии. И еще смущала его одна деталь — горбун как-то очень не часто переворачивал ноты. Даже совсем редко. Михаил рискнул подойти ближе к пианисту. Нежно отодвинув мешавший стул, он зашел играющему за спину. Горбун уже не смотрел на Мишу, он быстро перебирал длинными тонкими пальцами по клавишам, глядя на то место, где по всем музыкальным правилам должны были находиться ноты. Нот там не было, а лежала толстая книга, открытая на середине. Горбун читал. И играл. Что именно за книга, Миша не мог рассмотреть из-за полумрака и дыма, хотя рядом с книгой горела свеча в блюдце, а наклониться Мише было почему-то стыдно. Горбун плавно оторвал от клавиш правую руку, быстро перевернул страницу и снова улыбнулся Мише. Михаил, потрясённый увиденным только глупо улыбнулся в ответ.

Со стороны американской части зала донесся звук разбившейся бутылки. Потом кто-то заорал. Послышался звук падающего стула. Такой же, но многократный звук донёсся и с английской стороны. Горбун продолжал играть. Вращая головой, чтобы определить направление, Миша прислушался. Похоже, что англичане что-то не поделили с американцами. Вопли и ругань уже слышались без перерыва. Не обращая внимания на мебель, Михаил рванул обратно к Вовчику. Мимо пролетел кусок стула и с грохот рухнул рядом с роялем. Музыка продолжала играть. Вокруг началось настоящее побоище — орали все. Уже слышался рёв Вовчика:

— А ты чего!? У, мать!..

К тому моменту, когда Миша добрался до места, уже не возможно было понять, кто с кем дерется. Вокруг летали бутылки и стулья. Кто-то заехал ему по спине ногой. Врезав какому-то мужику в челюсть, Михаил увидел Вовчика, которого пытались уложить два бугая в кожаных куртках. Миша схватил ближайший стул и с размаху скользящим ударом приложил две вражеские спины, при этом крича Вовчику:

— Падай! На пол! На пол! К выходу!

Вовчик понял и упал. Бугаи развернулись, но Миша тоже нырнул под дым и пополз между стульями. У выхода он стукнулся лбом о голову Володи.

— Блин!!! — Заорал Вовчик, — ты-то хоть!..

— Валим отсюда!

Быстро пробежав по ступеням вверх, они выкатились на улицу и помчались к ближайшим кустам. К "Жемчужине" с ревом и визгом подлетели четыре полицейские машины. Из них выпрыгнуло человек шесть с дубинками и наручниками наготове и кинулись внутрь.

— Во, блин, попили… — прошептал Вовчик, — надо быстренько уползать, пока и нас не замели.

Миша посмотрел на него и увидел, что у Вовчика подбит глаз, а разорванная майка вся в крови.

— Ты как?

— Да ничего — это не моя кровь, придурок какой-то приложился. Ему морду бутылкой располосовали. А я добавил. Козлы!

Через пару минут шум в баре стих. Появились полицейские, которые вели семь человек в наручниках. За ними бежал толстый человек в фартуке — видимо хозяин заведения и что-то им орал. Полицейские его не слушали. Запихнув арестованных в машины, они сели сами. Машины так же быстро уехали. Стало тихо. Человек в фартуке оглянулся, плюнул на асфальт и ушел обратно, что-то бубня под нос.

— Погуляли? — Спросил Миша, вставая с земли.

— Круто было, — Ответил Вовчик.

— Полетали…

— Что?

— Да это я так. Пошли домой.

Добравшись до корабля, герои прошмыгнули мимо сонного вахтенного и бегом спустились в каюту. Из телесных повреждений только у Вовчика был бланш под глазом и царапина на спине у Михаила — ерунда, короче. С одеждой сложнее: вовчикову майку выбросили в иллюминатор, утяжелив здоровенной гайкой, благо в каюте у моториста их всегда навалом, а штаны было жаль. Пришлось стирать в умывальнике, поскольку в судовую прачечную с такими лучше не соваться — мало ли кто кровь увидит. К полуночи раны были зализаны.

5

В семь тридцать раздалось привычное "судовое время". На этот раз Кухтыль с Вовчиком на завтрак пошли. В кают-компании сидело три человека, которые тут же повернули головы и вопросительно посмотрели на Володю: фиолетовый фингал сиял во всей красе.

— Подрались вчера с Кухтылём, — Сообщил он. — И помирились потом.

— Ага. — Подтвердил Миша — он фотоаппарат потерял с футболкой. И валюту.

— Да ладно уж! — Сказал Вовчик, повернулся к Михаилу, состроил подобие улыбки и дернулся от боли. — Морда болит.

— Ну, извини, друг — сам виноват. Проехали.

Позавтракав, они вышли на причал покурить. Через некоторое время к судну подъехали два автобуса. Щурясь от яркого солнца, Кухтыль наблюдал, как сначала из автобуса вывалился Шмеерсон в мятой панаме и огромным куском асфальта под мышкой. Следом вылезали остальные. Они выстраивались на причале перед трапом. Серые не выспавшиеся лица, мятая, потная одежда, кто-то хромал, кто-то тихо матерился, но в одном они были едины — у каждого под мышкой был зажат большой кусок асфальта. Строй с камнями безмолвствуя пялился на курящих Вовчика и Кухтыля. Первым свой асфальт швырнул на причал капитан-наставник, за ним — капитан-дублёр. Потом все по очереди начали избавляться от сувениров. Гора росла и росла. И тут Миша заржал. Он не мог остановиться, никак не мог. Да и все равно ему было, на все наплевать. Последним был академик Шмеерсон. Он подошел к смеющемуся Кухтылю и молча уронил свой булыжник около трапа. Потом открыл рот, но так ничего и не сказав, поковылял наверх.

— Ты чего так веселишься? — спросил Вовчик.

— Вовка! Неужели ты не понял!? Понимаешь, нужно только понять, что ты уже там, куда ты хочешь попасть… Ну… как тот вчерашний старик в баре…

Над причалом светило утреннее солнце, нагревая асфальтовую гору. Прилетели две чайки. Одна продолжала кружиться, а вторая, сделав круг, приземлилась на кусок породы, чтобы проверить, нет ли там чего полезного, но кроме вони и грязи, ничего не было. Только асфальт.