Товарищи в борьбе

В середине первой декады марта советские войска все плотнее охватывали восточно-померанскую группировку с севера, запада и востока. Польские кавалеристы и танкисты замыкали кольцо окружения с юго-востока и юга. Успешно преодолев сопротивление противника в межозерных дефиле, они форсировали Драву, встретившись в районе Славно с танкистами генерала М. Е. Катукова.

Теперь уже шли дни сплошных успехов.

В один из таких дней на КП прибыли Главком М. Роля-Жимерский и начальник Главного штаба В. Корчиц.

Главком только что побывал в соединениях армии, встречался, беседовал с солдатами и офицерами и теперь с жаром рассказывал обо всем виденном и слышанном. Он издал приказ, в котором благодарил солдат и офицеров за мужество и героизм, проявленные в боях с фашизмом.

А вечером, когда мы сидели за ужином, радио донесло голос Москвы. Передавался приказ Верховного Главнокомандующего, в котором объявлялась благодарность войскам 1-го Белорусского фронта и перечислялись отличившиеся объединения, в числе которых называлась и 1-я армия Войска Польского.

Перед отъездом Главком сказал, что скоро к нам прибудет новое пополнение: на призывных пунктах нет отбоя от добровольцев. Злобная пропаганда, которую ведут реакционеры из Лондона и из подполья внутри страны, не производит больше на поляков никакого впечатления. Народ готов бороться за подлинную демократию и гордится своей новой армией.

Советские войска расчленили окруженного противника на несколько групп и приступили к его уничтожению по частям. В полосе нашей армии железным кольцом был охвачен 10-й армейский корпус СС. Честь его ликвидации командование фронта предоставило полякам совместно с советскими кавалеристами и пехотинцами.

Войска армии спешно перестроились. Были созданы три группы преследования. В первую вошли 3-я и 6-я, во вторую - 2-я и в третью - 1-я и 4-я пехотные дивизии. Кавалерийской бригаде совместно с танковой предстояло выполнять роль резерва.

Перед наступлением мы имели точные данные о противнике. Много сведений получили от летчиков. Весьма интересны были и показания пленных, которые утверждали, что штаб 10-го армейского корпуса СС потерял управление своими войсками.

- Скажите, генерал, - обратился я к Стражевскому, - что бы вы стали делать, если бы, не дай бог, попали в такое же положение, как гитлеровцы?

Начальник штаба склонился над картой и задумался. Лоб его перерезали глубокие морщины, а мохнатые брови сошлись на переносице.

- Пожалуй, единственный выход - это пробиваться на восток, используя то, что Вежбница пока еще у них в руках.

- Я того же мнения. А где, по-вашему, гитлеровцы будут окончательно зажаты и уничтожены?

- По всей видимости, юго-западнее Свидвина...

5 марта наши группы преследования продвинулись на север почти на 20 километров. Меня особенно радовали в этой операции действия 6-й дивизии. Вспомнился разнос, который пришлось учинить Шейпаку во время боев за Померанский вал, и то, что Каракоз унял тогда мой гнев, предупредив этим отстранение Шейпака от командования дивизией. Сейчас я буквально не узнавал полковника. Он энергично управлял частями, да и штаб его работал довольно слаженно.

На левом фланге три наши дивизии немного задержались у Дравы, где немцы попытались сдержать их натиск. Но это уже никого серьезно не обеспокоило. Ночью польские кавалеристы и танкисты взяли Вежбницу, лишив врага последнего пути отхода. В течение 6 и 7 марта окруженный немецкий корпус был уничтожен.

8 марта войска армии закончили ликвидацию в этой местности разрозненных групп противника. Вражеский корпус потерял только убитыми более 7 тыс. солдат и офицеров, остальные сдались в плен. Поляки захватили 262 орудия разных калибров, 39 самоходок, 31 танк, 345 станковых пулеметов, 126 минометов... Из частей поступали донесения о только что занятых новых населенных пунктах, об обнаруженных складах и базах противника.

* * *

В один из дней мне позвонил Кеневич:

- Захвачен командир 10-го армейского корпуса СО генерал-лейтенант фон Краппе!

- А вы уверены, что это действительно он? - спросил я недоверчиво.

- Так точно, тот самый Краппе.

- Где его взяли?

- В районе Лобез.

- Прикажите, чтобы его немедленно доставили ко мне, и расскажите, как это случилось.

Кеневич на минуту отложил трубку, а вернувшись, доложил:

- Взяли его довольно интересно.

Оказывается, Краппе был легко ранен в руку и решил бросить отступающие войска корпуса на произвол судьбы. Вместе с несколькими офицерами он надумал пробиваться к своим. Поскольку поблизости находилось его родовое имение, он завернул туда, чтобы переодеться в штатское. А в генеральском имении уже обосновалась санитарная рота нашего 10-го пехотного полка. Вся группа фашистов и угодила к ним в руки.

- Молодцы санитары! Кто ими руководил?

- Старший полковой врач капитан Вадневский.

- Представьте капитана Вадневского к награде и передайте ему благодарность от командования армии.

Краппе привезли не одного, а вместе, как он выразился, с подругой: эсэсовец и на фронте не лишал себя земных удовольствий.

Все вышли. Остались Стражевский, я и Краппе, а также переводчик. Мы с любопытством разглядывали этого худощавого человека в очках, с тщательно зачесанными назад поседевшими волосами. Лицо холеное, с беспокойно бегающими голубыми глубоко сидящими глазами. Раненая левая рука нервно вздрагивала. На петлицах мундира эсэсовские значки, на рукаве - свастика.

В штатском я ни за что не признал бы в нем военного. Скорее он был похож на школьного учителя. Невольно подумал о том, как иногда ошибочно суждение по внешности: передо мной сидел матерый волк в овечьей шкуре.

Краппе охотно отвечал на вопросы. Говорил тихим, вкрадчивым голосом, не ссылаясь на честь и присягу.

Ему было 53 года. Он поступил в армию добровольцем в 1912 году. Прошел всю военную должностную лестницу. Вначале медленно (перед второй мировой войной командовал батальоном). Но потом началось быстрое восхождение. Был военным атташе в Будапеште и Мадриде, командовал 61-й восточно-прусской дивизией. Под Сталинградом ему дали корпус. Из котла его вывезли на самолете.

В ходе боев за Померанию он попросил направить его в группу армий "Висла", так как хотел лично защищать "свою землю".

- Вы ожидали нашего наступления? - спросил я.

- Я ожидал наступления на правом фланге, а оно началось на левом. Это было для меня неожиданностью. Я просил помощи у командующего армией, но он не смог помочь: не было никаких резервов.

- А у вас они были?

- Я тоже остался без резервов. Именно поэтому в первый день вашего наступления и просил у командующего армией разрешения на небольшой отвод корпуса назад. Он согласился со мной, но сказал, что сам не может принимать таких решений, что разрешение может дать только штаб группы армий "Висла". Вскоре он позвонил и сказал, что мне запретили покидать занимаемые позиции. В такой обстановке я предпринял несколько контратак, по все оказались безуспешными.

- Плохо у вас с резервами. Перебрасываете их даже с запада!

- Да. В феврале я был в штабе группы армий "Висла". Знакомый капитан из генерального штаба сказал, что с Западного фронта уже переброшено на восток много частей, не считая находящихся в пути. Он говорил, что это танковые дивизии, участвовавшие в наступлении на Западном фронте в 1944 году. Он говорил о шести дивизиях.

- Назовите высший состав группы и дайте им характеристику.

- Командует группой рейхсфюрер СС Гиммлер, - начал Краппе. - К сожалению, война слишком серьезное дело, чтобы руководство армиями поручалось неучам.

- Это Гиммлер - неуч?

- Да, господин генерал, - твердо ответил Краппе. Затем он подробно перечислил и охарактеризовал всех командующих армиями, начальников штабов, командиров корпусов и дивизий. Раскрыл дислокацию всех штабов, начиная от гиммлеровского, и наконец сказал:

- Пятого марта вечером прервалась телефонная связь со штабом армии, а потом, когда я был вынужден оставить автомашину с радиостанцией, я совсем потерял связь с войсками.

- Каково ваше мнение о боеспособности польских частей?

Краппе задумался, вперил взгляд в какую-то точку. Заметив, что мы наблюдаем за ним, он встряхнул головой, будто пробуждаясь, и медленно нехотя процедил:

- Дрались вы хорошо.

- И поэтому вы отдали приказ быть беспощадными к польским солдатам?

Крайне насупился и ничего не ответил.

- Чем объяснить тот факт, что вы бросили вверенные вам войска на произвол судьбы?

- У меня не было другого выхода. Но главным виновником нашего поражения является Гитлер.

- Гитлер? Допустим. Но ведь он по вашей же просьбе послал вас защищать Померанию, защищать ваше поместье.

Эсэсовец молчал.

- Знаете, что в плен вас взяли санитары? А командовал ими польский врач?

Краппе густо побагровел и промолчал, глядя исподлобья.

Уже уходя, он вдруг остановился у двери:

- Я хорошо знаю сельское хозяйство и мог бы предложить свои услуги в качестве агронома.

"Какой наглец", - подумал я и ответил:

- Вы в плену, о чем не советую забывать. Ваши руки обагрены кровью и вам еще придется отвечать за свершенные злодеяния перед польским, советским и немецким народами.

На следующий день мне пришлось говорить еще с одним немецким генералом. Зашел Стражевский, спрашивает:

- Хотите видеть командира дивизии "Бервальде"?

- Райтеля? - удивился я. - Где взяли?

- Там, где и предполагали, в районе Свидвина. Дивизия его растаяла, а сам Райтель с тремя офицерами и несколькими солдатами отправился на запад, к Одре. Суток двое скитался по лесам, а к ночи 7 марта набрел на дом лесника. Лесником оказался богатый немец, к тому же фашист. Он принял высокого гостя с распростертыми объятиями. Но у лесника служила польская девушка Ядзя, угнанная в Германию. Услышала она, что хозяин называет гостя генералом, и решила сообщить о нем жолнежам. Кстати, поблизости стояли зенитчики. Ночью она прибежала к ним и обо всем рассказала.

- Молодец девушка!

- А чтобы хозяева ничего не заподозрили, она выбежала из дома без пальто, в мороз. На батарею прибежала буквально синяя от холода. Командир батареи, поручник Бжозовский, с хорунжим Виротченко и группой солдат немедленно направился к леснику. Ядзя провела их по кратчайшей лесной дорожке. Возле дома солдаты разделились на две группы: штурмовую и прикрытия. Поступили правильно, ибо немцы поставили охранение. Когда возник шум при обезвреживании часовых, немцы открыли огонь. Тем временем Бжозовский увидел в окне гитлеровского генерала с пистолетом в руке. Не раздумывая, послал очередь из автомата над его головой. Генерал бросил пистолет и поднял руки.

- Вы записали фамилии поручника, хорунжего и всех солдат? Надо их наградить, а Ядзю в первую очередь.

Стражевский согласно кивнул головой и добавил:

- Должен вам сказать, что поручник Роман Бжозовский опытный офицер. Во время оккупации был партизаном.

- Эту историю надо рассказать Ярошевичу...

- Он уже все знает.

- Очень хорошо, - ответил я. - Ну что ж, пусть введут пленного.

Вошел Райтель, высокого роста, широкоплечий, взгляд исподлобья, хищный. Сначала говорить отказывался, ссылаясь на присягу.

- А ваш командир корпуса генерал фон Краппе оказался разговорчивее, заметил я. - Он нам многое сообщил.

Райтель глянул на меня так, словно хотел испепелить взглядом, но тут же опустил голову.

- Краппе находится у вас? Ладно... Буду говорить...

Он рассказал, что родился в офицерской семье и с 1913 года служил в немецкой армии. Во время этой войны побывал во Франции, в Греции, Финляндии, Норвегии, на Украине. Видимо, Райтель специально готовился к походу на восток, потому что прилично говорил по-русски. До померанских боев он был начальником офицерской артиллерийского училища в Гроссборне. На его базе и сформировал дивизию.

- У нас это называлось организацией по принципу импровизации, продолжал Райтель. - Личного состава училища не хватило для сформирования дивизии полного состава. Я создал так называемые заградительные группы, задерживавшие остатки разбитых, отступавших частей. Этими людьми мы и пополняли подразделения и полки. Мне удалось собрать свыше четырех тысяч людей, из которых были созданы три полка, немедленно брошенные в бой. Немецкий солдат дисциплинирован, и поэтому случаи дезертирства были очень редки, хотя шестерых и пришлось расстрелять...

- Как вы думаете, почему ваша дивизия повала в окружение? поинтересовался я.

- Почему? - генерал поднял на меня глаза и опять словно ожег ненавистью, - Нас обошли с флангов. Я несколько раз запрашивал разрешение на отход, но получал отказ. А когда приказ поступил, оказалось поздно, мы были уже в котле. Русские применяют какую-то новую тактику, они очень подвижны, продолжал Райтель. - Везде, где была надежда найти брешь между их частями, чтобы вырваться из окружения, я встречал непреодолимое сопротивление. Оно было оказано даже там, где мы его никак не ожидали. В этих попытках мы потеряли почти целый полк. А когда наконец удалось вырваться из одного котла, мы попали в другой. Кроме того, и ваши танковые десанты автоматчиков появлялись в самых неожиданных местах.

- Как вы оцениваете боеспособность вашей дивизии?

- Дивизия обладала высокими боевыми качествами. Но такую лавину техники, как у русских и у вас, сдержать просто невозможно. Соотношение сил ныне совершенно иное, чем было в 1939 году. Поэтому в Померании вы действовали с такой же тактической свободой, как мы тогда, в сентябре, в Польше.

- Долг платежом красен, - с ядовитой вежливостью заметил я.

- Я прямо не пойму, откуда вдруг появилась сильная польская армия, цедил сквозь крепко стиснутые зубы Райтель. - Я не хочу говорить комплименты, но думаю, что после Красной Армии это самый серьезный противник, с которым нам приходится иметь дело. Меня удивляет лишь одно: откуда у ваших офицеров и солдат такой высокий наступательный дух? Ведь многие из них не питают симпатии к большевизму, и поэтому странно, что с такой ожесточенностью сражаются совместно с русскими против немцев.

- Вы ничего не поняли, генерал, из того, что произошло с вами, с вашей дивизией и всей гитлеровской Германией, - жестко ответил я. - Абсолютно ничего не воняли и в том, что произошло в Польше и в чем мощь Войска Польского...

Помолчав, я спросил уже спокойнее:

- Каков, по вашему мнению, будет итог войны?

- С военной точки зрения Германия проиграла войну. Но и в этих условиях долг каждого немца - сражаться до конца. Лично я не потерял надежды на разногласия между русскими и англосаксами...

По-видимому, что-то поняв по выражению моего лица, Райтелъ круто переменил тему своих излияний.

- Самой серьезной ошибкой нашего руководства, - продолжал он, - была, по моему мнению, война с Россией. Это произошло вопреки положениям немецкой военной доктрины. Потенциал России неисчерпаем. Я изучал русский язык, экономику, довольно хорошо познакомился с политическим строем России и ее армией. Я с самого начала отдавая себе отчет в бесперспективности этой войны. Но должен оказать, что искусство ведения войны советскими войсками и их мощь превзошли мое воображение...

Мы не могли жаловаться на нехватку пленных. Среди них очутился также полковник Ганс Янус, допрос которого принес нам удовлетворение. Сначала он был командиром разбитого нами полка "Дейч Кроне", а затем возглавил группу, названную его именем. Но и она разделила судьбу разгромленного полка.

Из показаний Януса мы узнали, что до фон Краппе командиром 10-го армейского корпуса СС был генерал полиции фон дев Бах-Зелевский.

- Это тот самый, который подавлял восстание в Варшаве?

- Так точно, - подтвердил Янус. - Но он не оправдал доверия командования. Гораздо труднее воевать на фронте, чем убивать безоружных.

Я взглянул на него с удивлением. Мне показалось, что пленный говорит искренно, и я решил продолжить беседу:

- Что, по вашему мнению, является характерной чертой советского оперативного искусства?

Он помедлил, затем сказал:

- Русские умеют вводить в заблуждение. Никогда не известно, на каком участке фронта они нанесут главный удар. Порой кажется, что замысел противника уже разгадан, а он буквально в последний момент переносит основное усилие на совершенно другой участок фронта. Так было, например, летом 1944 года, когда русские неожиданно перешли в наступление на бобруйском направлении. Можно говорить дальше?

- Пожалуйста, это интересно.

- Русские применили новый тактический прием и во время январского наступления. Как известно, сильная артподготовка обычно продолжается час. Но в последнее время русские на некоторых участках через несколько минут прерывают огонь, оставляют коридоры, вдоль которых пехота и танки идут вперед, атакуя наши позиции еще во время артподготовки. Об этом много говорилось на нашем курсе командиров полков...

- А что нового в немецкой тактике?

- Я считаю, что в течение войны в нашей тактике не появилось ничего существенного. Некоторые изменения произошли в структуре обороны, в подготовке оборонительных рубежей. И это все. Я должен откровенно сказать, что советское оперативное искусство имеет преимущества над нашим...

Что ж, рассуждения пленного немецкого полковника не лишены истины.

* * *

Советские войска наносили удар за ударом по группе армий "Висла".

2-я гвардейская танковая и 3-я ударная армии 1-го Белорусского фронта продвинулись в район Поберова и вышли на восточный берег Каменского залива, реки Дзивны и Щецинской бухты, а 2-й гвардейский кавалерийский корпус достиг района Грыфице.

Войска 2-го Белорусского фронта развернули наступление на Гдыню, Гданьск, вдоль побережья Балтики. 8 марта в подчинение этого фронта вместе с 1-й гвардейской танковой армией перешла и польская 1-я танковая бригада имени героев Вестерплятте.

1-я танковая бригада... Почетное наименование ей было присвоено в честь группы воинов старой польской армии, которые осенью 1939 года более двух месяцев стойко отражали натиск гитлеровцев близ Гданьска - на полуострове Вестерплятте. Мужество и отвага этой группы явились яркой страницей в летописи борьбы польского народа против немецко-фашистских захватчиков. И вот теперь наследникам славы героев Вестерплятте выпала высокая честь вместе с советскими войсками участвовать в освобождении от врага приморского участка польской земли.

Мы радовались, когда узнали, что польские танкисты сражались на побережье Балтики храбро и умело. Они водрузили бело-красный флаг на полуострове Вестерплятте и над дворцом Артуса в Гдыне. Танкистов вели на ратные подвиги командиры и политработники, среди которых отличились заместитель командира бригады по политчасти Казимеж Ольшевский - его называли душой соединения, командир взвода автоматчиков Анджей Верблян и другие.

* * *

Еще в ходе боев с частями 10-го корпуса СС 6 марта мы получили приказ взять Колобжег (Кольберг) и очистить морское побережье к западу от этого города до Мжежина. Кроме того, нашей армии было приказано сменить части 3-й ударной армии и занять оборону вдоль восточного побережья Дзивновского, Каменского заливов и Щецинской бухты до Степницы включительно.

Можно представить, каким энтузиазмом были охвачены наши войска. Ведь с помощью советского народа Польша освобождала наконец-то Балтийское побережье и снова становилась морской державой. Каждый польский солдат считал для себя большой честью первым выйти к морю. Задачу овладеть Колобжегом мы возложили на 6-ю и 3-ю дивизии, а основные силы армии, то есть 1-ю, 2-ю, 4-ю дивизии и кавалерийскую бригаду, направили на Пшибернув и Камень Поморский.

Прежде всего потребовалось выяснить силы противника. Нас особенно интересовало, много ли войск вырвалось из окружения и где они укрылись. Установить это помогли летчики. В штабе армии их донесения анализировали и наносили данные на карту. Таким путем воссоздавалась вполне достоверная, хотя, быть может, и не совсем полная картина расположения вражеских сил.

Оказалось, что некоторые подразделения гитлеровцев, вырвавшись из кольца советских армий, стекались в Колобжег и укреплялись там. Сюда направлялись пехота и артиллерия, стягивалась уцелевшая боевая техника.

О боях за город и порт Колобжег я расскажу в следующей главе, а сейчас опишу боевые действия на направлении Щецинской бухты. Здесь наши войска наступали на широком фронте, прочесывая леса и перелески, овраги и населенные пункты. Было начало марта, снег уже растаял, и в воздухе чувствовалось дыхание весны.

Шедший в авангарде 4-й пехотный полк 2-й дивизии выдвинулся в Ключково. Разведчики установили, что в городке укрылась крупная вражеская группа. Поляков было значительно меньше, но на их стороне имелось преимущество в танках. Этим и воспользовался командир полка Мечислав Меленас. Его танки неожиданно ворвались в местечко, за ними ринулась пехота, и после короткого боя гитлеровцы капитулировали. Узнав о подробностях этого боя, я хотел было сначала пожурить полковника за такое рискованное решение: атаковать в лоб неразведанного и численно превосходящего противника. Но, подумав, пришел к мысли, что командир 4-го полка в данном случае действовал не сломя голову, а с тонким расчетом на внезапность, быстроту удара и устрашение деморализованного врага танками. И я объявил Меленасу благодарность.

Продвигаясь к морю, наши соединения захватывали тысячи пленных.

Двигаясь в сторону Балтийского побережья, 11 марта 1945 года наши 1-я и 2-я дивизии вышли на исконную границу Польши - реку Одра. В боях за освобождение Померании польские солдаты проявили высокое мастерство, мужество, отвагу и ясное понимание тех благородных идей, во имя которых они сражались.

Советское Верховное Главнокомандование, отмечая заслуги войск 1-го Белорусского фронта, дважды объявило им благодарность. Москва салютовала им, в том числе 1-й армии Войска Польского. 3, 4 и 6-й ее дивизиям, 4-й смешанной авиационной дивизии, 2-й гаубичной и 5-й тяжелой артиллерийским бригадам и некоторым другим частям было присвоено почетное наименование Померанских.

На древках знамен многих польских частей засверкали советские ордена.

Глава тринадцатая.

Твердый "орешек"

Уже все польское Поморье было освобождено от фашистов. Все, за исключением древнего Колобжега. Остатки разбитых вражеских частей через леса пробирались к этому единственному в руках гитлеровцев порту, надеясь укрыться в крепости или эвакуироваться отсюда морем.

На дорогах, ведущих в Колобжег, - тысячи беженцев. Повозки, машины, стада обезумевшей скотины - все это перемешалось с группами отступавших гитлеровцев, спешивших в "неприступную" крепость. Действительно, Колобжег ни разу в истории не был взят штурмом. "Никто не сможет взять его и теперь", бахвалилось устами Геббельса немецкое радио, хотя никогда ранее пред этим городом-крепостью и не сосредоточивалось такое сильное осадное войско, как наше.

В Колобжеге в общей сложности находилось до 80 тысяч гражданских лиц и свыше 10 тысяч солдат и офицеров противника. Однако судьба гарнизона была уже предрешена, а положение горожан было просто трагическим.

Любопытно показание ефрейтора Ганса Швиля, взятого в плен в первые дни боев за Колобжег. По его словам, военный комендант города генерал Германы, понимая бессмысленность сопротивления, отказался оборонять город, за что был публично расстрелян. Его место занял отпетый эсэсовец, то ли Миллер, то ли Мюллер, - пленный не запомнил точно фамилии.

Новый комендант начал с того, что расправился с "неустойчивыми" солдатами и горожанами. Лица, не выполнявшие распоряжения властей или обсуждавшие их действия, карались смертной казнью через повешение.

Выступив по радио, комендант провозгласил лозунг: "Кольберг останется немецким! Так приказал фюрер!" Все жители в возрасте от 16 до 50 лет были мобилизованы на строительство укреплений и в отряды фольксштурма.

Наши войска готовились к штурму. Местность благоприятствовала обороняющимся. С суши город опоясывала болотистая низина, по которой протекала река Парсента и проходил мелиорационный канал. Весной, в распутицу, весь этот участок был непреодолим для танков.

Сперва мы не имели достаточно полного представления о характере оборонительных сооружений в самом городе. Однако система ведения огня указывала, что фашисты заранее создали круговую оборону, используя под огневые точки прочные каменные постройки.

Город прикрывали три оборонительные позиции, фланги которых упирались в море. Внешняя, состоявшая из сооружений полевого типа, траншей полного профиля и противотанковых рвов, проходила по предместьям Колобжега. Вторая тянулась по его окраинам - от старых фортов на берегу моря к ипподрому, паровозному депо и далее вдоль реки Венцеминка. Третья позиция прикрывала центральные кварталы города. Улицы здесь перекрывались баррикадами, все перекрестки и площади простреливались не только пулеметным, но и артиллерийским огнем. Особенно сильно укрепил противник казармы, школы, газовый завод, паровозное депо. К тому же гарнизон Колобжега поддерживала береговая артиллерия и орудия военных кораблей, стоявших на рейде.

Установить все это нам удалось уже в ходе боев. В первые же дни, не имея достаточных данных о противнике, я полагал, что для овладения побережьем на участке Колобжег, Мжежино будет достаточно двух дивизий. Да и выделить больше сил в тот момент просто не представилось возможным. Как уже говорилось, мы должны были принять на побережье полосу обороны от 3-й ударной армии.

С утра 7 марта 3-я и 6-я польские дивизии приступили к выполнению боевой задачи. 3-я дивизия без 8-го полка, оставшегося для охраны объектов в Быдгоще и Влоцлавеке, совершила двадцатикилометровый марш и сосредоточилась в районе Росценцино, Заброво, Хажино, а 6-я к ночи прибыла в Зеленев.

Но дальше не все пошло гладко.

6-й дивизии предстояло сменить советскую 45-ю гвардейскую танковую бригаду. Танкисты торопились, так как получили приказ перейти в оперативное подчинение 2-му Белорусскому фронту. Поспешил и полковник Шейпак, не дав людям даже прийти в себя после марша.

Ночь была темная. Но во время смены не соблюдались требования дисциплины и меры маскировки. Гитлеровцы разгадали, что у нас происходит, и, как только советские танки ушли, предприняли контратаку в Злотувском предместье. Один из наших батальонов был отброшен на несколько сот метров.

Эту небольшую, но поучительную неудачу в некоторой степени компенсировал успех полковых разведчиков 16-го полка 6-й дивизии. Ночью они прорвались к дороге из Колобжега на Гжибово, пересекли ее, а утром 8 марта вышли на побережье западнее города.

Полковник Шейпак стал действовать энергично, может быть, даже излишне энергично. Не дав себе труда разведать противника, он сразу же начал наступление. С утра после короткой артподготовки два его полка пошли в атаку. 18-й полк нанес удар вдоль Тшебятовской улицы и овладел кладбищем возле моста через Венцеминку. Но попытка взять артиллерийские казармы не удалась, так как фланги подразделений, выдвинувшихся по Тшебятовской улице, оказались открытыми. Противник, разумеется, воспользовался этим и вынудил полк отойти на исходные позиции.

Не повезло и 16-му полку. Наступая через парк в направлении морского порта, он попал под сильный артиллерийский и минометный огонь. Пехота вынуждена была залечь, причем открыто: земля была на вершок залита водой и окопаться было нельзя. Пришлось и тут отойти.

Только теперь полковник Шейпак и командиры его полков поняли, что перед лицом сильной, заблаговременно подготовленной обороны противника надо действовать иначе. Прежде всего следовало создать штурмовые группы и привлечь как можно больше орудий к стрельбе прямой наводкой.

Я позвонил командующему фронтом и доложил, что Колобжег сильно укреплен, попросил выделить нам тяжелую артиллерию. Маршал Г. К. Жуков обещал помочь. А пока пришлось подтянуть свою артиллерию: две гаубичные бригады, 5-ю тяжелую и зенитный полк. Из резерва армии, кроме того, я направил к Колобжегу 4-й тяжелый танковый полк и три саперных батальона. За счет этих сил в полках создали штурмовые группы, придав им полковую и батальонную артиллерию. Позже орудия крупных калибров получили задачу стрелять с открытых позиций прямой наводкой.

Управление войсками серьезно осложнялось из-за отсутствия плана города. Разведчики получили задание достать его любой ценой. Они хорошо потрудились: много раз проникали в расположение врага, захватывали пленных, обыскивали дома и блиндажи и наконец добыли план города. Как самую большую ценность, полковник Зайковский отправил его ко мне с нарочным.

На плане все городские кварталы мы обозначили цифрами, а важные объекты - специальными знаками, затем размножили его и вручили каждому командиру.

После непродолжительного перерыва 3-я и 6-я дивизии возобновили атаки.

7-й полк 3-й дивизии, взаимодействуя с левым соседом - советской 272-й дивизией, наступал вдоль шоссе. К вечеру он достиг противотанкового рва, заполненного водой, и топкого болота, где вынужден был остановиться.

В тяжелых условиях выполнял свою задачу и 18-й, уже изрядно потрепанный полк. В конце концов его солдаты прорвали внешнюю оборонительную позицию, и штурмовая группа выдвинулась к мосту через канал Джевна. Но тут полк был контратакован превосходящими силами пехоты и танков и понес потери. Пришлось отвести его на пополнение.

За два дня непрерывных боев 16-му полку также удалось прорвать внешнюю позицию врага и закрепиться на участке городского парка. Введенный в бой второй эшелон 3-й дивизии - 14-й полк несколько продвинулся в Злотувском предместье, но овладеть казармами не смог.

Боевые успехи пока не радовали. Я ломал голову, пытаясь выяснить, в чем причина неполадок. Решил проверить, как используется артиллерия для стрельбы прямой наводкой. Вызвал командиров артиллерийских бригад.

- Сколько орудий у вас на прямой наводке? - спрашиваю командира 5-й тяжелой бригады генерала Керна.

- Три.

- Почему только три? - Я почувствовал, как кровь прилила к лицу. - Там солдаты лежат под огнем противника, ждут огневой поддержки, а ее нет. Так вот, оставьте один дивизион для борьбы с кораблями, а все остальные используйте на прямой наводке! Понятно вам, генерал?

Керп покраснел. С трудом сдерживаясь, он отчеканил:

- У меня не полковая батарея. Использование тяжелых орудий в боевых порядках пехоты я считаю неправильным!

- Тем не менее выполняйте приказ! - сухо сказал я.

Керп в молчании направился к выходу. После этого других командиров бригад уже не пришлось уговаривать. Через час позвонил Керп.

- Ваш приказ выполнен, обывателю генерале. - Голос его звучал спокойно и деловито. - Большая часть артиллерии действует в боевых порядках пехоты.

- Можно считать, что в создавшихся условиях, - я тоже говорил примиряюще, - вы согласны с применением тяжелых пушек на прямой наводке?

- Прошу забыть об этом разговоре...

- Отлично!

Глубокой ночью раздался телефонный звонок: докладывал командир 3-й дивизии.

- Дела идут неважно, - сообщил полковник Зайковский. - Для наращивания удара прошу немедленно вернуть мне 9-й полк.

Я задумался. Приказ о назначении этого полка для обеспечения фланга польской армии и всего нашего фронта я получил лично от командующего. Но теперь с 272-й дивизией соседнего, 2-го Белорусского фронта ужо установлена локтевая связь, исключавшая всякие неожиданности. К тому же разрозненные группы противника в Бялогардских лесах ликвидированы. Надо бы, действительно, попросить разрешения использовать 9-й полк в Колобжеге - сил у Зайковского маловато. Но как назло, из Зеленева не было связи со штабом фронта по ВЧ. Пришлось брать ответственность на себя.

- Ладно, вводите в бой 9-й полк, - сказал я. - Только теперь я буду ждать от вас более приятных донесений.

На рассвете 10 марта наступление возобновилось. И опять основная тяжесть легла на 7-й полк, личный состав которого дрался героически. Еще ночью саперы подготовили мостки, и по ним стрелки перескочили через противотанковый ров. Вместе с пехотинцами действовали зенитчики капитана Бжозовского. Они первыми ворвались в костел Святого Ежего и завязали рукопашный бой. Когда костел захватили, с колокольни, подняв руки, спустились вражеские радисты, обеспечивавшие связь наблюдательного пункта с комендантом Колобжега.

Не успели наши закрепиться, как противник контратаковал. Штурмовой группе пришлось-таки оставить костел.

Пехотинцы и батарейцы, перепачканные и проголодавшиеся, возвратились в свои окопы, не досчитавшись одного бойца.

- А где Янек? Если убит, то почему вы, пся крев, не принесли его тело? - горячился старший огнемищ{27} Владислав Сливинский. - Я вас спрашиваю, где Янек?

Ответить на этот вопрос отцу никто не мог. Вначале, правда, еще надеялись, что Янек отстал, но время шло, а его все не было.

Тогда группа разведчиков вновь пробралась к костелу. Яна не нашли, но услышали, что внутри время от времени раздаются выстрелы.

- Может, то Янек орудует? - оживился отец, когда ему сообщили об этом. - Як бога кохам, то есть муй Янек! Такого хлопца немцы не слопают! Ох и задам же я ему перцу, когда снова заберем Святого Ежего!

Окончательно костел взяли лишь на следующее утро. Старший огнемищ Сливинский оказался прав: его сын капрал Ян Сливинский пробыл в осаде среди врагов восемнадцать часов и остался цел и невредим - случай прямо-таки фантастический!

Заплутавшись в подвалах старого костела, он не заметил, как отошли его товарищи. А потом вернулись гитлеровцы, и отходить было поздно. Скрываясь за огромными колоннами и выступами стен, капрал стрелял в очередного фашиста, потом исчезал, потом стрелял опять, уже с другого места. Враги неистовствовали, рыскали по лабиринтам подвалов и вокруг костела, но поймать Яна так и не смогли.

Позже, уже после взятия Колобжега, я вручал награды отличившимся солдатам и офицерам. Из строя вышел и капрал Сливинский - сухощавый солдат с открытым, смелым взглядом. Вытянувшись, он поднес два пальца к конфедератке.

Я прикрепил к его видавшей виды фронтовой шинели орден "Крест храбрых".

- Слава Родине, обывателю генерале! - ответил на мое поздравление мужественный капрал.

* * *

Успех 7-го полка, хотя и небольшой, требовалось развить, поэтому главные усилия мы перенесли на правый фланг.

Снова вернулся на передовые пополнившийся 18-й полк. Его временно подчинили Зайковскому. Таким образом, в первом эшелоне Зайковского наступали теперь три полка, что и определило успех: уже 11 марта они заняли Лемборгское предместье, выйдя к газовому заводу и Старому городу.

По-прежнему не везло только Шейпаку: вот уже который день он тщетно пытался овладеть городским парком и артиллерийскими казармами. И дело не только в том, что противник стойко держался. Каждый клочок пространства здесь простреливался многослойным артиллерийским и пулеметным огнем, а здоровенные стены казарм не поддавались даже тяжелым снарядам.

Все наличные силы и средства нашей армии, находившиеся в этом районе, уже были введены в бой. Тем не менее решающего успеха еще не наметилось. Стало ясно, что группировку, штурмующую Колобжег, необходимо усилить.

К тому времени на левом фланге армии завершилась ликвидация войск противника, прорвавшихся из района Пусткова. Мы решили перебросить оттуда на автомашинах к Колобжегу полки 4-й дивизии, а также 2-й моторизованный огнеметный батальон и зенитный полк, который имелось в виду использовать для борьбы с танками.

С прибытием свежих сил обстановка коренным образом изменилась. К вечеру 13 марта в результате наступления частей 3-й и 6-й дивизий, а также 12-го пехотного полка 4-й дивизии в наших руках оказались наиболее сильные опорные пункты противника - газовый завод, артиллерийские казармы, большое кладбище и стрельбище на берегу моря. Верную службу при штурме казарм и укрепленных домов сослужили огнеметчики. Они буквально выжигали противника из каменных нор.

Вечером поступило еще одно приятное сообщение, теперь уже из штаба фронта. Советское командование выделило нам бригаду реактивных установок БМ-31-12.

Я уже говорил, что на вооружении Войска Польского имелись "катюши", но малых калибров. В полевых условиях они причиняли врагу большой урон, производя на него к тому же ошеломляющее психологическое воздействие, однако в городе их эффективность была не высока. Другое дело БМ-31. Их 300-миллиметровые реактивные снаряды способны разрушить самые мощные укрепления.

Вскоре доложил о своем прибытии командир 6-й Ленинградской бригады реактивной артиллерии гвардии полковник Лобанов. 36 боевых машин, прикрытых брезентом, заняли огневые позиции.

Рано утром 14 марта я поднялся по шаткой лестнице на площадку, сооруженную на крыше дома. На ней с трудом умещались несколько офицеров и солдат-связистов: площадка походила на гнездо, какое вьют аисты на крышах украинских хат. Отсюда наблюдатели корректировали огонь нашей артиллерии. Как обычно, здесь же находился и полковник С. А. Басов, наводивший на цель самолеты. Теперь вместе со мной он нетерпеливо ждал залпа реактивной артиллерии.

Я глянул на часы. Время. В ту же секунду послышался шум и свист залпа. Сработали все 36 установок, выпустив по 12 реактивных снарядов каждая.

Яркие, как у комет, хвосты огня показывали трассы снарядов. Солдаты смотрели на это зрелище как зачарованные.

Первый удар был нанесен в район порта и вокзала, где сосредоточивалась вражеская артиллерия. Мы наблюдали взрывы снарядов и были уверены, что они накрыли цели точно: за несколько часов до этого к нам пробрался из Колобжега рабочий-поляк Войцех, который подробно рассказал о расположении немецких укреплений в городе.

* * *

Реактивные снаряды пускались по военным объектам. И все же голову мучительно сверлила одна неотвязная мысль: оружие это может вызвать большие жертвы и среди гражданского населения Колобжега. Из сообщений разведки мы знали, что беженцы, среди которых много было и поляков, располагались в подвалах зданий, а то и просто на улицах под открытым небом.

Создалась сложная ситуация, когда выполнение безусловно необходимой задачи - захват города, занятого противником, - сопрягалось с неизбежными жертвами среди гражданского населения. Чтобы избежать этого, у нас оставалась единственная возможность - предложить коменданту города прекратить бессмысленное сопротивление. Надежд на то, что это предложение будет принято, было, правда, мало: захваченный на днях пленный рассказал, что перед зданием комендатуры была расстреляна целая делегация от населения, обратившаяся с предложением о капитуляции. Однако мы с Ярошевичем решили все-таки попытаться.

Около полудня 14 марта наши части взяли паровозное депо, авторемонтные мастерские, товарный вокзал и, прорвавшись в Старый город, подошли к Венцеминке. А ровно в три часа дня в городе вдруг воцарилась... тишина. Для людей, привыкших к непрерывным раскатам орудийных залпов и непрестанной автоматной стрельбе, внезапное затишье, как это ни парадоксально, равносильно удару грома среди ясного дня. Даже немцы настолько удивились этой паузе, что тоже прекратили стрельбу.

Для переговоров мы использовали немецкую радиостанцию, захваченную в костеле Святого Ежего. Пленные радисты настроились на нужную волну.

- "Пантера", "Пантера", - вызывали они по-немецки. - Командующий польской армией генерал Поплавский вызывает коменданта Кольберга.

Прошло несколько минут, и нам ответили:

- Комендант Кольберга слушает.

- Командующий польской армией предлагает немецкому гарнизону капитуляцию. Падение Кольберга неизбежно. Прекратите напрасное кровопролитие. Население и беженцы несут жертвы, которых можно избежать только полной и безоговорочной капитуляцией. Вышлите парламентеров. Отказ повлечет за собой немедленное возобновление боевых действий.

Минута молчания. Затем хриплый голос:

- Говорит комендант Кольберга. Я не могу ответить на предложение о капитуляции без согласия высшего командования. Прошу час времени...

В ожидании ответа я задумчиво смотрел на замерший город. Что ждет его? Если комендант запросит начальство, можно не сомневаться, что Гиммлер отклонит предложение.

Прошел час, а рация молчит. Попытались вызвать коменданта еще раз, но нам не ответили. Пришлось возобновить огонь.

Первыми разорвали тишину залпы "катюш". Затем начали посылать снаряд за снарядом в укрепления врага все орудия, от батальонных до самых крупных.

Вывели на прямую наводку свои 122-миллиметровые гаубицы и артиллеристы 11-го полка, которым командовал опытный огневик полковник М. В. Чижиков. Стреляя в упор, они крошили стены домов, превращенных врагом в мощные опорные пункты. Разведчики этого полка - поляк поручник Станислав Ясиньский и русский подпоручник Вадим Нестеров - выдвинулись в передовые цепи наступающей пехоты и точно корректировали огонь орудий. Иногда пушки вкатывались в первые этажи занятых зданий и вели огонь из-за надежных прикрытий. Как нам пригодился потом в боях за Берлин этот опыт!

Польские воины овладевали одним опорным пунктом за другим, прижимая гитлеровцев к морю. Приближался час падения Колобжега.

На рассвете 15 марта мы вторично вызвали коменданта города. На этот раз он ответил сразу. Я повторил условия капитуляции, предупредив, что подобное предложение делаю в последний раз, и только из гуманных соображений, ради сохранения жизни женщин, детей и стариков.

В ответ последовало заявление столь же глупое, сколь и чванливое, согласованное, по-видимому, с высшим командованием:

- В 1807 году Наполеон не смог овладеть Кольбергом, а полякам тем более это не удастся.

Ну что ж, мы сделали все возможное, чтобы предотвратить пролитие невинной крови. Пусть теперь вина за нее падет на голову фашистов...

* * *

В боях за Колобжег весомый вклад в победу польского оружия внесли наши авиаторы. Из многочисленных боевых задач, которые они выполняли, особое значение имели блокировка с воздуха порта (из которого не вышел и в который не вошел за это время ни один вражеский корабль), а также поддержка наших частей, штурмовавших город-крепость.

Метеорологические условия, как правило, были весьма трудными. Противник имел сильную противовоздушную оборону. Несмотря на это, летчики совершали по нескольку десятков самолето-вылетов в сутки. Наши штурмовики потопили транспортное немецкое судно, уничтожили несколько артиллерийских батарей, вызвали многочисленные пожары в порту, дезорганизовали на ряде участков сухопутную оборону противника.

Колобжег подвергался и ночным бомбежкам. Летчики 2-го полка ночных бомбардировщиков бомбили порт и портовые сооружения, плавсредства и огневые позиции противника, нанося ему большой урон.

16 марта, после полудня, в небо поднялась группа польских самолетов, ведомых подполковником Иваном Талдыкиным. Они устремились на перехват вражеских машин. Завязался воздушный бой, который я хорошо видел с НП. Вот задымил один фашистский бомбардировщик, вскоре пошел вниз, оставляя в небе черную полосу, второй, за ними последовал третий...

Но что это? Один из наших ястребков лег на крыло я беспомощно завертелся в воздухе. Летчик еще пытался выровнять машину, но она не подчинилась ему и штопором пошла к земле.

В этом воздушном бою погиб любимец польской армии русский летчик командир авиационного полка "Варшава" Иван Талдыкин{28} - "наш Ян", как любовно называли его авиаторы.

Летчики поклялись отомстить врагу за его смерть.

В тот же день я вновь вызвал авиацию, приказал нанести бомбовый удар по причалам порта и позициям зенитной артиллерии противника. И вот появились бомбардировщики с нашими опознавательными знаками. Басов стоит рядом со мной на вышке и держит связь с командиром группы Героем Советского Союза капитаном Китаевым:

- "Зенит", "Зенит"! Я - "Роза", я - "Роза"! Квадрат пятый, квадрат пятый. Цель номер два, цель номер два. Левее... Теперь ты над целью.

Вокруг самолетов заклубились облачка разрывов. Била немецкая зенитная артиллерия. Но уже после второго захода вражеский огонь заметно ослабел.

- Хорошо, очень хорошо, - подбадривал Басов летчиков...

Вдруг мы услышали в динамике голос Катаева:

- Попали в меня...

- Немедленно возвращайся на аэродром, - приказал Басов. - Слышишь?

- Вы меня не поняли. Я не ранен, только фюзеляж поврежден...

- Повторяю: немедленно возвращайся на аэродром!

- Я прошу разрешения у командующего армией остаться в воздухе. Я не ранен и у меня еще две бомбы в запасе. Только одна атака - за Ивана Талдыкина!

Я дал разрешение, и Басов бросил в микрофон:

- Атакуй, желаю успеха!

Китаев точно сбросил оставшиеся бомбы и, возвращаясь на аэродром, известил:

- Все в порядке. Обо мне не беспокойтесь - дотяну.

- Благодарю за мужество, капитан Китаев! - ответил я.

Когда я спустился вниз, меня ожидал приятный сюрприз: навстречу шел Кароль Сверчевский. Как всегда, веселый, улыбающийся. Мы крепко обнялись.

- Наконец-то... - говорю, оглядывая друга. - Куда путь держите?

- Тоже воевать! Наша вторая армия на марше, вошла в оперативное подчинение командующего 1-м Белорусским фронтом. Подготовлена она неплохо и вооружена отлично. Правда, боевого опыта у нас еще нет, но это дело наживное. Вот как раз и думаю прислать к вам командиров дивизий: пусть посмотрят, как полки в городе оборону прогрызают. Может, пригодится.

- Рад, что скоро обе польские армии будут сражаться на фронте. Хотя это и немного, но все же реальная сила.

- Две армии это не так уж и мало, - перебил Кароль. - Не забывайте, что в ходе этой войны наш народ понес очень большие потери и в людях, и в экономике...

Мы посидели, поговорили обо всем, вспоминая былое и общих знакомых. Затем расстались, не ведая, когда встретимся вновь.

- Так я пришлю командиров дивизий, - прощаясь, напомнил Сверчевский.

- Только быстрее, пока не заняли город...

* * *

Последние два дня бои были особенно ожесточенными. В ходе их польские воины полностью овладели второй оборонительной позицией. В наших руках оказались фабрика вблизи побережья, вокзал, весь городской парк и устье Парсенты. Вражеский гарнизон отошел на третий, последний рубеж, оказавшись блокированным на территории порта. У него осталась небольшая полоска земли шириной около трех километров и глубиной всего лишь метров восемьсот.

Решающий штурм я назначил на раннее утро 18 марта.

Казалось, все шло хорошо. И все же я волновался, беспокоило, не попытаются ли гитлеровцы уйти морем на кораблях.

- Смотрите, чтобы немец не улизнул из-под носа, - предупредил я генерала Кеневича, доложившего о готовности к штурму. - С вашего участка видно что-нибудь?

- Ничего не видно. Ливень и темнота - хоть глаз выколи...

После того как доложили о готовности Шейпак и Зайковский, мы с Каракозом вышли во двор подышать свежим воздухом. Было уже далеко за полночь. Дождь почти перестал, но небо, затянутое тучами, было непроглядно. Во мраке то и дело вспыхивали артиллерийские зарницы: противник стрелял из района порта.

- По-моему, огонь ведут только корабли, - прислушавшись, забеспокоился вдруг Каракоз.

- Кажется, вы правы, - ответил я, также настораживая слух. - Чертова погода, конца носа не видно!

В этот момент взвилась серия ракет.

- Боюсь, что немцы уже начали погрузку, - заключил я.

Мы поспешили в помещение штаба. Я тут же позвонил командирам дивизий, поделился своими опасениями.

В два часа ночи был дан сигнал к штурму. Сотни наших орудий произвели мощный огневой налет. Град стали посыпался на баржи, суда, боевые корабли противника. От бесчисленных выстрелов и взрывов стало светло как днем, и пехота двинулась вперед. Где по чердакам и подвалам домов, где по улицам она устремилась к порту. Бой был скоротечный, но кровопролитный. Ошеломленные гитлеровцы сперва оказывали упорное сопротивление, но вскоре начали группами сдаваться в плен. Уйти в море им не удалось.

18 марта древний Колобжег вновь стал польским.

Бои за город длились десять дней. За это время противник потерял убитыми около 5000 и пленными 6292 солдата и офицера.

Нашим войскам достались богатые трофеи. Только подсчет их занял несколько недель, а для перечисления всего захваченного оружия и военного имущества потребовалась бы толстая конторская книга.

Чувствительные потери понесла и польская армия: около 1000 убитых, более 2500 раненых.

* * *

Из множества виденных мною освобожденных городов Колобжег, пожалуй, пострадал больше всех: в руины было превращено 90 процентов городских зданий.

Осмотр Колобжега мы начали с железнодорожного вокзала, до которого добрались с трудом. На путях стояли сотни теплушек - в них старики, женщины, дети. Мы подошли к одной из теплушек.

- Откуда вы? - спрашиваю.

Никто не отвечает. Я повторяю вопрос, в упор глядя на худощавого лысого мужчину. Тот только беззвучно шевелит губами. Наконец слышу сдавленный голос:

- Гитлер капут...

Стоящая рядом женщина осмелилась и объяснила, что в эшелоне собраны немцы, бежавшие из разных городов Померании и Восточной Пруссии.

Поодаль на рельсе сидел солдат и из своего котелка кормил девочку в рваном пальтишке. Он гладил ее по головке, что-то приговаривая. Я подошел к нему:

- Кто она?

- Вероятно, из разбитого эшелона, пане генерале, - ответил солдат, встав и приложив два пальца к каске. - Стояла здесь и плакала. Я поманил ее, она подошла, в котелок смотрит. Пришлось покормить малость...

Солдат виновато смотрел на меня, боясь, что я не одобрю его поступок. Погладив девочку по растрепанным волосам, я отдал солдату честь и пошел дальше.

У разбитых вагонов команда саперов растаскивала обломки, извлекая из-под них трупы. Девушки-польки с санитарными сумками оказывали помощь раненым.

С вокзала мы направились в город. Все улицы и переулки были запружены повозками беженцев с разным скарбом. Они заполнили до отказа и центральную площадь. Да, много, очень много немцев сорвал с насиженных мест жестокий шквал войны. Может, теперь они наконец-то поймут, что принесли их стране и народу Гитлер и нацисты!..

Здесь, на центральной площади, мы встретили генерала Кеневича. Он не спал несколько суток, и вид у него был очень усталый. Однако именно на него я возложил наведение порядка в Колобжеге и оказание помощи гражданскому населению.

- Комендант не попадался? - поинтересовался я.

- Искали, но не нашли. Офицеры комендатуры утверждают, что этот "храбрец", как только стало туго, сразу убежал на военном катере. Зато заместитель коменданта полковник Бертлинг взят в плен. Он отправлен в штаб армии. Там его можете повидать.

- Не к спеху...

* * *

Погода прояснилась. На чистом, словно вымытом, небо ни облачка. Яркое весеннее солнце хорошо греет. На улицах много наших солдат. Непонятно, когда они успели почиститься и побриться, но выглядели все молодцевато. Правда, усталость проглядывала и на улыбающихся лицах. Все шли к морю, группами и в одиночку.

Мы тоже направились туда, хотя нелегко было пробираться по улицам, засыпанным кирпичом и железом. Ориентиром служил портовый маяк: он не пострадал и, как бастион, возвышался над морем. Возле него солдаты уже выстраивались в длинную цепочку, ожидая своей очереди забраться на вышку и оттуда полюбоваться бескрайними морскими далями.

Тут я встретил и подполковника П. Ярошевича. Он был озабочен организацией похорон польских воинов, павших в боях за Колобжег. Здесь же, у самого моря, под грустную мелодию траурного марша простые, некрашеные гробы опустили в братскую могилу. В честь павших героев прозвучал прощальный орудийный салют...{29}.

Невдалеке я увидел группу офицеров. Это оказались посланцы Кароля командиры дивизий и частей 2-й армии Войска Польского во главе с начальником штаба генералом бригады Юзефом Санковским. К штурму Колобжега они все-таки опоздали и сейчас с интересом осматривали следы боев.

К маяку прибыли с развернутыми знаменами полки 3-й пехотной дивизии, чтобы дать клятву Балтийскому морю. Солдаты, сняв каски и подняв кверху правую руку с двумя распрямленными пальцами, громко и проникновенно повторяли слова исторической клятвы:

- "Клянусь тебе, польское море, что я, воин своего Отечества, верный сын своего народа, никогда тебя не оставлю!

Клянусь тебе, что всегда буду следовать путем польской демократии, по которому ведет меня Крайова Рада Народова и Временное правительство. Это воля народа, и она привела меня к тебе, польское море!

Я клянусь, что вечно буду охранять тебя, не щадя ни крови, ни жизни, и никогда не отдам тебя чужеземцам-захватчикам!.."

Зазвучала мелодия польского государственного гимна, и знаменосцы дивизий и полков торжественно двинулись к морю. Войдя по колено в воду, они повернулись лицом к застывшему строю и медленно опустили полотнища в бьющие о берег волны. Церемония закончилась салютом и митингом.

Потом началось то, чего никто не ожидал. Усатый солдат, войдя в воду, снял с пальца золотое обручальное кольцо и с возгласом "Нех жие Польска!" бросил его далеко в море. Это был солдат 7-го полка Францишек Невидзяйло, геройски сражавшийся за Колобжег и только что получивший из рук командира дивизии орден "Крест храбрых".

Вслед за ним к берегу потянулись его товарищи. В тот день воды Балтики приняли немало обручальных колец.

У поляков с незапамятных времен, бытует обычай "венчания с морем". О нем и вспомнили теперь солдаты. Это было трогательное зрелище.

Подошел Ярошевич:

- Станислав Гилярович, жолнежи предлагают послать в Варшаву балтийскую воду. Пусть, говорят, знают варшавяне, что Польше возвращены не только исконные земли, но и родное Балтийское побережье.

Солдатское желание пришлось всем но душе. Решили послать в столицу делегацию.

И вот уже в столицу мчится автомашина с хрустальной вазой, наполненной водой. Два бывалых воина - плютуновые Казимеж Гжеяк и Зигмунт Пончка, которые одни из первых дошли до берега моря, были удостоены чести доставить эту воду в Варшаву.

На окраине столицы они вымыли машину и украсили ее заранее припасенными кумачовыми полотнищами со словами: "Балтика опять польская", "1-я армия Войска Польского поздравляет польский народ с возвращением ему польского побережья".

По городу ехали медленно, чтобы варшавяне видели подарок жолнежей. Гжеяк и Пончка стояли возле вазы, как в почетном карауле. Едва остановились у здания Главного штаба, машину окружила толпа. Тысячи варшавян растроганно пожимали делегатам руки.

* * *

Пока шля колобжегские бои, в штабе армии, который находился в Грыфице, скопилось много дел. Пришлось выехать туда.

- Ну, старик, - сказал я Кеневичу на прощание, - придется вам временно стать мэром Колобжега. Наводите порядок. К расчистке улиц привлекайте население. Помогите укрепить в городе польскую власть.

- Раз надо, придется стать мэром, - ответил Кеневич. - Только неужели здесь и закончится наш ратный путь? Разве нам уж и не мечтать о Берлине?

- Не думаете ли вы стать берлинским мэром? - пошутил я. - Впрочем, надеяться нам никто не запрещает. Надейтесь и вы...

К вечеру я был в штабе. Сразу же по ВЧ позвонил маршалу Г. К. Жукову. Мой доклад о боях за Колобжег он, как мне показалось, выслушал сдержанно, видимо, недовольный затяжкой боев. А через день-два к нам приехал начальник штаба фронта генерал-полковник М. С. Малинин.

- Покажите-ка мне ваш Колобжег, - сказал он. - Что-то долго немцы держались в нем...

Мне стало ясно, что Малинин приехал проверить на месте, насколько серьезной была оборона города. Тем лучше!

Начальник штаба фронта объехал весь город, осмотрел укрепления, побывал в порту.

- Да, нелегкий "орешек" вам достался, - сказал он на прощание, повторив слово, которое мы сами так часто употребляли...

* * *

В суете всевозможных дел я совсем забыл о пленном - заместителе коменданта Колобжега.

Мне напомнили о нем, и вот конвоиры ввели высокого худого как жердь человека в помятом мундире. На тонком носу его восседало старомодное пенсне, которое он то и дело поправлял.

С первого взгляда пленный производил впечатление чиновного служаки, но никак не строевого офицера. Но и на этот раз внешность фашиста оказалась обманчивой. Еще в первую мировую войну Гейнц Бертлинг заслужил два железных креста. Во время революционных событий 1918 года в Германии он вступил во "Фрейкорпс" - реакционную военную организацию, целью которой была борьба с революцией. С 1923 года вплоть до прихода Гитлера к власти числился в "черном рейхсвере".

- Что это за "черный рейхсвер"? - спросил я полковника.

- Он был создан для того, чтобы вопреки постановлениям Версальского мирного договора тайно готовить большую немецкую армию, - ответил Бертлинг и опять нервно поправил пенсне. - Нашей задачей было военное обучение возможно большего числа возрастных контингентов. Работа была тщательно законспирирована. Даже офицеры не знали руководящих лиц, ведавших всей деятельностью "черного рейхсвера". Обучение молодежи призывного возраста велось мелкими группами. Оружие каждый обучаемый хранил дома. Солдаты открытого рейхсвера систематически заменялись людьми, подготовленными в "черном рейхсвере". В результате такой системы Германия уже через несколько лет после первой мировой войны обладала значительным контингентом солдат, вполне обученных и готовых в любой момент встать в строй.

Пленный говорил так, словно диктовал себе похвальную служебную аттестацию. В нем чувствовался фашист до мозга костей.

При Гитлере Бертлинга вдруг назначили на работу в министерство иностранных дел. До самой войны он руководил там курсами по военной подготовке дипломатических работников.

- А почему будущие дипломаты должны были иметь военную подготовку? спрашиваю нациста, делая вид, будто не все понимаю.

- В Германии офицеры всегда были в почете. Значительная часть чиновников государственного аппарата - это выпускники военных училищ.

- А может, военные знания были обязательны дипломату потому, что он сталкивался со специальными военными заданиями?

Бертлинг молчал. Но все было ясно и без ответа.

Дальнейший разговор убедил меня, что пленный скорее туп, чем хитер: он механически повторял лишь то, о чем изо дня в день твердила геббельсовская пропаганда.

- Почему вы не приняли капитуляцию?

- Таков был приказ фюрера.

- К чему лишние жертвы? Ведь Германия уже проиграла войну.

Услышав это, Бертлинг поправил пенсне и посмотрел на меня пустыми, словно прозрачными, глазами.

- У нас еще есть козырь. Когда немецкая армия применит его, положение изменится.

- Козырь? Это не азартная игра в карты.

- Под Москвой русские тоже были в тяжелом положении, а несмотря на это, вступили теперь на немецкую землю...

- Вы действительно верите в победу? - прервал я его. - Ведь вы опытный солдат.

- Я военный. Я выполняю приказы... Раздумывать - не моя профессия.

- Почему же вы в таком случае сдались в плен, а не пали во имя Гитлера?

Бертлинг молчал. Потом, стараясь, видимо, уклониться от прямого ответа на щекотливый вопрос, стал пространно рассказывать о том, что с ним произошло утром 18 марта. Комендант успел бежать на катере. Бертлинг попытался выбраться из осажденного Колобжега на моторной лодке. Но из-за плохой погоды не смог выйти в открытое море, где стояли военные корабли. Они ушли, и Бертлингу ничего не оставалось, как вернуться на берег... Он спрятался в одном из домов, где его и нашли.

* * *

Польские части заняли оборону вдоль побережья Балтики. Лишь 3-я пехотная дивизия, находившаяся в резерве, сосредоточилась в районе Колобжега.

Наступила кратковременная передышка.

На освобожденных нами землях перед народной властью встало множество сложных задач. Прежде всего следовало создать административный аппарат, оказать помощь полякам-переселенцам, восстановить промышленность, провести земельную реформу, ликвидировать последствия войны.

Во всех этих мероприятиях активно участвовали польские воины. Я уже упоминал, что в ходе боевых действий мы посылали офицеров и подофицеров на работу в органы местной власти. Но то была лишь капля в море. Теперь вопрос о кадрах для воссоединенных земель встал особенно остро.

- Знаете, где найдем нужных людей? - сказал вдруг П. Ярошевич. - В госпиталях!

Предложение это всем понравилось. Залечив раны, люди могли найти применение своим силам на административной и хозяйственной работе. Правда, они хотели попасть снова на фронт, и политработникам пришлось немало потрудиться, чтобы разъяснить офицерам и подофицерам, что работа в освобожденных районах не менее важна и почетна.

В распоряжение районных и воеводских уполномоченных мы направили около 400 человек. Особое внимание уделялось отбору кандидатов на должности бургомистров, районных и сельских старост, волостных старшин и милиционеров. На эту работу, как правило, назначались поляки, вернувшиеся из Германии, где они отбывали принудительные работы, и поселившиеся на западных польских землях.

Выделенные политаппаратом армии специальные группы офицеров и подофицеров во главе с уполномоченными развернули большую работу. В своем отчете заместитель начальника тыла 1-й армии подполковник Мазур приводит следующие данные: только с 20 марта по 20 апреля 1945 года на территории Щецинского воеводства с помощью спецгрупп были созданы административные органы в восьми городах и 165 селах. За это же время было открыто восемь больниц, четыре аптеки, шесть сыроварен, создано десять крупных овощных хозяйств, пущено 12 мельниц, начались занятия во многих школах.

Военнослужащие участвовали в земельной реформе. Например, в Быдгощском и частично в Кошалинском воеводствах только за период с 28 марта по 5 апреля ими было разделено более 100 тысяч гектаров помещичьей земли, которую получили 7800 польских семей.

В разгар работы мы получили постановление Военного совета 1-го Белорусского фронта о привлечении войск к весеннему севу. Каждой дивизии выделялась площадь, которую она должна была обработать.

В целях обеспечения армии продовольствием Главное командование Войска Польского создало так называемую сельскохозяйственную дивизию. В ее задачу входило засеять 110 тысяч гектаров земли и взять под присмотр бывшие помещичьи усадьбы... Воины этого соединения успешно справились с севом. С апреля по июль 1945 года они приняли в свое ведение 255 имений.

Значительную помощь оказали польской деревне и советские войска. Военный совет фронта выделил для полевых работ 7500 лошадей, тракторы, посевное зерно. Советские воины сами засеяли почти полтораста тысяч гектаров. Для сравнения укажу, что в тот год на западных землях Польши было засеяно 250 тысяч гектаров. Кроме того, фронт передал польскому правительству 10 тысяч лошадей, а наша армия отправила в Варшаву 600 трофейных автомобилей. В подарок столице мы послали также 20 пожарных машин.

* * *

Хозяйственные заботы отнюдь не мешали основному 2 в частях велась усиленная подготовка к новым боям. Где они развернутся, мы пока не знали, но в глубине души надеялись, что это будет последний и решительный бой в самом фашистском логове, как тогда было принято говорить о Берлине.

В один из дней все штабные офицеры разъехались по частям проверять их боевую готовность. Не сиделось и мне. По дороге в дивизии я побывал у танкистов в Гдыне и Гданьске. Стены и крыша величественной ратуши в Гданьске, одной из прекраснейших в Европе, зияли пробоинами. Совершенно разбиты были Высокие ворота, сооруженные еще в XVI веке, а Золотые ворота варварски изуродованы. Сильно разрушенным оказался и дворец Артуса. Уцелел только порт.

Что касается Гдыни, то город особенно не пострадал, но портовые сооружения, волнорезы, склады были разрушены. Канал забаррикадировали потопленные суда, в числе которых был и немецкий линкор "Гнейссенау".

Находившиеся в Гдыне и Гданьске польские части получили новые танки. Прибыло пополнение - офицеры и подофицеры. Танкисты упорно занимались в "классах" (ими служили развалины зданий) и в поле. Я вручил отличившимся польские награды, проверил ход боевой подготовки, помог командирам глубже проанализировать опыт минувших боев.

Из поездки по дивизиям пришлось вернуться раньше намеченного срока. Армию покидал Всеволод Стражевский, назначенный заместителем министра национальной обороны. Грустно было расставаться с ним: мы хорошо сработались. Скромный, добродушный, спокойный, Стражевский не зря считался прекрасным штабистом. Одновременно с высоким назначением он получил звание генерала дивизии.

- Не забывайте нас, когда сядете в свое высокое кресло, - пошутил я, поздравляя Стражевского.

- Разве такое забудется, - серьезно ответил он. - В Первой армии остается мое сердце...

Проводили Стражевского тепло и сердечно. Начальником штаба вместо него стал генерал Ян Роткевич.

Глава четырнадцатая.

На Берлин!

Во второй половине дня 5 апреля меня вызвали к ВЧ. Мысли еще были заняты тактическими учениями, проведенными в 3-й дивизии, откуда я только что вернулся в Грыфице.

Слышу знакомый голос генерал-полковника М. С. Малинина:

- Чем занимается армия?

Зная, что пространных речей начальство не любит, я доложил коротко. Выслушав, Малинин поинтересовался:

- А что думают ваши жолнежи о Берлине?

Меня словно подбросило на стуле.

- Все наши солдаты и офицеры ждут не дождутся приказа наступать на Берлин!

Видимо, моя горячность пришлась начальнику штаба фронта по душе. Он шутливо заметил:

- А я считал, что вас устраивает оборона побережья. - И, сразу приняв серьезный тон, многозначительно добавил:

- Вам послана директива. Из нее узнаете о предстоящей задаче...

Я сразу же пригласил к себе Каракоза, Ярошевича, Цукапова, Модзелевского, Никулина, Бордзиловского и нашего нового начальника штаба Роткевича. Они пришли встревоженные, а я не знал, как скрыть распиравшую меня радость. Наконец, перефразировав Гоголя, торжественно произнес:

- Друзья, я собрал вас, чтобы объявить... наиприятнейшую новость: польская армия примет участие в Берлинской операции!

Это известие было встречено всеми с восторгом.

В тот же день меня вызвали в штаб фронта на совещание. Там я узнал, что нашей армии предстоит действовать на правом крыле 1-го Белорусского фронта в составе группировки, наносящей вспомогательный удар. На совещании, которое правильнее было бы назвать трехдневным учебным сбором командующих армиями, были рассмотрены боевые задачи объединений. Отрабатывались вопросы взаимодействия и возможные варианты боев в ходе наступления.

Возвращаясь в Грыфице, я заехал к польским летчикам. 4-я смешанная авиационная дивизия полковника А. С. Ромейко базировалась на аэродромах в районе Мирославца. Она уже вовсю готовилась к Берлинской операции - боевая подготовка проводилась здесь с рассвета до сумерек.

От имени правительства Польской Народной Республики я вручил награды летчикам и техникам, особо отличившимся в боях. Большинство их составляли поляки, прибывшие из Советского Союза. Но в строю находились и молодые авиаторы - представители коренного польского населения, которых объединяла с ветеранами тесная братская дружба. Армия уже знала этих молодых асов, летавших на самолетах с польскими опознавательными знаками, таких, как Хромы, Крамарчук, Габис, Калиновский, Михайловский, Бобровский, которым я и вручил боевые награды. Рядом с ними стояли их верные товарищи, польские техники, образцово обеспечивающие полеты: Индрус, Юхимович, Комарницкий, Шурко, Грандылевский и другие.

Вернувшись в Грыфице, я сразу же занялся решением сложнейшей задачи: польским войскам предстояло перегруппироваться на правое крыло 1-го Белорусского фронта, иначе говоря, за шесть дней (с 8 по 13 апреля) совершить двухсоткилометровый марш и сосредоточиться в районе Хойны. Рокировка должна была пройти скрытно, поэтому планировались только ночные переходы.

В соответствии с замыслом операции 1-я армия совместно с советской 61-й армией, с которой мы освобождали Варшаву, имела задачу расширить прорыв, осуществляемый главной ударной группировкой фронта, одновременно прикрыть ее от возможных контрударов противника с севера. Дело в том, что наш, 1-й Белорусский фронт должен был перейти в наступление 16 апреля, тогда как 2-й Белорусский, наступавший правее, - четырьмя днями позже. Пользуясь этим, противник мог бросить сильные резервы в южном направлении и ударить во фланг главной группировке советских войск.

В назначенное время полки двинулись на юго-запад.

Ночью я выехал на шоссе, по которому шли 3, 4 и 6-я дивизии. Дисциплина и порядок в них поддерживались строго, неукоснительно соблюдались правила маскировки. Колонны занимали только правую часть дороги, оставляя левую свободной для встречного транспорта.

Следующей ночью я проверил на марше кавалерийскую бригаду. Она впервые совершала переход в конном строго. Уланы ловко сидели на лошадях, недаром поляки издавна славятся как лихие кавалеристы. Остаток ночи я провел в Старгарде-Щециньском, чтобы ранним утром направиться в 77-й стрелковый корпус, который мы должны были сменить. Собрался уже двигаться дальше, как вдруг в соседнем дворе увидел советского генерала. Он показался мне знакомым, и я подошел ближе. Так и есть - Степан Киносян, товарищ по академии.

Он не сразу узнал меня в польской форме и пристально разглядывал, прежде чем раскрыть свои объятия.

Оказалось, что Киносян - начальник штаба 49-й армии. Он ожидал приезда К. К. Рокоссовского, и я остался с ним: уж очень хотелось увидеть прославленного полководца, с которым не встречался с сорок первого года.

На улице показалась вереница легковых машин. Впереди - большой "мерседес", из которого легко вышел Константин Константинович, как всегда, энергичный и, я бы сказал, элегантный. Он прекрасно выглядел, шутил, весело смеялся.

Я стоял в стороне, ожидая удобного момента, чтобы представиться. Рокоссовский уже несколько раз поглядывал в мою сторону. Наконец я подошел к нему.

- Эта ваша кавалерия совершает марш? - спросил, поздоровавшись, командующий фронтом.

- Так точно. Уланы 1-й отдельной кавалерийской бригады! - ответил я.

- Хорошая бригада! Кавалеристы, судя по внешнему виду, подготовлены неплохо: их посадка на коне заслуживает похвалы. И лошади прекрасные.

Приятно было слышать лестный отзыв о польских кавалеристах от такого опытного конника, как Рокоссовский.

- Польский воин - хороший воин, - продолжал командующий. - Я ведь сам поляк и знаю ратную доблесть своего народа... И танкисты при освобождении Гдыни и Гданьска воевали отлично, хотя это самый молодой у вас род войск. Советские танкисты очень хвалили их.

Константин Константинович торопился. Пожелав удачи нашей армии, он уехал на рекогносцировку.

А я поспешил к командиру 77-го стрелкового корпуса генералу В. Г. Позняку, которого нашел в Новом Объезеже (Гросс Вубизер). Виктор Гелрихович тоже старый знакомый - до войны мы вместе преподавали в академии. Но предаваться воспоминаниям было некогда, предстояло ознакомиться с местностью, где должна была наступать польская армия.

Начали с правого фланга, от Старой Рудницы, затем постепенно вышли к Одре. Восточный берег реки, господствуя над западным, позволял просматривать оборону противника почти на пять километров в глубину. Мы уточняли на картах фактическое расположение линии траншей и ходов сообщения, размещение огневых точек и минных полей.

У гитлеровцев было достаточно времени для создания прочной обороны: они стояли здесь уже три месяца. До самой реки Альте Одер простиралась плоская, открытая равнина, пересечен пая множеством противопаводковых дамб и железнодорожных насыпей. В междуречье противник создал сильную противотанковую оборону. Да и сама Одра, разлившаяся почти на километр, являлась серьезной преградой.

После этого мы направились в район Гоздовице - на наблюдательный пункт генерала Позняка. Хороший у него НП! С него просматривалась вся оборона противника. Виден был даже плацдарм, захваченный на западном берегу Одры 47-й советской армией, нашим левым соседом. Он интересовал меня более всего: ведь и нам предстояло начинать с форсирования Одры.

- Как думаете, - спросил я Позняка, - емкость плацдарма сорок седьмой позволит ввести на его северную часть хотя бы одну польскую дивизию?

- Думаю, вполне позволит, - уверенно ответил Позняк.

Я решил согласовать этот вопрос с командующим 47-й армией генералом Ф. И. Перхоровичем, однако тот высказал опасение, что переброска наших частей стеснит его полки.

Я был вынужден доложить о своем замысле непосредственно маршалу Г. К. Жукову, который и дал соответствующее распоряжение. Теперь и Перхорович раздобрился: изъявил готовность принять на плацдарм не одну, а даже две польские дивизии. Затем туда были переправлены и другие части.

* * *

Близкая катастрофа фашистской Германии не вызывала уже никакого сомнения. И Гитлер старался лишь выиграть время, возлагая надежду на одностороннее соглашение с западными державами или хотя бы на оккупацию большей части страны и Берлина англо-американскими войсками.

Влиятельные англо-американские круги готовы были нарушить Ялтинские соглашения. Безоговорочная капитуляция Германии с оккупацией Красной Армией части ее территории, и особенно Берлина, не отвечала их политическим намерениям.

По решению Ялтинской конференции демаркационная линия между советскими и англо-американскими войсками устанавливалась по Эльбе. Однако 2 февраля 1945 года Черчилль в телеграмме Эйзенхауэру писал: "Я считаю чрезвычайно важным, чтобы мы встретились как можно дальше на Востоке". Британскую точку зрения на этот вопрос с наглой откровенностью изложил Фуллер в своей книге "Вторая мировая война 1939-1945 гг.". Он писал: "...была только одна возможность спасти то, что еще могло остаться от Центральной Европы. Эта возможность заключалась в оккупации Берлина американцами и англичанами раньше своего восточного союзника"{30}.

Фашистские заправилы не преминули использовать такую выгодную для них конъюнктуру. По их указке немецкое командование фактически открыло центральный участок Западного фронта и все свои усилия сосредоточило на востоке, на обороне рубежа Одры и Нисы.

Я не буду описывать всех укреплений, воздвигнутых противником на так называемом одро-нисском рубеже, скажу лишь, что рубеж этот включал в себя три мощные полосы обороны. Противник рассчитывал задержать здесь советские войска до вступления англо-американцев в столицу третьего рейха. В общей сложности на берлинском направлении оборонялось более миллиона вражеских солдат и офицеров. У них имелось свыше 10 тысяч орудий и минометов, 1500 танков и штурмовых орудий и 3300 боевых самолетов.

Чтобы раз и навсегда покончить с гитлеровской Германией, а заодно и с интригами вокруг Берлина, советское Верховное Главнокомандование решило провести операцию в кратчайший срок.

В Берлинской операции участвовала и 2-я армия Войска Польского под командованием генерала К. Сверчевского - мощное, хорошо оснащенное оперативное объединение. В нее входили пять пехотных и одна артиллерийская дивизии, танковый корпус, две противотанковые артиллерийские бригады, два полка самоходных артиллерийских установок, отдельный тяжелый танковый полк и другие части. Излишне говорить, что современным оружием снабдил их Советский Союз{31}. К 9 апреля армия сосредоточилась севернее Болеславца и в дальнейшем действовала в составе войск 1-го Украинского фронта, нанося удар в направлении Дрездена.

В полосе 1-й польской армии оборонялись две пехотные дивизии гитлеровцев. Одна из них - 5-я легкая - была бита нами еще в Померании, но теперь ее "подштопали". С 606-й пехотной пришлось встречаться впервые. Кроме них в районе Врицена разведка обнаружила 25-ю моторизованную дивизию и скопление танков. Артиллеристы засекли около 18 артиллерийских и минометных батарей противника.

Наши 2-я и 3-я дивизии, разместившиеся на плацдарме 47-й армии, должны были вместе с этой армией нанести главный удар. На вспомогательном направлении действовала 1-я пехотная дивизия, которой предстояло форсировать Одру в районе Христианзауэ, а затем выйти на Альте Одер и захватить переправы через нее.

Первую разведку боем предпринял 2-й пехотный полк на участке Секерки. Организована она была из рук вон плохо и кончилась неудачно. В том месте, где решили форсировать Одру, оказался чуть залитый водой противопаводковый вал, и лодки через него пройти не смогли. Пока разбирались, в чем дело, и искали более удобное место, наступил рассвет. Пришлось наказать командира полка В. Сеницкого. А я выслушал заслуженный упрек командующего фронтом.

Что ж, это пошло на пользу и мне, и Бевзюку, и Сеницкому. Все поняли, что форсирование Одры требует гораздо большей организованности.

Инициативно действовали в этот момент саперные в понтонные части армии. До начала наступления они смастерили двести лодок, заготовили и доставили к реке необходимые материалы для оборудования переправ. Потом, уже во время форсирования Одры, саперы под огнем противника соорудили понтонный мост, причем дважды - сначала южнее Гоздовице, а затем перебросили его же на шесть километров ниже по течению реки. Кроме того, они построили несколько паромных переправ и свайный деревянный 30-тонный мост длиной в 220 метров. В дальнейшем этот мост стал основной артерией сообщения с тылом не только для польской армии, но и для нашего правого соседа - 61-й советской армии.

До начала наступления оставалось всего два дня. И тут возникла мысль перебросить на плацдарм еще и 4-ю пехотную дивизию, чтобы создать сильную и компактную группировку. Посоветовался с Каракозом и Бордзиловским. Они меня поддержали, но дело рискованное. Конечно, места на плацдарме еще для одной дивизии хватит. Однако скученность войск в случае налета вражеской авиации повлечет большие потери. Правда, полковник Ромойко заверил, что его летчики надежно прикроют пехотинцев.

Итак, ночью Кеневич переправил свои полки на западный берег Одры. Они расположились уступом в стыке между 2-й и 3-й дивизиями. Теперь можно было считать, что подготовка к операции закончена.

Военный совет 1-го Белорусского фронта обратился к польским солдатам и офицерам с воззванием. В нем говорилось:

"Славой одержанных побед, своим потом и кровью вы завоевали право принять участие в ликвидации берлинской группировки противника и в штурме Берлина. Храбрые воины, вы выполните эту боевую задачу со свойственной вам решительностью и умением, с честью и славой. От вас зависит, чтобы стремительным ударом прорвать последние оборонительные рубежи врага и разгромить его.

Вперед на Берлин!"

* * *

14 и 15 апреля все армии фронта проводили разведку боем. Это ввело противника в заблуждение. Захваченный в плен немецкий офицер так и показал: сначала они приняли за начало наступления бой четырнадцатого, затем пятнадцатого числа. Потом пришли к выводу, что решительные действия советских войск вообще откладываются.

Вероятно, такому ошибочному выводу способствовала и перемена погоды: густой туман опустился на землю, закрыв русло Одры. Мы с Каракозом всю ночь не уходили с НП. Спать не хотелось. И без того достаточно было всяких треволнений, а тут еще подвох природы!

Все же погода смилостивилась. На рассвете 16 апреля подул свежий ветер и туман рассеялся. В то утро грохот орудий известил: войска 1-го Белорусского фронта начали Берлинскую операцию. После тридцатиминутной артиллерийской подготовки в 6 часов 15 минут 1-я польская армия также перешла в наступление.

Кажется, никогда и нигде противник еще не дрался так яростно, как на Одре. Нашим частям с первого же шага пришлось отражать контратаку за контратакой. И все же польские солдаты прорвали оборонительную позицию гитлеровцев и продвинулись на 5-6 километров.

1-я дивизия несколько отстала при этом от других соединений: ей пришлось с боем форсировать реку. Между нашей и 61-й армиями образовался небольшой разрыв, и костюшковцы должны были все время загибать свой правый фланг. В такой обстановке в ночь на 17 апреля я ввел в брешь 6-ю пехотную дивизию, приказав ей прикрывать правый фланг армии от вероятных контратак противника с севера. Связь с дивизиями работала бесперебойно, и на НП своевременно поступали доклады о ходе боевых действий.

Наибольших успехов добилась 3-я пехотная дивизия, командир которой, Зайковский, недавно был произведен в генералы. Его части продвинулись на 7 километров, овладев Альтвриценом, Альтмедевицем, Нойкитцем, а левофланговый полк вышел на северо-восточную окраину Врицена.

С юга в этот город уже ворвались бойцы 47-й советской армии. Чтобы ускорить его падение, я ввел 19 апреля в стык между дивизией Зайковского и 47-й армией 4-ю пехотную дивизию. Оставив Врицен, противник начал поспешно отходить, преследуемый по пятам нашими частями.

Разгромив на Альте Одере 5-ю легкую пехотную дивизию противника, наши соединения сразу же сделали бросок вперед на 15 километров. Но тут им пришлось встретиться с новой, брошенной против нас 156-й учебно-пехотной дивизией. Последовательно отбив шесть ее контратак, польские части продвинулись еще на 10 километров и вышли на рубеж Трампе, Даневитц, Рюднитц, Шметцдорф.

Разрыв с 47-й армией достиг в этот момент почти 10 километров, поэтому командование фронта ввело сюда 7-й гвардейский кавалерийский корпус. Положение сразу упрочилось, позволив повысить темпы наступления.

Поздним вечером 20 апреля наша и 61-я армии возобновили наступление. Я ввел в бой свежие силы - 6-ю пехотную дивизию и кавалерийскую бригаду. Это принесло успех. К полудню 23 апреля наши соединения, тесно взаимодействуя с советскими кавалеристами, форсировали канал в районе Ораниенбурга и разбили 3-ю морскую дивизию противника, спешно переброшенную с другого участка фронта.

* * *

Штаб армии переехал в Биркенвердер, считавшийся дачным местом у берлинской знати. Это и на самом деле был райский уголок. Окруженный сосновым бором, он утопал в зелени. Первые весенние цветы украшали живописные виллы богачей. Все здесь располагало к отдыху, но нам было не до него. Вскоре оперативная группа переехала в другое место.

Перед самым нашим отъездом пришли трое немцев-рабочих. Я пригласил их в дом, угостил трофейными гаванскими сигарами. Поблагодарив, они взяли по сигаре, но не закурили, а убрали в карманы. Оказалось, что посетители пришли выразить благодарность за освобождение от гитлеровской тирании. Старший из них, с виду лет шестидесяти, заверил, что они всецело за поражение фашистской Германии.

- Я коммунист, - сказал он, - а эти двое беспартийные, но антифашисты. Всем нам грозила смерть, и мы скрывались. Только ваша победа помогла нам вздохнуть свободно.

- А что думают другие рабочие Биркенвердера? - спросил я.

- Народ запуган пропагандой Геббельса. Но многие, уверяю вас, герр генерал, понимают, что вы несете нам мир, прогресс и демократию.

Слова немца звучали искренне, укрепляя надежду на то, что будущее Германии должно оказаться в руках таких вот борцов против фашизма. Немецкий коммунист подарил мне трубку, которую я до сих пор храню в память о тех днях.

О встрече с немецкими рабочими я рассказал П. Ярошевичу. Он тоже был уверен, что теперь с каждым днем немецкое население будет все больше убеждаться в лживости геббельсовской пропаганды.

Так оно и было. Постепенно начинал таять ледок в отношениях между населением и нашими войсками.

Местные жители охотнее разговаривали с солдатами, расспрашивали про Польшу, Советский Союз, предлагали свою помощь в ремонте дорог, переправ. Возле походных кухонь толпились дети и старики с котелками в руках.

В Креммене к генералу Зайковскому пришла группа немцев. Они рассказали о находящихся поблизости больших складах с оружием и боеприпасами.

- Господин генерал, - заявил седой мужчина, возглавлявший делегацию. Заберите поскорее это оружие, пусть наконец закончится проклятая война. Я сам в первую мировую был солдатом и знаю, что война приносит народу одни лишения и горести.

* * *

24 апреля соединения нашей армия, пройдя с боями 80 километров, достигли рубежа Креммен, Флатов, Пернике, Науэн и в соответствии с планом операции начали переходить здесь к обороне, прикрывая правое крыло завершавшей окружение Берлина главной группировки фронта.

Уже следующий день показал, что противник питает самые агрессивные замыслы. На рассвете части 25-й моторизованной, 3-й морской и 4-й полицейской дивизий нанесли контрудар в районе Зандхаузена. Особенно сильный нажим был произведен в стыке между 5-м и 6-м пехотными полками. Не выдержав натиска, они отступили на три километра. При этом командир 2-й пехотной дивизии полковник Суржиц допустил оплошность, оставив врагу небольшой плацдарм на южном берегу канала Руппинер.

Остановить немцев удалось благодаря мужеству и находчивости артиллеристов 2-й гаубичной бригады полковника Казимира Викеитьева и противотанковой артиллерийской бригады полковника Петра Дейнеховского. Они выставили орудия на прямую наводку и в упор расстреливали контратакующих.

Освобождение от врага территории южнее Зандхаузена продолжалось два дня - промах Суржица стоил дорого. Правда, он был молодым комдивом. Видно было, что полковник тяжело переживает неудачу, как, впрочем, и недавний командир этой дивизии Я. Роткевич.

Мы временно закрепились на 40-километровом участке, готовясь к броску на рубеж Эльбы. Штаб армии разместился в Марвитце.

* * *

По пути в Парен, куда переезжала оперативная группа, мы задержались близ Зонненберга, во дворце фон Риббентропа. Двухэтажный дворец укрылся в густой чаще вековых дубов и буков на берегу живописного озера. Высокая железная ограда отделяла его от внешнего мира. Во дворце имелось подземное убежище, куда спускался лифт, такой большой, что в его кабине помещалась мягкая мебель. Я осматривал комнату за комнатой, удивляясь. необыкновенной роскоши. Обошел спортивный зал со шведской стенкой, кольцами и трапециями, медицинский кабинет, оборудованный новейшими аппаратами, машинный зал для кондиционирования воздуха. Осмотрел музейные коллекции сервизов, хрусталя, оружия, богатые охотничьи трофеи.

Довелось мне видеть, правда издали, и хоромы Геббельса. Я проезжал вблизи города Ланке. Там, на фоне безоблачного неба, высился над озером еще более роскошный, чем риббентроповский, дворец со старинными башнями и лепными фигурками - летняя резиденция министра пропаганды.

Говоря сейчас о роскоши, в которой жили фашистские главари, я думаю о море слез и крови, сопровождавшем их господство. Невольно вспоминаются многочисленные лагеря смерти, которые в те же самые дни приходилось нам освобождать.

В лагере близ Ораниенбурга содержались люди из разных стран Европы. Среди заключенных оказалось мною польских девушек. Гитлеровцы заставляли их работать на военных заводах, за малейшие проступки бросая потом за колючую проволоку. В этот же лагерь гитлеровцы упрятали более полутора тысяч немецких антифашистов.

В одном из бараков находился старый испанец, почти пять лет проведший в фашистских застенках. На вид ему было больше семидесяти. Он так ослаб, что не мог говорить, и его фамилию назвали друзья по заточению: Ларго Кабальеро, бывший премьер-министр республиканской Испании.

Ларго Кабальеро сразу же перевезли в медсанбат 1-й дивизии имени Костюшко. Врачи и сестры круглые сутки дежурили возле его постели. Чуть освободившись от забот, и я поехал в медсанбат навестить Кабальеро. Он уже чувствовал себя лучше и рассказал мне о последних днях борьбы республиканской Испании с франкистами, о том, как его схватили во Франции и как фашисты потом издевались над ним...

Окрепнув, Ларго Кабальеро улетел в Москву.

23 апреля группа политработников 2-й дивизии, посетившая бывший концлагерь в Ораниенбурге, прислала докладную записку, при чтении которой леденела в жилах кровь: гитлеровцы жестоко обращались с заключенными, которых в том лагере содержалось более 50 тысяч. Узников, истощенных голодом и изнуренных болезнями, заставляли работать по 15 часов в день, били нагайками, пинали, травили собаками, расстреливали и вешали. День и ночь работал в лагере конвейер смерти: газовые камеры и крематории...

Политаппарат армии позаботился о том, чтобы эти чудовищные факты, обличающие звериную суть фашизма, стали известны личному составу частей. Солдаты и офицеры были полны решимости бить врага еще сильнее и беспощаднее.

* * *

27 апреля наступление 1-й армии Войска Польского и ее соседей возобновилось. Это была наша последняя операция во второй мировой войне. Мы штурмовали прочный рубеж, пролегавший по каналам Хафельлендишер, Гроссер Хаупт. Тяжелые бои продолжались здесь до 30 апреля. 42-й танковый корпус противника упорствовал вопреки логике и рассудку. Пленные признавали, что потери людей и техники в частях достигают 70 процентов. А один немецкий офицер, понурив голову, сказал:

- Эта контратака была последней: у нас нет больше сил держать оборону...

И действительно, гитлеровцы начали отступать. Наши дивизии захватили Фербеллин, Герн, Ландин, Штродене и десятки других населенных пунктов, ликвидируя остатки последних вражеских частей, отступавших к Эльбе.

Вспоминается такой эпизод. Отступая, гитлеровцы подорвали мост на реке Хафель, к западу от Ринова. Возле моста создалась пробка: застопорилось движение наших танков, орудий. Саперы на этот раз не успели подойти.

Я вылез из машины и подошел к мосту. Его металлические пролеты, сброшенные взрывом со средней опоры и прочно покоившиеся своими основаниями на береговых опорах, образовали глубокую седловину, нижняя часть которой была в воде. Как выйти из положения? Я осмотрелся вокруг. На берегу торчали штабеля бревен. Решение созрело мгновенно: заполнить седловину бревнами. С помощью солдат я толкнул туда первое бревно. Танкисты, собравшиеся на берегу, поняли меня без слов и тут же включились в работу. Вскоре переправа была готова, в колонна машин тронулась через Хафель.

Между тем фашистское командование торопилось переправить остатки своих войск за Эльбу. Оно оставалось верным себе: лучше сдаться в плен американцам или англичанам, чем русским. Настигая вражеские части и подразделения, мы громили их с ходу.

* * *

Наступило 1 мая. Утро было ясное, солнечное, небо - без единой тучки. Как обычно, я проснулся очень рано. Но вот в комнату вбежал адъютант капитан Гуща.

- Приехал Главком Жимерский!

Застегивая на ходу поясной ремень, я поторопился встретить Главкома.

Внимательно выслушав мой доклад о боевых действиях 1-й армии, М. Роля-Жимерский сверил по карте положение каждого соединения, части. Он позвонил комдивам, поздравил их с праздником, поблагодарил личный состав полков за самоотверженное выполнение воинского долга. Потом мы выехали в 4-ю пехотную дивизию, приданные танки которой уже переправились на западный берег каналов Хафельлендишер, Гроссер Хаупт.

Главком побывал на передовой, в солдатских окопах, на батальонных НП и огневых позициях артиллерии. Везде он беседовал с солдатами и офицерами о боях и о будущем Польши. Было уже 2 мая, когда мы вернулись в штаб армии. На пороге дома нас поджидал капитан Гуща. Он вручил мне телеграмму. Пробежав ее глазами, я почувствовал, как у меня перехватило дыхание. Главком, заметивший мое состояние, с тревогой в голосе спросил:

- Что-нибудь стряслось?

- Берлин капитулировал! - сказал я, с трудом поборов волнение.

Официально о капитуляции Берлина еще не объявили, по о ней в войсках уже говорили как о важном историческом событии. Все понимали: со дня на день наступит конец войне. Мы гордились тем, что и польские воины участвовали в разгроме берлинской группировки противника.

* * *

Краса и гордость Войска Польского 1-я пехотная дивизия имени Тадеуша Костюшко последние дни войны вела бои в Берлине. Еще 29 апреля часов около трех дня мне позвонил командующий фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков и попросил доложить обстановку. Обычно я ему докладывал ежедневно в шесть часов вечера, и нарушение установленного порядка несколько удивило меня. Когда я доложил о положении войск по состоянию на тринадцать часов, Жуков неожиданно спросил:

- Ну как, Станислав Гилярович, у вас еще не пропало желание принять участие в штурме логова фашистов - Берлина?

- Мы с нетерпением ожидаем на этот счет вашего приказа* Георгий Константинович, и готовы к выполнению столь почетного задания, - ответил я с волнением и надеждой.

- Какую же дивизию выделите?

- 1-ю пехотную имени Костюшко!

- Что ж, выбор ваш правильный, - одобрил маршал. - Постарайтесь один полк этой дивизии немедленно перебросить в район Рейникендорфа в распоряжение командующего 2-й гвардейской танковой армией. А остальные части чтобы были там к восемнадцати часам тридцатого... Полосу наступления примет от костюшковцев 61-я армия. Генерал Белов уже получил указания.

Из этих слов я понял, что участие польской дивизии в штурме Берлина было предрешено заранее. Да мы и сами не раз об этом просили и командующего фронтом, и члена Военного совета генерал-лейтенанта К. Ф. Телегина. И вот наша просьба удовлетворена.

Роткевич ушел готовить приказ, а мы с Ярошевичем разговорились о выдающемся событии для нашей армии. Пришли к выводу, что участие костюшковцев в штурме столицы третьего рейха явится замечательным примером боевого братства польского и советского народов, их вооруженных сил.

- А не выпустить ли нам листовку-воззвание к жолнежам первой дивизии? предложил Ярошевич и вопросительно посмотрел на меня.

- Неплохая мысль, - согласился я. - Пусть-ка этим займется политотдел дивизии.

Рано утром я поехал в 1-ю пехотную, чтобы помочь в переброске полков и пожелать солдатам и офицерам успехов в предстоящих уличных боях. Подразделения уже грузились на автомашины, подготовленные подчиненными генерала Цуканова. Политотдельцы доставили только что отпечатанные, еще пахнущие свежей краской листовки.

Один экземпляр я храню и поныне как дорогую реликвию. В тексте говорится:

"Костюшковцы!

Вы идете на штурм логова гитлеровского зверя. Вам оказано огромное доверие - водрузить на развалинах Берлина бело-красное знамя, символ той страны, что не погибла и не погибнет".

Солдаты читали листовку по нескольку раз, будто хотели выучить наизусть эти проникновенные слова.

Наконец колонна костюшковцев двинулась на Берлин.

Первым вступил в бой 3-й полк, наступая с Шарлоттенбургерштрассе. Правее его действовал 2-й полк дивизии, а левее - 12-й советский танковый корпус. Танки уже прорвались в район Энглишерштрассе, но сзади остались отдельные группы противника, которые пытались отрезать их от тылов, препятствуя пополнению горючим и боеприпасами. На помощь танкистам пришла польская пехота - батальоны 2-го полка во главе с полковником Архиповичем. Драться им приходилось за каждый дом, за каждый этаж. Атакующих поддерживали артиллеристы. Метким огнем они прокладывали через городские улицы и кварталы дорогу пехоте. Наконец показались советские танки, ведущие бой в полуокружении.

Подошли автоцистерны с горючим для танков, и наступление возобновилось с новой силой. Теперь штурмовые группы поляков, прикрываемые огнем советских танкистов, врывались в здания, очищая их от гитлеровцев.

Воины 2-го полка участвовали в штурме целого комплекса зданий близ Ландверканала. Бой не затихал ни на минуту и ночью. Сопротивление противника было сломлено лишь к утру, когда на соседнюю улицу Берлинерштрассе вышли советские танки и польская пехота.

Вблизи Берлинерштрассе путь польским воинам преградил квартал многоэтажных зданий, в которых укрылись фашисты. Атаки с фронта не сулили успеха. Тогда отделение Сконаркевича проникло в квартал с тыла. По лестнице солдаты поднялись на верхний этаж самого высокого здания и стали швырять оттуда гранаты в гущу гитлеровцев. Это вызвало у них панику. Теперь наши штурмовые группы, сделав решительный бросок, овладели ближайшим домом, а потом и всем кварталом. В бою было захвачено до 200 пленных.

На Берлинерштрассе особенно прочно были укреплены здания Политехнического института, огороженные баррикадами. Гитлеровцы прикрывали их огнем орудий, установленных в соседних домах. Но на помощь солдатам 2-го полка были вызваны саперы. В дело пошла взрывчатка.

Пехотинцев поддержали и артиллеристы. Нередко они втаскивали на верхние этажи домов свои орудия, предварительно разбирая их по частям: лафет, ствол, колеса. Зато огонь с таких позиций обрушивался на голову фашистов как само возмездие...

Политехнический институт удалось взять лишь к утру 2 мая, после чего солдаты 2-го полка, преодолев железнодорожную насыпь, ворвались в Тиргартен. В районе Будапештенштрассе они встретили воинов 1-го Украинского фронта, штурмовавших Берлин с юга. Трудно описать всеобщую радость, охватившую бойцов в ту минуту. Солдаты двух братских армий крепко сжимали друг друга в объятиях, кидали вверх пилотки и конфедератки, провозглашали приветствия. Вот он, долгожданный момент торжества в логове поверженного фашистского зверя!

Впрочем, праздновать победу было еще рановато. Советские и польские воины еще сражались на Бисмаркштрассе и Шиллерштрассе, где наступал 1-й пехотный полк Б. Максимчука. Он вступил в бой позже, чем остальные части дивизии, причем, уже будучи в Берлине, попал под сильный артиллерийский обстрел противника. Батальоны полка развернулись к востоку от Шлессштрассе, где оборонялись отборные части СС и полиции.

Наступление 1-го полка началось в три часа ночи 1 мая. Солдаты с боем продвигались вдоль Бисмаркштрассе. Прямой наводкой била артиллерия, с грохотом рушились стены зданий, беспрерывно строчили пулеметы и автоматы. Бойцы забрасывали гранатами немецких фаустпатронщиков, которые охотились за советскими танками.

Из подвала одного здания огонь вели станковые пулеметы противника. Костюшковцам пришлось залечь. Но капрал Левчишин, прижимаясь к мостовой, подобрался к зданию и бросил в подвал две гранаты. Пулеметы замолчали. Вскоре здание было захвачено. На его крыше появился бело-красный флаг первый польский стяг над руинами Берлина! Неизвестно, кто из солдат носил полотнище на груди и какой герой водрузил его там как символ грядущей полной победы, но все бойцы ощущали свою сопричастность к этому событию.

И опять ливень пуль сечет мостовую. Это со второго этажа большого углового здания ведут огонь два вражеских станковых пулемета. Польские артиллеристы снова приходят на помощь пехоте. Командир орудийного расчета Ясинский подает команды, наводчик Куч и заряжающий Висневский производят несколько выстрелов, и наша пехота устремляется вперед.

На участке наступления 1-го полка проходила линия метро. Первыми станциями удалось овладеть сравнительно легко. Но следующая за ними с надписью на фронтоне "158" была превращена гитлеровцами в очаг сопротивления. За ее толстыми стенами укрылись орудия, пулеметы и даже танк. Захватить это укрепление помогли батарейцы поручника Вассельберга, открывшие огонь прямой наводкой. Под его прикрытием солдаты ворвались в опорный пункт, гарнизон которого был вынужден капитулировать.

При подходе к Грольманштрассе отличились минометчики плютунового Бдыха. По канализационным трубам они со своими минометами пробрались в тыл к фашистам и быстро изготовились к бою. Неожиданный огневой налет, стремительный штурм - и вражеский гарнизон прекратил существование.

Я привожу все эти эпизоды затем, чтобы подчеркнуть, что в неимоверно трудных и опасных уличных боях солдаты польской дивизии действовали решительно и храбро, помогая советским воинам сокрушать врага. В штурме Берлина костюшковцы прославили оружие и честь знамен Войска Польского.

Два полка - 1-й и 2-й - позже вступили в бой, но раньше его закончили. А 3-й все еще крушил оборону врага. К утру 1 мая солдаты 3-го полка подошли непосредственно к железнодорожному полотну вблизи Тиргартена. Затем им пришлось брать штурмом подземный автомобильный завод. Наконец и они, забравшись на броню советских танков, двинулись к Бранденбургским воротам. Сопротивление врага было окончательно сломлено, лишь кое-где слышались редкие автоматные очереди. К вечеру в освобожденном от гитлеровцев Берлине наступила тишина.

* * *

В Берлинской операции принимала участие польская авиация, включая 1-й смешанный авиационный корпус, прибывший на фронт в апреле 1945 года и имевший в своем составе 300 боевых самолетов. В общей сложности польское командование имело в своем распоряжении четыре авиадивизии и три полка вспомогательной авиации.

За два дня до начала Берлинской операции наша 4-я авиадивизия перебазировалась на аэродромы в 30 километрах севернее Костшиня (Кюстрина). Сюда же прибыли и батальоны аэродромного обслуживания.

Если не ошибаюсь, еще 24 апреля на мой КП во Врицене прибыл командующий ВВС Войска Польского генерал Ф. П. Полынин. Я знал его еще до войны, затем мы встречались на Западном фронте, где он, в ту пору командующий воздушной армией, в трудной обстановке организовал авиационную поддержку наземным войскам.

Федор Петрович очень тепло отзывался о польских летчиках, их храбрости и мастерстве. С большой похвалой он говорил, в частности, о поручнике Бобровском и хорунжем Лазаре, одержавших победы в воздушных боях под Эберсвальде, подпоручнике Калиновском и Хромы, атаковавших во время разведывательного полета двенадцать "фокке-вульфов", которые шли на бомбежку наших позиций. Калиновский при этом сбил вражеский самолет, а остальные, побросав куда попало бомбы, поспешили ретироваться.

Во Врицен вместе с Полыниным прибыла его оперативная группа, в составе которой были начальник штаба ВВС Войска Польского К. И. Тельнов, главный инженер В. Н. Кобликов и другие генералы, а также командир смешанного авиакорпуса Ф. А. Агальцов. Все они постоянно находились на КП армии, направляя действия авиации с учетом задач, решаемых пехотными дивизиями.

С первого дня мы установили с авиаторами самые тесные контакты. От командующего ВВС мы узнали, что пехотная дивизия из армейской группы Штейнера с 50 танками движется к каналу Руппинер и намерена нанести контрудар по флангу наших войск. Между тем обстановка на северном берегу канала была довольно трудная: в моем резерве оставалась только кавбригада, перегруппировка же дивизий, занимавших широкий участок фронта, осложнялась.

И все же мы не могли допустить выхода на южный берег канала значительных сил группы Штейнера.

- Можно ли применить авиацию? - спросил я генерала Полынина.

- Самолеты нанесут удар немедленно! - ответил он. - Ведь наши аэродромы недалеко от линии фронта.

В свою очередь я поставил командующего ВВС в известность, что на участок фронта будет выдвинута гаубичная артиллерийская бригада К. Виккентьева и бригада противотанковой артиллерии полковника П. Дейнеховского.

Урон, нанесенный дивизии группы Штейнера нашей авиацией, артиллерией и частями 2-й пехотной дивизии, был настолько значителен, что планируемый противником контрудар превратился в местную контратаку.

Своими действиями польские летчики разрушали оборону противника, замедляли подход его резервов в полосе наступления нашей армии. Только в течение 29 апреля штурмовики и истребители 4-й авиадивизии совершили 237 самолето-вылетов. В ночь на 30 апреля 2-й бомбардировочный полк нанес удар по группировке противника в Фербеллине, а в ночь на 1 мая полк ночных бомбардировщиков "Краков" - по войскам в Нейштадте и Фризаке. 2 мая летчики "Кракова" бомбили гитлеровцев, отступавших под напором наших дивизий в Ринов и Шпаатц.

В Ринове, где скрещивались несколько дорог и начинался кратчайший путь к переправам на Эльбе, скопилось много вражеских частей. По ним интенсивно наносились удары с воздуха. 3 мая польские штурмовики и бомбардировщики рассеяли колонны противника между реками Хафель и Эльбой, уничтожив при этом большое число машин, боевой техники и сотни вражеских солдат.

* * *

Ранним утром 3 мая Главком и я выехали на правый фланг армии - в 6-ю дивизию. Ее 14-й пехотный полк под командованием майора М. Домарадзского уже форсировал реку Хафель на подручных средствах и, преследуя разрозненные группы гитлеровцев, вышел на берега Эльбы. Вскоре сюда вышли остальные полки 6-й дивизии. На этот раз ее командир полковник Шейпак оказался самым расторопным.

Весь день 4 мая Главком провел в Берлине - в польских частях, штурмовавших город. А вечером дежурный офицер принес нам телеграмму от В. Корчица. Начальник Главного штаба поздравлял М. Роля-Жимерского о присвоением ему высшего воинского звания - маршала Польши, а меня - с присвоением звания генерала брони.

Берлин пал, а бои на подступах к Эльбе продолжались с неослабевающим упорством. В районе Клитца 4-я пехотная дивизия натолкнулась на сопротивление крупных сил. оборонявших переправы.

Близ города продолжал работать большой подземный пороховой завод. Заводская охрана не подпускала к нему польских солдат, а рабочим не разрешала выходить наверх. Генерал Кеневич не знал, как и поступить. Лишь внезапный штурм сразу решил бы эту задачу, но генерал опасался, как бы обезумевший директор не взорвал завод. Не исключалась возможность взрыва и от нажатия кнопки на пульте управления где-нибудь за Эльбой.

Выход из создавшегося положения представился неожиданно. Двое пленных немецких солдат вызвались спуститься в подземелье для переговоров.

- Мы пойдем к рабочим, а не к фашисту-директору, - заявил один из них. - Я сам рабочий и смогу их убедить.

Действительно, вскоре наверх поднялись с белым флагом сотни людей подземного арсенала. Не вышел только директор: он застрелился.

В первой половине дня 4 мая к Эльбе вышла 2-я пехотная дивизия, а в ночь на 6 мая и 4-я дивизия, разгромившая противника в районе Клитца. Теперь на всем фронте армии правобережье было в наших руках. С другой стороны к реке подошли американские войска.

Проводив маршала Роля-Жимерского, уехавшего в Варшаву, я поспешил на Эльбу. На ее берегу повсюду реяли победоносные знамена советских и польских частей. В честь общей победы союзнические армии обменялись приветственными салютами. Наш представитель полковник Станислав Доморацкий, побывав у американцев, передал им поздравление с победой от польских воинов.

* * *

Наши части покидали Берлин. Полки 1-й пехотной дивизии имени Т. Костюшко, награжденные Крестом Грюнвальда III степени, орденами Виртути Милитари IV степени, Красного Знамени и Кутузова II степени, прошли церемониальным маршем мимо Бранденбургских ворот, над которыми рядом с советским флагом реял и польский стяг...

Армия сосредоточилась восточнее Биркенвердера, в районе Зееловских высот, а штаб ее разместился в деревне Зеелов.

Позднее мне удалось побывать в Берлине. Осмотр города начал, конечно, с рейхстага, стены которого пестрели тысячами надписей. Среди них я нашел и автографы польских воинов.

Город понемногу оживал. Тут и там слышались удары кирок и ломов: жители разбирали руины, растаскивали баррикады.

Неподалеку от Бранденбургских ворот у советской походной кухни выстроилась очередь берлинцев. Повар-весельчак под шутки-прибаутки накладывал им русскую кашу в подставленные миски и кастрюли.

Из военных машин с громкоговорителями передавались приказы коменданта города генерала Н. Э. Берзарина и выступления представителей новой немецкой власти.

Одна из машин вела передачу о преступлениях фашистов в Бухенвальде, Майданеке, Освенциме. Обступившие ее берлинцы внимательно слушали, некоторые с недоверием вертели головами: "Возможно ли это?" Громкоговоритель умолк. Из толпы раздались проклятия Гитлеру. Какая-то женщина громко кричала: "Мы все являемся виновниками этой войны, и за это мы наказаны!.."

На одной из площадей жители города и солдаты союзных армий сгрудились возле кинопередвижки. Демонстрировался советский кинофильм "Зоя". Я подошел ближе, прислушался к репликам зрителей.

- Не верю, что немецкие солдаты способны на такие зверства, произнесла, закрывая глаза рукою, стоявшая поблизости немка. - Это русская пропаганда!..

- К сожалению, все оно так и было, - негромко ответил ей мужчина-немец.

Побывать в Берлине и не зайти к Николаю Эрастовичу Берзарину было просто невозможно. Он командовал армией, в которую входил когда-то и мой корпус. У меня сохранились самые теплые чувства к этому талантливому полководцу и замечательному человеку. Не раздумывая долго, я велел Владеку завернуть в советскую военную комендатуру.

В приемной у Берзарина толпилось много людей, и штатских, и военных. Генерал встретил меня радушно:

- Вот еще один представитель дружественной армия! Как прикажете принимать, по этикету или запросто?

- Лучше запросто.

Потолковали о боевых делах, потом разговор перешел на текущие события.

- Хотите, расскажу о самой последней выдумке фашистской агентуры, залезшей в подполье? - предложил Н. Э. Берзарин. - Так вот. По Берлину вдруг распространился слух, будто вчера через город должны были пройти пятьдесят тысяч монгольских солдат. Мифические монгольские орды якобы движутся с Эльбы и по пути, дескать, грабят и убивают. По слухам, даже сам советский комендант совершенно бессилен против них. Среди части жителей немедленно вспыхнула паника.

- Но ведь в городе спокойно, - заметил я.

- Да, страхи уже улеглись. Даже самые недоверчивые жители поняли, что слухи сеют недобитые гитлеровцы.

Н. Э. Берзарин познакомил меня с протоколами допроса командующего обороной Берлина Гельмута Вейдлинга и других генералов вермахта. Они проливали свет на ту обстановку, которая царила в имперской канцелярии и штабах в последние дни рейха: взаимное недоверие вчерашних единомышленников, угрозы по отношению друг к другу, отчаяние, растерянность, пренебрежение судьбами берлинского населения, попытки вырваться из столицы на запад, самоубийства...

Я не смел больше отрывать Николая Эрастовича от важных дел. Мы тепло попрощались. Мог ли я тогда думать, что это была последняя наша встреча? Н. Э. Берзарин вскоре погиб при автомобильной катастрофе.

Глава пятнадцатая.

На мирном положении

Странное дело: в годы войны все мы горячо и нетерпеливо ждали победы. За нее боролись, не щадя жизни. О ней пели в окопах и землянках песни, о ней мечтали во сне и наяву... А пришла она, победа, и вроде застала нас врасплох. Уж слишком непривычны эти тишина и покой, сменившие грохот войны и ни с чем не сравнимое напряжение фронтовых будней. Стало больше свободного времени, и... усилилась тоска по семье и родине.

Войска приводили себя в порядок в ожидании радостного дня встречи с родиной. Чистилось все, что могло блестеть, штопалось все, что могло выглядеть "почти новым", красилось все, что следовало подновить. Особенно тщательно бойцы рисовали белой краской звездочки на орудиях, танках, самолетах и даже на пулеметах - свидетельство боевых подвигов и нанесенного врагу урона.