Став полицаем, Епифанов исправно служил фашистам, беспрекословно выполнял все их приказы. Нужно достать тройку лошадей — достанет, нужно узнать, где находятся партизаны, — постарается, а если узнает, сам доведет карателей одному ему известной дорогой, какой бывало еще в детстве ходил вместе с дедом на дальний покос.
За услугу гитлеровцы платили услугой. Просил, чтобы дочь Анну и ее мужа Матвея не угоняли в Германию — оставили их дома. Собственно, и Матвей по воле немцев жив остался. Правда, список комсомольцев полицай дал им сам, не подумав, что парней могут расстрелять. А когда в дождливый осенний день за околицу к оврагу вывели юношей, обреченных на смерть, Епифанов увидел среди них и своего зятя, хотя в том списке имя его не значилось.
За колонной бежали женщины. Одна из них, Дарья, кричала особенно громко:
— Не убивайте его. Один-разъединственный он на всем белом свете у меня остался. Васенька, сынок мой! Ох, лучше стреляйте в меня! В меня стреляйте…
Она схватилась за ружье конвоира, но тот ударом приклада оттолкнул ее на обочину дороги. Василий и Матвей бросились на охранника. В этот момент к Матвею подбежал полицай и, заслонив его своим телом, стал говорить, что зять среди юношей оказался случайно. Просил доставить Матвея в комендатуру — там разберутся.
Вместо ответа конвоир так ударил Матвея в плечо, что правая рука сразу повисла плетью. Потом хладнокровно разрядил автомат в Василия.
По ночам Анна успокаивала мужа:
— Скажи спасибо, что живым остался. На двоих три руки в наше время счастье.
— Какое там счастье! Все сейчас говорят, что, мол, неплохо пристроился за спиной тестя. Угрожают: «Погоди, вот придут наши, вздернем этого фашистского холуя на дубу! Таким, как он, нет места на нашей земле…»
— Что им от отца надо? Ведь не от хорошей жизни пошел он в полицаи. Каждому жить хочется…
— Думаешь, тем, кого по его списку расстреляли, не хотелось жить?
Когда к селу стали приближаться советские войска, гитлеровцы в панике бежали. Увидев у здания комендатуры грузовую автомашину, Епифанов ухватился за задний борт. Но комендант, гаркнув: «Пошел вон!», ударил полицая по рукам.
Машина тронулась, вслед за ней побежал Епифанов. Стараясь не отстать, он на ходу кричал, что оставаться ему в селе нельзя — убьют свои, односельчане. Неожиданно рядом разорвался снаряд. Откуда стреляли — не понял. Упал в дорожную пыль. Отдышавшись, начал петлять лесными тропами, держась в стороне от дороги. Куда он шел, к кому — не знал.
Выйдя на опушку леса, увидел убитого немолодого красноармейца. Переодевшись в его форму и забрав документы, направился навстречу нашим войскам. Оказавшись в расположении одного соединения, сказал командиру, что отстал от своей части, а номер ее не помнит — вследствие контузии полностью лишился памяти. Ему поверили. Красная Армия стремительно продвигалась на запад и особенно разбираться не было времени.
Учитывая возраст и тяжелую контузию, Епифанова определили телефонистом. За отличную службу даже наградили медалью «За боевые заслуги».
После окончания войны демобилизованных солдат ждали родители, жены, дети. А бывшего полицая никто не ждал, и не было у него дома. О возвращении в родное село не могло быть и речи.
Решил поехать на Урал, подальше от Курска. В Челябинске устроился на одном из заводов. Считал, что здесь, в большом коллективе, можно легко скрыть свое позорное прошлое.
И надо же было случиться такому — на одной из улиц города Епифанов встретил Дарью, которая приехала в Челябинск повидаться с родственниками после долгой разлуки. Никогда не забудет эта женщина, как на ее глазах расстреляли сына.
…Судил Епифанова военный трибунал. Дарья выступала и как свидетель, и как потерпевшая. Подсудимого приговорили к 20 годам лишения свободы — расстрел тогда был отменен.
Из места заключения бывший полицай вышел седым, но еще крепким стариком. Борода по грудь. Белые густые брови прикрывают тяжелый и злой взгляд.
Тоска по родному селу не покидала его. И вот теперь, отбыв наказание, решил, что имеет право туда вернуться.
Купил билет в Курск, пересел здесь на попутную машину и доехал до своего села, которое не сразу узнал. Красивые двухэтажные жилые дома, клуб, магазин, большое здание школы. А вот и родное жилище. Открыл калитку, уверенно зашел во двор, затем в дом. В переднем углу телевизор, рядом радиоприемник, на подоконниках, украшенных красивыми занавесками, цветы. Провел по широкому листу фикуса — ни пылинки. «Аккуратная, как мать-покойница», — подумал о дочери.
Выйдя во двор, напоил скотину, бросил корове охапку сена.
Но где же хозяева — дочь и ее муж? А впрочем, почему именно они хозяева? Ведь в приговоре военного трибунала не говорилось о конфискации имущества. Значит, он, Епифанов, как был, так и остается законным хозяином дома.
Но дом, который Епифанов считал своим, не принадлежал ни ему, ни дочери. Его приобрел у Анны специалист сельского хозяйства, приехавший работать в село. Он и сообщил Епифанову, что Нюра, теперь уже Анна Васильевна, вместе с мужем и двумя детьми живут в кооперативной квартире в Курске, что ее дочь учится там в институте.
— Адрес Анны Васильевны у вас есть? — спросил Епифанов.
— Да. Когда я и жена бываем в городе, иногда у нее останавливаемся.
— Явился! — только и сказал Матвей, увидев тестя. — Тебя никто не звал.
— Знаю. Но не за куском хлеба пришел. Свой капитал имею, хотя чужие дома и не продавал.
— Пойди у Гитлера спроси, где твой дом. Но места тебе здесь нет и не будет. С фашистом под одной крышей жить не хочу.
— Перестань, Матвей, — прикрикнула вошедшая женщина, похожая скорее не на Нюру, а на ее покойную мать. — Пусть в ванне помоется с дороги, чаю попьет. Человек ведь он, а не волк.
— Да ты волка не погань! Этот зверь не погубит столько людей, сколько погубил твой отец. Тебе он нужен, так забирай его и уходи из дома.
И Епифанов стал собираться в Челябинск. Пожалев отца, решила поехать туда и Анна. Подумала: грех бросать старика. А Матвей, если не хочет жить с ним, пусть остается в Курске. Пенсию получает, жилье имеет, а дети уже взрослые, обойдутся без нее.
В Челябинске Анна поступила на завод. Купили кооперативную квартиру, обзавелись мебелью. Вечера коротали у телевизора.
В один из таких вечеров в дверь постучали. На пороге стоял Матвей.
— Принимай, если хочешь, — сказал он Анне. — Не примешь — не обижусь.
Несмотря на возражения отца, поселился Матвей в квартире. Начал работать. Все бы ничего, только вот никак не налаживаются отношения между стариком и тестем.
— Ты что все время меня фашистом называешь? Я отсидел за свою вину. И медаль не от Гитлера получил, а за службу в Красной Армии.
— Наверное, украл, а не заслужил. Поди с мертвого снял, когда свою полицейскую шкуру спасал.
— Может, и тебе жизнь не спас?
— А ты с моей рукой поживи, узнаешь, каково мне.
— Будет вам, — вмешивалась Анна. — Уж много времени прошло после войны, а между вами все мира нет.
— И не будет, — отвечал Матвей.
— С таким ублюдком, как ты, и говорить не хочу. Не забывай, кто тогда за тебя заступился!
Однажды одна из перепалок закончилась дракой. Тесть ранил зятя ножом. Врачи приложили все силы, чтобы спасти Матвея, и вскоре он стал на ноги.
Когда Епифанова судили за нанесение тяжких телесных повреждений, зять признал, что ссору затеял он. Это смягчило вину, и Епифанова приговорили к четырем годам лишения свободы, а вскоре после опубликования Указа Президиума Верховного Совета СССР об амнистии его освободили от наказания.
Но покоя в семье так и не наступило. Теперь уже Матвей стал утверждать, что он спас тестя, приняв в суде вину на себя. Иначе, мол, пришлось бы непременно отправиться старику в отдаленные места.
Отношения между тестем и зятем все больше обострялись. А однажды Епифанов набросился на Матвея. Повалив его на кровать, начал с остервенением колоть и резать, нанеся множество смертельных ран.
…Суд, на этот раз уже областной, определил убийце меру наказания.
На свидание к осужденному дочь не пришла.