Трагедия в доме № 49

ПЕРВАЯ ЗАРПЛАТА

Парню семнадцать лет. Он получил первую зарплату. За неделю заработал двадцать шесть рублей шестьдесят три копейки. Радостный, спешил домой. Приостановился, пересчитал: не потерял ли? Нет, все на месте.

Вообразил, как подойдет к отцу, читающему в кресле газету, и скажет:

— На, папа, мою первую получку и давай мириться! Сколько можно не разговаривать? Заработаю и рассчитаюсь за твою меховую безрукавку. Ведь понимаю, что по глупости изрезал ее на варежки для рыбалки.

И Толик представил, как небрежно положит на стол перед отцом расчетную книжку и двадцать рублевок. Отец молча отложит газету, стряхнет со лба свои черные кудри и крикнет:

— Мать, прибери-ка деньги, да не жалуйся, что мало зарабатываем с сыном!

Потом для порядка прочитает нотацию, мол, интересно, понял или нет ты, сын, что рабочему человеку, каменщику, зимой без меховой безрукавки никак не обойтись. Стоит на высоте, кладет стену, а ветер насквозь пронизывает. Да и как можно такую вещь изрезать на варежки? За всю зиму две маленькие рыбешки поймал для кошки, а родитель бронхитом два месяца болел. Ну, ладно, зачем старое ворошить…

Махнет отец рукой и сядут всей семьей ужинать. Слева родители, справа три сестры.

А если все хорошо пойдет, то, может, даже папка его со временем в свою бригаду возьмет, подручным каменщика.

Хорошо бы, если все так получилось. Но ведь еще за плечами грех — похищенный приемник. Зачем он ему был нужен? Не успел продать, как нагрянула в дом милиция. Приемник вернули хозяину, а его, Анатолия, до суда устроили на завод сборщиком тары. Хотели на стройку к отцу, да тот пригрозил: «Если его примите, я уйду!»

Николай Петрович был кадровым рабочим, с ним считались. Работа в его руках кипела, и камень он чувствовал, как живое существо. Но вот, что сын — его плоть и кровь, забыл. Помнил только обиды. Любил говорить: «До гроба не забуду пакости! Опозорил отца родного!»

…На радостные слова Анатолия о первой зарплате даже не повернулся в его сторону, а расчетную книжку и деньги смахнул со стола.

Вначале парень опешил. Потом едва совладел с собой, чтобы не ударить родителя. «Не зареви! Не зареви», — стучало в голове. Ох, как тяжело сдержать слезы, когда все сдавило в груди и хочется закричать от горя… Но Толя сдержался. Молча собрал деньги, молча положил на комод расчетную книжку и пошел на улицу искать компанию.

— Уж пить, так пить! — повторял он, выставляя перед ребятами батарею бутылок красного вина. — Пей, братва! Пропивай мою первую зарплату! Пей, да не жалуйся, что Толька скряга. А отца своего я в белых тапочках видел! Подумаешь — каменщик нашелся! Пейте, ребята!

И пошла карусель! Две ночи перед судом парень не ночевал дома. А когда мать пришла на завод узнать, что случилось, он сквозь зубы буркнул:

— Отвали! Без вас проживу.

…Потом был суд. Анатолия судили за хищение приемника из автомашины. Могли оставить на свободе, наказав условно. Могли и отсрочить исполнение приговора. Он несовершеннолетний, преступление совершил впервые. Ущерб полностью возмещен, и на заводе работает парень.

Но лишить сына свободы просила… мать. Все вспомнила она, чего никто не знал и не мог знать: когда-то стекло разбил камнем, сестренку избил, у отца меховую безрукавку изрезал, теперь еще и пить начал. Раз нет с ним сладу — лишайте свободы!

Присутствовавшие в зале люди расценили просьбу женщины как предательство самого близкого человека. Лишь подсудимый, прикусив губу, смотрел в одну точку, как будто ничего не слышал.

Даже народный судья не выдержал:

— Хватит, мы вас поняли. Садитесь!

По залу прошел шепот:

— Она же его губит. Своего сына своими руками в тюрьму толкает…

— Не нужен мне такой сын, — спокойно возразила мать. — Исправится, милости просим домой, а нет — на порог не пущу!

…После приговора, когда за осужденным пришел конвой, мать быстро сняла с ног шерстяные носки и протянула их Анатолию.

— Нет! Не надо! Ничего больше от вас не надо! И вы мне не нужны! — процедил сквозь зубы парень, и злой огонек блеснул в его прищуренных глазах.

Эти слова произвели на всех большое впечатление. Одни осуждали мать, другие сына, а третьи вообще не могли понять отношений в семье.

А я подумала о том, что просчеты родителей начались давно. И все же, пожалуй, такого грустного конца могло и не быть, если бы глава семьи Николай Петрович простил, пусть даже виноватого сына, нашел бы теплое слово, когда тот принес ему первую зарплату. Может, пошел бы с Анатолием в магазин, купил ему теплые варежки — пусть ходит на рыбалку в выходные дни.

Зло и жестокость никогда не дают добрых всходов.