Трагический рейс

1 Рождение «Львицы»

На Панте-Тиморе все еще рассказывают — правду знает только аллах, — что давно, около 1278 года пророка, который вы, неверные, называете 1900-м, французский корабль разбился ночью на скалах Пулау-Капаса при сильном северном муссоне. На рассвете рыбаки из прибрежных кампонгов нашли лишь несколько досок, выброшенных на пляж. Весь экипаж погиб, кроме одного человека. Его нашли на скале скорее мертвым, чем живым, — да славится милосердный! Морские валы разбивались о берег, накопив чудовищную силу в пробеге по Южно-Китайскому морю. Почти захлебнувшийся, истощенный, ожидавший смерти человек восстановил свои силы, живя среди рыбаков. Вскоре он смог представиться при дворе раджи Тренгану. Спасенный объяснил, что по происхождению он француз и служил плотником на погибшем корабле. Что касается моря, то он сыт им по горло и ему так хорошо чувствовать себя вполне здоровым и жить среди добрых людей в сердце этой гостеприимной страны! Кажется, его пленило обширное устье реки, а может быть, карие глаза местных красавиц? Как бы то ни было, он хотел только одного: остаться здесь навсегда, чтобы закончить свою жизнь подальше от жестокого моря, по мере сил и способностей занимаясь своим ремеслом. Раджа пришел в восторг, ведь не только в наши дни хорошие европейские специалисты ценятся в тех странах, которые опасаются западных идей и презирают их, но почитают западную технику. Потерпевший кораблекрушение был принят в местное общество, обласкан им и вскоре стал хорошим малайским гражданином. Он построил себе дом на сваях в конце песчаной косы, которая простирается между эстуарием и морем и носит название Панте-Тимор (Восточный Пляж). За причудливыми арабесками кокосовых пальм он в любое время мог видеть на востоке скалистую пирамиду Пулау-Капаса, о которую разбился его корабль. Мыс постоянно напоминал ему об опасностях, угрожавших на море, и о прелестях земной тверди. Что касается верфи, то она была еще более немудреной, чем дом: плетеная крыша на нескольких столбах защищала рабочих от палящего солнца и муссонных ливней. Решив обосноваться здесь прочно, он принял ислам и, строго следуя декартовской логике, взял под свой кров четырех жен, соблюдая каноны Корана.

Шли годы: он строил суда и производил на свет детей, и дети и суда были полукровками. Корпуса его судов были такими, какие он строил и любил в молодости на берегах родного Прованса. Вы видели их высокие носы на полотнах Ван-Гога. У его остроконечных одномачтовых фелюг наклонный ахтерштевень и глубокий прогиб классической средиземноморской линии. Но судостроитель был плотником, а не моряком: его не очень-то интересовала оснастка. И вот на эти корпуса, которые можно встретить на противоположном конце света, местные купцы ставили не латинский парус с длинной реей, а тяжело обрешетенный парус китайской джонки с многочисленными шкотами, похожий на крыло летучей мыши. На высокой корме соорудили платформу с бамбуковым убежищем для экипажа. Так родился бедор как единственное в своем роде быстрое мореходное судно, несущее черно-белый флаг княжества Тренгану, развевающийся на берегах Малайского полуострова. В наши дни такие суда строят еще только там. Название судна явно не местное. От него веет легким душком Прованса. Думается, что это забытая фамилия человека, потерпевшего кораблекрушение. Собственное имя творца, ставшее названием его творения, дело обычное; говорим же мы «кодак» или «сандвич», нисколько не смущаясь, что это фамилии. Никто не мог подтвердить правильность моей догадки. Через три-четыре поколения имя патриарха было забыто, хотя его потомство — племя голых детей, счастливых и коричневых, совсем малайских, пока не увидишь их необычных голубых глаз, все еще цепляется за косу Панте-Тимор, где свободно гуляют ветры. Теперешний глава семейства — гордый муж, заслуживший почет своим хождением в Мекку, известен. под именем Хаджи Перанджи (французский паломник). Трудно найти между Дюнкерком и Перпиньяном человека, менее похожего на француза, но его голубые глаза свидетельствуют об этом, как и корпуса бедоров, скользящих по ту сторону отмели на пути к перешейку Кра или к коварным берегам Джохор-Бару.

— Посмотри! — говорит Жозе. — Какая прелесть!

Мы бродим вдоль берега Мерсинга, возле маленького причала у таможни. На спокойной поверхности моря при низкой воде отлива, в 20 метрах от берега, четыре парусника покачиваются на якорях в мутном течении. Я разделяю восторг Жозе: редко мне доводилось видеть такие изящные суда.

— Именно такой размер нам нужен, — добавляет Жозе. — Спроси, откуда они пришли!

Как раз в этот момент один сампан отходит от борта. Два человека, с которыми мне бы не хотелось встретиться один на один в море, орудуют веслами, третий постарше, с белым тюрбаном на голове, сидит на корточках посредине лодки. Это, вероятно, капитан. Пока он взбирается по ступеням причала, спешу к нему навстречу. Он не знал ни слова по-английски, а мой словарь на малайском в то время был очень скудным. Впрочем, мое обращение к нему не отличалось сложностью.

— Селамат пажи, Бана (Здравствуй, отец). Откуда ты пришел?

Он показывает на север: «Куала-Тренгану».

— Где построены эти суда?

— Тоже в Куала-Тренгану.

Теперь мы знаем все, что нам надо; остается только разыскать карту, чтобы выяснить, где, черт возьми, находится Куала-Тренгану, о которой мы никогда не слыхивали. Обнаруживаем ее, водя пальцем вдоль береговой линии между Куантаном и Кота-Бару. Не могу прийти в себя от изумления: эти два города я хорошо знал, так как пролетал над ними дважды в неделю целый месяц, следуя из Сингапура в Сонглу (Таиланд) и обратно. Но между этими двумя пунктами берег выклинивается к востоку, как большой живот, и мы теряли море из виду, срезая этот изгиб над горными джунглями. Я не знаю всех прибрежных городков с романтическими названиями: Чукай, Куала-Дунгун, Куала-Тренгану. Вот и представился случай исследовать этот район. И все же я колеблюсь: Куала-Тренгану находится в 800 километрах от Сингапура, а у меня слишком мало времени, чтобы позволить себе часто совершать такое путешествие. Между тем, если мы решим строить для себя судно в этом месте, а мы горим таким желанием, то лишимся возможности наблюдать за ходом работ. У нас был уже достаточно большой и печальный опыт в делах с многими верфями в разных частях света, и мы испытывали законное недоверие к ним. Но эти чудесные суда... Мы решили сбежать в Куала-Тренгану, как только мне удастся улучить два-три выходных дня. Из Лондона должен был вскоре прибыть новый летчик, и тогда, быть может, я вздохну свободнее. Этот уик-энд в Мерсинге — первый отдых за три месяца после приезда в Сингапур. Я уезжал сюда в тревожном настроении, надеясь, что в мое отсутствие в аэропорту не произойдут неприятности, когда со мной нельзя будет связаться по телефону, и опасаясь, что старый мотороллер, за который уплачено 400 малазийских долларов, окончательно сломается на 200-километровом пути по джунглям, которые надо пересечь, чтобы попасть в Мерсинг.

С первых же дней по прибытии в Сингапур мы поняли, что это далеко не самое подходящее место для поиска корабля нашей мечты. Я захватил полный комплект чертежей «Таос Бретт», парусника, принадлежавшего нашему другу Клоду Граффу. Это самое красивое и удобное судно из всех, какие я знал. Клод построил его на Цейлоне несколько лет назад, и мне казалось, что такое же судно нетрудно будет построить в Сингапуре. Но все верфи, на которых я побывал, представляют мне такие сметы, что после расплаты с лавочником, хозяином дома и сборщиком налогов я не сэкономил бы необходимой для строительства суммы за 178 лет. У меня не было желания так долго ждать и еще меньше того — так долго работать. Что касается китайских лодок, которые обошлись бы гораздо дешевле, то они нам совсем не подходили. Кроме больших джонок водоизмещением несколько сот тонн, немного тяжелых для команды из «полутора человек», предлагались лишь маленькие лодки, правда красивые, но предназначавшиеся главным образом для плавания под мотором. Узкие и неглубокие, они требовали полной реконструкции для плавания под парусами в открытом море. Итак, проблема себестоимости не снималась! Мертвые воды порта для туземных судов в бассейне Калланга неподалеку от нашего жилища были загромождены большими парусниками, обреченными на неподвижность с тех пор, как «конфронтация» приостановила их плавания между Сингапуром и островами, находящимися по другую сторону пролива. Стоя на якорях, они выстроились длинными черными шеренгами вдоль берега, над которым нависали их огромные бушприты. В окружавшей их мутной луже кишели обломки кораблекрушений, кипела тайная жизнь. Это было гетто мрачных корпусов, наполовину забытых «купцов», ходивших на Острова Пряностей, кладбище романтических воспоминаний. Часто на маленьком дрифтере моего механика мы пробирались меж их высоких фальшбортов, скользили в уровень с огромными кормами, где виднелись полустертые магические заклинания, нанесенные китайскими мастерами золотой и красной красками, у рулей, украшенных ажурной резьбой со сложным переплетением ромбов. Рули торчали над отмелями, и какой-то облезлый пес нанес нам оскорбление, когда мы плыли под каютой, нависавшей над ахтерштевнем.

Эта призрачная эскадра способна только на то, чтобы разжигать наше воображение: ее суда слишком велики для нас и потребовали бы многочисленной команды: Сингапур не сулил нам ничего хорошего. Быть может, маленькие порты Южно-Китайского моря окажутся более подходящими? Не рассчитывая на особый успех, мы отправились в ближайший из них — Мерсинг, и там провидение отозвалось на наши мольбы: на приливном течении покачивались бедоры. И если для осуществления наших надежд надо было совершить путь до Куала-Тренгану, что же, мы туда отправимся.

Но принять такое решение легче, чем его выполнить. Свободного от работы времени мне с трудом хватило бы, чтобы покрыть 1600 километров в оба конца и провести на месте несколько часов, которые оправдали бы поездку. Фактически мы смогли улизнуть только через несколько месяцев. Куала-Тренгану — прелестное местечко. Городок раскинулся довольно широко, чтобы походить на столицу, но эта хитрость никого не вводит в заблуждение. Широкий эстуарий заключен в оправу золотистых пляжей, над которыми, не умолкая, перешептываются кокосовые пальмы; яркая зелень рисовых полей, а в голубой таинственной дали вздымаются угрюмые, поросшие джунглями горы на фоне переливающегося шелка небес. Сам эстуарий пестрит разноцветными парусами: маленькие рыбацкие лодки — прау, шлюпки, перевозящие пассажиров и грузы с одного берега на другой, большие одномачтовые парусные суда — кечи, нагруженные лесом бедоры, которые преодолевают бар при приливе с таинственным грузом, — все это теснится на любой стоянке, начиная от Мерсинга на юге до Паттани, забытой столицы древнего и некогда могучего северного княжества... Там мы встретили судостроителя, и сердце наполнилось радостью. Ауан бин Саллах обязался построить бедор длиной 45 футов и передать нам «руль в руки», как говорят в корпорации лодочников, через три месяца. Слава аллаху, это дало бы нам время, необходимое, чтобы оборудовать интерьер и собраться немного раньше, чем истечет срок моего договора в Сингапуре. Мы отправились бы в плавание следующим летом, согласно расписанию, которое я уже составил, чтобы проскользнуть между тайфунами, циклонами и противными муссонами. О том, что все эти великолепные проекты имели под собой не больше оснований, чем бред опиомана, уже догадался любой читатель, которому приходилось иметь дело с верфью, пускай даже не малайской. Мы договорились о цене 8 тысяч малайских долларов. Новое судно длиной 15 метров трудно было бы купить дешевле. В припадке безумной расточительности я согласился доставить мотор.

Вернувшись в Сингапур, мы энергично принялись за дело. Проклятый мотор, как нетрудно догадаться, оказался камнем преткновения. Я ненавижу моторы любых дьявольских марок. Эти шумные, вонючие и упрямые ослицы обходятся очень дорого и отказываются служить как раз тогда, когда вы действительно в них нуждаетесь. Но из горького опыта дальних плаваний я усвоил следующее правило: если вы не располагаете по меньшей мере командой каторжников, чтобы посадить ее на весла или заставить буксировать вельботом, то на паруснике нельзя обойтись без мотора. Впрочем, мотор нужен совсем не для того, чтобы, как думают но своей наивности некоторые профаны, выйти из зоны плохой погоды или пробежать рысцой несколько тысяч миль, не завязнув в полном штиле. Нет, он потребуется вам, чтобы не изойти злобой, завистью и досадой, дрейфуя кругами перед входом в порт во время штиля после длинного перехода, когда ваши ноздри уже щекочет запах виски из ближайшего кабачка.

Мотор откроет вам доступ в реки и к многочисленным якорным стоянкам, куда входить под парусами было бы слишком трудно или рискованно. Он позволит вам пройти пролив, где господствуют противные ветры и течения, вместо того чтобы болтаться три дня, а то и три месяца в ожидании благоприятных условий. Бывает и так, что час плавания на моторе избавляет вас от недели изнуряющих усилий. Я это хорошо знаю, испытав все трудности на себе, и пусть ортодоксы не поджимают презрительно губы. Увы, чем больше человек стареет, тем меньше его увлекает подвиг сам по себе. Но тут на горизонте вновь возникает уродливый силуэт чудовища, имя которому «семейный бюджет». В Сингапуре мы нашли прелестный японский дизелек. Он вполне нас устраивал, но на те деньги, которые за него запросили, можно было бы пять лет прожить на борту. Наконец, разворотив груду железного лома, в одном китайском гараже я обнаружил нечто такое, что могло служить судовым двигателем в эпоху, когда Албукерки[5] руководил осадой Малакки, а именно старый автобусный мотор. Его нужно было только проверить и приделать к нему водяной насос для охлаждения. Я немного колебался, ведь, насколько мне известно, автобусы не ходят по морской воде. Но механик ручался, что пройдет несколько лет, прежде чем соль полностью разъест кожух мотора. Как бы то ни было, я не располагал деньгами, чтобы позволить себе такую роскошь, как замкнутая цепь теплообмена. Разумеется, «котел» в 70 лошадиных сил для парусника длиной 15 метров был несколько великоват, но, как говорят настоящие морские волки, «кашу маслом не испортишь». К тому же у нас не было выбора.

В одном из обездоленных районов острова Сингапур — Джуронге — сохранилось еще несколько верфей, занимающихся разборкой судов. Там старые китайские грузовые суда, не проявившие послушания, заканчивают свой жизненный путь в грохоте пневматических молотков и шипении ацетиленовых горелок. (Послушные же тихонько опускаются на дно, принося огромные куши своим фрахтовщикам и неутешные слезы страховым компаниям.) На этих верфях мы провели немало дней в увлекательной охоте за сокровищами. Гараж нашего домика, откуда был с позором изгнан мотороллер, начал заполняться добычей старьевщиков. Чего тут только не было: сигналы бедствия и подушки, инструменты и лампы, штурвал, кухонная раковина из заменителя нержавеющей стали, два бочонка для питьевой воды со спасательной лодки, доски с отверстиями для стока воды и иллюминаторы — мы ничем не брезговали. Мне посчастливилось найти керосиновый холодильник, переделанный каким-то варваром в электрический, и я немедленно привел его в первоначальное состояние... Мы были рады хорошему железному багру, нескольким скобам, ракс-бугелю. Но самой ценной находкой были кипы карт и лоций, часто довольно ветхих. Однако я не слишком привередничал, когда можно было добыть 150 карт по той же цене, которую пришлось бы уплатить за одну официальному представителю Баттери-Род. В приступе телячьего восторга я заказал в Англии транзисторный эхолот. Меня приводят в священный трепет все хитроумные приборы, но такой эхолот был моей давней мечтой. Мне казалось, что он облегчит нам причаливание.

Мы заказали судно в ноябре и рассчитывали, что оно будет сдано нам в конце февраля. Но в эту зиму муссонные ливни были исключительно свирепыми и все княжество Тренгану ушло под воду: реки вышли из берегов, плотины снесло, и во всем этом районе изолированные деревни приходилось снабжать продовольствием, сбрасываемым на парашютах. Мосты и дороги были разрушены как в горах, так и на побережье. Ауанг бин Саллах был в числе пострадавших от бедствия: его дом в Панте-Тиморе снесло волнами, а верфь находилась на три фута под водой при отливе. Когда в конце февраля я ухитрился посетить Тренгану, все, что он смог мне показать вместо судна, был киль, только что уложенный на подпорки. Ауанг перебрался на другой берег реки, поближе к большой деревне, раскинувшейся против Куала-Тренгану в двух километрах по прямой, если плыть по воде, и примерно в 30 километрах, если следовать по дороге, огибающей эстуарий. Разумеется, такое опоздание было плохим предзнаменованием, но Ауанг обещал нам полностью закончить судно через два месяца. Ну что же, конец мая нас еще устраивал, хотя это означало досадное сокращение срока, который мы отвели для оснащения судна.

При возвращении в Сингапур верный мотороллер отдал богу душу в 500 метрах от дома, в последний раз проявив свою деликатность. Это отнюдь не облегчило предстоявшей нам поездки на север! Но спустя месяц я изобрел другой способ наблюдать за работами по постройке судна. При еженедельных полетах в Сонклу, миновав Куантан, я начинал медленно снижаться, пока мы не оказывались над прибрежной полосой Тренгану на высоте порядка 15 метров. Тогда, до того как взять штурвал на себя, чтобы перепрыгнуть через кокосовые пальмы Себеранг-Такира, я мог ясно видеть навес друга Ауанга, покрытый пальмовыми ветками, и корпус судна, вся обшивка которого, казалось, была уже на месте. Пассажиры моего самолета волновались при этих разведывательных маневрах на малой высоте. Но все они были хорошими парнями и часто летали со мной, порой в более опасных условиях.

В профессии линейного летчика есть свои положительные стороны: в мае я совершил полет в Лондон и привез оттуда, кроме вожделенного эхолота, маленький радиопеленгатор «Техни-Франс», а также хороший хронометр и новые карты. Мы становились исключительно изощренными мореплавателями. Секстан, который я таскал с собой, шатаясь по планете, начал сдавать, а поэтому при плавании вблизи берегов радиопеленгатор наверняка будет очень полезен. Я отправил морем два больших ящика со снаряжением, оставшимся от прежних плаваний. Старый складной мотороллер, так хорошо умещавшийся в переднем кубрике, уже был использован нами во время плавания на большом каноэ на остров Мальорку и Берег Слоновой Кости. Однажды он затонул в порту Ибиса, в другой раз попал в лесной пожар вблизи Бомако. Иными словами, теперь он уже потерял «человеческий» облик, но оставался хорошей лошадкой. Я захватил также воздушные баллоны и редукционный клапан, книги и сапоги, автовулканизатор и кухонную посуду из нержавеющего металла, радость и гордость Жозе. К этому прибавились старые паруса, не знающие износа фор-стенги-стаксели, тянувшие «Альтинак», «Йеманжу» и «Амоэну» — мои старые яхты через Южно-Китайское и Средиземное моря. Я купил также браунинг 22-го калибра, полагая, что он может оказаться одним из самых полезных навигационных приборов для плавания вокруг Филиппин и Индонезии, где пиратство стало чем-то вроде спорта. Вернувшись в Сингапур, я упаковал все вещи, забрал из банка оставшиеся деньги, для которых, увы, не потребовалось отдельного чемодана! Срок моей службы, предусмотренный договором, закончился. Я отправился на север с легким сердцем через дамбу Джохор-Бару как через дверь, открывающуюся в самые большие каникулы на моем веку. Жозе провела несколько дней во Франции, пытаясь разрешить семейные проблемы, которых, как назло, в этом году было слишком много.

В целях экономии я разъезжал в местных автобусах. Это, возможно, не самое быстрое и комфортабельное транспортное средство, но зато, несомненно, самое занимательное. В дороге я встречался со многими интересными людьми. К этому времени я уже достиг некоторых успехов в малайском языке и глухая стена взаимного непонимания теперь не отделяла меня от моих спутников. Ночь я провел в маленькой прибрежной стране Эндо, не без труда разыскав там китайскую гостиницу. Ни в чем не упрекнешь китайские гостиницы, пока не захочешь вздремнуть. Китайцы предпочтительно живут ночью, и грохот радио в каждой комнате (перегородки не доходят до потолка, что позволяет циркулировать не только воздуху, но и ликующим звуковым волнам), крики и стук косточек мах-джонга (будто скелеты то и дело неистово сталкиваются костями) не способствуют приятному отдыху. Правила распорядка в гостинице, вывешенные и на двери моей комнаты, показались мне столь великолепными, что я переписал их в свою записную книжку. Вот два параграфа, переведенные мною со всей точностью, на которую я способен.

«Азартные игры и проституция не разрешаются, как запрещенные правительством...

О похищении людей, курении опиума, потреблении алкоголя и других запрещенных продуктов следует сообщать властям для принятия ими мер».

Я приехал в Куала-Тренгану с грузом надежд и немалым багажом. Кроме одежды, притащил из Сингапура пишущую машинку, два фотоаппарата, кинокамеру, радиопеленгатор и транзисторный электрофон с 27 большими долгоиграющими пластинками, чтобы скрасить одинокие вечера. Жозе находилась на расстоянии 10 тысяч миль, и я знал, что предстоят тоскливые часы. Их оказалось больше, чем я предполагал. Разумеется, судно, которое должно было сняться с якоря в мае, было спущено на воду только 14 июня. Оснастка еще не началась. В пустом корпусе не было даже койки. «Пустой корпус», нет я оговорился: хитрец Ауанг решил проблему балласта, сбросив навалом 4 тонны песка на днище. Видимо, он считал, что частный пляж внутри судна будет для нас дополнительным удобством, и крайне удивился и рассердился, когда я разразился проклятиями по поводу столь удачной выдумки. Мне хотелось взять чугунный балласт, но в Тренгану о такой роскоши не приходилось и мечтать. В конечном счете мы пересекли эстуарий на моторе (благодарение богу, мой автобусный мотор работал великолепно) и пришвартовались у маленького деревянного мола на берегу китайского города. Выбросив лопатами за борт весь песок, мы погрузили вместо него цементные блоки, которые занимают все же меньше места и останутся заклиненными между флортимберсами, если судно начнет сильно качать.

Пока вереница кули носила блоки с ближайшей строительной площадки к судну, я усердно подсчитывал их вес на линейке, надеясь подвести итоги быстрее, чем китаец, который, манипулируя счетами, переводил китайские меры в английские фунты а затем в килограммы. Я подсчитал точнее, ибо он не слишком хорошо представлял себе, что такое килограмм; а я настаивал на метрической системе.

Через два дня судно уже притянули к крутому берегу одного островка, на котором растут самые красивые в этом уголке кокосовые пальмы. Тали закреплены на верхушке дерева, очень удобно склонившегося над водой, а мачты, которые буксировались на плаву за судном, подняты и поставлены в свои гнезда. За это время на песке вблизи верфи выкроены и сшиты паруса; в них вставили длинные бамбуковые рейки, и на той же плоскости они пришнурованы к рее и гику. Корпус действительно великолепно построен и очень прочен. Но с такелажем — катастрофа. Парусина такая тонкая, что годилась бы на носовые платки для изнеженной барышни. Снасти — просто тонкие ветки, даже не очищенные от коры. Когда всю эту дребедень подняли крюком, выяснилось, что два паруса слишком велики: прославленный Ауанг просто забыл, что часть мачт около полутора метров должна находиться внутри корпуса, и выкроил паруса во всю их длину! Малайцы вокруг корчились от смеха, глядя на гик и на две нижние рейки, покоившиеся на палубе, тогда как с реи, поднятой до самого верха, свисали огромные складки парусины. Мне это отнюдь не казалось забавным: подобные истории происходили слишком часто, и я спрашивал себя, будет ли этому конец. Ауанг и его подручные начали свою работу с большим воодушевлением, но шесть месяцев — достаточно большой срок для того, чтобы она им наскучила.

Для человека, находящегося в отпуске, я стал чересчур нервным. Все превращалось для меня в мучение. Время бежало, и бежало стремительно. Июль подходил к концу, а в это время мы рассчитывали уже быть в Сингапуре готовыми к отплытию. Не скажу, чтобы мне так уж не терпелось уехать: я люблю Малайзию и с удовольствием провел бы несколько месяцев в этом маленьком зеленом раю. Но метеорология предъявляла мне свои жесткие требования, а пренебрегать ими не рекомендуется. Юго-западный муссон, с которым месяцем раньше мы могли бы справиться, теперь дул во всю силу. А это означало, что плавание до Сингапура будет медленным и, несомненно, трудным. Беспокоили также глубины; они никогда не были слишком большими, но уровень воды угрожающе снизился. Судно было более или менее готово к плаванию, и мне оставалось только выйти в море вопреки всем опасениям, которые внушал отвратительный такелаж. Впрочем, Сингапур будет более подходящим портом для завершения работ и переделок, которые я считал необходимыми.

Приехала Жозе. Только накануне ночью мне удалось выбраться из Себеранг-Такира и стать на якорь у южного берега перед зданием таможни и морской полиции. Я зафрахтовал рыбачью шлюпку для перевозки на борт невообразимого количества материалов, скопившихся за полгода под домом Ауанга. Как это ни странно, но исчез только мой старый лаг, кто-то, должно быть, принял его за будильник! Ну да это не важно. Отсюда до Сингапура мы плывем вдоль берега, и лаг мне не понадобится, а позднее я, несомненно, уже настолько изучу ход судна, что смогу правильно рассчитать скорость.

Вместо крещения в честь моей первой ночи на борту после ужина на нас обрушился фантастический шквал. Я следил за его приближением с севера в виде громадной черной стены. За несколько минут он вымел весь эстуарий, и мой якорь начинает ползти. Ауанг и его подручные сопровождают меня от Себеранг-Такира, и, пока я стою у румпеля, один из них отдает якорь, ни на минуту не задумавшись о том, что надо поставить на место якорный шток; к тому же одна из лап попадает в ящик с консервами. Я не горел желанием опуститься в трюм и запустить мотор (операция длительная и всегда тяжелая) при ветре в 45 узлов и в окружении целой флотилии рыбацких лодок, стоявших на якоре. Удовольствовался тем, что любовался пейзажем, медленно дрейфуя к маленькой бухточке, которая обеспечивала хорошее укрытие. Прилив начинает снижаться, и, как я предполагал, судно удобно садится в ил. Здесь гораздо спокойнее, чем было за минуту до этого, когда мы находились посреди течения на якоре.

В полночь судно вновь на плаву. Я запустил мотор и опять стал на якорь перед городом, на этот раз довольно близко от пристани, чтобы иметь возможность перенести туда швартовы и правильно бросить якорь.

Пока Жозе бегала по городу, закупая продукты для плавания, я наполнил резервуары водой — два бочонка по 10 галлонов каждый, закрепленные на площадке позади грот-мачты. В спешке заканчиваю последние работы: устанавливаю большой компас перед штурвалом, прилаживаю эхолот, проверяю показания радиолокатора, беря пеленг на радиомаяк аэродрома. Мне остается только одно: сохраняя неустойчивое равновесие в ялике, узком сампане с более чем сомнительной остойчивостью, и вооружившись кистью и банкой с краской, наношу имя судна нашей мечты. Как всегда, осуществленная мечта не совсем отвечает надеждам, но тем не менее судно выглядит очень красивым.

Согласно семейным традициям, наши ласковые прозвища выдержаны в благородном стиле. Некоторые в избытке нежности называют свою подругу «мой цыпленочек» или «моя душенька». Мы же с обостренным чувством трагического и следуя Виктору Гюго, называли друг друга «мой лев» или «моя львица». Я решил, что именно такое имя дам своему судну в честь моей верной помощницы: «Львица», или «Синга Бетина», по-малайски. Вот уже подняты флаги: сингапурского яхт-клуба — на верхушке фок-мачты, малайзийский — на ванте грот-мачты с правого борта, французский — на корме. На ванте с левого борта поднят еще красивый черно-белый флаг княжества Тренгану. Это не по правилам, но доставит удовольствие местному населению.

В тот вечер мы очень долго остаемся на палубе. Наша первая ночь на борту! Мы устали, озабочены, но очень довольны. Эстуарий, как длинный серебряный щит, искрится в лучах почти полной луны. Извлекаем электропатефон и ставим пластинку со струнной рапсодией Бартока. Никогда музыка венгерского композитора так не обогащала пейзаж, как в эту ночь. Впервые я почувствовал, что у нас «настоящее» судно и что оно стало важной частью вашей жизни. «Львица» родилась!

2 Острова и реки Малайзии

«Синга Бетина» осторожно выскальзывает из реки Тренгану. Фарватер загроможден подводными камнями и песчаными банками. С ними трудно иметь дело, когда за плечами только опыт вождения нового судна на протяжении 10 миль в защищенных водах эстуария. Естественно, я испытываю некоторую робость. Мы, разумеется, позабавили бы многочисленных свидетелей нашего отплытия, если бы приклеились к грунту через 10 минут после поднятия якоря, но я предпочитаю не доставлять им этого удовольствия. В канцелярии капитана порта — любезного австралийца, живо заинтересовавшегося задуманными нами приключениями, я долго изучал карты очень крупного масштаба с обозначенными подвижными фарватерами, по которым можно достичь открытого моря в одной-двух милях от берега. После того как мы обойдем Панте-Тимор, нужно взять направление на бакен в открытом море. Поскольку наша осадка не превышает полутора метров, мы должны пройти.

Разумеется, в пессимистических предупреждениях не было недостатка. Чаще всего нам говорили, что вдвоем мы не сможем управлять бедором длиной 15 метров. Обычно на судне такого размера малайзийский экипаж состоит из 8 — 12 человек. К тему же такелаж действительно чрезмерно тяжел, а румпель, несмотря на тали, тугой, как баобаб на корню. Поднимать с илистого дна якорь со штоком весом 40 килограммов тоже не занятно для молодой девушки. Я сам не без опасения думаю об этом, но знаю, что в Сингапуре смогу установить брашпиль для подъема якоря и штурвальное колесо, чтобы уменьшить усилие на руль. Намереваюсь, как только лучше изучу поведение судна, упростить эту паутину шкотов, реек и топенантов, которые, несомненно, весьма эффективны при плавании по ветру, но не при маневрировании. На судне не менее шести бакштагов[6], по три на каждом борту, которые надо подбирать или травить, смотря по галсу, и знаменитый китайский «многообразный шкот», прядь которого спускается с каждой рейки и согласуется с другими по тайным законам неевклидовой топологии. Шкот этот обладает чисто восточным талантом поворачиваться в сторону любого сигнала, откликаясь на любой вызов, исходящий от всего, что находится выше уровня палубы. Несомненно, есть чем загрузить полностью более двух человек. Позднее на каждой якорной стоянке в Малайзии и Индонезии, как только любопытные посетители вскарабкивались на борт, чего никогда не приходилось долго ждать, первый вопрос, который они задавали: «Берапа оранг?» («Сколько человек?») На что я скромно отвечал: «Дуа...» «Дуа саджа?» (Только двое?») Во втором вопросе слышалось полное недоверие, и он сопровождался щелканием языка о нёбо, что выражает изумление, даже восхищение. Когда же приходили новые зеваки, первые шумно сообщали им невероятную новость: «Дуа оранг саджа». Это настолько их поражало, что они уже не удивлялись, когда второй «оранг» оказывался женщиной, причем по росту равной не одному, а четверти человека.

Тем не менее в утро отплытия двум орангам без посторонней помощи удалось поднять якорь, запустить мотор и развернуться к морю, не задев ни пристани, ни многочисленных судов, стоявших вокруг: это, несомненно, не большая победа, но зато первая, и мы довольны собой. Я не испытываю желания пофорсить, маневрируя под парусами, при стремительном отливе и встречном муссонном ветре, который посвежел, когда мы оставили за кормой косу. Не хочется мне делать первые развороты в этом узком и извилистом проходе. Я достаточно занят тем, что наблюдаю за эхолотом и давлю, как вол, на этот гнусный румпель. Но под килем две сажени воды и вообще все в порядке. Тотчас же открылся сдвоенный бакен. Мы ложимся на курс юг-юго-запад, чтобы пройти вблизи скал Пулау-Капас. Волна довольно крутая, и ветер почти противный, но я поднимаю все паруса, чтобы облегчить работу мотора и избежать слишком сильного качения. Этот маневр занимает полчаса. Далеко не олимпийское время, но, несмотря на пробные плавания у берега Себеранг-Такира, я не могу похвастаться, что сохраняю полное спокойствие в этом клубке проходов. Надеюсь, что через несколько дней я смогу маневрировать быстрее. Прижимаясь как можно ближе к берегу правым бортом, с мотором на малых оборотах, чтобы немного помочь парусам, удается вести судно на приличной скорости, около четырех узлов, немногим больше, чем при старте. Прилив работает на нас. Во второй половине дня течение меняется, и, к моему огорчению, мы идем медленнее. А я рассчитывал провести ночь на острове Тенгол, куда мне хотелось попасть до наступления темноты. Но мы отправились в путь не слишком рано, и нам предстоит покрыть еще 40 миль.

Как всегда в тропиках, ночь наступает внезапно, а мы находимся еще в 12 милях от острова. На его восточной оконечности есть маяк, но с того места, где мы находимся, огней не видно. Луна взойдет высоко только в полночь, а небо более чем наполовину покрыто тучами. Мы плывем в непроглядной тьме, держа курс по компасу на мыс, и напрягаем зрение до рези в глазах, пытаясь обнаружить остров. Наконец прямо впереди, примерно в 200 метрах, показался его еще более черный силуэт: это Пулау-Ньиэрех — булыжник, брошенный в море на милю к северу от Тенгола. И почти тотчас же с левого борта появился маяк, подмигивающий нам с невидимого мыса. Лоции не слишком многословны при описании этих мест. Тем не менее они сообщили нам, что берег повсюду крут, за исключением маленькой бухточки, загроможденной скалами в своей южной части. Это местечко рекомендовалось в качестве якорной стоянки для небольших местных судов, владельцы которых хорошо знают район. Не совсем то, что нам хотелось бы в этой бочке смолы и в такое время года на наветренном берегу! Тем не менее пытаюсь подойти как можно ближе к береговым уступам, чтобы укрыться от муссона. Спускаем паруса и медленно продвигаемся на моторе. Призываем на помощь эхолот, и тут обнаруживается еще одна идиосинкразия этого капризного прибора. Нам уже известно, что вместо того, чтобы показывать глубины до 60 саженей, эхолот бастует, как только они превышают 5 метров, что значительно снижает его полезность. Теперь мы узнаем, что он не желает работать в ночное время: хотя мотор и вращается, светящееся пятно на экране электронно-лучевой трубки не появляется, если только не осветить его факелом. Не будучи специалистом по электронике, я не берусь объяснить поведение прибора. Подозреваю, что злая сила, таящаяся в вещах, еще разочек хочет нам напакостить. С подветренной стороны острова море гладкое, как стеклянная пластинка. Видимость достаточная, чтобы различить очертания бухточки между двумя пиками, отвесно падающими в неподвижные воды. Жозе стоит у руля, обороты мотора замедлены до минимума. Включаю большую лампу, бросающую мощный сноп света, и готовлюсь отдать якорь, нагнувшись над форштевнем.

Теперь нас отделяют от береговых уступов какие-нибудь 50 метров, но эхолот но-прежнему бастует. Крутой берег? Не слишком ли мягкое определение! Жозе ставит румпель на мертвую точку, и мы скользим по воде, подходя все ближе и ближе к уступам. Сцена фантастическая! Царит полное спокойствие, но оно внушает ужас. Береговой уступ теряется из вида, устремляясь отвесной стеной на головокружительную высоту. Склон так крут, что, если сверху сорвется галька, она непременно упадет мне прямо на голову. А черная водная гладь, не покоробленная ни одной морщинкой, кажется отлитой из того же металла, что и береговые уступы, металла, выкованного в кузницах ночи. Еще секунда, и мы коснемся нашим гафелем каменной стены. Я кричу Жозе: «Задний ход! Право руля!» Мой голос срывается, и одновременно с харканьем мотора раздается невообразимая какофония: тысячи морских птиц, гнездящихся в прибрежных скалах, разражаются неистовыми криками. Я обшариваю стену световым пучком лампы: вся она изрешечена отверстиями, как соты, и из каждой ячейки высовывается голова: чайки шумно выражают свое негодование. «Синга Бетина» описывает полукруг задним ходом, словно позорно убегая от этих сорвавшихся с цепи гарпий. Теперь у нас достаточно места, чтобы дать передний ход и переложить румпель. Мы выходим из этого «бутылочного горлышка», долго преследуемые проклятиями негостеприимных пернатых.

Скользим вдоль берега при свете маяка в поисках вогнутости в береговой линии, где можно было бы провести ночь. Луна играет с нами вперегонки, хорошо видимая в разрывах низких слоистых облаков. Теперь она дает достаточно света, чтобы мы могли получше рассмотреть пейзаж. Трудно представить себе что-нибудь более обескураживающее. Мне очень хотелось провести на этом островке хотя бы несколько часов, но, кажется, я должен отказаться от этой мысли и искать другое убежище. На севере нет якорных стоянок, а противоположный берег, исхлестанный муссоном, слишком опасен. Мы покидаем остров и продолжаем путь параллельно малайзийскому берегу. В 4 часа утра мотор заглох: первый бак с горючим пуст. Мы оба порядочно измотались. В первые сутки плавания мы простояли за рулем или занимались маневрами 19 часов. Нам не угрожает никакая непосредственная опасность. Ветер улегся, волнения нет. Море вызвездило фонарики рыбацких лодок, а далеко на западе маяк Куала-Дункуна дружески подмигивает нам.

Лечь спать — дело нетрудное, но на борту нашего судна ничего просто не делается. Корпус представляет собой пустую тару, там торчит лишь одна жесткая скамья, которая служит камбузом: на ней установлены керосиновая плитка и сточная раковина. Другая скамья находится в том месте, где будет кают-компания. Пока же мы живем в полуцилиндрической хижине, покрытой бамбуковой дранкой и воздвигнутой на корме прямо над рулем. На всех малайских или китайских судах убежище такого рода служит рубкой для рулевого и одновременно кубриком для экипажа. По правде говоря, там чувствуешь себя великолепно, так как это самое прохладное местечко, о котором только можно мечтать: воздух продувает его беспрепятственно. Но настил (вот в чем вся загвоздка!) покатый, да еще какой покатый! Уклон по меньшей мере 30 градусов! Как только попытаешься вытянуться, начинаешь скользить со все возрастающей скоростью, пока не свернешься в комочек под столом для карт (у левого борта) или под полкой с книгами (у правого). Спать в таких условиях смогли бы разве что беспозвоночные, отличающиеся особой гибкостью. Тем не менее нам удается задремать на пару часиков, однако в 7 утра мы уже на ногах!

Вежливо просим мотор заработать, но он артачится. Сел аккумулятор, и по-прежнему ни малейшего ветерка, чтобы потянуть нас! Лишь к полудню поднимается легчайший бриз, и мы лениво движемся вперед против приливного течения. Продолжая плавание в том же темпе, мы доберемся до Сингапура через три месяца. Я решительно отказываюсь от мысли вернуться в Куала-Тренгану, хотя это проще всего. Но Куала-Дунгун — большая деревня, находится от нас на расстоянии немногим более 10 миль. При некотором везении мы могли бы добраться до нее, прижимаясь к берегу, но таких шансов у нас как раз нет! Течение здесь действительно сильное, и пытаться подняться по ветру против него — чистейшая химера. Мы встали на якорь в сотне метров от довольно обрывистого берега Танджунг-Джара, на расстоянии приблизительно двух миль от эстуария реки Дунгун. В лоциях об этом устье сообщается что-то, внушающее опасения, и даже при благоприятном ветре я бы не рискнул войти в него черной ночью. У меня уже складывается трезвое суждение о том, что сулит нам юго-западный муссон: штиль до полудня, затем поднимается ветер, набирает полную силу во второй половине дня и почти стихает с заходом солнца. Противное течение скоростью два узла проходит параллельно берегу. Если мотор сдаст окончательно, плавание в Сингапур будет крайне неприятным.

С утра мы спускаем сампан на воду, и я гребу к пляжу. Это прекрасное время: волны еще ласковые. Свирепыми они станут позже. Я бегу по песчаным дюнам красивой тропинкой, проложенной в джунглях. Пейзаж напоминает декорации к оперетке из индийской жизни. Через полтора часа я добрался до левого берега реки. Куала-Дунгун находится на противоположном берегу. Встречаю рыбаков, и один из них соглашается отбуксировать «Синга Бетину» своим сампаном.

Но пока мы снялись с якоря, обогнули мыс и шли вдоль пляжа, маневрируя в узких проливах эстуария, прошло полдня. Ветер дует все сильнее, поднимая короткие крутые волны. Суденышку не хватает мускульной силы все это преодолеть. Нам потребовалось не менее семи часов, чтобы пройти три мили. На место мы прибываем лишь после того, как подняли кливер и фок в помощь незадачливому «буксиру». Когда прошли последнюю песчаную банку (имея 30 сантиметров воды под килем), спустилась ночь. Укрывшись в реке, мы вздыхаем с облегчением. В темноте, как только якорь захватил дно, я перенес на берег аккумулятор и, реквизировав велосипед, отвез его в ближайший гараж. Когда я вернулся, на берегу не осталось ни одной лодки, чтобы доставить меня на «Синга Бетину». Пришлось лезть в воду и в темноте пробираться от судна к судну, цепляясь за якорные тросы, чтобы передохнуть. Но вот и характерный силуэт нашего бедора, а на воде слабый отблеск огарка, при свете которого Жозе готовит ужин.

Куала-Дунгун — типичный малайский городок: базар у самого берега, горы великолепной рыбы, только что выгруженной из сампанов, более или менее экзотических овощей, бананов, пахучих (менее снисходительные люди назвали бы их «вонючими») дурианов — огромных плодов, покрытых шипами. Они издают не менее сильный запах, чем 30 тысяч камамберов в состоянии прогрессирующего разложения. Дуриан — любимое лакомство местных жителей, но, насколько мне известно, ни один европеец не поднесет его близко ко рту. Торговцы предлагают разложенные на зеленых листьях малоаппетитные пирожки. А вокруг бьет ключом восточная жизнь. Мириады мальчишек орут во все горло, не то играя, не то споря. Что касается взрослых, то они пытаются перекричать ребятишек, причем как будто особенно любят разговаривать с собеседниками, от которых их отделяют не менее 50 метров. Стаи огромных желтых собак присоединяют свои голоса к общему концерту, и все это перекрывается ревом радиоприемников, которые изрыгают всевозможные программы (китайская опера соревнуется с малайской; диктор, которого никто не слушает, оповещает о курсе акций на сингапурской бирже). Развитие техники не приостанавливается! В Сингапуре нам часто доводилось видеть, как по узким протокам, меандрирующим среди джунглей между Сибу и Микой, с головы до ног покрытые татуировкой даяки, подплывая к резиденции вождя враждебного племени, размахивают над головой транзисторами, как того требуют современные традиции.

Путь «Синга Бетины» вдоль побережья полуострова Малакка и по Малаккскому проливу.

За рынком несколько классических китайских лавочек, в которых есть все, что угодно: мешки с рисом; якоря со штоками; пластмассовые миски и жаровни из обожженной глины; зонты из промасленной бумаги, висящие под потолком наподобие летучих мышей с оперением попугаев; груды очаровательной, изящно орнаментированной рыбами и лотосами, нанесенными бледно-голубой краской на светло-серый фон посуды, напоминающей творения художников Южного Китая XII и XIII веков; полки со всевозможными чайниками — от малюсеньких, предназначенных для закоренелых холостяков, до 10-литровых, рассчитанных на многочисленное семейство; кирки; вяленая рыба; любые консервы с этикеткой «Made in People’s Republik of China»; сигнальные фонари; игрушечные доспехи космонавтов для малышей... Во всяком случае, этот город, хотя и менее значительный, чем Куала-Тренгану, видимо, располагает бо́льшими ресурсами, и мы пополняем здесь наши припасы. Вознаграждаем себя за тяжелую жизнь на борту и отправляемся завтракать в ресторан. В вашем воображении возник, конечно, ресторан, напоминающий «Максима» или «Серебряную башню»? Но в этой части света, за исключением Манилы, Гонконга и Сингапура, ничего подобного нет. Обычный стандартный ресторан представляет собой широко открытый на улицу зал с десятком столиков, таких же грязных, как неизбежные кривоногие плевательницы, которые расставлены по их бокам. У этих сосудов из латуни или эмалированного чугуна есть отдаленное сходство с ночной посудой. У выходов из ресторана — три-четыре плиты, а иногда и больше: в заведениях на бойком месте. Возле каждой плиты свой шеф-повар с несколькими поварятами. У каждого повара своя специальность, и он готовит одно-два блюда, всегда те же. Одному поручается приготовление вареников, начиненных маленькими кусочками мяса и овощами; другому — супа; третьему — курицы или рыбы в соусе кэрри, и возле каждого непременно дымятся огромные чаны с рисом. Ничего особенно изысканного во всем этом нет, но если вы влюблены, как мы, в Дальний Восток, то забываете о мухах, грязи, плевательницах, а заодно и об окружающих вас посетителях, которые громогласно отхаркиваются. Тщательно протираем палочки и фарфоровые ложечки бумажной салфеткой и наслаждаемся этой пикантной кухней, глотая чашку за чашкой душистый зеленый чай. Нам не придется внимать местной музыке. Услышав, что мы говорим по-французски, хозяйка ресторана извлекла неизвестно откуда набор старых пластинок на 78 оборотов, и наш обед будет сопровождаться «последними» достижениями Домие и Иветы Гильбер. Заходы в экзотические порты преподносят вам подобные сюрпризы...

Итак, мы продолжаем путь вдоль берега, перескакивая из одного эстуария в другой и не пропуская ни одной реки. Что действительно делает приятным наше плавание, так это исключительная любезность, безукоризненная учтивость местных властей, таможенников, морской полиции и местных жителей, встречающих нас дружелюбно и гостеприимно. Побывав в странах, где посетителя принимают с гримасой на лице, если не с автоматом в руках, мы воспринимаем малайзийскую атмосферу как особенно благожелательную. Здесь тебе не грозят ни спесивость чиновников, ни другие неприятности.

После Куантана, который остается почти вне видимости с левого борта, пейзаж заметно меняется: высокие горы на заднем плане, крутые береговые уступы, весь этот малайзийский вариант Эстереля[7] постепенно растворяется, уступая место длинным, сверкающим серебром пляжам, окаймленным мангровой растительностью. За каймой пляжей простирается плоская равнина, гребни отдаленных холмов вырисовываются голубой дымкой на муаровом небе. Дует довольно свежий муссон. «Синга Бетина» клюет носом волны, которые стремительно бегут ей навстречу и курчавятся белой пеной. Порой форштевень зарывается в волне, срывая охапки рассыпающихся радугой брызг. Идем на моторе, чтобы держать курс на юг, надеясь до наступления ночи добраться до входа в Паханг. Мы покинули воды княжества Тренгану, и нашей ближайшей целью стал Пекан, столица княжества Паханг. Этот город стоит на реке в 15 милях от моря. Становится темно, когда мы входим в реку Паханг.

Два входа ведут в эстуарий, но, согласно лоциям, один хуже другого. Пока я раздумываю над тем, в каком из двух попытать счастья, появляется маленький буксир, тянущий за собой вереницу пустых шаланд к северному проходу. Два больших рудовоза стоят на якоре в нескольких милях от берега, не рискуя подойти ближе. К ним один за другим подходят лихтеры с оловянной рудой, добытой в местных рудниках. Если бы нам удалось присоединиться к процессии, возглавляемой буксиром, то мы в тот вечер не знали бы навигационных проблем. Но ночная темь сгущается до черноты, когда мы достигаем песчаных банок, преграждающих проход. Буксир несет большой белый фонарь, не слишком яркий, и мы стараемся не потерять его из виду, как вдруг он внезапно исчезает. Буксир миновал мыс и, прижимаясь левым бортом к берегу, чтобы остаться в искусственном фарватере, скрывается за дюнами. Лот нехотя соглашается дать несколько показаний, но они обескураживают нас. Еще минуту я придерживаюсь того же курса в надежде увидеть бакен или огонь на земле, хоть какой-нибудь ориентир, и почти тотчас мы садимся на мель, и крепко! Большие валы разбиваются на мелководье, и мы попадаем в неприятное положение. Мотор, запущенный на обратный ход, работает на полных оборотах, и мы снимаемся с мели. Но мы порядочно струхнули и уже не пытаемся форсировать проход до утренней зари.

Уходим на несколько миль в открытое море. «Синга Бетина» хорошо держит курс параллельно берегу, но я не доверяю этим коварным течениям, и, чтобы следить за обстановкой, мы вытаскиваем наши матрацы на палубу. Тем временем небо покрывается низкими тучами, тогда как море остается таким же бурным. Вытянувшись у фальшборта, мы созерцаем бесконечный бег фосфоресцирующих гребней: черный коварный завиток, сопровождаемый злобными взрывами пены, на взлете хлещет корпус судна. Усталость порождает в нас тяжелые предчувствия: кажется, что эта беснующаяся жидкая масса преисполнена тупой, враждебной нам силы. На следующий день Жозе записывает: «Меня охватывает страх, что Анри, поддавшись дреме, соскользнет в одну из тех крошечных бездн, которые приоткрываются после каждой волны. Разумеется, судно скачет, как взбесившаяся кошка, а чрезмерная седловатость палубы ускоряет боковое скольжение наших матрацев. «Сильный человек», исполнив свой долг, спит. Да! Анри спит, и я, побежденная усталостью, тоже порой на секунду проваливаюеь в небытие, чтобы тотчас в ужасе подскочить, протянуть руку и, дотронувшись до него, успокоиться».

С первыми проблесками зари мы вновь суем свой нос в речную «дверь», как докучливый проситель, которого не остановит грубый прием. Прилив стал выше, и игривый лот сообщает о четырехфутовых глубинах там, где мы вчера сели на мель. Спокойно проходим бар. Какой-то маленький бедор летит нам навстречу, выйдя из эстуария при попутном ветре и течении на скорости галопирующей лошади. Его команда окликает нас и советует прижиматься к берегу, где глубины больше. Справа от нас, на дюнах, раскинулся большой рыбацкий поселок: хижины, покрытые пальмовыми листьями, белое здание таможни, над которой развевается флаг Малайзии, и три-четыре больших кеча, севиих на мель. Их палубы загружены стволами тикового дерева. Парусники ждут большой воды прилива, который поднимет их, чтобы продолжить путь.

Река очень широка. Она упорно катит массу своих охряных вод, порой возмущаемых сильными водоворотами. Берега окаймлены манграми, над которыми господствуют другие деревья. Некоторые из них вздымают свои гладкие розовые и серые стволы более чем на 30 метров. Огромные птицы тяжело взлетают и исчезают в кронах, где происходит незримый шабаш: свист, визг, воркование — целый лесной оркестр, заглушаемый пронзительными криками обезьян. Четверорукие появляются перед нами неожиданно, перескакивая с ветки на ветку. Гиббоны приветствуют зарю своим унылым гимном. Местами джунгли отступают, и прогалины кажутся колодцами. Вот появляются ненадежная пристань, несколько причаленных к ней пирог, две-три соломенные хижины на сваях, начало тропинки, уводящей в заросли. Голые коричневые ребятишки и маленькие черные свиньи приветствуют нас одинаково нестройными криками. Кое-где видны признаки цивилизации: крошечная плантация кокосовых пальм несколько потеснила джунгли, над кампонгом возвышается мечеть — смешная и в то же время трогательная имитация творений арабских зодчих с куполом из жести, без которого она могла бы обойтись.

Но мечеть приобретает свой местный колорит благодаря деревянному тамбуру, длиной несколько метров, присоединенному к паперти. Наш путь несколько раз пересекали вереницы шаланд, это очень помогло нам найти фарватер. Песчаные отмели, обнажившись, загромождают середину реки. Фарватер извивается среди крошечных островков, рощиц каких-то черных деревьев, прозябающих в затхлой тине между гниющими стволами. Гигантские орхидеи кажутся бледными и бесцветными по сравнению со сверкающими крыльями порхающих над ними бабочек. Путь как бы обставлен вехами, впрочем для тех, кто знает эти места. Здесь, разумеется, нет такой изощренной обстановки фарватера, как на побережье. Шест, воткнутый в воду, линялая тряпка, висящая на ветке, — вот сигналы, которые мы должны принять к сведению и руководству. Но они скорее озадачивают нас. За неимением лучшего решаюсь последовать за каким-то маленьким баркасом, направляющимся к Пекану. Роковая тактическая ошибка: рулевому баркаса не знакомы наши проблемы осадки, он срезает путь над необозначенными мелями, а «Синга Бетина» начинает медленно терять ход и без толчков, так, что мы почти не успеваем отдать себе отчет в случившемся, оказывается на илистой мели, мягкой как перина. Я тотчас пробую отступить, но ни черта не получается! Мы засели, и засели крепко!

Начался отлив, и нам ничего другого не остается, как ждать нового прилива, чтобы завтра утром с божьей помощью оказаться на плаву. Никакая опасность нам не угрожает. Но вдруг на борту возникает мятеж. Жозе убеждена, что я умышленно сел на мель, и ядовито спрашивает, не лучше ли купить пару велосипедов и вернуться на них домой. Разозлившись, я предлагаю ей взять на себя прерогативы капитана. Честно говоря, я не имею ничего против этого вынужденного отдыха. Мы плаваем вокруг судна; я подкрашиваю корпус, пострадавший от ласк слишком близко подплывавших сампанов, которые принадлежали нашим восторженным поклонникам. Жозе в это время готовит еду и не беснуется из-за того, что плита валится на бок. Мы находимся совсем близко от покрытого джунглями острова. Но на подступах к нему такой вязкий ил, что боязно даже встать на дно ногами. Весь день мы не видим ни одной живой души. Река течет сплошной глыбой, золотистая, безмолвная, поразительно умиротворенная.

Наступает ночь. За черной дугой джунглей Пекан окрашивает бархатистое небо розоватыми отблесками. Я поднимаю штормовой фонарь на длинный штаг кливера, чтобы обозначить свою якорную стоянку, как вдруг Жозе подзывает меня: «Пойди сюда, посмотри, что это такое?» Вдоль борта, в воде, такой черной, что она кажется твердой, тысячи светящихся шариков дрейфуют к морю. Размером с мячик для настольного тенниса, они излучают электрические голубые вспышки. «Синга Бетина» как бы рассекает Млечный Путь, усеянный астероидами, выточенными из сапфиров. Долго стоим, склонившись над бортом, и любуемся этим зрелищем, одним из самых фантастических, какие мне когда-либо доводилось созерцать! Когда спустя три часа мы отправляемся спать, мириады этих лазурных фонариков все еще бегут к низовью, как немая толпа упавших с неба призрачных звезд, поспешающих на роковое свидание.

В четыре часа утра, как только приближающийся рассвет начинает белить небо над густыми кронами леса, мы уже на плаву и начинаем свой путь. Чтобы добраться до Пекана, мачты буквально приходится протаскивать между ветвями, так узок канал, который позволяет пройти туда при пятифутовой осадке нашего судна, и к тому же он прижат к крутому берегу. Между тем справа раскинулась широкая река, искушая нас отойти от берега. Но это искушение лукавого беса, которому мы уже научились не доверять. Достигли свайной пристани как раз вовремя: спустя полчаса «Синга Бетина» легла на дно. Чтобы поддержать престиж и обеспечить остойчивость судна я переношу на пристань один бакштаг, к великому удивлению экипажа бедора, нагруженного мешками с солью и постыдно увязшего в иле. Они никогда не слышали о таком классическом маневре.

В 60 милях от устья Паханга лежит большой остров Тиоман, где я твердо решил ненадолго остановиться на манер Летучего Голландца, даже если это отнимет остаток моих сил. Мыс сегодня как будто несколько восточнее от нас, чем обычно, ветер сегодня не совсем встречный, и с полными парусами мы идем хорошим ходом. В самом деле, после отплытия из Кузла-Тренгану это первый день, когда мы идем на всех парусах; до этого нам приходилось прибегать к мотору чаще, чем хотелось. Наконец мы отдаем честь парусам, делая по шести узлов при свежем бризе и усиливающемся волнении. Ночью нас уже отделяет от цели менее 10 миль и меня охватывает беспокойство при виде маяка, о котором нет упоминаний ни на карте, ни в лоциях. Тот факт, что эти почтенные документы несколько устарели, меня в данном случае не беспокоит. Но зачем здесь вообще понадобился маяк? Однако по мере приближения обнаруживается, что он торчит на скалистом островке, который иначе трудно было бы заметить. Маяк поставлен уже после издания моей доброй карты, ведь она печаталась в 1947 году и уточнялась в последний раз еще при Эдуарде VI.

Во второй половине дня мы прошли, не заметив их, над обломками «Рипалса» и «Риноуна» — двух крейсеров, потопленных в этом месте во время войны японскими самолетами-торпедоносцами. Глубина здесь не так уж велика, и недавно водолазы британского военно-морского флота, спустившись на дно, распознавали корпуса, пролежавшие на боку более 20 лет.

После того как минуешь маяк, в пределах видимости нет никаких предметов, но над морем уже разносится пьянящее благоухание жасмина, полумерии, диких лилий. Значит, земля близко! Мы идем по ветру, посылаемому нам высокими горами острова, защищенные от дыхания муссона, на гладком, как металл, темном море, и я рассказываю Жозе баснословную историю Марии I, короля народа мои. Его могила — главная и единственная достопримечательность острова Тиоман.

К концу XIX века некий француз, искатель приключений, высадился в Индокитае. Он объездил полуфеодальные княжества, над которыми французские власти осуществляли теоретический контроль. Это была эпоха «белых раджей Борнео», бредовых королевств Южной Америки и нелепых империй, насаждавшихся в Мавритании. Любой проходимец, если он был в состоянии купить несколько ящиков ружей, заказать художнику знамя и говорить о себе от первого лица множественного числа, мог претендовать на корону в пределах одного из белых пятен, тогда еще так живописно украшавших карты. И новый государь появлялся на международной сцене, если это не вызывало слишком сильного возмущения в министерствах иностранных дел старушки Европы. Так случилось и в этот раз, поскольку мои были малоизвестным племенем аннамских плоскогорий. Мария I был авантюристом, располагавшим средствами, чтобы претворить свои честолюбивые мечты в действительность. Он набрал солдат для личной гвардии, вооружил их и царствовал, не встречая сопротивления в этой дикой местности, простирающейся от Бан-Ме-Туон до Плейку. Новоиспеченный монарх был достаточно тонким политиком, чтобы заручиться поддержкой церкви, и под его строгим надзором обращение в христианство шло полным ходом. Но сайгонские власти забеспокоились. Они не желали мириться с таким шутовством в самом сердце молодой колонии. К тому же вооруженная интервенция была невозможной, даже если пренебречь тем, что этот нелепый государь прибрал к своим рукам миссионеров. А церковь — это такая сила, которую нельзя было игнорировать даже при либеральном президенте в 15 тысячах километров от колонии! Итак, предстояла война на истощение при помощи бойкота, война без единого выстрела до той поры, пока не иссякнут средства в сокровищнице Марии I. Нет денег — нет швейцарской гвардии и солдат мои. Лишенные жалованья, храбрые воины мои сбросят в кустах свою блестящую форму и возвратятся в родные хижины. Французская армия наступала, не нанося ударов, и Марии I, покинутому своими подданными, ничего другого не оставалось, как спасаться бегством. Он — государь в изгнании и ищет, где бы преклонить голову. Позднее его обнаруживают при дворе князя Паханга, который вначале оказал ему радушный прием, как попавшему в беду брату. Но спустя некоторое время князь, видимо, изменил свое отношение к беглецу. Опасался ли он, что в лишившейся короны голове таится слишком страстная жажда власти и зреют планы узурпировать власть своего хозяина? Можно представить себе интриги, клевету и зависть, процветавшие при этих маленьких дворах восточных деспотов, где примитивный макиавеллизм был движущей пружиной всей политики. Несчастный Мария снова стал изгнанником: его бывший друг милостиво разрешил ему управлять своими страстями, а заодно несколькими гектарами джунглей и несколькими десятками рыбаков, то есть всей территорией и населением острова Тиоман.

Там он прожил-долгие годы с подругой американкой, которая в молодости была, видимо, похищена этой незаурядной личностью. Мария I скончался уже в эпоху чарльетона и покоится в своей одинокой гробнице, среди одуряющего аромата джунглей, вдали от родины. Но молодая американка, став теперь дамой весьма почтенного возраста, по-прежнему опекает смехотворное королевство своего супруга, превратившись в почти забытый пережиток тех дней, когда людей обуревали честолюбивые мечты и они сбывались.

На Тиомане мы проводим двое суток в радостной безмятежности, став на якорь в 100 метрах от берега. Прелестная бухточка укрылась за горами. Их вершины вздымаются на высоту более 1000 метров, а по изборожденным склонам взбегают вверх джунгли. Более великолепной декорации мы нигде не видывали. Что за удовольствие плавать в этих прозрачных как хрусталь водах и любоваться играющими вокруг нас дельфинами. Лесные тропинки окантованы чудесными цветами. С сожалением мы снимаемся с якоря, размышляя о том, что многие свергнутые монархи испытали более горькое изгнание и спят последним сном в более суровых условиях.

От острова Тиоман берем курс на Мерсинг, наш любимый малайзийский порт. Далее держимся как можно ближе к берегу. Но благородные ландшафты диких гор, которые простирались от Куала-Тренгану до Куантана, сменяются однообразными низменностями, окаймленными нездоровыми и заболоченными мангровыми лесами. После полудня бросаем якорь в южной части обширной бухты Джасон, около устья реки Седили-Кечил. Мы не сделаем попытки подняться вверх по этой реке. Она уж слишком «кечил», то есть маленькая, и мы не найдем здесь пятифутовых глубин, необходимых для «Синга Бетины». Обнаруживаем крошечный кампонг под купой деревьев в миле от нас, но не высаживаемся на берег.

Бухта Джасон отличается тем, что метеорологи называют «микроклиматом». А это означает, что там стоит своя специфическая погода, вне зависимости от климатических условий, господствующих в районе. Микроклимат Джасона можно охарактеризовать одним словом: ужасный. На протяжении двух лет дважды в неделю я пролетал над этим местом. В общей сложности я побывал там более 200 раз и непременно встречался со свирепыми грозами. Самолет бросало из стороны в сторону, он метался, как взбесившийся мустанг, град бил в парприз, молнии скрещивались как шпаги. Казалось, что архангел Гавриил, фехтуя, делает мулине у ворот рая. Как раз на этом месте с коварством, свойственным подобным учреждениям, Управление гражданской авиации Сингапура заканчивает свои сводки о состоянии погоды, поставив точку среди скопления кучевых облаков. Поэтому я с величайшей осторожностью пересекал бухту на парусах, проходя к северу от рифов, которые гидрографы адмиралтейства с тонким юмором называют «Харибдой» (слава богу, Сцилла находится на южной оконечности!). Но, к моему величайшему изумлению, в бухте чудесная погода и она держится на протяжении всей ночи. На следующее утро, готовясь к отплытию, поздравляем друг друга с тем, что все так удачно обошлось. О святая простота!

Стоило мне только запустить мотор, как обнаружилось, что аккумулятор не даст нам ни одного вольта. Причина «забастовки» выяснилась: генератор не заряжает его и после пяти-шести запусков (стартер нашего дизеля поглощает достаточно ампер, чтобы расплавить предохранители атомной станции) аккумулятор истощается. Поскольку мы не в состоянии исправить это повреждение до Сингапура, единственный выход — периодическая зарядка аккумулятора на суше. Итак, крепко стоя на якоре, мы спускаем на воду сампан и на двух талях опускаем в него этот чудовищный аккумулятор, с замиранием сердца думая о том, что за малейшую ошибку в маневрировании мы расплатимся великолепной дырой в борту сампана и 40-килограммовый аккумулятор окажется на глубине 10 метров. Взяв с Жозе слово, что она будет разумной во время моего отсутствия, гребу к берегу. Деревушка с красивым названием Кампонг-Лаут (Морская деревня) состоит из нескольких свайных хижин и полицейского участка. «Нет, — говорят мне, — здесь нельзя зарядить аккумулятор: Попробуйте на противоположном берегу бухты, в Танджунг-Румбау, на реке Седили-Бесар, где имеются консервные фабрики». Полицейские преисполнены доброжелательства, а может быть, просто погибают от скуки. Как бы то ни было, они выводят свой маленький автобус, сажают меня в него вместе с аккумулятором и, огибая берег, везут почти за 30 километров в Танджунг-Румбау. Увы, и там нет возможности зарядить аккумулятор, но управляющий одной из двух маленьких фабрик предлагает мне отвезти его в поселок Кота-Тинги, находящийся по меньшей мере в 60 километрах от моря, и забрать на завтра. Мне не остается ничего другого, как поблагодарить и вернуться в Кампонг-Лаут с моими друзьями полицейскими.

Естественно, все это заняло немало времени. Опасаясь, что Жозе начнет беспокоиться, если я не возвращусь как можно скорее, тяну сампан через илистую отмель, где я его оставил, и замечаю над мангровыми зарослями чернющую тучу, быстро надвигающуюся на север. Как видно, микроклимат бухты Джасон после самовольной отлучки вновь приступил к исполнению своих обязанностей. Голос благоразумия подсказывает мне, что следует немного выждать, но у меня дурная привычка не слушаться его советов, хотя я способен внимать им не хуже других. «Синга Бетина» находится едва в одной миле от меня, и при некотором везении я попаду на борт до того, как начнется заваруха.

Но оптимизм когда-нибудь меня погубит. Едва я покрыл половину пути, как настоящий водопад обрушивается па меня сверху и хлещет не хуже гальки. «Синга Бетина» полностью исчезает из виду, хотя расстояние до нее не превышает 500 метров. Завывая, как тысяча проклятых душ, шквал гнет деревья. Поверхность бухты, за секунду до того гладкая как зеркало, буквально закипает. Дождь и брызги несутся по ветру почти горизонтально и ослепляют меня. Согнувшись вдвое над веслом в этой жестокой толчее, я пытаюсь держать нос сампана прямо.

Ветер повернул на запад; замираю от ужаса при мысли, что течение снесет меня назад и я проскочу за несколько сот миль не только от рифов «Сциллы», но и от островов Анамба, ближайшей из возможных стоянок. Видимость сокращается до менее 20 метров. Огромные капли дождя хлещут меня, как градины. Я чувствую себя почти покойником, но, все-таки надеясь, что направление ветра не изменится мгновенно, продолжаю неистово грести, сохраняя два румба на левый борт, чтобы компенсировать дрейф. Мне потребовалось полчаса, чтобы преодолеть последние 300 метров, и вот наконец за серой стеной дождя я различаю прямо по ветру в 20 метрах белеющий силуэт призрачного корпуса «Синга Бетины». Но я совершенно выбился из сил, почти не способен двинуть веслом и изрядно перепуган. Мобилизую остатки энергии, чтобы покрыть остающиеся 20 метров, и теряю почву под ногами после каждого удара весла. Жозе, еще более промокшая, чем я, наклоняется над кормой, готовясь бросить мне конец. Думается, что у меня уже нет сил схватить его так, чтобы не опрокинуться. Достигнув судна, как мне показалось, через 100 лет, я схватился за задний бакштаг, задал фалинь сампана на кнехт и рухнул на дно трюма.

Через полчаса ливень прекратился. Он был настоящим чемпионом даже для бухты Джасон. Завтракаем при последних каплях дождя, падающего из низких туч. Затем созываем совет, чтобы обсудить, какие меры надлежит принять. Решаем идти через бухту до устья Седили-Бесара и, если это удастся, подняться по реке до Танджунг-Румбау. Там в хорошем укрытии, располагающем лучшими ресурсами, чем Кампонг-Лаут, нам будет спокойней ожидать, пока перезарядят аккумулятор.

Поднимаем паруса и из предосторожности берем один ряд рифов (или, скорее, один бамбук). Впервые, поскольку мы держим курс на север, ощущаем радость плавания при полных парусах. За час мы прошли пять миль до входа в Седили-Бесар. Река как будто достаточно широка, и мы спокойно входим в нее. Довольно занятно пробираться среди отмелей песчаных банок и менее безобидных скал, верхушки которых торчат из воды. Думаю, что фарватер должен находиться у правого берега, то есть того, который оказывается с левого борта, если подниматься вверх по течению. Мы почти касаемся пальм, склонившихся над потоком, и подбираем шкоты, чтобы паруса хорошо наполнялись ветром. Вдруг у нас замирают сердца: совсем рядом на обоих берегах стоят огромные мачты, подвешенные к ним провода пересекают реку в виде дуги, изгиб которой совсем не кажется нам привлекательным! Мы так близко от мачт, что любой маневр исключается: нельзя было бы держаться к ветру, даже при достаточной ширине фарватера, а он отнюдь не широк. Несущее нас течение и ветер на три румба сзади потребовали бы слишком много времени на этот маневр. Остается только как можно ближе прижаться к берегу в том месте, где провода проходят выше, и надеяться, что все обойдется благополучно. Наша жизнь зависит от счастливого случая, но будет ли судьба к нам милостива?!.

Фок-мачта прошла под самым низким проводом, но до него, кажется, оставалось лишь несколько сантиметров. Теперь очередь грот-мачты... Это кажется немыслимым, но и она проходит! Да, проходит! Однако конец реи, возвышающейся над мачтой приблизительно на метр, зацепился. Мы переживаем страшный момент, ожидая, что нас поразит гнев людской, если не господний. Но стальной провод скользит вдоль наклонной реи, удлиняется и, издав чарующий музыкальный звук, перепрыгивает через верхний угол паруса и высвобождается. Нам казалось, что прошла вечность, но пролетело всего несколько секунд, так как мы продолжали идти очень быстро. Подними я большой парус до отказа, вместо того чтобы взять риф (а это было сделано скорее из-за лени, чем по навигационным соображениям), что-нибудь не выдержало бы: либо провод, либо рея. Трудно сказать, что именно, но нам, безусловно, повезло!

Через несколько минут, все еще не избавившись от дрожи, мы швартуемся у мола между двумя консервными фабриками. Протискиваемся среди рыболовецких судов, столь многочисленных, что воды не видно. Мы тотчас стали как бы главным зданием в этом своеобразном плавучем городке. Танджунг-Румбау до странности напоминает типичный поселок на Дальнем Западе США. Одна-единственная улица, довольно широкая и длинная, несколько покрытых пылью деревьев, пыльные смерчи на углах у китайских лавок, которые умудряются прижиться даже здесь. Фронтоны из плохо обтесанных досок делают их похожими на лавчонки из фильма Джона Форда[8]. Не хватает только шерифа, чтобы почувствовать себя в сердце штата Айдахо.

Через два дня мы забираем наш заслуженный аккумулятор и начинаем спускаться по реке. Я дождался отлива, и сампан проходит под проводами, не задевая их. Мы почувствовали легкое разочарование, когда узнали, что имели дело не с линией высокого напряжения, а всего-навсего с обычной провинциальной линией телефонной связи, то есть не подвергались никакой опасности. Но пережитого нами страха это не перечеркивало! Мне очень досадно, что мы не можем подняться выше по реке Седили-Бесар.

Когда-то я читал, что на этих крутых берегах медленно погружались в небытие города-призраки, затерявшиеся в джунглях. Они возникли во время «каучуковой лихорадки» и обезлюдели в период японской оккупации. Мне рассказывали о старицах этой реки, кишмя кишевших крокодилами, и другие истории, будившие мечты заняться исследованием этих мрачных водотоков. Их излучины ведут далеко в горы, где залегает оловянная руда. Но мы уже так сильно опаздываем, нарушая свое расписание, что дальнейшая задержка недопустима.

Думается, мне было 15 лет, когда я с восторгом открыл для себя Джозефа Конрада. Многие годы я уносился в мечтах в этот мир, который созерцаю теперь «не смутно, как в зеркале, а лицом к лицу».

Вот они, те декорации, в которых разыгрывались трагедни Джозефа Конрада. Именно такими я представлял себе эти места: скрытые подступы к реке, на которой Том Лингард создал свою жалкую империю, где Альмайер воплотил в жизнь скромные и в то же время величавые проекты, куда удалился лорд Джим навстречу роковому одиночеству. Наконец я попал в эти места! Вот река, если не та же самая, то, во всяком случае, ее сестра-близнец, ибо все эти реки похожи друг на друга. Они вытекают из вечности и впадают в нее, неся в своих водах деревья, вырванные с корнем и расцвеченные орхидеями, как поднявшие флаги корабли. Вот это кампонги, где на пляжах купаются женщины в саронгах и, выйдя на берег, отжимают свои черные волосы изящным движением, напоминающим о таитянских полотнах Гогена. Торговые шхуны пришвартовались к казуаринам, их матросы, похожие на пиратов, стоят на палубах под полосатыми тентами, и это не выдумка романиста, а реальный мир, который сохранился до наших дней!

Мне становится грустно. Сколько времени еще пройдет, пока распустятся нити, из которых создана ткань декораций, украсивших мои страстные, исступленные грезы. Сегодня еще они в моей полной власти. Я наслаждаюсь ими, впитываю их в себя всеми фибрами души, но чувствую, как они ускользают от меня, как сужается этот мир мечты. С какой неистовой силой хотел бы я зажать этот мир отроческих грез в своем кулаке. Сегодня я еще живу в своей былой мечте: плыву по такой реке, какую я себе представлял когда-то: вода цвета светлой охры, черные джунгли на берегах, на небе рваные облака. Особый мир — живой, молчаливый, недоступный...

Ночь упала на землю, когда мы достигли острова Лима к юго-востоку от Джохор-Бару. Южно-Китайское море осталось позади, мы поворачиваем, чтобы войти в Сингапурский пролив. Я твердо решил пройти это проклятое место до наступления темноты и успел вовремя! В этих водах целая плантация крошечных скалистых островков, подводных скал, почти не различимых в сумерках, и узкий фарватер. В 20 милях от Сингапура меня поверг в изумление маяк с мощным красным огнем. Я не могу его опознать, и он не фигурирует ни в каких документах. Но мы уже не в водах острова Тиоман. Этот сектор я знаю как свои пять пальцев, ориентируюсь в нем и днем и ночью и твердо уверен, что никакого маяка здесь не может быть. Это так же немыслимо, как муравей ростом 18 метров. Тем не менее это единственный ориентир, который мы увидели по прошествии долгого времени. Только миновав отмели Джохор-Бару, я понял, что мы имеем дело с очень мощной световой рекламой на высотном здании, которая посрамила все не слишком надежные, хотя и добропорядочные навигационные огни.

В полночь мы бросили якорь в старом вонючем бассейне Калланг, рядом с бывшим аэродромом, превращенным в парк. Шум огромного города и вспышки петард, без которых немыслима китайская культура, угасают. Я горячо пожимаю руку своей помощнице капитана, благодаря ее за превосходную, самоотверженную службу, и мы смакуем маленький непредусмотренный распорядком дня пунш, прежде чем отойти ко сну. Первая часть плавания прошла хорошо. Нам потребовалось две недели, чтобы покрыть 385 миль. В другом месте это могло бы считаться средней скоростью, но зато мы испытали неизмеримо больше приключений.

3 Сингапур

Сингапур, пожалуй, единственный подлинно космополитический город в мире, все более склонном к единообразию. Мне кажется, что такой же отпечаток носила Венеция в XVI веке, когда купцы из сотни отдаленных стран слонялись по Пьяцце, под легкой тенью ветвей. Но Венеция никогда не была таким горнилом рас и веровании, такой мозаикой обычаев, одежд и языков. Я был буквально потрясен, когда почти два года назад в ясном свете наступающего дня впервые спустился из аэропорта в город. Как еще свежи мои воспоминания об этом утре! Изящные кокосовые пальмы, раскачивающиеся над кампонгами, домики с крышами из пальмовых ветвей, водопады цветов, обрушивающиеся со всех сторон: темно-пурпурные и цвета слоновой кости бугенвилии, оранжевые пики диких ирисов, теснящихся в канавах, восковые лепестки полумерий с тяжелым ароматом, и над всем этим пиршеством цветов бледно-лимонное небо! Но больше всего меня поразила кипящая толпа, типичная для большого восточного города. Она производит менее грозное впечатление, чем истощенная голодом толпа в Калькутте, и менее тревожное, чем разворошенный муравейник, каким предстает перед вами Гонконг. Сингапур просто-напросто веселый, живой, деятельный, пленительный город. Тщетны будут все попытки модельеров западного мира превзойти в элегантности коллекцию национальных одежд на улицах города-острова. Какое ошеломляющее и обаятельное смешение стилей: вызывающий чеонг-сам китаянок, платье, облегающее фигуру, как кожа из парчи; малайский саронг-кебая — юбка из батика, спадающая до лодыжек, и кружевное болеро, заколотое на тончайших талиях маленькими золотыми булавками; разноцветные сари индийских дам с их плавной походкой цариц — самая благородная одежда из всех, какую изобрели когда-либо женщины... Мы ехали на машине вдоль Николс-Хедуэй. Местный представитель авиакомпании вез нас завтракать в яхт-клуб. Я задыхался от восторга, глядя на море, усеянное островками, на джонки с парусами цвета ржавчины, похожими на крылья летучих мышей. Джонки сновали среди бесчисленных судов, стоявших на якорях перед портом. Они оставались неизменными на протяжении веков и были точно такими же, на каких вез Марко Поло принцессу из дома Великого хана к ее индийскому жениху. Передо мной было то, что я так долго искал и чего мне недоставало в однообразной Европе: необходимая декорация для романтических приключений. На террасе отеля Рафли молодой Конрад слушал истории, рассказываемые капитанами, чьи суда курсировали в проливах. И в его воображении возникали еще неясные образы героев этих историй, позднее ставшие более живыми и правдивыми, чем их прототипы: беспокойный Альмайер, Фрея Семи островов и тот первый офицер «Патны», который покинул свой корабль в беде и продолжал жить в Сингапуре... Это здесь высадился раджа Брук[9], чтобы выкроить себе королевство в Сараваке, кишащем болезнетворными миазмами, среди даяков — охотников за головами... Я старался забыть, что был на 20 лет старше героя Конрада и на полвека опоздал, чтобы стать участником подобной эпопеи. У меня было такое ощущение, будто я вынырнул из вязкого кошмара и возродился для вступления в деятельный мир.

И вот теперь, через два года, я чувствую ту же радость, тот же восторг, ту же решимость отважно преодолевать все трудности, которые могут встретиться на избранном мною пути. А такая решимость теперь просто необходима! Ведь обстоятельства складываются далеко не так, как нам бы хотелось! Уже конец августа, а мы должны были покинуть Сингапур по меньшей мере месяц назад и быть уже на пути к Калимантану. Между тем мы только еще добрались до Сингапура и нам предстояло проделать огромную работу, чтобы привести наше судно в состояние полной готовности к намеченному плаванию. К тому же у нас осталось очень мало денег. Очень серьезным препятствием было и то обстоятельство, что я принадлежу к числу тех жителей нашей планеты, которые чувствуют себя полными болванами, когда им приходится заниматься физическим трудом. Хорошо, если мне удастся наклеить марку на конверт, не порвав на части письма, и вдобавок не поджечь почту. Заметив в моих руках молоток, друзья кричат от ужаса и спасаются бегством, мчась без остановок до Вальпараисо. Но что поделаешь, у меня нет денег, чтобы пригласить плотника, который закончил бы оснащение «Синга Бетины». Тем хуже. Я постараюсь подняться на ту высоту, которой требуют обстоятельства, а Жозе тем временем изготовилась прыгнуть за борт на случай, если я разнесу корпус, вколачивая в него гвоздь. Мой дневник за этот период напоминает картину Иеронима Боса[10], скопированную шизофреником. Не думайте, что сделанные в нем наброски были честолюбивым стремлением затмить всех абстракционистов. Нет, это были чертежи задуманных мною коек, столов и стенных шкафов. К эскизам добавляются сюрреалислические перечни необходимых дел. Возьмем одну страничку наудачу.

«Суббота 20 августа. Корпус: балласт. (Мы избавились от цементных блоков, незаметно отправив их за борт и тем самым увеличив число опасных препятствий на дне водоема Калланг, не отмеченных вехами: бетонные плиты заменены шестью тоннами чугунных чушек, которые соответствующим образом запрятаны под пайолами. )

Палуба: проконопатить.

Рубка: повидать Джека Хюгса, переговорить относительно того, как добыть непромокаемую ткань, и узнать, сколько он хочет за свой четырехпалый якорь. Посетить верфь Мертона и Брауна и заказать там световой люк. (За эту работу я не берусь, даже строя самые дикие плапы.) Побывать у старьевщиков, торгующих железным ломом на Макферсон-Роуд, и выяснить, нет ли у них еще годного для дела брашпиля. Нарезать доски для полок в кают-компании.

Мотор: отвезти генератор к Би Ляну. Ему же заказать тройник для питания мотора из двух баков, чтобы обходиться без демонтажа половины трубопровода каждый раз, когда один бак опорожняется. Поторговаться относительно помпы для откачки воды из трюма. (Он запросил 180 долларов, но отнесемся к этому, как к проявлению китайского юмора.)

Такелаж (но тут я сдаюсь, рыдая)».

В дневнике скупая запись: «Все полетело к чертям. Надо начать сначала». Нет, я не фанфаронил. Мы вышли из Тренгану с вантами, штагами, бакштагами и всем остальным в виде простой железной проволоки. Все блоки были выточены от руки на верфи Ауанга. Это обошлось ему дешевле, чем покупка на заводе. Зато и блоки были такими, что вряд ли их допустили бы на выставку национальных ремесленных изделий в местном музее. Не приходится удивляться тому, что все эти прелестные снасти выходили из строя по очереди на протяжении нашего небольшого плавания, проходившего к тому же при сравнительно тихой погоде. Передний штаг отказал первым. Это случилось на десятый день пребывания в море; немного позже за три минуты лопнули три оттяжки правого борта. Во время стоянки в Пекане я заново оснастил гафель, которому очень хотелось расстаться с судном. Плохо скроенные паруса пришлось перекраивать в Себеранг-Такире, но ткань была такая дрянная, что они деформировались, хотя я обращался, с ними с отеческой заботливостью. Теперь они выглядят, как монгольфьеры, из которых выпущен горячий воздух, и неуклюже болтаются на рангоутном дереве, которое тоже выглядит так, как будто оно нарисовано художником-абстракционистом. Было от чего прийти в отчаяние более искусному моряку, чем я, но отступать не в моей натуре. Изо дня в день я лезу на мачты, ставлю на место хорошие, нержавеющие ванты и настоящие блоки, которые закрепляю добропорядочными манильскими концами, а не клубками железной проволоки.

Каждый день меня можно встретить в Сингапуре, куда я направляюсь на моем верном мотороллере: Что бы делали мы без него при бесчисленных поездках! Мы находились в двух километрах от ближайшей лавки и в пяти-шести от центра города. Я благословляю Лефоля, спроектировавшего и сконструировавшего этот удивительный экипаж, который разбирается (на три части) и собирается за четыре минуты, и к тому же укладывается в багажник автомобиля, крошечную багажную камеру самолета или кубрик маленького парусника, и перевозит вас со скоростью 60 километров в час, освобождая от неудобного городского транспорта и дорогих такси. Думается, мне было бы значительно легче плавать без компаса, чем без мотороллера.

После полудня я пилю, привинчиваю, прибираю... Это я-то! Мамочка! Если бы ты увидела сына за такой работой, то не поверила бы своим глазам!

К счастью, нам оказали неоценимую помощь старые друзья. Один из них — Джек Хюгс, возможно, и не считается самым крупным шипшандером[11] корпорации и не славится тем, что каждый день выпивает пива больше, чем все остальные (я еще не со всеми знаком), но подозреваю, что Джек в этих двух сферах своей деятельности занимает одно из первых мест в мире! Опытный любитель-яхтсмен и великолепный снабженец, он поставляет нам все, в чем мы нуждаемся, по смехотворно низким ценам. Взять хотя бы четырехпалый якорь. Ни с кем другим я бы не заключил столь выгодной сделки. Джек нашел нам синтетическую парусину, не знающую износа, которой мы оклеили верх каюты. Несравненный Ауанг попросту забыл проконопатить что бы то ни было внутри судна выше ватерлинии, и, когда шел дождь, мы чувствовали себя там, как в душевой. Наклейка ткани заняла у нас два дня. Это довольно тонкая работа, так как специальный клей, используемый для такой цели, обладает вялым темпераментом и свертывается в большие комки скорее, чем успеваешь его намазать. Мы столкнулись с проблемой, стоившей стольких седых волос Меркатору, чтобы добиться совпадения кривых поверхностей с плоскостями, без чего все страшно коробилось (я всегда подозревал, что изгибы «Синга Бетины» сделаны по неевклидовой геометрии). И наконец, Джек направил к нам своего плотника, который проконопатил палубу и приложил руку к другим устройствам, не зубоскаля по поводу моих усилий.

Нашим вторым помощником был Питер Хикс — механик, летавший на самолетах «комета» компании «Малайзиэн эйруэй», и одновременно яхтсмен. Мы познакомились с ним в кабачке «Катонг Грейндж», посещаемом экипажами самолетов местных линий. Он находится далеко от тех блистательных заведений, где собирается знать авиакомпаний на свои большие советы. На наш взгляд, Питер обладает тремя бесценными добродетелями: у него достаточно свободного времени, чтобы оказывать нам основательную помощь на борту; он владеет маленьким автомобилем, который весьма полезен, когда мотороллер слишком мал для таких целей, как перевозка 200-литровых бидонов или 100-килограммового брашпиля; и наконец, венец его славы — бунгало, находящийся в пяти минутах от Каланга; туда мы ходим, чтобы принять столь необходимый вечерний душ и выпить даровое виски.

Время бежит, но и работа продвигается. Вот запись в дневнике, свидетельствующая о наших успехах:

«25 сентября. Куплен зарядный агрегат для аккумулятора (правда, генератор теперь работает, но я ему не доверяю!). Закреплены холодильник и два 22-галлонных бака. Закончена сборка рулевого устройства».

Это проклятое устройство причиняло мне немало хлопот. Весь рейс от Тренгану до Сингапура я проклинал тяжелый и тугой руль, который мне с трудом удавалось передвигать, прибегая к тали. Более того, этот чудовищный брус, а он действительно чудовищный — 3 метра длиной и 25 квадратных сантиметров в сечении, — занимает почти все место в нашей хорошей задней каюте. Я смастерил две койки, позволяющие отдыхать в почти горизонтальном положении во время плавания. Первую для Жозе еще в Чукайе, а вторую на Седили-Бесаре, где мне надоело спать на палубе, откуда меня каждую ночь прогоняли ливни. Но эти койки мы могли использовать только на якорных стоянках, а на плаву их приходилось снимать и подвязывать к переборкам, чтобы освобождать место для чертова румпеля. Вот почему я купил у одного из наших любимых торговцев железным ломом рулевой привод от грузового автомобиля. Мы закрепили его болтами поперек площадки, возвышающейся над ахтерштевнем, и теперь он приводит в движение баллер руля посредством зубчатой передачи, довольно изношенной, но эффективной. Штурвал установлен перед каютой, и его движение передается на руль посредством стальных тросов, заключенных в пластмассовую оболочку. Они достались нам в качестве трофеев с потерпевшего аварию незадачливого самолета «пипер-каб», принадлежащего аэроклубу. При соотношении 4:1 малейшего усилия на ручки штурвала достаточно, чтобы привести в движение перо руля. Такая система почти необратима (правда, не совсем, и в этом заключается ее прелесть). Она позволяет отпускать штурвал, не опасаясь катастрофы!

Нам остается отдать последний долг перед отплытием: нанести визит зубному врачу для общей проверки челюстей. В тех местах, куда мы направляемся, не приходится особенно рассчитывать на зубоврачебную помощь. Эта мера предосторожности тем более благоразумна, что дантист нашел необходимым поставить такое количество пломб, что их хватило бы для загрузки балластом яхты типа «дракон».

Истекло шесть недель после нашего прибытия в Сингапур. Мы не дали себе ни одного дня отдыха, начинали работу на рассвете, заканчивали ее с наступлением темноты и становились все более изнуренными, подавленными и нервными. Это ощущение неудовлетворенности испытывают, кажется, все любители-спортсмены дальних плаваний. Нам о нем не раз говорили, а теперь мы его сами переживаем! Но нам посчастливилось встретиться в Сингапуре с героем, которому удалось избежать всей этой угнетающей путаницы. В один субботний вечер (кажется, это произошло 3 сентября) мы обратили внимание на маленький, новый с иголочки парусник, который проходил под мостом Мердека. Его буксировала моторная лодка от одной из китайских верфей на берегу заполненной нечистотами речки Каланг. Европеец с фантастической шапкой волос на голове стоял у руля. Он отдал буксирный конец, а затем и якорь в 50 метрах от нас. Разумеется, новые суда всегда пробуждали в нас живейший интерес, особенно в этой стране, где спортивные плавания определенно не пользуются успехом. Жозе предлагает мне: «Давай пригласим его выпить с нами баночку вечером!» Я бросаюсь в сампан, чтобы передать приглашение, которое он учтиво принимает.

Чуть позднее мы сидим за стаканом пунша в каюте «Синга Бетины» и знакомимся со шкипером «Петреля», девятиметровой яхты, спущенной в тот день на воду. Малькольм Рид — механик парохода, принадлежащего «Блю фаннел лайнз», который курсирует между Австралией и Сингапуром. Два года он откладывал деньги из своей заработной платы, не ходил в отпуск. Так ему удалось построить этот маленький парусный кораблик. Он намеревается совершить одиночное нлавание до. берегов Англии, через Коломбо и Красное море. Это здорово! В последующие дни мы видим Малькольма за погрузкой огромного количества продовольствия. Оно заполнило и каюту, и кокпит, и шкафут. Похоже, что внутри все не умещается. Но это мне понятно, барахло набивается повсюду. Вечером он мечтательно сидит у румпеля, любуясь разноцветной световой рекламой, загорающейся над черными водами. Мы почти не обращаем на него внимания, так как по горло заняты своими хлопотами. Поверьте, мы тоже начинаем кое-что понимать в нелегком деле подготовки яхты к дальнему плаванию. Во второй половине дня сильный шквал обрушивается на бассейн. Проливной дождь, порывы шквального ветра. Зову Жозе: «Посмотри, что выделывает Малькольм! Его якорь как будто ползет, он готовится поднять паруса!» Так оно и есть: грот уже поднят, в свою очередь поднимается и фок. Нагнувшись над форштевнем, Малькольм поднимает якорь широкими перехватами, затем бросается назад, подбирает шкоты, кладет руль по ветру. «Петрель» только этого и ждал, чтобы пуститься вскачь, как чистокровная лошадь, получившая удар хлыстом. Он поворачивается бортом к срезу пристани, а новый галс приводит его совсем близко к «Синга Бетине». Малькольм что-то кричит нам, но его слова заглушает шум ветра и дождя. «Что он крикнул? — спрашивает Жозе, — мне показалось, «гуд бай». Я расхохотался: «Вот этим он действительно удивил бы меня. Должно быть, хочет совершить небольшой круг в бассейне, чтобы посмотреть, как ведет себя судно в плохую погоду. Лично мне в такой шквал это кажется чистым мазохизмом».

Но я был неправ, и больше мы не увидели Малькольма Рида. Через четыре дня после спуска на воду его яхты он отправился в плавание на 10 тысяч миль один, исчезнув из Каланга без барабанного боя и труб, так же скромно как и прибыл сюда. Не знаю, удалось ли ему совершить свое плавание, но в любом случае он заслуживает звания самого оперативного яхтсмена в мире.

Мы тоже готовы к отплытию. Но я решил еще отложить Великий скачок в Неизвестность, с которой, увы, я уж очень хорошо познакомился. Сначала мы отправимся в небольшое пробное плавание в Малакку: проникнем на 150 миль дальше в пролив, где можно рассчитывать на плохую погоду, и подвергнем испытанию наше судно. Мы еще не опробовали рулевое устройство. Паруса и такелаж изготовлены заново, мотор проверен; надо убедиться, что все оснащение будет вести себя достойно, ибо в Индонезии нельзя рассчитывать хотя бы на малейшую помощь в виде запасных частей или каких-либо материалов. Плавания до Малакки достаточно, чтобы проверить, что еще не ладится. Если у нас будут неприятности, то ничто не помешает заходить в маленькие порты малайзийского побережья, где всегда можно укрыться и отремонтироваться. Более того, почему бы на обратном пути не остановиться на несколько дней в Сингапуре, чтобы окончательно доделать то, что мы сочтем необходимым.

Откровенно говоря, мы уже вполне насытились Сингапуром. Я по-прежнему люблю этот город, но работать как рабы и сходить на землю лишь по самым неотложным делам — все это лишает очарования туристические прогулки. К тому же с момента прихода в Сингапур стояла собачья погода. Почти ежедневно на нас обрушивались самые сумасбродные шквалы. Мы наблюдали, как они надвигались с севера в виде черных завес, подметавших старый аэродром. Низкие тучи нависали почти над самой землей, как нахмуренные брови. Обычно все начиналось с полного штиля. Воздух превращался в мягкое, влажное, удушливое покрывало, которое почти заглушало шум движения на мосту Мердека. Потом вдруг начиналась заваруха: порывы шквального ветра силой в шесть-семь баллов и ниагары дождя, которые неслись параллельно земле с такой силой, что могли перевернуть нас вверх ногами. Несколько раз мы дрейфовали к берегу на якорях; на большом — со штоком и на четырехпалом (позднее он будет держать нас при всех обстоятельствах). Но дно бассейна очень рыхлое: тина такая жидкая, что, вонзаясь в нее, якорю не за что зацепиться. Такие шквалы всегда непродолжительны. Обычно они длятся не более часа, после чего ветер спадает, хотя довольно часто дождь не прекращается весь день. После ливня зловоние из всех сточных труб и мерзейших, до берегов переполненных каналов, которые дренируют Катонг и Каланг, усиливается. Вода в них сгущается в зловонный студень. Нет, мы нисколько не огорчены тем, что покидаем эти места.

Совершаем рейс вокруг острова и еще несколько дней стоим на якоре (визиты к зубному врачу продолжаются) в мрачном Сунгаи-Пандане, новой резиденции яхт-клуба. Как она отличается от старого местоположения в конце Трафальгар-стрит, где мы так приятно проводили время по воскресеньям! Там, правда, тоже стояло непрекращающееся зловоние, но было как-то уютнее. Новое здание в Сунгаи-Пандане возвышается на фоне, точно соответствующем декорациям из фильма Антониони «Красная пустыня». Мы состоим членами клуба уже два года, но куда подевались наши старые друзья? Теперь во главе клуба стоит группа офицеров и знати, но, не принадлежа ни к той, ни к другой категории, я чувствую себя там чужаком. Разумеется, их шокировали мои босые ноги и джинсы с дырами на ягодицах. К тому же медные части «Синга Бетины» крайне нуждались в чистке. Но главная причина неприязни к нам было наше сумасбродное намерение выйти в море на утлом суденышке, чуждое их представлениям о приличиях и достоинстве.

Как бы то ни было, мы не являемся желанными гостями, и нам дали это почувствовать не слишком тактично. Да и сами мы не расположены оставаться здесь дольше, чем требуется.

4 Экспедиция в Малакку

Идем почти полными левыми галсами. Пересекаем широкий восточный вход в пролив Куала-Джохор, и перед нами открывается низкий, покрытый густой растительностью остров Кукуп. Вся эта зона мелководна: плоские, заболоченные берега, отмели тянутся на десятки миль в открытое море. Мы находимся внутри изобаты с двухсаженными глубинами, где сильные течения устремляются в узкие, неустойчивые фарватеры. Эхолот бодро мурлычет, и мы плывем на волне прилива по проходу, который отделяет Кукуп от материка. Поселок Кукуп — это длинная линия свайных хижин, возвышающихся над круговоротами. Серебристые нейлоновые сети свешиваются с их веранд в рыбачьи лодки, стоящие на якорях и готовые к ночному лову. Потоки искрящейся водяной пыли блестят, как снег в лучах заходящего солнца. Держимся круче к ветру и, пройдя последние хижины, бросаем якорь в маленькой бухточке, немного защищающей нас от буйного и стремительного течения. Почти тотчас к нам, как обычно, стекаются посетители и задают привычные вопросы: «Сколько вас? Откуда вы? Куда плывете? Сколько заплатили за судно? Радиоприемник? Якорь? Четырехпалый якорь без штока? Морские сапоги?» Еще один практический урок по основам малайского языка. За пять минут на палубу взобрались 30 человек, протиснулись в кормовую каюту, сунули головы в световой люк кают-компании: «Аллах Акбар! Посмотри, сколько здесь книг!» Возбужденная, веселая, говорливая толпа, несколько навязчивая, но такая дружелюбная, что нельзя не проявить учтивости.

Ночью я проснулся, почувствовав смутную тревогу. Все совершенно спокойно, судно неподвижно, а между тем... Соскочил с койки, выскользнул на палубу и застыл в изумлении: «Синга Бетина» дрейфует, пятясь на всей скорости назад на расстоянии менее 20 метров от нависающих над морем веранд. Прилив устремляется к суше черным потоком, мощной рекой со скоростью по меньшей мере шесть узлов, и якорь, который даже не касается дна, висит, как грузило лота. Амплитуда прилива шесть-семь метров. Теперь понятно, почему хижины стоят на таких высоких сваях! На этот раз мотор оказался молодчиной, и мы поднимаемся, ох, как медленно, к нашей якорной стоянке! Подходим так близко к земле, как это позволяет осторожность. Как только наступает утро, нас окружают сампаны и восторженные зрители наблюдают за нами, пока мы ставим паруса. Действительно ли умеют эти два оранга управлять малайским судном? Пытаюсь принять непринужденный вид, ставя бакштаги с наветренной стороны.

Подгоняемые юго-западным бризом, идем в трех-четырех милях от земли. Мели тянутся значительно дальше в открытое море, но мы стараемся придерживаться узкого фарватера. Я не столь опрометчив, чтобы рискнуть на плавание посредине проливов, где очень сильное движение и пираты с Суматры нападают на маленькие суда. Да, даже в 1966 году от рождества Христова здесь орудуют пираты, причем ремесло это приносит хорошие доходы. Не проходит дня без того, чтобы газеты не сообщали о несчастных рыбаках, ограбленных прошлой ночью. Хорошие нейлоновые сети, часы, несколько долларов — все, чем владеют эти бедняки, становится добычей пиратов, которые каждый вечер устремляются в проливы с россыпи островов, окаймляющих Суматру. Они выходят «на промысел» на маленьких прау с подвесными моторами, вооруженные пистолетами и автоматами, и обычно возвращаются в свои гнезда раньше, чем начинает действовать морская полиция. Хорошо оснащенная яхта для этих рыцарей наживы была бы пещерой с сокровищницей Али-Бабы. Мы наслышались об этом достаточно, и у нас нет никакого желания искушать дьявола.

Нужен хороший мотор и немало дерзости, чтобы предотвратить плачевный исход. Маленький французский кеч «Диоген», с командой которого мы познакомились в Сингапуре, испытал подобное нападение. Двое парней, размахивая автоматами, приказали шкиперу, нашему другу Лемэру, следовать за ними «для проверки документов» к ближайшему острову. Но Лемэр был не из робкого десятка, хотя по внешнему виду отнюдь не походил на ярмарочного борца. Это могло ввести в заблуждение относительно его характера. Кроме того, он мог рассчитывать на свой хорошо сплоченный экипаж, состоявший из жены, пяти сыновей, из которых трое были выше отца (не говоря уже о коте, обезъяне и попугае). Лемэр отклонил это приглашение, в то время как его старшие сыновья с невинным видом манипулировали хорошо смазанными винтовками. «Если вы хотите выпить по стаканчику пива, милости прошу! Но я не намерен следовать за вами. И оставьте ваши мушкеты в своей лодке, если собираетесь ко мне на борт!» Свой рассказ об этом приключении Лемэр закончил с хладнокровным юмором: «Разумеется, я легко мог пустить их ко дну, но это было бы дурным примером для детей». Менее удачливым оказался некий американский яхтсмен. Этот маленький крепыш семидесяти одного года от роду спокойно совершал одиночное кругосветное плавание на красивом маленьком кече. Джон В. Гоцке прибыл в Сингапур основательно ощипанным. Пираты продержали его под арестом на острове Бинтан 35 дней и отпустили после того, как облегчили его яхту на 300 американских долларов плюс посуда, продовольствие и фотоаппарат. Этого вполне достаточно, чтобы внушить отвращение к круизам! Имея в виду это происшествие; я и купил ружье 22-го калибра и вычистил свой пистолет «уэбли», покрывшийся плесенью, который, по всей вероятности, взорвется у меня под носом, если я вздумаю пустить его в дело! Но эта «атомная бомба» в фанере помогает мне как самовнушение! Тем не менее мы держимся как можно ближе к малайзийскому берегу, гораздо ближе, чем хотелось бы. Днем мы ничем не рискуем, но мне хочется проскользнуть незамеченным, чтобы не внушать дурных намерений куманькам с другого берега.

Гигантская пирамида острова Каримун пурпурным клинком врезается в фантастическое нагромождение лиловых кучевых облаков над Суматрой. Их раздробленные наковальни расщепляются на высоте более 4000 футов, приплюснутые невидимыми штормами в стратосфере. На несколько километров ниже темно-лиловое небо образует как бы твердую перегородку между отливающими ртутью тучами и мерцающей зеленью берегов. Район, где мы находимся, славится своими чудовищными шквалами, называемыми в лоции «суматрами». Они свирепствуют в проливе, как стадо диких буйволов, и набирают за свою короткую жизнь достаточно силы, чтобы уничтожить целую армаду. Сейчас ветер повернул на север и дует с суши, к моему огромному облегчению.

Весь день мы шли змейкой, обходя келонги то с одной, то с другой стороны. Присовокупляясь к подвижным отмелям, пиратам и «суматрам», келонги дополняют список развлечений, уготованных для моряков, плавающих в проливах. Келонги — это длинные ряды шестов, вбитых в дно перпендикулярно берегу. Некоторые из них насчитывают в длину 100—150 метров. Келонги встречаются всюду, где глубины не достигают 10 метров, а это означает, что они могут тянуться на 10 миль в открытое море. Одна оконечность келонга представляет собой платформу с хижиной, которая служит убежищем для рыбаков и складом для их снаряжения. Ночью между шестами ставят сети, и мощные ацетиленовые лампы привлекают к ним рыбу. Обиднее всего, что из 20 келонгов один непременно ночью бездействует и, следовательно, не освещен. Днем это только неудобство, мешающее плыть напрямик, но в темноте вам угрожает серьезная опасность. Вскоре нам предстояло испытать это на себе.

Темнота наступает так мгновенно, как если бы кто-то погасил солнце. Мы находимся на траверзе Бату-Пахата, где хотим укрыться на ночь, но добраться до входа в реку, судя по карте, удастся не раньше, чем наступит полная темнота (еще одна западня). Луны не будет (сегодня ее последняя четверть), и тем не менее соблазн воспользоваться попутным ветром и продолжить плавание очень силен. Небо ясное. Только над Суматрой скопились грозовые облака. Я стремлюсь добраться до Малакки как можно скорее: мы еще не наверстали упущенного времени, и это плавание вне программы не должно продолжаться слишком долго, если мы хотим добраться до Калимантана раньше, чем задуют северо-восточные муссоны.

Ветер свежий, и я спускаю два бамбука на гроте. Продолжаем идти хорошим ходом и сидим перед штурвалом с веселыми сердцами, выжидая появления проблесков маяка Танджунг-Тохора на низкой косе, которую нам надо обогнуть, прежде чем окончательно взять курс на Малакку.

И... трах! Раздается страшный треск! Мы буквально подпрыгиваем в воздух, с размаха заскочив в келонг. Бамбуковые шесты носятся вокруг нас, царапая корпус «Синга Бетины»: усы гафеля, подобно шпоре, пробили проход в изгороди. Это случилось так быстро, что ничего предпринять уже нельзя. Я задаюсь вопросом, а к какому вообще маневру можно было прибегнуть? «Синга Бетина» даже не замедлила ход. Все окончилось за пять минут. Последний кусок сломанного бамбука падает на крышу задней каюты, шкоты протравлены. Я хватаю электрический фонарь и мчусь на нос, чтобы найти повреждения. Это невероятно, но я не нахожу никакого следа столкновения. Мы смеемся, но, кажется, несколько нервно. Трах! Еще один оглушительный треск ломающегося дерева, и обломки прыгают вокруг наших голов! Итак, произошло второе столкновение, на этот раз более серьезное, довольно близкое от концевой платформы. Мы различаем хибарку и высокие шесты, на которые рыбаки подвешивают свои шлюпки. Еще раз «Синга Бетина» проскакивает через препятствие без единой царапины, но приключение теряет прелесть новизны. Не можем же мы в самом деле превратиться в морской бульдозер, сшибая келонги на малайзийском берегу. А в эту черную как смола ночь даже самая бдительная вахта бесполезна. Нельзя ничего заметить, пока не произойдет столкновение. Нужно что-то предпринять, но что именно?

Ответ пришел сам собой: ветер вдруг стих, как будто кто-то спустил завесу. Это предостережение, которое я научился распознавать и уважать. Бросаюсь на нос, убираю кливер и фок, травлю фал грота и закрепляю все как можно прочнее. Запускаю мотор (как раз вовремя). Завывая, как тысяча чертей, на нас обрушился шквал. Думается, нам нигде еще не доводилось испытывать такой шторм, хоть нас не раз трепало. Море превратилось в кипящий котел коротких, рубленых волн, белых, как молоко, и фосфоресцирующих. Двинув рычаг газа до отказа, мне удается держать форштевень по ветру в сторону открытого моря. Не думаю, чтобы мотору нравилось такое обращение, но, как только я пытаюсь снизить мощность, мы сваливаемся бортом к волне, и мне трудно выравнить судно. Дождь низвергается сплошной твердой глыбой. Нет, он не падает, а несется параллельно палубе прямо нам в лицо. Он душит и ослепляет. Жозе сидит на корточках у компаса с фонарем в руке и следит за курсом, в то время как я пытаюсь уйти подальше от берега. Ветер вновь заходит на юго-запад, по мере прохождения шквала, и мне становится страшно от мысли, что он может опять втиснуть нас в опасную бухту между Танджунг-Тохором и Бату-Пахатом. В то же время я боюсь слишком далеко заходить в пролив, где нас протаранит любой пароход: наши отличительные огни были задуты как простые свечи, но если бы даже они горели, видимость в этот момент сократилась до нуля. Маяк Танджунг-Тохора мы, разумеется, не видим. Приходится отворачиваться, чтобы глотнуть воздух, и я с трудом слышу, как Жозе, уткнувшись носом в нактоуз, чудом умудряется читать картушку компаса и кричит мне: «Два-два-пять... два-три-ноль!..» Кажется, что она находится на расстоянии 100 метров, а не в двух шагах от меня.

Я пытаюсь сохранить спокойствие, внушая себе, что эти «суматры» никогда не бывают продолжительными. Но шквал длился уже три часа, и, чтобы приключение удалось на славу, засверкали молнии, с адским грохотом обрушиваясь на нас. Голубые вспышки выхватывали из темноты каждый гребень бешеных волн, каждую каплю дождя и рисовали китайской тушью силуэт «Синга Бетины» на неимоверно низких облаках, вибрировавших от своего свечения. Вот еще одна молния блеснула совсем близко. Мы, кажется, одновременно закричали, предостерегая друг друга. За эти доли секунды отчетливо наметилась линия деревьев, вырисовывавшихся совсем близко с правого борта. Берег! Это может быть только Танджунг-Тохор. Значит, за три часа при 70-сильном моторе, работавшем без перерыва, шквал отнес нас назад более чем на пять миль к отмелям, которых мы почти касаемся бортом. Оставив Жозе на штурвале, отдал оба якоря: дрейф был достаточно быстрым, чтобы они основательно зацепились за грунт. Я довольно долго не останавливал мотор, заставляя его работать на половинной мощности, чтобы рассмотреть, как ведут себя якоря. Мы хорошо держимся! Беспрерывные молнии показывают нам берег в кадрах замедленной съемки, кривые деревья корчатся, как в кипящей смоле, но наше положение не меняется. Ветер явно слабеет. Гром раздается уже за горами Бату-Пахата, дождь более отвесно падает в по-прежнему бурное море. Останавливаем мотор и спускаемся в каюту, снимаем мокрое платье и крепко растираемся губками. Лампы на карданных шарнирах зажжены, и мы наливаем себе по порядочной порции виски. Чувствуем себя наполовину окостеневшими и совершенно выжатыми. Прежде чем стаканы опустели, мы рухнули на скамейки (не хватило сил забраться на наши койки) и заснули как убитые. Было четыре часа утра.

Поздно утром мы поднимаемся наверх, где обнаруживаем совершенно синее, свежевымытое небо, южный берег Танджунг-Тохора на расстоянии 200 метров от нас и 60 сантиметров воды под килем. Мы еще не совсем опомнились от ночной сумятицы, и я даю торжественное обещание никогда не плавать ночью вдоль этого берега. Чтобы доказать свою решимость на деле, после завтрака поднимаю якорь только для короткого 20-мильного броска до Муара. Здесь мы поднимаемся вверх по реке, чтобы за полчаса до наступления темноты пришвартоваться у пустынной пристани, не обнаруживая ни единого буя из тех, что с такой трогательной заботой обозначены на карте. На следующий день нам остается покрыть не более 20 миль, чтобы добраться до Малакки, сделав поворот у острова Бесар при основательных шквалах с дождем, которые значительно сократили видимость. Острова и скалы, столь многочисленные в этом месте, полностью скрываются из виду, а за короткие промежутки прояснения я спешу определиться по компасу и отмечаю свое положение на карте, прежде чем меня ослепит следующий ливень. Вход в Малакку образуют два длинных перпендикулярных мола, которые на несколько сот метров удлиняют устье реки. Глубины на входе незначительны, и он не слишком широк. Суда становятся на якорь в открытом море, грузятся и разгружаются при помощи плоскодонных шаланд. Но мы обнаруживаем две китайские шхуны значительных размеров, пришвартовавшиеся к северному молу, и это нас успокаивает. Я очень доволен тем, что нам не нужно стоять несколько дней вдали от берега, на открытом рейде.

Малакка — очаровательный город, пожалуй самый интересный в Малайзии, хотя и менее красивый, чем Пенанг. Она не так эффектна, но зато у нее более богатая история и больше памятников былой славы. Далеко в прошлое канули дни авантюр, когда португальцы, голландцы и англичане сражались здесь за ключ к проливам. Вот она «Фамоза» («Прославленная»), построенная Албукерки: ров, окруженный палисадом, и бревенчатая крепость, занимавшая ключевую позицию в тогдашнем мире. Но развалины собора святого Павла на вершине холма еще овеваются теми же бризами, которые смущали покой строителей колониальной империи. Гигантские надгробья с великолепной резьбой воздвигнуты у розовато-красных стен, поросших мхом; стертые гербы в форме забытых нефов, дерзкие девизы и изображения черепов и скрещенных берцовых костей под ними напоминают редким посетителям о том, что даже самым отважным завоевателям суждено превратиться в прах. Улицы вымощены продолговатыми круглыми валунами; они змеятся узкими проходами меж слепых стен и погруженных в дрему пакгаузов, возбуждая воспоминания о скрытой жизни, кипевшей здесь, о прохладных садах, спрятанных за стенами, о безмятежности монастырей, о пышных тайных притонах князей-купцов. Здесь царит спокойствие мертвой планеты. С трудом верится, что об этих местах первый европеец, ставший здесь на землю около 1500 года, писал как «о самом богатом морском порте, посещаемом наибольшим числом негоциантов, и с таким обилием кораблей, которые нельзя встретить нигде в мире». Как успокаивает нас Малакка после шумной суеты и треволнений, пережитых в Сингапуре!

Поднимаемся на моторе вверх по реке до первого городского моста. Низкая каменная арка мешает пройти выше по течению. На противоположном берегу — заросшая травой пристань, вымощенная длинными плитами, нависающие над водой балконы, украшенные вьющимися растениями, старинные фонари, ушедшие в землю и превратившиеся в причалы для судов. Вот то своеобразное окружение, в которое попала «Синга Бетина». Но мы преследуем не только эстетические цели. Под деревьями расположилась заправочная станция, а я уже достаточно попотел, таская канистры с горючим, чтобы не упустить возможности хотя бы раз наполнить баки без особых усилий. Мы легко сюда добрались, но боюсь, что спуск по реке не доставит большого удовольствия. Не уверен, достаточно ли широка река, чтобы сделать в ней даже пол-оборота! При таком сильном течении о маневрировании не может быть и речи. Нужно добиться успеха при первом же усилии. Это трудно! Жозе на корме уцепилась за концы, дважды пропущенные через кольцо на пристани. Я медленно отпускаю передний швартов, пытаясь при этом сохранить непринужденный вид, в то время как форштевень быстро входит в течение. Сотни зрителей собрались на обоих берегах в надежде увидеть, как лев пожирает своего укротителя, вернее, как львица карабкается на высокий берег! Отлив усиливает течение реки, и, на мой взгляд, все происходит несколько быстрее, чем хотелось бы. Если гафель воткнется в стену пакгауза, который перед нами, то... Нет, все обошлось, мы проходим по меньшей мере в пяти метрах от стенки! Жозе по-прежнему придерживает корму, точно отдавая слабину, чтобы наружный борт проходил вдоль платформы, слегка касаясь пристани. Еще несколько секунд... Если она отпустит слишком рано, мы пойдем прямо на другой берег, а если я промешкаю и не дам ей вовремя сигнал, мы ударимся о лихтеры, стоящие в три ряда на якорях позади нас. Гафель проходит, как коса, над палубой какой-то шаланды, а матрос-китаец бросается плашмя на дно в тот момент, когда гафель мог зацепить его за штаны и доставить на наше судно в качестве статуи, украшающей нос корабля. Решающий момент наступил! Пора! Я бросаюсь к штурвалу, даю газ, чтобы начал действовать руль. Здесь нет водоворотов, которые могут ввергнуть нас в новые неприятности. Мы вышли на фарватер и скользим вниз, как на воздушной подушке. Толпа зевак на берегу явно разочарована.

Покидаем Малакку, когда над ней разражается великолепнейшая гроза: лиловые тучи опускаются на гору Сен-Жан. Все вокруг погружается в какое-то медное свечение, как бы излучаемое домами и даже деревьями. Но, как я и думал, до моря гроза не дошла. Тем не менее в этот день на нас обрушилось больше шквалов, чем положено. Ливень сечет острова порывами, продолжающимися несколько минут, а шквалистый ветер убыстряет ход. Мы по-прежнему тверды в своем намерении не оставаться ночью в открытом море и с наступлением темноты достигаем подходов к Бату-Пахату; здесь становимся на якоре посреди джунглей.

Во время своих длительных полетов над этим побережьем я приметил крошечный островок, всего несколько миль суши, который с высоты показался мне очень симпатичным. Это был Писанг, то есть «Банановый остров». Мечтой жизни Жозе было отведать банан, сорванный собственной рукой. Вот почему ей хочется, как и мне, сделать остановку в этом месте. Островок очень удобно расположен для последнего захода туда судов, идущих в Сингапур, и на следующий вечер после нашего отплытия из Бату-Пахата мы уже стоим на якоре в прелестной бухточке. Воды, омывающие полуостров Малакка, обычно сильно загрязнены, но здесь они изумительно чистые. Джунгли сбегают вниз почти к окружающим нас скалам. Перед нами предстал идеальный пейзаж экзотической страны, какой обычно изображается на рекламах туристических агентств. Индонезийские прау не замедлили к нам приблизиться. На первой из них сидел веселый морщинистый старик. Он взобрался к нам на борт и вместо обычной вступительной серии вопросов преподнес нам чудесную рыбу на обед. Но, узнав, что мы французы, малаец решил нас поразить своими географическими познаниями. Он широко распростер руки и начал произносить какое-то нелепейшее нагромождение заклинаний, как бы читая чудовищно перевранный указатель к атласу. Не переводя дыхания он изрек примерно следующее: «Франкобельжикмексикопопокатепетлькуалалумпурлосанжелеслондрестюркивелингтонкопенгаген...» Старик бормотал, пока совсем не посинел от удушья, но, передохнув, возобновил тот же речитатив — от пункта Аренас до Брив-ла-Гайард. Слово «Попокатепетль», как видно, совсем его очаровало, и он повторяет его несколько раз, смакуя экзотические слоги. Остальные рыбаки стояли, ошарашенные, подавленные этим кладезем премудрости, и, несомненно, очень гордились тем, что мы, видимо, оценили ученость их предка. Тем временем Жозе поставила чайник на плитку и достала все необходимое для чайной церемонии. Теперь настала наша очередь вызвать изумление. Мы храним сахар в стеклянной банке. Пока я ее открываю и беру два куска, чтобы положить в чашку, почтенный географ, ошеломленный этой процедурой, спрашивает меня:

— Что это такое?

— Сахар, «гула», тебе же он хорошо известен!

Но никто не хочет этому поверить. Для них сахар — это порошок, а не маленькие камешки. Я пробую объяснить: «Гула-бату, или бату-гула, как вам больше нравится». Но до них это не доходит. Я протягиваю старику кусочек сахара. Он подозрительно облизывает его и передает соседу. Кусочек сахара обходит круг и возвращается ко мне, после того как все его попробовали. Но они не доверяют этим дьявольским нововведениям. Кусковой сахар? Слыханное ли дело? Ох уж эти мне оранг-путехи! Нас удивил этот маленький эпизод. Наших гостей отнюдь нельзя было назвать первобытными людьми. Они пользуются нейлоновыми сетями и транзисторными радиоприемниками. Из селения Кукуп автобус доставляет вас в Джохор-Бару или Сингапур за два часа. Им хорошо знаком телевизор и «Попокатепетль», но не известен кусковой сахар. Угощаем гостей сигаретами, пустив пачку по кругу, и пьем свой чай под их внимательными взглядами: пожалуй, они ждут, что мы по волшебству изменим свою форму или растворимся в воздухе, как маленькие белые камушки в наших чашках.

5 Интермеццо

По возвращении из Малакки мы еще пять дней проводим в Сингапуре. Нам необходимо пополнить запасы продовольствия, залить баки водой и горючим, отремонтировать мотороллер, подававший некоторые признаки износа и еще до нашего отъезда в Малакку сданный механику. Нам повезло: нас приглашают бросить якорь у яхт-клуба британских военно-воздушных сил, около большой базы Чанги. Это самая приятная гавань во всей Юго-Восточной Азии. Заходим на несколько часов в Каланг, чтобы забрать материалы, сданные нами на хранение, и захватить своих друзей: Питера Хикса и Боба Смита. Мы огибаем острова, поднимаясь по восточной части пролива Джохор между келонгами и мелями. Типичный для плавания в этих водах денек: на протяжении 20 миль мы вынуждены дважды нести минимальное количество парусов во время шквалов и последовательно получать ветер со всех румбов. Когда мы приближаемся к яхт-клубу, нам навстречу выходит катерок, чтобы указать место стоянки и помочь стать на буй. Каждый член клуба делает все от него зависящее, чтобы доставить нам удовольствие и оказать радушный прием. Разумеется, я несколько пристрастен к британскому воздушному флоту, в рядах которого провел несколько самых счастливых лет своей жизни. Но любой человек почувствовал бы разницу между оказанным здесь приемом и неприязненным отношением забияк из военно-морского флота. Здесь мы встречаем страстных любителей круизов в открытом море. Вокруг нас на якорях стоят в несколько рядов красивые маленькие яхты, и среди членов клуба мы встречаем братьев по духу, которые приветствуют нас на берегу или приходят к нам на борт. Мы несколько растеряны: остается еще так много сделать, чтобы приготовиться к большому плаванию, а дни летят стремительно! Наконец все постепенно утрясается. Но начнем с того, что наши деньги понемногу растаяли, и чего нам теперь не хватает, так и будет недоставать во время всего плавания. У нас остается 15 малайзийских долларов, и мы вкладываем их в общий фонд с Питером, чтобы последний раз как следует пообедать в клубе и распить последнюю бутылочку хорошего французского вина. Впереди нас ждут дни монашеского воздержания.

Этим утром мы были очень огорчены и встревожены плохим предзнаменованием: исчезла наша кошка Жезабель. Мы любим всех животных, и многие из них сопровождали нас в путешествиях. Но привязанность к ним была без излишней экзальтации и сентиментальности. Хорошо известно, что срок жизни животных короче, чем человека, и если вы не можете примириться с мыслью, что ваш любимец, по всей вероятности, умрет раньше вас, то лучше им не обзаводиться. Но с Жезабель все обстояло иначе. Мы нашли ее на улице Катонга бездомной и обреченной на гибель в борьбе за существование. Это был жалкий маленький комочек длиной не больше 10 сантиметров. Вопреки советам знатоков Жозе поклялась спасти ее. Она кормила котенка через соску, заботливо обтирала мордочку кусочком ваты и позднее долго выхаживала, когда игривые собаки нашего соседа-китайца едва не разорвали его на части и все надежды на спасение казались тщетными. Заморыш превратился в здоровую кошку с забавно торчащим хвостом, который свидетельствовал об отдаленном родстве с сиамскими котами. Она была почти по-собачьи преданна своим хозяевам, что тоже типично для сиамки. Мы непривычно привязались к ней. В последнюю ночь Жезабель, как всегда, спала в ногах на моей койке, и я видел, как с первыми лучами зари она вышла на свою обычную утреннюю прогулку, чтобы совершить круг по палубе, но, когда Жозе спустилась, чтобы приготовить завтрак, она спросила меня: «Видел ли ты Жезабель? Я нигде не могу ее найти». Мы обыскали судно сверху донизу, подняли пайолы, чтобы убедиться, не застряла ли она где-то между балластинами. Но все поиски оказались тщетными. Жезабель, должно быть, упала за борт. Мы ничего не понимали. Кошка плавала с нами в плохую погоду, прогуливалась вдоль шкафута и не сделала ни одного неверного шага, а тут вдруг на совершенно неподвижном судне... Плывем к берегу на маленькой шлюпке, надеясь, что, быть может, Жезабель удалось доплыть до пристани. Ведь до берега здесь меньше 100 метров, и мы вспоминаем о другой нашей кошке, славном Мооине, с которым некогда произошел такой же неприятный случай на острове Ибиса. Ночью он кубарем слетел с палубы «Альтинака» и довольно долго плыл до трапа, по которому взобрался на пристань, где мы его и обнаружили спрятавшимся под мотороллером и отчаянно вопившим, призывая нас на помощь. Но приливо-отливные течения в проливе Джохор исключительно сильные. Даже если наша кошка сумела добраться до крутого берега, то где-нибудь очень далеко от нашей стоянки. Весь день мы искали ее, плавая вдоль берега в маленькой шлюпке, карабкались на скалы, шлепали по илу и звали ее. С наступлением ночи мы при свете молодой луны отправились к скалистой отмели, надеясь, что ее могло туда отнести. Все напрасно.

Теперь действительно настало время выйти в плавание. У меня уже есть разрешение капитана порта на выход из Сингапура 20 октября для следования в Банджармасин (на юге Калимантана). До последнего момента я колебался в отношении выбора пути до Манилы, являющейся первой и обязательной остановкой. Самый короткий, легкий и, вероятно, безопасный путь проходит вдоль северного побережья Калимантана. Там мы могли бы подняться по реке Кучинг, остановиться на Лабуане и в Джесселтоне, во всех тех местах, где можно так же хорошо запастись всем необходимым, как и в Сингапуре. Совсем другое дело более длинный южный путь среди индонезийских островов. Единственное, чем мы могли бы там запастись, — это кокосовыми орехами, и то не всегда. Но зато южный путь гораздо интереснее, и я горю желанием посетить Калимантан и Молуккские острова.

Я знал все неудобства, которые связаны с пребыванием в Индонезии. У меня были все возможности испытать их на протяжении тех двух лет, что я провел на Яве и Суматре в расцвете своих сил. Но что прикажете делать: я глубоко люблю эту страну и если позволяю себе критиковать ее в этой книге, то именно потому, что люблю и, мне кажется, понимаю. Поскольку мы отправляемся без судовых документов и виз, дело приобретает забавный оборот.

Я почти готов бросить жребий в управлении капитана порта в тот момент, когда говорю, куда мы идем: орел — Кучинг, решка — Банджармасин... Но искушение так сильно, что я выбираю южный путь. Капитан желает мне приятного плавания. Он предупреждает, что не может отправить обычное уведомление о нашем местоназначении и прибытии: никакое послание не достигнет Калимантана. (Это название, вновь присвоенное острову после освобождения от колониальной зависимости взамен Борнео, можно перевести как «Страна манговых плодов».) По существу, тот факт, что уведомление не было послано, не сыграл никакой роли. Из дальнейшего станет ясно, что Банджармасин был почти единственным местом, где мы так и не побывали.

Вот мы уже отвязываемся от буя и поднимаем паруса. Я теперь значительно быстрее справляюсь с этим делом. Жозе крутит штурвал, чтобы направить нос судна на правый борт. Свежий ветер и сильное отливное течение попутны нам. Мы делаем поворот и уходим с отливом. На мачте яхт-клуба поднимаются сигнальные флаги: нам желают счастливого плавания. Друзья посылают прощальные приветствия с мола. Пройдя мыс Чанги, ложимся курсом зюйд-вест, полный бакштаг, правый галс. «Синга Бетина» клюет носом волну, искрящуюся солнечными брызгами. Наконец-то мы отбыли в дальнее плавание.

6 Приключение в раю

С наступлением ночи проходим маяк Хорнчёрч, воздвигнутый на скале Пьедра-Бланка у восточного входа в проливы. Теперь я чувствую себя более спокойно, хотя в этот узкий пролив устремляются все морские суда, поддерживающие сообщение между востоком и западом, и его, разумеется, нельзя назвать самым тихим местом на земном шаре для маленькой яхты, с керосиновыми отличительными огнями, совсем незаметными на большом расстоянии...

Но как только скалистые мели, омываемые приливом, остаются позади нас, опасность уменьшается. Мы видим вереницы грузовых судов, танкеров, пассажирских лайнеров и даже корвет британского военно-морского флота. Они держат курс на северо-восток к Таиланду, Камбодже, Вьетнаму, Гонконгу и Японским островам, оставляя в нашем распоряжении южную часть Южно-Китайского моря. Продолжая опасаться пиратов, не хочу приближаться к берегам Суматры и ближайшим островам Батам и Бинтам — этим логовищам пиратов, которым могли бы позавидовать Морган и Красная Борода. Немного значат для нас и «защищенные» воды проливов Биллитон и Гаспар, где нам пришлось бы наверняка расстаться с последней рубашкой. Берем курс на восток и быстро проскакиваем 100 миль, прежде чем лечь на остров Каримата и на юго-западную оконечность Калимантана.

Сказать, что все неприятности начались в этот день, было бы явным преуменьшением. Они стали преследовать нас три месяца назад, до того, как мы покинули Куала-Тренгану. Но до настоящего времени мы попросту халтурили: держались всегда недалеко от берега, в радиусе досягаемости какой-нибудь гавани, где имели возможность обратиться к мастеру, механику или плотнику, зайти в лавочку, чтобы купить забытую, сломанную или утерянную вещь. Только теперь мы полностью предоставлены самим себе и, как бы для того, чтобы плавание проходило в нашем обычном стиле, в 2 часа ночи прокладываем курс в районе, где буйствуют шести-семибалльные шквалы. Это продолжается недолго, но в 3 часа мы попадаем в довольно неприятную волну, поднятую шквалами. Утром весело бежим в галфвинд и обгоняем несколько индонезийских судов, следующих тем же маршрутом. Это хорошенькие маленькие тендеры длиной 10 метров, несущие большие шпринтовые паруса, топсель, длинный гафель и большой кливер. Мы очень горды тем, что обгоняем их одного за другим. Впервые в нашей жизни мы как будто становимся победителями регаты! Разумеется, эти парусники тяжело нагружены и в дополнение несут на себе экипаж, насчитывающий свыше десятка матросов.

В тот момент я особенно нуждался в какой-нибудь победе, так как только что выявилось одно очень неприятное обстоятельство: в трюме появилась вода. Речь идет не о каких-нибудь жалких сантиметрах, обычном следствии плохой конопатки. Нет, трюм походил на довольно полную цистерну, раскачиваемую судном. Я запустил помпу, и через 10 минут вода исчезла, но ненадолго. С наступлением ночи уровень воды в трюме поднимается до 30 сантиметров. Откачка для меня была привычным делом. Я научился с этим справляться на наших прежних яхтах. Но все они были весьма почтенного возраста, самой молоденькой из них уже минуло 50 лет. Однако от новенькой с иголочки «Синга Бетины» я такого подвоха не ожидал! Судя по всему, образовалась порядочная течь, но мы оба готовы лучше пойти на дно, чем вернуться в Сингапур. Впрочем, наше положение не столь трагично. Мы можем продолжать откачку, пока не дойдем до подходящего острова, где можно будет остановиться и найти дыру.

Весь следующий день небо полностью закрыто тучами и секстант остается в своем футляре. Но я беру два радиопеленга, один удачный на остров Синджон (который англичане, эти великие захватчики, называют Сент-Джон, давая пример филологического империализма) и другой, более сомнительный, на анемичный радиомаяк. Он попискивает где-то на юго-западе и дает нам контрольную волну, чтобы определиться. Кажется, все это совпадает с моим счислением, и, как я надеялся, в полдень среди шквалов и стад касаток мы обнаруживаем землю. Это остров Кемуди, башня довольно грозного вида, сложенная скальными породами. Приближаемся в сумерках, и я начинаю серьезно сомневаться в том, что мы найдем убежище. Волны прибоя высоко вздымаются у подножия крутых утесов, и нет ни малейшего намека на пляж или какое-нибудь другое укрытие. Одно несомненно: мы прибыли слишком поздно, чтобы пытаться пристать к берегу. Меняем галсы и уходим на несколько миль в открытое море. Волнение порядочное, и мы проводим еще одну тревожную ночь, падая с коек или работая у помпы.

Утром исследуем противоположный берег, но и он оказывается не более гостеприимным. С сожалением покидаем это место. Незнакомый остров — всегда соблазн, но на этот не высадишься даже с подветренной стороны, где можно было бы, наверное, использовать сампан. Больше всего мне хочется вытащить судно на грунт, но здесь это немыслимо.

Благодарение небесам! Нам не надо делать большого перехода. Как свидетельствует карта, в 45 милях к западу раскинулась группа островов Тамбелан, правда несколько дальше, чем мне бы хотелось следовать в этом направлении. Но у меня чудесная карта этого малоизвестного уголка Южно-Китайского моря, и было бы обидно не воспользоваться таким благоприятным случаем. Острова Тамбелан, по всей видимости, полностью отвечают нашим намерениям. На самом крупном из них, давшем имя всей группе, есть большое селение, и, кажется, там везде хорошие пляжи. Прошло меньше часа, после того как мы снялись с якоря, и на горизонте показались высокие горы. Но чтобы приблизиться к ним, потребовался целый день. Ночью мы находимся в 10 милях от ближайшего к нам с правого борта острова Бенуа, самого южного из группы. Небо проясняется, на его куполе высоко подвешен полумесяц, а острова кажутся статуэтками из черного дерева на серебряной скатерти моря. Я тотчас соображаю, что мы не обогнем Бенуа на этом галсе, и мне совсем не хочется провести еще одну ночь на борту у наветренного берега. На карте показан узкий пролив между ближайшим к нам островком Лесо и западным берегом Бенуа. Трудно представить себе более узкий пролив, но месяц светит так сильно, что не стоит никакого труда найти вход.

Поворачиваем почти у пенящейся кромки прибоя и тотчас попадаем в спокойные воды. Легкий ветерок несет нас по коридору, ширина которого не превышает 100 метров. От величавого спокойствия и красоты окружающей природы перехватывает дыхание. С правого борта круто вздымается кудрявый массив поросшего джунглями острова Бенуа, застывшего в глубоком молчании древнего патриарха; с левого борта — озаренный луной Лесо с более мягкими очертаниями склонов и бахромой песчаных пляжей, расшитых филигранным узором пальм. У северного выхода из пролива мы скользим совсем близко от берега Лесо и отдаем якорь в его тихих фосфоресцирующих водах. Испытываем несказанное блаженство, хотя я полчаса откачивал воду, пока Жозе готовила ужин. Я полностью опустошен (увы, я, а не судно!). Течь сама собой не закроется с такой дырой, и мы, разумеется, не сможем долго плавать! Если любознательный читатель спросит, почему мы не воспользовались мотором, чтобы добраться до острова Тамбелан, то ответ будет очень прост: вышеназванный мотор объявил «забастовку» в первую же ночь после выхода из Сингапура, когда в выхлопной патрубок попала соленая вода. Когда же я попытался запустить его на следующий день, то почти полностью разрядил аккумулятор, а проклятый мотор даже ни разу не кашлянул.

Вдруг я проснулся от сильных ударов в корпус: длинный сампан пристал к нашему борту. На палубу поднялись двое: веселый старик и угрюмый юноша, которые немедленно спросили, нет ли у нас сигарет, сахара, муки, кофе, рубашки, туфель... Это был наш первый контакт с Индонезией, выдержанный в традиционном стиле. Приступаем к товарообмену и быстро становимся экспертами в этом деле. В глухих уголках этой страны деньги не имеют широкого хождения, тем более что на протяжении нескольких лет они обесценивались с головокружительной быстротой. Мы обмениваем сигареты на кокосовые орехи, а сахар — на яйца.

Гости дарят нам несколько корней таро, чтобы скрепить сделку. Старик подтверждает, что Тамбелан — довольно большое селение и там нам помогут сделать необходимый ремонт. Он недалеко, всего в 10 милях. Потратив два часа на откачку воды из трюма и не осушив его до дна, мы решаем воспользоваться мощным приливным течением, которое устремляется в проход между островами, и снимаемся с якоря. Подгоняемая свежим попутным бризом, «Синга Бетина» резво мчится к северной оконечности острова Бенуа.

Этот великолепный бросок длится ровно пять минут, время достаточное, чтобы пройти под ветром высокие береговые уступы, а затем судно вдруг выпрямляется и переходит в ленивый дрейф. Погода великолепная, и нам ничего другого не остается, как любоваться чудесным зрелищем, которое вполне этого заслуживает. Четырнадцать островов группы описывают окружность диаметром каких-нибудь 15 миль, почти замыкая воды, очень похожие на обширную тихую лагуну.

Некоторые острова круто обрываются к морю и покрыты джунглями, другие, низкие, окаймлены пустующими пляжами и разбиты на квадраты параллельными рядами кокосовых пальм. Пушистые кучевые облака зацепились за сиреневые пики Тамбелана и Бесара. После довольно тяжелого перехода от Сингапура это райский уголок. Мы выходим наконец из-под сени Бенуа... и убеждаемся, что наступил полный штиль. Ловим несколько жалких порывов поднимающегося время от времени ветра, который дует в противном направлении, чтобы вырвать немного хода. Но, как это ни грустно, на Тамбелан мы сегодня не попадем. Темнота настигает нас в штиле у крутых берегов Бесара, к которому мы все же приближаемся фут за футом, рискуя разбиться о скалы, Наконец находим подходящий грунт и отдаем якорь. Впрочем, грунт ненадежен, и, если ночью поднимется ветер, мы попадем в передрягу. Но по-прежнему стоит штиль, хотя длинные волны зыби лижут скалы, издавая тревожный свист.

Поздним утром задул достаточно свежий юго-восточный бриз, и мы без особых усилий поднимаем якорь. Как только я поставил грот, «Синга Бетина» легко заскользила, придерживаясь к ветру; этого достаточно, чтобы якорь начал ползти по грунту; а затем упал отвесно над глубиной. Не теряя ни минуты, ставим все паруса и отправляемся в путь. Нам приходится четыре раза менять галс, чтобы достичь входа в глубокую бухточку «бутылочное горлышко», в конце которой приютилась деревня. Чтобы продвинуться на пять миль при противном и непостоянном ветре, мы покрыли 17 миль. Войти в бухту— дело нешуточное: на карте показан узкий и извилистый проход, пересекающий коралловый риф над поверхностью моря. В лоциях упоминается о буях, которыми обставлен проход по всей его длине, но мы ни одного не обнаружили. Осторожно меняем галсы, поворачивая то одним, то другим бортом к рифу. На этот раз мы довольны, когда к нам пристает лодка и два человека взбираются на палубу. Надеемся, что они поделятся с нами практическим опытом плавания в этих водах, запастись которым так настойчиво рекомендуют лоции. Жестокое разочарование! Местные мореходы взобрались к нам лишь для того, чтобы воспользоваться прогулкой и сунуть свои носы во все уголки незнакомого им судна. Оба рыбака только ухмыляются, когда я спрашиваю их о положении прохода в рифе, и указывают на виднеющийся вдали волнолом, который защищает населенный пункт от штормов. При этом у них такое выражение на лицах, как будто они говорят: «Попробуй-ка сунься туда, это будет забавно!» Стараюсь взять пеленг на старый голландский форт, возвышающийся над селением, но изгибы прохода слишком сложны, а мы еще очень далеко, чтобы это дало положительные результаты. Через несколько минут скребем риф бортом.

Я сдаюсь. У нас нет достаточно места для маневров. Если нас не возьмут на буксир, то своим ходом мы никогда до селения не доберемся. Сильным толчком багра мы отрываемся от рифа и выводим «Синга Бетину» из этой западни, спускаясь под ветер. Мы легко отделались, даже не содрав краски, но у меня нет охоты испытывать на твердость коралловый риф 50 раз подряд, и мы ползем к южному берегу бухты, где бросаем якорь в 50 метрах от рифа. Не обнаруживаем ни одного пляжа, на который можно бы вытащить судно, а 10 миль, покрытые за два дня от Лесо, были томительно долгими!

Путь «Синга Бетины» в районе островов Тамбелан.

Бросаюсь в воду с острогой, но это бессмысленно, так как даже в трех метрах не попал бы в тучного кита, севшего на мель. Еще раз «Синга Бетина» была наводнена всеми жителями Тамбелана без различия возраста, пола и политических убеждений. Единственное место, где я еще мог уединиться, — это на глубине пяти метров в коралловом лесу. Редкие маленькие рыбки, очень недоверчивые, ослепляли своими искрящимися, как драгоценные камни, нарядами. Но, увы, я не мог распознать, кто из них принадлежит к славному виду «съедобных». И все же трудно было оторваться от изумительного подводного ландшафта: коралловые цветы, созвездие сапфиров, рубинов и аметистов. Сверкающие сады неведомых планет. Всплываю на поверхность, временами вновь погружаюсь, чтобы исследовать какую-нибудь интересную трещину, не выпуская из рук бесполезной остроги. Время остановилось; уже час, как я грежу наяву, и вдруг довольно сильная боль в талии чуть не заставила меня глотнуть воды. Краем глаза я заметил, как убегала от меня какая-то расплывчатая тень, не то рыба, не то одна из тех ядовитых медуз, которые оставляют на вашей коже такие огромные волдыри. Почти тотчас последовали еще два ожога между лопатками. Я повернулся и на этот раз оказался лицом к лицу с агрессором: пожалейте меня, добрые люди, это была акула длиной 30 сантиметров! Эта маленькая модель в масштабе 1:30 грозного хищника морей готова была меня проглотить, ибо ее жадность превосходила здравый смысл. Оскорбленный в своих лучших чувствах, я стреляю в нее из своего гарпуна и, конечно, промахиваюсь: акула удаляется с отвратительным оскалом, облизываясь. Мое купание испорчено. Решаю, что если малютка попала сюда, то, возможно, папа и мама тоже где-нибудь неподалеку, и плыву к «Синга Бетине», которую наконец с наступлением темноты покидают гости. Вскоре удаляется последний сампан. Мы остаемся одни и составляем опись пропавших вещей: штормовой фонарь и дополнительный нейлоновый фал унесены любителями сувениров. Я стараюсь утешить себя тем, что это почти все, если не считать отличной рыболовной сети, которую тоже у нас ухитрились украсть, что может исчезнуть с нашего борта во время длительного пребывания в Индонезии.

Позже мне говорили, что, как хорошо известно, маленькие акулы никогда не нападают на людей. Мне даже дали понять, будто вся эта история о рыбной ловле вымышленная. На низкую клевету я могу ответить лишь так: видимо, эта акула была не знакома с законами ихтиологии и правилами поведения. Как бы то ни было, я с гордостью показывал два огромных лиловых синяка посреди спины — доказательство смертельной битвы с чудовищем абиссальных глубин.

Тихая ночь. На востоке полная луна покоится на горных вершинах; изящные изгибы пальм и завитки маленьких волн вдоль берега. Мы наслаждаемся покоем, чувствуя себя одновременно и умиротворенными и возбужденными. Нам хочется устроить небольшой праздник. Наполняем из стакана две оловянные чарочки. Запас крепких напитков весьма ограничен: бутылка рома для срочной медицинской помощи да бутылка виски, которую мы бережем для встречи Нового года. Но самые суровые правила мирятся с исключениями, а дисциплина у нас на борту, боюсь, не всегда так строга, как этого требуют благородные морские традиции. Электропатефон поставлен на рубку, и мы мирно посасываем содержимое чарочек, внимая сонате Баха для флейты и клавесина. Мелодия уносится к звездам, а рожденные ею образы отражаются в воде. «Синга Бетина» замерла в полной неподвижности в центре сверкающего алмазами шара.

Покашливание запыхавшегося мотора будит нас на заре. Крохотный буксирчик выходит из «бутылочного горлышка», таща за собой длинную вереницу сампанов, которые он ведет к местам рыбной ловли. Когда через два часа буксирчик возвращается, мы призываем его на помощь, и он быстро увлекает нас в проход. Спать у штурвала не приходится, фарватер необычайно извилист, и теперь нам становится ясно, что, даже если бы наш мотор работал, мы не смогли бы подняться по нему без проводника. Проскальзываем в тонкую щель волнолома и отдаем якорь около длинной деревянной пристани. Сейчас прилив высокий, но при малой воде мы будем на песчаном дне, покрытом водой менее чем на 30 сантиметров.

Один из наших вчерашних гостей снова появляется на борту, но именно ему мы очень рады. Это молодой, коренастый, веселый и дружелюбный человек. Несмотря на то что наш гость хорошо образован, занимает какой-то важный пост в Тамбелане и владеет несколькими плантациями бананов и кокосовых пальм, он не колеблясь берется за работу, чтобы помочь нам. Не раздеваясь, он прыгнул за борт и, шлепая ногами по воде, поднимал тяжелые балластины, пока мы облегчали судно, чтобы осмотреть днище. Он нам с удовольствием помогал, не нуждаясь ни в каком вознаграждении. Когда мы покидали эти места, Жозе преподнесла ему маленькую премию, зажигалку, обнаруженную в пачке стирального порошка. Нам было немного совестно за такой жалкий подарок, но мы не слишком богаты. Наш бескорыстный помощник был одновременно и очарован и смущен. Он нашел нам плотника, приехавшего с целой командой ребятишек, для которых это было настоящим праздником. Все вместе мы спускаем четыре тонны балласта в не очень глубокую воду, пока полицейский считает балластины, чтобы убедиться, что мы не ввезли никакой контрабанды и все будет позднее водворено на место. Плотник быстро обнаружил пробоину — маленькую круглую дыру, скрытую под одним из шпангоутов, у основания грот-мачты. Из этой дыры вода бьет тонкой струйкой, воскрешая в памяти фонтанчик в пригородном садике. Но вот балласт уложен на место, и «Синга Бетина» приняла обычное количество воды, ровно столько, чтобы внутри было прохладно. Теперь мы чувствуем себя гораздо спокойнее!

Тамбелан — большое селение, протянувшееся вдоль бухты. В нем проживает около 5 тысяч человек, в том числе 2 тысячи детей. Пока мы идем по главной и единственной улице, нас окружает толпа орущих ребятишек. Жозе призналась, что ей немного страшно. Наш друг улыбается: «Они просто довольны тем, что вы посетили их деревню!»

Мы воспользовались этой остановкой для кренования: корпус покрыт наростом, состоящим из прелестных оранжевых моллюсков, распускающихся подобно цветам на цветоножках, но, конечно, снижающих скорость судна. Мы с азартом принимаемся за генеральную уборку: палуба и маленькая шлюпка вычищены щеткой и вымыты мылом, а весь «преподавательский состав» из тамбеланцев, восседавший на корточках на крыше рубки, взлетал в воздух, как стая ошпаренных кошек, чтобы не попасть под ушаты воды, щедро выливаемой нами.

Вот уже пять дней, как мы пробыли здесь. Пора трогаться в путь. Рыбачья лодка буксирует нас в проливе, наш друг Саад стоит за штурвалом «Синга Бетины». Кажется, ничто не может доставить ему большего удовольствия. В качестве подарка к отъезду он принес нам исключительно уродливую обезьянку, заросшую волосами до самых глаз. У этого создания неимоверно жалкий вид, и оно издает пронзительный визг от страха и печали. Я очень люблю обезьян, и на протяжении 15 лет у нас перебывала целая их стая, но эта мне решительно не нравится. Разумеется, отказаться от подарка крайне неучтиво, и мы только улыбаемся и повторяем: «Теримах кази боньяк!» («Большое спасибо!») Про себя же думаем, что на одном из тысячи островов Индонезии, безусловно, найдется пристанище для обезьянки, выброшенной морем на берег.

Покинуть Тамбелан не легче, чем подойти к нему. Рассчитавшись с капитаном буксира (который отказался от денег и даже от нескольких галлонов горючего, но сгорает от желания получить метр, только один метр нейлонового троса), отдаем швартовый конец. И тут мы обнаруживаем, что поднялся юго-западный ветер, который, если можно так сказать, заставляет нас идти круче к себе между Тамбеланом и Батонгом. Мы терпеливо меняем галсы, как вдруг наталкиваемся на противное приливо-отливное течение. Полчаса стоим на месте с надутыми парусами и натянутыми шкотами, но не продвигаемся ни на пядь. А за кормой виден наш след, как если бы мы были огибающим мыс Горн клиппером, которому только-только справиться с противным ветром. Такой ход невыгоден, и вечером мы бросаем якорь меньше чем в миле от места отплытия. На этот короткий путь, который мы проделали, добросовестно виляя рулем, ушло больше шести часов.

Следующий день тоже не приносит удачи: опять нет ветра, и мы тащимся девять часов, чтобы покрыть шесть миль до последнего мыса на южной оконечности Тамбелана. Он называется Танжунг-Манди-Анжен, что означает «Мыс ветряного котла». Это очень подходящее название. Как только мы проходим мыс, начинает дуть свежий бриз и «Синга Бетина» дает ход. Стоит невыносимая жара; даже держась круто к ветру, мы не ощущаем никакой прохлады.

Ночью мы обогнули большой остров, лежащий на нашем пути, — Токонг-Менжиранг. Он походит на скелет доисторического чудовища, позвоночный столб которого поднялся высоко над водой, а череп, поросший джунглями, лежит на поверхности моря. Впереди на протяжении 180 миль до Кариматы — открытое море. Я гордо показываю Жозе наше положение на карте.

— Ты можешь немного отдохнуть, моя львица. Судно само держит курс, небо чистое, и ночь принадлежит нам. Можно хоть разок поспать спокойно.

— А это что? — спрашивает она, показывая на маленькую точку на карте.

— Скала Роджер — камешек, который находится в 12 милях с правого борта. Его даже не видно!

Мы не спешим занять койки и прохлаждаемся на палубе, наслаждаясь безмятежным плаванием. Резиновый амортизатор привязан к ручке штурвала, и «Синга Бетина» оставляет за кормой совершенно прямую струю, освещенную луной. Мы грезим наяву, как вдруг невыразимая какофония, дикий вой заставляют нас подскочить. Сердце бешено колотится. Еще не поняв, что случилось, я отдаю резиновый амортизатор и до отказа перекладываю штурвал на левый борт, чтобы поскорее уйти от этого гвалта. В 20 метрах от нас, как корпус оцепеневшего от заклятия Летучего Голландца, торчит маленькая скала высотой три-четыре метра. Она стремительно уходит назад, а тучи разъяренных птиц вихрем кружатся над мачтой, как гуси с затонувшего Капитолия, и гневно протестуют по поводу нашего вторжения. Спасибо вам, пернатые друзья! Но я не пойму, как мы продрейфовали 12 миль против ветра всего за два часа. И тем не менее это была скала Роджер, хотя в тот момент я не мог этому поверить. Днем проложил два пеленга, один на самую высокую вершину Тамбелана, другой на силуэт отдаленного острова Педжантан, голубую дымку на западе. Накануне наш путь пролегал прямо, севернее этой естественной вехи. Гидрография морских течений в этом районе таит немало сюрпризов.

7 Экватор и другие места

Сказать, что мы прошли экватор под парусами, было бы чистым бахвальством: мы его пересекли неизвестно как, дрейфуя по воле течения и дуновений немощного ветра. В своем неведении я полагал, что полные штили — это такое явление, с которым можно встретиться лишь в Саргассовом море и Панамском заливе. Мне помнились отчеты капитанов трехмачтовых кораблей, качавшихся на волнах много недель среди длиннющих водорослей, или галлионов с повисшими парусами, которых штиль заставал на пути следования к Галапагосам. Команды этих судов погибали от жажды, голода и лихорадки. Но я не ожидал такого подвоха в этих редко посещаемых подходах Южно-Китайского моря. Скорее я опасался встретить здесь слишком сильные муссоны в коридоре между берегами Суматры и Калимантана. Правда, мы попали сюда в неудачное время — весной, когда в лучшем случае дуют нерегулярные бризы, а то и просто стоит штиль. Паруса хлопают или висят неподвижно, реи, бамбуковые планки, вставленные в паруса, бьются об оттяжки, а мы переваливаемся с борта на борт с раздерганными, как фалы, нервами. Маневрируя шкотами и штурвалом с предосторожностью повивальной бабки, добиваемся небольшого хода. Но чаще руль нам не повинуется, и судно совершает полный круг. Белесое свинцовое море отражает такой же потускневший металлический купол неба, в котором медленно кружит солнце, лишенное лучей. Вся Вселенная — один сплошной удушливый туман. Горизонт исчез, море и небо сливаются без какого-либо разрыва сплошности, и мои определения с помощью секстанта остаются чисто академическими упражнениями. Радио молчит: Понтианак на побережье Калимантана помечен как порт с сигнальной мачтой. Но как и все прочее оснащение, призванное помогать судоходству, эта мачта пришла в негодность еще во времена, когда Сантос Дюмон[12] пытался взлететь на «Багателли», и никто не позаботился ее восстановить. Для развлечения нам отпускается ежедневный рацион шквалов. В раскаленной пустоте, в безжизненной сфере, по которой мы плывем (так должна была выглядеть Вселенная до того, как господь бог приступил к сотворению мира), тонкая светящаяся дымка вдруг сгущается, предвещая приход завывающего шквала. Развивая должную энергию, мне удается за пять минут спустить все паруса и закрепить каждое рангоутное дерево. Именно столько времени нам и отпускается от первого предупреждения до бешеного натиска шквала, ревущего в штангах и рассыпающего водяные брызги по поверхности мгновенно закипающего моря. Вся эта кутерьма редко длится более получаса. Затем штиль опять заставляет нас валиться с борта на борт на коротких волнах. Ставлю паруса в надежде, что убежавший шквал позабыл захватить с собой хоть одно легчайшее дуновение. Такое плавание действительно может довести до бешенства, но я стараюсь сохранить оптимизм и надеюсь на лучшие условия в Яванском море, где муссон уже должен разгуляться вовсю. По крайней мере это гарантируется лоциями и штурманскими картами. Если бы я знал, что нам предстоит подвергнуться такому же испытанию, даже, пожалуй, более тяжелому, еще на протяжении 2000 миль, то, наверное, бросился бы за борт.

Скромно пересекли экватор, причем Нептун не нанес нам визита. Мы далеко не новички в этом деле; я подсчитал, что переживаю это событие в 113-й раз. И только на следующий день вдали появляется место нашего назначения. Произошло это 3 ноября. Привожу запись из вахтенного журнала: «На рассвете мертвый штиль. Море как металлическая плита. Ни малейптего дуновения ветра. В 00.55 по Гринвичу не очень точно беру высоту солнца, не различая линии горизонта. Но прямая высота слишком хорошо согласуется со счислением. Сомнительно! Я не зря отношусь с таким сомнением к своим навигационным способностям. Ведь после 25 лет тренировки в этом благородном искусстве я все еще так хорошо ориентируюсь в пространстве, что боюсь заблудиться, идя из своей комнаты в ванную. Судно кружится на одном месте. Штиль практически продолжается весь день, но, старательно маневрируя рулем, удается немного прибавить ходу. Мы пересекаем путь большому индонезийскому кечу, который с поникшими парусами ожидает ветра. После завтрака на горизонте появляется остров Серуту, а немного спустя Каримата, окутанная дымкой. В полдень не могу взять высоту солнца, так как не вижу горизонта. Я беру два пеленга на острова в 16 часов по местному времени. Острова отстоят от нас на 30 миль. К 18 часам поднимается ветер и мы идем почти полным ходом».

Ночью ни на секунду не смыкаем глаз: земля приближается, и мы окрылены надеждой найти там хорошую якорную стоянку. В темноте идем на большой скорости, пока вытянутый приземистый силуэт Серуту не поднимается из воды темной массой, более черной, чем небо. Мы бодрствуем, пытаясь обнаружить маяк, но он все еще вне поля зрения и, только подойдя совсем близко, замечаем слабый желтый свет. «Вероятно, это керосиновая лампа в хижине смотрителя!» — говорит Жозе. Каримата теперь в нескольких милях от нас. Ее пики высотой более 1000 метров теряются в облаках, нависших, как густой студень.

Лоции предупреждают нас, что на южном берегу острова есть всего одна деревня, населенная малайскими и китайскими лесорубами. Спасибо за разъяснение! Мы остановимся у противоположного берега! Все подходы загромождены островками высотой от 100 до 200 метров. Их заостренные очертания возникают перед нами одно за другим. После долгих томительных дней наше плавание вдруг становится увлекательным и спортивным. Каждые 10 минут наносим наше положение на карту, проскальзывая змейкой из одного пролива в другой. В 4 часа утра становится еще веселее, когда первый из целого семейства спускающихся с гор Кариматы шквалов обрушивается на наши головы. Не теряя ни одной минуты, уменьшаем парусность. При ослепляющем дожде Жозе готовит чай в надежде, что все скоро пройдет. Промокли до костей и выбились из сил; глаза воспалены от мучительного напряжения во мраке. На рассвете нам снова удается поднять паруса в двух милях от главного острова в виду маленькой бухты, хорошо укрытой лесистым островком. Шквалы следуют один за другим почти без перерыва: мы видим, как они приближаются черной стеной дождя. Порожденные рваными облаками, неизменно окутывающими гребни, они несутся к нам через обширную саванну, покрывающую остров от подножия гор до моря. Опять сокращаем парусность до минимума и идем, меняя галсы, на расстоянии одного броска от скал, окаймляющих островок. Удаляясь от земли с неистовым отливом, мы вновь приближаемся к ней, меняя галс, и все-таки продвигаемся к цели. В 10 часов бросаем якорь возле маленького шлюпа, нагруженного копрой. Он как две капли воды похож на наш дорогой, ныне покойный «Альтинак», бывший некогда омароловом из Канкаля и построенный еще до первой мировой войны. У «Альтинака» был прямой форштевень, транец на корме с подзором, толстая мачта и длинный гафель.

Все наши надежды на скорый отдых разбиваются вдребезги: один сампан уже на пути к нам, и вскоре болтливая, возбужденная компания заполняет «Синга Бетину». Но к нам прибыло всего 8 человек, что показалось сущим пустяком по сравнению с Тамбеланом. Задав нам столько вопросов, что их хватило бы для заполнения интегратора на 60 лет, гости не слишком охотно оставили нас в покое. Проспав несколько часов, спустили шлюпку на воду и пошли к берегу, захватив с собой обезьянку, которую намеревались отпустить на свободу.

Этот необычайный, но очень приятный уголок, видимо, знавал лучшие времена. Возле места нашей высадки около десятка красивых домиков, побеленных известью, необитаемы и превращаются в развалины, а их остовы источены термитами. По шатким ступеням поднимаемся в один из домиков, который, кажется, был раньше школой. В нем осталось всего несколько скамеек и слабые следы какого-то загадочного задания на черной классной доске.

В одной темной комнате под потолком висят сотни маленьких летучих мышей в виде чудовищных связок мохнатых рыжих плодов, на которые с вожделением смотрит костлявый и недоверчивый кот.

Запретные розовые и белые плоды усыпают землю под большим деревом, возле которого находится верфь, еще более примитивная, чем в Себеранг-Такире. Бригада плотников строит 12-метровое судно, не располагая другими инструментами, кроме рубанка и деревянного молотка. Они работают не спеша, но с кропотливой сноровкой, которую я не раз уже замечал в Индонезии и Малайзии, как если бы кораблестроение было священнодействием.

Немного дальше мы обнаруживаем маленький кампонг. Разумеется, здесь нет никакой скученности, так как места достаточно, чтобы не стеснять соседей. Тропинка описывает круг вдоль глубокой выемки береговой линии. Стены хижин плетенные, а крыши покрыты соломой. Они стоят посередине хорошо ухоженных садиков, переполненных цветами. Даже самые бедные индонезийцы горячо любят цветы! Я убеждался в этом повсюду, где проезжал. Покупаем яйца у толстой веселой китаянки, а наша обезьянка, избавившись от морских страхов, тем временем с визгом охотится за цыплятами. С трудом поймав ее, мы на обратном пути пытаемся уговорить проказницу остаться в джунглях. Но это оказывается трудным делом. Обезьянка следует за нами по пятам маленькой коричневой волосатой тенью. Пробую отнести ее в кустарниковые заросли и оставить там. Соскальзываю вниз на ягодицах по глинистому склону, на который с трудом взобрался, и убеждаюсь, что обезьянка прибежала к Жозе и уцепилась за нее раньше, чем я отыскал тропинку. Мы потратили добрый час на разные ухищрения и уже начинаем рвать на себе волосы от отчаяния, как вдруг все разрешилось само собой. Мы пришли в одно место, где джунгли были расчищены под плантации кокосовых пальм. На каждом дереве сидела группа обезьян, лихорадочно срывавших орехи и сбрасывавших их на землю, где счастливым хозяевам оставалось только собирать их. На пальмах собралось больше 100 макак, работавших с большим усердием и шумно болтавших. Пока я раздумывал, что нам делать, наша обезьянка с радостным визгом покинула нас и устремилась по длинному стволу на вершину одной из пальм, где толстый самец, видимо бригадир, наблюдал за работой остальных. За несколько минут ее приняли в бригаду. Она получила свой табельный номерок, и мы были позабыты вместе со всеми тяготами матросской жизни. Поистине благополучный конец, с которым мы себя и поздравили!

На следующий день делаю новую рею из нескольких крепко связанных стволов бамбука, так как старая превратилась в труху, изъеденная насекомыми, похожими на муравьев (это были не термиты, но они тем не менее успели превратить в опилки самое твердое дерево). На суше мы обнаруживаем озерко, окруженное высокими деревьями. Оно заполнило впадину в скалистых породах. Этот прохладный, спокойный водоем очарователен, подлинный дар небес! Мы соскребаем соль с нашей загорелой кожи, и, пока Жозе, в своем саронге более похожая на малайку, чем местные женщины, затевает огромную стирку, я наполняю бочонки водой. Этот идиллический день заканчивается посещением наших соседей по якорной стоянке. Хозяин шлюпа с копрой, молодой и умный человек, — страстный моряк. Состояние его судна заставило нас покраснеть от стыда. Шлюп блестел как новая монета, палуба ослепляла своей белизной, мачта и каюта из распиленного бамбука сияли лаком. «Синга Бетина» рядом со шлюпом выглядела трамповым угольщиком с британского побережья. Наш хозяин с гордостью демонстрирует свои навигационные пособия: в длинной бамбуковой трубке заключены две карты, полностью покрывающие Индонезию в микроскопическом масштабе. И это все! Он восхищается нашим большим компасом, но боюсь, что за этим восхищением скрывается презрение. Ему компас представляется дорогой безделушкой, в которой он не испытывает никакой нужды, покрывая 1200 миль до Калимантана или Явы. Наделенные каким-то чудесным инстинктом, индонезийские мореходы правильно находили пути в океане, добирались до Австралии и Китая и открыли Мадагаскар задолго до прибытия туда европейцев.

Наше отплытие из Кариматы не обошлось без волнений. Течение выносит нас из бухты. У ветерка хватает дыхания только на то, чтобы погасить спичку, и мы забавляемся, соревнуясь в гонке с совсем новым судном, которое строилось на наших глазах и впервые спущено на воду. Огибаем рифы у входа в бухту на расстоянии нескольких метров от них, как вдруг поднимается бриз, за полчаса ветер средней силы сменяет почти полный штиль. Хотя Каримата, как всегда, задрапирована в свой облачный плащ, солнце сияет, и мы ликуем, стремительно прорываясь бакштагом в узкий пролив между Серуту и главным островом. Об этом уголке лоции дают сквозь зубы какие-то грозные предостережения относительно морских приливов, течений, водоворотов и неясные сведения по гидрографии. Но мы бежим в брызгах волн, гордые, как петухи, до тех пор, пока в виду опасной юго-западной оконечности Кариматы, где скалистые отмели тянутся на несколько миль в открытое море, новая рея, прекрасное творение моего искусства, неожиданно ломается на две части в месте крепления к ней фала. И парусность уменьшается, причем гораздо эффективнее, чем мне это удается делать. Парусина правильно складывается вдоль рей между топенантами.

Чертовски неприятная работа лезть на верхушку мачты, чтобы распутывать царящий там хаос и привести обратно на палубу большой двойной блок, поднимающий до места парус, но все же надо это сделать!.. Я накладываю бамбуковые стволы вдоль надлома. Злосчастная рея теперь напоминает поломанную конечность в лубке. Это некрасиво, зато крепко, и рея выдержит 1000 миль до Макасара...

Наступила ночь. Впервые после нашего отплытия из Тренгану буксируемая леска натягивается и звонко хлопает о фальшборт. Прыгаю сверху и начинаю осторожно тянуть. Нашей самой заветной мечтой было поймать в один прекрасный день большую рыбу, и мы тащим за собой огромный крючок с приманкой на конце крепкой нейлоновой лески. Я тяну, перебирая руками, и огорчаюсь слабым сопротивлением своей жертвы! Несомненно, опять попалась какая-то разочаровавшаяся в жизни сардина! Но по мере того как добыча приближается к борту, я начинаю заикаться от волнения. Склонившаяся над темной водой Жозе тоже разглядела огромный и неясный силуэт. «Что это такое?» — бормочет она, потрясенная зрелищем. «Не знаю, но это какой-то гигант! Дай мне поскорей перчатки!» За то время, которое понадобилось Жозе, чтобы взять мой старые кожаные перчатки, всегда лежащие на радиопередатчике, неизвестная рыба потеряла терпение и начала злиться. Отпускаю леску на всю длину, натягиваю перчатки и вновь начинаю выбирать ее безо всякого сопротивления, пока добыча не оказывается прямо подо мной. Тяну, как бык, подводя ее с трудом к самой поверхности, и вижу акулу длиной пять метров, темно-серую, великолепной веретенообразной формы и явно недоброжелательно настроенную. Акула устала от этой игры и вдруг рванулась, как ракета. Я отпускаю леску, и, сверкнув зеленой молнией, она, как бритва, прорезает плотную перчатку и кончик моего указательного пальца, а затем лопается от страшного напряжения.

Пока я облизываю свой окровавленный палец, мы испытываем горькое разочарование. На этот раз последнее слово остается за Жозе: «Уж не думаешь ли ты, что мне удастся приготовить тебе целую акулу на обед? Даже плавники для супа не уместились бы в нашей мини-кастрюльке».

Но не каждый день случаются такие увлекательные происшествия. Немного позже я начинаю сочинять письмо своим родителям, рассчитывая отправить его из Макасара. Чтобы дать им правильное представление о нашей жизни, надумываю снять дословную копию с записей в бортовом журнале. Разумеется, нужно иметь любящее родительское сердце, чтобы дочитать до конца эту писанину — скучнейший перечень шквалов, штилей, туманных горизонтов, державших нас в счастливом неведении относительно положения судна, причитания по поводу изнурительных маневров с опусканием и поднятием парусов изо дня в день, из недели в неделю.

В довершение всех наших злоключений через два дня после отплытия с Кариматы нас постигла беда: мы оба одновременно заболели. Вызвана ли наша болезнь водой, которую мы пили на острове, или одним из видов особо ядовитых москитов (там их миллионы), мы еще не знаем, но нам определенно известно, что мы были близки к смерти, когда валялись в каюте, тогда как «Синга Бетина» упрямо продолжала свой путь на юг. Я свалился первым с приступом сильнейшей лихорадки. Все тело горело и ныло. Съежившись на койке, я дрожал от озноба под двумя шерстяными одеялами. Жозе все еще стояла за штурвалом. Но на следуютщее утро она также почувствовала себя плохо. Весь день мы ничего не делаем в ожидании улучшения или конца. Полагая, что мы, несомненно, страдаем от приступа тропической малярии, начали глотать хинин. Нам стало немного легче, и температура снизилась. Но мы так ослабели, что с трудом могли пошевелиться. Беспрерывно идет дождь; в короткие интервалы я несколько раз пытаюсь взять высоту солнца, несмотря на ужасную головную боль. Прежде чем изменить курс, мне нужно убедиться в том, что мы благополучно пройдем опасный район мыса Самбар, юго-восточной оконечности Калимантана, загроможденной скалами и мелями, которые протянулись на 60 миль в открытое море. Для этого я должен был непременно проверить более чем сомнительное счисление хорошей астрономической точкой. Огибаем Калимантан вне его видимости и прокладываем путь на восток через Яванское море. Болен я или здоров, надо беспрерывно маневрировать парусами. Вокруг нас то и дело разражаются грозы, создавая помехи для приема часовых радиосигналов. Кливер порвался в клочья во время шквала. Из-за своей слабости я слишком медленно его спускал. Заменил кливер старым «янки» с «Альтинака». Этот исторический парус, купленный по случаю в Алжире уже довольно давно, служил нам верой и правдой и протащил нас в хорошую погоду немало миль по Средиземному морю. Превращенный в кливер для плохой погоды, он храбро держится, превосходя все чаяния. Мы встречаемся со смерчами. Впечатляющее зрелище: тонкий темный палец, змеясь, выходит из низких туч, в то время как пирамида пенистой воды мучительно поднимается ему навстречу, пока оба не соединятся в извивающуюся зачарованвую кобру. Эти смерчи никогда не бывают очень сильными и не приближаются к нам близко. Тем не менее даже на расстоянии мили они приводят в ужас.

На протяжении целой недели длился наш недуг. Мы почти ничего не ели и не раз обсуждали возможность дрейфа в «другое измерение» в сопровождении дождей, молний, грома и болезней. Но вот однажды утром небо очистилось, и я почувствовал себя почти в форме. Жозе мучается гораздо дольше, все еще ощущая последствия таинственной болезни. Но солнце вливает в нее новые силы. В полдень пред нами открывается великолепное зрелище: семь больших кечей с Сулавеси плывут строем. Их огромные коричневые и голубые паруса над белыми корпусами наполнены ветром. Парусники держат курс на юг к Сурабае. Это похоже на встречу с эскадрой, внезапно возникшей из далекого прошлого и плывущей в забвение, ибо даже в Индонезии дни парусного флота сочтены.

Хотя радиомаяк Банджармасина продолжает молчать, как этого и следовало ожидать, появление парусников подтверждает правильность моих случайных определений по солнцу и тот факт, что мы приближаемся к цели. Берег появляется перед нами до наступления ночи в виде низкой линии деревьев, за которыми вздымается горная цепь. С последними лучами солнца бросаем якорь в 200 метрах от заболоченного берега. Это мыс Селатан — самая южная точка Калимантана. Итак, за 12 суток плавания от Кариматы мы покрыли только 360 миль, показавшиеся нам более длинными, чем расстояние от Земли до Луны!

Банджармасин находится совсем близко. Маленький галс к северу, а затем около 15 миль вверх по реке. Мы крайне нуждаемся в отдыхе, и этот уголок, разумеется, хотелось бы посетить. Но я не решаюсь войти в реку без мотора, ведь мы так слабы и измотаны. Даже если бы мы находились в прекрасном физическом состоянии, то пройти по двум извилистым проливам, среди песчаных банок было бы не пустяковым делом. В лоциях сказано, что подходы эти требуют большой изворотливости. Кроме того, я твердо решил продолжить наш путь: мы все больше и больше опаздываем против составленного мною расписания, и если это будет продолжаться, то ни за что не придем в Манилу к концу марта. А попасть туда к этому времени совершенно необходимо, если мы хотим быть в Японии до сезона тайфунов. С тайфунами мы хорошо знакомы. Нам довелось испытать не один тайфун как в полете, так и в море. Жозе вполне разделяет мое мнение, что это не те приключения, которые хотелось бы пережить еще разок. Обещаю ей остановиться на любом лежащем на нашем пути острове, к которому будет не так трудно подойти, как в Банджармасину. Погода, кажется, стала приятнее. Итак, почти веселые, освеженные прекрасной ночью, проведенной во сне, а не в управлении парусами, мы уходим в море, не ступив ногой на Калимантан!

8 Мавританка и комиссар

Калимантан, несомненно задетый нашим пренебрежительным отношением, не хочет так просто отпустить нас. Обогнув мыс Селатан, мы тащимся в трех милях к югу от маяка, пока вновь в три часа пополудни не поднимается бриз, последовавший за коротким, но сильным ливнем. Мы хорошо бежим правым галсом, держа курс на острова Моресес, по крайней мере я на это надеюсь. Но это счастливое состояние длится недолго: только один час. Затем ветер постепенно затихает, а прилив действует против нас. Мы опять около земли и описываем на месте замкнутые круги, как бы патрулируя берег перед купой деревьев, которые, кажется, идут за нами вслед. Бесполезно настаивать на своем в этих условиях, и мы становимся на якорь, пользуясь случаем, чтобы добрать несколько часов сна. В полночь течение меняется, мы поднимаем якорь и снова принимаемся за свое. С наступлением дня догоняем индонезийский шлюп, который, кажется, идет еще медленнее, чем мы. Это нас ободряет: совершенно точно, мы делаем два узла. Экипаж шлюпа спускает на воду сампан, и двое парней гребут к нашему борту. Они поведали нам грустную историю: шлюп болтается в море уже две недели, и продукты у них на исходе. Это кажется неправдоподобным: мы находимся в 10 милях от берега, и даже невооруженным глазом там можно увидеть несколько больших кампонгов. Но проникнутый лирикой рассказ заслуживает вознаграждения, и мы даем им банку молотого кофе. Впрочем, сами мы кофе больше не пьем и у нас есть еще небольшой запасец, который будет исчерпан значительно позднее на острове Батерст. Гости в восторге от подарка и возвращаются на свое судно, которое понемногу исчезает из виду позади нас. Остаток дня проходит все в той же унылой обстановке: шквалы с 9 до 11 часов, ветры до 7 баллов, штили. С заходом солнца берем курс на юг, чтобы отойти от берега, к которому нас относит течение. В полночь вновь заштилевали в виду мыса Селатан. Его маяк иронически нам подмигивает. Мы покрыли всего 10 миль за 36 часов. Это заставляет нас решиться на плавание под мотором. На протяжении нескольких часов нас сопровождала стая круглых и плоских рыбок, похожих на камбалу. Желто-зеленые, ослепительно яркие, они как бы освещены изнутри и колышутся на поверхности черно-синего моря, как крошечные луны. Мы видели также гигантского морского змея. Вообще-то змеи здесь не редкость. Они встречаются десятками, серые и коричневые, и ежедневно плавают вокруг нас. Но этот змей толщиной в мою руку и длиной в метр был настоящим акробатом. Ему удавалось завязывать свое тело в узел величиной с кулак, разумеется некрепко затянутый, но почти тугой.

Прошел месяц, как мы покинули Сингапур. Прошли половину пути, но похвастаться нечем: средняя скорость, без остановки — всего полтора узла. Нри таких темпах кругосветное плавание рискует сильно затянуться. Нас страшно качает в этом море, взбаламученном шквалами, которые вихрями кружатся по горизонту. Износ такелажа такой, что три наветренных бакштага рвутся один за другим, а они ведь не какие-нибудь веревочки! Это занимает и развлекает меня на протяжении нескольких часов (я «обожаю» сращивать канаты и постоянно отлыниваю от этой работы). Но самое поразительное заключается в том, что мы все-таки умудряемся идти вперед в этих условиях. Вечером обнаруживаем острова Моресес, виднеющиеся через довольно плотный туман, а немного позже — группу островов Лаурот. Даже после короткого перехода приближение к земле всегда волнует, и, хотя приходилось спускать и поднимать паруса почти каждые полчаса, мы находились в радостном возбуждении. После вечерних шквалов с запада доносится умирающий бриз, такой слабый, что не мешает биться такелажу. Мне все осточертело, и я отправляюсь спать, предоставив «Синга Бетине» самой выпутываться из этого положения под одним кливером. Тем не менее время от времени я бросаю взгляд, чтобы убедиться, что нам не грозит опасность неожиданно наткнуться на землю. Впрочем, нельзя сказать, что мы действуем вслепую.

Лоции в разделе «Большой Азиатский Архипелаг» оповещают: «Группа включает один остров и три островка, покрытых лесом и окаймленных скалами. Можно стать на якорь на глубине 12 саженей во время северо-восточного муссона к северу от Денаванга (Северный остров). Там грузят железную руду». Итак, мы предупреждены! У нас нет охоты лишиться вполне заслуженного отдыха, терзаясь от гомона толпы, грохота вагонеток, опрокидывающихся в лихтеры, и задыхаясь от пыли! (Мы не сообразили, что это описание сделано в прошлом веке и что на островах Моресес грузится не больше железа, чем урана на площади Французского театра в Париже.) Итак, мы решаем пристать к Гранд-Морес, главному острову группы. Что касается покоя и тишины, то тут мы, несомненно, просчитались!

Якорь еще не коснулся дна в 100 метрах от берега, как целая флотилия сампанов стремительно направилась к нам, нагруженная орущей толпой, которая обрушивается на «Синга Бетину», как стадо обезьян на банановую плантацию. Такого рода вторжения даже забавляли нас в Тамбелане, где они не всегда приходились кстати. Но здесь это превратилось в какой-то кошмар. На палубе не меньше 70 человек, мы их пересчитали, до того как были заполонены, а люди все прибывали тесной толпой, какая образуется в метро после окончания рабочего дня. Прижатые к переборке задней кабины, мы еще пытаемся оттеснить непрошеных гостей, уговаривая их дать нам возможность отдохнуть, как вдруг в этой компактной массе, состоящей как бы из одной глыбы, образуется дыра и через нее прорывается еще один пришелец. Он в полицейской форме (полиция в Индонезии — это род войск, как военно-морской флот или авиация) и размахивает огромным пистолетом, который сует под нос Жозе, вопя, как дьявол. С меня достаточно, я начинаю по-настоящему злиться: у меня такое впечатление, что этот одержимый действительно начнет стрелять, лишь бы показать свою власть. Хватаю его за запястье не совсем по системе карате, ибо ничего не понимаю в этом японском искусстве. Но этого, видимо, достаточно, чтобы причинить ему сильную боль. Он так не привык к сопротивлению, что весь апломб пропадает. Нужно сохранить за собой инициативу! «Ну, как? Тебе несладко?» — грубо спрашиваю я по-французски, стараясь принять самый зверский вид, на какой только способен. Да я и действительно озверел, побледнев от бешенства, как мне позже сказала Жозе. Во всяком случае, этого было достаточно, чтобы напугать полицейского. «Я должен знать, откуда вы явились», — жалобно ответил он. Я выиграл сражение, и можно было проявить великодушие. «Очень хорошо, — заявил я, перейдя на индонезийский язык. — Сейчас вы получите все справки, какие только пожелаете, но прежде всего спрячьте оружие и уберите всех этих людей...»

Он обрадовался случаю вернуть свой поколебленный авторитет и начал снова орать, раздавать тумаки направо и налево, пока почти все пришельцы, крича, не разбежались по своим сампанам. Это было довольно гнусное зрелище животной грубости и страха. Палуба была свободной; на ней осталось четыре-пять фанфаронов, видимо любимчиков и поклонников «сильного человека». Я предъявил наши документы, над которыми рассмеялся бы даже слон: разрешение на отплытие из Сингапура; расписка Ауанга-бин-Саллаха в получении денег за постройку бедора, написанная на клочке грязной бумаги; письмо французского консула в Сингапуре, уведомляющее меня, что ходатайство о внесении моего судна в Морскую запись рассматривается в обычном порядке и мы получим документы на пасху или на троицу (мы отправились в плавание, так и не получив их); письмо высокопоставленного должностного лица из Джакарты, в котором меня благодарят за небольшую, случайно оказанную услугу и желают счастливого плавания. «Держиморда» не мог найти во всем этом ни начала, ни конца, но письмо от достопочтенного яванского корреспондента произвело на него сильное впечатление (хотя из-за государственных переворотов, следовавших один за другим на протяжении шести месяцев в Индонезии, я был не слишком уверен, что мой высокий покровитель еще не повешен). В этом письме, написанном по-английски, полицейский мог прочесть лишь название «Макасар» и понял, что оно исходило из какого-то важного ведомства.

Путь «Синга Бетины» у берегов Калимантана.

Пока он напрягал свои мозги, прибыл еще один сампан с новыми вооруженными силами и полицией. Должно быть, на этом жалком, забытом богом и людьми острове был расквартирован целый батальон. Вновь прибывшие были несколько более просвещенными, чем первый представитель власти, которому мы немедленно дали прозвище Крысиная Морда, подходившее к нему как нельзя лучше. Высшие власти были вежливы и дружелюбны и повезли нас на берег, где предложили изысканный завтрак. За него мы расплатились несколькими часами утомительного допроса. Все наши документы были скопированы слово в слово и заверены мною, включая наши старые списки белья, сданного в стирку. Этой кропотливой работой занялся блестящий молодой человек — секретарь, печатавший одним пальцем на машинке, которая, видимо, была первым творением Ундервуда. Наконец нас отпустили, отобрав паспорта, против чего я энергично, но безуспешно протестовал.

На европейских картах остров называется Гранд-Морес (что означает Большая Мавританка), но местные жители никогда о нем не слышали. Индонезийское название Махаратуа звучит более красиво, воскрешая в памяти Южные моря. Деревня представляет собой скопление невообразимо грязных хижин, громоздящихся одна над другой по крутому склону. Есть здесь и главная улица, где находятся школа, полицейский участок и несколько саманных лавочек. Козьи тропы змеятся между сваями, на которых стоят хижины, похожие на неопрятные конуры. И все это кишит жалкими терроризированными людьми. Чем они живут? Трудно себе представить. Разумеется, основное занятие населения — рыболовство; полусгнившие верши валяются здесь повсюду среди отбросов. Вероятно, на маленьких, разбросанных вокруг островках есть несколько банановых и кокосовых плантаций, так как ряд сампанов с копрой стоит на якоре около нас. Но это самое обездоленное местечко, какое мы видели в Индонезии, обездоленное в буквальном смысле этого слова — олицетворение жестокой нищеты.

Вечером мы слушаем сонаты Генделя для флейты в исполнении нашего любимого Жана Пьера Рампаля (у каждого есть свой идол, я выбрал себе Рампаля, которому поклоняюсь). Великолепный бальзам! Теперь, когда нищета и грязь деревни скрыты под милосердным покровом ночи и между деревьями лишь слабо мерцают огоньки масляных ламп, весь остров вновь превращается в страну из волшебной сказки. Музыка льется в фосфоресцирующую воду, растворяется в зачарованной ночи, и ей вторят шорох пальмовых листьев, с которыми играет слабый ветерок, и ленивые всплески прибоя.

На следующий день мы предаемся безделью, и это чертовски приятно. Сходим на берег, чтобы купить керосин, который в большом количестве поглощают плитки, лампы и холодильник. На вес золота приобретаем банку молочного порошка с этикеткой «сделано на Яве». Единственное, что не улетучилось при его изготовлении, — это вода. Вернувшись на борт, принимаем двух гостей — подводных охотников и умираем от зависти и восхищения при виде их снаряжения. Очки и ружья кустарного производства, изготовлены самыми примитивными инструментами, но поражают художественным вкусом. Эти вещи не только отвечают своему назначению, но и изумляют своей необычной красотой! Деревянная оправа очков и приклады ружей покрыты резьбой, которая превращает эти полезные предметы в подлинное произведение искусства. И вся эта трудоемкая работа сделана только из чистого удовольствия! Гости преподносят нам подарки: несколько красивых горгон и причудливую рыбу кубической формы, твердую как дерево, только что пойманную и выпотрошенную для нас. Кожа этого странного маленького существа покрыта шипами, у него крошечные нежные плавники и капризный рот. Мы угостили островитян сигаретами, и они пробыли у нас весь вечер, куря и слушая фортепианные концерты Моцарта. Лучший способ приобщения к классической музыке.

На следующее утро я взбираюсь на гору, где находится штаб-квартира полиции, чтобы пожелать властям долгой жизни и всяческого благополучия. Осталось разрешить еще одну проблему. Дело в том, что полицейские озадачены нашим появлением. Они не решаются нас задержать, но и боятся отпустить без того, чтобы мы не посетили главный город провинции. Великолепно зная, в какое болото может нас завести это требование, я начинаю с того, что категорически отказываюсь его выполнить: «Я отправляюсь в Макасар, в чем вы можете убедиться по моим документам. Там я зарегистрирую свое посещение и урегулирую вопрос с иммиграционной службой. Я не намерен делать крюк для захода в Котабару». Сверившись с картой, я увидел, что Котабару находится на северной оконечности большого острова Лаут, лежащего против юго-восточной окраины Калимантана. Это не очень далеко, но тем не менее... Полицейские превращаются в обольстителей: «Но Котабару очень интересное место. Большой город! Полно лавок. Много китайцев и механиков! Вы сможете отремонтировать там мотор и купить все, что угодно! И всего один день плавания!» Для них Котабару — это нечто вроде Риджент-стрит, Парк-авеню и Рюде-ла-Пэ и даже больше. Неизвестно зачем они пробуют еще раз поймать меня впросак и забрасывают теми же самыми вопросами: «Откуда прибыли? Куда направляетесь? Когда отплываете? Имеется ли оружие на борту? Фотоаппарат? Радио?» Под конец меня спрашивают даже, нет ли у меня телевизора, о котором, вероятно, они слышали от какого-нибудь проезжего моряка. На все это я уже отвечал 100 раз и в 101-й заявляю: «Да, у меня есть два фотоаппарата, и вы их уже видели». Известно ли мне, что на фотографирование в Индонезии требуется специальное разрешение? Я почесываю подбородок: «Вы шутите! За два года пребывания на Яве и Суматре я сделал сотни снимков и никто мне ничего не говорил! Во всяком случае, военные объекты меня не интересуют, и, если они здесь имеются, сообщите мне, чтобы я их не заснял!» Они рассмеялись, но не отступают ни на шаг от своего требования посетить Котабару, и, пока наши паспорта в их руках, они хозяева положения. Это ребячество, но оно может длиться месяцами. Я ничего не добился, заявив им, что у меня нет денег и в случае задержки они обязаны нас кормить. В конечном счете, лицемерно спросив, не могут ли они предупредить по радио Котабару о нашем приезде (на что последовал отрицательный ответ, так как на острове нет передатчика), я счел, что поединок для поддержания моей чести слишком затянулся, и заявил снисходительно: «Ну что же! Раз вы на этом настаиваете, мы пойдем в Котабару...» Все поздравляют меня с этим мудрым решением. Но для меня уготована западня, которую я незамедлительно обнаруживаю. С нами отправляется нарочный, сержант В. И этого не избежать. «Так как вы направляетесь в Котабару, возьмите туда сержанта В. Он должен побывать у врача, а у нас нет судна». Появляется запыхавшийся сержант с картонным чемоданом. Это наш старый приятель Крысиная Морда. (Прошлой ночью он нанес нам визит и выпросил у меня пустую коробку из-под сухарей, чего Жозе до сих пор мне не простила.) На нем полосатая пижама, поверх которой надет пояс с пистолетом, магическим символом власти. Уверен, что они спит с ним. «Так вот где зарыта собака!» — сказал бы Гамлет. Разумеется, не стоит большого труда выбросить его за борт во время ночной вахты. Искушение велико, но христианская мораль мешает мне осуществить это обольстительное намерение. Вдруг меня осеняет мысль, как выйти из этого затруднительного положения. Мои противники — мусульмане и, как таковые, придерживаются некоторых почтенных предубеждений, отказаться от которых они не в силах даже в пылу служебного усердия. Обращаюсь к самому неприятному из всей шайки. Он все время прятался в углу, не задал сам ни одного вопроса, довольствуясь тем, что дирижировал дознанием, посылая маленькие записки своим менее искушенным коллегам.

Он элегантно одет в гражданское платье и носит темные очки, защищающие глаза от солнца. Я обращаюсь к нему, изображая полную растерянность:

— Видите ли, ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем взять с собою сержанта В. Но это совершенно невозможно.

— А почему?

— Но, господа! Подумайте только! Я путешествую вместе с женой и не могу допустить присутствия постороннего мужчины у себя на борту!

Грубый прием, но он действует безошибочно. Эта демонстрация мусульманских принципов повергает их в молчание. Сержант понимает, что его мечта пуститься в приятное плавание рассеивается как дым, и готов разрыдаться. Даже главный инквизитор сдается. С минуту он размышляет, опустив подбородок на грудь, а затем бормочет: «...верните им паспорта».

Не теряя ни минуты, я кубарем скатываюсь к берегу и гребу изо всех сил. На борту все готово к быстрому отплытию. Пока я поднимаю паруса, Жозе остервенело торгуется с полицейским офицером, который реквизировал сампан, чтобы пожелать нам счастливого плавания и веселых развлечений в Котабару. Она закончила сделку, обменяв кусок мыла и пачку туалетной бумаги с рекламой «Люфтганзы» на корзину с тремя десятками яиц. Это показывает, что мы освоились с методами товарообмена, практикуемыми в этой стране, и Жозе даже получила в виде премии корзинку. Чтобы выдержать роль до конца, мы поднимаем якорь и ложимся курсом на север, в направлении на Котабару. Проходим остров Денаванг, очень живописный, окаймленный длинными золотистыми пляжами. Мы, безусловно, чувствовали бы себя здесь куда спокойнее, если бы лоции не ввели нас в заблуждение! А затем, скрывшись за этим островом, спокойно повернули к Макасару.

Этой ночью мы регулярно несем вахты, так как попадаем в лабиринт островков к югу от Лаута. Если верить лучшим из имеющихся у нас лоций, проходы здесь обозначены маяками. Но на деле эти маяки блистают главным образом своим отсутствием. И хотя мы прошли, чуть не касаясь предполагаемых огней на островах Двалдера и Бротерс, на всем архипелаге не было даже ни одной зажженной свечи.

9 Былая слава Макасара

Нас ожидает прыжок в 250 миль через Макасарский пролив; чтобы покрыть это расстояние, потребуется восемь дней. Погода как будто улучшилась: солнце сияет на небе весь день. Мы наслаждаемся этой переменой после непрерывных ливней к югу от Калимантана. Но обычное чередование шквалов и штилей до такой степени нас замучило, что мы дошли до горячки от нетерпения и с отчаянием отмечаем свое слабое продвижение. Делаем в среднем 30 миль в день, и то ценой постоянной бдительности и усердия, которые сделали бы честь экипажу яхты на крейсерских гонках. «Синга Бетина», я в этом уверен, может выдержать любой поединок с непогодой. Но это не яхта для слабого ветра. Впрочем, несмотря на наши нервы, которые истрепались больше, чем такелаж, переход обошелся без неприятностей. Южной части Макасарского пролива от природы отпущено больше, чем надо, подводных камней, рифов, островков, мелей, сильных ветров и течений, несущихся галопом от Калимантана к Сулавеси и обратно. Мы пересекаем очаровательные острова Лима: группу в пять великолепных коралловых атоллов, дающих классические представления о рае Южных морей, но, как говорит Жозе: «Любой индонезийский остров — это рай, пока к нему не пристанешь». Наш опыт с «раем» такого рода еще слишком свеж. Мы уже знаем, что в самой соблазнительной гавани, вероятно, приютился местный полицейский участок. Поэтому мы здесь не останавливаемся, хотя и не без сожаления. Большое каноэ с балансиром, первое судно такого рода, которое мы здесь встретили, отходит от главного острова и на протяжении двух часов следует за нами в 20 метрах с левого борта. Это довольно грациозное сооружение с длинным, тонким и высоким корпусом, резными деревянными частями в форме буквы S, которые связывают поплавки. У каноэ латинский парус, сшитый из широких разноцветных полос парусины, а на конце реи развеваются пестрые ленты. На борту находятся два молодых человека; один из них, разумеется, в форме. Они подают нам знак следовать за ними, но мы ограничиваемся вежливыми улыбками и отдаем шкоты, чтобы добиться от «Синга Бетины» максимальной скорости. На этот раз дует довольно свежий бриз, и мы уклоняемся от сильных водоворотов, кипящих вокруг черных рифов на краю кораллового плато. Каноэ, судя по всему, очень быстроходно, и, если бы ветер был немного слабее, оно могло бы без устали ходить вокруг нас. Но такая погода как раз по душе нашему бедору, и гонка не лишена спортивного интереса. Когда последний остров группы уходит за горизонт, каноэ отворачивает с нашего курса и как бы улетает назад, подобно огромному альбатросу с разноцветным оперением.

Бортовой журнал превращается в довольно запутанный каталог названий островов, тех, которые мы видели или должны были бы увидеть, если бы проскользнули ночью мимо, зачастую ближе, чем этого требовало спокойствие, но так и не обнаружив их низких, покрытых кустарником берегов. При ярком лунном свете мы слегка касаемся опасного рифа к югу от острова Марасенде. Затем появляются островки с самыми причудливыми названиями: Доангдоанган, Деваканг-Бесар, риф Банкаулуанг. Однажды вечером мы оставили этот риф позади, чтобы утром вновь его обнаружить, так как продрейфовали за ночь 10 миль в противоположном направлении и шли быстрее, чем под парусами по курсу. При умеренном шквале мы состязаемся с большим индонезийским тендером. Увлекательные гонки длятся шесть часов, на протяжении которых мы то выигрываем, то теряем первое место. Экипаж тендера явно испытывает такое же удовлетворение от этой забавы, как и мы. Они тоже не спешат уменьшить парусность, дожидаясь категорического протеста со стороны мачт. Они заканчивают соревнование, меняя курс, чтобы укрыться в Дажанг-Дажангане, в то время как мы, торжествуя, продолжаем путь к Макасару. Впрочем, напрасно, ветер почти тотчас стихает.

Когда показались высокие горы Сулавеси (низкий берег его еще скрыт за горизонтом), мы начинаем получать сигналы буя радиопеленгатора. Наше плавание теперь опирается на навигационные приборы; чтобы попасть в порт, надо отдаться течению. Мы находимся не более чем в 20 милях от Макасара, и работа с картой приобретает более важное значение, чем маневрирование. Мы заняты промером глубин с помощью имеющегося на «Синга Бетине» эхолота, а этот прибор сигнализирует только о глубинах менее 10 метров. Между тем весь этот район кишит рифами, атоллами, островками и другими препятствиями, о которых свидетельствуют маги-гидрографы.

Проводим ночь, плывя зигзагами в этом лабиринте при стихающем бризе. Вечером к нам подошла лодка с балансиром, на которой были четыре человека, причем один военный с ружьем и патронами. Военный взобрался на палубу и тотчас стал повсюду шарить. Когда он пытается взломать панель, запертую изнутри на задвижку, я посылаю его ко всем чертям и кричу, чтобы он угомонился. Дело в том, что мы еще далеко от территориальных вод, и этот нахал не имеет никакого права находиться на судне. Но в этой стране сопротивление любому военному считается тягчайшим преступлением, и весь экипаж каноэ с угрозой смотрит на меня, в то время как вторгшийся противник, сидя на рубке, изобразил на своем лице крайнюю обиду и возмущение. Он покинул наше судно, но не считал себя побежденным. Всю ночь и на следующее утро, по мере того как мы приближаемся к порту, каноэ сопровождает нас на расстоянии 50 метров. Эта слежка была для них скучнейшим занятием. Ведь при легком бризе их каноэ могло дойти до Макасара за три часа, тогда как «Синга Бетина» едва тащится, делая один узел. Но мы кажемся им столь подозрительными, что они не решаются оставить нас без надзора.

При легких ветрах управление судном обычно берет на себя Жозе. Она становится у руля на рассвете, чтобы нести долгую вахту. Мне этот проклятый штиль так измотал нервы, что я подхожу к штурвалу только при настоящем ветре. Жозе проявляет исключительное терпение, используя каждый порыв ветра, чтоб укорачивать расстояние, миля за милей. И берег все же приближается, хотя сам Макасар еще вне поля видимости. Утро приветствует нас поразительным зрелищем: сотни парусников покрывают все море, насколько хватает глаз. Некоторые пришвартовались к пучкам шестов, вбитых в дно, тогда как от земли на слегка надутых парусах в море уходят все новые и новые суда, гонимые утренним бризом. Еще ночью я слышал легкое движение на воде и видел две-три неясные тени, которые скользили вровень с фальшбортом. Никто не зажигал огней, и до меня доносился лишь слабый шепот, идущий с обширной маслянистой глади пролива.

Приближаемся к илистому эстуарию небольшой реки, выдающемуся в море в виде клюва, за которым видны волноломы порта. Как только задул бриз с моря, ветер стал противным. Прижатые на левых галсах к наветренному берегу, мы чувствовали себя очень неуютно, идя на скорости, достаточной лишь для того, чтобы управлять рулем, причем глубины быстро уменьшались. Жозе манипулирует рукояткой штурвала с такой осторожностью, как будто у нее в руках хирургический нож, а я читаю показания эхолота: «Четыре фута... четыре... три... два... два...» Кажется, это длится часами. Затем: «Три... четыре... пять... сажень... три...» Больше нет сигналов! Мы прошли отмель, но впритык! Порт Макасар расстилается перед нами. Великолепное зрелище: фронтоны старинных пакгаузов, как бы сошедшие с гравюр, иллюстрирующих «Путешествие в Суринам». Бастионы старой крепости озарены красным пламенем цветов жакаранды. Целая флотилия лодок вытащена на берег островка, служащего опорой для волнолома. Большое сторожевое судно пристает к нам, и в пять секунд наша палуба наводнена солдатами с таким вооружением, точно они собираются вести осаду Сталинграда. Один из них даже установил пулемет перед компасом. Армия, полиция и военно-морские силы прислали своих представителей, исключение было сделано только для авиации. Все они обвешаны гранатами и гремят по палубе грубыми башмаками, подбитыми гвоздями, переходя с одного конца судна на другой. А тем временем сторожевое судно, почти таких же размеров, как наш бедор, подобно тарану, наносит нам удары, и фальшборт начинает отрываться. Я близок к тому, чтобы потерять самообладание, которое еще у меня сохранилось после этого изматывающего перехода от Махаратуа, и начинаю выкрикивать все бранные слова, какие только знаю на индонезийском языке. Моя вспыльчивость, видимо, оказывает некоторое влияние на блюстителей порядка. Пытаюсь объяснить, что было бы куда полезнее подать нам буксирный конец, чтобы отвести на якорную стоянку. Они теряют уверенность, что дает нам возможность обрести некоторое спокойствие. Вскоре на хорошем ходу нас буксируют к берегу, мы швартуемся у пристани перед Управлением капитана порта. Это происходит значительно быстрее, чем мы рассчитывали. Итак, мы прошли 1650 миль от Сингапура, постарели на шесть недель, а наши нервы находятся на пределе.

Задолго до прихода голландцев Макасар уже был цветущим городом, «столицей пряностей», победоносно боровшейся с Тернате и Тидоре за господство на море, чтобы обеспечить себе контроль над богатствами архипелага. Но когда сегодня бродишь вдоль бездействующих причалов, растянувшихся на несколько километров, пустых складов и длинных улиц с пыльными лавками, на полках которых нет никаких товаров, кажется, что попал на кладбище, где реют бесплотные тени. Макасар превратился в огромный город-призрак. Даже шум и движение не свидетельствуют о жизни, а скорее напоминают кишение червей в разлагающемся трупе. Особенно остро это тоскливое чувство овладевает вами в портовой зоне, где бесцельно бродят солдаты и чиновники, которых гораздо больше, чем докеров и рабочих.

Немедленно после прибытия я стал наводить справки, где бы проверить мотор. Мне надо было обратиться к любому содержателю гаража, но капитан порта заверил, что механики военного флота с радостью сделают все, что нужно, и к тому же за умеренную плату. На следующий день пять парней взобрались к нам на борт во главе с самим главным механиком. Двое из них еще кое-что понимали в дизелях, а остальные прибыли лишь для пущего эффекта и ограничивались тем, что порой передавали ключ, а затем долго вытирали свои замасленные лапы о белые стенки кают-компании. Им потребовалась целая неделя, чтобы разобрать мотор, перечистить его части, сменить четыре поршневых кольца и вновь все собрать. Если бы у меня были соответствующие инструменты, то я сделал бы все сам за три дня и не испачкал бы всего судна. Но вот господин Рюрю, главный механик, предъявляет мне счет, в котором проставлены только итоги: 25 тысяч рупий. За эту цену я мог бы купить в Сингапуре два с половиной дизеля. Начинаю спорить довольно горячо и прежде всего требую, чтобы итог был разбит на статьи расходов. Эта непосильная работа доводит достопочтенного Рюрю до предельного изнурения. На протяжении двух дней он грызет карандаш, но нелегко обосновать такую сумму во всех деталях. Наконец ему удается это сделать, и я не знаю, чем больше восхищаться: его бесстыдством или наивностью. На каждого члена своей бригады он кладет по 500 рупий в день, самому себе скромно уделяет тысячу. Мне хорошо известно, что лучший механик в этом городе не может рассчитывать на больший заработок, чем 40 пиастров в день, и то, если он очень квалифицированный и ему сильно повезет. Поршневые кольца, судя по проставленной цене, должны быть из литого золота и усыпаны бриллиантами. В счет входило и питание каждого рабочего на протяжении целой недели, причем по таким ценам, которые позволили бы им быть клиентами в фешенебельном парижском ресторане «Максим». Три последние статьи составляли издержки на покупку кофе, сигарет и бананов, причем последних в таком количестве, что их хватило бы, чтобы накормить всех обезьян Сулавеси до скончания веков. Этот шедевр финансового гения я показал своему другу Джону Селамату (о нем я расскажу вам более пространно), и тот задохнулся от негодования. Больше, чем сам итог (хотя смета Селамата на такую работу не превысила бы 7 — 8 тысяч рупий, а он в этом деле собаку съел), его выводит из себя порочная дерзость последней статьи. Селамат воздевает руки к небу: «Но бананы предназначаются только для офицеров! Солдаты не имеют на них права! Во всей бригаде только господин Рюрю может их потребовать. Не давай себя обжулить!» Сообщение «бананы — только для офицеров» настолько меня обрадовало, что я снова обретаю вкус к жизни и торгуюсь как дьявол по каждому пункту, к чему обычно питаю глубокое отвращение. Наконец, мы сходимся на цене 14 тысяч рупий. Это в два раза больше того, что следовало бы заплатить. Мы расстаемся с Рюрю довольно холодно. Все-таки эти бананы мне переварить не удалось.

Но, как и у любого города на земном шаре, у Макасара есть свои хорошие стороны: хотя я несколько раз был на волоске от удара, пребывание в нем все же доставило мне удовольствие. Местные жители, когда они не пытались заживо содрать с нас шкуру, были благожелательны и любезны. Европейцев здесь осталась жалкая горстка, несколько монахинь, которых мы иногда видели на большом рынке, да старый доктор-голландец. Жители его квартала так любили доктора, что упросили остаться, когда его соотечественники уезжали после провозглашения независимости Индонезии. Разумеется, в этих условиях мы не могли остаться незамеченными, и повсюду при нашем появлении вдогонку неслись произносимые шепотом слова: «Келилинг дунья!» Эти труднопереводимые слова можно примерно передать «странствующие по свету». Мы даже удостоились чести дать интервью. Совсем юный журналист явился к нам с визитом. Бедняга, должно быть, делал первые шаги на своем поприще и не имел ни малейшего представления, о чем следует спрашивать. Чтобы дать ему возможность овладеть собой, я прибег к методу, хорошо известному психиатрам, то есть начал сам задавать ему вопросы о его образовании, работе, положении прессы в Индонезии, жизни на Сулавеси. Понемногу он начинает чувствовать себя увереннее и отвечает мне не так робко. Через час он расстается с нами, обстоятельно ответив на все мои вопросы, но оставаясь в полном неведении относительно нас. Это не помешало ему написать статью, прочтя которую мы пришли в восторг от силы его воображения. А мы-то и не знали, что нам довелось пережить такие увлекательные приключения. Впрочем, это гомеровское восприятие действительности вполне в духе Макасара.

Не знаю, как распространилась молва, что первоначально на борту «Синга Бетины» было пять человек, но трое уже умерли. Пока еще, правда, оставалось неясным, выбросили ли мы остальных за борт или просто съели. Когда меня снова и снова спрашивают: «Лима оранг судах мати?» («Пять человек уже умерли?»), я холодно отвечаю: «Не пять, а двадцать пять!» Это утверждение воспринимается на веру как изречение из Евангелия, и я чувствую, как соответственно моя репутация укрепляется.

Я вскользь упомянул о Джоне Селамате, но он заслуживает того, чтобы о нем рассказать подробнее. На следующий день после прибытия я, как обычно, вытащил наш мотороллер на берег и собрал его. Но не тут-то было! Мне не удалось его запустить. Дотащил своего верного боевого коня до ближайшей мастерской, в которой толпа китайцев трудилась над допотопными грузовиками и обветшавшими тракторами, и оставил там. Через два дня хозяин мастерской Джон разыскал меня и сообщил, что мотороллер разобран на части, но, увы, ничего сделать не удалось. Какая-то загадочная история произошла с мотором. Сломался подшипник в магнето маховика, а заменить эту деталь новой немыслимо. По правде говоря, я был к этому готов, но что меня буквально сразило — это отказ Джона от оплаты. Ведь он прочистил и собрал мотор, то есть проделал немалую работу. На мое предложение уплатить за этот труд он пожал плечами и сказал: «Но ведь я же не пустил мотороллер в ход!»

В любой стране такая честность сама по себе вызывает восхищение, но здесь она мне показалась невероятной. После того как Джон ушел, мы с Жозе обсудили проблему мотороллера. Совершенно очевидно, что нигде на земном шаре мы не сможем найти запасные части к этому маленькому мотору неизвестной марки и весьма преклонного возраста. Даже во Франции это, несомненно, было бы неразрешимой задачей. Мы решили, что таскать с собой дальше эту теперь бесполезную груду железного лома на нашем судне, где и без того так много хлама, было бы абсурдно. Итак, назавтра я пошел к Джону и сказал ему, что если он хочет, то может забрать себе мотороллер бесплатно, пусть только пришлет за ним человека и получит его с моим благословением в придачу. Это послужило началом крепкой дружбы, и Джон стал называть меня с тех пор «отцом», хотя мы с ним почти одного возраста, выражая тем самым свое глубочайшее почтение. Пока мы жили в Макасаре, он буквально лез из кожи, чтобы помогать нам во всем.

Джон Селамат — настоящий великан с усами пирата и эспаньолкой, как у Буффало Биля. Он то и дело разражается громовым хохотом. Джон заставил меня сильно перетрусить, посадив позади себя на огромный мотоцикл «харлей». Навесив на себя не меньше украшений, чем вождь племени сиу, он дал полный газ и помчался по запруженным людьми улицам, расточая приветствия при встрече со всеми своими знакомыми, то есть почти со всеми жителями Макасара. Под конец мы очутились в кабачке, где он угощал меня одной за другой стопками местного виски — смесью одеколона с денатуратом.

Из предосторожности члены рода Селамат объявили себя чистокровными индонезийцами. (Индонезийской была и фамилия, принятая, видимо, не так уж давно. Это не мешало Селаматам оставаться самыми настоящими китайцами, ничем не отличающимися от тех, которые живут между Шэньяном и Гуанчжоу.) Их большое семейство проживает в обширном доме, с массой пристроек позади мастерской. Здесь можно обнаружить колодец посреди жилой комнаты. Это означает, что двор был позднее покрыт крышей. В доме чувствуется заглушенная возня бесчисленных женщин, проказников-ребятишек и целой стаи плешивых собак, вымазавшихся в мазуте. По вечерам посреди гостиной воцаряются мотороллер и мотоцикл «харлей». Здесь ведут веселую, богемную жизнь, беспорядочную и вместе с тем патриархальную. За большим круглым столом, где мы в качестве гостей разделяли с хозяевами изысканные трапезы, рассаживаются ученики и мастера. А на стенах висят пожелтевшие фотографии бабушек и дедушек, снятых во время свадебных церемоний. Жозе была единственной женщиной, сидевшей за столом. Все остальные представительницы прекрасного пола сновали по комнатам, укачивая бесчисленных малюток и пичкая их на ходу приготовленным на пару рисом из огромных мисок. Патриарх этого семейства — старый, изысканно вежливый джентльмен и типичный конфуцианец — облачен в черную пижаму. Поприветствовав нас, он, как джин из лампы Аладдина, исчез в каком-то таинственном закоулке. Джон проявляет по отношению к главе семейства все признаки почтения и в свою очередь в качестве старшего брата почитается младшим братом Беном, тридцатилетним великаном. Бен ловит каждый взгляд и жест Джона. Это мальчик на побегушках, домашний раб и в то же время правая рука хозяина. Он добровольно подчиняется строгой иерархии семейного быта.

Мы бросили якорь в прекрасно защищенном бассейне для парусников — прямоугольнике, наполненном свинцовой водой. Здесь догнивает дюжина затонувших катеров и буксиров. Я не перестаю удивляться резкому контрасту между содержанием парусников и судов с механическими двигателями. Крупные парусники грузоподъемностью 150 тонн отличаются изумительной опрятностью. Они вооружены топселями, как кечи, обслуживаются экипажем в 15 — 20 человек и причаливают к набережной, где разгружают огромные бревна. Между тем суда с механическими двигателями, как государственные, так и частные, находятся в возмутительном состоянии. Они до такой степени заржавели, что должны пойти ко дну при первом же волнении; можно проткнуть пальцем их изъеденные и ставшие тонкими, как бумага, борта. Суда с механическим двигателем внушают отвращение своей грязью. Эти жалкие останки хронически перегружены, и не приходится удивляться тому, что они бесследно исчезают где-нибудь вдоль побережья. Происходит это так часто, что ни у кого не вызывает удивления. Зато большие парусные суда с их надраенной «до костей» палубой, сверкающим корпусом, причудливыми арабесками вокруг высокой круглой кормы представляют благородное зрелище. Когда по утрам после ночных ливней они поднимают для просушки свои паруса, невольно вспоминаешь о былом величии Макасара, царившего над Островами Пряностей. Мешки с перцем, гвоздикой и мускатным орехом наполняли в те времена трюмы таких же кораблей, направлявшихся к Паттани, Коромандельскому берегу, к далеким княжествам Чампа и Золотому Херсонесу...

Мы приобрели еще одного друга в лице старшего лоцмана Управления порта, говорящего не слишком правильно, но зато очень охотно по-английски. Он познакомил нас с семейным укладом индонезийцев, а Джон — с китайскими обычаями. Лоцман — спокойный, низкорослый, всегда улыбающийся человек. У него такая же маленькая пухленькая жена и два красивых мальчика, которых нельзя упрекнуть в невоспитанности. Все они христиане, и на Сулавеси в этом нет ничего необычного: половина наших знакомых исповедует ту же религию. В этой семье мы отпраздновали рождество. Хозяева раздобыли какое-то деревце, напоминавшее елку, и украсили его клочками шерсти, что должно было изображать хлопья снега. Разумеется, они плохо представляли себе, как выглядит заснеженная ель, но оказали нам очень радушный прием.

Небольшая ссадина, которую я нанес себе на Каримате, сильно воспалилась, и на левой ноге образовалась огромная лиловая язва. На протяжении месяца она становилась все более глубокой, а железы в паху распухли до того, что я уже не мог ступить на ногу и даже носить самые легкие сандалии из японской резины. Наш друг лоцман решил, что мне надо немедленно оказать помощь, и доставил в портовый лазарет. При виде полдюжины ржавых игл, лежавших на грязном столе, я решил, что настал мой последний час. Здоровенный веселый фельдшер согнул четыре-пять игл, прежде чем вонзить одну из них в мою ягодицу почти до упора. Так была введена в мой организм какая-то подозрительная грязная смесь, носившая название «пенициллин». Но, должно быть, у меня железное здоровье, так как я не только не скончался от общего заражения крови, заранее смирившись с таким исходом, но даже начал поправляться: железы опали, а язва постепенно затягивалась.

Предполагалось провести в Макасаре пять дней, но прошло уже три недели, а мы все еще не были готовы к выходу в море. Проверив мотор, я должен был осмотреть весь стоячий такелаж, который порядочно износился в штормах и еще больше в штилях. Мне хочется сменить два гика и две реи. Господин Рюрю предложил было свои услуги, но, раздосадованный моей придирчивостью при первом торге, порвал с нами всякие отношения.

Джон сказал, что знаком с мастером, который сможет изготовить нам все необходимое. Мы отдали также в починку паруса. Они превратились в тряпье, и их следовало бы полностью заменить. Но во всем Макасаре нет ни куска приличной нарусины, и нам приходится довольствоваться починкой того, что починить нельзя, положившись на милость провидения.

А пока мы бродим по многолюдным улицам, пьем подозрительный кофе в мрачных кабачках, где бедняки угощаются стаканом тепловатой воды и при нашем появлении приветствуют нас обычным возгласом: «Келилинг дунья!» Пополняем наши запасы продовольствия, забегая в лавчонки. Джон подарил нам большой мешок риса, и, чтобы сохранить его сухим на борту, мы изготовляем тару из брезента. В мешке Джона по меньшей мере 30 килограммов. Этого вполне достаточно, чтобы добраться до Молуккских островов и даже до Филиппин. (Но нам не довелось достичь Филиппин, а этот избыток риса, пожалуй, помог нам выжить.) Закупка продовольствия превращается в Макасаре в предприятие, полное неожиданностей, и зависит от удачи. Почти повсюду можно найти изысканные продукты, но самых обычных везде не хватает. Пополнение запасов мы заканчиваем закупкой советского яблочного компота и китайского варенья, а также двух бутылок голландской можжевеловой настойки, самого лучшего, а главное — самого дешевого алкогольного напитка, который можно здесь найти. В государственном магазине покупаем сахар и муку в количестве, озадачившем местных жителей, а в ресторане — керосин. Заполняем баки горючим и водой, и, хотя, по нашим представлениям, эти два жидких тела резко отличаются друг от друга, в дальнейшем на практике оказалось, что они состоят в довольно близком родстве.

Бегая по городу, мы встретились с новым персонажем, при виде которого наши сердца растаяли от умиления. Привязанная целью к ручке какой-то двери, стояла самая очаровательная маленькая обезьянка из всех, каких мне доводилось видеть (а я насмотрелся на них достаточно), и кротко взирала своими скромными глазками на уличную суету. Совсем молодая обезьянка с бурой, как у медведя, шерстью и невинными голубыми глазами. Как только Жозе наклонилась, обезьянка прыгнула к ней в руки и повисла на шее. Жозе сразу же была покорена, и я тоже. «О Анри, я хочу ее!» Еще бы! Хозяин обезьянки тут же устремился к нам, почуяв выгодную сделку.

— Четыреста рупий!

— Сто! — отвечаю я. В конечном счете сходимся на двухстах. Мы тотчас окрестили обезьянку Телемахом и под этим именем вписали в судовую роль в качестве матроса без специальности. Я определил обезьянку как «карликового орангутанга», и в самом деле, она представляет собой миниатюрную копию больших приматов Сулавеси. Нрав у Телемаха самый веселый. Он единственный из известных мне обезьян способен по-настоящему смеяться во все горло, хлопая себя при этом по ляжкам. Телемах обладает удивительным даром смеяться, когда мы обмениваемся шутками, даже если это делается с серьезным выражением на лице. Можно подумать, что он понимает каждое слово, улавливает каждое намерение. Это почти смущает нас. Мы без ума от Телемаха, и неприятности с ним возникают только тогда, когда Жозе принимается стряпать. По какой-то загадочной причине это почтенное занятие приводит Телемаха в ярость. Достаточно ему увидеть Жозе перед плиткой, как он начинает истошно вопить. Приходится лишь удивляться тому, что такой дикий вопль может испускать столь крошечное существо!

Как обычно, кажется, что «неотложные» работы никогда не будут доведены до благополучного конца. Но Джон отремонтировал генератор мотора и доставил его на борт, хотя, как известно, механики потеряли представление о законах Ома. Тот же неоценимый Джон продемонстрировал нам еще один из своих выдающихся талантов. Это произошло на следующую ночь после чудодейственной инъекции пенициллина. Было ли то отравление жидкостью, введенной в мой организм, или рецидивом малярии, которую я ношу в себе, не знаю, но только в тот день я свалился на койку, дрожа от озноба под кучей одеял, и находился в полузабытье. Тем временем свирепый шквал обрушился на Макасар и, мгновенно набирая силу, превратился в шторм. Хотя бассейн для парусников хорошо укрыт, волнение проникло и в него. Это подняло страшную толчею в тесной акватории, и большие кечи начали наскакивать один на другой. Мы пришвартовались к какому-то обломку кораблекрушения, чудом державшемуся на плаву. Вскоре наш фальшборт начал расщепляться на длинные полосы, ударяясь об этот железный котел, который раскачивался как маятник с амплитудой более метра. Между тем наши противоударные устройства были, мягко говоря, недостаточными. Настала ночь, и дождь низвергался с небес с такой силой, как будто господь бог решил возобновить постановку «Всемирного потопа». Жозе, отчаявшись вывести меня из коматозного состояния, спрыгнула на пристань и побежала вдоль пустых пакгаузов к мастерской Джона. Значительно позднее до меня донеслись невнятные крики и загадочные шумы. Казалось, что за опущенным занавесом демонстрируется какой-то фильм ужасов, слышится звукозапись из Шарантонского дома для душевнобольных: под непрерывный басовой аккомпанемент барабанящего дождя и раскатистого грома раздавались завывания и удары, затем что-то тяжелое плюхнулось в воду и Жозе разразилась проклятиями. Я не знал, чудится ли мне все это в бреду или до меня действительно доходят реальные звуки. Череп мой, казалось, вот-вот разлетится на части, а весь этот гам представлялся звуками адского оркестра, приветствующего мое прибытие в преисподнюю. Только на следующее утро Жозе рассказала мне о том, что произошло в действительности. Она не застала Джона дома, и лишь после длительных и бестолковых объяснений (ведь Жозе не знает ни одного слова по-малайски) жена нашего друга поняла, в чем дело, и отправилась на розыски мужа, стуча из двери в дверь, из одного кабачка в другой. Наконец Джон был обнаружен в одной китайской таверне, причем в более возбужденном состоянии, чем обычно, и под сильным хмельком. Но, пьяный или трезвый, механик был не из числа тех, кто оставляет товарища в беде. Джон вывел свой самый большой грузовик и втащил в него с помощью своего меньшого брата Бена самые огромные автопокрышки, какие нашлись у него под рукой. Затем, действуя в стиле налетчиков, он выжал до отказа акселератор и помчался по извилистым темным улицам сквозь сплошную водную завесу дождя, в то время как Бен и Жозе хватались за что попало, чтобы не разбиться. Когда они достигли причала, начались осложнения. Прикрепить шины весом до 50 килограммов к двум беснующимся корпусам — это не детская забава. Но Джон, которого прогулка не охладила, бросался во все стороны, не обращая внимания на Жозе, умолявшую его быть осторожнее. Он не желает слушать ее увещаний и твердит по-английски: «Не волнуйтесь, я около вас». Неожиданное виляние судна сбрасывает его за борт вместе с покрышкой диаметром полтора метра в качестве погребального венка.

Жозе в полной панике. Механик исчез в темноте, провалился между двумя корпусами, сталкивающимися по прихоти волн. Он, несомненно, будет раздавлен толчеей, как только вынырнет на поверхность. Жозе орет, чтобы Джон отплыл в сторону и быстрее направился к пристани, но с упорством пьяного он стремится вновь втиснуться между судами, крича по-английски: «Не беспокойтесь, миссис Анри, я здесь с моим братом Беном, и мы все установим как надо ради вас». Это продолжается до тех пор, пока Жозе вместе с братом Беном хватают его за загривок и, как это ни покажется невероятным людям, разбирающимся в направлениях сил, втаскивают на палубу. Даже спустя 12 часов Жозе, рассказывая об этом, чуть не плачет от пережитого страха и нервного потрясения.

На второй день рождества прибыло рангоутное дерево, при виде которого я чуть не погиб от закупорки сосудов. Да, такое дерево наверняка не сломается! Оно подошло бы для трехмачтового судна, которому предстояло не меньше 100 раз обогнуть мыс Горн. Четыре человека, пошатываясь от тяжести, подняли одно бревно на борт, причем самое маленькое — фок-рею! Даже Джон, не будучи мореходом, смотрит на них обалдевшими глазами. Чтобы его успокоить, я один занимаюсь оснасткой и поднимаю паруса, наложив предварительно для надежности несколько дополнительных талей. Починенные паруса похожи на лоскутное одеяло. Ничего, так они выглядят забавнее! Я демонстрирую полное самообладание, но по горло сыт Макасаром и готов уйти отсюда вплавь, лишь бы не задержаться еще на неделю. Между тем я сознаю (и Жозе об этом догадывается), что если мне еще как-то удается маневрировать на спокойной якорной стоянке, то в открытом море придется туго.

Делаем последние закупки: набиваем две толстые бамбуковые трубки длиной по 60 сантиметров и шириной в 15 хорошим и крепким индонезийским табаком, единственным, который я способен курить за неимением французского перло. К тому же у него есть еще одно преимущество: он баснословно дешев. Мы ужинаем у Джона в последний раз, а на следующее утро он провожает нас, захватив в качестве прощального подарка большую корзину, наполненную бутылками с пивом и тремя великолепными тортами, испеченными его матерью. Другой наш друг, лоцман Танджкудунг, преподнес нам несколько бутылок чудесного фруктового сока, благоухающее творение его жены. Всем нам было грустно расставаться. Но Вселенная подает нам знак. Мотор мощно рычит, мы отдаем швартовы и салютуем флагом, огибая причал Управления порта. Даже господин Рюрю перестает на нас дуться и кричит что-то ободряющее. Макасар отпускает нас на Амбон (Молуккские острова), и мы отправляемся в путь, подгоняемые свежим западным бризом. Запись в судовом журнале гласит: «Мы должны быть на Амбоне 10 января, на Тернате 20-го, на Замбоанге 5 февраля и в Маниле 1 марта». О святая наивность!

10 Новый год — новое море

Кажется, удача вернулась к нам. Мы бежим вдоль берега к юго-западной оконечности Сулавеси, проскальзываем между островом Танакене и большой землей, затем постепенно поворачиваем на восток, следуя изгибу береговой линии. Грозы расцвечивают ночи, рассыпая молнии вокруг нас, но не задевают судна, хотя ветер свежеет и к 3 часам утра мы идем уже под фоком и кливером. Днем поднимаю грот и весьма довольный собой записываю в бортовом журнале: «05°45' южной широты — самая южная точка на нашем пути в Америку, если нам суждено туда попасть...»

Остроконечная вершина Ломбо-Батанг вздымается из молочного тумана на 3000 метров с левого борта. Туман окутывает низменности, а волнистые линии гребней уходят в бесконечность. Эта акварель, выдержанная в зеленых и дымчатых тонах, прекрасна. За сутки после выхода из Макасара мы прошли более 80 миль. Для каботажного плавания совсем недурно! Ветер крепчает, а море становится все более бурным. Но мы на хорошей скорости входим в пролив Салаяр. Ширина его всего четыре мили, и вдобавок он загроможден несколькими островами. Выбираем фарватер, который кажется нам самым глубоким к северу от маленького булыжника, каким предстает перед нами остров Паситанете. Ветер дует прямо в корму, и я испытываю неприятное ощущение от чрезмерной близости береговых уступов, о которые с ревом разбивается прибой. Но момент для умышленного выхода из ветра неподходящий, и я потею за штурвалом, стараясь сохранить курс и держаться подальше от уступов. Проходим буквально на волосок от них. Как только Паситанете оказывается позади, беру круче к ветру, и волны немедленно сглаживаются. Но море по-прежнему очень бурное и кипит течениями и водоворотами, увлекающими нас. Ветер не подает никаких признаков ослабления, и я решаю уменьшить парусность, что, разумеется, следовало сделать до того, как войти в пролив. Теперь мы начинаем сознавать, чего стоит наше новое рангоутное дерево! Мы приводим судно против ветра, что не так-то легко среди неистовствующих бурунов, и пытаемся закрепить гик. С помощью топенантов я поднимаю его как можно выше, но этого недостаточно. Приходится поднять его повыше на свое плечо, чтобы положить на крышу задней каюты. Напрягаю все мускулы, дабы сдвинуть его с места, тогда как Жозе выбирает большой шкот с такой стремительностью, что ломает кость в левом запястье. В анналах яхтсменов-любителей это редкое происшествие. Я в свою очередь повредил правую ключицу, но у нас нет времени обращать внимание на такие мелочи, за что мы еще поплатимся полгодом мучений. Надо во что бы то ни стало водрузить проклятый гик на место, но нам это удается лишь после долгой борьбы. Спустить парус кажется нам уже детской игрой, хотя судно скачет, как дикая лошадь. Разбитые и опустошенные, мы пытаемся отдышаться, а «Синга Бетина» тем временем продолжает свой бег. Предстоит покрыть 90 миль по огромному заливу Бони. Это одно из тех обаятельных мест, какие я хотел бы исследовать на досуге. Но наше расписание гласит: «Амбон 10 января», и приходится оставаться глухим к зову сирен залива Бони. Земля — это сладкий пирог, но никогда не удается отведать его больше одной жалкой крошки.

При сильном попутном ветре я не рискую предоставить «Синга Бетине» возможность управлять рулем по собственному усмотрению, и мы на протяжении всей ночи поочередно несем вахту. Вечером начали ловить передачи новой радиостанции. До Макасара мы слушали последние известия из Пномпеня на французском языке и из Пекина на английском. Теперь мы больше не слышим своих прежних спутников: их заменили дикторы, говорящие на изысканном английском языке. Но они еще находятся на таком далеком расстоянии, что мы в состояний понять едва одно слово из пяти и не можем определить, откуда доносятся эти звуки. Мне кажется, что это «Голос Америки», вещающий из Манилы, и только через несколько дней, когда прием стал лучше, выяснялось, что передача ведется из Дарвина.

По-прежнему идем хорошим ходом и в полдень видим вершины Кобаэны на противоположном берегу залива. Новым искушением для меня предстают острова Кобаэна, Муна и Бутунг. Прикрывая юго-восточную оконечность Сулавеси, они разделены длинными, узкими и извилистыми проливами, которые выводят суда в море Банда. Карты и лоции дают такое своеобразное описание этих островов, что мне безумно хочется сунуть туда свой нос. Искушение так велико, что я колеблюсь вплоть до того момента, когда появляется мыс Кокуа на юге Кобаэны и мне уже нельзя откладывать решение. Трудно отказаться от посещения островов, но мы потеряли бы слишком много времени в этих проливах, с их мощными течениями, не обозначенными на картах препятствиями, слишком хорошим укрытием от ветров и невозможностью продолжать плавание ночью. Судя по всему, независимо от принятого решения нам чертовски не везло. В 4 часа пополудни мы попали в глубокий штиль и завязли в нем на всю ночь и на весь следующий день. Несколько миль прошли на моторе, но меня обуревает гнусная скаредность, когда дело касается драгоценного горючего... Нам трудно будет раздобыть его в Индонезии, и поэтому я поспешил выключить мотор, отдавшись западному течению, которое медленно несло нас.

Наступал последний день старого года. Привожу выписку из бортового журнала: «Все паруса подняты в 5 часов утра. Ветер западный (5 — 6 узлов), море спокойное. Положение судна — пять миль к югу от Телага-Кечила, в 200 милях от Макасара. Ветер остается слабым все утро, затем немного свежеет. Досадно так долго вилять рулем при попутном ветре.

В 15 часов мы на траверзе мыса Массина (на остров Сиумпу). Мотор запущен. Продолжаем продвигаться, держась ближе к берегу при коротких шквальных ливнях, к якорной стоянке у юго-восточной оконечности Сиумпу. Бросаем якорь на глубине 10 метров в 30 саженях от берега, очень скалистого и поросшего лесом. Вода поразительно прозрачная, дно песчаное. Нас навещает экипаж большого парусника из Бату-Атаса. Угощаем гостей чаем, и они в благодарность откачивают воду из трюма, что сберегло мне немало времени. Чувствую смертельную усталость, и сильно болит плечо. Плывем к берегу над узкой коралловой банкой. Спускается последняя ночь 1966 года».

Итак, мы проводим первый день Нового года, стоя на якоре у южного входа в пролив Массири. Решаем, что это не только праздник, но к тому же еще воскресный день, а поэтому мы не желаем даже думать о работе. Готовим изысканный завтрак, открыв последнюю банку сингапурских консервов: курица в желе (не слишком вкусно, но сытно) и бутылку рислинга. Ее подарил нам шкипер «Мери Рид», красивого современного грузового судна под датским флагом, с которым мы встретились в Макасаре. То была первая бутылка вина, выпитая после долгого воздержания. Для французов это парадокс. Кто же подарит нам следующую?

Погода по-прежнему неустойчивая: шквалы с ливнями и свежий западный бриз. Нас сильно качает. Проводим несколько часов, плавая и созерцая маленьких рыбок в роскошном убранстве, которыми кишат подводные коралловые леса. Любовались этим зрелищем сотни раз, но оно неизменно очаровывает нас. По какой-то непонятной причине в этот вечер нас охватывает тоска. Мы становимся «фиу», как говорят таитяне, то есть «ненормальными» или «блаженными». Недовольны всем на свете, и прежде всего собой. Видимо, не отдавая в этом отчета, мы попросту выдохлись.

Последние 200 миль были тяжелыми, а наше пребывание в Макасаре нельзя назвать отдыхом. Почти каждую ночь нас атаковали тучи москитов, к тому же мы были доведены до грани нервной депрессии другим способом, более изощренным и еще более жестоким. Дело в том, что в 200 метрах от нас на якоре стояло судно — снабженец воздушных сил (да, не удивляйтесь!), и его командир, не имея возможности заниматься плаванием, счел своей миссией пробуждать энтузиазм в сердцах своих сограждан. Для этого в его распоряжении имелась самая мощная батарея громкоговорителей, какую удалось соорудить электронным бесам, и самый отвратительный набор нелепых пластинок, какие фирмы, распространяющие «поп-эйдж», выпустили на рынки развивающихся стран. Это было ошеломляющим нашествием горлопанов низшего разряда, вопивших под аккомпанемент оркестра психопатов. Чудовищный шум преодолевал безлюдные молы подобно стоячей волне и сотрясал улицы с упорством, достойным трубачей адского цирка. Вдобавок мы попали на остров в рамадан (великий пост у мусульман), и в 4 часа утра сирена тревоги, водруженная на здании Управления капитана порта, почти над нашими головами, начинала выть на протяжении 10 минут. Так правоверные оповещались о том, что настало время растопить печи для приготовления предрассветного завтрака. От этих завываний сирены мы чуть не сваливались с коек под влиянием нервного шока.

Все это накладывалось на работы и хлопоты, заполнявшие наши дни, чем и объясняется наша повышенная нервозность к концу пребывания в Макасаре. И теперь во время отдыха мы почувствовали себя более усталыми, чем до него. Чтобы обрести бодрость, выжимаем последние капли рома из бутылки и приготовляем пунш, медленно смакуя его под звуки Итальянского концерта. Тем не менее мы все еще находимся в напряжении и плохо спим в эту грозную штормовую ночь.

Путь «Синга Бетины» от Макасара к морю Банда.

С первыми лучами солнца появляется неизбежный полицейский на сампане. Откуда взялся он в этих джунглях? Полицейский требует показать наши документы. Но теперь у нас их больше, чем надо, и мы гордо предъявляем таможенный пропуск, полученный в Макасаре, и огромное удостоверение об истреблении крыс, доставляющее ему немалое удовольствие. Полицейский предлагает нам следовать за ним до городка Бутон, который находится в 15 милях от нас выше по проливу, чтобы там представиться местным властям, которые, конечно, будут польщены... Я уже не в состоянии переваривать эти глупые формальности и, прикидываясь дурачком, отказываюсь от этой чести. С гораздо большим сожалением отклоняю также приглашение наших соседей по стоянке, уговаривающих нас сопровождать их до Бату-Ата. Это крохотный островок в 60 милях к югу с населением 5 тысяч человек. Занимаются они, кажется, исключительно торговлей в море Флорес и соседних водах, проводя жизнь на флотилии прау. Но в Индонезии 7 тысяч островов! Даже жертвуя по одному дню на каждый, мы потеряли бы массу времени! «В следующий раз!» — сказал бы я, если бы у меня было впереди 20 — 30 лет. Тогда это было бы осуществимо. А пока воспользуемся любезным западным бризом, поднимем якорь и с попутным ветром обогнем Бутунг с юга.

Не прошло и двух часов, как мы попадаем в неприятную историю: ветер, усиливаясь, переменил направление и задул с северо-запада. Мы бежим в сиянии солнца по искрящемуся морю, что редко здесь случается, как вдруг штурвал становится совсем легким в моих руках! Лопнул трос, связывавший руль с механизмом, так как износилась пластмассовая оболочка и морская вода разъела металл. «Синга Бетина» тотчас поворачивает наветренным бортом к волне, пока я выбираю шкоты, чтобы поставить судно против ветра. Но без руля парусник сам находит равновесие и, правильно накренившись, устремляется прямо к берегу. Мы пересекли глубокую бухту Самполава, когда произошла авария. Становится очевидным, что мы снова вернемся в бухту или окажемся на дне, если срочно не примем какие-то меры! Высокие горы, замыкающие бухту, создают великолепную декорацию, но не внушают желания созерцать их на слишком близком расстоянии. Хватаю ключ и два кабельных зажима, чтобы соединить разорванные концы. Это самый скорый ремонт в моей экизни! Тотчас мы попадаем на правильный курс и продолжаем путь. Впрочем, есть одно «но». Когда я перекладываю руль налево, кабельные зажимы упираются в маленькие концевые блоки и мы можем поворачивать только вправо. Это тем более досадно, что нам надо все время держать курс на север, чтобы обогнуть Бутунг. Мне вспоминаются сказочные зверьки, живущие на горных склонах; чтобы передвигаться по наклонной плоскости, они наделены более короткими лапами с одной стороны, чем с другой, но это позволяет им следовать только в одном направлении... Наши короткие лапы оказались не с той стороны. Надо устранить помеху. Но сделать это на ходу под парусами невозможно, и мы пытаемся найти защищенную якорную стоянку. Эта часть побережья кажется нам особенно негостеприимной: береговые уступы отвесно падают в кипящий белой пеной прибой, из которого наподобие собачьих клыков торчат скалы. Жонглируя шкотами, мы весь день следуем изгибам береговой линии, нацелив на нее свои бинокли, чтобы не пропустить малейшей вогнутости. Отвесные береговые уступы сменяются пляжами, слишком открытыми для того, чтобы служить надежным убежищем. Только пополудни нам удается добраться до большой бухты Ваджо, где обнаруживаем несколько парусников, стоящих на якоре в этой хорошо защищенной горами гавани. Поверхность воды не рябит ни одна морщинка, и мы, вальсируя, приближаемся к берегу. Из-за неисправности рулевого управления, чтобы повернуть на 30 градусов влево, мы вынуждены предварительно сделать поворот вправо, описывая таким образом полный круг. Подобное зрелище должно было немало позабавить случайных зрителей. Маневр осложнялся еще опасностью налететь на многочисленные келонги, установленные у входа в бухту. Мы не успели охнуть, как очутились над рифом, и я бросил якорь так стремительно, как будто он обжег мне пальцы. Дело в том, что вода здесь так прозрачна, что дно как бы поднимается на вас со своим коралловым лесом. Но эхолот показывает, что под нами два фута воды. Я на это не надеялся и спешу воспользоваться удачей, чтобы... поднять якорь и отступить в более глубокие воды. Проделываю я эту операцию самым примитивным способом: лечу за борт и подталкиваю форштевень до того места, где риф падает отвесно в море. Здесь я остаюсь в подвешенном состоянии, цепляясь за водоросли, пока судно не относит немного дальше, где глубина достигает пяти саженей. Да, в этот денек не приходилось жаловаться на скуку. К нам на сампане подплывает глубокий старик с морщинистым лицом пирата, но освещенным необычайными желтыми глазами и широчайшей улыбкой. Он спрашивает, не можем ли мы дать ему немного риса, продукта, весьма дефицитного в этом районе. Старик обворожил нас, и Жозе отсыпает килограмм риса в пустую коробку из-под чая. Он принимает ее, дрожа от волнения и совершенно ослепленный кричащей росписью коробки, на которой изображены красные, черные и золотые драконы. Никогда ему не доводилось видеть ничего более прекрасного. Старик подарил нам на обед три большие летающие рыбы и расстался с нами, сияя от восторга и не веря в свое счастье!

Только мы собрались отойти ко сну, как к нам подошел еще один сампан. Нетрудно догадаться, что это был визит официальных властей: отряд тыловиков в военной форме, который после беглого просмотра наших бумаг потребовал, чтобы мы явились в деревню на следующее утро. Поскольку расстояние до деревни не превышает одной мили и она расположена за маленьким мысом, покрытым кокосовыми пальмами, я охотно соглашаюсь. Нам не придется ступать по земле, пока мы не достигнем Молукк, и надо воспользоваться этим случаем, чтобы размять ноги, а может быть, и запастись свежими продуктами.

На рассвете я занялся ремонтом рулевого устройства, спокойно отрегулировал ход тросов и мы поднялись на моторе до Донгкалы, таща за собой на буксире со скоростью шести узлов полдюжины сампанов, пришвартовавшихся к бортам «Синга Бетины», чтобы воспользоваться нашей прогулкой. Встали на якорь совсем близко к довольно крутому пляжу, где строились десятка три прау: судостроители здесь не боятся безработицы. Сошли на берег в сопровождении одного юноши, говорившего немного по-английски. Это был студент экономического факультета в Сурабае. Он привел нас в свое жилище — хрупкую хижину, стоявшую на высоких сваях и покрытую пальмовыми ветками. Она оказалась одной из самых лучших в поселке. Тем не менее Донгкала — прелестное захолустье. Поселок сияет чистотой, каждый дом окружен садом с цветочными клумбами. «Главная площадь» размером не более пяти квадратных метров защищена от солнца навесом из белой хлопчатобумажной ткани, натянутой между домами именитых граждан, которые мирно курят в ее тени на деревянных скамьях. Мы пьем кофе в комнате с низким потолком и решетчатым полом из бамбука. Это очень удобно, чтобы стряхивать пепел прямо в нижний этаж, но я начинаю побаиваться, обнаружив, что в комнате собралось не менее 70 человек и что все строение раскачивается, как бы беря разбег перед тем, как обрушиться. По обыкновению, здесь собрались почти все жители поселка, а закрыть двери своего дома для соседей и друзей претит изысканной и благожелательной вежливости индонезийцев. Но в улыбке нашего хозяина я подмечаю напряжение. Он, безусловно, понимает, что его гостиная не рассчитана на то, чтобы служить конференцзалом, и что мы скоро станем участниками и зрителями нового варианта драмы «Падение дома Эшер»[13].

Кто-то преподносит нам манго, а наш новый друг — несколько яиц, и оба отказываются от денег. Набежал шквал с ливнем, и в комнату ворвался мальчик, чуть было не ставший той каплей, которая переполняет чашу. Из его бессвязной речи я уловил слова: «лодка», «ветер» и «ушло». Мы выскакиваем из хижины и убеждаемся в том, что «Синга Бетина» сорвалась с якоря. На этот раз наш верный четырехпалый друг не сумел вцепиться в грунт, гладкий и твердый, как шифер. Яхта лениво дрейфует к выходу из бухты. Прыгнув в сампан, мы гребем изо всех сил и вскоре настигаем беглянку. Запускаем мотор и возвращаемся к берегу, но уже не бросаем якорь. Мы остаемся на мертвой точке ровно столько, сколько надо, чтобы попрощаться со всеми, и отправляемся в путь. Толпа ребятишек бежит вдоль берега. Они кричат и размахивают своими повязками, сопровождая нас до самого мыса. Донгкала была очень радушным местечком, и нам немного досадно, что пришлось так быстро расстаться с ней. Но такова суровая жизнь моряков!

Мы уже в море Банда, и нам предстоит покрыть 250 миль, прежде чем достигнуть Амбона. С самого начала плавания мы попали в уже хорошо знакомые нам условия: шквалы, слабые ветры, сильные течения. Весь день мы пытаемся отойти от берегов Бутунга, запуская мотор, чтобы преодолеть его своеобразное «магнитное притяжение». Хотя на море почти полный штиль, короткие и крутые волны создают килевую и сильную бортовую качку. После нескольких месяцев плавания в бурных водах мы рассчитывали навести порядок на борту и закрепить все так, чтобы ни одна вещь не могла пошевелиться. Но не тут-то было! Нам предстояло еще получить не один урок, а пока на борту царит хаос. В полночь огибаем (на моторе) маяк на северном мысу острова Вангиванги и попадаем в открытое море, пройдя всю загроможденную рифами зону к востоку от Бутунга. Предоставляем «Синга Бетине» возможность идти по своему усмотрению под кливером и фоком и разрешаем себе поспать несколько оставшихся от ночи часов. Разумеется, на рассвете мы завязли в штиле. Я воспользовался этим случаем, чтобы заменить огромный, убийственный для нас гик грота небольшим и легким бамбуком. Штиль держится весь день, пока вдруг в 6 часов пополудни не разражается чудовищная гроза. Немедленно спускаю грот, но оставляю фок. Признаюсь, то было чистейшей глупостью с моей стороны, и я это хорошо знаю. Но за целые сутки мы прошли только 10 миль, и мне это начинает надоедать. Вот уже 20 минут мы мчимся, как паровоз под всеми парами! Это слишком хорошо, чтобы долго продолжаться. С оглушительным треском ломается рангоут фока, и, пока я вожусь с парусом, стремясь убрать его, не защищенный ничем кливер вырывается, как бы срезанный бритвой. Поймать его совсем нелегко! Приходится сесть верхом на гафель, скачущий из стороны в сторону, как взбесившаяся блоха. Чтобы продолжить путь, поднимаю штормовой кливер. Как бы то ни было, мы не можем нести больше парусов в данный момент, а это позволит нам хоть немного продвинуться на восток ночью.

Путь «Синга Бетины» от Сулавеси до Меати-Миаранга.

Наутро море такое бурное, что Жозе не удается вскипятить воду для чая, что случается редко. Я не в состоянии отремонтировать сломавшийся рангоут, поэтому поднимаю фор-стенги-стаксель вместо фока и убираю грот. Ветер отклонился к северу, и мы опять оказываемся ближе к земле. Идем вдоль островка Линтеа, из-за чего теряем немало времени, так как нам мешают пройти с его наветренной стороны огромные валы. Предосторожности ради предпочитаю повернуть на юг. Весь этот день мы ползем как улитка, а следующий, малопримечательный сам по себе, становится свидетелем нашей полной деморализации и возвещает крушение нашей мечты.

Ежедневно, выйдя из Макасара, запускаю мотор на полчаса, чтобы подзарядить аккумулятор и противодействовать засорению цилиндров. Но в это утро мотор отказывает полностью, хотя стартер задорно гудит... Я уже признался, что механика из меня не вышло даже в качестве любителя. А дизельный двигатель для меня такое же таинство, как святая троица. Я верю в него, не пытаясь понять. Тем не менее вытаскиваю руководство Паркинса по уходу за моторами и разбираю систему питания горючим. О ужас! Все наполнено водой: и фильтры и трубопровод. Я отвинчиваю кран баков, и передо мной предстает отвратительная смесь, в которой при сильном желании можно распознать следы горючего. В фильтре столько грязи, что ее хватило бы, чтобы удовлетворить запросы самой жадной землечерпалки. Пытаюсь прочистить все как можно тщательнее, но безуспешно. Надо было бы снять баки и прополоскать их, а также промыть инжекторы. За эту работу без необходимых знаний я взяться не могу. Итак, мы лишаемся мотора по милости макасарских торговцев горючим, которые продали нам эту отвратительную смесь. Между тем наши рангоуты либо слишком тяжелы, либо слишком хрупки, чтобы спокойно идти под парусами в этих широтах. Чувствую, что должны скоро попасть во внутритропический фронт, который я научился уважать за время своей летной карьеры. Итак, нам еще придется хлебнуть немало горя. От ближайшего порта на Филиппинах, где можно привести все в порядок, нас отделяет 1000 миль. Изучаю карту: продолжать задуманное плавание выше наших возможностей. Силы Жозе явно на пределе, и я, хотя мне страстно хочется продолжить круиз во что бы то ни стало, нахожусь не в лучшем состоянии. С горечью показываю Жозе карту:

— Мы можем теперь отказаться от наших намерений, если ты этого хочешь. Тимор всего в 200 милях к югу. С попутным ветром мы могли бы попасть туда за несколько дней.

— Я не хочу, чтобы ты из-за меня отказался от плавания, о котором мечтал 20 лет.

— Хорошо, попробуем еще продолжить наш маршрут, но, если обстоятельства не изменятся к лучшему, нужно будет смириться.

Разумеется, наше положение не улучшается. Этой ночью нас накрыл еще один шквал. Он был коротким, но оставил после себя штормовое море. У меня хватило времени только на то, чтобы вновь поставить фок, который я оснастил, подняв нок гафеля с гарделем на верхушку грот-мачты. Он походит теперь на стаксель, шкотовый угол которого сильно падает позади вант. Это устройство необычно. У него нет названия ни на одном языке, но зато оно, как мы убедились впоследствии, очень эффективно. Я называл его «генуэзским рыбаком».

Дождь льет всю ночь и весь бесконечный день. Ветер слабый, море штормовое.

— Знаешь, — говорит Жозе к концу дня, — мне думается, что правильнее было бы взять курс на Тимор. Такое существование нам долго не выдержать.

У меня такое же впечатление, хотя я знаю, что это означает крушение моей заветной мечты. Отмечаю наше положение 05° 00' зюд, 125° 20' вест. Провожу линию до нового места назначения — Дили — и поворачиваю штурвал, чтобы стать на желаемый курс. Хорошо идем до часу дня: попутный ветер с траверза. Пожалуй, «Синга Бетина» тоже устала от борьбы и с нетерпением устремляется к гавани. Но после нескольких часов хорошего хода разражается новый шквал и длится остаток ночи. Переход до Тимора, судя по всему, тоже будет не из легких!