Тренировочный День 5

Глава 19

Она лежала на массажном столе, чувствуя мягкое сопротивление поролонового мата под лбом и щеками, глядя на кафельный пол с развеселыми цветочками через отверстие для лица. Массажистка только что ушла, накрыв ее простыней и сказав, чтобы она полежала вот так еще минут десять и только потом собиралась… а еще чтобы не двигалась резко и поберегла себя в течение дня. И чтобы теплее одевалась, нельзя после массажа застудиться, обязательно заболеешь. Так что она лежала и лениво разглядывала цветочки на кафельной плитке. В голове было удивительно пусто и спокойно после того как Марина Михайловна, массажист со стажем, размяла совершенно все мышцы и связки в организме. Идти куда-то не хотелось совсем, особенно учитывая, что там — эта Синицына. Она закрыла глаза и вздохнула, вспоминая их недавнюю стычку. Все-таки Юля — ветеран, у нее в зачете четыре кубка области и на региональном уровне она выступала, ее уже армейцы к себе приглашают, а она…

Чьи-то ловкие пальчики пробежали по ее, накрытой простыней спине. Она открыла глаза и увидела, что на кафельных цветочках стоят чьи-то ножки в резиновых сланцах. Маленькие такие ножки, а каждый ноготь на аккуратных пальчиках был покрыт изумительным бледно-розовым лаком.

— Бергштейн. — сказала она вниз, в сторону кафельного пола, керамических цветочков и изумительного бледно-розового педикюра.

— Салчакова. — откликнулись откуда-то сверху: — как тебе массажик? Марина Михайловна просто супер, у нее руки волшебные. Я попросила, чтобы она тебя особенно промяла, потому что у тебя зажатости по всем телу… — ловкие пальчики между тем пробежались по спине, опустились чуть ниже… и Айгуля с легким изумлением почувствовала, как эта Бергштейн — ущипнула ее за ягодицу!

— Эй, руки прочь! — возмутилась она, поднимая голову: — слышишь, мелкая⁈ А то сейчас встану и как наваляю!

— Ты сперва соберись в кучу. — посоветовала эта вредная Бергштейн, не собираясь убирать свои руки: — после массажа Марины Михайловны так сразу не соберешься кому-то валять. Так что ты пока в полной моей власти, Салчакова, вот! Что хочу, то с тобой и сделаю. А фантазия у меня богатая…

— А… ну и черт с тобой. — Айгуля опускает лицо вниз, разглядывая кафельный пол и ноги либеро в резиновых сланцах: — но ты не расслабляйся, я запишу все. В маленькую черную книжечку. Чтобы потом припомнить. Застану тебя вот такой же — беспомощной на массажном столе и…

— Как страшно. Слушай, Ая, а что ты с Юлькой не поделила? Ну то есть, понятно что Юлька она не душа компании вообще, но ты с ней как кошка с собакой вообще… — пальчики на ее спине замерли, словно ожидая ответа. Айгуля вздохнула. Говорить и двигаться не хотелось. Хотелось закрыть глаза и заснуть, только сперва отогнать от себя эту назойливую Бергштейн, что в каждой бочке затычка.

— Ты где такой лак для ногтей нашла? — спросила она вместо ответа на вопрос: — бледно-розовый…

— Нравится? Это мне ребята с кооператива подогнали, говорят, что настоящая Франция. Есть еще ярко-красный, а есть алый, ну типа «Алые Паруса», как у Грина. Хочешь, тебе подарю? Тебе какой цвет нравится? У меня еще бордовый есть, но это все…

— Удивительная ты девушка, Лилька. — бормочет Айгуля себе под нос: — и все-то у тебя легко получается. Витьку вот себе забрала… а я ведь его первая нашла.

— Так забирай! Только у него сперва спроси, а то я предложила Алене и Наташке Марковой его для повышения гормонального фона перед матчем, а он говорит, что так не делают. Что у него душа есть, а вам, говорит, только одно от мужчин нужно, а он так сотрется… Наташка говорит, что он себе цену набивает и что если бы мы на улице мужиков для поднятия гормонального фона искали бы, то там понабежало бы полгорода, а вторая половина завидовала бы. Правда про нас тогда точно гадости говорили бы так, что пришлось бы снова место жительства менять и…

— Снова? Что значит — «снова»? — Айгуля попыталась нахмуриться, но когда лежишь лицом вниз и кожу на лбу и щеках оттягивает в стороны мягким поролоновым валиком — хмуриться затруднительно.

— Ай, не обращай внимания. — ноги в резиновых сланцах с пальчиками и бледно-розовым педикюром исчезли из поля ее зрения. Она почувствовала прикосновения к ногам, сперва — к икрам.

— У тебя тут все тааак забито. Расслабься.

— Я на массажном столе после сеанса. У меня все расслаблено. Ты то чего приперлась, Бергштейн? Подружки твоей тут нет. — ворчит Айгуля. Ловкие пальчики скользят вниз и разминают ей ступню… неожиданно приятно.

— Юлька Синицына посралась с остальными. — вздыхает Лиля откуда-то сзади и сверху: — вещи собирает. А я осталась. Я с ней несогласна, но и ссориться на пустом месте…

— Что значит на пустом месте⁈ — Айгуля от возмущения приподняла голову и повернула ее назад, чтобы увидеть эту наглую Бергштейн: — да ты знаешь, что она сделала⁈ Она… да она… — девушка задыхается от негодования. Вот как объяснить этой Лильке? Ей же все в жизни легко давалось, она сразу с золотой ложкой во рту родилась, вон и тренер говорит, что есть «выигрыш в генетической лотерее», она и быстрая, и сильная и двигается так, словно каплю ртути на площадку уронили — тут и сразу же там! Против нее и Синицыной играть — как против стены бетонной, никакой надежды нет. Она при этом всем еще и гулять умудряется, каждую пятницу-субботу на танцах в парке зажигает и портвейн из горла глушит! Конечно, если ты такая, так тебе и делить с окружающими нечего, то-то она веселая и легкая в общении и все у нее друзья!

— … не понимаешь ты ничего. — наконец говорит Айгуля и садится на массажном столе, прикрывая простыней свою грудь. Конечно, думает она про себя, вот как донести до этой Бергштейн что такое — работать в плавильном цеху и одновременно учиться в вечерке? Когда никто в тебя не верит, с самого детства она — сплошное разочарование. Салчакова то, Салчакова сё… никто ее не замечает. Всем подавай звезд, ту же Черную Птицу, холодную и неприступную как Снежная Королева или Железную Кайзер, Лильку Бергштейн, яркую, красивую и всегда позитивную, Машку Волокитину, Наташку Мордвинову, Светку Кондрашову… и никто никогда не обращает внимания на нее… она просто Казашка и все. Ирония судьбы — даже кличка, которую ей дали фанаты — не оригинальная! Потому что нету Кайзер большой или малой, зеленой или красной, но у них в команде она — Большая Казашка! Она даже клички своей собственной не заслуживает! Как это объяснить Бергштейн?

— А ты объясни. — неожиданно серьезно говорит Лилька: — Витька всегда говорит, что язык нам для того и дан чтобы друг друга понимать. А если говорить «ты не понимаешь», то так и гориллы могут. А ты не горилла. Это Валька Федосеева — горилла, знаешь какая она сильная? Уу… — девушка поводит плечами и ежится: — как схватит — не вырвешься… чуть не задушила.

— Ха, — хмыкает Айгуля, поправляя волосы на голове: — слышала я про то, что ты к Вальке клинья подбивала… ты чего, серьезно⁈ То есть тебе девушки нравятся? Подай-ка мне бюстгальтер, вон там, на стуле висит.

— Да неправда все! — мотает головой Лиля: — вовсе не нравятся! Я… просто случайно! Я к Витьке ночью шла и заблудилась!

— Серьезно так ты от курса отклонилась. — кивает Айгуля, принимая белый спортивный бюстгальтер из рук Лили: — и как ты в пионерском лагере ночью в палате полной разгоряченных пионеров не оказалась вообще? Вполне в твоем духе было бы… а потом мы бы выслушивали очередную легенду лагеря «О Доброй Волейболистке».

— И… ладно. Лучше уж в палату с озабоченными подростками чем к Вальке в лапы. — говорит Лиля, протягивая Айгуле ее футболку: — так что ты хотела мне объяснить? Чего я не понимаю?

— Чего ты не понимаешь? — Айгуля застегивает спортивный бюстгальтер спереди и проворачивает его застежкой назад, продевает руки, закидывая бретельки на плечо. Смотрит на Лилю. Задумчиво прикусывает губу. Думает о том, что вот такой взгляд как у нее — открытый и задорный, веселый и в то же время наивный — бывает только у детей. Причем у тех детей, которых ценили и хвалили с самого детства. А она… она вдруг вспоминает как давным-давно она с такой радостью ожидала когда дядя Амир приедет на свадьбу сестры матери и приготовит свой знаменитый плов в большом казане, с изюмом и барбарисом, такой сладкий, что его можно было есть вместо торта или конфеты, такой вкусный, что его можно было есть целый день и даже объевшись — все равно хотеть еще немного. Такой ароматный, что на запах приходили все соседи в округе, приходили и затевали неспешные разговоры, садясь прямо на ковер и хваля мастерство дяди Амира, принося с собой гостинцы и раскуривая большой кальян в гостиной… а плов всегда ели с большой фарфоровой тарелки, отделанной золотом и согласно легенде — когда-то принадлежащей самому султану Сулейману.

Она вспоминает как она, десятилетняя восторженная девочка — несется по коридору с улыбкой, неся в руках большое синее блюдо с готовым пловом для гостей… и как катится кубарем, споткнувшись об оставленную кем-то в коридоре обувь… как во все стороны летят осколки драгоценной синей тарелки вперемешку с пловом. Она разбила синюю тарелку! Мало того, что оставила всех без угощения, так еще и драгоценную синюю тарелку разбила… она помнит, как на нее смотрит мама — с разочарованием во взгляде. Как на нее смотрят, качая головой, как будто говоря «а чего вы от нее ожидали? Она даже блюдо с кухни принести не может нормально, криворукая». На ее мать смотрят с жалостью, мол дал бог такое дитя…

А ей говорят, что она — неумеха, на ровном месте спотыкается, какая еще обувь, нет в коридоре никакой обуви, уважаемые гости не могли в коридоре обувь оставить, ты что, дура? Ты смотри-ка, она еще и оправдываться пытается! Ты знаешь вообще, сколько продуктов сейчас коту под хвост пустила, а? Мало того, что мать опозорила, гостей без еды оставила, так еще и вину переложить пытается! Какая бесстыжая! Вон, он твой обед, на полу, собирай и ешь! Да не тяни в рот ничего, выбрось, никто с пола не ест, дурочка. Вы посмотрите на нее… и дядя Амир, который со вздохом встает и говорит, чтобы все подождали, что он сейчас еще приготовит, чтобы не кричали на девочку, она маленькая еще, ничего, ничего… а ее мама извиняюще склонялась перед всеми и оправдывалась, заставляя и ее извиняться…

И почему-то от слов дяди Амира становилось еще обиднее, а мама больно ударила ее по голове, и она разрыдалась прямо там, закрыв лицо и убежав во двор… она сидела, спрятавшись за сараем на дереве до самой ночи. В тот день ей так и не досталось ни горсточки плова… и с тех пор он ей в горле комом вставал. Вот так она и росла, никто никогда не хвалил ее за достижения или победы, она всегда была «неумехой» и «криворучкой». И когда ее пригласили играть за команду Комбината — мама удивилась. Не похвалила, не сказала, что она гордится дочкой и ее достижениями, нет. Она — удивилась. Так и сказала «неужели там у вас на Комбинате нормальные люди кончились? Ты же ничего не умеешь, опять нас подведешь.».

— Как тебе объяснить? — повторяет она, глядя в глаза Лили Бергштейн: — да не поймешь ты, везучая. Все-то тебе легко дается. Не у всех судьба такая, понимаешь? Это ты у нас Моцарт волейбола, а мы все — Сальери. Ну как ты нас поймешь?

— Легко. — говорит Лиля: — я умная. Иногда бываю. Так и Витька говорит, мол я альтернативно одаренная, так что ты говори, а я пойму. А если не пойму, так ты два раза объясни.

— Скажи мне, Лилька, ты в жизни когда-нибудь сомневалась? В себе например? В том, сможешь ли? В том — достойна ли всего что у тебя есть или ты просто — самозванка, а люди в тебя поверили, а ты всех их обманываешь… а? — Айгуля надевает футболку и встряхивает волосами, собирая их на затылке в «конский хвост».

— Сомневалась? Конечно! — девушка сияет искренней улыбкой, на которую больно смотреть: — конечно сомневалась! Вот например — взять крем-соду или тархун? Или там когда кофточку выбираешь, какого цвета? А если не пойдет? И…

— Вот-вот. — кивает Айгуля: — вот они, твои сомнения. В жизни ты, Бергштейн в себе не сомневалась, вот и весь ответ. Так что не поймешь ты меня. А Синицына твоя — стерва и все тут.

— Юлька хорошего хочет. Она просто тебя драконила, чтобы ты сильнее стала. Сомнения свои преодолела. Понимаешь… — Лиля морщит нос и чешет в затылке: — .. Юлька сразу сказала что ты — слабое звено и…

— Чего⁈

— Ты только не сердись! Она сказала, что тебе нужен враг, иначе ты не вырастешь. Что ты типа… как там — не веришь в себя и что это из тебя выбить нужно. И что ты… ой, я наверное говорить дальше не буду, и так наговорила… — Лиля прижимает ладони ко рту, испуганно глядя на Айгулю.

— Это я — слабое звено⁈

— Была. Раньше. Теперь, когда в тебе бушует праведный гнев — уже больше нет. Вот видишь, она помогла тебе! Ты ее больше не боишься!

— Да я ей голову отверну! Где она⁈ — Айгуля вскакивает с массажного стола: — а ну говори, где эта стерва!

— Марина Михайловна сказала «никаких резких движений» и… ой! Отпусти, Ая! Отпусти, больно же! Ты… какая быстрая оказывается…

— Говори, ну! — Айгуля приблизила свое лицо к Лилькиному, нахмурившись и крепко держа девушку за плечо.

— Какая ты сильная… хм… если тебя раздраконить, то ты и быстрее и сильнее становишься, буду знать. — кивает Лиля, нимало не смущаясь тем фактом, что Айгуля трясет ее словно тряпичную куклу: — но… начинай движение в сторону большого пальца.

— Чего⁈

— Вот так. — Лиля легко выворачивается из руки Айгули: — всегда можно уйти из захвата в сторону большого пальца. О! А давай ты снова меня схватишь? Вот, на… вот так рукой и…

— Ты совсем поехавшая, Бергштейн? — Айгуля вздыхает. Боевой настрой куда-то пропадает и несмотря на то, что Лиля показывает, как именно ее хватать и за что именно — желания нет совсем. Она надевает шорты, всовывает ноги в кроссовки и перекидывает полотенце через плечо, выходя из массажного кабинета. Следом за ней как привязанная — идет эта Бергштейн.

— Знаешь а меня в школе тоже все дразнили. — говорит она: — в школе вообще плохо когда ты отличаешься от других.

— Скажи мне. — хмыкает Айгуля: — у себя на родине меня звали «русской», потому что я из смешанной семьи и языка родного толком не знала. А тут меня звали «узкоглазой», потому что я не русская. В общем нигде не своя, везде чужая.

— Зато теперь у тебя есть я. — серьезно говорит Лиля: — и остальные девчонки. И Юля Синицына. Твой архивраг.

— Откручу я ей голову. — говорит Айгуля, шагая по коридору: — вот ей-богу.

— Синицына так-то сама кому хочешь открутит. — беспокоится Лиля: — ты только не дерись с ней. А то я не буду знать за кого болеть и кто бы не выиграл — расстроюсь.

— Ха. — хмыкает Айгуля, чувствуя, как ей становится легче. В самом деле, после того как Юля сказала, что она все это делала умышленно — ее отпустило. Ведь если Синицына, Черная Птица — признала ее своим врагом, если она делала это все — значит признала. Даже испугалась. А разве можно пугаться кого-то, кто тебя боится сам? Сковывающий ее липкий страх перед Синицыной — как будто куда-то улетучился. Это как будто она — признала ее. Признала ее существование, заметила и… даже испугалась. И этого уже было достаточно. Конечно, вслух она никогда такого не скажет, никогда! Вслух она скажет только одно…

— Я ей еще покажу. — говорит она, идя по коридору к столовой: — она мой враг навсегда! Я ее по тарелке размажу!

— Конечно. — кивает Лиля: — только на площадке пожалуйста. Ну или на рапирах, как и положено благородным леди, я маски достану у меня знакомые есть в секции фехтования…

— Да плевать вообще. — откликается Айгуля, чувствуя себя свободной и легкой, чувствуя как мир вокруг — становится понятным и простым. И даже в воздухе витают знакомые ароматы… как же вкусно пахнет!

— И что у нас на обед сегодня, не знаешь? — спрашивает она, идя по коридору.

— Мне сказали, чтобы я тебе не говорила. — отзывается Лиля: — я и так тебя почти четыре часа задерживала. Сперва у массажиста, а потом…

— Чего? Это что еще за заговор? — она толкает дверь и проходит в столовую. Прямо на пороге ей в голову ударяет такой знакомый аромат… сладкий и притягательный… от него во рту сама собой выделяется слюна…

— Что это? — она останавливается и видит, что остальные девчата из команды — оборачиваются к ней. Тут же стоит и Виктор, который улыбается ей, той самой теплой улыбкой от которой его так и хочется прибить… изменщик.

— Чего вы тут устроили? — спрашивает она, подходя к ним. На столах уже накрыто, но тарелки пустые. В воздухе витает запах, и она уже знает, что именно находится под серебристой крышкой в центре стола, кота в мешке не утаишь. Потому что пахнет зирой, пахнет куркумой и барбарисом, такие знакомые запахи… но это всего лишь значит, что она — не будет сегодня обедать. Потому что с тобой самого дня она не ела плов… и сегодня не будет. Из-за глупой синей тарелки? Конечно нет. Потому что помнит этот вкус разочарования во взглядах всех окружающих и…

— Мы сегодня приготовили для тебя, Айгуля. — говорит Виктор: — вот прямо всей командой готовили. И Алексей с Мариной тоже помогли.

— Спасибо. — сухо говорит она. Они же не виноваты, думает она, они не знают, они старались…

— И кстати… посуду тоже для тебя особую приготовили. — говорит Виктор, убирая серебристую крышку со стола. Он говорит что-то еще, что-то еще говорят и остальные, говорит Маша Волокитина, говорит Аленка Маслова, по плечу ее хлопает Валя Федосеева. Но она — не слышит. Она смотрит на белую-белую скатерть. На скатерти стоит синяя тарелка, разбитая и склеенная… а по стыкам нанесена золотая краска. Вот Виктор поднимает крышку над кастрюлей и накладывает первую ложку плова в синюю тарелку… которая, кажется, стала еще лучше от того, что ее сперва разбили, а потом склеили. И она — вдруг понимает что именно ей хотят сказать этим простым жестом. Что иногда нужно что-то разбить, чтобы потом склеить. Что все можно исправить. И что все они, все они — собрались сегодня и сделали все это для нее. Для того, чтобы она наконец поняла эти простые истины.

К горлу подкатил комок. Она села, не чувствуя под собой ног, села и уставилась на синюю тарелку с золотыми прожилками трещин на ней. Она — засмеялась, сперва тихо, про себя, а потом — громко, во весь голос. Как же все просто… нужно было только заклеить…

Она все смеялась и смеялась, а в груди как будто кто-то открыл дверь в прекрасное далеко, а плов был самым вкусным, какой она только ела в жизни… она ела и плакала, чувствуя, как слезы катятся из глаз…