Трепет черных крыльев

Александр Гадоль. Авторский проект

Город с высоты чердаков похож на историческую картинку хроник Второй мировой войны до налета вражеской авиации. Черные деревья без листвы, на ветвях вороны, на проводах воробьи, голуби на карнизах. Небо обложено тучами, как гортань больного дифтерией. По обочинам пятна серого снега. Люди и машины смешались в пестрое месиво. Месиво напоминает свалку отходов, но свалка статична, а месиво шевелится. Люди похожи на беженцев. Идут и едут в разные стороны. Рядом вокзал — это многое объясняет. Двое выделяются из общей массы. Эти двое — журналист и оператор. Их объединяет невидимая сила, не дает им слиться с толпой. С высоты чердаков их сразу видно. Идут неспешно, выпадают из общего темпа. Похоже, что-то замышляют.

Журналист оператору:

— Он смотрит всякие фильмы — и фуфло, и ше-девры.

Между ними прошла женщина.

— Эти все актеры, актерская игра — фуфло. Его волнует только монтаж. Переход с плана на план, склейка кадров, панорамы, свет, звук, затемнение. Это трогает его до слез. Вот, посмотри. — Журналист указал рукой вперед. — Посмотри. Эти люди не притворяются. Они так живут, гуляют, умирают. Все по-настоящему. Вообще не подозревают, что они актеры. Они так привыкли. Мы можем пользоваться ими совершенно бесплатно. Пока они ничего не знают, не догадываются, они будут играть лучше самых лучших актеров. Ну, а когда догадаются, то их игра станет фуфлом, то есть можно будет сказать «не верю!». Поэтому нам нужны люди именно с улицы. Бесплатно. Их незнание — наша сила. Понял, о чем я? Твое дело съемка. Снимай, как удобно, главное, чтобы побольше, а я потом договорюсь за монтаж. Знаю одного чувака, он смонтирует все, как надо. Все, что мы ему принесем, будь спокоен. Ты снимешь на свой «Canon» какого-нибудь болвана, который даже не догадывается, что он болван. Без нас он так и останется болваном, а этот фанат сделает его героем. Все будут на него смотреть и плакать. Его никчемная жизнь станет эталоном! Ему будут завидовать богатые сынки! Да что там! Сам Гагарин и тот отказался бы от полета ради такого чуда. Понял меня? А все потому, что я знаю куда, чего и зачем. Мы ему дадим наши кассеты, а он нам вернет мессию, не меньше. — Журналист засопел и облизнулся.

— Где ты его надыбал? — говорит оператор.

— Главное, что он много не берет. Цен не знает. Да и торговаться не умеет. Он бы за бесплатно все сделал, да я не такой человек.

— Не, ты не понял. Где мы возьмем героя?

— Кого?

— Ну кого снимать-то будем?

Журналист втягивает голову в плечи:

— А… сейчас найдем.

Оператор останавливается:

— Что значит «найдем»? Мы от балды снимать будем?

— А что не так? — говорит журналист.

— За двадцатку? Без сценария? Да пошел ты. Я говно не снимаю. — Оператор порывается уйти.

Журналист хватает его за рукав.

— Да погоди ты. Есть сценарий.

— Покажи.

— Все есть, — говорит журналист. — И герой щас будет.

Оператор смеется, как бы задыхаясь:

— Так я и знал. Детский сад.

— Я тебе говорю, — не сдается журналист. — Он король монтажа. Освещение, вся эта внешняя дрянь ему не помеха. Он любое ничтожество возвысит до небес. Он — король в этом деле, понимаешь? Я пока один это знаю, но ты мне поверь. У меня нюх. Скоро сам убедишься.

Оператор улыбается, как улыбаются, глядя на идиотов, маленьких детей и забавных животных:

— Короче, иди гуляй. Я не работаю с придурками.

Журналист не сдается. Он не привык сдаваться:

— В общем так. Спонсор есть. Деньги я тебе заплатил. Так что работай.

Оператор тоже не пальцем деланный:

— Ты ничего не заплатил.

— Заплачу.

— Плати сейчас.

— Я тебе заплачу, заплачу, конечно, но сегодня снимаешь ты, а завтра найду другого, раз ты такой.

Оператор молчит. Его молчание красноречивей слов. Журналист тяготится молчанием. Он не любит молчать. Молчание делает его уязвимым. Он достает из кармана купюру и протягивает оператору.

Журналист, тихо-тихо, себе под нос:

— Ничтожество.

Здание железнодорожного вокзала своим античным портиком и колоннадой напоминает гигантский склеп. Внутри запах гнилого мрамора, лука и картошки. Перед зданием — площадь, где трамвай делает петлю и возвращается на свой маршрут. По другую сторону площади трамвайное депо. Приезжие, по незнанию, принимают депо за тюрьму, пока железные ворота не отъедут в сторону и оттуда со звоном не выкатится обычный городской трамвай. Две эти массивные глыбы, вокзал и депо, подобно тискам зажимают пространство вокзальной площади, превращают ее в гигантский котел с кишащими личинками на дне. Люди стараются поскорее проскочить это гиблое место. Здесь не задерживаются — пришли и ушли. Только два молодых милиционера не могут уйти. Они на дежурстве. Идут по вокзальной площади и разговаривают. Обоим лет по двадцать.

— Одна баба зашла в туалет и не вышла, — начал первый.

— Ты уже говорил.

— А тебе не кажется это странным?

— Что?

— То, что странные вещи творятся на вокзале.

— Какие вещи?

— Ты че? Издеваешься?

— Нет, а что?

— Как что? Люди исчезают бесследно, а тебе не кажется это странным?

— Да мало ли что бабки рассказывают?

— Бабки. Бабки на пустом месте ничего рассказывать не станут. Ты, вообще, в милицию зачем пошел?

— Работать.

— Работать. У тебя нюх есть? Работать. Какой ты, на хрен, мент без нюха? Первый сплюнул под ноги. Второй последовал его примеру:

— Я тут временно.

— Временно. Все мы тут временно. Я тут, чтобы стать главным, а ты зачем?

— Меня ментом быть не вставляет. Просто работаю, и все.

— Знаю зачем. Я таких, как ты, насквозь вижу. Временно он. Едете с колхозов, а в мусарню берут кого ни попадя, лишь бы после армии.

— Тебе-то что? Места мало?

Их обгоняют люди с баулами и чемоданами.

Второй говорит:

— Если бы не такие, как я, никто бы и не работал.

— Это уж точно.

— Ладно. Что там за история? — спрашивает второй.

— Какая история?

— Ну, про бабу твою.

— Не знаю. Так и не нашли.

— А искали?

— Конечно, искали.

— Может, в окно вылезла?

— Нет там окон. Уборщица все кабинки обшарила — никого.

— В вентиляцию?

— Фильмов насмотрелся? Это у них там, в вентиляциях, люди ползают, а у нас крыса не пролезет. Да и зачем? Зачем вообще исчезать?

— А кто она?

— Никто. Просто тетка. Это легенда теперь.

— Какая еще легенда?

— Вокзальная страшилка.

Идут молча. Между ними прошла женщина. Первый посмотрел вслед женщине:

— Она зашла в туалет перед самым закрытием. Уборщица, баба Валя, не пускала ее. Мол, закрываемся, а она все равно лезет. Говорит, пустите, я мигом. Очень надо. Женские дела и все такое.

Второй улыбнулся.

— Баба Валя сжалилась и пустила, — продолжал первый. — Прошло минут двадцать, а тетка не выходит. Баба Валя заходит в туалет, а до того она мыла полы в коридоре, стукает по кабинкам — никого, пусто. Все кабинки открыты, и никого в них нет.

Идут молча. Останавливаются. Первый закуривает, второй смотрит.

— Ты ж не куришь. Чего смотришь?

— Не курю, но иногда хочется.

Первый протягивает пачку:

— Ну на. Пасасы.

— Спасибо. Хоть бы совесть имел.

Первый смеется. Второй сплевывает под ноги.

— А я вот не бросал и прекрасно себя чувствую, — поясняет первый.

Разворачиваются и идут обратно. Второй говорит:

— Вот, пока бабка полы мыла, тетка и выскочила.

Первый, выпустив колечко дыма:

— Да? Хреновый из тебя Шерлок Холмс.

— А бабка та ментов, то есть милицию, позвала?

— Ну, да. Меня, — кивает первый.

Второй, усмехнувшись:

— И что?

— Что-что. Ничего. Теперь это частушки-бытовушки. Спасибо бабушке Вале. Она умеет рассказывать сказки. Теперь все бабы бояться работать в ночь.

— А кто же работает теперь?

— Да взяли там одного поца после армии. Тоже, видать, как ты, в город подался за счастьем.

— А когда это было? — спрашивает второй.

— На той неделе.

— Так сегодня только среда! И уже легенда?!

— А много ли надо? Уже весь вокзал гудит. И таксисты, и бабки, что квартиры сдают. В туалет ночью теперь никто не суется — дураков нет. Все вокруг загадили. Посмотри, ни одного здорового куста. Взрослые люди, а как дети — ей-богу.

— А сам ходил?

— Я с тех пор в ночь не выходил еще, — говорит первый.

— А так пошел бы, да?

— Пошел бы, а что? Я в сказки не верю.

— Ну, а куда она пропала тогда? — интересуется второй.

— Откуда я знаю? Может, в натуре, прозевал. Главное, что теперь это не имеет значения. Потому что чем больше народу твердит, тем больше похоже на правду. Тем более что под боком. Можно пойти и самому проверить, что туалет существует на самом деле, а значит, случай с теткой тоже был. И к тому же, — первый улыбнулся, — к тому же и я живой свидетель, и баба Валя увековечила меня в сплетнях на долгие-долгие годы. Теперь я миф. — Первый сплюнул окурок в сторону и заулыбался.

— А баба Валя еще работает там?

— А куда ей деваться? Хотя взяли там одного.

— Ты говорил.

— Но он больше в ночь работает. Бабы теперь боятся в ночь. Тоже как ты. — Первый усмехнулся.

— Что я?

— Да… колхозня. Видел бы ты его рожу.

— А что с ним?

— Да рожа какая-то покоцанная. Не то шрамы, не то рубцы. Бугры на голове. Бритый начисто. Отрастил бы бороду, сошел бы еще за первый сорт.

— Мог бы в мусарню пойти работать. Что в туалете делать?

— Меня спрашиваешь? Ты ж колхозник. Тебе видней.

— Что же ты такой городской весь, а в институт не поступил? В менты подался?

— Да потому и подался, чтобы стаж заработать. Я иду в академию МВД, понял? Мне зачтется. — Первый шумно вдохнул воздух и выпустил пар изо рта: — Окончу, будешь мне честь отдавать.

Второй, облизав губы:

— Я тоже поступлю.

— Я бы тебе сказал, куда ты поступишь.

— В академию.

— А жить на что будешь? На мамино варенье? — Первый смеется.

— А щас на что живу?

— Щас ты работаешь и дачки получаешь из своего колхоза. А учиться будешь? Кому вперся студент такой?

— Я не только зарплату получаю. Кое-что и так имею, сам знаешь.

— Ну это ты пока на патруле, вот и отстегивают.

— А степуха?

— Степуху и без тебя есть кому получать, а ты рылом не вышел. Не обижайся, но так оно и есть.

Идут молча. Проходят мимо ларька с шаурмой, синхронно глотают слюни.

— Да и че ты сюда ехал? Оставался бы в своей… как она у тебя называется?.. Шел бы на шахту. Шахтеры, я слыхал, не хило получают.

— Ты шахту видел хоть раз? Туда реально люди заходят и назад не возвращаются. Реально, а не как твой… туалет.

Первый остановился:

— Ладно. Напомнил. Надо отлить. Побудь пока за двоих. Я быстро.

Второй, морщась:

— Давай. Только быстро. Я тоже хочу. Холод собачий. Долго его еще терпеть?

— Так весна уже.

— Ты хоть не в тот туалет собрался?

— Нет, конечно. Тот женский.

— Ну, давай, иди уже. Потом я схожу, погреюсь.

Первый идет в сторону вокзала.

Журналист вновь уверен в себе. Он снова дерзкий, снова на коне. Он прочитал статью о том, как стать успешным за три копейки.

— Слыхал эту историю про Бермудский треугольник?

— Какую? Вокзальную?

— Да. Где люди пропадают.

— Ее все знают.

— Пойди туда, поснимай.

— Это и есть твоя гениальная идея? Вокзал снимать?

— Ну а что? Люди пропадают бесследно, и никто ничего не знает.

— Потому что никому не интересно.

— Нормально снимешь, и будет интересно. Мне тебя учить?

— Фу-ты. Я думал, ты серьезный.

— Тебе-то что? Не за бесплатно же.

— Ты только обещаешь. Больше ничего.

— А что ты сделал? Ты что-нибудь уже сделал? Ничего. Сделай хоть что-то, чтобы я понял, что ты не просто так.

— Что сделать? Подскажи. Дай конкретную цель, а то ни сценария, ничего. Какая-то дешевая самодеятельность.

— Я тебе говорю, иди на вокзал. Там готовая история. Потом же локти кусать будем, если кто-то другой возьмет.

— Ее никто не возьмет, потому что чушь собачья.

— Поверь, не сегодня завтра она станет актуальной. И станет она актуальной, когда кто-то за нее возьмется. Такие истории просто так не валяются. Обязательно во что-то выстрелит, вот увидишь.

— Куда выстрелит? Бабкины сплетни? Знаешь сколько им лет?

— Со сплетен все и начинается. Сначала сплетня, а потом информация. Просто этим еще никто не занимался как следует. Так, слышали что-то, а пойти туда с камерой, по-настоящему, вопросы позадавать. Уверен, там все не так просто. Можно хороший материал надыбать.

— Ладно. Надыбать. Значит, ты говоришь, что я должен бегать за кем-то с камерой, да еще так, чтобы он ничего не заметил?

— Всего-то один денек! Зато лаве нарубишь.

— Лаве? Это то, что ты мне дал, ты называешь лаве?

— Тебе никто больше и не даст. Бегал бы сейчас за бесплатно для новостей. Хочешь побегать? Беги. На твое место желающие найдутся.

— Все равно мало. Даже для меня.

— Принесешь материал, еще сотню накину.

— Ладно, но учти, не будет денег, ничего не будет.

— Только смотри, не светись с камерой, а то мало ли?

Оператор, уходя:

— Не учи дедушку кашлять.

Журналист, тихо-тихо, себе под нос:

— Сссволочь.

По улице идет молодой парень лет двадцати, в очках. Он — король монтажа. Он небрит. С виду уставший. Мимо снуют прохожие. Все как в жизни. Одет в зеленый китайский пуховик. На голове черная вязаная шапочка. Он идет против ветра, но ему плевать на ветер. Переходит через дорогу, мимо со звоном проезжает трамвай.

За королем спешит какой-то тип, лет пятидесяти, неопрятный, в замызганном пальто и кроличьей шапке:

— Бодя… Бодя!

Король, не оборачиваясь, идет дальше. Мужик догоняет короля:

— Бодя, привет.

Король, не оборачиваясь:

— Привет.

— Что? Холодно?

— Да.

— На работу?

— Да.

— Верку видел?

— Нет.

— А утром видел ее?

— Нет.

— А она говорит, что видел.

Король молчит, идет дальше.

— Ох, и падла ты, Бодя. Ох, падла.

Король молча идет дальше.

Оба идут мимо пекарни, и оба синхронно поворачивают головы в сторону пекарни. Мужик в замызганном пальто облизнул пересохшие губы:

— Денег дай.

Король молчит.

— Дай денег, падла. Ты мне должен теперь.

— Нет.

— Не гони. Я не люблю, когда мне гонят.

Мужик тянет короля за рукав. Оба идут в пол-оборота, друг к другу лицом.

— Я все видел. Все видел, Бодя. Утром. Верка сидела, а ты стоял над ней… сссука… ну и гад же ты. — Мужик плачет.

Король убрал его руку со своего рукава и пошел дальше.

Мужик немного отстал от короля, размазал слезы по лицу, снова нагнал его и с силой толкнул в спину.

Король споткнулся, но не упал, развернулся. Мужик ударил его по лицу. Король принял удар совершенно спокойно.

Мужик продолжает бить короля по лицу, но делает это неумело, как женщина или ребенок. От неловкого удара он вывихнул кисть руки и затрясся от боли:

— Сука ты, Бодя! Ты виноват во всем! Когда ты в депо работал, ты таким не был! А как стал в этом ящике работать, так зазнался! — Мужик плачет.

Король стоит, прикрывая вязаной шапочкой ушиб-ленный нос. В глазах слезы.

Потом отворачивается и идет дальше.

У него болит нос.

Мужик стоит на месте и кричит вслед королю:

— Теперь ты мне должен вдвойне! Слышишь меня?! Верку-то я убью, суку! Не жалко тебе ее? Она-то хорошо сосала, а?! Хорошая соска, говорю?!

Король молча уходит, закрывая нос вязаной шапочкой.

Мужик потирает ушибленную руку и будто из последних сил, срываясь на визг, кричит вслед королю:

— Не будь ты мой сын, давно бы тебя урэкал!!!

Давно!!!

Мужик грузно оседает в слякоть. Его сотрясают рыдания.

Мимо снуют прохожие, оборачиваются на мужика и идут дальше.

Король возвращается. Подходит к отцу и сует ему в карман пальто деньги, пару купюр.

Отец поднимает заплаканное лицо, смотрит на короля, шмыгает носом и говорит:

— Спасибо.

Король уходит.

По улице идет оператор со штативом и большой сумкой. В сумке видеокамера:

— Ну, и кого тут снимать?

Оператор выходит на вокзальную площадь перед зданием вокзала. Позади оператора, напротив вокзала, высится здание трамвайного депо. Он переходит через дорогу, мимо со звоном проносится трамвай.

Навстречу оператору бежит какой-то дядька и кричит во все горло.

Оператор успевает увернуться, а иначе мужик в сером пальто и бесформенной кроличьей шапке сбил бы его с ног.

Оператор делает пару шагов и останавливается. Смотрит вслед мужику:

— Может, этого снять?

Оператор стоит с полминуты, думает:

— Да ну его. Слишком быстрый.

Идет дальше. Останавливается:

— Так. Ладно. Перебивки. Для начала общак, средний. Парочку отъездов и панораму.

Оператор ставит на штатив камеру:

— А там видно будет.

Оператор стоит рядом с камерой, закуривает. К нему подходит мальчик лет семи-восьми.

Мальчик, несмотря на холод, одет небрежно. Синяя болоньевая курточка расстегнута, тощая шея оголена. Без шапки, без рукавиц, но мальчик будто не мерзнет.

— Дядя, а вы кино снимаете?

Оператор смотрит на мальчика:

— Никого. Просто.

Мальчик восторженно:

— Для телевизора?!

— Угу.

— А меня покажут?

— Ну, может, и покажут.

Мальчик молчит. Переминается с ноги на ногу.

— Ну, ладно. Иди, стань туда, возле рябины. Не забудь только улыбнуться.

Мальчик вприпрыжку бежит к деревцу и встает по стойке «смирно», как часовой.

— И курточку застегни, а то продует.

Мальчик не застегивается, потому что на курточке не хватает верхних пуговиц.

— Мне не холодно!

Оператор оглядывается по сторонам и снимает со своей шеи полосатый шарф.

— На! Замотайся! Если заболеешь, по телевизору не покажут.

Мальчик идет к оператору, берет шарф и кое-как наматывает себе на шею.

Оператор, поправляя шарф на мальчике:

— Ладно. Нормально. Пойдет.

Мальчик возвращается к рябине и снова встает, опустив руки по швам.

Оператор снимает мальчика на камеру.

— Ну ты не стой, как наказанный. Улыбнись, что ли. Скажи что-нибудь. Это же не фотоаппарат, это же типа кино.

— А что сказать?

— Что хочешь.

Мальчик оглядывается по сторонам, переминается с ноги на ногу.

— Передай привет маме. «Поле чудес» видел?

Мальчик оживляется:

— Да! Там один дядя машину выиграл!

— Ну вот.

— Я передаю привет маме, папе, Боде, бабушке, дедушке, дяде Пете, тете Марине, Вите. Он мой друг. И Свете. Она тоже мой друг.

— Все. Снято. Молодец.

Мальчик улыбается:

— Меня все видели в телевизоре?!

— Да. Прямо в телевизоре все тебя видели. Представляешь?

— А я не видел.

— Ну посмотри.

Оператор показал мальчику, куда смотреть на камере, и нажал «воспроизведение».

Мальчик, посмотрел запись и стал снимать шарф.

— Оставь себе. Это приз. Как в «Поле чудес».

— За что?

— За то, что тебя показали по телевизору.

— Да?

— Угу. Всем приз дают, кого показывают по телевизору.

— А можно я друга позову? Вы ему тоже приз дадите?

— В другой раз. Призы закончились. Приз нужно выиграть. Просто так не дают.

— А я его выиграл?!

— Да. Ты первый, кого я снял. Кто на первом месте, тому и приз.

— А что вы еще снимать будете?

— Да все на сегодня. Больше не буду.

— Жалко. Я тоже, когда вырасту, буду снимать, как вы. Кино всякое.

— Молодец. Расти большой. Ну ладно. Мне пора.

Мальчик, не попрощавшись, убегает.

— Странный мальчик.

Оператор поднимает камеру вместе со штативом и идет в сторону вокзала.

Мальчик добежал до здания вокзала, снял шарф и выбросил. Он хотел было зайти в здание вокзала, но передумал и вприпрыжку побежал обратно. Добежал до рябины, возле которой его снимал оператор, но там никого не было.

Мальчик потоптался, походил кругами вокруг дерева, поглядел по сторонам и убежал.

Оператор идет через площадь к зданию вокзала:

— «Иди на вокзал, иди на вокзал». Там же одни уроды. «Телевидение должно быть красивым, телевидение должно быть красивым». О’кей. Найду тебе красавца. Мало не покажется. И пусть попробует не заплатить, сука. Придурок. Журналистское расследование, идиота кусок. Люди у него пропадают. А мозги у тебя не пропадают? Тоже мне, аномальная зона нашлась. Пропащие, сука. Нажрутся до беспамятства, а потом ищи-свищи.

Оператор дошел до дверей вокзала, остановился. Снял камеру со штатива и спрятал ее в сумку. Вдруг невдалеке увидел в снегу свой полосатый шарф:

— Что за?

Оператор поднял шарф, вытряхнул его и сунул в сумку с камерой:

— Потерял, что ли?

Первый мент подошел ко второму, принес два дымящихся стаканчика кофе.

— Прикинь. Был в туалете, а там какой-то хрен с камерой гóвна снимает. С телевидения, говорит. Ну я там повыделывался немного, рукой помахал для привета. Потом объектив накрыл, сказал, снимать не положено. Я по телику видел: так полиция делает в новостях. А все равно прикольно. Может, покажут?

— Пойду и я. Приветы передам.

— Расслабься. Его уже нет. Я же послал его. Так что везде ты последний.

— Да пошел ты…

— Ладно. Молчу. Туалет-то никуда не делся. Ты же отлить хотел. А телика, может, и не было. Может, я его придумал.

Второй уходит.

Проходная трамвайного депо. Из проходной выходит женщина лет сорока. Симпатичная. Навстречу женщине выбегает мальчик лет семи-восьми.

— Мама! Мама! Меня показывали по телевизору!

Мальчик с разбегу обнимает женщину, а женщина мальчика.

— И я выиграл приз!

— Тише-тише. Не кричи так.

— Я выиграл приз.

— Какой?

— Я его выбросил. Он меня душил.

— Кто тебя душил?

Мальчик тянет женщину за рукав:

— Идем, мама, я тебе покажу.

Второй милиционер, поправляя ширинку, возвращается:

— Кстати, не ушел твой, с камерой. Башлянул мне. Вот твоя доля. — Второй сунул в карман первому купюру.

— Я там и приветы передал. Парень нормальный. Для телика проект снимает. Так он сказал. Я разрешил. Пусть снимает.

— А не боишься по шапочке получить? Вокзал — объект стратегического назначения. Там снимать запрещено.

— Да ладно тебе. Стучать, что ли, будешь? Что он там, в туалете, режимного снять может? К тому же обещал каждый день башлять нам.

— Долго снимать будет?

— Дня два. Три.

— Ладно. Пусть живет, раз такой хороший.

Идут молча.

— Ты спросил, покажут нас? — спрашивает первый.

— Сказал, покажут.

— Точно?

— Думаю, да.

— А может, пусть за так снимает? Может, не брать с него денег?

— Да ну. А вдруг не покажут? Так хоть денюжки останутся.

Идут молча, пьют из стаканчиков маленькими глотками. Первый закуривает и говорит:

— Ладно. Пойду поссу.

— Опять?

— Холодно сегодня. Почки ни к черту.

— Давай, только быстро. Я тоже хочу. Холодно сегодня.

Первый уходит.

Мальчик и женщина стоят возле дерева рябины.

— Вот. Я тут стоял, а дядя, что кино снимал, тут.

— И что он делал, этот дядя?

— Ничего. Просто кино снимал.

— Он тебя душил?

— Нет. Это шарф тугой был. Я его в приз выиграл, потому что первый прибежал и меня по телевизору показали.

— А где шарф?

— Выб… потерял. Потерялся.

— Ну, ладно. Идем.

Они оба идут по улице, мимо со звоном проехал трамвай.

— Ма, а где па?

— На работе. Где ж ему еще быть?

— Я видел папу. Он плакал.

Женщина останавливается, смотрит на сына:

— Ты видел папу? Где?

Мальчик показывает пальцем в сторону вокзала:

— Там.

Женщина смотрит в сторону вокзала.

— И что он там делал? Он был один?

— Да. Я хотел его позвать, а он уже ушел.

— И куда он ушел?

— Не знаю. Там дядя кино снимал, и я пошел посмотреть, а потом папа уже ушел.

Женщина берет мальчика за руку, и они идут дальше.

— А Боди возле папы не было?

— Не-а.

Идут молча. Мимо снуют прохожие.

Солнце выглянуло из-за туч, птички защебетали, запахло весной, и уличная грязь не так удручала, как раньше.

Журналист взял камеру из рук оператора:

— Ладно. Показывай, что ты там наснимал.

Журналист, заглядывая в глазок камеры:

— Ну, не знаю… за такие съемки вешать надо… я бы сказал.

Оператор, негодуя:

— Слышишь! Попробуй, поснимай на морозе! Это тебе не шпионский трансфокатор! Это профессиональная камера! Попробуй, побегай незаметно! Куда я должен ее прятать? В трусы? Там еще менты привязались. Сказали, снимать не положено. Пришлось кашлянуть им. Я в убытке кругом, а ты…

Журналист, не отрываясь от глазка:

— Ладно, ладно, не кипишуй.

— Попробуй, сними лучше! Аккумулятор зарядить негде — раз. Баланс…

Журналист, отрываясь от глазка:

— Да уж. Сотки здесь будет многовато. За такое лайно королю придется полтинник сверху накидывать.

Оператор, в отчаянии:

— Чччерт! Ты гонишь?! — Забирает камеру: — Дай сюда. Ничего не получишь.

— Как скажешь. Съемки фуфло, переснимать надо. Так хоть пятьдесят нарубишь. Тоже неплохо.

Оператор, громко, не таясь:

— Сссука ты!

Первый милиционер подходит ко второму.

— Ну как? — спросил второй.

— Познакомился я с этим оператором. Классный чувак. Колей звать. Побазарили за кино.

— Я тоже люблю кино. Особенно фильмы с Ван Даммом. Там, где он в самоволку ушел и за брата мстил. Помнишь?

— Помню. Классный кинчик.

Идут молча. Проходят мимо ларька с чебуреками и беляшами, оба синхронно глотают слюни.

— Я тут с Колей поговорил про кино и подумал, что неплохо бы самим кинчик забацать.

— Как?

— Просто.

— Это ж денег нужно до хренища.

— Не обязательно. Мне Коля сказал, что в фильме главное не деньги, а крепкий сюжет.

— Это как?

— Он там что-то про конфликт говорил, но я не понял.

Первый засопел и облизнулся.

— Помнишь фильм с Антонио Бандерасом? Про гитариста-уебоху? — спросил второй.

— Да. Крутой фильмец. Вот такой бы снять.

— Так Коля сказал, что до того гитариста был другой фильм про гитариста. Там, где Бандерас играл, это уже дорогой фильм из Голливуда. А тот, первый, вообще копейки стоил. Его почти за бесплатно сняли. И благодаря тому, дешевому, фильму режиссер прославился. Ему дали денег, и он снял крутой дорогой фильмец про десперадо. Главное, шок вызвать у зрителя, понял? И чтобы сюжет был крепкий, так он сказал. А «Ведьму из Блэр» помнишь?

— Да то дешевка.

— Дешевка не дешевка, а фильм жуткий, согласись.

— Снят он галимо. Камера трясется, ни хрена не видно.

— В том и фишка. Помнишь, как там сказали, что кассету нашли в лесу, а все, кто фильм снимал, пропали без вести, будто их ведьма съела? Снято так, будто все было по-настоящему. Будто оперативные съемки. Стоил фильм тоже гроши. Там даже камеры взаймы брали.

— Второй раз так не проканает. Эта идея забита-заплевана.

— Ну и что? Главное, такое придумать, чтобы все вспотели и заплакали, понял? Коля сказал, что сильнее всего действует на людей страх и юмор.

— Так нам что, ужасы снимать?

— Можно и комедию. Только не мелодраму. Ну ее. Не люблю эти сопли. Настоящий артхаусный фильм состоит из триллера и черного юмора.

— Какой фильм?

— Артхаусный. Это Коля сказал.

— Что ты все «Коля сказал, Коля сказал»? Ты всего лишь сбегал отлить пару раз, а уже такой умный стал.

— Ну а что? Забацать такой фильмец нефиг делать. Зато потом прославимся не хуже Тарантино.

— Да. Было бы неплохо, конечно. А то, знаешь ли, надоело по слякоти чавкать. Хочется чего-то такого… чего-то такого… не знаю…

— Коля уже придумал. Если поможем ему, станем соавторами и прославимся. Так и сказал. Я ему почему-то верю. Не станет человек брехать просто так.

— И что он тебе сказал?

— Сказал, что нужна смерть. Всякий фильм, по-настоящему сильный, должен бить зрителя наповал. Самый первый фильм должен быть жестким и убойным. А что страшнее для человека смерти и позора? Этого всякий боится. Если не всякий, то большая часть. Про животных я вообще молчу. Все будет, как в реальной жизни. Единственный постановочный момент — это сцена убийства. Вот здесь мы ему и нужны. Мы должны сыграть самих себя. Ментов. Еще нужен человек на роль трупа. Надо его найти.

— Где мы его найдем?

— Найдем. Что его искать? Какое-нибудь жалкое чмо, до которого никому нет дела. Не бойся. Никто никого убивать не собирается. Все под контролем. Это не какая-то там самодеятельность. Все вполне серьезно. Это такой экспериментальный проект. Международный. Стоит кучу денег на самом деле.

— Ого!

— Ну как тебе такой расклад?

— Нормально.

— Возьмемся?

— Все равно делать нечего, а это какой-никакой шанс.

— Ага, шанс. Звезда нашлась.

— Ну а вдруг?

— Ладно. Давай, забацаем фильмец. Может, что и выйдет.

— Давай.

Журналист и оператор сидят в дешевой забегаловке, пьют кофе из пережженного ячменя.

Журналист, хлебнув из стаканчика:

— Где он работает?

— В туалете.

— Я серьезно.

— В платном туалете, на вокзале, кроме шуток.

— Почему именно он, Коля? Ты посмотри на него: он же урод. Неужели мало симпатичных людей по улицам ходит?

Оператор заглядывает в глазок камеры:

— А что не так?

— Да все не так. Я тебе говорю. Всегда говорил, Коля. Телевидение должно быть красивым. Зачем нам это чучело? Вот объясни мне, как с него лепить? Что с ним делать?

— Ты же сам говорил. Твой король сделает все там, из ничтожества…

— Но ты-то мне зачем нужен, Коля? Ты ведь оператор. У тебя же глаза есть! Ты же должен знать. Думать же должен.

— Что думать? Ты сам сказал: «Иди на вокзал». Забыл? Сам сказал, а теперь заднюю включаешь. Ты сам говорил, там много народу, разные люди, типажи. Вот ты глянь на его лицо. Раз у него рожа такая, это же неспроста.

— Ох, Коля, Коля… ну, не знаю. Дай еще посмотреть. — Журналист берет камеру, заглядывает в глазок.

Ночь. Вокзальный туалет. Темно. Из-за темноты никого не видно. Слышно, что кто-то спит. Слышно, что кто-то проснулся.

Два мужских голоса:

— Кто здесь?

— Никто.

Молчание.

— Ну и вали отсюда, никто.

— Я здесь живу. И работаю.

— Здесь?

Слышно, как кто-то ерзает.

— А где это я?

— В туалете.

— В каком еще туалете?

— В моем. На вокзале.

— В твоем?! Че, твой туалет, в натуре?

— Да.

— А что я тут делаю?

— Ты спал в кабинке.

— Так что, ты меня прогоняешь?

— Хочешь, оставайся. Мне все равно.

— Ладно. Все равно идти некуда.

Кто-то глубоко вздыхает:

— А здесь не воняет.

— Потому что туалет платный.

— Не обязательно. Бывает, платные еще и не так воняют.

— Не знаю. У меня всегда чисто.

— Тут так темно. Специально, что ли, лампочки выкрутил?

— Я люблю темноту.

— Я даже себя не вижу. Закрываю глаза, открываю — одинаково. Как во сне.

Звуки швабры и льющейся воды.

— Когда спишь, кажется, что все хорошо.

— Когда я спал, было плохо.

— Плохо стало, когда ты проснулся.

— Лучше б и не просыпался.

— А ты и не засыпал. Ты пустое место.

— Я пустое место?

— Ты ничтожный кусок говна.

Кто-то засмеялся:

— Знаешь, а мне полегчало…

— Что ни делается — все к лучшему.

— Чушь собачья.

— Почему?

— Если я сдохну, меня никто не вспомнит. Разве это хорошо?

— Не так уж и плохо.

— Может, все-таки зажжешь свет?

— Нет. Я люблю темноту. Если грязно, то кажется, что чисто.

— Правильно. Не зажигай. А то глаза болят.

— У тебя их больше нет.

— Что?

— Глаз. У тебя их больше нет. Вот и болят.

Короткое молчание. Вздох и стон.

— Тебе плохо?

— Да.

— Совсем плохо?

— Да.

— Будет хуже.

Почти шепотом:

— Знаю.

Звуки мокрой тряпки, елозящей по полу.

— Я убью тебя?

Молчание.

— Да.

— Вот и хорошо.

Журналист берет камеру, смотрит в глазок.

— Что он делает?

— Где?

Оператор берет камеру, смотрит в глазок:

— А, это… бомжа убивает.

— Что?!

— Бомжа.

— Это по-настоящему?

— Да.

— Он убил его?!

— Ну ты же видел.

— Господи… и ты это снял?

— Ну да. Больше некому.

— Зачем?!

— Ты сам велел все снимать.

— Зачем он его убил?!

— Сейчас узнаем.

Оператор нажал на кнопку перемотки.

— Смотри.

— Ты что, записал с ним синхрон?

— Ну да. Мне тоже было интересно.

Из камеры послышался приглушенный мужской голос, но неразборчиво.

— Ни фига себе…

— Видел бы ты того беднягу.

— Видел. Господи, ужас какой.

Журналист достает из бумажника деньги, протягивает оператору:

— Здесь двести.

— Угу.

Оператор, улыбаясь, прячет деньги, достает кассету из камеры и отдает журналисту.

— Как его зовут?

— Кого? Убийцу?

— Да.

— Не знаю. Спрошу в следующий раз.

— Ладно. Сами что-нибудь придумаем.

— Ага.

— Ну давай. Будь здоров.

Оператор с камерой на плече:

— Давай. Если что подвернется, звони.

Оператор уходит. Журналист остается один. Его недопитый кофе больше не дымит.

Ночь. Вокзальный туалет. Темно. Голоса двух ментов.

— Кто знал, что его в натуре замочат? Тот же крендель… как его? Он же не знал, что его снимают. Странно, что он ничего не знал. Коля сказал, все под контролем. Я-то думал, он в курсе. Знает весь расклад. А оказывается, Коля его незаметно снимал. Это чисто для нас такая фишка про кино была. Получается, этот и не играл вовсе. Не играл, потому что не знал ничего.

— Что делать теперь?

Первый передразнивает:

— Что делать?! Бери за ноги, а я спереди возьму. Труп по-любому спрятать надо. Нет трупа, нет дела. Ты же мент, что тебе объяснять?

— Мы же не убивали.

— Какая разница? Спрятать все равно надо или оттащить куда-нибудь подальше. Найдут труп здесь, сразу к нам вопросы.

— А где спрячем?

— Есть одно место. На путя положим. Типа несчастный случай. Или в коллектор скинем. Лучше в коллектор. Надо только пронести незаметно.

— Этот амбал мог бы и помочь. Делов наделал, а нам разгребать.

— Тише ты, дурак. Ну его на хрен. Сами справимся. Не хочу с ним связываться лишний раз.

— Так что? Ему ничего не будет? Так и будет шариться как ни в чем не бывало? Он же человека убил.

— Пусть живет пока. Мы его еще закроем.

Второй, плаксивым голосом:

— Я же не знал ничего… если б я знал… я же думал, все понарошку, как в кино.

— Не ной. Ты сам видел, как все было… странно… слишком все просто. Сами же привели его сюда, бомжа этого.

— Кино… кино… ни хрена себе кино… обосраться… Я теперь даже мультики смотреть не смогу.

— Нажраться бы.

— Точно.

Минутная тишина.

— Ну, ладно. Давай, бери за ноги. Времени мало.

Слышно, как тащат что-то тяжелое. Звуки отдаляются и затихают.