Трепет черных крыльев

Антон Чиж. Кто зовет тебя

В криминалистику я нырнула с головой. Мой руководитель диплома не мог понять, зачем выпускнику медицинского, получившему красную корочку, идти в полицию, когда впереди прямая дорога в интернатуру и ординатуру. Я сильно огорчила его: отдала документы на подготовку в институт МВД — мне было интересно иное.

Многие сокурсники в прозекторской падали в обморок. У меня же мертвое тело вызвало не страх, а любопытство. Устройство внутренних органов, нервной системы, мышц, костного аппарата, мозга — все было чрезвычайно интересно. Лечить живого человека скучное и бесполезное занятие. Больные хотят жить, не понимая, что наука важнее их мелочного желания. Мертвое тело позволяет заниматься наукой так, как хочется. Не понимаю, как можно бояться трупов. Это все равно что бояться живой природы. Ученый, изучая труп, доказывает: в человеке нет никаких тайн, нет ничего невероятного, как хотят убедить разные шарлатаны. Человек — всего лишь совокупность физиологических процессов. То, чего мы пока не знаем, — временное несовершенство научных методов познания.

Эти принципы я изложила моему начальнику, доктору Лямину, в первый день работы в экспертно-криминалистическом центре МВД. Он достал из сейфа ополовиненную бутылку коньяка и наполнил рюмки. Я отказалась пить: ученый не имеет права отуманивать мозг алкоголем. Лямин осушил обе рюмки, показав очевидную слабость характера, крепко пожал мне руку и сказал:

— Вот такого молодого специалиста мы только и ждали. Добро пожаловать в коллектив, Авдотья Чернова. Будете вести направление медико-криминалистических экспертиз.

Коллеги предоставили мне возможность заниматься исследованиями сколько угодно: на вызовы чаще всего отправляли меня, а если кто-то просил подменить на дежурстве, я всегда соглашалась. Молодой ученый не должен отдыхать, если собирается добиться чего-то в науке. В моем возрасте надо трудиться, сколько хватает сил. Великие открытия совершаются, как известно, до тридцати лет. Доктор Лямин хвалил мои заключения за точность и научную обоснованность. Мне было приятно, но я прекрасно знала, что цели, которые я перед собой поставила, еще предстоит достичь.

Пришел май. Я приняла очередное дежурство вместо заболевшего коллеги. Вероятно, причиной болезни была отличная погода или заботы дачника. Около десяти часов вечера поступил вызов. Я поехала в отдаленный район города, застроенный в середине шестидесятых годов прошлого века типовыми зданиями. Хотя район был назван романтичным женским именем, ничего романтичного в нем не было: статистика правонарушений была печальна.

Между шестиэтажными корпусами, обшарпанными и ждущими ремонта, имелся типичный для таких районов пустырь с вытоптанной травой. По периметру он обсажен кустами, в углу располагались детская горка и песочница, примерно в десяти метрах от которой я заметила участкового и дворника в оранжевой накидке, топтавшихся возле накрытого брезентом тела. Оперативники РУВД пропустили меня к нему.

Я не люблю делать поспешные выводы. Довольно часто причину смерти приходится искать, но у этого человека причина была на виду: он умер от того, что ему перегрызли шею. Голова держалась на позвоночнике, в районе горла — широкая рана, уходящая в развороченную грудную клетку, из которой торчали обломки ребер. Кусок вырванной плоти болтался на коже. Под телом огромная лужа крови — земля не успела впитать ее всю, и затылок жертвы плавал в небольшом черном озерце. За долю секунды я составила для себя портрет жертвы: мужчина довольно крепкого сложения, с развитой мускулатурой, возраст — чуть за сорок; рост немного ниже среднего, при весе больше ста килограммов; короткие ноги, руки борца. Про таких обычно говорят: «крепыш». Круглое лицо с массивным подбородком, череп зеркально выбрит. Мужчина лежал, завалившись на бок, в позе эмбриона, его правую руку обвивал поводок… Я поискала глазами и увидела собаку: коренастого ротвейлера, которого отстегнули от поводка и увели в сторонку. У кобеля тоже была отлично развитая мускулатура, а на теле имелось множество заживших шрамов. Очевидно, собаку использовали для нелегальных боев. Ротвейлер мелко дрожал, из пасти капала густая слюна…

Криминалист-медик не имеет права на фантазии. Он оперирует фактами. Я знала, что вот-вот последуют вопросы, и я должна буду ответить на них. Например, меня могли спросить: «Что же здесь произошло?» Но я имела полное право хранить молчание до подписания протокола. Тем более что… Я пока не знала ответа на вопрос. Я не сталкивалась ни с чем похожим. Рана была нетипичная, в моей практике такие не попадались.

Как и следовало ожидать, подошел Толя Копылов. Он неплохой, в общем-то, опер, но чрезвычайно скользкий человек. К тому же уверенный в том, что магнетически действует на девушек. Возможно, для кого-то он и неотразим. Только не для меня.

— Дося… — Вот так фамильярно обычно обращается он ко мне, и я вынуждена терпеть. — Ты видала что-то похожее?

— Без детального осмотра не могу делать заключения, — ответила я сухо.

— Брось, просто скажи: что ты об этом думаешь?

— Не могу гарантировать, что предварительная оценка войдет в протокол, — процедила я.

— Дося, не будь занудой. Ты же симпатичная, на первый взгляд, девушка.

Такими вот шуточками блещет Копылов. Думает, что блещет.

Я ответила, что подобную рану невозможно нанести режущим предметом, очевидно, что шею бедняге перегрыз какой-то крупный хищник.

— Насколько крупный? — уточнил Копылов: — Лев из зоопарка годится?

Что интересно, иронии в его вопросе я не заметила.

— Я не специалист по хищникам, — ответила я.

— Ну, хотя бы примерно, кто на него мог напасть? Тигр? Медведь? А может, его же собака?

— Судя по размеру раны, пасть очень крупная.

— Динозавр?!

— Насмотрелся «Парк Юрского периода»?

Опер скривился:

— Дось, ты шутить не умеешь, говоришь, словно протокол пишешь. Шепни по секрету, как лучшему другу: кто мог такое учудить в славном микрорайоне Ульянка? — Его дурацкие вопросы меня успели утомить, и я сказала то, что не очень бы хотела говорить вслух:

— Такое мог сделать… некто… нечто…

Копылов изобразил задумчивость и почесал небритый подбородок.

— Нечто?.. — повторил он. — И какое оно, это «нечто»? Ладно… А может, все-таки собака?

— Исключено. Ротвейлер не мог бы так покусать хозяина, — ответила я.

— Ну да, он, похоже, и сам напуган. И что же напугало так песика до трясучки?

— Психология животных не моя специализация.

— Ох, Дося, что бы я делал без твоих ответов. — Копылов похлопал меня по плечу.

Я не приветствую подобную форму общения между коллегами, однако жизнь приучила меня быть сдержанной. Я никак не отреагировала на его похлопывание и просто отошла в сторону.

Прибыл сотрудник кинологической группы с довольно крупной овчаркой. Собака повела носом и села, трусливо поджав хвост. Кинолог дал команду «ищи», но овчарка попятилась, натягивая поводок. Она явно не была настроена работать: сколько ее ни тянули за ошейник, она скулила и упиралась. В конце концов кинолог не удержал поводок, овчарка вырвалась и, поджав хвост, кинулась к машине.

— Дурит боец? — спросил Копылов.

Кинолог смутился:

— Ничего не понимаю. Никогда Боб себя так не вел. Рабочий пес, нюх отменный.

— И на Боба бывает проруха, — заметил наш веселый опер. — Не в службу, а в дружбу: убери отсюда трусишку-ротвейлера. Чтобы гению криминалистики ничто не мешало составлять протокольчик.

Никак не отреагировав на это, я продолжила стоять с каменным лицом: мне тяжело привыкнуть к такому способу общения, да и привыкать я не хотела.

Ротвейлер жался к ноге кинолога, повизгивал и махал обрубком хвоста, преданно глядя на нового хозяина. «Вот оно, наглядное доказательство собачьей верности, — подумала я. — Что говорить о людях?»

Теперь от меня требовалось зафиксировать детали, которые дополнят результаты вскрытия, — рутинная процедура. Только я открыла чемодан с оборудованием, как появился оперативник Юра Замахин и сказал, что меня хотят видеть. Я удивилась и переспросила: точно ли меня? Замахин кивнул:

— Да, вызывают именно тебя.

— Кому это я так срочно понадобилась? Для какой цели?

Замахин указал в темнеющие кусты, чуть в стороне от полицейских машин:

— Высокое начальство.

Я сняла одноразовые перчатки.

Хочу заметить: психологию я считаю лженаукой. Вместо того чтобы изучать мозг, эти жулики пытаются разобраться в последствиях его функционирования. Бесполезная затея, по-моему. Однако когда я подошла к мужчине, державшемуся в стороне от остальных, мне захотелось применить один-другой фокус психологов. Мне легче описывать мертвых, чем живых. А поскольку этот был живым, описать мне его ужасно трудно. Высокий, выше меня на голову, довольно крепкого сложения, наверняка бывший спортсмен. И хотя он был в штатском, по чину был не меньше полковника — скорее даже выше. Не наше ведомство, сразу догадалась я: Следственный комитет или прокуратура. Не исключено, что и ФСБ. Одет он был во что-то нелепое… Деталей одежды не помню, но что меня поразило, так это его солнцезащитные очки. Носить темные очки в сумерках белых ночей не модно, а глупо.

Он разглядывал площадку и, когда я подошла, никак не отреагировал. Я хотела задать вопрос, зачем он меня вызвал, но почему-то не смогла. А когда он повернул лицо, я…

На меня не действует мужское очарование. У меня развитый ум и сильная воля, я не подчиняюсь их так называемому обаянию. Что касается этого — то я все-таки должна признать, как для протокола: когда он взглянул на меня сквозь свои черные очки, я почувствовала, как по телу прошла колючая волна. Описать это ощущение сложно. От него исходила какая-то сила, непонятная, но ощутимая физически. Даже мурашки побежали по коже.

— Говорите, — произнес он.

Таким тоном можно и приказ отдавать, и обольщать девушку. Но только я не верю в магию обольщения.

Я четко, стараясь придерживаться фактов, описала жертву, рану, испуг ротвейлера и служебной собаки.

Мой собеседник выслушал, не показав эмоций. Наконец спросил:

— Кто мог напасть? Говорите честно.

Меня удивило требование честности в такой ситуации. А как я еще могу действовать, выполняя свою работу?

— По характеру раны трудно наверняка определить, кто убийца, — ответила я.

— А ваше личное мнение?

— Понятия не имею, кто бы это мог быть, — пожала я плечами в полной растерянности.

— Вокруг жертвы есть следы?

Я снова пожала плечами и сказала, что как раз собиралась это выяснить, когда меня позвали.

— Хорошо, я найду вас позже, Авдотья…

— Криминалист Чернова, — поправила я.

Мой странный собеседник шагнул в кусты и будто растворился в них. Если бы не шорох веток, можно было бы решить, что никого здесь и не было.

Что-то неприятное я почувствовала во всем этом. Честно говоря, мне просто стало не по себе. Малоприятное чувство, должна заметить.

Среди оперов, травивших горло табаком, я нашла Замахина и спросила, что это был за тип и откуда взялся на нашу голову. Юра выпустил струю ядовитого дыма и, лениво разгоняя его ладонью, усмехнулся:

— Привет, звезда криминалистики. В чем вопрос?

— Ты сказал, что меня вызывает какой-то начальник. — Я указала в сторону кустов.

— Я сказал? — удивился Замахин. — Какой начальник? В кустах?! А говорили, ты не пьешь. Только трупы уважаешь. Когда успела поддать?

— Для розыгрыша место и ситуация неподходящие. Говори, кто это был?

Замахин кинул под ноги недокуренную сигарету:

— Доша…

Опять эта фамильярность… Я едва сдержалась, чтобы не ответить ему.

— Как я мог сказать тебе что-то, когда только что поздоровался с тобой? Элементарно, Авдотья, душа моя.

Разговор становился бессмысленным. Его следовало оборвать немедленно, пока меня не записали еще и в сумасшедшие.

Я отдавала себе отчет, что это «мутное» дело наши коллеги постараются закрыть как можно скорее. Взять убийцу для них проще простого. На помойке найти собаку, экземпляр покрупнее, пристрелить и привезти тело к нам на экспертизу.

Что касается жертвы нападения, то опера к ней жалости не испытывали вовсе. У них вообще мало что вызывало жалость. Как я вскоре выяснила, растерзанный мужчина был не лучше бешеного пса: некий Иван Мягков (кличка Мякиш), мелкий бандит, успевший легализовать бизнес. Несколько раз попадал за драки и стрельбу в общественном месте, но суды были подозрительно мягки к его проступкам. За ним числилось кое-что посерьезней, но доказать ничего не смогли. Выходило так, будто бродячая тварь свершила правосудие — это мне уже потом пояснили коллеги из РУВД, чтобы я не особо проявляла рвение.

Чтобы не допустить беззакония, я тщательным образом провела осмотр тела. В заключении отметила особенности раны: чистые, ровные края, словно обработанные хирургическим инструментом; отсутствие чужеродной слюны, что еще раз доказывало: человек погиб не от нападения животного. Во всяком случае, такое ранение не могло нанести ни одно животное, обитающее в городе, включая самые крупные породы собак. Это я подчеркнула особо. Конечно же, я не могла написать, что Ивана Мягкова убило какое-то фантастическое существо. Меня бы просто не поняли. Но и того, что я написала, было вполне достаточно. С такими выводами нашим сыщикам будет трудно притащить в суд шкуру убитой дворняги. Пусть меня за это ненавидят, но такие факты нельзя будет оспорить. Закончив работу, с чувством исполненного долга я собралась домой.

Он вошел слишком тихо. Как призрак. Когда он оказался в лаборатории и сколько времени находился у меня за спиной, я не знаю. Я повернулась, чтобы уходить, и увидела его. Он стоял почти вплотную и смотрел на меня сквозь свои черные очки. Я опять ощутила неприятную волну щекотки, будто искры прошли по всему телу. Мой пульс резко подскочил, но я не подала виду, что меня удивило его появление. Глупо было бы задавать вопрос: «Как вы сюда попали?» Уж если он был здесь, значит, кто-то его впустил, значит, он имел право войти.

Я спросила, что ему нужно. Не ответив на мой вопрос, он произнес:

— Странное дело, не так ли, эксперт Чернова?

Так меня еще никто не называл. Не скрою: мне было приятно, что он назвал меня экспертом.

— Что вы имеете в виду? — спросила я и почувствовала, что мой пульс подскочил еще сильнее. Такого со мной не случалось со времен тренировок по легкой атлетике.

— Рана довольно необычная. — Его реплика прозвучала скорее как утверждение, а не как вопрос.

— Откуда вы… знаете? Я не давала вам читать заключение.

— Так что же вам мешает?

Листы заключения были распечатаны, но не подписаны: я люблю просматривать их на следующий день, чтобы исключить малейшие ошибки. Только после тщательной проверки я ставлю на них свою подпись.

— Хотите почитать? — Я протянула моему странному посетителю пачку листов.

Но он и пальцем не шевельнул.

— Прочтите вы.

— Послушайте! — Меня возмутило его нахальство. По-хорошему я вообще не должна была показывать ему свое заключение. — Это не входит в мои обязанности, — резко ответила я. — Читайте уж сами.

— Боюсь, не смогу разобрать напечатанный текст.

Юмор не является моей сильной стороной. Скажу больше: ученый не должен шутить. Иначе он рискует потерять ощущение важности дела, которым занимается. И тут меня что-то подтолкнуло, что-то дернуло за язык.

— Попробуйте снять черные очки.

Едва я это сказала, как тут же пожалела. Недопустимая дерзость с моей стороны. Разве можно так разговаривать с незнакомым человеком, явно старше меня не только по возрасту, но и по званию.

Однако мой гость не обиделся. Он снял очки.

Мало какая аномалия в человеческом теле может меня испугать. И то, что я увидела, не испугало, нет. Просто это оказалось для меня неожиданностью: на том месте, где должны были быть глаза, я увидела грубые шрамы, какие образуются от сильного термального воздействия. После такой травмы остаются пустые глазницы… Очевидно, глаза он потерял очень давно, потому что раны давно зажили. Он был слеп… Настолько, насколько это возможно. Однако как-то же он жил в полной, беспросветной и безнадежной тьме?!

Мне стало ужасно стыдно, захотелось попросить прощения, точно я была провинившаяся школьница.

— Считайте, извинения приняты, — сказал он, надевая очки. — Понимаю ваш строго научный интерес: как слепой так двигается?

Я не верю, что можно читать чужие мысли. Я ученый. И как ученый, считаю, что это невозможно. Наверняка он угадал то, что я постеснялась спросить. Скорее всего оценил логику моего поведения, не более. Тогда, получается, психология не лженаука?

— Поможете в этом деле, раскрою вам секрет.

Его реплика прозвучала так, словно он опять угадал ход моих мыслей.

— Что значит: «поможете в деле»? — спросила я, стараясь не уступать сомнениям.

— Опера РУВД не справятся. А у вас получится.

— Какое предположение привело к такому выводу?

— Вы самый подходящий кандидат. Единственный.

— Не понимаю.

— Все просто: вы не верите ни во что, кроме науки, — последовал ответ. — В нынешней ситуации это большое преимущество.

— Неужели?

— Вы не верите и не боитесь. Вам не знакомы ни суеверия, ни страхи, ни фантазии. В детстве вы не боялись ни темноты, ни привидений, ни того, кто живет под кроватью, ни волосатого гнома, шуршащего в шкафу. Вы большая редкость в наше время: чистый рациональный мозг, самодовольный и защищенный от сомнений.

— Это вы комплимент мне сделали?

— Как вам будет угодно.

Мне понадобилась лишняя секунда, чтобы подобрать слова:

— Я занимаюсь наукой, а не домыслами. Красивые рассуждения — не повод бросаться головой в омут какой-то авантюры.

— Но вам же хочется сделать великое открытие?

Удар был слишком точен, чтобы ему противостоять. Я сжала губы.

О том, что я мечтала сделать открытие, не знал никто. Как он догадался о моей сокровенной тайне? Да, я хотела совершить великое открытие, которое бы стало ключом к потаенным знаниям о человеческом организме.

— У вас аналитический ум, сильный характер и бесстрашие, — продолжил он, не дождавшись от меня ответа. — Такие качества редко встречаются у девушек. Их надо использовать.

— Согласна. Что надо делать? — спросила я, даже не подумав, словно меня кто-то подтолкнул.

— Быть там, где и когда будет нужно.

— Без разрешения моего руководителя не имею права.

— Об этом не беспокойтесь.

По-хорошему мне нужно было бы отказаться, но я чувствовала внутри сопротивление: мне хотелось отвечать согласием на все, что предлагал мне этот человек. Он явно обладал даром убеждения или гипноза, да как угодно назовите его способность подчинять людей своей воле.

— Помогать надо факультативно? — спросила я.

— Хорошее определение.

— Я не знаю, как к вам обращаться.

— Меня называют Фауст, — ответил он.

Я невольно скривилась. Фауст! Надо же такое придумать. Нашел за каким именем спрятаться. Однако нас это сближало. Ведь средневековый доктор тоже отдавал все силы науке и познанию мира.

— Что вам известно о жертве? — спросил он.

Я изложила все, что узнала от оперов о малоприятном типе по кличке Мякиш. Фауст слушал внимательно. Рассказывать ему было трудно — лицо его оставалось неподвижным, как у статуи. Наконец, исчерпав все факты, я замолчала. Фауст кивнул:

— Кое-что добавлю: Мякиш переругался со всеми соседями. Он выгуливал пса на детской площадке без намордника и хамил каждому, кто попадался на пути. В общем, крутой пацан. Вы забыли нечто важное, эксперт Чернова.

— Никто не видел, как это произошло, — сказала я. — Свидетелей нет.

— Свидетелей нет, — повторил Фауст. — И это странно. Казалось бы, поблизости много людей: пара старушек у подъезда, молодая мать гуляла с коляской, компания молодых лоботрясов сидела на скамейках. А никто ничего не слышал. Мякиш упал как подкошенный.

— Откуда вы узнали об этом?

— Поговорил с людьми. Как объясните такую странность?

— Я привыкла опираться на факты. В мои обязанности не входит объяснять странности.

— И все же, как полагаете: что напугало ротвейлера? Есть идеи, эксперт Чернова?

— Повторяю, мое дело находить конкретные факты и исходя из них выстраивать предположения. Нет фактов — нет идей, — ответила я.

— Уже известно, кто обнаружил тело? — спросил Фауст.

— Местный дворник, фамилия Туркулец.

— Таджик?

— Молдаванин. — Я хорошо запомнила детали протокола.

— Хороший человек, — сказал Фауст.

— Вы с ним говорили?

— Нет. Это и так понятно. Трудился вечером, не побоялся вызвать полицию, хотя у самого наверняка не все чисто с миграционной службой.

— В показаниях он заявил, что не видел нападавшего.

— И не мог видеть.

Похоже, мы снова вернулись к тому, с чего начали. Я постаралась дать понять Фаусту, что его обаяние, каким бы сильным оно ни было, не властно надо мной. Я задала вопрос, который не давал мне покоя:

— Искренно не понимаю, зачем вам заниматься этим делом?

— Дело не во мне. А вот вы получите новые знания.

— Знания? О чем?

— О том, что мир устроен сложнее, чем кажется. В нем есть многое, что не поддается рациональному объяснению.

Что ж, он бросал мне вызов, и я не могла не принять его. Как чудесно будет доказать ему, что рациональные знания, науку, еще никто не смог победить.

— Что мне предстоит делать? — спросила я.

— Остановить убийцу, — ответил Фауст и вышел, закрыв за собой дверь.

Я была уверена, что он скоро вернется. Но я еще не знала главного: что именно сейчас жизнь моя изменилась безвозвратно. Самые большие события начинаются незаметно — вот что мне предстояло узнать в ближайшем будущем.

Настало воскресенье. Я сидела дома с томиком средневековых историй о докторе Фаусте, когда мобильник, лежащий передо мной на столе, мелко завибрировал. Я дала себе слово, что сегодня не высуну носа из дома. Однако после четвертого вызова сдалась. Звонил Толя Копылов. Он раздраженно спросил, почему я не брала трубку, проигнорировав мое объяснение про выходной. Копылов потребовал немедленно приехать на место преступления, причем был так взволнован, что обращался ко мне по фамилии, без своей обычной фамильярности. Я попыталась донести до него мысль, что не намерена сегодня работать. Однако он не стал слушать возражения и сухо посоветовал не «трепать зря языком», а немедленно взять такси и мчаться на вызов.

Я примчалась. Вокруг знакомого пустыря снова выставили оцепление: никого близко не подпускали. Сразу за мальчиками постовой службы выстроилась шеренга машин с особо важными номерами. Кажется, приехало все городское начальство — из главка, Следственного комитета и даже прибыли суровые мужчины в штатском, что происходило нечасто. Значит, делу присвоили особый статус. Оставалось лишь удивляться, как еще телевидение не пронюхало о случившемся.

Копылов схватил меня за руку, взмахнул удостоверением и протащил мимо оцепления. Обойдя начальство, мы приблизились к пустому пространству, посреди которого лежало тело, накрытое черным полиэтиленом. На нас нацелились взгляды всех руководящих лиц, однако сейчас меня это мало беспокоило. Я высвободила руку из захвата опера, подошла к телу и приподняла край полиэтилена.

На вид девушке было не больше двадцати пяти лет, мелированные волосы, яркий макияж: густо накрашенные ресницы, кричащая помада. Накрашена, как кукла. Как же омерзительно смотрится косметика на лице, подумала я невольно. И особенно на мертвом лице. То, что с сделали с жертвой, было понятно даже без тщательного осмотра. Впрочем, мне и не дали толком провести осмотр.

Ко мне подошел генерал полиции — лицо знакомое, фамилию я не помнила, — окинул строгим взглядом и спросил:

— Ты делала заключение по смерти этого, как его?..

— Мягкова… — подсказал начальник РУВД полковник Ерин.

На фоне людей в полицейской форме и строгих костюмах, при галстуках, он, в своем спортивном костюмчике, выглядел совершенно несолидно. Видимо, Ерина застали врасплох — выдернули из активного отдыха выходного дня, и теперь он чувствовал себя не в своей тарелке.

— Что ты там напридумывала?

— Ничего. Я фиксирую факты, товарищ генерал, — ответила я.

— Факты? А этот труп под какие факты подходит?

— Беглого осмотра недостаточно, товарищ генерал.

Ерин сделал страшные глаза в попытке внушить мне правильную манеру общения с высоким начальством: со всем соглашаться и не умничать. Но я сделала вид, что не заметила его знаков.

Генерал медленно выдохнул:

— Значит, так, эксперт…

— Чернова, — подсказал Ерин.

— Доложите, как полагается, — велел генерал.

И тогда я сказала то, что от меня хотели услышать: да, у этой жертвы точно такие же повреждения на теле, какие были у крепыша-бандита — перегрызенная шея, развороченная грудная клетка. А еще добавила, что обе жертвы в момент их обнаружения лежали в одинаковых позах, но рядом с блондинкой не было ни ротвейлера, ни болонки.

— Чернова, как бы ты описала убийцу или орудие убийства?

— Экспертиза не смогла установить… орудие убийства. Раны очень странные. Их не мог нанести ни человек, ни животное… — ответила я.

— Это как понимать, криминалист? Где же твои факты?

— Факты есть.

— Какие?

— Первую жертву убило нечто…

— Нечто? — повторил генерал, обернувшись к Ерину.

— Как я уже сказала, я не могу классифицировать… ни орудие убийства, ни убийцу.

— То есть это какой-то неизвестный маньяк людям головы режет?! А, полковник? — Генерал продолжал сверлить взглядом Ерина. — У тебя в районе какая-то чертовщина — а ты что, шашлыки жрешь?

— Виноват, товарищ генерал… — промямлил Ерин.

На этом интерес к моей персоне был потерян. Копылов схватил меня за локоть и оттащил в сторону: ни к чему мне было смотреть, как из полковника Ерина делают мальчика для битья. Да я и сама была этому рада. Такое зрелище предназначалось только для своих, в качестве профилактики.

— Видишь, Дося, что творится… — Опять это мерзкое прозвище. — Нам теперь обеспечено веселье на ближайшую неделю. Пока не найдем. А то и дольше.

— Кого ловить собираетесь? — спросила я, поглаживая локоть. Хватка у опера была железная.

— Ловят блох, Дося. Генерал сказал — маньяк. Значит, маньяка брать будем.

— Глупости. Впрочем, я обо всем напишу в заключении.

— В этом уже нет нужды. — Копылов улыбнулся: — Дело тебе не дадут. Чтоб не умничала.

— Зачем тогда вызвали?

— Чтобы ты сообщила генералу первое впечатление. А оно — самое верное. Он так считает. Значит, так оно и есть. Маньяк, Дося, ждет нас где-то в ближайших кустах. Я даже предполагаю в каких. — Он по-приятельски похлопал меня по плечу. — Спасибо, что приехала, с меня причитается, подруга… — И Копылов побежал получать инструкции по отлову маньяка.

Делать здесь мне было больше нечего. Мне оставалось лишь вызвать такси и ехать обратно домой. Вот только ноги сами понесли меня к кустам. Как будто там меня поджидал Фауст. И я пошла. Конечно, его там не было. Откуда бы ему там взяться? Он же не мог явиться, как в сказке, по моему хотению. Да не очень-то и хотелось.

— Простите…

Меня окликнул детский голосок. Я повернулась: передо мной стояла девочка не старше лет десяти, худенькая, невысокая, скромно и просто одетая. Красивые черные вьющиеся волосы, здоровый, чуть загорелый цвет лица, хорошенькая. Наверняка приехала откуда-то с юга — петербургские дети обычно очень бледненькие. За плечами у нее был рюкзачок; из кармана рюкзачка выглядывал плюшевый мишка, старый и ободранный.

Было странно видеть ее здесь: на дворе почти стемнело, а она гуляет одна, совсем ребенок. Куда родители смотрят?

— Простите, — повторила она. — У вас не будет десяти рублей, на мороженое не хватает?

Не люблю попрошаек. И тем более не люблю, когда ребенок манипулирует взрослыми, чтобы получить то, что ему хочется. Если у меня когда-нибудь будут дети, не скоро, конечно, они будут воспитаны по-другому.

— Ты где живешь?

— А вот… — Девочка кивнула в сторону ближайшего жилого корпуса.

— Почему ты в такое время на улице?

— Ой, у подружки задержалась.

— Будь осторожна, здесь у вас… — Я осеклась. — Хулиганы ходят.

— Хорошо, буду… Так вам не жалко?

Я протянула монетку. Девчушка сказала «спасибо», и, вполне счастливая, побежала к магазину «24 часа». Плюшевый мишка трясся в кармане рюкзачка.

А я осталась одна. Мысли были нерадостные. Я думала, что хуже всего, когда ты бессилен перед глупостью. Но еще хуже — если ты знаешь, что все понимают, что делают глупость, и все равно ее делают. И плевать им на заключение криминалиста! «А не погорячилась ли я, бросив врачебную карьеру? — подумала я. — Может, попроситься назад? Наверняка возьмут».

— С этим не стоит спешить, — раздался у меня за спиной знакомый голос.

Как же я обрадовалась этому голосу! Фауст стоял как изваяние. А я чуть было не бросилась к нему на шею. Наверное, он заметил мое движение. Впрочем, как бы он заметил? Ведь он же слепой. Надо было что-то сказать, и я сказала:

— Рада вас видеть.

— Конечно. Вам же этого хотелось, эксперт Чернова.

Он не спрашивал, он сообщал факт. И возразить на это мне было нечего.

— Меня отстранили от дела. Они не хотят, чтобы я дала заключение по этому трупу.

— Но вам уже что-то известно.

Я кивнула.

— Расскажите подробности.

Я постаралась кратко пересказать то, что успела заметить. Лицо Фауста оставалось неподвижным. Да и черные очки меня сильно раздражали. Я старалась не смотрела на них…

— Известно, кто жертва? — спросил он.

— Мне не сообщили фамилию.

— Меня не фамилия интересует.

— Род деятельности? Ночная бабочка, — вырвалось у меня невольно. — Во всяком случае, мне так показалось. Размалеванная кукла.

— Живет в ближайших домах?

— У меня нет данных.

— Вспомните, что вы видели.

И тут я сделала то, чего никогда себе не позволяла: стала выдвигать предположения.

— Наверняка из дома выскочила! — вырвалось у меня.

— Почему вы так решили?

— На ней стоптанная домашняя обувь и застиранная футболка. Накрасилась, а переодеться не успела. Кто-то позвал ее…

— Великолепно! — удовлетворенно кивнул Фауст. — Это я и хотел услышать. От вас.

Не знаю, может, я на самом деле чувствительна к похвале. Одобрение Фауста мне было приятно услышать. Оно подействовало на меня как плитка шоколада, если я позволяла себе съесть кусочек. У меня даже настроение улучшилось.

— Что мне теперь делать?

— Ждите. И будьте готовы… — В очках Фауста блеснул случайный отсвет.

— К чему? — попыталась я уточнить.

Он повернулся, чтобы уйти.

— И это все? — спросила я его в спину.

Фауст повернул голову:

— Буду нужен — зовите.

— Как звать?! — спросила я не лучше последней дурочки. — Звонить? Так у меня нет номера вашего телефона.

— Как звали сейчас, — сказал он и скрылся в темноте, за кустами.

По дороге домой я купила шоколад и красное вино. А поднявшись в квартиру, переоделась в старую пижаму и уютно устроилась в кресле с томиком легенд о Фаусте.

Про Фауста в черных очках я старалась не думать.

Среди ночи я внезапно проснулась от чувства, словно меня что-то зовет. Голос звучал во мне, я слышала его всем телом. Мне срочно нужно было туда, на то самое место… Желание оказаться там, на пустыре, было слишком сильно. Ничего кроме этого желания я не замечала, не понимала, не чувствовала. Я знала только одно: прямо сейчас мне нужно было туда. Меня звали. Мне хотелось оказаться там любой ценой. Сейчас.

Дальше в памяти сохранились лишь отдельные картинки, словно осколки витража: помню, что еду в такси на переднем сиденье; помню, что смотрю перед собой на дорогу, на мелькающие за окном окрестности. Помню, как внезапно в лобовом стекле вспыхнули фары встречного автомобиля, ослепив меня… Тут же меня скрутила неведомая сила, и я почувствовала, что теряю волю. Мне нужна была помощь, но помощь ждать было неоткуда. Воли, чтобы противостоять неведомой силе, тоже не осталось. Разума не осталось. Ничего не осталось. Меня охватили тоска и страх. И только мой слабый голос едва различимо пробивался сквозь леденящий страх: «Помоги мне, Фауст. Помоги мне… Мне плохо… Фауст, помоги… Фауст…»

Но скоро голос, зовущий меня, поглотил, задушил мои слабые попытки сопротивляться — больше я ничего не хотела. Только скорее оказаться там, где меня ждали…

Дальше — провал. Вот я уже не в такси, я видела то место. Я шла туда… Взгляд отмечал тонкие красно-белые полоски, огораживающие кусок земли… Но мне было все равно. Что-то звало меня… И я шла на зов. Я всей душой тянулась туда. Я почти была там…

И вдруг я ощутила всей кожей, как оно приближается ко мне. Я не видела, что это, но явственно чувствовала нарастающий порыв ледяного ветра. Нечто приближалось медленно и неотвратимо. Однако страха не было. Голос, зовущий меня, заглушал все мои чувства. И хотелось только одного: чтобы все поскорее закончилось. То, что призывало меня к себе, было уже совсем рядом.

«Скорее… Скорее… Возьми меня… Я открываю себя, вот моя шея… Я жду тебя…»

Оно приближалось, огромное и сильное, чтобы забрать меня…

Меня ослепила яркая, как взрыв, вспышка. Обжигающая боль пробила шею. На глаза упала тьма. В ушах паровозным гудком взорвался вой… И так же внезапно пропал. Исчез, как будто его и не было…

Очнувшись, я поняла, что лежу на спине, надо мной склонился Фауст. В его черных очках я видела свое отражение. В основании шеи ощущалась дикая боль, кожа горела, как от ожога.

Я притронулась к шее: пальцы ощутили словно обожженную поверхность. Крови не было, и шея осталась цела. Только очень болела.

— След останется, — сказал Фауст.

Наконец-то я смогла отчетливо увидеть место, в котором находилась. Да, та самая площадка. Не приди мне на помощь Фауст, то Копылов бегал бы утром вокруг моего тела, а коллега-эксперт писал бы заключение.

Я чувствовала, что плечи мои покоятся на руке Фауста. Хорошо и надежно было лежать так…. Если бы еще какое-то время я могла делать вид, что не пришла в себя…

Фауст улыбнулся. Вернее, угадала, что он улыбнулся: чуть-чуть изогнул уголки губ.

Я медленно поднялась с его руки и заставила себя встать.

— Что случилось?

— Вы явились на зов, эксперт Чернова, — ответил Фауст.

— Я… Я не знаю… Но я не понимаю, как здесь оказалась.

— Вы приехали на такси, причем в одной пижаме.

Это была чистая правда: я была в пижаме. И только сейчас начала ощущать, как меня пробирает озноб. Ночь все-таки была прохладная.

— Кто меня?.. — Я не смогла сразу произнести это вслух. — Кто меня звал?

— Вы называли это «нечто», — ответил Фауст. — Но важнее другое: почему именно вас позвали, эксперт Чернова? Вы ничего от меня не скрыли?

— Мне нечего скрывать, — сказала я.

— Верю. Вы были правы: Лариса Толокина зарабатывала эскорт-услугами.

— Кто такая Толокина?

— Сегодняшняя жертва. От соседей ничего не утаишь.

— Значит, ее тоже… позвали?

— Вам было страшно?

Я поняла, о чем он спрашивал.

Нет, это не был страх. Это было странная смесь желания и покорности. Так я и ответила. Кажется, Фауста мое откровение не сильно удивило.

— Что было этим… нечто? — спросила я, набравшись сил.

— До конца операции вам лучше не знать.

Хорошо, пусть так. Фауст может иметь секреты, все-таки он спас мою жизнь.

— Как же вы справились с этим… самым?..

Фауст показал мне какой-то предмет, блеснувший в свете фонаря. Я не сразу поняла, что это монета.

— Похоже на обычный рубль, — произнесла я.

— Не обычный. Серебряный. Старинный. Царской чеканки.

— Слишком мал, чтобы быть оружием.

— Смотря для какого. Если вовремя прижать к телу, будет отличная защита. Один недостаток: сильно раскаляется.

— Почему? — задала я самый идиотский из возможных вопросов.

— То, что звало вас, сильно обожглось. Слышали вой, эксперт Чернова?

— Чистый бред! — сказала я, снова прикасаясь к шее. — Я ничего не помню. Может, у меня аллергия на шоколад? Нельзя есть столько сладкого.

Вот только ожог на шее ощущался вполне реально и горел по-настоящему.

— Главное, вы живы.

— Что мне теперь делать?

Фауст протянул рубль:

— Сегодня попросите ваших баллиститов отлить пулю 45-го калибра. Скоро пригодится.

Рубль был тяжелый. Приятно холодил ладонь. Захотелось приложить его к ране.

— Отвезете меня домой? — спросила я, ощущая себя маленькой беззащитной девочкой. В одном я не сомневалась: после такого, что со мной произошло, меня не испугает живой убийца. А мертвых я никогда не боялась. Я их вскрываю.

— У меня есть дела, — ответил Фауст.

Мне так хотелось, чтобы он поехал со мной, хотя бы до подъезда. Пусть это покажется слабостью или глупостью. После всего пережитого мне был нужен кто-то, кто точно знал: я не сошла с ума. И одной оставаться до конца ночи не очень хотелось. Если опять…

Он поймал частника, что-то сказал и открыл передо мной заднюю дверь. До сих пор не могу понять, как ему удается этот фокус.

— Вам ничто не угрожает, — сказал он.

— А если?..

— Если — будет завтра.

Машина тронулась. Я смотрела на пролетающие огни ночного города. И старалась не думать о том, что произошло. Я крепко сжимала серебряный рубль. Казалось, что рана от этого болит меньше.

Настало утро. Я пыталась заняться делами в лаборатории, но не могла написать ни слова. Все чудилось, что слышу зов опять. Мне потребовалась вся уверенность ученого, чтобы убедить себя: это только галлюцинация после пережитого шока. Логика помогала не слишком. Я не могла ни с кем разговаривать, не слышала и не понимала, о чем меня спрашивают. Позвонил Копылов, безрадостным голосом сообщил, что маньяка взяли. Им оказался дворник Туркулец, который нашел и второе тело. На одежде и руках у него были обнаружены следы крови. Его объяснения о том, что он измазался, когда хотел помочь девушке, в расчет не приняли. Он уже давал признательные показания. И Толя делал мне одолжение, заранее пре-дупредив, чтобы я не лезла в дело со своей научной правдой. Я сказала Толе спасибо и отключила телефон. Копылов мне больше был не нужен, а Фауст… я знала, что он мне точно не позвонит.

Ребята из баллистики отлили две пули. Я объяснила причуду тем, что провожу исследование по проникающим ранам. Ребята не поверили, но бутылка коньяка сняла все вопросы.

День тянулся невыносимо долго. Ничего не происходило.

Рабочие часы кончились. Я приехала домой и села в кресло. Мне захотелось, чтобы Фауст вышел из стены или зашел с балкона, хотя я и понимала, что это невозможно, ведь я живу на пятом этаже. Я бы не поверила своим глазам. Впрочем, он бы наверняка смог все объяснить, и я бы приняла его фокус как факт. Очевидный и невероятный. Ведь я и так слишком многое уже приняла как факт.

Фауст позвонил в дверь. В прихожей и гостиной он вертел головой, как нормальный человек, оказавшийся в незнакомом месте. Не хватало еще, чтобы он высказался про мою обстановку, которой не было. Сегодня он явился в дурацком широком плаще, застегнутый на все пуговицы.

— Они взяли дворника, — поторопилась я объявить ему новость. — Туркулец подпишет признательные показания, получит до десяти лет строгого режима. Если не пожизненное.

— Я говорил с ним, — ответил Фауст, усаживаясь в мое кресло, не сняв плаща.

— Где говорили? Когда? — Эти глупые вопросы вырвались сами собой. Рядом с ним я вела себя как обычная безмозглая девица.

— В КПЗ, эксперт Чернова. Вам же известно, где держат маньяков.

— И вы ничего не сказали им? Промолчали?

— С дворником все будет хорошо. — Фауст протянул руку к журнальному столику и верным движением подхватил пули. Как он их увидел? Когда он прошел в комнату, я специально положила их между стопками книг и научных журналов. Да, позволила себе этот маленький эксперимент. И он вполне удался. Пора уже мне перестать удивляться.

Фауст подбросил и поймал пули.

— Отличная работа, — сказал он, пряча пули в карман плаща.

— Что будем делать?

— Ждать, эксперт Чернова.

Словно подчиняясь приказу, я подошла к дивану и легла, вытянувшись в струнку. Мне совсем не показалось это странным. Мне уже ничто не казалось странным. Главное, что Фауст был рядом.

Я закрыла глаза…

Время словно исчезло.

И вот зов пришел снова.

Теперь я не боялась, я шла за ним. Я знала, что будет. И я знала, что это случится. Он приближался, он был рядом, он шел за мной. Он был зол, он должен был закончить то, что ему помешали совершить. Я не знала страха. Потому что была уверена: сейчас все закончится.

Между ним и мной встал Фауст.

Я вернулась из мглы и увидела, как он борется с чем-то невидимым. Что-то прижало его к земле и все ниже пригибало расставленные руки. Под разодранным плащом у Фауста оказался… бронежилет, причем жилет закрывал и горло. Значит, Фауст все же человек, — подумала я, — и боится за свою жизнь. Он резко толкнул что-то ногой, и ко мне подлетел огромный револьвер.

— Стреляй! — задыхаясь, прокричал Фауст.

Я подняла тяжеленное оружие, удерживая его двумя руками.

— Стреляй! В лицо! Сейчас!

Я дважды нажала спусковой крючок.

Тьма над Фаустом сгустилась и обрела форму существа, стоявшего на широко расставленных лапах. Волк-вожак казался перед ним щенком. Я никогда не забуду то, что увидела. Потому, что никогда не забывала этого. Сколько бы ни прошло лет. Это было то, что кралось ко мне в детских кошмарах. В детстве я очень боялась монстра, которого выдумала после чтения немецких народных сказок и «Жизни животных». Выдумала и не могла прогнать: оборотень котоволк, пожирающий маленьких девочек… Ой, мамочки!.. У меня же нет волшебной палочки!

Существо не изменилось. Я узнала его огненную пасть. Я узнала глаза бездонной черноты. Я узнала торчащую дыбом шерсть.

Один за другим грянули два выстрела. Через мгновение я увидела, как от пуль по огромному телу растекаются огненные ручейки, пожирая существо. Ему было больно, оно извивалось, ревело и стонало, но от его усилий спастись серебро только быстрее уничтожало его. Существо издало надрывный вой и развеялось пеплом по ветру.

Стало тихо. Так тихо, что мне показалось, будто я слышу, как шевелится трава.

Тяжело дыша, Фауст поднялся с земли.

— Молодец, эксперт Чернова. Осталось немного.

— Это же был?..

— Об этом потом, — оборвал он меня и показал на жилой корпус: — Нам туда.

На лавочке у подъезда сидела девочка. Я не сразу узнала ее. Покачиваясь из стороны в сторону, она гладила потрепанного медвежонка. Взгляд застывший, словно она спала наяву…

Нужно было помочь ребенку, который от пережитого страха, очевидно, впал в каталепсию. Но Фауст остановил меня. Вынул из рук девочки плюшевого мишку и разодрал на части. Среди войлока обнаружился обрубок кошачьей лапы. Мех седой, как у старого волка. Фауст бросил лапку, вытащил нож и со всей силы вонзил лезвие в лапу, пригвоздив ее к сырой земле. Лапа вздрогнула и в то же мгновение у меня на глазах обуглилась и сжалась в черный комок. Фауст растоптал его и вытер лезвие ножа о плащ.

— Поздравляю, эксперт Чернова, — сказал он. — Это чистая победа.

Девочка наклонилась и стала медленно падать со скамейки. Фауст успел поймать ее, поднял на руки, принялся укачивать. Я понимала, что ребенок в глубоком обмороке. Нужно было вызывать «Скорую». Дорога была каждая минута…

— Не беспокойтесь, эксперт Чернова, с ней все будет хорошо, — сказал Фауст. — Задавайте свои вопросы.

— Мне нужны факты, — ответила я.

— Вы настоящий ученый… Вот вам факты: эта девочка — Аурика, дочка дворника Туркульца. Ее папу постоянно обижали. Обижал плохой лысый дядя. И плохая тетя с яркой помадой. И много кто еще. Аурика очень любит папу. Только она необычная девочка. Ее предки — валашские колдуны. Она этого не знает. Она просто хотела защитить отца, кровь подсказала, что делать. Ребенок не виноват: она загадывала желание и гладила игрушку. Лапка управляла зверем, которого вы пристрелили. Вот и все факты.

Девочка дышала ровно, но глаза еще не открыла.

— Что за зверь? — спросила я, уже предугадывая ответ. — Чья лапка? Почему она сгорела?

— В народе это существо называю вилколак. На самом деле это то, чего вы боялись больше всего, — сказал Фауст. — То, что приходит из детских кошмаров. То, что живет в вас. Лапка призывает тайный страх в эту реальность. Из бездны вашей души. Вам знакомо это существо, эксперт Чернова?

— Плевать на зверей из снов, — сказала я быстро, чтобы не выдать себя. — Как вы проделываете свои фокусы?

Он ласково поглаживал головку спящей Аурики. На щеках девочки появился здоровый румянец.

— В обмен за глаза, так сказать, я получил способность видеть чуть больше, чем люди. И немного глубже.

— Эхолокация? Как у дельфина? — спросила я. — Это антинаучно!

— Я тоже так думаю, — согласился Фауст.

Зато это многое объясняло. Забывчивость Юры Замахина, который не помнил, как позвал меня к «высокому начальству». Умение Фауста быть везде, где нужно, и узнавать все, что нужно. И мою покорность его воле. Вот в чем дело: он сканировал людей и управлял ими, если хотел. Хорошо, хоть сам был человеком из плоти и крови.

Аурика глубоко вздохнула и улыбнулась во сне. Фауст что-то тихо шептал, склонившись над ней. Сожженный комок шерсти унес ветер, на земле остался желтый кругляш.

И тут я прозрела. Слепа была я, а не он.

— Моя монетка!..

— Вы проницательны, эксперт Чернова, — сказал Фауст, не поворачивая головы.

Какой мерзавец!

— Что вы сказали Аурике? Что тетя посадит папу в тюрьму?

— Зверю надо указать, кого забирать.

— Все, что вы говорили, — обман глупой дурочки, меня?

Я не могла больше сдерживаться. Как это можно было называть? Это можно было называть предательством. Ясный факт: я была наживкой. Чтобы поймать большую рыбу.

Как же мне захотелось дать ему по его спокойной роже, растоптать проклятые очки или разорвать его самого на части. Может, зря я помешала зверю.

— Ты использовал меня как приманку! — воскликнула я, от ярости переходя на «ты».

— Иного выхода не было.

— Как червяка! — крикнула я, хотя это было и глупо.

— Никто, кроме вас, не смог бы, эксперт Чернова.

— Ты знаешь, чего мне это стоило?!

— Я честно предупредил: убийцу должны остановить вы.

— Это подло… — Он не ответил. Он гладил ребенка.

Аурика вздрогнула, открыла глаза, пришла в себя. Она улыбалась и ничего не помнила. Наконец, совсем проснувшись, она спрыгнула с колен Фауста и как ни в чем не бывало побежала в парадную.

Фауст встал. И ушел.

Все, что я знала, все, во что верила, было не тверже ряби на воде. Фауст дунул, и все исчезло. Зачем он так поступил со мной, слепой негодяй? Обманул и скрылся.

Но теперь я твердо знаю: он вернется. Стоит мне только его позвать…