Тревожная весна 1918

Глава 8

Только 13-го апреля чванливый и важный Походный Атаман, который, по крайней мере на время, отринул мрачную горечь похмелья, чтобы стать тем, кем он был в собственных мечтах: прекрасный рыцарь и защитник царя-батюшки, решил посетить Заплавскую группу. Прибыл он к нам почему-то в сопровождении скользкого типа - полковника Гущина. Последний был просто маленький фигляр с наглыми усиками сутенёра или продавца мороженого. Этот парень принадлежал к тому типу изворотливых мерзавцев, которые где угодно пролезут.

Для встречи Атамана нами были выстроены полки, находившиеся в резерве. Здесь следует отметить одну весьма характерную деталь, показывающую до какой степени неутомимой работой нашего офицерского состава, была изменена постреволюционная психология станичников. Накануне приезда Атамана, казаки сами пришли просить начальство, разрешить им на приветствие Атамана ответить по старому, по-царски -- "Ваше Превосходительство", а не демократически - "Господин, генерал".

Для Заплавцев день приезда Атамана был большим праздником. Явилось солнце красное! Уже с утра казаки мылись, чистились, суетились, нервничали, с нетерпением ожидая команды строиться. Мы встретили Атамана со всеми подобающими почестями. Генерал Попов сначала обошел выстроенные полки и поздоровался с ними, а затем обратился к казакам с речью. Каждое слово Атамана глубоко западало в казачьи души. Генерал Попов немного побранил казаков за прошлое, поблагодарил их за настоящее, предсказал им лучшее будущее и призвал теперь стойко и до конца отстаивать свои права и казачью свободу.

"Доходчиво излагает, скотина, учитесь Киса", - отчего-то вспомнилась мне известная цитата.

Впечатление осталось бы отличное, если бы Походный Атаман в конце своей речи не перешел на офицерский вопрос. Начал он с того, что всех офицеров разделил на три категории. Первую, по его словам, составляли "молодцы" - те, кто служит лично ему, ушел с его отрядом в степи, кто честно выполнил свой долг перед Родиной, и кто только и заслуживает название -- офицера. В третью категорию он включил, назвав преступниками, оставшихся сейчас в Новочеркасске. Наконец, в среднюю он соблаговолил зачислить всех нас скопом, то есть тех, кто, как он выразился, немного искупили свою вину тем, что 4-го апреля ушли из Новочеркасска. Такая неуместная, публичная субъективная оценка офицеров, произвела ошеломляющее впечатление, и глубоко оскорбила весь наш офицерский состав.

"Настоящий офицер", - подумал я , - "в первую очередь выбил бы из твоей пасти все гнилые зубы".

Именно "Педагог" Попов, провалил февральскую эвакуацию из Новочеркасска, когда он и его штаб выказали полную неспособность, хотя бы сколько-нибудь, обеспечить офицерам возможность выхода из города. Еще так памятна и свежа была теперь у всех картина оставления Новочеркасска 12-го февраля и поспешное трусливое бегство штаба Походного Атамана с группой приближенных.

"Неужели же", - думал я, - " все это так быстро испарилось из его памяти, и генерал Попов уже забыл, и в его пустую башку не закралось даже мысли, что не только офицеров, но даже и партизан не предупредили об оставлении города и тем самым бросили всех их на произвол судьбы".

Скорее можно было считать, что это ловкий, но и крайне неудачный маневр, реабилитировать себя за свое постыдное поведение во время ухода из Новочеркасска и тем самым предотвратить могущие быть обвинения.

Следует сказать, что генерала Попова я раньше лично совсем не знал, но другие генералы - Денисов, а также и генерал П. Н. Краснов, высказываясь о Попове, считали его человеком весьма ограниченным, но крайне тщеславным, ставящим всегда свои личные интересы и благополучие на первое место. "Он не мог держать в повиновении даже классную комнату, не то что целую армию",- так нелестно все отзывались об этом персонаже.

Стоит подобному человеку нацепить золоченые эполеты, как у него мозги превращаются в кашу! Ему бы быть священником, преподавателем в училище или официантом – ибо где еще найти такого доброго, обходительного старого хрыча, так ценящего узы товарищества. Это-то и губило его: ни за что в жизни не мог он высказать кому-либо из своих друзей горькую правду в лицо или распечь. Короче, ублюдок.

Во всяком случае, бестактный и непродуманный выпад генерала Попова имел следствием то, что офицеры Заплавской группы войск считали себя оскорбленными, а казаки обиженными за своих начальников, которые разделяли с ними все невзгоды боевой жизни и наравне с ними ежедневно рисковали своими жизнями. Неоспоримо то, что радость встречи Заплавцев с Походным Атаманом этим инцидентом уже была сильно омрачена.

Неприятное впечатление еще более увеличилось, когда после Атамана, выступил с речью полковник Гущин. Его дерганые манеры, жесты и приемы лживого подонка, живо напомнили казакам большевистских агитаторов в памятные и недавние дни "бескровной февральской революции". У меня нюх на подлецов, а этот полковник Гущин был из числа худших – можно было почувствовать, как этот человек, подобно электрическим волнам, распространяет вокруг себя необузданную ярость и глупость.

После отъезда Походного Атамана, мы все могли убедиться, что желаемого благотворного эффекта на войска нашей группы, его приезд не произвел. Наоборот, образовалась, как бы трещина в отношениях между ним и участниками событий в Заплавах в период 5--23 апреля, прозванный впоследствии "Заплавским сидением". Хотя мы поведение генерала Попова и порицали, но все же ждали, что в ближайшие дни произойдет усиление Заплавской группы уже потому, что с приходом Походного Атамана, восставшие казаки дальних станиц тянулись к Раздорам, откуда и направлялись далее по указанию штаба Атамана.

Но этого не только не случилось, но вскоре нам пришлось еще более разочароваться, когда пришло приказание Походного Атамана два наших трофейных орудия ( из четырех рабочих) со снарядами передать в тыл, в "Северную группу" полковника Семилетова. Выходило, что Заплавскую группу, которой приходилось ежедневно отбиваться от наседающего противника и боем добывать средства к жизни и войне, не только не усиливают, но наоборот ослабляют. Для людей, близко стоявших к делу управления войсками в штабе Походного Атамана, уже не было секретом, что мотивы таких решений были глубоко персональные.

Вопрос шел о первенстве в лаврах славы. Чтобы почить на них, полковнику Семилетову следовало идти на Новочеркасск -- столицу Дона, но на этом пути уже стоял полковник Денисов с Заплавской группой войск, которая его уже полюбила и свою судьбу связала с его судьбой. Казаки здесь все за него горой стоят.

Не было особых причин устранять Денисова. Искали другой выход и нашли: решено было в первую голову "Северной группой" атаковать г. Александровск-Грушевский (Шахты) и, таким образом, первую ветку венка славы, мог бы взять себе полковник Семилетов и, значит, Степной отряд генерала Попова. Все так предсказуемо. Лучше бы полковник Семилетов нашел себе новые мозги! Он всегда был одним из самых тупых созданий. Его репутация рухнула уже до той точки, когда, либо остается заказать кружку портвейна и заряженный пистолет на завтрак, либо записаться в Иностранный легион. Но полковник не сделал ни того, ни другого.

Боевые действия под Александровск-Грушевским вскоре показали всю цену такой неумной стратегии. Троекратные атаки этого города никак не проявившего себя за четыре военных года полковником Семилетовым были безуспешны. Как мной и ожидалось! Мне даже в самых дерзких мечтах не снился тот бардак, который, умудрился устроить этот болван с головой, в которой пропитые мозги давно были заменены опилками! В результате, своеобразная неуклюжая партизанская тактика в конец измотала силы "Северной группы", а для "Южной группы" так же имела не менее пагубные последствия.

Наши полки, направляемые по приказу Походного Атамана на усиление войск полковника Семилетова, возвращались к нам почти небоеспособными. Мало того, что там их вздули, так еще и враг сыпал соль на раны, провожая наше побитое войско издевательскими криками, далеко разносившимися в наступившей после сражения тишине.

В бою у Бурасовского рудника наш лучший доблестный Новочеркасский полк, успешно атаковал красных. Поле боя внезапно превратилась в арену битвы ревущих зверей, сумасшедших маньяков, наполнилась лязгом стали и треском выстрелов. Мы прогибали большевиков, но части Семилетова запоздали и вовремя наш полк не поддержали. Это выходило за рамки понимания. Новочеркассцы изнемогая, отступили, понеся при этом огромные потери.

Столь же сильно потрепанными и почти небоеспособными оказались Заплавский и Богаевский полки, а Мелеховский полк даже самовольно бросив позиции, отошел в свою станицу и привел вслед за собой большевистских фуражиров. За это Мелиховцы понесли строгое наказание. Наш особый отряд успел захватить хвост большевистского обоза и вместе с Мелиховцами доставить его в Заплавы.

Постоянные неудачи под Александровск-Грушевским сильно понизили моральное состояние наших повстанческих войск. Не осталось поведение Походного Атамана без внимания Заплавцев и по другим причинам. Засев в глубоком тылу в Раздорах, Походный Атаман совсем не считал нужным появляться в войсках и поддерживать их боевой дух. Народная молва несла различные пикантные слухи, создававшие настроение людей. Особенное внимание масс привлекало к себе то обстоятельство, что Атаман продолжал жить на комфортабельном пароходе. К этому добавляли, что его пароходы постоянно стоят под парами, готовясь удрать в случае неприятностей, а злые языки "Педагога" Попова называли "атаманом пароходным".

Эти слухи имели под собой некоторое основание, так как в день первой неудачи полковника Семилетова под Александровск-Грушевским, панические слухи взволновали обитателей пароходных кают и они, настроившись поддаться страху и ужасу, были совершенно готовы отплыть из Раздорской куда глаза глядят. В общем, начальник нам достался в наследство от прежней власти просто замечательный - шик, блеск, красота и никакого интеллекта! Обратите внимание: я не сетую на такую вопиющую неорганизованность руководства (это скорее норма жизни), – она не была новостью в нашей армии сейчас, и в 21 веке, насколько я могу судить, мало что изменилось.

Между тем, в войсках крепло сознание, что прибытие Походного Атамана нам никакой пользы не принесло. Вместо усиления наших войск, генерал Попов беспрестанно нас ослаблял выделением наших полков в "Северную группу". После каждой неуспешной атаки наши полки возвращались в Заплавы, но уже в сильно уменьшенном составе и значительно деморализованные. И сердце казака-партизана дрогнуло. Среди них родилось недовольство. Пошел глухой ропот. Были даже попытки к неповиновению и нежелание исполнять боевой приказ. Создалось положение, грозившее катастрофой.

Полковник Денисов, со свойственной ему прямотой, 16-го апреля обрисовал Походному Атаману истинное положение дел в Заплавах. Чтобы окончательно не развалилась наша "Южная группа", он настойчиво просил Атамана: 1) Впредь не ослаблять наши войска, а выделенные части вернуть обратно, 2) Занять гарнизоном из частей "Северной группы" станицу Мелиховскую, как ненадежную и находящуюся на единственном пути между Заплавами и Раздорской, 3) Убрать из ставки лиц, заклеймивших себя недостойным поведение во время революции (полковник Гущин), нахождение которых при Атамане дает пищу разным толкам и 4) Атаману оставить пароход и переехать в Заплавы, чтобы своим присутствием здесь прекратить вздорные слухи и ободрить казаков.

Вместе с тем, мы и сами приняли меры, чтобы удержать войска от дальнейшего распада и успешно отражать непрекращающиеся атаки противника. Давно ли я заправлял восстанием единолично, а нынче был вынужден каждый день с боем выспаривать свою точку зрения у ослов вроде Попова, Сидорина и Семилетова, которым не мешало бы опустить задранные к небу носы.

Война продолжалась. 17-го апреля, нам стало известно, что большевики, учитывая произошедшее ослабление "Южной группы" и неустойчивое ее состояние, решили в день пролетарского праздника 1-го мая (по новому стилю, для нас 18 апреля) окончательно покончить с нами. Что же пора и мне приниматься за работу - покажем этим гениям идиотизма как надо воевать! Выбора все равно у нас нет, мы поставлены на самый край пропасти, теперь все до ужаса просто - или Победа или Смерть! Вот все, что остается нам.

Но все же тревожные мысли не оставляли меня: половина наших бойцов безоружна, хоть вооружай их граблями и вилами, патронов мало, а из военной техники - всего две пушки, почти без снарядов. Так что теперь пушек и снарядов у нас хватало только для организации пары салютов. Каждая пуля, каждый патрон, каждый сухарь, каждый капсюль, каждый снаряд, каждая пара сапог, каждый штык, каждая мелочь была на счету. Положение не очень... Признаюсь, что красные настолько превосходят нас числом, что, вероятно, нам все равно не выжить. Но мысль об игре до самой последней карты меня утешала. Всегда война — это огромная игра вероятностей и гигантских ставок, отрицающая всякую предопределенность и благоразумие. К тому же, как говорит народная мудрость, пока свинья визжит, она еще не сдохла. Так что мы еще живы и можем больно укусить в ответ.

Генерал Поляков, мой нынешний однофамилец, чье назначение командующим армией стало прощальным подарком нам от мимолетного 4-х дневного Новочеркасского Правительства, но теперь мающийся без дела после своей отставки, явился вместе со своим верным адъютантом, чтобы лично выразить официальный протест против большинства моих приказов. Начальство уже хочет найти виноватого, на случай если нам судьбой предначертано проиграть. Если Донская Армия сейчас столкнется с врагом, заявили они, люди не смогут драться должным образом лишь с половиной винтовок и почти без боеприпасов.

-- В таком случае нам придется сражаться вдвое лучше, - ответил я, пытаясь скрыть за легкомысленностью свою тревогу.

-- Это не шутка, полковник, - гневно сказал генерал, но скрыть паническую интонацию в голосе у него не получилось..

-- Конечно, не шутка! - я огрызнулся громче, чем намеревался. - Это война! Нельзя перестать сражаться только потому, что у вас нет всего необходимого. Красные могут так поступать, но только не мы.

Генерал Поляков выглядел недовольным, но не стал продолжать спор. Уходить было некуда, позади нас Дон разлился от половодья и стал напоминать море. Что нам не судьба выскользнуть отсюда, понимали все.

В назначенный для наступления красных день, как обычно, я около 4 часов утра взобрался на церковную колокольню, откуда открывался широкий обзор на равнину между Новочеркасском и Заплавами. Наступила тишина. Пользуясь биноклем "Цейсом" и напрягая зрение, я в предрассветном тумане, внимательно осматривал подступы к нашей позиции, стараясь уловить, то или иное движение со стороны противника.

Сначала все оставалось спокойным. Но вскоре вдали, стали появляться, то черные точки, то какие-то длинные змейки или широкие ленты. Сердце у меня екнуло. Точки и змейки отделялись от города, направляясь в нашу сторону, и временами принимали неясные очертания человеческих силуэтов. Темные колонны врагов, наползая на нас,

колыхались и сплетались, словно ядовитые черные гадюки в весенней свадебной пляске. За ними, дальше, виднелись другие, более крупные, двигающиеся пятна. То были орудия, зарядные ящики, броневики, автомобили, повозки. Все это обильно расползалось по равнине, резко меняя ее обычный пустынный вид. Казалось, будто на широкую степь хлынула волна солдатских мундиров, как океанские волны накатываются на пляж. Вражеская рать выглядела устрашающе огромной. Мне это зрелище напоминало ковер в детской с расставленными на нем игрушечными солдатиками и выглядело оно так же великолепно, как парады и смотры на живописных полотнах.

Вдруг, в сырой утренней мгле, блеснула зарница и прогремел орудийный выстрел. Дымный след от снаряда прочертил в воздухе тонкую серую полосу, которую могли разглядеть только те, кто находился непосредственно под траекторией полета снаряда. Над степной равниной, раскалывая воздух, пронесся глухой, злобный вой. Белое облачко дыма поплыло вверх, а тяжелый снаряд шмякнулся в кусты придомового палисадника и, разметав листья и куски мокрой земли, посек осколками упавшее деревце, ответившее на удар слабым фонтанчиком бледной трухи. Стаи птиц поднялись из гнезд, громко выражая протест против подобного вмешательства в их частную жизнь. Один из осколков попал испуганной дворовой собаке в бедро, и та завертелась на месте, визжа. Выстрел подхватили, гулко затрещав, далеко впереди, пулеметы. Начинался бой. Мы отменили смену войск на позиции и подняли все наши полки по тревоге.

Под прикрытием огня нескольких батарей, большевики крупными силами вели энергичное наступление на Заплавы. К ним непрерывным потоком шли подкрепления из Новочеркасска.

Следя за движением противника, мы определили, что большевики главный удар направляют на наш правый фланг и тыл, стремясь отрезать нас от "Северной группы".

Наши жидкие передовые цепи, сбитые красными, под звуки непрерывной канонады, постепенно жались к станице. Казаки понемногу отступали, перед превосходящими силами врага. Подтянув ближе свои батареи, большевики с открытых позиций, стали безнаказанно громить уже сами Заплавы. Наши 3 орудия ( одно мы все же починили) стреляли редко, так как у нас оставалось только 40 снарядов. Всем было строго приказано беречь снаряды и патроны и стрелять лишь наверняка. Слабый наш артиллерийский огонь, конечно, придавал красным определенную храбрость. Многочисленные броневики противника и грузовые автомобили с установленными на них пулеметами, временами, нагло подскакивали к станице и почти в упор расстреливали ее защитников. Отовсюду мне сыпались доклады, один хуже другого.

После полудня, артиллерийский огонь красных еще более усилился. Большевики буквально засыпали нашу станицу снарядами. Снаряды свистели, прочерчивая небеса, и тянущиеся за ними дымные полосы казались еще более зловещими из-за гудящего пламени пожаров. Разрывы снарядов густо усеяли несчастную станицу. Она превратилась в ад. Грохоту, казалось, не будет конца, каждый взрыв оставлял в воздухе клочья серо-белого дыма пополам с огнем. Снаряды безжалостно громили населенный пункт, разваливая солому, раскалывая балки, обрушивая стены и превращая податливую человеческую плоть в кровавое месиво. Стена из взрывов, оставляющих клубы серого дыма, образовала жуткую анфиладу ( от французского" нанизывать на нитку"), способную разорвать на мелкие кусочки весь наш отряд.

Несколько гранат попало и во двор моего штаба. Убило и ранило несколько ординарцев и лошадей, выбило в штабе стекла, сорвало карнизы, засыпав всех обильно осыпавшейся штукатуркой. Облако пыли, словно туман, стояло в том месте, где было окно кабинетика станичного писаря, лишь порванная занавеска беспомощно трепетала на ветру. Воняло дымом и кровью, один раненый вестовой детским голоском призывал мать, а другой проклинал Бога. В штабе тогда, кроме меня, находился генерал М. Свечин, есаул Алексеев и 2 или 3 писаря. Остальные офицеры штаба были посланы в воюющие части для непосредственного участия в бою. Как же это не похоже на Калединский Новочеркасск!

Один из раненых писарей хромал через комнату с залитым кровью лицом, а потом рухнул прямо на полную чернильницу, и ее содержимое выплеснулось на пол. Выжившие трясли головами, пытаясь избавиться от звона в ушах и общей дезориентации.

— Я подозреваю, что у нас скоро будет компания, в раю, рядом с Господом, — я попытался шуткой разрядить обстановку, хотя в ушах еще звенело после взрыва. Встал со скамьи и счищал белую пыль с потертого мундира. — Очень скоро!

Обстановка между тем складывалась не в нашу пользу. Численность, богатство вооружения и неисчерпаемость снарядов и патронов, были на стороне нашего противника. Он спешил воспользоваться своим преимуществом. За нами оставались лишь знание и опыт. "Северная группа" войск не давала о себе знать, оставаясь пассивной в роли безучастного зрителя нашего уничтожения.

Примерно часов около 4-х дня, наша артиллерия окончательно замолкла. Прибежавший ординарец (полевые телефонные линии все уже были перебиты) доложил мне, что артиллеристы расстреляли последние снаряды и ждут дальнейших приказаний.

- Пусть вооружаются чем возможно и продолжают сражаться, хоть зубами красных грызут! - распорядился я в пылу сражения.

Молчание наших орудий воодушевило большевиков. Они начали еще больше неистовствовать. Густыми толпами красные охватывали наш правый фланг и тыл, стремясь прижать нас к Дону, разлившемуся тогда на десятки километров и тем самым поставить нас в безвыходное положение.

Все ближе и ближе подходило огромное красное войско, так что в общем хоре можно было различить отдельные голоса, воинственные выкрики и леденящие кровь завывания. Вот-вот эта масса сорвется и покатит, ощетинившись примкнутыми к ружьям штыками, и сомнет нас. Красные намеревались нанести последний и сокрушительный удар, бросив на штурм бунтующей станицы крупные силы.

Обходные колонны большевиков, сопровождаемые вооруженными автомобилями, уже выходили глубоко нам в тыл, как огромная свора взявших след злых охотничьих собак. Полки спустили с цепи, и ничто не могло остановить эту нестройную атаку чудовищной массы вопящих людей на открытую мятежную станицу. Часть артиллерии красных, снявшись с позиций, походным порядком направлялась к Заплавам.

И вот теперь проклятые "товарищи" легко и планомерно расстреливали нас из пушек. В этом мире не было ничего, кроме шума, грохота, криков, дыма и свиста пуль. Мир этот был адом, заполненным дымом и огнем. Ситуация выглядела настолько безнадежной, что я злобно улыбнулся и выругался. В этот день всё шло наперекосяк, абсолютно всё, разве что, мы еще оставались по-прежнему на месте, и то только потому, что отступать нам было некуда, позади разлившийся Дон. И это значило, что сражение еще не проиграно. Кто говорил, что все будет легко? Это только в шахматах всегда одни и те же правила и количество пешек с обеих сторон одинаково. В жизни все не так.

Не было никакого сомнения, что большевики, эти человеческие отбросы, с полной уверенностью уже считали в этот момент себя победителями и бой оконченным, тем более, что в это время в наших частях произошло замешательство, они перемешались и почти прекратился ответный ружейный огонь. Похоже, "товарищи" думают, что смогут просто пройти через нас. Обломаетесь, красные сволочи! Не все еще потеряно, пока не потеряна последняя надежда! Сейчас было не время для паники. Было время для холодных умов и беспощадной борьбы.

Насколько большевики уже считали себя победителями, показывала телеграмма красного главкомверха, хромого дегенерата Яшки Антонова, посланная им -- всем, всем, всем в том числе в Кремль Ленину и найденная позднее нами:

"Наша победа полная, белогвардейские банды у Заплав совершенно уничтожены и вместе с Денисовым и Поляковым сброшены в Дон".

Полковник Денисов и я руководили боем и весьма внимательно следили за его дыханием. С самого раннего утра, Денисов, как заведенный, носился с одного участка на другой, появляясь в наиболее опасных местах, и всюду своим личным примером воодушевлял казаков и поддерживал в них веру в победу. Под ужасающим огнем полковник компанейски расхаживал среди казаков, как добрый сосед, наслаждающийся утренней прогулкой. Он, похоже, свое дело знает.

Когда красные броневики и грузовики приблизились к станице, то из укрытий по ним посыпались мои "гостинцы" из напалма и самодельного динамита. Скоро на улицах чадили жаркими кострами несколько броневиков и "ваххабитских" грузовиков с установленными на них пулеметами. Языки пламени жадно лизали раскаленную броню, и вокруг воняло горелым мясом. Воздух был мутен от зловонного дыма. Продвижение большевиков застопорилось.

Станица была не самым подходящим местом, где солдат можно выстроить в боевой порядок и вести залповый огонь. Это было место, пригодное для мгновенных перестрелок и уличных стычек, место, где солдаты могут оказаться вдали от офицеров и будут вынуждены драться без приказов. Колонны не могли совершать марш в сомкнутом строю сквозь лабиринт окруженных изгородями садов. Передние ряды красных рассыпались, потеряв стройность. Чтобы выжить в этом кошмаре, нужно было биться, побеждать, наступать, продвигаться вперед, переступать через мертвых и умирающих, стрелять, перезаряжать винтовки, и снова стрелять. С этим у "товарищей" наметились большие проблемы.

Теперь самое время порубить в капусту наглых красных артиллеристов, когда надо, я мог быть хитрым, как змея. Создавшееся положение, мы, как будто, учли правильно. Переломный момент! Пора тигру выпустить когти! Наспех приведя в порядок наши конные части, мы пустили их в атаку против обходной колонны красных. В то же время, последний наш резерв -- сводную сотню подъесаула Сафронова, состоявшую наполовину из ординарцев штаба, да очутившуюся под рукой полусотню пеших казаков, людей, закаленных и ожесточенных до крайней степени, мы бросили в лоб наступающему противнику, победоносно шедшему к станице. Большинство офицеров нам удалось вооружить винтовками, отобранными у китайцев Шэн Сю-Чена, которые не горели желанием сражаться, прятались по щелям и уже прикидывали, как лучше перейти на сторону большевиков. И полковник Денисов и я в этой самоубийственной атаке принимали непосредственное участие. Хочешь, чтобы работа была сделана хорошо, сделай ее сам!

– Быстрота и натиск, господа, - коротко воодушевлял я собранных последних наших бойцов, под раскалывающий череп гром мощных красных батарей. - Надо поторапливаться, так что давайте покончим с этим делом побыстрее. Если мы не остановим врагов здесь, то мы не сможем остановить их нигде. Давайте проучим ублюдков! Вперед!

А сам в это время думал: "Боже ты мой, пусть вероятная смерть будет быстрой и чистой как мысль, без мучительной агонии под ножом хирурга или в лихорадочном поту в каком-нибудь населенном крысами госпитале". И тут же рядом в землю с грохотом вонзились осколки разорвавшегося над головой снаряда.

Но тем не менее мы, кипя злобой и жаждая мести, все пошли навстречу противнику. Разумеется, это было полное помешательство. Изжившие едва ли не все человеческие чувства, мы теперь испытывали лишь одну потребность: поскорее схлестнуться с врагом и начать убивать.

Мы столкнулись с красными буквально грудь в грудь, штыки в штыки! А драться мы умеем по-настоящему! Впрочем, я без устали стрелял из своего верного Маузера. В руки мне попало настоящее орудие убийства. Все получилось так быстро и ловко, как будто я стрелял не в людей, а в мишени в тире, в то же время оставаясь неуязвимым для ответных пуль. Я был везуч, наверное, а еще — чертовски быстр. Я слышал характерный звук, с которым пули попадали в людей вокруг меня, и едва замечал падавшие тела. Каждым выстрелом я яростно мстил красным захватчикам. Дрался как тигр, понимая, что именно здесь, в этой кровавой схватке, под затянутым дымом небесами, решается моя судьба. Я заряжал и стрелял, снова стрелял, опять заряжал и стрелял, хотя глаза уже слезились от дыма, пока мое правое запястье не превратилось в один большой синяк из-за зверской отдачи "Маузера". Гул стер все чувства — осталось лишь оглушающее небо, полное огня, и лишающий речи треск с добавлением воплей

— Огонь! — крикнул кто-то рядом, и в моих ушах зазвенело от оглушительного грома выпаливших разом винтовок.

В ответ раздались предсмертные крики. Это был убийственный залп, настолько мощный, что, казалось, отбросил выживших красногвардейцев назад, словно ударом. В воздухе поднялся кровавый туман, когда пули вонзались в цель. Черные матросские бушлаты элиты Красной Гвардии густо покрылись красным, а поле наполнилось большим числом мертвых и умирающих

Наша пехота била едва ли не в упор. Это был поединок пехоты, винтовок против винтовок, испытание, к которому непрерывно готовились обе стороны. Ни офицерам, ни урядникам не было нужды отдавать приказы. Наши казаки знали, что делать. И делали. Стройные ряды наступающих большевиков, испытав на себе дикую силу огня, забрызгивая соседей кровью и мозгами, вмиг исчезли после наших выстрелов, повсюду лежали убитые да корчились на земле умирающие. Шеренги красных, казалось, качались, как кегли, в которые попал шар для боулинга. Какой-то солдат откатился из рядов красногвардейцев с хлещущей из глазницы кровью. Противник попятился, его подперли следующие ряды атакующих, но тут его настиг наш контратакующий порыв, правильный бой прекратился, клацнули штыки, принимаясь наматывать кишки и началась бешеная бойня.

Мы, торопясь избавиться от страхов в безумии драки, спешили опьянить себя видом пролитой крови. Наша яростная атака сопровождалась безумным ревом — как будто вода прорвалась через плотину. Сталь ударила о сталь, штыки столкнулись со штыками. Клинки рубили, штыки кололи. Проклятия смешивались со стонами, крики восторга с предсмертными хрипами. Кто-то дрался голыми руками, кто-то бил ногой, кто-то кулаком или прикладом, кто-то просто рвал своему противнику горло. Давка была такой, что временами дерущиеся едва могли двигаться, так что приходилось хвататься прямо за лица тех, кто ближе, пинать и кусать, бодать головой, пока проклятые большевики не двигались или падали, или умирали. Но казаки, проявляя железную волю, прокладывали себе кровавый путь среди порождения самого ужасного кошмара, убеждая большевиков, что сегодня не их день. Один партизан получил пулю в грудь, но даже не заметил этого и продолжал колоть штыком и бить прикладом.

– Не берем пленных! – закричал Денисов, сражаясь как одержимый, отводя в сторону удар штыка, направленный ему в горло скулящим от страха революционным матросом.

Он дрался так же, как его люди, с той же ужасной усмешкой на лице, казавшемся страшным от крови, копоти и пота. Денисов заколол матроса ответным выпадом, нанеся смертельный удар, выкручивая лезвие, чтобы его не захватило человеческой плотью, походя ткнул в спину другого красноармейца, пробил у того в спине дыру, а затем бросился в сторону третьего. Моряк в черном бушлате замахнулся на него прикладом, но Денисов легко отбил удар и в свою очередь ткнул матроса прикладом, сбив того наземь. Матрос перед ним упал ничком и закрыл голову руками, но нависший над ним полковник, которого одолели примитивные инстинкты дикаря, с силой всадил ему штык меж ребер.

– Ломи, парни! – крикнул какой-то казак, втыкая штык в попавшего под руку несчастного большевика с безумными от ужаса глазами. – Режь караснопузых свиней!

Эффект был неожиданный. Большевики, очевидно, никак уже не ожидали какого-либо сопротивления с нашей стороны. По их мнению, они уже перемешали нас снарядами в кровавый фарш. "Товарищи" растерялись. Это их минутное замешательство было для них роковым.

Наши конные части своими пиками буквально врезались в красногвардейские толпы. С удачей прирожденных воинов казачьи сотни ударили в самое уязвимое место нападавших. Тут и там послышались крики отчаяния и триумфа. Я видел, как молодой станичник протыкает злобного пушкаря пикой насквозь, а потом соскакивает с коня и бросается на второго артиллериста с кулаками. В ход шло все. Остро отточенные клинки, бебуты и многое другое. Как бы то ни было, враги, хвала небесам, бежали правее от нас.

— Бегите! — кричал испуганный комиссар в кожанке, обмочивший штаны, своим ошеломленным бойцам. — Бегите!

Солдаты сломали ряды и побежали одновременно с началом атаки кавалерии, бросились в рассыпную как куры со двора, и таким образом красногвардейцы стали мишенью, о которой кавалеристы могли только мечтать: беспорядочная кучка отступающей пехоты. Конные казаки улюлюкая, крича и жаждая крови, рубили отступающие цепи тяжелыми саблями в исступлении кавалерийской атаки.

— Вперед ребята, вперед! Загоним засранцев обратно в утробы их матерей! Вперед ребята, вперед!— звенели кличи победителей.

Успех в одном месте, молниеносно покатился по всему фронту. Через несколько минут, вся равнина была покрыта бегущими большевиками. Из домов, садов, кустов, ям и огородов выскакивали наши станичники, разя врага штыком и пулей. Они подхватывали "ура", скользя в крови, но, не останавливаясь ни на мгновение, на бегу подбирали, брошенные большевиками винтовки и патроны и безостановочно гнали противника.

Разгром красных был полный. Они повернулись и побежали, давая возможность насесть на себя со всех сторон и полосовать, рубить, колоть себя оружием сзади. Все утонуло в воплях, звуках выстрелов и железном стуке. Убегающие оскальзывались, падали и поднимались снова, сея панику при проталкивании через ряды своих, которые все еще ни о чем не догадывались и лишь тревожно спрашивали, что стряслось. Их хватали, кричали им вопросы, но они вырывались и бежали дальше. Ломались сотни, а затем уже и тысячи, дичая и немея от страха

Преследование противника велось до самого Новочеркасска. Бой превратился в побоище, и офицеры с трудом сдерживали разъяренных казаков. Наши партизаны, ошеломленный успехом, горели огромным желанием на плечах большевиков захватить и сам город. Но этому намерению мы категорически воспротивились, учитывая урок предыдущего взятия 1-го апреля. Излишне давить не стоит. Город тогда мы взяли, но не удержали, принимая во внимание сильную перемешанность наших частей и отсутствие управления ими. А главное ж/д пути и бронепоезда красных, которые бутылками с зажигательной смесью уже не закидаешь, так как близко к ним не подойдешь!

Во рту остался солоноватый привкус пороха. Я чувствовал жажду и боль, я устал, правое ухо совершенно оглохло от разрывов, и мое измученное запястье причиняло страшные муки. Мой старый мундир битвы не пережил, теперь его только выбросить. Даже за пожизненную пенсию я не согласился бы снова участвовать в этом сражение. А ведь мог бы стать одним из тысяч трупов или тех раненых, чьи стоны доносились в сумерках со стороны станичной церкви или оставались лежать в поле. По моему разумению, за сегодня я уже использовал как минимум две из девяти своих жизней. Мы сейчас не просто победили — мы выжили, но выжить значило победить, и никогда это ощущение победы не было таким острым, как сейчас. В ночи продолжали кричать раненые. Некоторые из них умерли. В итоге все просто: что было - то было, кто из нас выжил, тот выжил, кто нет – тот нет.

Всю ночь, до утра мы свозили трофеи. Они по этому времени казались нам необычайно огромными и чрезвычайно ценными. Нам досталось 8 исправных орудий с запряжками, около 5 тысяч (!!!!) снарядов, более 200 000 патронов, около 2 тысяч винтовок, несколько пулеметов, броневик, 4 грузовых и 1 легковой автомобиль, лошади, повозки, разное имущество и даже гурт скота. Тут были военная форма, винтовки, боеприпасы, вещмешки, ремни, одеяла, палатки, седла, сапоги, уздечки, капсюли, каучуковые подстилки, коновязные колышки, телеграфные провода, сигнальные флаги и спички.

Были и свечи, фонари, походная мебель, барабаны, ведра, плащи из брезента, баночки с хинином, бутылки с камфарой, складные флагштоки, горны, гроссбухи, фрикционные запалы и заряды. Тут были пики, топоры, буравы, пилы, штыки, котлы, сабли, и фляжки. Но пленных оказалось мало. Большинство красных было или убито, или тяжело ранено. Наши казаки уснули только утром, снова и снова переживая короткие мгновения возбуждения битвой и складывая из скудных осколков впечатлений грандиозную картину войны и собственной доблести.

Станичники торжествовали победу, но были полностью ею истощены – квелые без сна, заляпанные стылой кровью и грязью, с посинелыми губами и глазами, в которых не было ничего, кроме равнодушной усталости. И только позади церкви, куда были благополучно эвакуированы наши более удачливые раненые и убитые, жены продолжали искать мужей, братья — братьев, и друзья — друзей.

Жаркая Первомайская битва (18-го апреля) являлась, в сущности, первым серьезным испытанием для наших войск. Великий день! И следует признать, что "Южная группа" блестяще выдержала этот экзамен, сама, без помощи войск Походного Атамана. Станичники ликовали! Их воинственность сильно возросла. К ним вернулось утерянное равновесие, они стали больше верить своим начальникам и бодрее смотреть на будущее. Сильно возрос и удельный вес "Южной группы" в глазах остальных войсковых групп, особенно принимая во внимание, что и Северная и Задонская группы получили от нас снаряды и патроны, то есть самое ценное имущество по нынешнему времени.

Но обе стороны знали, что это сражение не последнее. Большевики нагло объявили о своей победе. Разве они не отбили атаку сил мятежных казаков на город? И когда дрожащий от страха хромой командарм Антонов появился в легковом автомобиле посреди остатков своей разгромленной армии, они приветствовали его восторженными криками, словно героя-завоевателя. Признав собственные потери, он заявил, что его героические бойцы уничтожили в два раза больше мятежников.

- Их лагерь был объят огнем, - кричал Антонов, выступая перед войсками - и пропах кровью. И будут падать среди вас убитые, и узнаете, что Я Господь, -- богохульствовал красный командарм. -- Нет таких крепостей, которые бы не смогли взять большевики! Ура, товарищи! К победе!