Три песеты прошлого

Предисловие

”Не двигаться! Всем лечь на пол!” Слова эти, дерзко выкрикнутые 23 февраля 1981 года подполковником Молина Техеро в лицо присутствующим в кортесах депутатам, потрясли всю Испанию. Заседание кортесов в тот вечер должно было быть не совсем обычным: около месяца назад объявил об отставке Адольфо Суарес, председатель правительства, и вот теперь собравшимся предстояло утвердить на этот пост Леопольдо Кальво Сотело, рекомендованного съездом правящей партии — Союз демократического центра. Правительство в полном составе было арестовано подполковником, ворвавшимся в кортесы в сопровождении всего двадцати гражданских гвардейцев, некоторые из которых, как потом выяснится, не представляли, для чего их подняли по тревоге. Через десять минут Техеро объявил, что гражданские власти низложены и страной управляют военные. Это, к сожалению, была отнюдь не выходка зарвавшегося солдафона. Через сорок минут, в 19 часов, генерал Милане дель Боск, командующий Валенсийским военным округом, объявил о введении в этой части страны — в состав Валенсии входят три провинции — чрезвычайного положения и о том, что он принимает на себя всю полноту власти. Военными были заняты ключевые гражданские учреждения, на улицах города появились танки. Готовилась занять стратегические пункты в столице дислоцированная под Мадридом танковая дивизия “Брунете”. Другие военные округа — их в Испании одиннадцать — выжидали. Только Барселона и Бургос сразу же заявили о своей верности правительству. От позиции, которую займет армия, зависела судьба страны. Несколько часов положение оставалось тревожным — истинной картины не представлял себе даже король. После неоднократных, но не увенчавшихся успехом попыток вступить в переговоры с мятежниками в начале второго ночи Хуан Карлос в военной форме, напоминая стране, что, согласно конституции, именно он является главнокомандующим и только ему обязана повиноваться армия, выступил по телевидению с обращением к нации, в котором отдал военнослужащим приказ “восстановить конституционный порядок”. И только после этого военные округа один за другим стали заявлять о своей верности правительству. К утру следующего дня здание кортесов было окружено, а к полудню освобождены все задержанные.

Опомнившись от шока, Испания задала себе вопрос — “почему?”, и найти на него ответ оказалось совсем непросто. Конечно, для всех было очевидно, что в стране немало сил, недовольных процессом демократизации, уходом в прошлое франкизма, потерей правыми и армией ведущего положения в расстановке социальных сил. Очевидным было и растущее недовольство, вызванное длительным экономическим кризисом, ростом безработицы, разгулом терроризма. Немалое значение имеет и еще существующее в сознании людей разделение страны на два лагеря, привычка оценивать любое явление действительности через призму прошлого — с точки зрения тех, кто выиграл войну, или тех, кто проиграл. Для понимания процессов, происходящих в современной Испании, эти психологические корни оказываются подчас не менее важными, чем причины чисто экономического порядка.

Вопрос “почему?” возникает и на страницах романа Висенте Сото “Три песеты прошлого”. С “навязчивостью одержимого” мучается этим вопросом герой книги: мучается тем сильнее, что вопрос этот неожидан для него (и для читателя) и, казалось бы, противоречит выводам, которые герой сделал для себя после поездки в Испанию. По существу, весь роман — это путешествие в прошлое, путешествие, цель которого не просто найти адресата и отправителя письма, случайно обнаруженного за холстом картины, но и понять новую, демократическую Испанию, разобраться в том, насколько ее вчерашний день связан с днем сегодняшним.

Такой подход характерен для современной испанской литературы. Прошло более сорока лет после окончания гражданской войны, но в памяти людей, ее переживших, события тех лет не поблекли. У нового поколения растет желание с позиций сегодняшнего дня оценить прошлое, непосредственными свидетелями которого они не были, но которое наложило отпечаток на их сознание, формирование их личности. Поэтому количество книг о национальной трагедии не только не уменьшается, а, напротив, возрастает, особенно после смерти Франко, когда со многих тем, и в первую очередь с этой, был снят запрет. “След от колоссальной травмы, каковой явилась гражданская война, никогда не сотрется благодаря свидетельству наших писателей: физическая боль со временем забывается, а душевная выплескивается на страницы, становясь поэтому не только постоянной, но и бессмертной”, — писал известный испанский литературовед, академик Гильермо Диас-Плаха в своей книге “Социология постфранкистской культуры”[1]. С уходом франкизма, с поворотом страны на путь нового, демократического развития литература все чаще и чаще стала возвращаться назад, пытаясь событиями далеких лет поверить сегодняшний день страны, найти там ключ к пониманию сложностей и противоречий современной Испании; сделать этические выводы из прошлого, которое нередко рассматривается как поворотный момент национальной истории. Среди таких книг и роман Висенте Сото “Три песеты прошлого”.

С 1953 года этот писатель живет в Лондоне, зарабатывая на жизнь преподавательским трудом. Но географическая удаленность в данном случае отнюдь не означает духовной оторванности от родины. Подтверждение тому книги Сото — несколько романов, сборники рассказов, — каждая из которых неразрывно связана с Испанией. В то же время в силу именно географической удаленности писатель остается несколько в стороне от собственно литературной жизни, и это позволяет ему сохранять независимость по отношению к господствующим в ней течениям, настроениям, а нередко и чисто конъюнктурным соображениям, что иногда с трудом удается серьезным писателям, живущим в стране. Сото всегда остается самим собой — если стиль или темы его книг меняются, то обусловлено это внутренней эволюцией художника, а не конъюнктурой книжного рынка. Когда в 1966 году роман Висенте Сото “Прыжок” получил одну из самых почетных литературных наград страны, премию имени Надаля, критика называла его “классическим”, вкладывая в это определение несколько пренебрежительный оттенок: то было время смены стилей в испанской прозе, ее поворота к более современной манере письма, и роман Сото никак не соответствовал литературной “моде” тех лет. Однако писатель, не отступая от выбранного пути, продолжал вырабатывать собственный стиль, искать свое творческое лицо. Начиная с самого первого сборника рассказов, “Незаметная жизнь незаметных людей” (1948), стиль этот был отмечен лиризмом, сочетаемым с нараставшей от книги к книге эмоциональностью, нервной напряженностью, сопряженностью разных временных планов. Все, что выходит из-под пера Висенте Сото, в той или иной степени связано с гражданской войной. Это естественно: ведь он принадлежит к тому поколению испанцев, для которых гражданская война стала неотъемлемой частью их жизненного опыта — девятнадцатилетним юношей Сото защищал республиканский Мадрид. Но книгу, где война стала центральной темой, писатель опубликовал впервые.

Роман “Три песеты прошлого” подчеркнуто автобиографичен и документален. Это становится ясно с первых же страниц, когда мы узнаем предысторию книги.

Однажды жена писателя за холстом картины, купленной в Мадриде, находит небольшой сверток. В нем оказывается значок члена Всеобщего союза трудящихся, профсоюзной организации, основанной социалистами, несколько песет времен Республики, давно изъятых из обращения, и короткая записка. Когда Сото — он, как и все прочие персонажи книги, выведен под собственным именем (Вис — уменьшительное от Висенте) — начинает разглядывать эти предметы, у него возникает ощущение, что в них звучит крик о помощи, “безмолвный крик истории, которую замолчали и потому ее словно бы и не было, пожалуй, это был крик погибших, которые лишь требовали, чтобы их опознали, чтобы люди узнали о них и чтобы чья-то рука возложила надгробный камень с краткой надписью на их могилу”. И как человек воевавший, воевавший и проигравший войну — горечью этого поражения пропитана вся его жизнь, — Сото чувствует, что обязан разыскать автора и адресата письма (или тех, кто знал их). Постепенно это ощущение крепнет, и необходимость воссоздать историю нескольких судеб, дабы воскресить остальные безвестные судьбы, начинает восприниматься как нравственный императив, как долг перед всеми погибшими.

В романе почти нет непосредственного описания военных событий. Война дана не через восприятие сражавшихся, а увидена глазами людей, принявших на себя все ее тяготы в тылу — голод, страх, кровавую месть, жесточайшие репрессии. Глазами людей простых и сугубо мирных, подчас далеких от политики, в которых чрезвычайные обстоятельства выявили огромные запасы мужества, цельность натуры, богатство и красоту души.

С героями своей будущей книги Вис знакомится на кладбище Вильякаррильо, небольшого городка, куда он приезжает, чтобы присутствовать на церемонии перезахоронения останков последнего республиканского алькальда, расстрелянного в 1939 году. Это одна из центральных, ключевых сцен романа. Собравшиеся — почти все местные жители — многое видели своими глазами и готовы поделиться с Висом горькими воспоминаниями. Здесь, возле кладбищенских ворот, на которых еще различимы сквозные отверстия от пуль, прошлое оживает с особой силой. Сколько человеческих судеб, сколько ярких, запоминающихся характеров проходят перед читателем! Вот старый социалист Кандидо, много выстрадавший за свои убеждения; его жена, приговоренная к двадцати годам тюрьмы только за то, что оба ее брата были республиканцами. Навсегда врезается в память образ Мерседес, преступившей, кажется, все границы человеческих возможностей и добившейся разрешения провести со своим мужем, приговоренным к смерти, последние часы, нашедшей силы обрядить его в могилу при жизни. Какой болью и трагизмом пронизаны бесхитростные, неумелые строки поэмы, которую складывает в тюрьме мать этого человека, узнав о судьбе сына. История за историей проходят перед читателем. Столько людей, желая добра и справедливости, искренне, с чистым сердцем служили Республике, не совершая никаких преступлений, а потом представали перед военными судами, учрежденными Франко сразу после войны для расправы с теми, кого можно было заподозрить хотя бы в малейшей нелояльности. Это были годы массовых репрессий, годы, когда террор стал официальной внутренней политикой, когда через мелкое сито “победители” просеивали все население страны. Для того чтобы приговорить человека к смертной казни, достаточно было просто заключения местного отделения фаланги (фашистская партия) о его неблагонадежности. Почти все, с кем встречается Вис во время поездки в Вильякаррильо и Кастельяр, прошли через подобное судилище. Вот хотя бы Хосе Морено, только за свои политические взгляды приговоренный к двадцати годам тюрьмы, виновный лишь в принадлежности к молодежной социалистической организации. За это его заставляли присутствовать на расстрелах, а потом хоронить убитых товарищей. Но, несмотря ни на что, он не отрекся от своих взглядов и вернулся в родные места после ссылки с высоко поднятой головой.

И таким судьбам несть числа. Каждая из них интересна и значительна сама по себе, каждая исполнена подлинного трагизма, а вместе они образуют “клубок трагедий”, за которым проступают контуры великой национальной трагедии, которой стала для Испании гражданская война.

Один из самых ярких образов книги — алькальдесса Кастельяра. Судьба назначила этой женщине из народа, жившей всегда не просто так же, как другие, а беднее многих, быть в течение целых трех лет — очень непростых в истории страны лет — в самом буквальном смысле слова вершительницей судеб людских. И она вершила их, исходя из чувства справедливости и доброты, заботясь в первую очередь о том, чтобы у детей были хлеб и молоко, а души взрослых не разъедала ненависть. “Получила всю власть и могла причинить зло кому угодно, — вспоминает эта женщина. — Но я была матерью девяти детей и никому не хотела причинять зла. Многих я посадила в тюрьму, но только потому, что на воле их жизнь была в опасности. Но убивать, как вы знаете, я никого не убила”. У алькальдессы была простая мечта — “вырастить детей и чтоб всем в Испании жилось хорошо”. Ради этого она три года, рискуя жизнью, спасала людей — кого от голода, кого от скорой, без суда и следствия, расправы. И спустя много лет, несмотря на все, что выпало ей на долю, на то, что к ней самой никто не проявил ни справедливости, ни хотя бы объективности, на то, что ее обвинили в убийстве, посадили в тюрьму, потом выслали, алькальдесса гордится своим прошлым. И гордится им с полным на то основанием, ибо слишком часто в небольших провинциальных городках, где все друг друга знают, быстрая смена власти во время гражданской войны оборачивалась кровавой местью и резней, и причиной тому часто были не политические разногласия, а просто сведение счетов. У алькальдессы было моральное право сказать в горькую минуту: “Я прошу народ присмотреть за моими детьми”, потому что она ежедневно, в течение трех лет, рисковала жизнью ради народа и его детей, проявляя при этом чудеса доброты, достоинства и мужества.

На кладбище Вильякаррильо происходит у Виса встреча с человеком, который, позвав его домой, знакомит со своим отцом, заживо погребенным уже более сорока лет. Вис оказывается первым посторонним человеком, с кем после огромного перерыва отваживается заговорить этот несчастный. Этого человека, никогда не интересовавшегося политикой, а о марксизме, по его собственному признанию, не имевшего и понятия, приговорили к смертной казни только за то, что он, вполне обеспеченный торговец, по доброй воле встал на сторону Республики и “по-настоящему держал сторону народа, всей душой”. Чудом удалось ему спастись в момент расстрела, когда его, приняв за мертвого, бросили в яму, куда сваливали трупы, после чего, пробродив два с лишним месяца по горам, он ночью, крадучись пришел домой и с тех пор не покидал его стен.

Случай этот далеко не единичный и совсем не такой исключительный, как может показаться. Конец гражданской войны был отмечен гигантской волной репрессий — по самым приблизительным подсчетам, в первые послевоенные годы в Испании было физически уничтожено двести тысяч человек (столько же во время войны убили франкисты среди мирного населения), и вполне понятен ужас, охвативший страну и заставлявший людей прятаться на чердаках, в подвалах, колодцах, тщательно замаскированных чуланах. Они надеялись переждать опасное время. Для многих, самых осторожных, не веривших — с полным на то основанием — в милосердие победителей, не вышедших из своих укрытий после первых франкистских амнистий и справедливо усматривавших в них возможность ловушек, этот период растянулся на десятилетия. Через два года после смерти Франко, в 1977 году, вышла книга Хесуса Торбадо и Мануэля Легинече “Кроты”, представляющая собой запись бесед с людьми, которых страх перед кровавыми репрессиями заставил много лет жить взаперти. Книга эта, потрясшая всю Испанию, стала бестселлером, выдержавшим более десяти изданий. Она была первым и по сей день единственным документальным рассказом о страшном социальном явлении, подлинные размеры которого Испания себе просто не представляла. По признанию ее авторов, собранных ими материалов хватило бы на много томов, поскольку, по их впечатлению, количество этих людей исчисляется тысячами. Записанные ими свидетельства — это рассказы о “нескончаемой мести победителей, о подлинной кровавой оргии, обрушившейся на людей не просто беззащитных, но чаще всего абсолютно невиновных”[2].

Принимая во внимание размер этого социально-психологического явления, неудивительно, что литература не обошла его молчанием. В 1967 году подобная ситуация легла в основу пьесы Антонио Галы “Ноябрь и зеленая трава”, а двумя годами позже определила сюжет романа Франсиско Гарсиа Павона “Рыжие сестры”, известного советскому читателю. Человеку, с которым встречается Вис, все еще снится, сорок один год спустя, что его расстреливают в упор — прошлое мучает его, как постоянно кровоточащая, незаживающая рана. Огромный кусок жизни как бы выпал, словно его вовсе и не было. Недаром сам он порой не верит, что еще жив, и, чтобы убедиться в этом, кричит во весь голос. Проведя жизнь взаперти, он ощущает себя человеком без тени, и это для него символ духовной смерти, потери своего “я”, своего лица, хотя, наверное, он никогда не слышал о Петере Шлемиле, герое повести немецкого писателя-романтика Шамиссо. Сейчас, спустя столько лет, уже не страх физической расправы удерживает этого человека, а страх, что в новой, незнакомой жизни, где почти не осталось тех, кого он когда-то любил или ненавидел, а оставшиеся в живых, скорее всего, его попросту не узнают, ему не найдется места. Но с помощью Виса он пересиливает этот страх и выходит в Испанию, где оставил “свою тень столько лет тому назад”, выходит в новую, демократическую Испанию, и эта победа человека над собой, над своим страхом становится для Виса залогом того, что Испания может перешагнуть через свое прошлое.

Книга “Три песеты прошлого” носит отчетливо исповедальный характер. Написанная с предельной искренностью, она — и автор этого не скрывает — преследует цель не только понять закономерности испанской истории, но понять, изжиты ли причины, породившие гражданскую войну, могут ли сегодня испанцы забыть о ней, завершен ли кровавый круг национальной истории. Автор романа — писатель-республиканец. Сейчас подобное определение звучит несколько архаично, но в данном случае оно справедливо и уместно: республиканское прошлое Сото, его политические убеждения ощущаются постоянно в отборе материала, в расстановке акцентов. Однако нужно признать, что Сото старается — и это ему удается — сохранить объективность, он понимает: нужна демократия мертвых, чтобы создать демократию “живых”. “…Страна, которая делает различие между своими мертвыми, обречена на гибель”. И это для него не пустые слова. Рассказывая о прошлом, писатель старается быть не только честным, но и более суровым судьей, когда речь заходит о республиканцах. Честность эта проявляется в стремлении беспристрастно рассказать о сложностях тех времен, о царившей подчас неразберихе — не всегда просто бывало разобраться в происходящем, отделить зерна от плевел (в частности, результат такой неразберихи — судьба чудаковатого, но совершенно безобидного дяди Ригоберто). Честно и объективно, ничего не приукрашивая, рассказывает писатель о мотивах, приводивших порой людей на сторону Республики; нередко это были не столько осознанные политические убеждения, сколько стихийный протест против несправедливости и насилия.

С такой же честностью рассказывает он о правых, погибших в Вильякаррильо. В сознании людей, с которыми Вис встречается в этом городке и которые взволнованно говорят о злодеяниях, чинившихся в этих местах франкистами сорок с лишним лет назад, происходит бессознательная, обескураживающая их самих подмена фактов, когда речь заходит о потерях в стане врага. Так, цифра сорок восемь — количество правых, расстрелянных республиканцами в этом районе, — невольно превращается в три. Не случайно алькальдесса усилила охрану тюрьмы, где помещались те, кому могла угрожать скорая расправа: она не хотела, чтобы натруженные руки народа пятнала кровь. Вис понимает, что “переносить ненависть за черту смерти — значит окрашивать смертью жизнь”, и погибших правых ему жалко вдвойне: “во-первых, это погибшие испанцы, во-вторых, смерть они приняли от левых, к которым принадлежал и он сам”. Слова эти, такой поворот мысли заставляют нас вспомнить Сандро Васари, героя романа “Долина павших”, принадлежащего перу другого современного испанского писателя, Карлоса Рохаса. Одна из тем этой книги — мучительные раздумья о национальной истории, ее закономерностях. Вспоминая о гражданской войне, Сандро, как и Вис, острее переживает судьбу своих противников, “ведь самый ближний тот, с которым мы инстинктивно отождествляем себя… и простить его так же трудно, как забыть свою вину, ибо и за него болит наша совесть”[3]. Такой ход мысли свидетельствует о высоком уровне нравственного самосознания, о понимании трагизма раздела нации на два лагеря — “Испания в войне с Испанией” — и необходимости преодоления остатков этого раздела — во имя Испании, ее народа, ее будущего. В основе лежит выстраданное сознание своей доли вины и меры ответственности, готовность принять ответственность за судьбы страны на свои плечи. В интервью газете “Эль Паис” в связи с выходом романа Висенте Сото сказал: “Я отношусь к лагерю проигравших войну; с этих позиций я и писал роман. Однако главная мысль в нем — о примирении. Другими словами, я совсем не хотел при помощи книги отыграться за проигранное когда-то сражение”[4].

В этом романе почти нет вымысла. Значительная часть книги — назовем ее условно современной (условно, потому что весь роман обращен к прошлому, к истории, даже тогда, когда, казалось бы, речь идет о дне сегодняшнем и действие происходит в современной Испании) — состоит из записи беседе различными людьми. Что же дает автору и нам право называть этот почти документальный рассказ о том, как собирался материал для книги — часто в повествовательную структуру вклинивается просто расшифровка магнитофонной записи, — романом? А дает нам это право наличие в книге второй линии, или “второго романа”, как пишет Сото в авторском введении, которая поначалу существует как бы сама по себе и только к концу книги тесно переплетается с первой. По существу, в жанровом отношении “Три песеты прошлого” — это роман в романе, ставший в современной западной литературе уже традиционной формой. Автор рассказывает историю рождения книги, и одновременно на наших глазах создается книга. Вторую линию образует рассказ — автобиографичный — о мальчике из обеспеченной буржуазной семьи, детство которого пришлось на двадцатые годы, а юность — на период Республики и гражданской войны, рассказ писателя о своем возмужании. Этот мальчик рос в среде, где при детях не велись разговоры о политике, где нельзя было задавать взрослым вопросы, если видишь на улицах грузовики с солдатами, и поэтому только много лет спустя юноша, в которого превратится этот мальчик, поймет, свидетелем каких событий он был.

А пришлось его духовное становление на один из самых бурных периодов испанской истории: 20 — 30-е годы. Первое же вторжение истории в мир ребенка: с лязгом проносящиеся мимо грузовики, орущие солдаты, прохожие, испуганно жмущиеся к стенам домов, — навсегда запечатлелось в памяти Виса, хотя только много лет спустя сумеет он правильно оценить увиденное, понять, что был свидетелем военного переворота Примо де Риверы. Произошло это в 1923 году и было обусловлено рядом факторов: поражение в войне с Марокко, неспособность лихорадочно сменяющих друг друга либеральных правительств — за пять лет, с 1917 по 1922-й, их сменилось в Испании одиннадцать — решить стоящие перед страной экономические и социальные проблемы, подъем демократического и рабочего движения по всей стране, а в Галисии, Басконии и Каталонии — национального. История врывается в детское сознание случайно услышанными обрывками разговоров взрослых о выступлениях студентов (поводом для них послужила высылка в 1924 году выдающегося писателя и философа Мигеля де Унамуно), о расстреле капитана Галана, руководителя неудавшегося восстания демократически настроенной части армии, врывается названием далекой бухты Алусемас, где Испания разбила войска Абд-эль-Керима. Эти имена и названия пока ничего не говорят Вису, да и когда он подрастет, ему еще долго придется учиться отделять важное от наносного. Так, падение диктатуры Примо де Риверы воспринимается им как событие менее интересное, чем выборы мисс Европы, а собственное возмужание затмевает установление Республики. “Висенте суждено было проделать свой путь в политике, руководствуясь только чутьем… Была история, которую сначала переживаешь, а уж потом, если придется, читаешь. До того, как это запоздалое и ущербное прочтение позволит ему понять, какие зарубки в его душе оставило то, Другое или третье, он этих зарубок замечать не будет”. Постепенно, по мере повзросления, Виса все больше занимает происходящее в стране. Он старается разобраться в хаотическом водовороте событий. В этом смысле определяющую роль в его судьбе сыграл Бернабе, с которым они дружили с детских лет. Сын простого рабочего, распространяющего революционные памфлеты, написанные находящимся в изгнании Бласко Ибаньесом, Бернабе очень рано понимает, какие силы противоборствуют в стране, и раз и навсегда выбирает себе место в этой борьбе. Он и Вису, долго остававшемуся сторонним наблюдателем, помогает найти себя, выбрать, с кем и за что тот будет сражаться. И когда Вис идет на фронт, это не случайность, а осознанное решение “сражаться против тех, кто раздул огонь, пожирающий его страну”.

Эта линия романа эмоционально окрашена совсем иначе, нежели первая: она спокойнее, уравновешеннее; да и стилистически повествование более упорядоченно, ближе к традиционной, “классической” манере, скорее напоминает роман “Прыжок” (где, кстати, речь идет о возмужании подростка), чем рассказы Сото. Этот второй роман, роман в романе, рассказывает о становлении личности того человека, который сорок лет спустя приедет в Хаэн, чтобы увидеть и услышать людей, защищавших Республику тут, на юге, в то время как он дрался за нее под Мадридом. Воспоминания эти носят довольно хаотичный характер, “прошлое было как ускользающий пейзаж, который кто-то рисовал в его памяти и на который он смотрел полуприкрыв веки, чтобы сделать его еще более зыбким”.

Неожиданно пейзаж становится выпуклым и четким — писатель попадает на организованную в 1980 году в мадридском парке Ретиро выставку “Гражданская война в Испании”. Выставка эта была необычной и привлекла к себе огромное внимание. Ее организаторы стремились придать экспозиции объективный характер и равное место отвели документам и материалам о жизни в республиканской и во франкистской зоне. Попав в Хрустальный дворец, где разместилась выставка, Вис разглядывает старые фотографии, плакаты, слышит музыку тех лет, смотрит документальные фильмы, с раз личных экранов доносятся до него республиканский лозунг “Да здравствует!” и франкистский — “Смерть!”. В этом месте повествования обе линии книги сливаются в единый поток, прошлое перестает быть зыбким, оно становится неотъемлемой частью настоящего. Вис вдруг понимает, что увиденное им в Ретиро — своего рода итог, который Испания подвела под своим прошлым, под тем прошлым, о котором столько времени нельзя было даже говорить свободно, понимает, что “для новых поколений эта война — музейный экспонат”. И, выйдя на Пасео-дель-Прадо, одну из центральных улиц Мадрида, в толпу спешащих по своим делам людей, таких далеких от страшного прошлого, глядя на веселую, раскованную молодежь, герой книги вздыхает с облегчением: в нем растет уверенность, что тяжкий груз прошлого сброшен навсегда, что “Испания вышла из этого безумия, в котором, убивая испанцев, она убивала себя”.

С чувством громадного облегчения он уезжает в Лондон, чтобы скорее перенести на бумагу свои впечатления, итоги своих размышлений, переполняющие его чувства. Путешествие в прошлое, предпринятое чтобы найти адресата письма, обнаруженного за рамой картины, окончено. Все, что увидел и услышал Вис во время этого путешествия, подводит его к мысли, что Испания не только должна, но и может перешагнуть через это прошлое, начать новую страницу своей истории, не оглядываясь постоянно назад. Более того — что она это уже сделала. Работая над книгой, он предчувствует, “что роман оборвется горестным воплем, как и положено кончаться симфонии смерти, но в нем будет звучать и надежда. Для Испании”. И это действительно оказывается так. Когда работа уже близится к концу, радио приносит известие о попытке военного переворота 23 февраля 1981 года. Ошеломленный и потрясенный, Вис восклицает: “Почему, почему?” Этим многократно повторенным вопросом да горькой фразой “Писем от Бернабе не было” и обрывается книга.

Герой ее, уверовавший в то, что “Испания вышла, наконец, из бездны злобы и мести и ступила на путь свободы”, к ужасу своему, обнаруживает, что сегодняшний день страны характеризует не только выставка в мадридском парке Ретиро, воспринимаемая им как погребальная урна, хранящая прах войны и национальной розни. Его характеризует и надпись, замеченная им на стене одного из домов Кастельяра: “Чтоб я тебя увидал в гробу”. И оба эти полюса, сколь бы незначительным ни казалось противостояние между ними, необходимо учитывать для правильной оценки ситуации в стране. Казалось бы, сама жизнь ставит под сомнение все выводы и выкладки Виса. И все-таки, справившись с нахлынувшей болью, прослушав по радио выступление Хуана Карлоса, Вис обретает утраченную было способность надеяться и верить — в Испанию, в ее завтра.

Читатель находится в выигрышном по сравнению с героем книги положении — он знает, как будут развиваться события после 23 февраля 1981 года. Он к моменту выхода книги, уже знает, что судебный процесс, по которому проходили несколько десятков офицеров, закончился и суд вынес главным организаторам заговора суровый приговор — тридцать лет тюремного заключения. Читателю известны результаты опроса общественного мнения, показавшие, что путчистов поддерживают только 3% населения страны, а демократию готовы защищать 52%. Он был свидетелем ответа, который дала демократическая Испания на попытку военного переворота: 27 февраля на улицы только одного Мадрида вышло полтора миллиона человек самых различных политических убеждений, объединенных нежеланием возврата к старому, — такой мощной демонстрации протеста Испания не знала за всю свою историю. А на другой день, 28 феврали, крайне правая газета “Эль Алькасар”, орган Национальной конфедерации бывших бойцов фаланги, с удовольствием воспроизводила надписи, появившиеся на стенах мадридского метро, авторы которых называли подполковника Техеро и генерала Милано дель Боска “подлинными патриотами”. Читатель знает и то, что осенью 1982 года раскрыт еще один военный заговор, участники которого были связаны с находившимися в заключении Милано дель Боском и подполковником Техеро. Цель заговора — установление военной диктатуры, и должно это было случиться 27 октября, в канун проведения всеобщих парламентских выборов. Выборов, на которых убедительную победу одержала Испанская социалистическая рабочая партия. Эта победа — ответ на попытки дестабилизации, ответ, который заставляет верить в будущее Испании, в ее народ, который не позволит вернуть страну к прошлому.

Н. Матяш