Три Толстяка 2.0

Сцена 2

Кабинет доктора Гаспара Арнери. Раннее утро. Входит доктор Гаспар, весь в растрепанных чувствах. Он выглядит довольно нелепо — в длинном плаще с чужого плеча, замотан толстым шарфом, на шее болтаются бинокль и очки-«консервы» на шнурке, в руках трость, которая ему явно мешает. За ним семенит экономка — тетушка Ганимед. Она фраппирована странным поведением доктора, ежесекундно всплескивает руками, охает и качает головой:

Тетушка Ганимед: Доктор, где же вы пропадали? Что с вами?

Арнери: Вы разве не знаете? Восстание! Пожар! Город горит… Господин Просперо и маэстро Тибул повели народ, чтобы взять штурмом Дворец Трех Толстяков.

Тетушка Ганимед: А где ваши очки? Они разбились?

Арнери: Очки? Конечно, разбились. Какая досада! Когда я смотрю без очков, я, вероятно, вижу так, как видит не близорукий человек, если надевает очки.

Тетушка Ганимед: Ах, доктор, доктор! Где же ВАШ плащ? Вы его потеряли? Ах, ах!..

Доктор поднимает руку, чтобы снять шляпу — а шляпы нет.

Арнери: Шляпу я тоже потерял. Тетушка Ганимед, я, кроме того, обломал оба каблука. Я и так невелик ростом, а теперь стану на вершок ниже. (несколько нервно, но искренне смеется) Или, может быть, на два вершка? У меня же отломились два каблука!..

Тетушка Ганимед: Ах, какое несчастье!

Арнери: Ох, у меня лопается сердце!.. Я весь день и всю ночь был на улицах. Я видел восстание! Все куда-то бежали, откуда-то стреляли… Это было так захватывающе! И так непонятно. Странная вещь: когда оказываешься в гуще событий, совершенно не понимаешь, что происходит…

Тетушка Ганимед: Вы участвовали в… этом?.. (пытается найти правильное слово, но не может).

Арнери: Нет, нет, я только наблюдал. У меня ведь есть бинокль, я забрался на ратушу — и смотрел, Хотя все равно почти ничего не понял. Кроме главного: восставшие побеждены…. Говорят, что сам Просперо попал в плен. Когда я спустился с башни, то слышал, как отступавшие об этом говорили. Его посадили в железную клетку — так они сказали. Хотя сами тоже этого не видели…

Тетушка Ганимед: Какой Просперо? Оружейник?

Арнери: «Оружейник»? Ну да, а Рокфеллер — нефтяник… Хотя, если его корпорация делает оружие, почему бы не называть его оружейником?.. В конце концов, его так и называли на площади… Но важно не это. Важно, что господин президент концерна «Армадапром» стал народным вождем. Он возглавил восстание, представляете?

Тетушка Ганимед: Я ничего не знала… и вообще ничего не знала о том, что было днем. Я слышала пальбу, видела зарево над домами. Соседка рассказала о том, что сто плотников строят на площади Суда плахи для мятежников. Ей так сказал кто-то из прохожих… Мне стало очень страшно. Я закрыла ставни и решила никуда не выходить.

Арнери: (он перестал слушать тетушку на середине ее тирады, и говорит не ей, а самому себе) Как странно! Сейчас я шел домой и видел: еще не совсем погасли пожары, а во многих ресторанах и кафе опять горят разноцветные огни, по улицам мчатся экипажи… Некоторые живут так, как жили позавчера. Неужели они не знают о том, что произошло? Разве они не видели пожаров, не слышали пальбы и стонов? Разве они не знают, что погибли люди? Может быть, ничего и не случилось? Может быть, мне приснился страшный сон?

Тетушка Ганимед: Я ждала вас каждую минуту! Я очень волновалась!.. Обед простыл, ужин простыл, а вас все нет…

Арнери: На площади лежали убитые; я низко наклонялся над каждым и видел, как звезды отражаются в их широко раскрытых глазах… Я трогал ладонью их лбы. Они были очень холодные и мокрые от крови, которая ночью казалась черной… Что же теперь будет?

Тетушка Ганимед: (решительно) Теперь я приготовлю вам завтрак. Что бы там ни было, а вам надо хорошо питаться. (выходит)

Арнери садится к столу, находит на столе очки, надевает их, берет диктофон.

Арнери: Надо быть аккуратным. Надо точно все зафиксировать (начинает наговаривать в диктофон). Итак: я видел восстание. Это было настоящее народное восстание. Там были ремесленники, рудокопы, матросы. Там были мои студенты. Там были артисты, учителя, бродяги, врачи, дворяне, простолюдины. Там были все. Во всяком случае, так казалось. Весь город поднялся против власти Трех Толстяков. Во главе восстания были господин Просперо и маэстро Тибул. При том, Просперо никто не называл ни промышленником, ни магнатом, — все кричали «оружейник Просперо! Да здравствует великий оружейник!» К народу обращался с речью знаменитый маэстро Тибул, руководитель Национального театра. Он говорил — и народ кричал «ура!» А потом на улицах выросли баррикады и началась стрельба. Она не стихала всю вторую половину дня и всю ночь. А к утру выяснилось, что гвардейцы победили. Просперо, как говорят, взят в плен, а Тибул бежал…

За спиной у доктора слышен шум. Он оглядывается. Из большого камина выбирается человек в цирковом трико. Он выглядит несколько нелепо, но держится величественно. Это маэстро Тибул.

Арнери: Не может быть! Это вы, маэстро?

Тибул: Да, доктор, это я — злосчастный Тибул. Оказывается я попал в ваш дом, надо же… Надеюсь, великий доктор Арнери не выдаст гвардейцам бедного артиста, попавшего в беду?

Арнери: Что вы такое говорите! Конечно не выдам. Но как вы сюда попали?

Тибул (указывает на камин): Через дымоход, конечно. Все же, я начинал как цирковой гимнаст — хотя, конечно, глядя на меня сейчас, в это трудно поверить. Однако некоторые навыки, как выяснилось, сохранились. Видимо, когда по тебе стреляют, телу проще вспомнить, чему его когда-то учили. А ведь хорошо учили! И учеником я был не из последних…

Арнери: Как вы вообще попали в эту… революцию, маэстро?

Тибул: А что вас удивляет? Я — художник из народа, и я всегда с моим народом. А народ томится под гнетом отвратительных тиранов! Каких-то три гнусных толстяка подмяли под себя всю страну. Они запрещают любую критику. Они всех запугали!

Арнери: Это так, хотя…

Тибул: Хотя что?

Арнери: Знаете, я уже немолодой человек, и хорошо помню времена смуты — после смерти последнего короля. Это было ужасно. Бандиты, голод, война всех против всех… Поймите правильно: режим Трех Толстяков не вызывает у меня никаких симпатий. Я не люблю цензуру и полицию. Но надо быть точным. За последние годы ситуация значительно изменилась к лучшему. Гражданская война закончилась, экономика действует, уровень жизни повысился…

Тибул (язвительно): Ну да, «стабильность, мир и процветание»! Бывший балетмейстер Раздватрис, заделавшись знатным политическим писателем, вещает об этом в каждом своем опусе. Но оглянитесь вокруг себя! Что мы видим? (дальше говорит так, будто произносит речь с трибуны) Народ угнетен! Интеллигенция задушена! Промышленники задавлены налогами! Тюрьмы заполнены инакомыслящими! А теперь они еще закрывают оружейные заводы — тысячи людей будут выброшены на улицу! Оставлены без средств к существованию! И никто не осмеливается даже пикнуть!

Только отважный Просперо решился бросить вызов наглой клике тиранов! Как на него не давили, он не смирился! Как же может честный художник оставаться в стороне? К черту их, со всеми их премиями и льготами! Они думали, что купили Тибула — раз у него есть театр, слава, награды. Но Тибула нельзя купить! Они могут отобрать у меня театр, разогнать моих актеров, запретить мои спектакли. Но я не смирюсь! Я еще не забыл, как быть уличным артистом. Кочевать по стране, выступать под открытым небом, ходить по канату… Не запугают! Я буду говорить с моим народом с площадей!..

Арнери: Вы смелый человек, маэстро. Поставить на карту все, рискнуть славой и жизнью — на это может решиться только очень честный и отважный человек.

Тибул: (с некоторым кокетством) Ах, оставьте, любезнейший доктор! Я всего лишь делал то, что велит совесть. Вот Просперо — настоящий вождь!

Арнери: Кстати, что с ним? Я слышал в толпе разговоры, будто его схватили.

Тибул: Я тоже это слышал. Но ничего не знаю наверняка. С этими негодяями невозможно что-либо знать наверняка!

Арнери: Негодяями?

Тибул: Я про толстяков! Чрезвычайный триумвират! Комитет национального спасения! Тройка по утилизации, мать её! Извините, доктор. Неизвестные отцы, чтоб их! Еще раз извините, но приличных слов не осталось. Они боятся посмотреть в глаза народу, они прячутся. (снова входит в роль трибуна) Никто не знает, как их зовут, и как они выглядят. Известно только, что выглядят они отвратительно. Мы выступаем с открытым забралом, а враг скрывается в тени. «Три Толстяка» — вот все, что мы о них знаем!

Арнери: Да, в нашей истории такого еще не было. На многих такая анонимность действует прямо гипнотически. Вы знаете, я некоторое время занимался этим феноменом. Очень интересный эффект массовой психологии! Анонимность правителя создает ауру таинственности, что для обывателя…

Тибул: Простите, доктор Гаспар, вы уверены, что сейчас подходящий момент для лекции?

Арнери: Да, да, да. То есть, нет, конечно! Верно. Сейчас надо решить, как быть с вами.

Тибул: Вот именно. Я не имею права подвергать вас риску. (торжественно) Вы — гордость нашей науки, и потомки не простят мне, если из-за меня вы пострадаете. А этих сволочей не остановит ваш статус — они не задумываясь расправятся с великим ученым, как чуть не расправились с великим артистом.

Арнери: Маэстро, вы не понимаете. Дело не в том, что я рискую. Проблема в вас самом. Вам нельзя выйти, поскольку вас тут же арестуют. Вам нельзя остаться, поскольку повальные обыски могут не обойти и этот дом.

Тибул: Да, эти сквалыги лавочники не задумываясь продадут меня с потрохами гвардейцам толстяков!

Арнери: Следовательно, вам надо временно перестать быть собой. Манеру вы измените легко — для квалифицированного актера… извините, для гениального артиста — это просто. А внешность я вам сейчас изменю. Это не сложно. Вот объяснить, что я буду делать, человеку, не знакомому с началами аналитической химии, будет непросто. Но вам ведь химия ни к чему, вам нужен результат, правда? Вот и доверьтесь специалисту.

Тибул: Доверяюсь, целиком и полностью.

Арнери: Тогда поспешим в лабораторию.

Уходят. Входит тетушка Ганимед с подносом.

Тетушка Ганимед: Ну вот, опять убежал в свою лабораторию. Когда же это кончится! Как это трудно — служить гению. Он, конечно, великий ученый — и знает про все на свете. Но как сделать, чтобы он хоть иногда не забывал, что надо покушать, надевать галоши, выходя на улицу, и вовремя принимать пилюли? Которые, кстати, сам же придумал! Ох… (ставит поднос на стол, продолжая рассуждать). А тут еще эти безобразия. Бегают, стреляют, потом будут казнить. К счастью, пока все лавки открыты, и цены еще не выросли. Так ведь вырастут — это всегда так. Сначала бегают, потом стреляют, потом все дорожает, потом пропадают продукты. «Проклятые толстяки! Долой трёх толстяков!» Ну выгонят трёх толстяков — и кому от этого будет хорошо? Просперо, конечно, жалко — он такой умница. А Тибул — красавец, душка… Ну и зачем они все это затеяли? Чего им не хватало? Толстяки… Потому и толстяки, что не забывают вовремя покушать! Ах, дорогой доктор, зачем вы в это ввязываетесь… Ну что вам эти толстяки?

Свет гаснет.

Три Толстяка