Три войны Бенито Хуареса

ДЕЛО САМОЛЮБИЯ

В развалинах монастыря святого Франсиско засело полторы сотни солдат и национальных гвардейцев, оставшихся верными Комонфорту.

Когда 11 января президент призвал лояльные части выступить против мятежников, у него было около пяти тысяч штыков. Через сутки их стало не более трех тысяч. От него бежали. Ему уже не верили…

Теперь, 12 января, Матиас Ромеро стоял рядом с полковником Сарагосой на уцелевшей колокольне монастыря, положив ружейный ствол на ограду и посматривая вниз из-за выщербленного каменного косяка. Сарагоса стоял по другую сторону проема.

— Почему же вы не уехали? — спросил Сарагоса.

Ромеро оторвал взгляд от улицы, за которой ему поручено было наблюдать, посмотрел на полковника — круглое молодое лицо, веселые глаза за очками.

— Я не уехал? Да потому, что мне крайне любопытно было узнать, что имел в виду дон Бенито. Теперь я кое-что понял… А вы давно в армии, дон Игнасио?

— Вы думаете, что я слишком молод для полковника? Но я только кажусь таким молодым из-за своих круглых щек, будь они прокляты. Мне уже двадцать восемь лет… А в армию я вступил в семнадцать, в конный полк. Тогда началась война с янки. Я вовсе не собирался делать военную карьеру, хотя мой отец был кадровым офицером. Сразу после войны я вышел в отставку и стал заниматься тем, чем мечтал, — коммерцией… Потом я снова вернулся в армию, а полковничий чин мне дал мой генерал, сеньор Видаурри, когда мы дрались против Санта-Анны под Монтерреем… Когда приняли новую конституцию, она меня вполне удовлетворила, но мне пришлось выполнить весьма неприятный для меня приказ сеньора Видаурри, он наш губернатор и мой командующий… И приказ я выполнил, но решил выйти в отставку. Я женился, у меня прелестная жена…

— Почему же вы не с женой, а на колокольне?

— Видите ли, дон Матиас, это дело самолюбия…

Сарагоса засмеялся.

— Да, да, дело самолюбия в большей степени, чем политических принципов. Я очень не люблю жить в условиях тирании. Как-то оскорбительно для мужчины, вы не думаете? Я так усердно объяснял это моей донье Рафаэле, когда она еще была невестой, что теперь мне просто неловко перед ней — сидеть сложа руки и смотреть, как эти авантюристы начинают толкать повозку назад. Вряд ли нам удастся выкурить их из столицы своими силами, но я уверен…

Пули ударили в каменные стены колокольни, в косяки проема, каменная крошка и пыль заставили Ромеро на мгновение закрыть глаза. Откуда стреляли, он не понял.

— Это верхний этаж синего дома, вон там, слева, — сказал Сарагоса. — И противоположный дом…

Снова несколько звонких щелчков.

— Ого, их много, — сказал Сарагоса. — Ради святого Матиаса, не высовывайтесь, святой мне не простит, если вас застрелят… Они сейчас будут атаковать. Это — прикрытие… Я пошел вниз. Не высовывайтесь, сеньор секретарь!

Придерживая очки, он побежал по крутой лестнице в темный провал.

И уже откуда-то снизу он крикнул:

— И сеньор Хуарес мне тоже не простит!..

Из нижних этажей колокольни ответили на огонь. Со стен домов полетела штукатурка. Звонко и коротко взвизгнули разбитые пулями стекла.

Ромеро прицелился из-за косяка, но выстрелить не успел. Странные звуки заставили его опустить ружье и прислушаться. В отдалении раздались шипение и треск фейерверка, и тут же над крышами домов бледно вспыхнули заглушенные солнечным светом огни праздничных ракет. Ликующие крики слышались там, откуда взлетели ракеты…

На позициях мятежников праздновали прибытие в столицу генерала Осольо и знаменитого полковника Мирамона.

Молодые, веселые, в блистающих шитьем мундирах, они галопом проскакали вдоль ломаной линии, разделявшей город на враждебные лагеря.

Полковник Мирамон сказал генералу Осольо, своему однокашнику по военной школе и соратнику по американской войне:

— Дело может затянуться, и губернаторы успеют блокировать город. Есть один способ быстро закончить. Бонапарт был, конечно, выскочка, но профессию свою знал хорошо.

— Артиллерия?

— Разумеется!..