Трибунал

НОВОПЕТРОВСК

Я машинально заношу правую руку над плечом. Ребро ладони твердо от мизинца до запястья.

Бросаю руку вперед, прямо на его адамово яблоко.

Грегор уже убил другого, ударив ребром ладони между плечами и шеей. Я отчетливо слышал хруст костей.

Порта ловко отскакивает в сторону от длинного штыка и молниеносно бьет русского сержанта кончиками пальцев в горло с такой силой, что он падает навзничь; голова с треском отламывается от позвоночника.

Мой удар был превосходным. Наш инструктор-японец остался бы доволен. Я разбил противнику гортань. Удар был таким сильным, что моя рука вошла ему в горло и остановилась только у позвонка. Я допустил одну скверную ошибку. Посмотрел в лицо противнику, увидел искривленный рот и налитые кровью глаза.

Это была женщина!

Я долго сидел в снегу, и меня выворачивало наизнанку. Наш инструктор был прав: никогда не смотрите на противника! Убивайте его и идите дальше!

Я долго не мог забыть ее искаженного лица.

— Поднимайся, красный ублюдок, — кричит фельдфебель Шрёдер со зверским выражением лица. — Беги, вошь, беги!

— Нихт большевик, — испуганно кричит пленный. Быстро снимает меховую шапку и кланяется. — Нихт большевик, — повторяет он, поднимая руки. И кричит в смятении: — Хайль Гитлер!

— Должно быть, один из тех шутов, которых мы захватили, — усмехается унтер-офицер Штольц, злобно подталкивая пленного автоматом.

— Пошел, ленивая тварь, — шипит Шрёдер с убийственным блеском в глазах.

— Нихт большевик! — выкрикивает пленный и неуклюже бежит по глубокому снегу.

— Похож на мокрую курицу, — говорит Штольц с громким смехом.

— Еврейский ублюдок, — рычит фельдфебель Шрёдер, вскидывая автомат.

Штольц злобно смеется и бросает снежок вслед пленному, уже значительно спустившемуся по склону холма. Потом строчит автомат, и пленный катится вниз.

Шрёдер спускается к трупу уверенным шагом охотника, идущего подобрать подстреленного фазана. Испытующе толкает мертвого дулом автомата.

— Мертв, — оборачивается он с гордой улыбкой.

— Если Старик узнает об этом, — холодно говорит Грегор, — я бы не хотел быть в твоей шкуре.

— Пусть Старик поцелует меня в задницу, — самоуверенно отвечает Шрёдер. — Я выполняю приказ фюрера. Уничтожаю недочеловеков повсюду, где нахожу.

— Однако твой фюрер не велел тебе совершать убийства военнопленных, так ведь? — замечает Порта, наводя на него ствол автомата.

— Можешь донести на меня, если хочешь, — высокомерно усмехается Шрёдер. — Я это переживу!

— Ради тебя же надеюсь на это, — презрительно отвечает Грегор, уходя в лес, где отдыхает остальная часть отделения.

Старик раздражен и сердит. Отделение обременили двумя прикомандированными. Финн, капитан Карилуото, и немец, лейтенант Шнеллё, должны наблюдать за нами в этом долгом путешествии к Белому морю. Кроме них есть еще несколько новичков, сдавших экзамены на переводчиков с русского. Как ни смешно, они не понимают ни слова из того языка, которым разговаривают здесь, за Полярным кругом. Порта и Барселона справляются с местным наречием гораздо лучше.

Офицеры потрясены тем, что уже видели, и это привело к нескольким столкновениям между ними и Стариком. Но поделать они ничего не могут. Оберст Хинка совершенно определенно сказал им, что командует нами Старик, а за ним — при любых обстоятельствах — следует Барселона Блом.

Мы, ворча, собираем снаряжение. Порта готов избить унтер-офицера Штольца из-за убитого пленного, а Старику приходится откровенно поговорить с лейтенантом Шнелле. Малыш безо всякой видимой причины бьет фельдфебеля Шредера, и тот валится с ног.

— Не иди по дороге, — кричит Старик Малышу, который возглавляет колонну.

— Почему? — кричит Малыш так громко, что в лесу откликается эхо.

— Потому что так мы выйдем прямо на противника, — раздраженно шипит Старик.

— Разве не это наша цель? — довольно улыбается Малыш. — Если будем все время избегать друг друга, эта чертова война никогда не кончится!

— Делай, что говорю! — грубо кричит Старик.

— Я отдам этого солдата под трибунал! — злобно кричит лейтенант Шнелле, уже достав записную книжку и карандаш.

— Предоставьте это мне, — говорит Старик, быстро проходя мимо лейтенанта.

— Навстречу нам идет целая армия противника! — кричит Грегор, выбегая из леса в туче снега.

— Я так и думал, — удрученно вздыхает лейтенант Шнелле. — Вот, пожалуйста! Вот что случается, когда фельдфебелю дают слишком много власти!

Старик бросает на него суровый взгляд.

— Можете пожаловаться на меня, когда вернемся, герр лейтенант, но до тех пор должен попросить вас воздерживаться от критики моих приказов. Говоря напрямик, здесь командую я!

Лейтенант Шнелле переглядывается с финским капитаном, тот лишь пожимает плечами и мечтает о том, чтобы вернуться в Хельсинки и никогда больше не участвовать в операциях в тылу противника.

Малыш лежит на снегу, прижавшись ухом к земле, и напряженно слушает.

— Много их? — грубо спрашивает Старик, ложась рядом с ним.

— Судя по шуму, который они издают, не меньше батальона. Но, на мой взгляд, от силы какая-то паршивая рота! Возможно, они ищут подснежники!

— Далеко они? — шепчет Старик.

— Трудно сказать, — отвечает Малыш с умным видом. — Эти русские леса могут сыграть с тобой ту еще шутку!

— Встали, — командует Старик, — и вниз по склону! Бегом, без моего приказа не стрелять! Если придется принять бой, действуйте ножами и саперными лопатками!

Лейтенант Шнелле уже держит в руке пистолет и выглядит очень воинственно.

— Уберите этот ствол, — раздраженно рычит Старик. — Если он выстрелит, будет слышно в Москве!

Лейтенант с оскорбленным видом сует пистолет обратно в кобуру и принимает вид мальчишки, которого слишком рано отправили спать.

Мы слышим русских задолго до того, как они показываются. Громко споря, они огибают угол возле купы елей. Двое лейтенантов с автоматами на груди на русский манер идут впереди. За ними беспорядочной толпой следует рота.

Мы тихо лежим в снегу и наблюдаем за ними в прицелы. Перестрелять их было бы нетрудно, но они не представляют собой ничего серьезного. Убивать их не в наших интересах. Задача у нас гораздо более важная.

— Противник, — взволнованно шепчет фенрих[102] Тамм. — Почему не стреляем?

— Насилие — не всегда лучший метод, — презрительно отвергает это предложение Порта.

— Но это же противник, — громко шепчет Тамм, прижимая приклад ручного пулемета к плечу.

— Смотри не нажми на спуск слишком сильно, — весело предупреждает его Порта, — а то будешь мертвым героем!

Тамм расслабляет пальцы и растерянно оглядывается.

— Фюрер приказал, чтобы противника уничтожали, где бы ни увидели!

— Почему бы тебе не явиться в ставку фюрера и не почистить ему сапоги? — предлагает с широкой усмешкой Грегор. — Самое подходящее для тебя занятие! Может, тебе даже попадет под ногти грязь с его ступней!

Шум, создаваемый удаляющейся ротой русских, постепенно затихает. Последнее, что мы слышим, это взрыв разудалого хохота.

Весь день и почти всю ночь мы продолжаем идти. Ветер режет словно бы острыми ножами. От масок, когда температура опускается ниже тридцати градусов, проку мало.

Низкие, серые тучи плывут все быстрее и быстрее. Приближается буря. Страшная полярная буря, когда ветер может нести по снегу лося, будто снежинку.

— Черт возьми, до чего же холодно, — стонет Малыш, колотя руку об руку. — Какого черта Адольфу нужно в этой треклятой местности? Отняв ее у русских, мы только сделаем им одолжение!

Перед самым рассветом Старик разрешает краткую остановку для того, чтобы перекусить сухим пайком.

— К чему такая спешка? — стонет усталый лейтенант Шнелле и валится в снег.

— Нужно быть у озер раньше транспортных самолетов, — недовольно отвечает Старик. — У нас очень сжатый график. Если не поспеваете за нами, герр лейтенант, можете остаться здесь! Вы не приданы моему отделению, вы просто наблюдатель! Приготовиться к маршу, — командует он и презрительно поворачивается спиной к лейтенанту.

С вершины холма нам видно Белое море, громадные волны поднимаются к хмурому небу. На горизонте еле-еле видна темная линия, похожая на далекий берег.

— Как думаете, это Америка? — с любопытством спрашивает Малыш.

Тут же разгорается оживленная дискуссия. Не участвуют в ней только офицеры-наблюдатели.

— Святая Агнесса, — хрипло кричит Грегор, — туда можно доплюнуть, и если это Америка, давайте махнем рукой на Адольфа и пойдем туда к черту от этой гнусной войны!

Мы лежим в снегу, мечтательно смотрим на темные тени и стараемся превзойти друг друга в фантазиях. Малыш представляет себе, что он встретил в Нью-Йорке меховщика Давида, где тот дожидается поражения Гитлера.

На четвертый день под вечер мы подходим к озерам и едва успеваем расстелить длинные красные полотнища, служащие ориентирами для самолетов, как из-за облачного покрова с ревом появляется первый «Юнкерс-52». Самолет летит так низко над снегом, что на минуту кажется, он готовится сесть.

Старик выпускает ракету, и с него начинают падать контейнеры.

Из снежной дымки появляются еще два самолета, кружат над нами и буквально волочат свои контейнеры друг за другом.

— Похоже, они торопятся повернуть обратно, — саркастически говорит Порта, делая им непристойный жест.

Последний «юнкерс» неуверенно кружит. Один из его двигателей работает с перебоями и дает обратные вспышки. Потом самолет опускается на брюхо, ползет по снегу и переворачивается. Одно крыло отлетает, обломки вспыхивают.

— Оставьте его, — отрывисто говорит Старик. — Нам все равно не спасти экипаж!

Голос его заглушает сильный взрыв, обломки разлетаются далеко во все стороны.

— Этот грохот, должно быть, заставил подскочить всех в Мурманске, — говорит потрясенный Малыш. И швыряет обломок крыла на противоположный берег озера.

Едва мы успели собрать сброшенный груз, из леса раздается залп. Мы залегаем и готовимся к бою.

Залпы продолжаются, но, как ни странно, мы не слышим свиста пуль.

— Это просто-напросто трещат от мороза деревья, — усмехается Порта и поднимается на ноги. — Адольфу не хотелось бы видеть своих героев, испуганных таким пустяком.

Старик собирает нас и распределяет между нами тяжелый груз. Наблюдатели-офицеры неохотно принимают свою долю.

Внезапно мы останавливаемся и смотрим в испуге на север, где весь горизонт словно бы охвачен огнем. Тонкие языки пламени взлетают на фоне неба и тут же превращаются в зеленые, красные, белые пятна света, которые то гаснут, то снова вспыхивают. С секунды на секунду мы ждем грохота взрывов, но до нас не долетает ни звука. Даже олень Порты удивленно фыркает и, помигивая, смотрит на север.

Медленно копья света превращаются в длинные, мерцающие, глянцевитые подвески, похожие на те, что свисают с антикварных люстр. Эти блистающие подвески пляшут по всему горизонту, медленно превращаясь из белых в красно-золотистые, потом внезапно превращаются в гоняющиеся друг за другом по небу волны огня. Далёко над Белым морем появляются новые вспышки. Кажется, весь мир гибнет в вулканическом извержении разноцветья. Вокруг нас светло, как в ясный солнечный день.

Внезапно все чернеет. На нас словно бы набросили черный бархатный покров.

Олень фыркает и бьет о землю передним копытом.

Огни несутся по небу еще более бурно, чем раньше, и прямо к нам.

Мы поспешно ложимся в снег. Это странное явление проносится над нами и исчезает за морем. Снег блестит и переливается, словно усеянный миллионами бриллиантов.

— Фантастика, — бормочет зачарованный Старик.

— Чем это вызвано? — спрашивает Малыш с почтительностью в голосе.

— Это совершенно естественно, — говорит Хайде, который, как всегда, знает все.

— Если это Бог играет в игры, человек легко может стать верующим, — неуверенно бормочет Малыш.

Старик приказывает строить иглу. Никто не возражает. Все ждут возможности забраться в укрытие и отдохнуть несколько часов. Луна висит в небе громадным светлым диском среди зеленых и красных огней. Свет у нее бледный, но яркий, как у ацетиленовой лампы, которая вот-вот взорвется. На горизонте появляются тучи. Сперва они серовато-синие, как айсберги, потом внезапно вспыхивают, словно унизанные сапфирами. Снег превращается в пелену хрустящей серебряной фольги, совершенно слепящей нас.

— Уже из-за этого стоило совершить такое путешествие, — кричит в изумлении Барселона.

— Это северное сияние, — поучительно объясняет Хайде.

— На Давидштрассе есть пивная под названием «Северное сияние», — говорит Малыш. — Большие шишки приходили туда посмотреть на местную публику. Такое путешествие называлось у них Hamburg bei Nacht[103]. Мы с приятелем Ловкачом наткнулись на трех первоклассных дамочек, которые сидели там, ожидая, что их оттрахают по-реепербански. Мы втиснулись между ними и принялись их щупать, как обычно в «Северном сиянии».

— Не можешь говорить ни о чем, кроме непристойностей? — шипит возмущенный Хайде.

— Заткни уши и не раскрывай рта, — советует Малыш. — Это вполне в духе твоего фюрера! Ту, которую я подцепил, звали Глория и выглядела она соответственно[104]. По дороге на Бланкенезе мы поссорились с таксистом, австрийцем из Инсбрука, которому не нравилось, что мы бросаем бутылки в окошко. Когда мы свернули на Фишермаркт, то решили, что таксисту пора принять ванну, и швырнули его в Эльбу. Чтобы ему не идти пешком на другой берег, столкнули в воду такси, прокрутив счетчик обратно до нуля, так что поездка была бесплатной.

Последнюю часть пути мы проехали в полицейской машине, которую два шупо поставили в переулке. С сиреной, синими огнями и всем прочим. Дамочки были очень довольны. Они первый раз в жизни ехали в полицейской машине.

У Глории был отличный дом с красивым, большим газоном, на нем паслись коровы, чтобы не разрасталась трава. Она сказала, что коровы английские и в расовом отношении чище большинства немецких. Одна из них хотела боднуть меня, но я схватил ее за рога и повалил, будто чахоточную козу. Глория разбушевалась и натравила на меня злобного добермана, но я схватил его и отправил в самое длинное путешествие по воздуху в его жизни. Тогда она укусила меня. Поскольку собак больше не было, она, видимо, решила сама сделать это. Вскоре девчонка успокоилась, и мы пошли в ее гнездышко.

Мы поднялись по винтовой лестнице и пошли по длинному коридору, похожему на туннель под старой крепостью. По всему дому висели картины, на которых тощего вида людишки трахались так, что у них шел пар из задниц!

— Классические репродукции из Помпеи, — объяснила Глория с таким видом, будто это были заспиртованные яйца кайзера.

— Господи! Давно ты здесь? — спросил я, подумав, что это какой-то бордель для извращенцев.

— Дубина, — прорычала она с обаянием гадюки. — Это со времен древних римлян!

— Тогда тоже трахались? — спрашивает Ловкач, из чего стало видно, какой он тупой.

Дамочки начали разливать портвейн и шерри, но нам с Ловкачом они не понравились; мы спустились к Эльбе, принесли ящик «Лёвенброй»[105] и тут же начали пить.

Глория скулила, страсть так и лилась у нее из ушей, но когда я собрался залезть на нее, она мигом вывернулась и села на другом конце кровати, такой большой, что по ней можно было ездить на машине.

— Почему ты такой примитивный? — вздохнула она и выпила полстакана портвейна. Потом начала раздеваться, медленно снимая одну вещь за другой, как в кафе «Лаузен» по субботам, когда туда приезжают крестьяне с болот. Когда разделась, задрала ноги к потолку и стала шевелить пальцами с педикюром.

Я хотел забраться на нее, но она сбросила меня пинком с кровати и начала читать лекцию, что мы, немцы, культурный народ. Так торжественно, что я готов был подняться и отдать фюреру салют членом.

— Она что, ударила тебя молотком по яйцам? Или облила твой член купоросом? — спрашивает Порта с похотливой усмешкой.

— Нет, не так страшно, — отвечает с громким смехом Малыш. — Один глаз у нее был стеклянным, и она могла его вынуть, чтобы ты заглянул ей в голову.

— Хочешь, сделаю все морганием? — спросила она, схватив меня за член.

— Кончай ты, похабник, — кричит Старик, всем видом выказывая отвращение.

— И такой свинье дозволено носить почетный немецкий мундир! — ярится Хайде, гадливо отворачиваясь.

Офицеры молча переглядываются и думают об армии, к которой принадлежат.

— И в самом деле сделала? — с любопытством спрашивает Порта после долгой, мучительной паузы.

— Хотела, — без малейшего стеснения отвечает Малыш.

— Ты подвергался большому риску, — задумчиво говорит Порта. — Подумай, что было бы, если бы ты ее обрюхатил и она родила ребенка со стеклянным глазом во лбу! Тебя обвинили бы в расовом осквернении!

Ночью ветер утих, и над самым горизонтом поднялось солнце, такое большое и красное, что, кажется, его можно коснуться, протянув руку.

Старик расстилает зеленый армейский носовой платок в снежной ямке.

— Помочись на него, — говорит он Порте.

— Пожалуйста, — усмехается Порта и опорожняет на платок мочевой пузырь. Платок медленно меняет цвет с зеленого на белый с розоватым оттенком.

Старик расстилает платок на пне, смотрит через визорный механизм специального компаса, несколько раз поворачивает регулирующий винт и наконец сжимает обе стороны прибора. Наверху возле регулировочного винта появляется узкая зеленая лента. Он обрывает ее, потом отрезает верхний край, делает из ленты квадратную рамку и кладет посередине нее компас. Платок уже стал розовым, как канты на наших мундирах. Старик списывает с компаса несколько цифр и смотрит на солнце, которое вот-вот скроется. Потом плотно прижимает к рамке платок.

— Черт возьми! — удивленно восклицает Порта. — Неужели моя моча такая крепкая, что может окрашивать платок в разные цвета?

Старик, не отвечая, вынимает из двух патронов пули и сыплет порох на платок, пока ткань не скрывается под ним. Ждет несколько минут, потом сдувает порошинки.

Потом он ставит компас в верхний правый угол рамки и нажимает крохотный винтик. Компас отбрасывает на платок резкий синий цвет, и из платка вдруг получается топографическая карта, на которой видны даже самые мелкие надписи. Подсветив ткань изнутри, он читает название цели нашей совершенно секретной задачи.

— Новопетровск, — лаконично говорит он, поднимаясь на ноги.

— Где это, черт возьми? — спрашивает Барселона. — Я никогда о нем не слышал.

— И очень многие не слышали, — сухо говорит Старик. — Новопетровск до того секретен, что официально не существует. Абвер получил сообщение о нем от своих агентов. Города там нет, только громадный лагерь, замаскированный под лес, с полосой обороны шириной в сто километров. Если окажешься в этом районе без разрешения, то прощайся с жизнью. Наша задача до того GEKADOS[106], что о ней знают только старшие офицеры в штабе Канариса[107]. Реактивные снаряды, сброшенные нам с транспортных самолетов, совершенно новой конструкции. Никаких сведений о них не должно попасть в руки противника. Надеюсь, я выразился достаточно ясно?

— Мы, немцы, мозговитый народ, — говорит Малыш. — Потремся лбом о стенку, и получается что-то вроде этого фокуса с носовым платком. Спорю на свои яйца, что если русские схватят нас, они будут сморкаться в этот платок, даже не догадываясь, что это секретная немецкая разработка, лучшая в двадцатом веке.

— Там, куда мы идем, есть мины? — испуганно спрашивает Барселона. С того случая на минном поле у него страх перед минами.

— Есть, конечно, — угрюмо отвечает Старик. — А ты как думал? Непременно идите по следам переднего. От шага на несколько сантиметров в сторону могут зависеть наши жизни… Если кто из вас наступит на мину, погибнет не только он, но и половина отделения.

— Мины вовсе не так опасны, как многие думают, — говорит высокомерно фельдфебель Шрёдер.

— Можно подумать, ты это знаешь, — отвечает Барселона. — Я три раза взлетал в воздух так высоко, что мог бы почесать Христу пятки, и я знаю, что такое мины!

— И тебя произвели в фельдфебели! — язвит Шрёдер.

Барселона хочет броситься на него, но Старик быстро встает между ними.

— Можете при желании перерезать друг другу глотки, когда взорвем этот объект. А до тех пор поберегите силы! Это самое опасное и серьезное задание, какое мы только получали. Теперь три часа отдыха и обед. Больше не будет ни еды, ни отдыха — с той минуты, как мы выйдем отсюда, и до тех пор, пока не уничтожим этот лагерь.

Мы зарываемся в снег, спасаясь от ледяного ветра, который несется над этой снежной пустыней с протяжным, унылым воем.

Порта открывает несколько консервных банок и делит между нами еду.

— Реактивные снаряды будем запускать с помощью пусковой установки, она в этом зеленом ящике, — объясняет Старик. Поднимает один из этих новых снарядов, чтобы мы все его видели. — Слушайте внимательно, — продолжает он, — и ты, Малыш, тоже! Если будете неосторожно обращаться с ними, от вас не останется даже пуговицы. Поворачиваете этот диск влево до цифры пять. Приподнимаете его, пока не раздастся щелчок. Поворачиваете диск до цифры девять. Вдавливаете его и снова поворачиваете к пятерке. Теперь снаряд на боевом взводе, и ничто не может помешать ему взорваться через пять часов. Резиновая штука на его конце — присоска, она пристает к поражаемому объекту. Если кто-то попробует снять ее, снаряд взорвется у него в руках. Как только мы выпустим все снаряды, пусковая установка будет уничтожена. Ничто, ни малейшая деталь, не должно попасть в руки противника! Если на вас внезапно нападут, когда будете готовиться к пуску, выдерните эту чеку, и через секунду вы и снаряд разлетитесь на атомы! Понятно?

— Эта чертова армия крепко держит нас за яйца, — равнодушно говорит Малыш. — Теперь нас заставляют совершить массовое самоубийство.

— Жизнь — это бросание игральных костей, — вздыхает Порта. — Мы стараемся выбросить шестерку изо дня в день!

— Я не стану выдергивать никакой чеки, — уверенно заявляет Грегор. — Тот, кто это делает, на мой взгляд, тупой болван. Самый надежный способ пережить войну — случайно оказаться на территории противника с чем-то совершенно секретным в кармане!

— Не лучше ли перейти прямиком к ивану, отдать ему эти штуки — и плевать на отечество? — предлагает Малыш.

— Государственная измена! — неистово орет Хайде.

Лейтенант Шнелле покачивает головой и демонстративно отходит от Малыша и Грегора.

— Каждая группа получит три снаряда и прицельное устройство, — продолжает Старик. — Как только снаряды будут на боевом взводе и готовы к запуску, сообщите мне по рации, и я их запущу. Напоминаю еще раз: поворачивайте диск только влево, и вы должны услышать щелчок. Если щелчка не будет или вы повернете диск вправо, снаряд взорвется у вас в руках! Малыш, ты понял?

— Полностью, — заверяет его Малыш, постукивая по лбу костяшками пальцев. — Запечатлелось в башке навеки, аминь! Инструкции по взрывчатым веществам я слушаю, кореш!

— Очень на это надеюсь, — смеется Порта, — иначе прощай, до встречи в аду!

— Пошли, — говорит Старик и взводит затвор автомата. — Курить запрещается!

В небе над лесом то и дело появляется голубая вспышка. Шум моторов становится все громче и громче.

Ночью мы проползаем мимо внешних противозенитных позиций. Русские так близко, что мы ощущаем запах их махорки.

— Мины, — предостерегает Старик, подняв руку в знак того, что нужно соблюдать еще большую осторожность.

Легионер достает из рюкзака минный щуп и с саркастической улыбкой протягивает фельдфебелю Шредеру.

— Peau de vache[108], это занятие как раз для тебя, — злобно шепчет он.

Шрёдер нервно покачивает головой и отстает на шаг.

— У меня нет опыта в подобных делах!

— В таком случае помалкивай, когда другие говорят о минах! — рычит сквозь зубы Барселона.

— Трус, — издевательски ворчит Легионер и осторожно достает из снега деревянную мину. «Приди, приди, приди, о смерть…» — напевает он, пока Малыш перерезает провода.

Старик включает синий свет компаса и измеряет расстояние по карте.

— Сведения агентов совершенно точны!

Отделение медленно идет шаг за шагом по минному полю. Малейшая ошибка — и сильный взрыв разнесет нас на куски.

Фенрих Тамм едва не наступает на проволоку, но Легионер хватает его ступню и мягко ставит ее рядом с безобидного вида стальной нитью.

— Охламон чертов, — бранится Старик. — Господи, нянчись с таким недотепой!

— Par Allah[109], — шипит Легионер. — Ступи так еще раз, и я удавлю тебя своей проволокой!

Из темноты яростно лает собака. В отдалении ей отвечают две другие.

— Проклятые твари, — бранится Грегор. — Если явятся сюда, я надаю им пинков!

Вспыхивает прожектор. Луч света ползет по снегу, то и дело останавливаясь. Описывает широкий полукруг, потом вдруг поворачивает обратно и останавливается, едва не дойдя до меня. Парализованный страхом, я вжимаюсь в снег и жду смертоносной пулеметной очереди. Часовые ободряюще перекликаются. Мы знаем, каково им. Караульная служба в темноте страшна для всех. Когда часового убивают на посту, это происходит так быстро, что он ничего не успевает почувствовать.

Последнюю часть пути мы ползем, и, несмотря на тяжелое снаряжение, быстро минуем линию обороны. Не раздается ни единого предательского звяканья металла о металл, способного предупредить часовых.

Один грузовик за другим выезжают из больших деревянных ворот замаскированного под лес лагеря. Ненадолго вспыхивают полевые фонарики, когда охранники из НКВД проверяют у водителей документы. Никто не может попасть сюда без разрешения высокого начальства.

— Иван настороже, — напряженно шепчет Порта. — Русские не доверяют даже своим солдатам!

— И неудивительно, — отвечает Грегор. — Принюхайся. Здесь, должно быть, миллионы литров бензина.

— Да, хватит на еще одну Тридцатилетнюю войну[110], если не больше, — шепчет охваченный ужасом Малыш.

— Влево или вправо запускать нам эти реактивные снаряды? — нервно спрашивает Порта.

— Вправо, — уверенно отвечает Малыш. — Только я забыл, поворачивать диск сперва на пять или на девять! Но должен раздаться щелчок, иначе снаряд взорвется!

Неожиданно мы все начинаем сомневаться. Малыш с обычным оптимизмом предлагает попробовать и посмотреть, что получится. Тогда взорвется только каждый второй снаряд.

— Черт возьми, не верти эту штуку! — предупреждаю я в ужасе, когда Малыш собирается повернуть диск. — Мы все можем взлететь на воздух!

— Если взлетим, будем надеяться, что дома зажгут посадочные огни, — фаталистически усмехается Порта.

Старик подползает к нам из-за большой кучи снарядных гильз.

— Что вы здесь копаетесь, черт возьми? — недовольно ворчит он. — Первая и четвертая группы уже поставили свои снаряды на боевой взвод!

— Наводить их влево или вправо? — спрашивает Порта, протягивая снаряд Старику.

— Господи, смилуйся над нами, — стонет в отчаянии Старик. — Влево, недотепы! Иван умер бы со смеху, если б мог сейчас вас видеть!

— Ну так крикни ему, — предлагает Порта. — Тогда война будет окончена и мы войдем в историю как секретное оружие Адольфа!

— Поворачивать на пять? — спрашивает Малыш, держа руку на диске.

— Не сейчас, ходячий ты сортир, — шипит Старик, ударив его по пальцам. — Сперва установите и наведите снаряды! Что ты хочешь взрывать здесь?

— Грузовики, — радостно отвечает Малыш. — Их здесь множество.

— Тихо ты! — рычит Старик. — И к черту машины. Эти снаряды предназначены для дальних целей. Ты, кажется, ничего не понял из того, что я объяснял! Сперва мы поражаем реактивными снарядами дальние цели, потом вы закладываете бомбы Льюиса и радиоуправляемые мины в указанном квадрате. Это может сделать даже болван. Ради бога, постарайся слушать, когда я говорю, что требуется. Когда выйдешь на большое открытое пространство, где стоят поезда, будь начеку. Русские заложили там сигнальные мины с натяжными проволоками. Проволок не касайся! Даже не дыши на них! Если они сработают, в небо взлетят ракеты и весь этот чертов лагерь противника будет освещен, как днем!

— Кончай нервничать, — успокаивает его Порта. — Мы можем снять шкуру со вши так, что она даже не заметит!

— Я был в еврейской школе карманников на Реепербане, — хвастает Малыш. — Могу снять тряпки с горла шлюхи, и она ничего не почувствует!

— До какой дурости ты можешь дойти! — сердито ворчит Старик и исчезает снова.

Пререкаясь, мы доходим до места, где нужно разместить пусковые установки. Собираем их. Огневое основание кажется примитивным, напоминает недоделанный упаковочный ящик. Непохоже оно только на огневую базу.

В нижней части одного из алюминиевых рельсов три колесика с тускло светящейся шкалой. Они служат для установки стартового положения.

Малыш устанавливает на место 520-миллиметровую трубу, я привинчиваю боеголовку.

Порта подсоединяет странного вида провода, выглядят они так, словно вынуты из пружинного матраца.

— Думаешь, эта штука сработает? — с сомнением спрашивает Малыш. — Я бы предпочел пулемет.

— Сработает, — уверенно говорит Порта, прикрывая рукой показатель уровня спирта.

— Шестая группа готова, — негромко сообщаю я по рации.

— Оставайтесь возле установок, пока снаряды не вылетят! — приказывает Старик. Они с Хайде лежат среди куч стреляных гильз, принимая от групп донесения о готовности.

— Повернуть диски до цифры пять, — приказывает Старик, внимательно глядя в зеленый ящик.

Малыш бежит к своему снаряду, словно боится, что кто-то из нас опередит его.

— Влево или вправо? — спрашивает он.

— Влево, болван! — раздраженно рычит Старик.

— Взрыв будет таким, что бабушка дьявола подскочит от испуга, — радостно улыбается Малыш и поворачивает диск до пятерки.

Установка слегка содрогается, раздается шипение, словно в коробке одновременно вспыхнули все спички. Снаряды бесшумно вылетают из стволов и летят в ночи, словно призрачные летучие мыши. Никаких дульных вспышек. Никакого хвостового пламени. Их полет точно управляется приборами в зеленом ящике.

Несколько снарядов падают на отдаленном складе нефтепродуктов. Другие пристают к складам боеприпасов и к мастерским на территории третьего лагеря. Через пять часов они взорвутся с невообразимой силой.

Мы быстро уничтожаем пусковые рельсы и установки. Старик нажимает белую кнопку в продолговатом ящике. Тут же раздается бульканье. Едкие пары жгут горло и нёбо, когда там разливается из маленьких ампул кислота, уничтожающая конденсаторы, катушки и блоки. Замечательный образец инженерного искусства, аппарат, какого нет больше ни в одной армии, уничтожен за несколько секунд. Странного вида антенны, похожие на матрацные пружины, мы разрезаем на мелкие кусочки и широко разбрасываем.

— Теперь бомбы Льюиса, — раздается из рации шепот Старика. — В вашем распоряжении час. Ни секунды больше!

Мы по одному бежим по широкой, хорошо укатанной дороге, ведущей в глубь громадного склада нефтепродуктов и боеприпасов. Воздух дрожит от шума моторов и раздающихся в ночи хриплых, гортанных приказов.

Несколько раз мы проходим так близко от русских часовых, что явственно слышим их дыхание.

— Чувствуешь запах бензина? — шепотом спрашивает Порта. — Какое местечко для пиромана!

— Иван Вонючкович обделается со страху, — утробно бормочет Малыш.

Мы едва не натыкаемся на проволочное заграждение шести метров в высоту.

Малыш достает кусачки.

— Будем надеяться, что в проволоке нет тока, — замечает он и подносит их к первой нити.

— Если есть, узнаешь, что представляет собой электрический стул, — сухо отвечает Порта.

— Пошел ты! — рычит Малыш, перекусывая проволоку, будто хлопчатобумажную нитку. Сила у него сверхчеловеческая.

— Господи, — восклицает Порта, когда мы оказываемся в окружении громадных штабелей бочек с бензином. — Не думал, что в мире существует столько бензина! — Постукивает по нескольким. — Порожние нам взрывать ни к чему, так ведь? — продолжает он.

Малыш наполнил свою зажигалку и собирается закурить.

— Тебя, должно быть, бешеная обезьяна укусила в задницу, — бранит его Порта. — Мы все взлетим к чертовой матери, если начнешь сыпать здесь искрами!

Напрягая все чувства, мы медленно идем среди громадных штабелей бочек и ящиков. Углубившись в лагерь, мы сворачиваем налево и идем по широкой, уходящей вдаль соединительной дороге.

Порта останавливается так внезапно, что я натыкаюсь на него.

— Иван, — шепчет он еле слышно.

Словно по команде мы достаем из карманов проволочные удавки.

В нашу сторону идут двое русских солдат в длинных шинелях. Разговаривают друг с другом.

— …б твою мать! — громко смеется один из них.

Малыш раздраженно вскидывает голову и поднимает удавку. Порта предостерегающе поднимает руку. Лучше дать им пройти.

Зайдя за угол, мы готовим первую бомбу Льюиса. Ставим взрыватели замедленного действия сроком на четыре часа. Малыш беззаботно надкусывает ампулы и выплевывает осколки в снег, будто окурки. Если одна из них окажется с трещиной, это верная смерть. Концентрированная кислота прожжет человека насквозь. Малыш не сознает опасности. Только выплевывает стекляшки и начисто обмывает язык водкой.

— Пресвятая Дева! — восклицает он, пока мы стоим, глядя на гору снарядов. — И Адольф хочет уверить нас, что песенка ивана спета! У Германии никогда не было столько боеприпасов!

— Осторожно, — предупреждает Порта, когда мы устанавливаем прилипающие бомбы. — Ради бога, не сгибайте эту треклятую чеку! Если все это взорвется, пока мы в лагере, то окажемся на Потсдамерплатц с таким грохотом, что уже не сможем зайти в «Хитрую собаку» пропустить стаканчик!

— Тихо! — взволнованно шепчет Малыш, прижимаясь к штабелю снарядов. — Иван!

— Спокойно! — шепчет Порта. — Мы не тронем их без необходимости!

Двое часовых, скрипя ногами по снегу, приближаются к нам. Негромко разговаривают на языке, который мы не можем понять.

— Монгольские обезьяны, — шепчет Порта, вынимая из кармана удавку.

Странное фронтовое напряжение начинает подниматься мурашками по спине. Я крепче сжимаю деревянную ручку удавки и нащупываю левой рукой десантный нож.

Из узкого прохода появляется третий солдат и начинает бранить этих двоих за то, что они курят. Они останавливаются в пяти-шести метрах от нас и начинают ссориться. Размахивают руками и орут друг на друга.

Сержант топает ногой в неуклюжем валенке и орет громче остальных.

Порта молча подает сигнал. Мы просто должны напасть на них.

Мы бесшумно приближаемся к трем азиатам, которые стоят спиной к нам и бранятся друг на друга.

Порта свистом подает команду, и мы бросаемся на них. Рывками затягиваем проволоку вокруг шеи каждого. Потом валимся на спину, каждый с сучащим ногами азиатом наверху.

Слабое бульканье — единственный звук, какой они могут издавать. Еще немного посучив ногами, они бессильно раскидывают руки. Проволока глубоко врезалась им в горло. Несколько секунд тела продолжают слегка содрогаться. Потом мы распускаем удавки и поднимаемся на ноги.

— Давайте уберем этих туристов в укрытие, — говорит Порта, отпив глоток водки.

— Предоставь это мне, — азартно говорит Малыш. Утаскивает два тела и втискивает между снарядными ящиками, будто узлы грязного белья.

— Он хочет обшарить их карманы, — говорит Порта. — Вот почему так охотно вызвался!

У большого нефтяного склада мы встречаем фельдфебеля Шрёдера и фенриха Тамма. Соглашаемся помочь другу передвинуть несколько больших ящиков и бочек, чтобы получше заложить маленькие радиоуправляемые мины.

Мы почти заканчиваем эту работу, когда из узкого прохода появляется часовой.

— Кто здесь? — пронзительно кричит он. — Кто здесь? — повторяет, снимая с плеча ППШ.

Парализованные страхом, мы таращимся на него, ожидая автоматной очереди, которая всем нам принесет смерть.

Потом Порта отвечает на чистом русском:

— Рабочие, переносим боеприпасы.

Рослый русский осторожно подходит к нам, держа автомат наготове.

— Крадете?

— …б твою мать, дядя, — усмехается Порта, медленно подходя к нему. — Папироску, товарищ сержант? — и протягивает пачку.

— Спасибо, — улыбается сержант. На плечах у него зеленые погоны НКВД.

Порта любезно подносит зажигалку. Малыш тут же бросается с десантным ножом. Лезвие входит почти до позвоночника и поднимается до горла.

Сержант НКВД бесшумно опускается в снег. Как ни странно, папироса остается у него между губами. Порта берет ее и кладет обратно в пачку. Мертвому она ни к чему.

Малыш вытаскивает нож и вытирает лезвие о шинель убитого. Ловко обшаривает его карманы, находит порнографические открытки и забирает себе.

Чуть погодя мы выходим на широкую соединительную дорогу, там нас грубо окликает лейтенант за то, что мы не отдали честь проходящей роте НКВД.

— После утреннего развода явитесь ко мне! — злобно кричит он на прощанье.

— Слушаюсь, товарищ лейтенант, — громко отвечает Порта и щелкает каблуками.

Между большими кирпичными домами стоит длинный ряд танков «Иосиф Сталин». Их громадные 122-миллиметровые пушки угрожающе смотрят в небо.

— Странно, — бормочет Порта, — заглядывая в люк. — Они полностью заправлены горючим, загружены боеприпасами и находятся в полной боеготовности!

— Давайте взорвем их, — предлагает Шрёдер.

— Если положим бомбы на крышки топливных баков, — говорит Порта, — то добьемся хорошего результата, когда они взорвутся.

Мы делаем это за несколько минут. Потом поодиночке бежим через широкий плац и укрываемся среди упаковочных ящиков.

У самого края плаца я спотыкаюсь о что-то и скольжу на животе по обледенелому снегу; автомат, постукивая, следует за мной. Останавливает меня пара валенок, стоящих в снегу твердо, будто столбы. Я непроизвольно хватаюсь за нож и со стоном начинаю подниматься.

Русский, который вдвое больше меня, кладет на снег автомат и помогает мне.

— Спасибо, спасибо, — нервно бормочу я по-русски.

Когда он нагибается ко мне, я глубоко вонзаю нож ему в горло. Быстро поворачиваю и выдергиваю.

Русский хрипит, падает на колени и пытается выхватить пистолет.

Я бью его ногой в лицо и вонзаю нож ему в грудь. К моему ужасу, лезвие ломается.

Остальные, тяжело дыша, приходят мне на помощь. Малыш изо всей силы бьет каблуком в лицо умирающего, наполовину вытащившего из кобуры пистолет. Шрёдер колет его ножом в живот.

— Пошли, — говорит Порта. — Уходим отсюда! Нужно только положить оставшиеся бомбы среди ящиков с запчастями.

Фельдфебель Шрёдер влезает на ящики и садится на них. Малыш подает ему бомбы, Порта готовит взрыватели.

Передавая последнюю радиоуправляемую бомбу фенриху Тамму, я слышу негромкий щелчок. Малыш слышит его тоже и падает на живот. Порта скрывается, совершив длинный акробатический прыжок, я закатываюсь за какие-то бочки позади трактора.

Тамм, очевидно, не слышавший щелчка, недоуменно озирается.

Мы не успеваем его предупредить. Бомба взрывается с оглушительным грохотом. Тамм взлетает в воздух. Внутренности вываливаются из тела, словно живот его распорот по всей длине, позвоночник ломается. Куски мяса и костей разлетаются во все стороны.

У меня перехватывает дыхание. Я высоко взлетаю. На долю секунды вижу Порту, повисшего в воздухе рядом со мной, руки его разведены в стороны, словно крылья.

Малыш пролетает мимо так, будто им выстрелили из пушки.

Фельдфебель Шрёдер падает на снег в кровавом дожде плоти и костей. Своих собственных!

Я переворачиваюсь в воздухе высоко над лагерем и лечу обратно на землю. Пробиваю тростниковую крышу и оказываюсь в громадной ванне с ледяной маслянистой водой. Погружаюсь в нее и от холода полностью прихожу в себя. На какой-то жуткий миг чувствую, что вода меня душит. Отчаянно колочу руками и ногами, чтобы подняться на поверхность. «Воздуха, воздуха!» — вот моя единственная мысль. Наконец поднимаюсь и заполняю легкие ледяным воздухом. Дыхательный аппарат замерзает, и я снова чувствую удушье. Вода вокруг меня начинает бурлить, словно в нее бросили танк. Проходит время, секунды, минуты или часы, не знаю, потом возле меня появляется рыжая голова Порты; он выпускает фонтан воды, будто кит.

— Черт возьми, что случилось? — спрашивает он, тяжело дыша. — Я совершенно оглох, и в животе у меня много того, чему там не место!

В состоянии шока мы кое-как выбираемся на твердую землю. Вокруг гремят и грохочут взрывы. Мы бежим, как сумасшедшие, с единственной мыслью — удрать из горящего лагеря.

— Где Малыш? — спрашиваю я дрожащим голосом.

— Он летел в ту сторону, — бормочет Порта, указывая на северо-запад. — Возможно, он уже на Аляске и рассказывает медведям о своем путешествии по воздуху!

Позади нас раздаются возбужденные крики. Злобно стучат автоматы.

— Думаю, самое время убираться отсюда, — твердо говорит Порта.

За длинным склоном мы находим отделение, поджидающее отбившихся. Малыш сидит в громадном сугробе, утирая с лица кровь и грязь.

— Куда ты, черт возьми, делся? — спрашивает Порта.

— Проклятье, — пыхтит Малыш, возвращая на место свернутый нос. — Сперва я взлетел к немецкому богу и опрокинул его трон. Потом поплыл по воздуху и очутился в этом сугробе!

— Я никогда не видел ничего подобного, — говорит нам Хайде. — Он летел с неба, будто корабль инопланетян, и ушел в снег на три метра!

— Вы, должно быть, что-то напутали, — укоризненно говорит Старик. — Эти радиоуправляемые бомбы вполне надежны, рассчитаны в обращении на дураков!

— Видимо, не на таких, как мы, — стеснительно говорит Малыш.

За его словами следует оглушительный взрыв. Во все стороны летят снег, лед, земля, камни и военные материалы.

В центре этого вулканического извержения сотни танков и грузовиков.

На миг кажется, что все это плывет высоко в воздухе, потом туча рассыпается на миллионы частей, дождем падающих на землю. Взлетают два длинных казарменных здания, кажется, что они плывут по морю огня. Потом падают и разбиваются, взметнув массу крови, внутренностей, искореженных коек и бог весть чего еще. Протяжный, пронзительный, слитый вопль несется от тех солдат, которые вылетели из зданий и попадали на землю мешаниной крови и переломанных костей.

Несколько секунд стоит жуткая тишина. Потом над громадным лагерем с ревом вздымается пламя.

По небу начинают шарить скрещенные лучи прожекторов, открывают огонь зенитные батареи, расположенные вокруг лагеря. Должно быть, зенитчики считают, что это воздушный налет.

Серия неимоверных взрывов колеблет окружающую местность, словно землетрясение. К небу вздымается громадный столб пламени, все разрастаясь и разрастаясь.

Две огромные пелены огня поднимаются от тысяч и тысяч литров бензина, воспламененного взрывами бомб. По земле струится жар, словно горячее дыхание ада. На много километров вокруг снег тает, образуются целые озера. Посреди лагеря поднимается пламя, такое чистое и белое, что это переполняет нас ужасом. Потом появляется взрывная волна, сметающая на своем пути все живое и мертвое. Она вырывает деревья с корнем или ломает их, будто спички. Проносится над нами с оглушительным грохотом и разбрасывает нас далеко по замерзшим озерам.

По воздуху плывет грузовик с прицепом, кажется, что они едут по невидимой дороге. Падают далеко в лесу и превращаются в груду искореженного металла.

Три дня спустя мы все еще видим далеко позади себя зарево пожара. Весь горизонт в жутком огне, и хотя мы отошли уже на шестьдесят километров, кажется, он бушует прямо у нас за спинами.

Мы уже почти обезумели от изнеможения, по всяким пустякам вспыхивают ссоры. Малыш дважды чуть не избил лейтенанта Шнелле, так как тот постоянно грозит ему трибуналом.

Неожиданно я проваливаюсь под тонкий лед, и только быстрая реакция Грегора спасает меня от исчезновения в очевидно бездонной трещине ледника.

Сквозь шум ветра слышится странный грохот, напоминающий неистовый артобстрел. Стрелки компасов бешено вертятся.

Хайде говорит о магнитных бурях, но не может толком объяснить, что они собой представляют. Мямлит, что это особая разновидность полярных бурь, воздействующая на людей и приборы. Мы можем только соглашаться с ним. Но, как часто случается в Заполярье, ветер внезапно меняется, словно две бури дуют в разных направлениях. Снег и лед поднимаются громадными спиралями.

Внезапно унтер-офицер Штольц издает громкий, пронзительный вопль и исчезает в снегу, словно его втащили туда за ноги. Мы в отчаянии смотрим в темную расселину, куда он провалился в туче снега и льда.

Мы кричим, но из глубины нам отвечает только эхо.

— Отправился прямиком к дьяволу, — пожимает плечами Порта.

— Ну и черт с ним, — говорит Малыш. — В конце концов он был гнусным ублюдком!

— Говорить так об унтер-офицере нельзя, — делает ему резкое замечание лейтенант Шнелле.

— Неужели? — отвечает Малыш и презрительно меряет его взглядом.

Вскоре проваливается Барселона, но успевает ухватиться за выступ. Мы спускаем веревку и вытаскиваем его. Он почти обезумел от ужаса, говорит, что на дне расселины сидел дьявол и звал его к себе.

Ветер неожиданно прекращается. Наступившая тишина пугает нас. Кажется, что серо-стальное небо вот-вот упадет на нас. Всего через несколько минут буря начинается вновь и все усиливается.

— Ложись! — кричит Старик, но команда оказывается запоздалой.

Лейтенанта Шнелле сдувает в края утеса; он парит, как птица, переворачивается вверх лицом и падает в зеленые волны внизу. Мы видим его на гребне громадной волны, потом он скрывается в жадной белой пене.

— Небось поплыл заранее, чтобы устроить для меня трибунал, — говорит Малыш.

— Тут не над чем смеяться, — говорит потрясенный Хайде.

— Думаешь, я расплачусь из-за этого дерьмового офицеришки? — отвечает Малыш.

Буря усиливается до неистовства. Снег летит так густо, что видно всего на несколько сантиметров. Ветер превратил снежную пустыню в бушующее море. Снег накатывается громадными волнами, грозящими полностью поглотить нас.

Температура опустилась ниже тридцати градусов. Даже пар от нашего дыхания превращается в иней. Короткий день кончился, наступила темнота. Мы идем, словно бы нащупывая путь сквозь черные бархатные занавеси. Единственное удовлетворение от бури — в том, что русским она так же неприятна, как и нам.

Странный, меняющийся ветер относит на миг в сторону снежную завесу, и Порта видит группу солдат, идущую прямо к нам.

Старик приказывает рассеяться и окопаться в снегу.

— Куда они делись? — удивленно спрашивает Малыш после того, как мы посидели какое-то время в своих снежных норах.

— Должно быть, где-то поблизости, — говорит Порта и осторожно выглядывает из-за снежного гребня.

— Проклятый снег! Даже свой хрен не разглядишь без телескопа! — бранится Барселона, поправляя маску на лице.

Чуть в отдалении ветер намел снег высокими волнами. На миг из-за кромки сугроба появляется голова в меховой шапке.

— Дядюшка Иван, — улыбается Порта, спуская предохранитель.

— Я выбью ему зубы, когда он снова покажется, — злобно говорит Грегор, прижимаясь щекой к прикладу автомата.

Проходит почти два часа, прежде чем русские появляются, переползая через снежные горы. Один приподнимает руку и взмахом подает сигнал. Они делятся на две группы. Одна идет на север колонной по одному. Другая движется прямо к нам.

— Спокойно, — шепчет Порта, — не нужно бессмысленной разрозненной стрельбы! Мы все сделаем на пару с Малышом. Сперва прикончим задних. Ветер заглушит звуки выстрелов.

Берет снайперскую винтовку и устанавливает оптический прицел.

Малыш делает глубокий вдох и целится в задних солдат в меховых шапках.

Порта целится в предпоследнего.

Две винтовки стреляют одновременно.

Оба солдата валятся, словно от удара кулаком. Когда падают еще двое, командир отделения оборачивается и видит, что происходит. Останавливается и удивленно раскрывает рот. Потом тоже опускается, какое-то время стоит на коленях, прижав руки к лицу, в которое угодила пуля, и падает. Остальные ложатся и ползут обратно в укрытие.

Раздается залп, пули входят в снег со странным хлюпаньем.

Легионер вскидывает к плечу автомат. Три одиночных выстрела, последний из солдат противника подскакивает и падает замертво.

— До чего же глупо было выходить наверх, — говорит Порта, покачивая головой. — Если б они ползли вдоль снежного вала, мы не смогли бы причинить им никакого вреда!

— Интересно, что за болван был их командир? — говорит Малыш.

— Таким же бедолагой, как и мы, — отвечает Порта. — Из тех, кого всегда отправляют на опасное дело.

— Приди, приди, приди, о смерть… — напевает Легионер сквозь вой заполярной бури.

Мы строим иглу в глубокой лощине. Старику не хотелось отдавать такой приказ, но он видит, что наши силы почти на исходе.

— Послушайте, — говорит Порта, удобно устроясь в лучшем месте иглу. — Когда я служил в Первом танковом полку в Берлине, командир однажды послал меня отнести письмо его жене…

— Знал ты штабс-фельдфебеля Гизе из школы рукопашного боя в Виншдорфе? — вмешивается Малыш. — Я никогда его не забуду, даже если доживу до ста лет. Он умер от удушья, хотя был мастером душить людей. Как-то рано утром, в самом начале занятий, он отвел нашу роту, совершенно не понимавшую, в чем дело. Все время оборачивал проволочную удавку вокруг своей шеи и едва не задушил себя.

— Смотрите, — объяснял штабс-фельдфебель, — вы накидываете петлю мне на горло и воображаете, что я русский, который хочет вас убить. Тяните посильнее! Крепко ухватитесь за ручки и тяните в разные стороны!

Так вот, этот болван был в армии уже долго, знал, что приказ есть приказ, и потянул за оба конца что есть силы. Остальные стояли, как обычно при получении инструкций. Нам казалось немного странным, что Гизе корчит рожи и показывает язык.

— Дай ему вдохнуть немного воздуха! — крикнул кто-то из строя.

Но было поздно. Воздуха штабс-фельдфебелю Гизе уже не требовалось. Он был мертв. Поднялся жуткий шум. Явились три типа в шляпах с загнутыми полями, допросили нас, а уходя, забрали Эрнста с собой. Его повесили в назидание всем остальным.

Вскоре меня отправили в школу служебного собаководства в Хофе, где произошел еще более дурацкий случай. Там была серая овчарка в звании обер-ефрейтора…

— Пошел ты со своей овчаркой, — раздраженно перебивает его Порта. — Сейчас моя очередь. Я отправился к молодой и красивой жене командира полка. Само собой, мне полагалось войти в заднюю дверь — в парадную входили от лейтенанта и выше. В общем, нужно было идти среди розовых кустов и прочей дряни в садике командира полка. Я стал было открывать калитку в задний садик, но тут же захлопнул, потому что там был английский бульдог с теленка величиной, голова у него здоровенная, как мотоциклетная коляска; желтая шерсть стоит дыбом. Лаял он, как целая свора бульдогов, у которых ломается голос, только гораздо громче. Из пасти у него текла слюна, и он даже не пытался скрыть, что готовится запустить свои английские зубы в задницу немецкого солдата.

— Вы, треклятые англичане, уже проиграли эту войну, — сказал я бульдогу, поспешил к парадной двери и нажал кнопку звонка. Никакого ответа. Я позвонил громче. Может, жена командира плохо слышит? Лишь когда позвонил в третий раз, дверь открыла симпатичная, доступного вида бабенка.

— Ты звонил, солдат? — прощебетала она, таращась на меня сквозь очки.

— Докладываю, мадам, — заорал я так громко, что бульдог за домом спрятался в укрытие. — Обер-ефрейтор Йозеф Порта, пятый танковый полк, штабная рота, принес совершенно секретное письмо от командира полка его супруге!

Она небрежно бросила письмо в угол, будто прошлогоднюю газету.

— Новобранец? — спрашивает, сложив губы так, будто сосет член у черномазого в сезон дождей.

— Никак нет, немного послужил, — отвечаю я.

— Не выпьет ли обер-ефрейтор стакан вина? — промурлыкала она, пристально глядя на то место, где у меня за ширинкой распухали яйца.

— Спасибо, мадам, — ответил я, вешая фуражку на деревянного нефа, одну из тех штучек, которые покупают манерные люди, когда им не по карману выписать настоящего каннибала, чтобы он принимал шляпы гостей.

Какое-то время мы курили, радостно разговаривая о великих победах, которые немцы одерживали по всему миру. Она затягивалась так глубоко, что я даже заглянул под стол посмотреть, не выходит ли дым у нее из этого самого места.

Когда мы прикончили бутылку живительного сока и поведали друг другу свои страстные мысли, она вытащила наружу моего доброго дружка и принялась щекотать его так, что я готов был залезть на люстру. Вскоре после этого я взял высоту штурмом и вонзил свой флагшток. Так произошло пять раз, пока не раздался звонок в дверь. К счастью, жена командира не забыла накинуть дверную цепочку. На миг у меня мелькнула мысль, что в дом просится бульдог.

— Лиза, ты дома? — проблеял мой командир, просунув нос в дверь, приоткрытую, насколько позволяла цепочка.

— Это старый идиот, — прошептала она таким голосом, словно пила серную кислоту. — У него такой маленький член, что он не смог бы удовлетворить даже колибри!

— Лиза! Дома кто-нибудь есть? — снова раздался от двери блеющий голос.

«Черт возьми, — думаю. — И это твой командир полка! Кто мог бы выйти из дома и задернуть цепочку изнутри?»

«Конечно, мы дома, старый немецкий козел, — едва не закричал я. — Иди, сунь свой крохотный член в сперму обер-ефрейтора!» Но не успел я опомниться, как она вытолкала меня в кухонную дверь, а за ней сидел этот громадный английский пес, облизываясь при мысли о хорошем куске мяса немецкого солдата.

— Хорошая собачка, — льстиво сказал я, глядя в глаза псу, я слышал, так делают дрессировщики, когда хотят пообщаться со львом.

— Ура! — заорал пес. Во всяком случае, звучало похоже.

— Ура! — ответил я и побежал со всех ног с этим английским чудовищем, вцепившимся в мою прусскую солдатскую задницу.

Через два дня это животное забрали двое типов из СД. Новые расовые законы только что вступили в силу. В немецком доме запрещалось держать неарийских собак. Этот еврейский бульдог отправился прямиком в газовую камеру.

Вместо него мой командир полка завел пятнистую охотничью собаку, но она тоже, не подходила под расовые законы. У нее в жилах была кровь французских евреев. И она отправилась в газовую камеру.

— Не пора ли тебе вздремнуть, Порта? — язвительно замечает финский капитан. — Мы, во всяком случае, устали!

— Потом они купили датского дога, — продолжает Порта, не обращая ни малейшего внимания на капитана. — Он понравился им из-за своей невероятной глупости.

Ночью ветер утихает, и в тундре воцаряется невероятная тишина. Холод ударяет нас с силой танка, высасывая из наших тел все тепло до капельки.