Тридцать три урода

Аглая

Алексей, ее муж

Анна, ее невестка

Ваня, разведенный муж Аглаи

Доктор Пущин

Яша, двоюродный брат Аглаи

Ольга, Александра, Таня — певцы оперной труппы

Матюша

Маша, горничная

Матросы

Первое действие

^{Просторная комната, обшитая по стенам узкими сосновыми досками. Направо тонкая деревянная переборка прорублена, и сквозь широкую прорезь видна в прилежащей комнатке, такой же белой, узкая, из некрашеного дерева, кровать, покрытая очень белым покрывалом; возле кровати столик такого же дерева. Прямо, в задней стене, дверь и направо от нее, у стены, широкий шкаф. Налево — дверь и широкое окно в сосновую чащу. В середине комнаты — тяжелый четырехугольный стол; справа — столик с зеркалом на нем, покрытый белою вышитою скатертью. В разных местах комнаты — несколько стульев, лавок с вышитыми подушками. Вся мебель из некрашеного очень светлого дерева.}

^{Аглая входит легкими, радостными шагами, едва заметно прихрамывая, останавливается посреди комнаты и, как бы собравшись, оглядывается кругом спокойным взглядом. Она одета в светлое. Темные, блестящие волосы вьются, выбиваясь из прически. Глаза горят жизнью и быстрою мыслью. Оглянувшись на окно, она прежнею походкою идет к нему. Уже по дороге звонким и ласковым голосом зовет.}

Аглая. Маша! Маша!^{119} (Потом распахивает окно. Темные ветки сосен врываются в комнату. Она защищается от их игл и зовет еще.) Маша! Маша! (У окна между ветками сосны протискивается розовое лицо деревенской девушки).

Маша. Аглая Васильевна!

Аглая (спешно). Садовник принес цветы? Маша, я боюсь опоздать к поезду. Все готово, только цветы! Боюсь — не поспею встретить сестру! Мои часы всегда отстают. Слышишь? Не поезд ли?

Маша. Вот садовник! Еще рано. (Убегает.)

^{Аглая идет к двери в сад, еще оглядываясь и соображая. Маша входит, неся цветы. Лица и плеч не видно за большими букетами цветов.}

Аглая (берет высокий пук красных маков. Задумывается Потом решительно). Это маки. Я снесу к ее постели на белый столик Там все белое! (Несет. Оттуда, весело.) Гляди, гляди, какое красное пятно на всем белом! (Спешно и уверенно берет второй букет.) Какие алые, жаркие! Прекрасные, прекрасные! Уже вся комната благоухает. Вот розы-то! (Идет к столику с зеркалом.) Я ставлю их сюда, на ее уборный столик Ты не знаешь, Маша, какие чудесные волосы у Анны. Они тяжелые, темно-красные, а лицо бледное, зеленое почти… а губы — вот как этот лепесточек! Смотреть на них жалко как-то… Я это особенно помню.

Маша. Вы ее давно не видали…

Аглая. С тех пор, как она была у нас, в Заречном^{120}, невестой брата… да, шесть лет тому назад. (Ласкает лицо букетом роз.) А глаза у нее, Маша, серые, тихие, совсем молчат, не поймешь их — и вдруг загорятся! (Прикладывает несколько роз к своим волосам) В ее волосах розы будут гореть… как тогда… Или тогда были маки у нее? (Задумывается долго. Вдруг идет к Маше) Ах, Маша, я люблю розы в волосах! Я все люблю. Маша, я счастливая, не правда ли? (Смеется, застенчиво глядя на Машу).

Маша (ставит букет пестрых крупных цветов в одну из ваз на большом столе посреди комнаты). А эти цветы, Аглая Васильевна, здесь поставить, посереди комнаты?

Аглая (берет вазу с цветами). Пионы! Нет, Маша, это грубо посереди комнаты. (Несет вазу к окну) Ты только погляди, какая густая сосна! Ничего не видно сквозь! (Ставит букет на низкий подоконник Отходит и глядит) Это уютно, даже умильно: здесь ваза с веселыми цветами. То глубокое, темное — за окном, а это ясное, простое — дома! (Между тем как Маша устраивает на большом столе букет желтых тюльпанов и высокий сноп белых лилий, — идет к двери, глядя на свои часы.) Ну, я иду. Надену шляпу. Мои глупые часы! Опаздывают, и никогда нельзя верить. (Еще раз оглядывается. Глубоко.) Хорошо! Успели все приготовить. Ведь поздно вчера пришла ее телеграмма!

Маша (указывает рукою кругом). Вы всю ночь хлопотали здесь. Свою комнату уступили.

Аглая (уже в дверях). Вот видишь! Какая радость эта встреча, такая неожиданная! (Вдруг возвращается. Прикрывает дверь и, очень тихая, внутренне взволнованным голосом) Маша, где дети?

Маша. В лесу. Позвать их? (Хочет опередить Аглаю.)

Аглая (мягко удерживает ее за плечо). Нет, не надо. Слушай, Маша, ты у меня такая добрая девушка. Ты мне как родная.

Я ведь не умею иначе. Я тебе все так просто говорю. Ты береги сестру. Анна потеряла двух детей зараз — близнецов. Ей может вспомниться, если она увидит наших тотчас по приезде, особенно Олю. Ее детям тоже было по три года. Лучше потом, знаешь? Пусть оглядится. Алексей каждый раз, что ездил туда в Забытое^{121}, находил ее такой бледной, такой бледной! (Плачет и, стыдясь слез, тихонько стирает их ладонью. Совсем тихо.) И как печально, что Алексея нет: он ее знает больше. Весь этот год ездил в Забытое… и узнал ее бедную.

Маша. Давно они померли, дети?

Аглая. Больше года.

Маша. И барыня все убивается — помнит?

Аглая. Маша, Маша, разве мать может забыть?^{122} Я думаю, это все равно — когда случилось. Не забудешь никогда. Это должно быть ужасно — смерть. Ты не понимаешь, глупая девочка. (Улыбается ласково сквозь слезы. Тихо.) Маша, мне очень тяжело встречать сестру!.. Мне… мне, знаешь, стыдно сестры! Ты не понимаешь, глупенькая девочка, мне счастия своего стыдно с Алексеем и того стыдно, что я смерти не знаю, а она… О, это ужасно!

^{В среднюю дверь входит Анна. Одета в черное гладкое платье и маленькую дорожную шляпу.}

Аглая (пораженная, делает невольный шаг назад, отступая от двери. Глубоким голосом). Анна, Анна, милая Анна! И я не поспела на встречу!

Анна (глядит прямо широким, неуклонным взглядом, говорит тихим голосам, как бы удивляясь сама простоте слов, тем голосом произносимых). Ты и не могла меня встретить. Я приехала часом раньше, нежели ты ожидала, Аглая. Я была уже у моря.

Аглая (протягивает робко руки для объятия). Анна, какое доброе решение приехать так просто, так…

Анна (тихо, явственно). Я не успела предупредить почти… (Они обнимаются).

Аглая (не разлучая рук). Ах, это и есть самое лучшее. Я все-таки успела приготовить — как сумела, конечно, но так от души, дорогая! Только… (Маша тихо выходит. Пугливо) Вот что печально: я одна дома. Алексей уехал вчера утром и как раз в твое Забытое, опять на завод… послали так неожиданно. А твоя телеграмма пришла только ночью. Вот вы и разъехались. Он на две недели! (Внезапно охваченная мыслью.) Ах, Анна, не встретились ли вы по дороге? Может, признали друг друга, хоть на распутье, в поезде?..

Анна. Да, мы признали друг друга на распутье.

Аглая. Ах, Анна, если он знает, что ты здесь, он постарается скорее, скорее окончить дела там, в твоем Забытом…

Анна. Нет, Аглая, не надо.

Аглая (как бы извиняясь). Это с тех пор компания так часто стала его посылать в Забытое, как умер твой муж… (Пугается своих слов.) Мой брат… (Пугается еще.) Иди, иди же, Анна! (Ведет ее на середину комнаты.) Ах, как хорошо все-таки, что надумала приехать! Ах, и с Алексеем даже, думаю, тебе тоскливо было там… Нужно новое, нужно… Ты оглядишься здесь; поживи, поживи!.. И начнешь новую жизнь… (Пугается. Кидает еще раз руки Анне на плечи. Глядит близко.) Анна, ты ребенок передо мною!.. Анна, где твои вещи?

Анна. Еще на станции.

Аглая (стыдясь). Да, да, конечно. Я же сама распорядилась. Все будет. Но от радости я забыла. Я рада так… Нам будет хорошо! Здесь у моря дождемся Алексея и… Останься долго, останься совсем!

Анна (тихо улыбаясь). Я должна дальше… (Аглая глядит на нее с глубокой грустью.) Ты добрая, Аглая, ты очень добрая.

Аглая (ведет Анну к двери в спальню). Хочешь умыться? Хочешь чаю?

Анна (отчетливо). Подожди, подожди. Я умылась в городе. Я ведь выехала из дому уже вчера утром. Меня толкало из Забытого. Я ночевала в вашем городе. От города к вам на дачу всего два часа езды, не правда ли?

^{Аглая изумляется. Хочет расспросить, но удерживается, непонятно стесненная тем мерным, как бы важное произносящим голосом.}

Анна. Аглая, дай мне теперь взглянуть на тебя. (Глядит ей близко в лицо, взяв в свои обе ее руки.)

Аглая (смущенно). Здесь мало света. Здесь темные сосны. Алексей говорил мне — ты любишь тень.

Анна (улыбаясь бледно). Ты красива, Аглая, этой жизнью. Красиво видеть столько жизни и доброты. Это редко бывает. Ты счастлива, оттого ты добра. Ты счастлива, Аглая? (Ее глаза загораются.)

Аглая (вспыхнув вся). Я счастлива. Знаешь, Анна, это порою кажется сказкой — мое счастье. Любовь, полнота всего, дети… (Смущается, смолкает. Потом робко.) Анна, прости. Я знаю и несчастье. Я была и несчастна… раньше. (Почти суетливо.) Но вещи твои! Как долго все-таки не несут.

Анна. Пойдем пока к окну. Сядем спокойно.

^{Садятся обе на подоконник. Между ними пионы. За ними темные сосны.}

Анна (медленно). Ты стыдишься говорить о своем счастье. Вижу. Не объясняй. Ты боишься напомнить мне смерть моих детей и твоего брата. Не бойся. Счастье делает человека красивым, добрым… цельным.

^{Аглая отворачивается от Анны и быстро смахивает бегущие слезы.}

Анна. Ты плачешь оттого, что умер мой муж и мои дети? Добрая Аглая!

Аглая (ищет слово и, найдя, сияет улыбкой). Ты была счастлива с моим братом?

Анна (как бы издалека). Да, да.

Аглая (с внезапным пугливым устремленьем). Он никогда не изменял тебе? (Содрогается в испуге, ожидая ответа. Молчание.)

Анна (как бы просыпаясь от своих мыслей; очень просто). Нет. Он умер так рано.

^{Аглая хочет спросить и запинается.}

Анна. Спрашивай, Аглая.

Аглая. Я боюсь сделать больно. Я так люблю тебя.

Анна. Добрые не делают больно… Счастливые любят легко, не правда ли?

Аглая (робко). Ты очень любила его?

Анна. Да.

Аглая. Ты… ты забыла его?

Анна. Нет. Забыть нельзя. (Думает долго.) Это неправда, что можно забыть. Я стала другою. Значит, не забыла. (Думает. Медленно) Значит, не забыла.

Аглая (совсем робко и печально). Анна, Анна, ты больше не можешь любить?

Анна (глядит ей прямо в глаза своими тихими светлыми). Я могу любить. Это та, другая, может любить.

Аглая. Ты стала лучше. Та другая Анна, что после смерти мужа и детей, глубже прежней Анны, не правда ли?

Анна (печально). Ты думаешь? Мне кажется — нет. Мне кажется: во мне стал изъян. Когда я еще не знала смерти, я была полна и прекрасна. Теперь мне все кажется: как засохшая ветвь в груди, и все существо к ней приспособляется, и все становится другое. (Внезапно прерывает себя.) Здесь хорошо от сумерок сосен!

Аглая (радостно). А когда солнце светит (оглядываясь), оно так мешкает за крышей соседней дачи, — вся комната так странно освещена. Сквозь сосны это как огонь золотой! (Вскакивает и протискивает голову сквозь ветви сосен.) Гляди, гляди: вот солнце. Солнце уже в саду! А там, за соснами, — чувствуешь море! Мне всегда кажется, можно чувствовать море и не видя его: простор чуется где-то близко в самом воздухе.

Анна (тихо встав, также глядит в окно). Да, да.

Аглая. Я так жду Алексея! (Тревожится.) Видишь ли, мы эту дачу на берегу моря наняли по настоянию заводского врача, нашего милого Пущина. Алексей слишком напряг нервы в Заречном. Ах, ты ведь знаешь, как может измучить человека завод и его люди! Вот и пришлось покинуть наш милый любимый дом, там, в нашем Заречном, и уехать сюда… Конечно, море нам все заменило! Оно может! — и больше того!.. Но здесь-то он всего шесть недель пробыл, и опять вот услали… (Пугается) О, как нам было хорошо у моря! Волны!.. У самых волн мы ходили часами, — они набегают, отбегают и снова… (Останавливается неожиданно.) Анна, и в Забытом, когда он туда наезжал в течение этого года, он сильно уставал на заводе, не правда ли? Мне так казалось каждый раз, когда он возвращался оттуда.

Анна (спокойно). Мы так мало виделись там. Я не знаю.

Аглая. Да, да, бедный, это оттого, что он был занят. Анна, ты любишь море?

Анна. Меня море тянет в путь.

Аглая. А мы с Алексеем любим его ритм. Ведь Алексей весь в своих ритмах. Ты знаешь? Ведь он говорил тебе о своей книге, нашей книге^{123}, как он ее называет? (Смеется.) Это ритмы чисел, которыми могут измеряться все законы движений как миров, так и мельчайших частиц вещества. Говорил?

Анна. Нет, нет. Он не успевал.

Аглая. Его поражает, что наша мысль может проникнуть и воссоздать эти законы и таким образом ощутить себя единою с творческим духом всего мироздания. И эта сила, и это единство так громадны, что сознание, пугаясь, — останавливается перед бездною бесконечностей! Вот эту громадность и это космическое единство он и заложил в основу своей философии и мечтает научить людей терпению и тихой любви к жизни, к маленькой близкой жизни, потому что в людях и дух космоса, и душа покорного слезам и радости человека. Ах, он так любит эту бедную жалкую душу покорного человека! Слишком даже! Оттого и не мог сделаться только математиком, как мечтал с детства, он стал инженером: на заводе так много горя и так много обиды и посрамления человеческой личности.

Анна (тихо). Аглая, ты делишь с ним его мысли?

Аглая (тепло). Делю — не совсем то слово, Анночка. Я только одно знаю. Не помню себя до него, какая была. Была ли вовсе? Я — он. Вся в нем. Это удивительно даже делается. Я чувствую даже, что его тело становится моим. Оно мне мило, о нем мне думать так жалостно… конечно, милее себя, конечно! Разве я чувствую жалость к себе?

Анна (задумчиво). Да, да. (Все глядя пристально на Аглаю.) А дети? Детей как любишь?

Аглая (тихо). А, детей! То другая любовь. Я детей не в себе люблю, а в них. Ты понимаешь, для их жизни, долгой, большой, надеюсь — прекрасной, плодотворной. Это одна любовь, а та — другая… Да и любовь ли? — просто чудо, чудо слияния! Из двух чудесно рождается одно, третье, таинственное единое третье. Вот отсюда источник сил. Мы никогда не слабеем вместе. Если жизнь тяжела станет одному — другой поддерживает. Жизнь так часто становится страшною!

Анна (в тихом изумлении). Ты говорила — твоя жизнь всегда счастлива.

Аглая. Но жизнь других! (Страстно.) Ах, если бы не это, да, мы были бы так счастливы, так непонятно, так лучезарно счастливы! (Волнуется.) Ах, счастье — несправедливое исключение! Стыдно, стыдно счастия. (Отвертываясь, быстро смахивает слезы, роняет голову)

Анна (очень серьезно). Счастие никому не принадлежит. Зачем его стыдиться?

Аглая (горько). Но оно должно было бы всем принадлежать. Оно правильное состояние для души, любовь. (Горячится) Великая, цельная, верная, опорная любовь, что выше отчаяния, выше боли, дальше смерти… (Не выдержав бросает руки на плечи к Анне.) Анночка, ты должна иметь такую любовь… Ты еще так молода… (Пугается.) Ах, прости меня… Я так решаюсь говорить: это оттого, что я очень стыжусь и очень желаю тебе… Прости, ты такая бледная; Алексей говорил это… Я утомила тебя. Сейчас мы пойдем напиться чаю. Потом будем раскладывать твои вещи. Я так люблю раскладывать вещи.

Анна. Нет, подождем еще здесь. Аглая, скажи, ты любишь встречи?

Аглая. А ты? Я так хочу узнать тебя ближе. (Ведет ее к середине комнаты.) Но я уже знаю тебя.

Анна (качает медленно головой, очень серьезно). Нет, ты не знаешь меня.

Аглая. Мы оба тебя знаем. Ты наша — обоих^{124}. (Хочет идти к двери. Анна удерживает ее за руку.)

Анна. Аглая, ты побледнела, когда спросила меня, изменял ли мне мой муж? Отчего? Или ты еще боишься измены? Еще не забыла первого мужа?

Аглая (бледнеет. Как бы неясно понимая вопрос, растерянно). Нет, нет. Я верю. Алексей не может. Ты, верно, еще не узнала его. (Суетливо.) Впрочем, да, конечно, ты права, думая так об измене. Это невероятно даже — его верность, потому что мне уже тридцать лет! Женщина так скоро и некрасиво стареет, и любовь вся связана с телом и его молодостью. Да, да, конечно, так Ты права. Хотя… я и не чувствую еще старости (Смеется внезапно, вся ласковая и светлая.) И говорю все это даже из страха… только чтобы не искушать судьбы… и он, знаешь, Анна, он больше не видит меня посторонним взглядом. Я как бы в нем. (Вдруг меняет голос, как бы извиняясь.) И, может быть, ему легко не изменять, потому что ему так просторно в своих мыслях о большом, большом… (Громче.) Такие, как он, не изменяют!

Анна. Значит, ты забыла первого мужа?

Аглая. Ах, это было где-то давно: не в этой жизни, мне кажется… и… как черный сон. Знаешь, это даже не была измена, нет, другое… (Внезапно, пугливо пониженным голосом.) Мы оба были детьми почти… но отчего он это сделал тогда?.. Она была еще моложе нас, совсем дитя, и ничего не понимала… и вот почему самоубийство. Нет, Анна (вся дрожит), я и теперь не могу говорить… и теперь не понимаю его преступления. (Молчит, потом спокойнее.) Только я ведь не любила его, я любила Алексея. Знаешь, я думаю, он как-нибудь тогда уже прошел мимо меня. Тогда я не знала, но теперь помню. Он тоже помнит. И мы полюбили, того сами не зная.

Анна (совсем тихо). Он тебе девять лет мужем, Аглая?

Аглая (жарко). Конечно, конечно, ты верно сосчитала. (Смеется) Я думаю, что верно, ведь я никогда не считаю годов. (В глубоком восторге.) Их нет, их нет у любви! Анна, я была так несчастна. (Молчит, испуганная своими словами; потом как бы извиняясь.) Я, Анна, убежала тогда от него… ужас был во мне к нему, ужас и… поверишь — жалость, ах, бесконечная жалость, словно я знала, знала вперед, что его ждет пустыня, ах! Горючая пустыня и ее марева! Я, Анна, одна рожала, я одна рожала моего старшего сына, одна с тем ужасом и с тою жалостью.

Анна. Алексей любит твоего сына?

Аглая (тихо, глубоко, рокотливо смеется). Алексей! Алексей! (Глубоким голосам.) О, Анна, ты не знаешь, как он хорош! О, Анна, его измены я не пережила бы. (Вдруг вся загораясь страстью.) Я всего хочу! Всего, всего от любви. (Испуганно.) Анна, прости, прости! Я все о себе. Ты во мне открыла какой-то родник слов. Но не надо было. Ты так бледна! Анна, вот вещи, вот вещи!

^{Два носильщика вносят в комнату два очень больших сундука и легкую небольшую корзинку. Аглая распоряжается с уверенною и ласковою деловитостью. Два сундука ставят к двум большим шкафам у стены.}

^{Корзинку оставляют посреди комнаты. Носильщики выходят.}

Аглая (указывая на корзинку). Эту мы сами снесем, куда ты решишь. Она, сейчас видно, ничего не весит.

Анна (спокойно). В ней все мое добро.

Аглая (немного растерянно). Но… те сундуки?..

Анна (тихо, как бы смущенная). Прости, Аглая, я задумалась, пока вносили вещи. Это глупо. Те сундуки нужно было бы к сторонке… Вот там есть комнатка, где постель… нельзя ли туда? В уголок?..

Аглая. Да, да, конечно, как хочешь. Но сундуки такие большие, и там… там все ими займется… и… Хочешь, я велю их убрать на чердак или в кладовую. Дачка поместительная.

Анна (почти поспешно). Нет, нет, подожди. Мы потом увидим. (Забывшись, медленно.) Я даже не понимаю, почему они всегда со мною. Верно, я так спешила из Забытого, что это случилось!

Аглая. Я велю Маше принести сюда чай, и мы начнем сейчас после раскладывать корзину.

Анна. Я напилась чаю в городе. Я выехала вчера утром из Забытого, меня толкало к тебе, и должна была быть у тебя вечером, но ночевала в городе. Ты же и не ждала бы меня вчера вечером.

Аглая (снова смущенная). Как можно, Анна? Здесь нечего было говорить… Но, конечно, ты так слаба… ты устала, не доехав. Ну все равно. Теперь ты здесь, ты отдохнешь!..

Входит Маша спешно, запыхавшись.

Маша. Аглая Васильевна, вас Александр Федорович зовет. Аглая. Куда? (К Анне весело.) Он еще не знает, что ты здесь! Это Пущин!

Маша. Он как шел с лесу домой к нам, его и встретила по дороге больничная фельдшерица. Зовет в больницу, земский доктор у них отлучился. Операция спешная. Так он и говорит мне здесь у ворот (смеется), ассистента моего, Маша, позови.

Аглая. Сейчас, сейчас я пойду ему все объясню… (К Анне.) Это и есть наш милый, милый друг, заводской врач. Он тоже взял отпуск… Он всегда с нами. (Смеется.) Мы здесь отдыхаем, а он в городе в клиниках практикует. «Понюхать науку», как говорит, сюда собрался… (Уже в дверях, смеясь.) Он меня ассистентом называет.

Анна. Ты лечишь на заводе?

Аглая. Ах, это только потому, что компания скупится на второго фельдшера. Я сейчас — только расскажу ему, что ты здесь. (Уже за дверью к Маше.) Маша, принеси нам сюда чаю.

Анна (громче вдогонку). Ты не стесняйся. Ты не стесняйся из-за меня!

Маша (смеется в дверях). Ничего, ничего. Довольно Аглая Васильевна на заводе с ними, с больными да несчастными, возится. Целый день и она, и Алексей Дмитриевич! А ночь за книгой да в разговорах промеж себя двоих. (Очень серьезно и горячо.) Здесь отдыхают от доброты! Они оба как святые живут. (Уходит.)

^{Анна стоит несколько мгновений, прислушиваясь. Внезапно срывается с места, быстро, легко несется через комнату и останавливается у первого сундука. Медленно обходит его, потом второй, прикладывая к ним руку, как бы ощупывая их У угла второго сундука вдруг падает, как подкошенная, бросает на него обе руки, зарывает в них голову и долго лежит так; изредка глухо стонет. За дверью шаги. Анна ловко вскакивает. Идет медленно, вся застывшая на середину комнаты.}

^{Дверь медленно раскрывается. Маша входит с большим подносом.}

^{Ставит его на стол посреди комнаты. Уставляет посуду.}

Маша. Вот и чай! Аглая Васильевна просит вас налить себе. Она сейчас, сейчас будет. И с нею Александр Федорович. (Смеется) Вы не осудите его. Он такой на слово… строговатый, как будто бы и злой. А как взглянешь ему под брови, глаза-то и добрые. (Оглядывается на шум шагов за дверью.) Да вот и они. (Уходит быстро.)

^{Входит Аглая и за нею человек, плотный, невысокий, с лицом, заросшим бородой, свободными волнами каштановых с проседью волос над просторным лбом и проницающими, строго пытливыми глазами, яркими, под тенью нависших темных бровей.}

Аглая (ему радостно). Вот и невестка, сестра моя! (К Анне.) Анна, изволь тебе представить нашего дорогого друга — Александра Федоровича Пущина.

Анна. Вы освободились от вашего больного?

Пущин (внимательно глядя на нее). Это не мой больной! (Ворчливо.) Я приехал сюда отдохнуть сегодня утром. Освободился! Освободишься от них! Часок дали вздохнуть. Пришлось из города телеграммой кое-что выписать для операции!

Аглая. Ах, Пущин, полноте на себя клепать! Вы любите больных, как истинный врач.

Пущин. Как это?

Аглая. Таю любите отгадывать!

Пущин. Неправда, я люблю спорить с вами про любовь.

Аглая (смеется). Ну, что же любовь?

Пущин. Любовь? Любовь — это пристрастие. Так, несправедливость — вот любовь.

^{Солнце ударяет сквозь ветви сосен в комнату золотистым светом.}

Аглая (радостно). Неправда, неправда. Любовь — это роды. Когда любишь, все от тебя рождается! И человек дорогой, и птенчик в гнезде, и нищий, и камушек, камушек в море на бережку, мокренький и соленый… Я все, все люблю… и во́лнушки, и во́лнушки на воде^{125}…

Пущин. Вы? Вы любите Алексея, детей, голубятню в Заречном, Машу, моего жеребенка безухого и меня немножко… А остальное, там на заводе, — все доброта! (Сердито.) И к чему? Лучше бы себя берегли вы с вашим Алексеем. Вы оба дороже всех тех заводских пьяниц, а себя истязаете!

Аглая. Довольно, Пущин. Садитесь. Анна, садись. (Указывает на стал с чаем. Все трое идут к столу. Садятся.)

Аглая (Пущину). Нет, вы просто не в духе. Слушайте, друг, я вас слишком знаю. У вас (заботливо), у вас что-то случилось. Говорите. Не получили ли послания слезного от кого-либо из заводских пьяниц? А, признайтесь, злой врач?

Пущин (очень серьезно). Нет, Аглая, послания не получил от пьяниц, а вот об одном запойном пришел побеседовать.

Аглая (в чуткой тревоге). Что такое? Кто запойный?

Пущин (сердито). Все запойные. Слишком их много плодится. Все вы. Все хотят не разумом, а вином жить.

Аглая (наливает чай, рука дрожит). Ничего не пойму.

Пущин. Ну, ладно. Об Алексее вашем…

Аглая (сдерживаясь всеми силами, прерывает его). Анна, пей! Поешь хоть немного! Боже, какая ты бледная!

Пущин (пристально глядя на Анну). Вам дурно стало?

Анна (к Аглае. С кроткою искренностью). Нет, мне отлично. Это — солнце осветило комнату, и ты увидела меня в первый раз ясно и в таком янтарном свете. Это обычная бледность моей кожи.

Пущин (смотрит на нее своим пытливо вникающим острым взглядом. Очень серьезно и обращаясь прямо к ней). Алексею надолго работы в Забытом?

Анна (спокойно). Он мне не сказал.

Пущин (так же). Скажите, вы давно знаете Алексея?

Анна. Я видела его шесть лет тому назад… в Заречном… Потом после смерти моего мужа в этом году он приезжал…

Аглая (к Пущину). Она была невестою брата шесть лет тому назад. Не помните? Вы где же тогда были, Пущин?

Пущин (ей досадливо). Это все равно. (К Анне.) Скажите, ему очень скверно бывало в Забытом? Что там с заводом? Отчего он возвращался все три раза оттуда измученным? И в этот раз я видел, как его расстроил этот новый приказ компании.

Аглая (быстро). Неправда, неправда, Пущин. Вы не знаете Алексея. (Гладит бледную руку Анны на столе.)

Анна (К Пущину). Я не знаю. Мы так мало успевали видеться.

Пущин (во внезапном необъяснимом гневе). Вас не нужно много видеть, чтобы запомнить!

Анна (просто). Вы хотите сказать мне неприятность. Я вывожу это не из слов, но из вашего взгляда.

Пущин (насмешливо). Да, уж я такой человеконенавистник (Пренебрежительно.) Впрочем, если вам нравится, принимайте мои слова за комплимент.

Аглая (смущенно смеясь). Анночка, прости его! Я и за это, и за все, что он еще выдумает злого сказать, прошу вперед прощенья. Я ведь, правда, никогда не придаю значения его словам… У него сердце — золото! Только он любит мучить! Вот и меня… теперь… Да говорите же, Пущин, что хотели.

Пущин. Вы из скромности не придаете значения моим словам… потому что я часто вас хвалю. Только сегодня пришел бранить!

Аглая (не выдерживая). Я жду. Что же? Скорей!

Пущин (дразня). Скорее о запойном…

Аглая (смущаясь). Ну да. Ну?

Пущин. Наняли дачу! Бросили дело! И шести недель не прошло, опять по Забытым!

Аглая (к Анне). Ах, понимаю, он ревнует к новому заводу. Боится за Заречное. Прости же его! (К Пущину). Довольно растекаться по… вашей желчи!

Пущин (тянет злобно). Про-кля-тый русский дух. В жизнь! К людям, братствовать! Благодетели! А главное — наперекор себе. Вот здесь святость! (Бешено, как бы залпом.) Алексей — математик и созерцатель! Сидел бы со своей мыслью и Аглаей!

Аглая (встает внезапно, подходит к нему и бросает руки на его плечо. Едва слышно). Довольно! Довольно! (Ее голос переходит в быструю мольбу.) Милый, не мучайте! Он болен? Очень болен? Это давно?

Пущин (волнуется под ее руками, говорит тихим, странным кротким голосам). Снимите руки, Аглая! Это ваша дурная привычка класть руки на плечи… от этого я чувствую себя… ну, неудобным… дурным… (Она снимает руки. Ждет, бледная.) Ну, теперь слушайте: ничего с Алексеем нет. Все то же. Нервное напряжение свыше сил. Уже говорил вам не раз… У меня есть план. Ехать ему с вами. Только… (со внезапной строгостью врача) очень далеко и на всю зиму. Вам вдвоем. Пусть захватит рукописи. Нужно цельное спокойствие для цельной души!

Аглая (пугливо). Отпуск…

Пущин. За отпуск ручаюсь. Компания должна дать такому работнику.

Аглая (забывчиво еще раз бросает руки на его плечо). Пущин, только нервы? Всю правду!

Пущин (молчит).

Аглая (твердо). Слышите! Всю правду!

Пущин (бешено). Руки прочь… так! (Она снимает. Он весь меняется: ласковый, веселый, с детским смехом глаз.) Аглая, дочь моя, вы же знаете старого романтика! Помните, вы оба меня так дразнили. Слушайте, я вашего Алексея поймал в городе. Он там пересаживался на курьерский поезд в Забытое. Я ему самому все сказал. Такой план… что… что если бы и вправду он был болен — а он не болен, будьте спокойны, — воскрес бы, воскрес бы! (Смеется радостно, весь сотрясаясь.) Вот что сказал ему: «Вы, батюшка, истормошились и пропадаете, а вы нам нужны. Мысли ваши нужны, мы с вами оба работники мысли. А жизнь — болото. Ваша мысль белой купавой на болоте глядится в небеса — законы созерцает. Моя мысль черпаком всякой нечисти болотной зачерпнет — исследует и мерит, и взвешивает. Так вот и поезжайте отдыхать, мысль натачивать! Куда? А куда глаза глядят! Где звезды ярче, конечно, звездочет!.. Вот в странах полярных — снег внизу, а небо черно, и они, звезды, рассыпаются подвижным сверканьем миллионов искр! (Пущин откинулся на стуле, закинул голову с длинными прядями волос, двигает руки плавными жестами. Глаза его горят сквозь детскую улыбку вверх на Аглаю, всю осветившуюся.) Или на юг… Там кузнечики-цикады поют, как птицы в знойной сухой траве, небо густое и близкое, там лимонные рощи и лавры, пронзительные запахи. Пальмы с венцами вверху, вверху, в спаленной траве шорох змей и саламандр. Базальты дворцов с проходами из тяжелых колонн, и краски, и зной в раскаленных лиловых песках, где вздымается у лап вечного Сфинкса величавая обсерватория — Хеопсова пирамида. Мне все равно… только дальше, дальше!» (Вдруг поворачивается весь на стуле к Анне. Коротко, жестко.) Анна Арсеньевна, вы, конечно, моя союзница.

Анна (вся быстро загораясь, страстно). Он должен ехать дальше. Скорее… И ты, Аглая!

Аглая (вдруг вся потухая, к Анне). Но ты, Анна, милая Анна? Или… (Жарко.) Ты должна с нами! Да, да… Тебе тоже нужна перемена. Анна, Анна, не откажи!

^{Перебегает к ней и бросает руки на плечи}.

Анна (беззвучно). Я должна дальше…

Аглая (пугаясь). Я, может быть, не умею с тобой говорить! Алексей тебя лучше знает. С ним мы лучше решим, что делать. (Радостно.) Да, да, мы обе дождемся здесь скоро Алексея. (Тихо через стол к Пущину.) Милый, а дети? И детей к пирамидам?..

^{Смеется тепло}.

Пущин (весь загораясь). А я? Аглая, я вам был отец и мать. Им буду. Мне — их! Мы вернемся в Заречное вас ждать.

Аглая (подходит еще раз к нему и, обнимая, целует в лоб). Пущин, вы добры! И… Пущин, вы — поэт!

Пущин. Не угадали. Живописец!

Аглая. Вы?

Пущин. Не знали? А я картину написал.

Аглая. Не знала. Что это?

Пущин. Это так Я ведь в жизни отшабашил давно. Так вот ей, матушке, на прощанье. (С насмешливым пафосом.) Ее опыт вел мою правдивую кисть. (Просто.) Эх, правда лучше лжи! Маленькая правда — лучше большой лжи.

Аглая. Опять! Да что же?

Пущин. А вот слушайте: тощий волк с повислым хвостом и рыщущими глазами. Подпись: загрызи — или удирай! Подпись к зрителю относится. Мораль: человек человеку — волк!

Аглая (тихо идет к своему месту. Садится Наполняет стаканы чаем. С раздумчивой грустью). Милый Пущин, вы откуда ни начнете, все в ту же гавань причалите. Но вы не посмели повесить вашей картины: вы побоялись моих детей. Ах, нет, нет, сердце не то говорит! Зачем мозг думает, что сердце всегда лжет?

Пущин. Сердце — эластический мешок, назначенный для питания мозга. Мозг подымает человека от драки с собратьями… виноват, с со-волками, к исследованию законов и причин этого волчатника.

^{Он встает. Ходит беспокойно по комнате.}

Аглая (к Анне, указывая на него). Вот погляди на этого волка. Этот волк всю молодость отдал за великую идею. Из богатого в нищего обратился. И потом… (Запинается.) Ах, только я не умею сказать! У него есть еще высший идеал, я это чую.

Пущин (останавливаясь резко перед нею. Злобно). Ошиблись, Аглая! Я предоставляю идеалы господам сверхчеловекам! С меня довольно цели. Цель — достижимое. Идеал — невозможное.

Аглая (взволнованно встала как бы ему навстречу. Потом взволнованно ходит взад и вперед близ него, стоящего возле ее покинутого места). Слушайте, пусть я лгу! Но я в это верю. Нет, я это знаю. Человечество живо не целями, оно живо идеалом. За невозможным оно пойдет, ему мало достижимого. Безумием, безумием живо человечество — и бесцельным, бесцельным, да, одним бесцельным!

Пущин (весь сотрясается от нахлынувшей злости, хватает ее руки. Резко). Молчите, вы…

Аглая (громко). Безумна горящая молитва о сверхмерном: «Дай мне вместить кумиров много тленных в мой тленный храм»^{126}… Безумно и отрешение! Отрицание всего действительного в этот единственный и краткий миг жизни, между двумя безднами — рождением и смертью!

Пущин (вдруг затихая). Бедная Аглая, вы, как сосуд, до краев полный, и ключом кипите. Опасно кипеть переполненному сосуду. Смотрите: одним напором до дна выплеснетесь.

Аглая (подходит к Анне, наклоняется к ней в тихой ласке). Вот видишь, вот видишь, как он меня дразнит. Он такой!.. Но он любит — дразня. И… Анночка, разве не лучше так зараз, так, как он говорит?

Пущин смотрит на них со злобой из-за стакана чая.

Анна (встает). Аглая, я выйду в сад. Там сосны…

Аглая (хочет допить свой чай, стоя у своего места). Я сейчас… с тобою. (Застенчиво.) Или… ты хочешь одна… сначала?

Анна (уже в дверях. Улыбается). Нет. Но ты не спеши. Да я сейчас вернусь. Мне хочется вздохнуть легко там, в соснах…

Аглая. Это еще от пути душно.

^{Анна выходит.}

^{Пущин несколько мгновений ждет. Подходит к двери, удостоверяется, что она плотно заперта. Берет руки Аглаи и отводит ее на середину комнаты. Его лицо помолодело внезапной, усиленной жизнью.}

^{Голос звенит напряжением.}

Пущин. Аглая, зачем вы бросили Ваню?

Аглая (смущенная, в недоумении). Ваню! Что с вами, Пущин? Да это из другой жизни…

Пущин (сам себе, глубоко). Это из моей жизни…

Аглая. Я не понимаю. Я ничего не понимаю. Зачем вы спрашиваете? Вы же сам знаете. Суд… оправдание… Да я-то не могла оправдать. (С болью.) Он был так молод. Пущин, отчего он не был чист?! Пущин, отчего ему нужно было совершить осквернение? Пущин! Пущин!

^{Хватает его руки в боли и мольбе.}

Пущин. Разве вы это можете понять! Так он сорвался в жизнь! (Тоскливо сжимая виски руками.) Так моя мысль, мой сын, сорвался в жизнь… И я не могу ни понять, ни простить. (Обрывает речь. Страстно.) Аглая, вы любили его?

Аглая. Не помню, не помню.

Пущин (близко глядя на нее. Совсем тихо). Аглая, я вас предал. Вы не знали?

Аглая (растерянно). Нет, нет. К чему все это?..

Пущин (волнуясь, ходит взад и вперед по комнате). Вы ничего не помните? Вы ушибли колено. Вам было семнадцать лет. Я должен был лечить кругленькое колено со впадинками; оно было розовое от ушиба. Я стал целовать колено, вы смеялись, потому что усы щекотали колено, потом бросились на шею мне и кричали: «Я вас люблю». (Останавливается, страстно.) Аглая, вы любили, любили?

Аглая (вдумчиво). Ну да, еще бы. (Уверенно.) Вы были так рано мне отец и мать.

Пущин. Только это, Аглая?

Аглая. Не помню, не знаю. Что я понимала?

Пущин. Аглая, я вас любил не как дочь.

^{Молчат.}

Аглая. Но В… Ваня… Вы сами…

Пущин (подходит к ней близко. Глядит ей прямо в глаза. Ясно.) Я предал вас; Ваня ночью валялся в ногах и просил вас у меня. Аглая, я любил вас. Но я любил Ваню больше. Неустрашимость, непреклонность, неподкупность его мысли… Он должен был быть моим сыном, сыном мысли. Он из тех, которые идут до конца и не споткнутся. Такие мне нужны, такие для мысли нужны! Но жизнь его взяла. Проклятое болото! (Приходит в себя.) Вы не понимаете? Ну, поймите одно. Я любил вас. Измерил одну любовь другою и меньшую предал. (Тихо.) Аглая, я вами хотел спасти его для себя… но он, как обвал с горы… (Внезапно отступает от нее, весь собравшись. Холодно.) Это было первое и последнее отступление. С тех пор — я старик.

Аглая. Это тем преступлением, надруганием над любовью он, как обвал с горы… (В заботливой ласке.) Но, милый друг, зачем вы говорите все это, так странно?.. Все это тяжелое…

Пущин (как бы просыпаясь. Вспыльчиво). Зачем говорю? Хотите знать? Оттого что многое понял.

Аглая (тревожно). Что, что?

Пущин (серьезно, не глядя на нее). Да. Для будущего честного, светлого нам нужны будут мои силы. Хотел быть правдивым… покончить счеты с прошлым.

Аглая (почти мучительно). Я ничего не понимаю!

Пущин (отходит от нее. Бормочет про себя). Кабы никогда не поняли! (Внезапно оборачивается к ней. Таинственно.) Аглая, знаете что? Мне кажется, что я его видел.

Аглая (в непонятном остром раздражении). Ах, Пущин, довольно! Я поняла. Вы опять дразните меня! Зачем? Вы не можете все это говорить серьезно. Вы давно сказали бы. Отчего сегодня?

Пущин (еще раз подойдя к ней близко, весь в нахлынувшей темной, душной злобе). Если это был он! Я… Аглая… я убью его. Он изменил мне и тебе, и из-за него я предатель. (Отходит. Про себя.) А… а… ты не сможешь пережить все это страдание!..

^{Анна входит. Пущин идет ей навстречу легким шагом, любезно улыбаясь. Без приготовления, внезапно.}

Пущин. Вы мне простите, Анна Арсеньевна. Меня Аглая на поэзию настраивает. Поэт вдохновляется из себя, бесцельно, так сказать. Вот и я… Позвольте рассказать вам обеим не сказку, а так — картинку из жизни природы… Можно?

^{Анна садится. Аглая становится у ее стула.}

Пущин (стоит возле, глядя на них со злобным огнем в глазах). На Кавказе пасутся стада буйволиц, и при каждом стаде буйвол. Однажды два стада сблизились. Уже издалека буйволы почуяли друг друга, отделились от стад, протяжно взревели, помчались один на другого…

Аглая (подозрительно). Еще что! Вы были на Кавказе?

Пущин (не прерывая вдохновения, волнуясь, делая руками плавные жесты, откинув голову). Я дольше жил, чем вы знаете, Аглая! Я видел! Я слышал их! А красивы буйволы при стадах! Шерсть черная, тело лоснится, громадное; хвосты в ярости подняты вверх, и густые кисти на концах! Широколобые головы нагнуты вниз; рога завитые, вбок. Они сшиблись так, что гулкий треск донесся до нас, а мы прятались в камнях далеко, — они упали на колени, ошеломленные, один против другого. Потом еще отскочили, чтобы снова разбежаться. Промахнулись. Стали и глядели кровавыми глазами, и слепые бросились лбами на деревья. Но запах врага не обманывал и еще бросал их в схватку. Они сшибались, то вскидывались вверх, то падали, и снова боролись и ревели.

Аглая (вовлеченная, горячо). И долго, долго?

Пущин. Часами. Пока один не пал. Тогда пастухи, с которыми и я прятался, осторожно приблизились и выстрелили в победителя — он был им слишком опасен в ярости победы.

Аглая. Как страшно! Но как красиво!.. А стадо?

Пущин (громко хохочет. Торжествуя). Этого и ждал! К этому все и велось! Буйволицы щипали траву, изредка подымали огромные морды с широкими лбами, глядели неподвижными, добрыми глазами куда-то в пространство, тупо и вопросительно, да, и жевали жвачку. Ха, ха, ха!

Аглая. Нет, я сегодня ничего не понимаю! Так что же?

Пущин. Ах, кабы женщины были — буйволицы!

Аглая. А мужчины дрались, как буйволы! Вот мечта!

Пущин (со странной серьезностью). Нужна и ненависть! В грозе — озон.

Аглая. Убийство?

Пущин. Можно и убийство. Молния разит! (Подходит к ней ближе, берет ее жестко за руку. Очень тихо, как бы ей одной.) Жизнь — волк! Жизнь — буйвол! Жизнь — молния! Жизнь — болото! Аглая, нужны силы, чтобы победить! Нужна легкость, чтобы не затянуло… на дно…

Аглая (отрывается от него. Отворачивается. Торопливо, неровным голосам). Совсем глупости, совсем не то! Не это жизнь! Не это люди. Ах, знаете, вот что правда: если у кого много, очень много — тот хочет отдать все.

^{Плачет, отвернувшись, спрятав лицо в руки и всхлипывая по-детски.}

Пущин (злой, идет к двери). Ну, ну, кроме урывания или жертвы, святая Аглая, есть у нас и другие дела. Преинтересная операция! А вас, ассистент, не зову: вам дамские дела. Здесь вот сколько сундучищ.

^{Выходит, поклонившись.}

Аглая (подходит к шкафу, открывает его). Здесь есть место для платьев и для белья. (Указывает рукою через комнату.) Вот там еще есть ящики. (Весело.) Ну, Анна, давай раскладывать… (Подходит к ней близко, заглядывая ей прямо в глаза. Близко и тепло.) Анна, милая, ты не сердишься на него?

Анна. Нет, как можно? Он такой несчастный.

Аглая. Несчастный?

Анна (нагибаясь над корзиной и открывая ее). Разве ты не видишь, какие у него глаза, печальные, без дна под их блеском. Он когда-то отчаялся в жизни и с тех пор все видит тем отчаяньем. Он слеп и слишком зряч зараз.

Аглая (принимая платье из корзины и вешая в шкаф, тихо). А ты, Анна, ты не отчаялась?

Анна (продолжает раскладку корзины. Аглая несет мелочи к уборному столу). Я думаю: или я родилась отчаявшеюся, или — не могу отчаяться. Впрочем, ничего не знаю: ни понять, ни вести себя не умею. (Выпрямляется. С широким испуганным взглядом.) Что-то меня толкает — и иду. Не хочу идти — и иду. Это ужасно: я не своя… я никто.

Аглая (нагнувшаяся над ящиком уборного стола, выпрямляется, выхватывает из букета пучок огненно-красных роз, бежит к Анне. Звенящим голосом). Ты? Ты — жизнь! Вот тебе розы. Погоди, я прикреплю их к твоим волосам. Это будет опять, как тогда, когда ты была невестою брата. (Приколов розы, идет в спальню. Берет горсть маков.) Но у тебя были и маки… мне все путаются в памяти розы и маки на тебе…

^{Хочет приколоть маки к черному платью Анны.}

Анна (как во сне, отталкивая ее руку. Тихо). Нет, нет, маки тебе…

Аглая (шутливо). Все цветы твои. Я здесь у тебя!

^{Обводит рукой вокруг.}

Анна (не слыша, все как во сне, подымает руки к голове Аглаи, пытаясь прикрепить в ее темных волосах маки).

Аглая (смеется, не противясь). Помнишь картину — птица приносит маки умирающей Беатриче!^{127}

Анна (резко вырывает цветы из волос Аглаи и бросает их на пол. Еще как бы полусознательно). Я не хочу… не могу.

Аглая (с упреком). Анна, ты так суеверна?

Анна (как бы проснувшись. Коротко). А ты?

Аглая (как бы внезапно сообразив, страстно). Но я тебе их предложила. Ты видишь, ты видишь ведь, что я не думала об этом. Не знаю, почему вспомнилось, пока ты мне их прикалывала. (Подымает маки. Прикрепляет себе к груди. Идет к корзине и выкладывает вещи. Серьезно.) Я, Анна, совсем не суеверна. Но, конечно, что мы знаем? Ведь наивысшее Чудо есть именно отсутствие чудес. Чудо слепое — не верит в чудеса. (Смеется тихо, почти печально.) Правда?

Анна (стоя праздная возле нее. Рассеянно). Да… да… Аглая, сними маки.

Аглая (смеясь теперь весело детским смехом). Нет! Я их заслужила. Я их давала тебе.

^{Обе работают молча долго над раскладкой корзины.}

Анна (между делом). Аглая, где твои дети?

Аглая (живо). Они в лесу. Подожди. Оглядись. Они вернутся из лесу к обеду.

Анна. Какая ты добрая! Не бойся! Расскажи об них. Я должна знать.

Аглая (тихо). Старший — моряк. Пока, конечно, по картам и книгам… (Смеется.) Ему нужны смены, смены, чтобы все проплывало, проплывало… Понимаешь, он хочет все иметь в том вечном проплывающем. Это не мои слова. Это Алексей его так определяет. Я, конечно, с ним согласна, и еще я радуюсь: в такую мужественную страсть переродились в нем тяжелые метания его отца!

Анна. Сколько ему лет?

Аглая. Двенадцать.

Анна. А потом ваши с Алексеем?

Аглая. Потом две дочери. Старшая… ах, она странная девочка! Ты, Анна, не поверишь: она моя совесть. У нее глаза большие, ясные, горящие как-то в душу, они светлые и темные, как бы полнотой чувств. (Подходит к Анне, которая облокотилась о сундук.) Я тебе расскажу одну вещь. Ей было шесть лет, она была больна, и я сидела возле. Она долго лежала с закрытыми глазами, потом открыла и сказала мне: «Мама, я тебя люблю и не знаю, какая ты. Может быть, ты нехорошая, и я просто так тебя люблю». Вот говорят — нет добра и зла. Но это неправда, добро и зло в душе. И как ни вертись, а от души не уйдешь в дух. Это мы часто с Алексеем говорили. И вот что я думаю еще: в духе, вне добра, могут жить только благие! (Горячо.) Благие это, знаешь, те люди, чья душа храм Любви! Да, да, для Любви не нужно добра и зла.

Анна (как бы следя лишь за своею мыслью). Сколько ей лет?

Аглая. Вере? Ей восемь лет. А потом — Оля… Той… та — небольшая, три года. Той закона нет ни своего, ни чужого.

Анна. Это как мои. Им тоже по три года было. Для них тоже не было закона. Но они любили сказки. Поверь мне… (Анна садится на край сундука. Аглая рядом.) Они оба, два мальчика, понимали сказки, которые я им рассказывала. Им было по три года. Да. Это нехорошо, — что я им рассказывала…

Аглая (защитно). Нет, нет, отчего? — если они понимали.

Анна (не слушая ее). Они оттого умерли, что я им сказки рассказывала. Когда пришла болезнь, они все бредили сказками.

Аглая. Что ты рассказывала им?

Анна (страстно оживляясь). Я говорила им о солнце, как оно встает и заходит, и о луне, потому что они часто просыпались ночью и спрашивали. Я им рассказывала, как солнце гасит месяц, и месяц тревожит ночь, и все это сплеталось в длинную сказку, и эта сказка постоянно повторялась, чтобы убаюкать их, чтобы пробудить их весело утром и днем утешить. Все восход и заход, и восход, и заход. (Говорит очень тихо, как во сне.) И потом еще я пела им об этом, и под песню они кружились по детской и смеялись, и падали, и плакали, и опять смеялись. Они были маленькие, смешные, очень маленькие и быстрые, поворотливые; тоненькие, курчавые рыжие волосики; только глаза твои; как у твоего брата, карие, не очень большие, но жизненные, яркие, как огоньки. Потом они любили кататься по дому в длинненькой корзинке с выпуклым дном: это была им лодочка, и я возила их по полу, и они гикали так смело, так жизненно… И с ними всегда их кукла. Только вот что неприятна мыши проели щеку у той куклы, голова была восковая, и лицо обтянуто расцвеченной тряпочкой… Все же дети любили ее больше всех других игрушек.

^{Анна молчит. Аглая глядит на нее и не замечает, как плачет, потом испуганно ощупывает щеки и пытается незаметно утереть слезы.}

Аглая (едва слышно). Милые, милые мальчики!

Анна. Бедная Аглая!

Аглая (глядит на нее с изумлением). За что же ты меня жалеешь?

Анна. Это оттого, что ты не понимаешь главного. Ведь не у меня одной и не у меня первой умерли дети.

Аглая. Анна, но это-то и есть самое ужасное. Самое ужасное, что у всех умирают. Лучше, сто крат лучше мне было бы, чтобы все трое умерли у меня и больше никогда ни у кого не умирали. Смертью нельзя утешиться от смерти. Нет, нет. (Плачет потихоньку.)

Анна. Я не утешалась, Аглая. Это я теперь говорю тебе в утешение, потому что ты жалеешь меня и не помнишь, что это все равно — я или кто иной, или ты. Если дети умирают, то не все ли равно, у какой матери? Если дети мучаются…

Аглая. Они мучились, Анна?

Анна (спокойно). Да. Они задыхались и звали меня на помощь, и удивлялись, что я не помогала им. Потом, когда больше не могли звать, только хрипели^{128} и глазами удивлялись на мое бессилие. Или мне так казалось…

Аглая. Это ужасно. Ужасно. (Порывисто.) Это ты теперь так говоришь, что все равно, у которой из нас умерли дети, и что перед страданьем мы все одно, но тогда, Анна, ты не так думала. Ты думала, что ты одна несчастна, и ты презирала счастливых, а других, как ты несчастных, ты тоже не жалела, потому что знала, что они не несчастнее тебя. Это даже гордость тебе давало твое несчастье. Так было со мной, когда мне изменил Ваня. Да? Да, Анна? Ты так относилась к другим?

^{Плачет обильно и не скрывая слез.}

Анна (спокойно). Я совсем тогда не относилась к людям. Я относилась только к моим детям.

^{Молчат долго.}

Аглая (тихо, следуя за своей мыслью). Дома, Анна, после похорон… Вы вернулись вместе с мужем в пустой, в тихий дом… Дома вы любили друг друга?

Анна. Да. Но любовь застлалась, и каждый из нас стал одиноким перед смертью. Я не думала об нем. Я была поглощена. Вся моя любовь была поглощена умершими.

Аглая. Ты могла плакать?

Анна. Нет… Или да, я плакала. Первое время… ужасно, ужасно плакала… Один раз в особенности… Потом больше нет. Теперь я не умею плакать.

Аглая. Это с тех пор, как ты стала другою, ты не умеешь.

Анна. Не знаю… верно. Ночью после похорон все было тупо во мне, и я заснула немного — и вдруг проснулась, и вдруг вспомнила, как для забавы им муж принес из пруда головастиков и разных водяных жуков, и мы держали все в банке, но во время болезни детей я забыла менять воду. Мне стало жаль этих проворных жуков и головастиков, и я с постели вскочила. Они мне казались священными, головастики и жучки, потому что дети любовались на их веселые, смешные движения среди болотных трав, и я им указывала еще на кувыркающихся червячков и каких-то водяных гусениц и на яички еще не вылупившихся насекомых. Целый мир водяной там был, и они учились от меня всюду узнавать жизнь. Вот я подбежала к банке и ничего при свече долго не понимала: все было черное, мутное. Я шелохнула воду, и вдруг что-то большое, толстое, белое бултыхнулось в ней. Я увидела червяка, грязно-белого цвета, жирного, огромного, извивающегося жадно в черной воде. Это был могильный червяк, он съел всю жизнь. Когда была жизнь, его не было, но когда началось гниение, он родился и пожрал живое, и остался один^{129}. Я упала на пол и стала рыдать… (Молчит немного.) Муж снес меня замертво на постель… (Молчит еще.) Потом все кончилось, и я не плакала больше… никогда… потому что кто родился, тот уж и умер, и еще родился — и еще умер, и так без конца, потому что все без конца и без начала… и… потому что… потому что могильный червяк стал жизнью, а мои мальчики — смертью.

Аглая. А муж твой, Анна? Бедный брат!

Анна. Он был несчастнее меня. Он страдал по детям, но ему еще оставалось место в сердце, чтобы тосковать по мне. Я ведь ему стала совсем чужая. Все во мне поглотилось детьми.

Аглая. После их смерти?

Анна. Да, в особенности. Но и раньше. Мне теперь, назад глядя, это видно. Это ты, в первый раз, меня заставляешь оглянуться. А тогда я не понимала. Все эти толчки.

Аглая. Да, такою ты была и тогда, невестой, такою… непонятной… Я не знала, любила ли ты его — оттого и спрашивала тебя давеча.

Анна. Меня толкало к нему. Я была, как мертвая, и он должен был оживить. Верно, так всегда любовь у меня. Я ждала. Он же от этой мертвой во мне весь пламенел. Мне казалось, — я пью его пламя, и это дает мне жизнь. Так зародились наши дети. Когда я родила их, мне они были всего ближе, и муж стал одиноким. Когда умерли дети, я изнывала по ним. Он был тогда вдвое одинок, меня что-то толкало к отчуждению, почти к ненависти. Как бы его вина была в их смерти, его вина в непрочности их жизни… Но… в одно утро я проснулась… он стоял надо мной и глядел так… жадно на меня, что-то бешеное было в его лице… я отвернулась. Но он схватил меня. И я покорилась… И опять это случилось…

Аглая (тихо). Что?

Анна. Опять, что я умерла словно и пила его жизнь и так безумно, как никогда. Он ушел на завод пьяный, понимаешь, весь пьяный еще мною… и я тоже… я не могла его дождаться… я, помню, места не находила, бегала по дому от окна к окну, ждала и все думала: когда он войдет, я встречу его и только взгляну — и он мой опять… Но позвонили и принесли его мертвым… ты знаешь… то колесо…

Аглая (пряча лицо в руки). Ужас, ужас!

Анна (как бы с тихою властью, отнимает руки Аглаи. Задумчиво глядит в ее лицо). Он был так похож на тебя, тоже высокий, красивый, глаза горящие, темные, ласковые, как твои. Жизни так много, до краев, и любви… Страшно, Аглая, когда жизнь и любовь так до краев! Тогда бывает в глазах… не знаю, как объяснить печаль в глазах такого человека. И у него. Я этого боялась в его взгляде, хотя он сам не знал. Так вдруг должна была обрезаться жизнь, да, как сказал Пущин, выплеснулся весь кубок через края полный…

Аглая (прерывает ее. Очень взволнованно. Быстро). Анна, я знаю… знаю, о чем ты говоришь. Это значит, что он очень тебя любил… Эта печаль во взгляде в самые радостные, блаженные, в самые уверяющие минуты! Она у Алексея, она у меня, у тебя, наверное, только мы сами в себе ее не видим. Ах, это печаль слишком великого счастья, слишком полной поглощающей любви!.. Страшно от слишком блаженной любви. И от страха бросаешься один к другому — да? да, Анна? теснее, теснее… даже бешенство, дикость какая-то есть в таком тесном объятии. Так, Анна, так? Может быть, это и есть предчувствие смерти — такая страсть? такая насильственная отдача себя до конца, до конца и поиски конца, потому что все кажется еще тебя осталось, еще не все отдано от тебя любимому… И боль, и боль от этого чрезмерия… (Вдруг вся в мучительном волнении.) Анна, Анна, ты не замечала этого предчувствия во взгляде Алексея? Анна, слушай, я не переживу его. Я не могу пережить… Это само должно случиться. Слушай, Анна! (Вся горячая, близко пригибается к ней.) Я не посмею убить себя — я мать. Но и пережить не могу, тоже не смею. Ты только подумай, мои дети, они привыкли начинать свой мир и кончать свой мир у моей груди. (Делает жест объятия.) Мои детки, моя улыбка и моя слеза — вот мои детки. И… Анна, на что им обломки матери полуживой, полубездушной? Куда годится нецельное? Дети милые, нет, нет, бедные мои, когда умрет он, ах, я захочу быть вашею и не сумею остаться с вами! Моя смерть случится, сама случится, понимаешь?^{130} Анна, что делать? Как тогда быть? (Мечется, как бы не в себе.) Анна, Анна, ты не замечала такого взгляда у Алексея? Анна? (Ждет, вся замершая.)

Анна (молчит).

Аглая. Замечала? Анна, Анна, замечала?

Анна (молчит, сжав губы. Глядит вперед потерянным взглядом).

Аглая (внезапно вся меняется. Очень мягкая, в пугливой ласке). Прости, я прервала твою ужасную повесть. Но не думай, что я не понимаю тебя. Я плачу. Я вся плачу. Мне ничего не нужно. Я все дала бы тебе. Оттого так откровенно говорю тебе о своей любви, о своем счастье, что знаю его незаслуженным, значит, не своим. (Она волнуется, всеми силами подавляя себя, — и не может. Вскакивает, загорается, с трудам произнося слова сначала, потом несясь безудержно.) Ах, я узнала сегодня от тебя твое одиночество и твою тоску, оно навсегда стало и моею тоскою! Легче мне было бы все дать тебе и одной нести одиночество и тоску. Знаешь, это была бы такая острая радость — все дать тебе. Если бы могла, чтобы мои дети были твоими, и мой муж твоим, и чтобы ты любила их как своих, и чтоб смерти позади тебя не было, не было! Я вся, я вся далась бы тебе. Вот я! (Стоит перед Анной, вся вытянувшись. Указывает на свою грудь.) Если бы ты могла все взять из моего сердца и вынуть и взять себе все, чем оно живет, чем оно так блаженно, так полно живет, так любовно, так жарко… вот, вот…

^{Задыхаясь, смолкает.}

Анна (соскользнула с сундука, отомкнула его замок, откинула крышку, потом также откинула крышку второго. Странным голосом, глухим и мгновеньями вырывающимся.). Гляди, Аглая, вот их маленькие колыбельки! Вот лодочка — плетеная корзинка, вот ванна, где они хохотали в радости и брызгались водою. Вот здесь — все их вещи, вот кукла, которую проели мыши. Но видишь ли, я не сумела уберечь фланель и шерсть от моли. Все здесь полно моли… Да, конечно, их надо на чердак… или, лучше еще, потопить… Иначе моль съест твои вещи и вещи твоих детей.

^{Анна захлопывает тяжелые крышки сундуков, бросается на пол возле одного из них, обнимает его край и, зарыв голову в руки, разражается безумными рыданиями. Аглая стоит окаменелая, потом движется к плачущей и пугливо останавливается, беспомощно прижимая руки к лицу. Рыдания Анны смолкают, но все тело страшно потрясается.}

Аглая (роняет руки. Ее губы тихо улыбаются. Она бессознательно прижимает к ним палец, как бы в знак молчанья. Идет к двери. Шепотом). Наконец, слезы! Так станет легче. (Тихо, легкая, выходит через двор в сад, едва заметно прихрамывая.)

^{Долгое молчание. Анна замерла все в том же положении. Изредка все тело встряхивается судорогой. Входит Алексей. Он останавливается в дверях Лицо изможденное, темное. Глаза горят из глубины, большие, неподвижные. Линия твердо сложенных губ — жестка. Он внезапно сдвигается с места, идет быстрыми твердыми шагами через комнату.}

^{Подойдя к Анне, кладет жестко руку на ее плечо.}

Анна (вскакивает одним прыжком на ноги, очень гибкая, очень молодая Глядит несколько долгих мгновений, как бы в высшем изумлении и ужасе, на него. Протягивает вперед отстраняющие руки. Едва слышно, как бы вне сознания). Брат!

Алексей (берет ее за руку и выводит на середину комнаты. Со строгою грустью и очень просто). Скажи — любовник.

Анна (поднимая руки, как бы в защиту. Быстро). Нет, нет! Я у Аглаи. Я бежала к Аглае! Зачем ты здесь?.. теперь здесь? Я думала, ты туда… один в Забытое… Аглая сюда придет! Аглая увидит тебя! Алексей, Аглая меня спасла…

Алексей (выслушав терпеливо, также строго и просто). Нам нет спасенья. Слова не помогут, и борьба не поможет. Все совершилось, и счастия нет. Неизбежность.

Анна (умоляя). Уйди. Уйди. Еще никто не знает. Аглая не снесет измены.

Алексей (не слушая ее, своим тихим неизбежным голосом). Ты напрасно вчера утром бежала из Забытого. Ты не могла спастись к Аглае… Когда я взял тебя за руку там, в вагоне, ты не могла мне отказать в этой ночи! (Вдруг задыхается. Тяжело.) Эта ночь была моею, Анна! Анна… все, что будет дальше после этого, — неизбежно!

Анна (умоляя). Отступи, Алексей! Эта ночь не может повториться.

Алексей (страстно и еще борясь с удушьем). Она повторится, она будет повторяться до моей последней ночи.

Анна (печально). Тебе мало осталось ночей жизни.

Алексей (спокойно, справившись с удушьем). Ты это знаешь?

Анна. Я это вижу в твоих глазах.

Алексей (опускается на стул и притягивает ее к себе. Она поддается, бессильная отказать. Медленно и тихо). Ты думаешь, я боюсь смерти? Нет! Но я жаден до моих ночей. (Его голос крепнет.) Мне осталось мало ночей жизни, смерть придет раньше, чем насытится моя страсть к тебе. (Притягивает ее ближе.)

Анна (отрываясь). Аглая так прекрасна добротою. Я уже не та, что была в Забытом. Когда звала тебя.

Алексей. Ты звала? Я был три раза в Забытом в этот год… (Задумывается.) В этот год. И все три раза ты молчала. Это было страшно!

Анна. Но теперь я знаю, что я звала тебя… из моей глубины…

Алексей. Это — страсть.

Анна. Я только потом понимаю себя. Но потом всегда уже поздно!

Алексей (задумчиво). Ты была мертвая, когда я нашел тебя там, в Забытом, год тому назад. Это ты жизнь звала во мне…

Анна (ломает руки). Что делать? что делать? Аглая сказала мне, что твоя верность — чудо, но чудо совершается. В чуде — вся ее любовь. Она вся в своей любви. Без ее любви у нее ничего не останется. Надо, чтобы чудо совершилось. Нельзя обмануть такую веру.

Алексей (жестко). Вера уже обманута.

Анна (порывисто). Алексей, забудь эту ночь!

Алексей (тверже притягивает ее. Глядит вверх на нее, весь внезапно преображенный; глаза сияют, линия жестких губ смягчается). Я люблю тебя!

Анна (потрясенная). Я люблю тебя.

Алексей (в восторге). Ты была моею. Помнишь, помнишь?

Анна. Помню, помню!

^{Они молчат. Их губы дрожат, тяжелея. Целуются. Она откидывается.}

Анна. В доме Аглаи!

Алексей (схватывает резко ее руку). Еще… Твои губы алые, твои губы жалкие… Зовут…

Анна (выпрямляется с отстраняющим жестом). Нет! Нет! Забудем, забудем! (Молит его, как ребенок.) Нельзя ли забыть?

^{Аглая появляется у двери из сада. В ее руках длинные ветви сирени. Останавливается, покачнувшись; роняет несколько веток. Проходит еще несколько шагов; останавливается; глядит, как бы еще не понимая до конца.}

Алексей (насмешливо). Ты, Анна, забвение. Мне не к чему забывать. Все сделалось.

Анна (все борясь с собою). Умоляю, Алексей, помоги мне. Ты спаси меня от себя. Не зови мою страсть… пусть все молчит, молчит там, в глубине. (Указывает на свою грудь.) Я полюбила Аглаю. (Плачет, как ребенок.) Спаси меня.

Алексей (сам себе). Между мною и Аглаей не будет лжи.

^{Аглая тесно прижимает ветви скрещенными руками к груди. Спешит неслышно чрез комнату к средней двери, прихрамывая, вся судорожно устремленная вперед.}

Анна (в утомлении, без веры). Есть ложь святая.

Алексей (встает резко. Очень отчетливо, почти враждебно). Неправда. Перед святым нет лжи!

^{Аглая выходит, плотно прикрыв за собою дверь.}

Алексей (внезапно успокоившись). Или ты думаешь — я только что теперь сознал это? (Берет ее руку. Печально.) Анна, брось эту борьбу. Она тебе не к лицу. Ты не способна на борьбу. Ты покоришься мне еще и еще — до конца. Моя любовь к Аглае слишком свята для лжи. Аглая в меня глядит и все знает без слов. После лжи — все другое. Между любящими нет лжи. Пусть Аглая погибнет, но мы не оскверним Любви. Любовь наша останется. Ей — храм! Аглая это поймет. Аглая живет выше, дальше себя. Она сама еще не знает, как далеко она живет. Аглая все снесет высоко, и ничто не загрязнит в ней Любви; только лжи она не снесет — ложь загрязнит. Мы все должны нести. Все мы не свои. Анна, любовь тоже смерть, как рождение — смерть. Вся жизнь — смена смертей.

Анна (мало-помалу застывая в какой-то тихой и глубокой злобе, про себя). Через смерть — худшая, худшая… и снова жадная…

Алексей (отвернулся от нее. Потом ходит взад и вперед поперек комнаты со странною ритмическою правильностью шагов. Говорит, то глухо, то разгораясь, самому себе). И как она могла умереть — такая любовь? Да, смерть такой любви глубока, непробудна, как тусклое дно океана. Я с детства искал цельного. Берег душу для единого. Встретил ее. Она искала того же с такою страстью, как раненая птица ищет тени и воды. Мы стали одним телом. Одною мыслью. Одним порывом. «Тесна любви единой грань земная»^{131}. Грань земли была нам тесна. Мы вместе вырывались за нее. В какие мечты! Какая свобода! Восторги страсти так мешались с восторгами духа, что мы не знали, где кончается тело и его трепет и где святыня огненных прозрений.

^{Анна стоит, вся вытянувшись; лицо строгое, как бы враждебное. Глаза, большие, открыты неподвижным взглядом вперед. Ни один мускул не движется.}

Алексей (останавливается перед нею. Внезапно весь смягченный, с живою детскою наивностью). Знаешь, Анна, я боялся… жизни. Я люблю вечные линии, неподвижные в закономерности своих движений, я люблю вечные числа, неизменные в неизбежности своих влияний. Но в жизни нет линий, нет числа. Все стирается стирая, все уродливо кривится и не выполняет себя, вечно себе изменяет, от себя отчуждается. В жизни вихрь непредвиденных, но роковых течений, где-то когда-то начавшихся; вихрь закружил судьбы людей, и люди бьются в уродстве роковой случайности, как мотыльки ночью между костров… (Отходит от нее и говорит сам себе дальше.) Да… я урвал свою женщину, мы взвились одним порывом линии и числа выше вихря жизни. Девять лет!

Анна (с застылой горечью, очень медленно и внятно). Вы оставили жизни только жалость!

Алексей (в своем восторге). Мы были как боги, мы были как боги!^{132} (Ходит быстрее.) Когда приходила ночь и над нами открывались вечные, строгие хороводы звезд, мы были как боги, мы были как боги!

Анна (медленно загораясь своей странною злобой. Отчетливо). Видишь, жалость к жизни истощила твое тело. Ты худ! Ты черен! Видишь, восторг твоих вечных, строгих звезд горит в твоих глазах. Он пророчит мне твою смерть.

Алексей (внезапно потухая, усталою походкою подходит к ней, устало опирается о стул возле нее. Глядит на нее. Печально). Горел, Анна, горел. Я хотел принести этот восторг людям, научить их легко дышать в дымном вихре, освободить их в духе от тупых причин и неизбежных следствий. (Горько.) Я думал — дух все может: может легко, стройно исполнить в безволии, в радостном единении с целым мироздания неизбежную сеть, заплетенную роком. Я думал — дух человека всемогущ, потому что он дух мироздания.

Анна (по-прежнему). Ты хотел открыть людям их величие, чтобы они гордо простили жизни ее малость и… ее смертность.

Алексей (возвращаясь к прежней жаркой вере). Я хотел, чтобы люди из бесконечности своего величия умильно благословили бы бесконечность своей малости. Тогда вся жизнь была бы легка, все вожделения человеческой жизни умильны и прощены и благословенны. Зная величие духа, как тепло скрыться в смирении малой искры одной человеческой жизни, краткой, печальной и радостной, жадной к сладострастию и к отречению горящей!.. И слезы, и смех — все защищало бы нас, богов вселенной, от безграничности своего духа, и мы любили бы и слезы, и смех, и детские порывы к славе, и к сладострастию, и к обилию, и к пустыне, и к кресту. Мы, боги вочеловечившиеся, благословили бы человека и простили бы ему его смертность. Я нес людям тирс жизни, мое лицо было сожжено порывами духа в вечность звезд, но взгляд горел жалостью и верою. Я нес людям расцветший тирс жизни^{133}.

Анна. Но… ты сам хотел быть пророком и не жить. Ты и твоя Аглая, вы хотели быть одни…

Алексей (рыдая сухо, без слез). Анна, ты страшная женщина. Ты позвала меня. Кто ты? Ты смерть или жизнь? Не знаю. Но ты пьешь мою жизнь. Ты бросила меня в дымный вихрь. Мы с тобой, Анна, как мотыльки. Мы слабее детей. Мы под властью страсти, как мотыльки, таем в огне. Меня влечет к тебе. Это не любовь, может быть, потому, что я люблю Аглаю. Уже я отчужден от себя и от нее. Я не могу говорить ей, моей Аглае, словами того прежнего и чужого, который любил ее.

Анна (едва просыпаясь, с безумием радости в глазах и голосе). Ты думал, что звезды спасут вас от дымного вихря жизни, где гармония линий изломана, и хоровод чисел — дикая пляска смерти, и страсти, и случая.

Алексей (внезапно, в страхе перед ней). Я сломился и уже сам не свой. Я твой, и мне нелегко кружиться с тобой в этом вихре. Я горю, мне мука гореть, я ненавижу себя, презираю.

Анна (такая же). У тебя дикий гнев на себя.

Алексей. Но страсть сильнее ненависти и презрения.

Анна (тише). Ты меня за жизнь ненавидишь!

Алексей (дико). Но желаю… (Окружает ее страстно руками.) Желаю тебя.

Анна (сама не своя, все в той же радости). Ты изменил своей Аглае.

Алексей (жестко, отвернувшись от нее). Пусть. Это — непоправимо. Пусть совершается неизбежное. (Вдруг весь к ней.) Иду за тобой. Разве я не боролся? Но, имея тебя или не имея, я уже не имел себя, и себя я больше не мог дать Аглае. Что делать?

Анна (как бы пугается в своем бреду). Алексей, твоя страсть убьет тебя.

Алексей (внезапно смягчаясь). Бедная, бедная, ты не виновата, всегда не своя, всегда — не правда и всегда правдива. Беззащитнее всех нас против себя самой… (Он вдруг быстро слабеет, ищет воздуха, душно стонет, отступает назад и опирается о сундук, скользя книзу вдоль его края.)

Анна (приближается к нему. Как во сне, кидает руки вокруг его шеи, сама далеко закидывая голову. Шепчет слабо). Алексей, тебе земля мстит за звезды, — ты умрешь.

Алексей (как бы умирая, зовет последнею силою). Целуй, Анна. Один раз… Жизни…

Анна (все так же откинув голову, раскрыла губы. Вся как бы зовет, не двигаясь).

Алексей (надорванно, слабея еще). Жизни… Целуй…

^{Сверхмерным усилием достигает ее губ своими. Они сливаются безостановочным поцелуем. Анна отрывается, отскакивает от него на шаг, становится к нему спиною, еще раз прямая, замершая, но вся в муке прерванной страсти, с полуопущенными веками на глаза.}

Алексей (приходя быстро к жизни). Вот, вот еще живу… Да, ты даешь мне жизнь… Когда я целую тебя, я вижу в себе твою глубину. Она страшная. (Он приближается к ней, окружает ее сзади руками, шепчет ей прямо в ухо.) Ты страшная в страсти. Я не знал, что женщина такою может быть. Ты мертвая в страсти. Я должен все силы тебе отдавать, отдаю, и они растут. Откуда? Из самого родника моей жизни. Ты бледная в страсти, все тело без крови, и только губы… (Вынимает розу из ее волос) — вот такие… (целует розу дико, сминает, бросает) — жадны, жадны, горят, зовут… Это бездна. Я должен отдать тебе родник жизни. Ты воскресаешь вдруг и… Анна, дай мне еще ночь, еще, еще… нельзя лгать! Правды, правды надо. Пусть будет суд… света, света…

^{Бледнеет, отступает невольно от нее, опирается о сундук Анна все стоит к нему спиной, бледная, вся вытянувшись, прикрыв наполовину глаза. Молчит.}

Алексей. Анна, отдайся мне еще. Обещай. Скажи: да.

Анна (молчит).

Алексей (еще слабея, вновь скользит к полу вдоль сундука. Спешно). Скажи мне: да, да.

Анна (не оборачиваясь, вся в скованной страсти. Сквозь зубы, скрежетом). Нет.

Алексей (находит сверхмерным напряжением силу, толкает руки, как бы в темноте невидящие, вперед и вторично весь придвигается к ней). Уйдем сейчас… Уйдем вместе, говорил Пущин… на юг… Там любить… Пусть так будет. Здесь мертвые… Погребут своих мертвецов^{134}. (Охватывает сзади, как бы ощупью, ее плечи. Его истощенное лицо рядом с ее лицом, застывшим в страсти. Его палящие глаза мучительно ищут, как жизни, ее глаз.) И я тоже… скоро… Ты не погребай меня… Пройдешь дальше… вечная в преходящем. Но мне нужно одно твое мгновение для моей вечности. (Шепчет последнею страстью.) Скажи да… Мне дурно, я не знаю, смерть ли это уже… скажи да… Если это и смерть, я и мертвый услышу, и ты еще раз моя! Скажи да, да…

^{Отрывается от нее, падает на пол; голова, слегка приподнятая, опирается о сундук, у того края, где рыдала Анна. Молчание.}

Анна (долго без движения Потом оборачивается. Вдруг вся сотрясается, тихо ступает к нему, как бы крадучись. Нагибается к его сердцу. Кричит дико ему в ухо). Да! Да!

Занавес

Второе действие

^{Берег моря. Широкая полоса мелкого, бледно-желтого песку. Налево вдали загибается мыс. По ней силуэты вековых дубов. Ближе виден сосновый лес. Сосны совсем вблизи заросли до песчаной полосы. У их предела большой дикий камень несколько заслоняет вид на море. Густой кустарник растет вокруг, старый пень торчит позади него. Направо тихая речка втекает в море. Ее устье густо поросло высоким тростником. Волны прибивают к берегу с ровным негромким плеском. Вечереет. Свет солнца золотится тяжелее. Море лиловеет. Облака в высоте розовые; совсем на горизонте черные тучи с среброогненными краями.}

^{Аглая, укутанная с головы до ног в длинную белую накидку, ходит быстро у самого прибоя. У края речного тростника поворачивает, как бы толчком, свои слегка прихрамывающие шаги. От хромоты, кажется, что ей идти трудно, что она совершает нужное дело.}

Аглая (после долгого молчания, раздельно, глубоко и отчетливо). Я — хочу — плакать.

^{Снова долгое молчание, плеск волн и прихрамывающие, трудовые, неустающие шаги.}

Аглая (так же). Я — хочу — плакать! (У реки протягивает ей руки с мольбою.) Ты льешься, тебе хорошо, тихая! (Громко, выкриком.) Я хочу плакать!

Голос Пущина (издалека). Аглая, Аглая!

Аглая (не слушает, отходит от реки, становится к морю и громко смеется). С ума сошла. (Мучительно.) Ой, больно! (Хватается за сердце.) Мне больно, мне больно здесь.

^{Слева выходит Пущин.}

Пущин. Аглая, вот вы. Отчего не отвечаете?

Аглая (резко). Что вам?

Пущин (мягко). Аглая, Аглая. Как вам не стыдно? Зачем вы меня отталкиваете? У вас нет друга вернее. Я только что вернулся от умирающей старухи матери. Пять дней вы были одна. Бедняжка!

Аглая (подходит к нему. Близко и в упор глядит на него. Бессмысленно, сухо, быстро). Дайте мне слез. Я хочу плакать.

Пущин (спокойно глядя на море и горизонт, где тучи медленно надвигаются). Вы будете плакать. Идет гроза.

Аглая (смеется коротким радостным низким смехом). Да, да. Я буду плакать. Мне будет легче. Мне бы только полегче. Немножко полегче. У меня здесь болит. (Прижимает руки к сердцу.) У меня очень здесь болит, Александр Федорович.

Пущин (спокойно). Это понятно. Ничего с этим пока не поделаешь. Но это пройдет.

Аглая (отойдя от него, как бы забывшись доходит снова до тростника. Поворачивает назад. Еще на ходу к себе самой глубоко). Нет, это не пройдет.

Пущин (берет ее руку. Решительно и мягко). Аглая, пойдемте домой. Здесь сыро к вечеру, да и гроза близится.

Аглая (резко вырывает руку). Нет, нет, я здесь жду.

Пущин (подумав). Хорошо. Тогда сядемте здесь. Вот плоский камень.

Аглая (не глядя на него). Я хочу у воды.

Пущин. Он у самой воды. (Садится, притягивает ее за руку.) Маша сказала, вы ходите взад и вперед у моря пять дней.

Аглая. Я все ночи ходила.

Пущин. Это глупости, я и слышать этого не хочу. Ночью спят. (Смотрит ей настойчиво прямо в глаза. Медленно, внушительно.) Это глупости. Вы будете спать. (Молчит, потом строго.) Маша, сказала, вы ничего не ели с тех пор.

Аглая (мертвенно). У меня в горле неудобно с тех пор. Я не могу глотать.

Пущин (спокойно, очень серьезно и все настойчиво глядя на нее). Ну, это образуется… спать и есть будете. Вот посидим здесь на камушке, как вы хотели, у воды, потом я вас свезу к себе в город, в свою комнату. Вам там постелят на моей кровати. Я сегодня ночую в клинике, ожидаются интересные роды.

Аглая. Роды… Как глупо!

Пущин. Да… Аглая, глупо, может быть… больно во всяком случае.

Аглая. Нет, нет. Родиться больнее. На измену, на насмешку над глупым сердцем, на поругание… Я рожала. (Долго думает, как бы вспоминая.) Теперь я не буду рожать… Я одна… мне не от кого родить. Не от кого любовно любовную жизнь родить, на новую любовь. Вот песнь сердца, вот вечная песнь женского сердца. Но здесь в груди что-то рождается от одиночества… Это не та боль, это не та боль животной стихии, это боль человеческой стихии, боль измены, и песнь, человеческая песнь верности. А… а… а… зачем запело сердце песнь верности, зачем, зачем? Разве я просила сердце петь песнь верности?.. Я… я плакать хочу. Вы обещали. Где гроза? Лучше всякая мука, только не это. Я не могу дохнуть, я не могу! Вот, глубже не могу. Здесь теснит, здесь больно, больно. (Жалуется, как ребенок, стучит ногой по песку и отворачивается. Вдруг умоляя, быстро.) Александр Федорович, дайте морфию. Морфия и облаточку. Дайте, дайте, дайте. Дадите?

Пущин. Дам. Вот привезу домой и дам. Спать отлично будете и дышать станете легче. Это нервы все. Машу мы с собой возьмем в город. Хотите?

Аглая (резко). Нет, нет, нет! Никого. Я буду одна. (Молчит) Александр Федорович, я у вас буду плакать. Много, много. Тогда перемена будет. Когда будут рыдания, я глубоко возьму вздох. А теперь не могу. Вот море, ветер, вот чайка кричит, а я не могу. Это тяжело… да, неприятно. Так у нее ее мальчики умерли — задохлись… (Очень тихий гром вдали. Черная туча медленно застилает горизонт.) Да я-то не умру. Я так долго буду мучиться. Ведь я не молода. Мне тридцать лет. От боли я поседею, и скоро будут морщины. А в такие немолодые годы женщины выносливы, выносливы на боль.

Пущин. Видите, Аглая, как вы неразумны. Зачем загадывать вперед? Неужели не довольно этого дня, этого часа? Вы все о вечности. От этого и горе, от слишком больших требований. Эх, вы, странные люди!

Аглая. Кто?

Пущин. Вы и Алексей.

Аглая. Я и… Алексей, Алексей, Алексей… (Вдруг просыпаясь, жадно.) Пущин, где Алексей? Пущин, вы знаете? Скажите, скажите!

Пущин (быстро). Что вы, Аглая! Я ничего не знаю. Меня позвали: Алексей был в обмороке. Я долго сомневался в его жизни. Да и теперь считаю, что это было начало конца. Они уехали так непонятно скоро, пока я возился с вашей дверью! Он проснулся слишком сильным, слишком безудержным для жизни.

Аглая. Зачем, зачем? (Гневная.) Зачем вы ворвались ко мне? Он уехал, и вы ничего не знаете — куда. (Недоверчиво, упрямо.) Пущин, не знаете? Не знаете?

Пущин (ласково). Помните, как вы разрыдались там, у себя, когда я открыл наконец вашу дверь? (Теснит ее безжизненные руки.) Аглая, те рыдания спасли вас от… ужасного. Теперь зачем не плакать попросту, зачем эти странные песни?

^{Аглая не отвечает. Долго молчит. Еще раскат грома. Бледная молния.}

Аглая (певучим голосом). Как он любил меня! Как это было верно, прибежно, убедительно! Я говорила… да, я говорила ей, что это невероятно… что верность его невероятна! Но я неправду говорила. Это я со стыда так говорила, со стыда перед ней за свое счастие. Почему невероятна?

Пущин (грустно). Мы так созданы, Аглая.

Аглая (горячо и убедительно). Какой вздор: так созданы! Мы вот как созданы. Вот так — прижаться один к другому, вот так… (Прижимает что-то воображаемое скрещенными руками к груди.) От тоски и забот, от боли и немилой смерти — вот так прижаться… Одной грудью против злой жизни, и одной грудью вдыхать ее упоения, и плакать, и петь радость, и солнцу смеяться, и по морю дальше, дальше в милой лодочке, вместе, и по волнушкам, по бесчисленным волнушкам, так, в своей верной любовной лодочке… Над нами небо и чайки, и впереди далекий берег, и все вокруг страшит, но мы вдвоем, мы прижались вдвоем, — и разве страшно умереть вдвоем? Мы — двое, рождающие в себе и из себя все лучшее, все высшее. Милый, милый Пущин, зачем измена, почему не верная, не жаркая одна жизнь двоих? Нет, нет, люди не для измены созданы, люди созданы для верности!

Пущин (смотрит на нее несколько секунд любопытно, почти насмешливо. Медленно, внятно, с отеческой лаской). Ваши часы всегда отстают, Аглая. Жизнь опередила их. Жизнь — правда; но сердце ищет обмана. Сердце всегда тесно и тускло. Маленькая правда сияет ослепительнее великолепнейшей лжи. Милая Аглая, не бойтесь света: стеснившиеся зрачки привыкнут. Что ваша верность? Бедность нервной игры, вялость известных мозговых влечений. Что наши измены? При богатстве нервной жизни и равновесии в деятельности центров тех влечений, они — оздоровляющий кислород. При нервной жадности и нарушенной гармонии центров — озон, сжигающий жизнь. (Быстро, страстно.) Ах, если бы раньше осмелились и ему, любовнику звезд, глаза открыли, — быть может, Алексей не погибал бы так неопытно, так… озонно! (Злобно.) Да, да, — если бы не звезды вашей углекислой верности!..

Аглая (пугливо). Алексей погибает, оттого что был верен?

Пущин (сердито). Алексей умирает оттого, что забыл стать над болотом с черпаком.

Аглая (тихо). Анна спасет его?

Пущин (смотрит на нее ласково и испытующе). А вы, Аглая, хотели бы, чтобы она спасла его?

Аглая (глухо). Да.

Пущин. К чему? Он к вам не вернется. Это было бы для нее.

^{Анна содрогается и глядит в даль моря.}

Пущин. Ну, что же, вы все-таки хотели бы?

Аглая. Да. Я его люблю дальше этого.

Пущин (берет ее голову в обе руки, притягивает к себе и целует в волосы). Вы прекрасны, дитя мое.

Аглая (резко). Нет… вы не знаете. Нет. (Потом вскочив на ноги, судорожно.) Я ненавижу Анну. Сто раз я убила бы Анну… (Падает на песок, опираясь руками о камень, глядит вверх на Пущина. Глухо.) Пущин, я уже раз хотела убить Анну.

Пущин (с живым любопытством). Нет, Аглая! Что вы говорите? Как это?

Аглая (бредно). Пущин, она не спала в той белой узкой постельке, девической постельке… Там, возле белой постельки, стоял букет маков… А… а!.. Все равно, я приколола ей маков в волосы, то есть — нет, хотела приколоть… Она оттолкнула мою руку и приколола их мне на грудь… Или — это я сама подняла их с полу и приколола… Это я умру, это я умру!

Пущин (сердито). Какой сказочный вздор вы городите!

Аглая (тихо). Сказочный? Нет. Это просто из бессознательного. Там ключи жизни. (Вдруг дико.) Пущин, он обнимает ее, как меня? Пущин, у него те же руки? Тот же взгляд для нее? (Вскакивает.) Пущин, я их вижу. Вы не понимаете. Это правда. Это отвратительно. Вы не можете понять, как я их вижу. (Ходит быстро взад и вперед, говорит оживленно, делает движения руками в ритм речи.) Вот пять дней, пять ночей я их вижу. Пять дней, пять ночей я не одна. (Кричит.) Я хочу быть одной. Но я не одна, оттого не могу плакать. Вы можете понять эту муку? (Стонет тихо.) Я их слышу. Его голос душный в страсти. Пущин, я знаю этот голос — он был для меня. (Останавливается резко. Тихо, медленно.) Я с ума сойду. Я всю страсть хотела себе, всю, всю. Я была ему кристаллом: его луч во мне преломлялся, через меня светил, собой играл во мне. И во множество играло наше исполненное единство. Все, все в нас — и мы довлели. Пущин, можно довлеть двоим? (Кричит дико.) Га… а… а… я убью Анну, она взяла мое!

Пущин (насмешливо). Ну, вот! А помните, вы еще сказали: у кого много, тот хочет отдать? (Смягчаясь.) Стыдитесь, Аглая. Вы не умеете прощать.

^{Молчат долго. Вечер настает мало-помалу. Гроза разыгрывается еще вдали. Пущин встает, приводит ее за руку, тихо сажает возле себя.}

Аглая (продолжая свои мысли, певучим голосом). Еще немного… еще совсем немного, и умерли бы вместе.

Пущин. Опять!

Аглая. Еще совсем немного — и умерли бы вместе, и чудо совершилось бы, потому что это неправду я только что объясняла вам про стыд за счастье перед Анной. То есть стыд за счастье был, но верность-то его все-таки казалась мне даром чудесным. Ах, всякий дар чудесен! Всякий дар — чудо, и только дар хорош. Только для дара стоит жить.

Пущин. Дитя мое, это опять песнь этого несмиренного сердца.

Аглая (не слушая). Вместе бы умерли.

Пущин. Вы долго переживете его, Аглая, и этот вечер покажется вам далеким, далеким.

Аглая (глухо). Никогда…

Пущин (тихо положив руку на ее голову). Жизнь — долга, Аглая…

Аглая. Я ненавижу жизнь.

Пущин. Нужно уметь жить.

Аглая (вяло). Как?

Пущин. Не мешать ей проявлять себя. Все рычания, ворочанья животного в человеке не важны, пустяки. Полную свободу болоту! Вот на эту точку зрения станьте. Тогда все иначе осветится и вы поймете, что есть иная верность и иная задача у человека.

Аглая (так же). Какая?

Пущин (загораясь). Верность мысли. Задача мысли.

Аглая (мертвенно). К чему?

Пущин. Для нахождения истины.

Аглая. Какой истины? Что истина?

Пущин. Всякая правда, всякая правда научная, добытая неустрашимостью и строгостью мысли, прыжком и удилами, есть победа, великая победа.

Аглая (печально). Над чем?

Пущин. Над загадкой вселенной. Я расскажу вам сказку. (Пущин снова встает и, волнуясь, ходит взад и вперед, закинув слегка голову с свободными волнами волос.) Бог создал людей и сказал им, полуслепым: «Идите, мои бедные, ищите, спотыкайтесь, падайте, расшибайтесь и еще ищите, страдайте и, в полутемноте и в полуслепоте, пожирайте друг друга и червей дождевых»… И люди пошли и, спотыкаясь и пожирая друг друга и червей, ищут тем полуслепым светом мысли, и чудо совершается. (Пущин весь горит, светлеет, снова молодой.) Проходят столетия, тысячелетия, свет разгорается, ланцет мысли оттачивается, человек растет выше жизни, человек не боится повесить над колыбелью своего сына картину тощего волка и подпись под вечно голодным «Нападай или беги», потому что, зная, что в жизни человек человеку — волк, он сознал, что в белом свете мысли, в свете мозга, разума, человек человеку — брат. Брат, брат в свете мысли, брат, ищущий разгадки, куда и к чему идет вселенная. Вот, Аглая, одно утешение, одно спасение от скорби отступлений и смрада побед житейских. (Пущин проводит рукой по лицу, как бы просыпаясь, потом протягивает обе руки к Аглае.) Сюда, Аглая, ко мне! Вот вам отцовские руки уже немолодого человека, много опаленного жизнью и умудренного. Придите сюда. Я обойму вас, как брат. Аглая, не расставайтесь со мною. Слушайте, Аглая: мы с вами уйдем из болота; мы бросим все старое там, в Заречном. Вы продадите свое; у меня есть немного накопленных денег: хватит вам и детям года на три, четыре. Я все обдумал, Аглая, мой путь свободен — и вы со мною. Из-за вас я душил свою науку: я ведь был всегда с вами — вы это знаете. Теперь мы поедем в Париж Сколько уже лет зовет меня мой старый товарищ, Аглая, великий страдник мысли. Там новый путь, давно мне желанный, — там новая свобода вам и новая молодость, и там по-новому вы будете моим ассистентом… Учиться, мыслить, и потом — коллегами, вместе во всем коллегами, пока мне дана еще жизнь, мною страстно ненавидимая и высоко любимая! В поисках мысли — братьями, в лучшем, единственном бытии!.. Хотите, Аглая, милая, хотите?

Аглая (ходит, прихрамывая, взад и вперед мимо говорящего. Молчит долго. Потом бормоча нараспев). Куда? Зачем? Куда? Зачем? Кто скажет? Что скажет мысль? Мысль глядит в свое окно. Я хочу в дверь и увидеть кругом, куда и откуда путь и какая цель. Но я в себе заключена, и из моей темницы, темной темницы двери нет… — окно, одно узко прорезанное окно. А… а… а… (Она кричит внезапно.) Чтобы выйти из своей темницы, надо разбить себя… (Останавливается перед ним.) Нет, нет, нет. Я не хочу к вашему окну. Довольно из своего глядела и ничего не поняла. Ничего не поняла, и ранена, и страдаю. Ранена без вины. За что? за что? Болит здесь. Дышать нельзя… За что? За что? Когда мне одного было нужно… (Указывает на сосны слева позади.) Слышите? — стадо идет домой… сердце разымается… Слышите волны? Набегают, отбегают и снова набегают, и странные следы, милые следы их на песке — глядите — как тайные слова, обеты возвращения… Там чайку слышите? Вот жук, глядите, жук! Сюда, сюда!.. Он ударился о мою грудь! Слышали, он гудел и ударился, и упал. Бедный жук! Что вам говорит тишина и вечер, сумерки?.. и гроза там? Да, там гроза… Мне хочется петь, мне, правда, хочется петь старую, старую песнь! Песнь о верности, о простой и верной любви.

^{Дождь вдали. Внезапно сильный, близкий раскат грома. Аглая чутко, напряженно слушает. Очень долгое молчание. Ливень мчится к берегу по седому морю.}

Аглая. Ливень идет. Море седое. Гроза, гроза. Глядите: все слезы, слезы, слезы. (Начинает, сильно вздымая грудь, полурыдать.) Я могу дышать. Это песнь о верности и простой любви. Я плачу. (Рыдает, поднимает руки к грозе, кричит.) Дай слез, дай слез!

^{Падает на песок, накидывая на себя с головою длинную белую накидку; тело потрясается рыданиями, она плачет обильно и легко.}

Пущин (тянет ее вверх за плечи и кричит сквозь новый гром и ливень). Аглая, Аглая, домой! Ради Бога, что вы делаете? (Аглая все рыдает.) Бегу за Машей и вещами. Вы с ума сошли… На ливне! (Убегает.)

^{Аглая медленно затихает, встает. Ее лицо преображено, слезы струятся, она смеется плача, поднимает руки к дождю и к мокрому от слез лицу.}

Аглая. Это от песни… да… мне легко, мне всегда будет легко. (Ходит быстро взад и вперед. Останавливается.) Я буду плакать всегда, всегда, и все об одном и том же: о простой и верной любви… (Глядит вдоль берега.) Вот он … идет… это Пущин. Хочу одна…

^{Бежит к соснам. Потом сворачивает и прячется за большим камнем, между кустами. С моря ее не видно. Тучи расходятся, но вечер не светлеет. Сумерки гуще.}

Ваня (выбегает слева на полосу песка. Останавливается резко. Поворачивает голову к лесу и, как бы чутко принюхиваясь, втягивает воздух. Зарницы мгновениями освещают его. Лицо прозрачно, как воск, белеется в сумерках. Тонкие нервные губы Тонкий прямой нос с раздвинутыми ноздрями. Острый взгляд блестящих глаз. Невысок, но сложения очень соразмерного. Неожиданно глухим голосом). Аглаечка, Аглая! Не прячься. У меня глаза зорче, чем у твоего доктора. Аглаечка, где ты? Скорее — сюда!

^{Аглая медленно выходит из-за камня на песок.}

Ваня (становясь близко против нее). Аглаечка, узнаешь?

Аглая (после долгого молчания, близко глядя на него). Да.

Ваня (в восторге). А я-то! Я-то! Я как охотничий пес. Обоняние острее всех чувств. Чутье. Я тебя ночью среди всех чутьем узнал бы. У тебя свой запах. Ты не переменила духи? Да, переменила. Сто раз! Нет, не сто, — один раз, когда мужа переменила. Двенадцать лет! И духи новые! А узнал бы, узнал бы! Ты собой пахнешь, как прежде. Мой бутончик. Помнишь?

Аглая (тихо). Ваня, что тебе здесь нужно?

Ваня. Спрячь меня. Ты видишь, не могу дышать. Бежал, бежал… (Хохочет коротким, мучительным смешком.) Я бежал с того дня, как ты бросила… толкнула дальше. Дай отдохнуть. Где пряталась? Я в любви отдохну. Немножко. Немножко.

Аглая (пугливо). Бедный Ваня!

Ваня (толкает ее нетерпеливо). Иди, иди. Твой доктор здесь шатается. Он меня ненавидит, как любил. Ха, ха! За дело. Не уступай, что самому любо.

Аглая (двигается полусознательно по направлению к камню. Останавливается снова. Просто). Неужели тебе такая жизнь не надоела? Чего ты хочешь еще?

Ваня. Допить стакан. (Толкает ее.) Иди, иди. Прячь. Иди.

^{Аглая идет дальше, странно задумавшись.}

Ваня. Не бойся. Я тебя не обижу. Я — отдохнуть от огня… Уф… (Отряхивается, как собака из воды.) Аглая, я за вами девять лет следил.

Аглая (резко просыпаясь, оборачивается вся к нему). Ваня, ты знаешь, где он? Знаешь? Знаешь? Скажи! Ванечка!

Ваня (злобно). Очень нужно знать! Удрал Алешка — скатертью дорога! Я тут как тут на его месте. Ждал! Девять лет ждал! (Толкает ее.) Аглаечка, я тоже удрал!

Аглая (останавливаясь за камнем, молчит, потом вся погасшая, безразлично). И ты женат?

Ваня (хохочет резко). Удрал, значит женат! Логика мне нравится. Нет, только на тебе был женат. Эх, кабы от тебя одной удирать! Ты же сама меня бросила. Ну, здесь пряталась?

^{Стоят оба за камнем.}

Аглая (тихо). Ты запыхался.

Ваня. Кто бежал — запыхался.

Аглая (безучастно). От кого же ты убежал?

Ваня. От страсти.

Аглая (кротко). Я же сказала… от женщины.

Ваня (смеется). Страсть — не женщина. Страсть — мужчина. Женщина — любовь. Ты моя любовь. К тебе бежал. Как узнал, что Алеша фьють…

Аглая (тоскливо). Я ничего не понимаю.

Ваня. Сядем, поймешь.

^{Садятся. Она на пень. Он напротив на землю.}

Ваня. Здесь приютно у тебя… (Оглядывается) И защитно.

Аглая (присматривается к нему близко, в густеющих сумерках. Ласково). Как ты истончился, истлел весь.

Ваня (в восторге). А ты все такая же добрая! С тобой отдыхаешь. Дышу. Давно не дышал… (Помолчав.) Истлел! Это хорошо сказала! Есть холодные страсти. Есть горящие. Я — горящая страсть. Я не скупец. Пользы не знаю. Всего себя на каждую даю. Себя жгу огня ради. Не веришь? Ну что другое, а не лгал никогда, сама знаешь. Ха, ха…

Аглая (еще осматривает его). Ты беден, Ваня.

Ваня (пренебрежительно). Вот пустяки! Я всегда богат, когда горю. А насчет денег… работать не плох. Чего не переделал, как бросил их науки! В жизнь, в жизнь вернулся! А теперь я актер… А нужно мне немного. Не пью!

Аглая. Ты пил.

Ваня. А пьяным видела? (Ластящимся голосом.) Пьяным видела, да не от вина. От тебя был пьян. Тобой. Помнишь? Дай ручку.

^{Аглая, как ребенок, прячет руки за спину.}

Ваня (с упреком). Аглая, Аглая, не ты — верная. Ты не дашь отдохнуть! Твоя жалость — не любовь. Жалость — не любовь. У меня нет жалости. Я выпью стакан и разобью. Пусть и меня разобьют. А бедность — ничего. Я теперь вот в Гишпанию собираюсь… все бросил. Одну картину недавно видел. Здесь гишпанки настоящей не достанешь. А хороши. По-новому все встанет! Грязны. Свинцовой известкой вымазались, — а хороши. Глаза — из угля алмаз! Злы, очень злы! На кровь любуются — не мигнут при них ты живот себе распори, кишки, сердце вырви… им только судороги сладкие по спине забегают. Это значит — к страсти близко. Худы, а не сломишь. Гибки чертовские бабенки. Это — по-новому весь мир встанет…

Аглая (прерывая). Ты за деньгами? (Соображает.) У меня мало. Все-таки дам.

Ваня. Благодарю. Добрая. От тебя не в том нуждаюсь. Пришлют. Одна красавица пришлет из Америки: танцовщица. Вот женщина! Черт! Дьявол! Всему научила. Букет! Любила меня, студентика выгнанного, актерика бесштанного. Значит, и я не плох!

^{Сквозь сосны ударяют лучи месяца и яркою сетью освещают скалу и сидящих.}

Аглая (внимательно рассматривая его). Ты странный, ты сам не свой! Лицо как маска и не одна. Много масок сменяются. Такие тонкие морщинки их передвигают.

Ваня (со взрывом восторга). Вот это нравится. Сто масок. Сто тысяч масок, и все — не я, и все — я. Слови меня. Где я? Но я во всех. Это жизнь. (Внезапно резко смолкает.) Устал, Аглая. Протяни ножку.

^{Аглая обнимает колени руками и отрицательно качает головой.}

Ваня. Что так?

Аглая (тихо). Отлюбила.

Ваня. Я только сапожок (Подползает и целует башмак, смеется застенчиво, внезапно весь смиряясь. Глядит вверх на нее, сам на коленях перед ней.) Аглаечка, а я и раньше, когда мужем был, почти что только сапожок… Разве еще босую ножку. Помнишь, помнишь, как разул сапожок, тоже чулочек? Приложился. (Молчит.) Не смел, ты одна… Ты любовь… Не смел вожделеть. Так шесть месяцев, да? да? Помнишь? Не лгу ведь. Сколько жили в браке? Всего семь месяцев? Да? А шесть месяцев из семи я, как Адамова голова, — знаешь, бабочка большая, Мертвая голова, — мне всегда так чудилось — у меня мертвая голова, — шесть месяцев кружил вокруг твоего пламени, — нет, своего, это я вокруг своей страсти кружил! Ты была мне моей страстью… Кружил, кружил… дикая пляска! Так земля округ солнца! И тянет к огню… сгореть, и… а… а… (Кричит, вскакивая на ноги.) Свалилась земля на солнце! Сгорела Адамова Голова в своем костре!.. Целый месяц седьмой, помнишь, помнишь? Все кончилось! После того и побежал, побежал дальше, дальше… Страсть не стоит, страсть бежит, страсть запыхалась. (Обрывает речь, едва дыша. Другим голосом.) Аглая, ты любишь моего сына?

Аглая (как бы просыпаясь, медленно). Сына? Какого? Моего? Твоего? Да, Ваня. Мы очень любим твоего сына.

Ваня (бешено). Спасибо и на том. Нет-с, не нуждаюсь. Как Алешка смеет моего сына любить? Ты как смела нашего сына Алешкой назвать? Как?

^{Рвет ее за плечо.}

Аглая. Я? Да, странно! Значит, он тогда прошел мимо меня и полюбил — только мы не знали. Так я и назвала. Я одна рожала твоего сына, одна, одна. Мы еще не были вдвоем тогда… еще не были вдвоем. Мы двое, двое…

Ваня (трясет ее). Кто? кто?

Аглая. Я и Алексей, я и Алексей, Алексей.

Ваня. Молчи. (Горько, весь съежившись, тяжело.) Я знал, что этого не может быть. (Помолчав, так же.) Не умею любить. Все еще раз сначала.

^{Маша появляется слева, на песке; несет плед; идет до тростников; кличет: Аглая Васильевна! Аглая Васильевна!}

^{Возвращается. У леса снова: Аглая Васильевна! Домой! Домой! Дети вернулись. Вера не ложится спать, вас дожидается. Аглая Васильевна!}

^{Медленно скрывается в даль берега.}

Аглая (шепчет). Ваня, я домой не могу. Здесь ждать должна. Я не поняла ничего, еще ничего. (Причитает.) Дети! Вера, моя Вера! На что вам обломки матери? Подождите: я здесь боль свою пойму… Как встречу ваши строгие широкие глаза? Ваня, как отвечу ее строгому взгляду? Я не пойму еще, к чему мне дана была боль жизни… (Плачет.)

Ваня (долго глядит на нее сверху, опираясь о камень спиною. Месяц всплывает медленно над соснами. В тихом, мягком восхищении). Аглаечка, а ты еще красива… Не плачь больше… испортишь глаза… Белая прядь в волосах! (Аглая бессознательно поднимает руку к голове.) А!.. и сама не знала? Это недавно. Ничего, не бойся: это хорошо. Даже прекрасно в блестящих волосах. (Наклоняется над ней.) Пахнут, как прежде! Да… Эта седая полоса, как твоя хромота. За сердце хватает. Твои губы умеют целовать. Полные. Только ты сама похудела. Ничего. И это острее хватает за сердце. (Внезапно испуганно.) Я, Аглаечка, этого именно боюсь… Этой остроты. (Робко.) Аглая, спаси меня — от меня… Скажи, ты только просто скажи, любила ли когда-нибудь, меня любила?

Аглая (медленно качает головой). Я его одного любила… сама не зная.

Ваня (глухо, убито). Он, всегда он. (Бешено.) Зачем тогда меня взяла?

Аглая (долго думает. С простою искренностью). Ты был смел… и силен. Я своей одной любви не знала.

Ваня (удивленно). Смел? Смел? Я? Я был перед тобой, как голубица, едва до ножки… тогда…

Аглая. Помнишь — в ледоход зайца между двумя льдинами защемило. Ты бросился туда в бешеную реку.

Ваня (злобно морщась). Он визжал, как ребенок… И ты шла… (Упавшим голосом.) Так ты вот за что…

Аглая (вся встряхнувшись). Ребенок, ребенок! Но ты не добрый, ты не смелый… я ошиблась. Смелые — добрые. Ваня, ты сам, ребенка погубил… настоящего. Когда она убилась, я не могла тебя простить…

Ваня (как ужаленный, отскакивает от нее). Вздор все. (Потом снова надвигается на нее, хватает за плечи.) Молчи! Не понимаешь. Все равно не понимаешь. Что понимаешь? Это как туман. В тумане вихрь закружил, и бежишь на красный свет. В тумане свет всегда красный… Тошнота от едкости и… ну, молчи же, молчи… все равно, головой вперед, как бык (Хватает голову руками.) Вот и все. (Стонет.) Зачем толкнула? Дремал. Думал ты — любовь. (Бросается весь к ней, в мольбе.) Скажи: ну не любишь, — ну хоть жалеешь?

^{Аглая утвердительно наклоняет голову.}

Ваня (вдруг в новом бешенстве). Нет, нет, не надо. Жалость — не любовь… Мертвая!.. Аглая — лунатик! — видишь свой сон. Не видишь жизни. Жизнь рождена не любовью. Страсть и смерть родили жизнь. Лунатик! Ты тужишь по нем. Ну, понимаю. Пройдет время. Время — смерть, и воскресение тоже. Время — бег без Отдыха. (Вбирает глубоко дух. Утирает лоб от пота. Устало.) Бег без отдыха! Ну, ну! (Торопит ее.) Что же ты намерена предпринять?

Аглая (недоумевая, слабо). Предпринять?

Ваня. Ну да. Забудешь ведь Алешку. Не одной же оставаться. Придет другой — возьмешь другого. Возьмешь? Отчего не меня? (Молчит, потом отчаянно.) Все кончено. Не отдохну. Если бы любила… Но ты и тогда не любила. (Передразнивает ее.) Смелость! Сила! А я в ногах у твоего доктора валялся. Тебя вымаливал, думал — ты спасешь, спасешь. (Вдруг рыдает без слез. Потом хохочет и со злобой сквозь смех.) Эй, Аглаечка, сведи в хуторок! Вот ночь пришла — сведи в хуторок! Разожжем пепел. Эй, пепел хладный разогреем! Пепел Алешкин. Я все дни буду лежать под твоей кроватью. Как пес после охоты. Мой бег ночью. Мой бег — страсть. (Кричит.) Я к тебе горю. Не горел давеча. Теперь горю. Эй, иди за мной! Любить научу. Весь мир по-новому встанет. Эй, беги, беги… (Как сломленный, бросается к ее ногам. Молчит.) Аглая, положи руку мне на голову! Руку на голову. (Аглая, как бы застывая, молчит.) Аглая, я всем святым прошу: руку положи на голову. Ты прости. Ты прости мне, ну… все прости… вот что назвала изменами…

Аглая (не выходя из сна). Измены? Пусть не измены. Пусть разлуки. (Оживает как бы для нового сна.) Ты что говоришь, Ваня? Какие слова?.. Не говори! (Болезненно.) Не говори! Ой, погоди, Ваня, ой, помолчи! Вот оно подходит, это отчаянье, несносная боль! (Прижимает руки к груди.) Зачем сердце привязывается? Зачем, — когда закон жизни — разлука? Я не могу. Хочу верности, не могу разлуки… Бедные люди, покорившиеся разлуке! Пущин велел покоряться… Бедные, бедные, они так страдали, что покорились. Покорились, бедняжки, потому что отмерло у них сердце. Отмерло — да и все. Нельзя простить разлуке. Все с изъяном, кто простили разлуке. Анна сказала. Не цельные, отмерли. Бедные, бедные. Они стали тише и грубее и любят утешать. Но они не добры. Это я в себе чувствую и потому не покорюсь. (Вскидывает к нему руки.) Ваня, ты слышал в детстве, может, и раньше, старую песенку про верную любовь? Кто знает — где, когда? Люди забыли ее напев. Откуда она зародилась?

^{Молчит. Потом напевает.}

Ваня (в бешенстве). Не было царя в Туле. Врут поэты. Врут, врут.

^{Аглая, затихшая, тихо стирает слезы; напевает еще.}

Ваня (по-прежнему). Твой царь пить не умел.

^{Глядит на нее, плачущую, долго, молча. Потом роняет голову к ней на колени. Все тело ровно вздрагивает. Она проводит, как бы во сне, рукой по его волосам. Молчание.}

Ваня (подымает голову к ней). Благодарю. Не плакал… Еще с тех пор, как… тогда дома, на нашей постели никого не нашел. Тогда плакал… яду тогда выпил… после не плакал и отравиться не успевал. (Прячет снова голову на ее коленях.) Еще, еще, так… гладь… мир по-новому становится. (Она гладит его волосы, долго молчит, потом громко, ясно, сначала не подымая еще головы.) Аглая, я до тебя был чист. В своем кольце огонь калился. Страшно было ему брызнуть первым, жадным языком. (Подымает к ней испуганное лицо.) Пожар, пожар вихрем закрутил. Это ты, Аглая, меня в страсть пустила! Ты мой бутончик!

Аглая (качает головой все издалека). Уж расцвела, уж увядаю.

Ваня (жарко). Не мной увядаешь. Я едва смел прикоснуться. Алешка прикоснулся. Алешка и бросил! Алешка — изменник — не я. (Встает; ходит взад и вперед, волнуясь.) Я, ты пойми, я и вправду, быть может, двенадцать лет тебя одну ждал. Я… ты поверь, я, может, и через всех их — тебя одну желал! (Останавливается перед нею.) Аглая! (Таинственно и тепло.) Аглаечка, а я ведь именно увядающие розы люблю. А? (Нюхает воздух.) Запах даже чуется. Знаешь, сожаленьем пахнут и… зовут.

Аглая. Как на гробах… вянущие розы.

Ваня. И на пирах, и в пляске.

Аглая. И под ногами… на пиру.

Ваня (останавливается в восторге). Да, да, дави их розы! Много роз! Дави… страсть идет, в землю вдавливай, из земли еще будут розы, еще молодые расцветут, много роз. (Обрывает себя, глядит на нее молча долго, говорит раздумчиво.) Такие, как ты, хорошо умеют любить. А? Это я тебя пустил… в страсть пустил. А теперь ты увядаешь. Я люблю под последние пары. Такие не скупятся, это — молодые скупятся. У молодых жизнь впереди. Холодны. Силы берегут. А вы… вы… вам каждая минута — последняя, вы все той минуте расточите, все, все… (Тянет к ней руки.)

Аглая (неподвижная, как бы просыпаясь). Ваня, ты бы в монастырь пошел.

Ваня (сотрясаясь, как от удара, еще молчит. Потом опускается на пень, рядом с ней. Почти беспомощно). Что ты, что ты? я?.. (Хохочет резко.) Ха, ха. Я больше бульвары люблю. В Париже была? Нет, конечно. И что ты нашла в этом человеке? Жизнь в мешок зашили. Ты бы села на больших бульварах, под платаны, на лавочку, да глядела бы, как прогуливаются, под платанами с опаленными листьями, тысячи, тысячи разноликих — и тысячи мчатся разноликих по асфальту жаркому. Парит духами и потом. Пестро и до того неостановочно, до того, понимаешь, быстро сменяется, что все в одно сольется, кружение в голове произойдет, не поймешь больше ничего, только с места рванешься, и ну — в ту толпу бежать, хватаешь миг за мигом, так себя в пыль и пар расточаешь, пьешь жизнь, день исполняешь в грязной ночной тьме, как под прелой периной, что душит и жмет, и не слышишь духа, слышишь огонь, пьешь жизнь, огонь пьешь, миг свой пьешь, и каждый — твой миг, весь твой, как глоток вина, проливается в глотку, а пролилось — и еще надо, сейчас, скорее, за другим тянешься. Что твой монастырь? — райская обитель, поля Елисейские^{136}, под кущами, без вожделения… Вот воздаяние — этот бег за глотком в новые жажды.

Аглая (вся в боли). Любовь! Моя любовь! Моя любовь!

Ваня (то ходит, то останавливается, злой, дрожит, говорит хрипло, спешно). Времени мало. Все к гробам спешим. Кому пораньше, кому попозже в яму… Ну — тут не то ты толкнешь, не то тебя в нее толкнут. Оно неважно, кого первого. Кто себя не жалел, тот другим не должен. Я века швырялся, так, в вихре, миллионы веков, и все не пристал, все за тем же глотком — неутоляющим — тянусь. Так буду до конца всех веков. Я… я как мир, он во мне весь, и с каждым глотком, и только для меня. Он — я сам… оттого его так и понимаю… И тебя научу… Я… я так себе уж положил, сам себя, значит, таковым положил, еще как мир рождался. Я… я… нет, я не могу любить… ни отдохнуть с тобой. Я… я сам страсть, — сама Страсть. Зову Смерть. Оттого жесток, не жалею. Со Смертью я сделаю жизнь. Вот как понимаю свою душу.

Аглая (охватив колени, раскачивается в беспокойной муке взад и вперед и стонет). Моя любовь! Моя душа! где моя душа?

Ваня (хохочет). Где? Скажу. Хочешь? (Останавливается над нею.) Она разно где бывает, душа. Волк ее в брюхе полагает: лезет в овчарню, когда душу голод стиснет, и колья, и рогатины мужицкие не страшны. Пустынник — в райском растворении, для него жажду и солнце терпит. А я… я — в сладострастии… Им тело изжег, через него я такое понял — высокое! Да-с, Аглаечка! Весь мир, всю жизнь прозрел, игру всю, трагедию, трагикомедию мировую, значит. Остроту мысли получил. Нет, чутья, не мысли. В одном восторге, что стиснет все существо, ты, значит, со всей природой вместе. И каждый раз по-новому, от нового восторга по-новому — на весь мир глянешь! Вот оно самое главное-то, что каждый раз по-новому, потому что нет никакого такого одного мира. (Вырывается из глухого звука голоса и, забывшись, кричит громко.) Сто миров, сто тысяч! Сто тысяч страстей, сто тысяч масок, и все — одно… и жизнь коротка… Беги, беги! (Вдруг опускается на землю, за камень, шепотом.) Ишь, кричу. Там твой доктор вернулся. Вот по берегу ползает, тебя выгладывает.

^{Пущин с ярким фонарем на высокой палке бредет по берегу. Маша с пледом в руках за ним. Его походка старческая, весь он понурый. У камышей останавливается, потом идет вдоль их края, освещая их, и зовет в ночь.}

Пущин. Аглая! Аглая! (Вдруг останавливается, вскрикивает глухо. Нагнувшись, подымает белую накидку Аглаи. К Маше.) Гляди, гляди! Ее накидка. Вода не глубока. Аглая! Господи, Аглая!

Маша (шепотом). Владычица Небесная! Избави, Боже! (Плачет.)

Пущин (бродит по реке, освещая воду, ощупывая дно, бормочет). Где ты? Милая, дорогая! Нет, нет, вода не глубока, ни здесь, ни в море. Не добежать до глубины. Хромает. Аглая! Аглая! (Бредет к соснам по направлению к камню.)

Аглая (бредно). Ваня, Ванечка, спаси. Он с собой возьмет, в свою тюрьму. Спаси, спаси!

^{Ваня быстро оглядывает камень снизу вверх, потом решается. Ловко карабкается на гладкую крутизну.}

Аглая (вся в нетерпеливом страхе). Спаси! спрячь меня! Я должна здесь ждать. Дождусь. Все пойму. Спаси! В душе дверь раскрывается. Погоди… Боль пойму. (Мечется.)

Ваня (весь перегибается сверху, тянет к ней руки). Полезай. Желоб есть. Ха, ха, Доктор, найди. Мне дал! Я храню. (Исчезают оба в расщелине, наверху камня Ванин голос.) Угольки, угольки скрипят! Здесь молодцы костер жгли. Ловко!

^{Молчание.}

Пущин (обходит ближние сосны, приближается к камню. Между старческими рыданиями, глухо). Милая, бедная! Я один! На кого покинула! Где найду силы? (Ищет, беспомощно освещая фонарем кусты. С твердою печалью.) Не знает себя до конца человек что снести может один и что сверх силы. Аглая! Аглая! (Вдруг снова сотрясается рыданием. Кричит хрипло, бессмысленно.) Ваня! Го! го! Ваня! Сын!

Маша (подбегает в ужасе, хватает его руки). Александр Федорович, что вы кричите? кого? Не бойтесь, Александр Федорович, миленький! (Бормочет торопливо.) Не замайтесь вконец. (С упрекам.) И за кем это вы давеча бегали? Лучше бы сразу за Аглаей Васильевной вернулись. Вот и нашли бы.

Пущин. Я за Ваней бегал. За сыном бегал. Отец — готов. Хнычет, как баба!

Маша. И никого-то не было под окном. Вам давеча привиделось. Все дубки на мысу зря изыскали. И на что он вам, сын-то?

Пущин. Убить хочу. (Хрипло.) Аглая! Аглая! Родимая!

Маша (решившись). Слушайте. Она в город уехала!

Пущин (роняет фонарь. Фонарь гаснет. Шепчет блаженно). Ты думаешь! Ты видела?

Маша (смеясь ласково). Ну вот! Видела бы, не были бы здесь. Я просто теперь вспомнила: Аглая Васильевна пять дней не спит и не ест и много раз говорила: вот в город поеду, мне Александр Федорович даст облаточку, а то здесь дышать не могу, это от сосен! Она все забывала, что вы-то у матушки, далеко. Все про город толковала.

^{Скрываются, торопясь, вдоль берега. Последние слова замирают вдали.}

Аглая (выпрямляется наверху камня. Тихо и спешно, с отстраняющим жестом). Ты ничего не проси, Ваня Я больна. Я очень, очень больна. Я загадкой больна. Вот погоди, пойму. Вот все, все пойму. Всю боль. Всю любовь. Любовь и ее боль — моя загадка… Ты будь милостив.

Ваня (становится рядом с ней. Строго, близко глядя на нее). Аглаечка, ты будешь одна. Годы, годы — одна. Возьми меня.

^{Аглая тихо плачет, закрывая лицо рукой.}

Ваня (бережно). Ну ладно. Ты моя святыня. Ты одна — моя святыня. Сядь. (Кричит.) Эй, сядем наверху горы! Эй, сами будем два костра! (Садится рядом.) Слышишь — под ногами скрипят старые угли. Эй, калитесь, новые!

Аглая (тихо). Кались боль моей любви!

Ваня (с внезапной злобой). Аглая, а ты к доктору так и не ходи. Звал тебя?

^{Аглая не слушает.}

Ваня. Звал, а? Скажи. Он тебя любил? Знала, а?

Аглая (медленно, как бы просыпаясь). Он мне отец теперь.

Ваня (смеется беззвучно, весь сотрясаясь). Знаем святых отцов. Никто не желает быть честным. Правды нужно — уже будет сила… (Тихо прибавляет.) Он и меня звал… Тобою покупал. Тебя мне сам отдал. Ха, ха! Я бы не отдал. Он меня для мысли звал на всю жизнь работать. Чтобы я, ничего не пугаясь, в смысл и законы погружался. (Злобно.) Что мысль! Действие раньше мысли! Жизнь за собой мысль волочит! (Обрывает речь. С тихим убеждением.) А ты, Аглая, не мятежься. Моя сызначала. Ты мне нужна. Не веришь? А я знаю. Страсть не ошибается. Любовь ошибается. Страсть — зверь. Зверь безгрешен чутьем. (В глубоком восторге.) Свой миг у страсти есть, — «безбрежный свой, свой неизбежный»^{137}, — родящий миг. (Срываясь, совсем тихо.) Я… Ну что лгать? Я не отдохнул с тобой. Я — загорелся. Слушай ты вот что, ты, как загадку свою… вот здесь, на камне-то, у моря, разгадаешь, так и возьми меня. (Жарко.) Я тебя, моя Аглаечка, новым мирам научу и новой верности. Смеешься? Или даже не слушаешь. Ты свое думаешь. А я — верный. Правда. Всем верный. А через всех, может быть, тебе. Я каждую помню, кто десять минут, кто пять, кто три минуты мне дала. А я помню. Все минутки в одну вечную сплетаю… вот мой труд до кровавого пота! (Думает долго, вдруг тихо, глубоко.) Ты-то, Аглаечка, может быть, и есть моя дороженька! Пустыня жажды! Каждой-то, каждой, что и мимоходом где встретилась, — в глазок, так, под веко заглянул и свою узнал, свою нужную, свою неизбежную. Вот страсть мужчины. Всех помнить для вечности и для вечности всем изменять. А у женщины, Аглаечка, по-иному страсть! Женщине смен не нужно. Женщина все смены зараз в одной минуте имеет. Ты забудь своего Алешку, ну, закрой глаза, освободись, хоть на разок любовь свою за борт, вот голос там его… глаза, губы что ли, все там, за борт тоже! Страсть одну возьми. Вот накатила она — и все ты забыла в ней. Все, что женщина в мире. И все обняла в ней, все, что — мужчина в мире. Мир приняла — и, проснувшись от нее, того не узнала, кто был тебе мужем. Мир тебе был мужем! А муж мировым рогоносцем! (Хохочет.) И каждый-то из нас мировой рогоносец! Ну, мировым рогоносцем быть, оно будто уж и не обидно!..

Аглая (вдруг просыпаясь как бы из сна, вскакивает и делает беспомощное движение вперед, вниз… Пугливо). Ваня, месяц! Гляди до чего ярко! Ваня, мне тебя очень жалко. Тебя Пущин грозился убить. Слышал? Я, Ваня, здесь как не в себе. Вот и не подумала раньше. (Мечется.) Уйди, уйди.

Ваня (глядит на нее безотрывочно. Спокойно). Ты очень красива. У тебя на лбу бороздка странная, и в углах губ напряжение такое… Страдание похоже на страсть. (Мучительно.) Тебя такою не видел.

^{Сухие ветви хрустят в соснах близко. Аглая, в диком страхе, срывается со скалы. Снизу протягивает руки к Ване.}

Ваня (не двигаясь). Трусиха. А как легка, что козочка! Ловко! А тень-то какая от тебя вбок падает. От месяца тени длинные, строгие, без жалости, словно себя знают.

Аглая (шепчет, озираясь). Спасайся, спасайся.

Ваня (лениво улыбаясь). Ну, вот вздор! Что там! Устал. Ты меня не хочешь. Устал, вот и все. (Лениво встает.) Разве что в твою тень прилечь! Пойди, сядь, где сидела, там внизу.

^{Аглая не движется и все тянет к нему руки.}

Ваня (строго). Сядь, где сидела, на свет. Сойду.

^{Аглая покорно садится на свой пень.}

Ваня (слезает устало со скалы, ложится в ее тень). Так… Ложусь, чтобы тень твою иметь, потому что ты меня не хочешь.

^{Аглая протягивает руку в траву, срывает цветок Нюхает, как во сне.}

Ваня (волнуется, широко раздувая ноздри). Аглая, что пахнет? Что это? Аглая, Аглая, что у тебя в руке?

Аглая. Ночная фиалка. Здесь росла.

Ваня. Дай, дай. (Раздраженно.) Не могу этот запах! Не знаешь ли, отчего цветы пахнут? Отчего эта — ночью? Голову кружит запах. Не понимаю, чего хочу. Цветок, это — горница, убранная для любви. Ха, ха! Кто так уберет храмину для брачного ложа? Гляди, в каждой распричудливой чашечке ждет она. Над нею золотая пыль. Какая жадность! Зачем! Запах, Аглаечка, зачем запах?

Аглая. Ваня, тебе не жалко было бросать их всех?

Ваня (хохочет). Кого, жадные фиалки?.. Ха, ха! А ты не бросила меня? На все, на голод без утоления. Ты, моя любовь! Моя любовь не бросила меня на голую страсть? Я бросаю сегодня, меня бросили вчера… Ха, ха… (Внезапно, со страшным напряжением.) Страсть жестока, Аглая. В страсти стискиваются зубы и сверкают ночные глаза. Страсть разрушает и вызывает встречную искру ненависти. Страсть голая и выбрасывает любовь за борт, хочет одна быть, хочет убить и сама умирает…

Аглая (стонет). Молчи, мне больно. Не хочу слов… не понимаю… Только некоторые.

Ваня. Запахи — как страсть. Фиалка пахнет жестоко. Если надышаться — умрешь. Она ядом запаха зовет бабочек уродливых, пыльных, мягких, ночных… Запахи — яды. (Нюхает безумно вокруг, раздувая ноздри.) Дай платок (Мучительно.) Дай! Это он тоже пахнет… волосы… фиалки, все! Ничего не знаю. Слушай, это ее дух… Все египетские ночи раскрыла! Сто раз умер бы за полчаса во ста пытках. Да я и умирал сто раз! Ничего даже не помню. (Как в бреду, зовет слабым голосом.) Аглаечка, мир весь передо мной вскрывался. От меня ничего не оставалось, — даже не слабость, прямо смерть… в могиле… и все во мне… (Переворачивается на спину.) Слышишь, иглы в черных соснах трутся, звенят?.. Все — живо, тянется, тянется… Всего хочу — и… сладко не мочь. (Вытягивается, подымает вверх устало и счастливо руки.) Я растаял, как пена в воде. Слышишь, близко камень к камню тянется… (Глядит вверх большими глазами.) Я за месяцем вижу дальше свет и глубину, глубоко, глубоко, глубоко… Слышишь, все тихо, а поет… (Пугливо в сторону.) Аглая, Аглая, не смейся. Звезды пахнут в небе. Небо без дна… синее до жадности, — жадно, жадно, жадно синее… Тону в нем и еще хочу, глубже хочу еще, и еще вверх, — дна корням нет, я сквозь землю пророс глубоко в бездну неба… Во всех вышинах смерть… Там чудовища небес. (Вскакивает; внезапно криком.) Я с ума схожу… не понимаешь? Это она научила. Вот что значит — жечь тело. Прочь жизнь, на что жизнь. Всю стоит бросить, всю вот так, для такой одной минуты! Пусть лопают чудовища! Эй, ко мне, ты, любовь, иди учиться у страсти!

^{Охватывает Аглаю обеими руками, еще раз падая к ее ногам.}

Аглая (высвобождаясь). Подожди, подожди. Я не твоя. Я только себя слышу, себя вижу. Моя любовь зажгла мне душу. Должна ее понять, чтобы она живила. Жизнь, жизнь! Где моя жизнь?

Ваня (становится перед нею. Раздвигает широко руки по обе стороны от себя. Медленно, негромко). Страсть и смерть на чашках весов. Одна кличет другую. По линии равновесия скачет жизнь.

Аглая (отходит от него. Уныло). Откуда? куда? откуда? куда? (Опирается спиною о ствол высокой сосны, вся в узкой полосе месяца, делает слепой жест мимо Вани.) Я слепа. Моя любовь в плену. Как пленной снести пленную любовь? (Кричит.) Алексей, ты бросил меня на загадку. Ты, помощник (Рыдает глухо.) Разрешитель!

Ваня (в глухой злобе). Твоя любовь сковала себе свой круг, вот почему ты слепа. Ты не видишь. (Страстно.) Ты не видишь меня. Я не в круге! Вот почему ты провела мимо меня руками. (Роняет голову.) Аглаечка, я все расточил! Я был щедр! Пусто здесь. (Указывая на грудь.) Пустыня! Не к тебе ли шел? И одинок!

Аглая (в своем бреду не слыша его). Моя любовь всю страсть хотела себе. Моя любовь учила меня давать любимому его блаженство. Отчуждала меня от него, от себя, чтобы в мнимой мгновенной вражде бросить меня к его груди в стыде и жадности, — и я была пантерой его страсти… Или гнула меня, покорную его воле, и я плакала, жалкая раба его желаний, — блаженная, блаженная… (Плачет, вся сотрясаясь от счастия.) Моя любовь всю страсть хотела себе.

Ваня (хватает ее грубо за плечо). Это я научил тебя такой страсти. Я — твой. Ты не его.

Аглая (не замечая боли сжатого плеча. Все улыбаясь блаженно). Мы были давно, давно, да, девять лет тому назад, у озера. Оно казалось нам без дна и до краев полным. В его зеркале мы видели небо и горы, и облака, и омытые деревья, и траву с ее цветами. И я была одинока, покинута с твоим бедным сыном. Он сказал мне: «Аглая, моя любовь к тебе — то озеро. В ней небо и горы, и облака, и деревья, и трава отлогих берегов». В нашей любви, Ваня, стал весь мир — и мы довлели.

Ваня (вне себя, тряся ее за плечо). Аглая, Аглая, в твоей любви весь мир. Но для меня в твоей любви нет места. Твоя любовь — железное кольцо. Твоя любовь — мертвое зеркало, не живая вода. Я пить хочу… (Аглая тихо стонет под его пожатьем. Он хватает ее за другое плечо. Трясет, обезумев.) Один глоток, один, последний, как первый, — твоей любви!

^{Пущин появляется слева на песке. Пройдя несколько шагов, останавливается. Прислушивается, втыкает фонарь в песок и бежит вокруг камня к борющимся. Ваня отпускает Аглаю и исчезает в лесу. Аглая стоит, высоко дыша.}

Пущин (в ужасе). Кто это был?

Аглая (с трудом). Вор, вор!

Пущин. Напугал вас? Думал — у вас деньги?

Аглая (с внезапным звонким хохотом). Вор не ворует денег!

Пущин (в ужасе слушает ее смех и слова, берет ее руки. Глухим голосом, глядя ей близко в глаза). Аглая, успокойтесь, придите в себя. Вы живы! (Его голос прорывается в яркую радость.) Аглая, как я вас искал!.. Скажите просто, что случилось? Кто этот человек?

Аглая (таинственно). Он минуточки ворует, минуточки.

Пущин (тянет ее. Решительно). Пойдемте, Аглая.

Аглая (покорясь бессознательно. Веселым голосом, почти напевая). Из минуточек плетет вечность. Для вечности изменяет минуточкам.

Пущин (в отчаянии). Аглая, Аглая, где вы прятались? С вами худшее случилось. Дитя мое, Бога ради, придите в себя!

^{Тянет ее за собой. Она поддается.}

Аглая (вдруг резко останавливается. Хрипло). Куда?

Пущин. Домой, домой. Потом в город — ко мне… Дам морфия.

^{Тянет ее еще несколько шагов вперед.}

Аглая (еще останавливаясь). Мой дом дальше. (Сердито.) Ваш дом с окном. Не хочу. Я, Пущин, мыслью не умею. Я болью пойму. Во мне такая боль… ах, вы не понимаете такого страдания!

^{Стонет.}

Пущин (громко, в суетливом отчаянии). Дети, Аглая, детки… Они были в лесу. Они давно вернулись. Где мать? Дети, Аглая!

Аглая (быстро, певуче). Детки мои, вы вернулись из лесу. Дома матери нет. Мать на берегу. Мать ждет. Подождите детки и вы. Мать придет. (Строго.) Дети любят ясную мать. Чтобы сквозь светилась мать. Вот мать!

^{Пущин бережно охватил ее стан и почти несет ее, ослабшую. Она плачет.}

Аглая (уже совсем на берегу, близ воды, где горит воткнутый в песок фонарь. Кричит дико). Спасите меня! Он целует ее. Спасите! Он ужасно, ужасно целует ее. Хочет мир по-новому. (Вырывает руки и ими машет перед лицом, как бы прогоняя видение.) Возьмите прочь, возьмите прочь! Он умирает с ней. В страсти сладко умирать. Прочь! Я видеть не хочу. Он — мой. В смерти мой! Хочу ослепнуть!

^{Пущин останавливается.}

Аглая (просыпаясь, тихо). Пущин, вы знаете, где он? О Боже, никто не знает, где он!

^{Рыдает.}

Пущин (ласково). Оставьте его. Пусть страсть остужается о страсть. Вы любили. Довольно. Пойдемте со мной.

Аглая (приветливо). Нет, нет, здесь моя мука будет плясать для моей любви.

Пущин (сухо рыдая). Она безнадежна!

^{Влечет ее изо всех сил.}

Аглая (кричит дико). Ваня! Ваня!

Пущин (выпускает ее мгновенно. Опускает руку в карман и вынимает револьвер. Глухо). Так вот кто вор. Его и видел под окном. (Громко ей.) Вор, вор — он украл вас у меня, и себя — у себя. (Дрожащим голосом.) Довольно издевок.

^{Ваня мчится из лесу прямо на Пущина. Останавливается почти вплотную перед ним, против дула.}

Ваня. Рука дрожит, доктор! Не выстрелишь!

^{Пущин роняет револьвер.}

Аглая (без памяти, бросается ему на шею. Откинув лицо, жалобно). Милый, милый, пожалейте его. Он бежит, запыхался, ищет смены, зовет разлуку. Перед ним смерть — и он не знает, не знал, никогда не поймет, зачем была дана жизнь, — откуда? зачем? куда?

Ваня (тихо отодвигая ее). Уйди, Аглая. Там сядь. Качаешься. Отдохни. (К Пущину.) Старик, где ты нового огня в фонарь добыл? (Смеется.) Старик, зачем рука дрожала? (Спокойно.) Я устал.

Пущин (закрыл на мгновение лицо рукою, потом внезапно схватывая Ваню за плечи). Ты был сын, больше сына. Я тебя любил до преступления. Всю свою бедную жизнь хотел тебе передать. Что ты сделал с жизнью? Вся жизнь была открыта тебе тогда. Что ты сделал с мыслью? Чему ты отдал жизнь?

Ваня (горько). Моя мысль бросила меня на голую страсть.

Пущин (в отчаянии). Я тебе дал Аглаю.

Ваня. Моя любовь бросила меня на голую страсть.

^{Аглая, усталая, садится на песок, опирает локти о колени, прячет лицо в руках.}

Пущин (обнимает Ваню, сухо рыдая). Я одинок Куда ты идешь?

Ваня (очень мягкий, ведет его к плоскому камню у воды). Садись, старик Скажу. Лучше поймешь, откуда пришел, чем куда иду. Слышишь запах? (Мучительно нюхает воздух.) Это чем несет с моря? Рыбой, солью, гнилой морской травой. Кто этого призыва не понимает, отец, — тот за штатом у жизни. Сильный запах. Страшный. Толкает. Толкает. Нужный запах! Слушай, отец. На рынке такие женщины… Меня одна научила, куда идти. А куда научила — туда пошел — оттуда пришел. (Смеется неожиданно своим мучительным коротким смешком. Лицо, озаренное красноватым светом фонаря, передергивается, как маска, в муке смеха.) На конке раз ехал. Лица не запомнил. Было ли? Все равно. Так себе — здоровое. Глаза плавали в синеватых белках, студенистые, мутные, сосущие. Рот большой, голодный, губы вывернуты… Нельзя глядеть — и толкает. На лбу душном, еще помню, сальные завитки темные в шпилечках прижаты… На бал завилась, к вечеру. Белье на рынок везла продавать. Еще утро было. Рукава задрала бессовестно на локтях. Нельзя глядеть на ядреные руки…^{138} Вся бесстыдная — и нужная, оттого уверенность в ней есть и… невинность! Ну, вот туман, в тумане красный свет мигнул — и… прыжок быка! (Вдруг весь сотрясается.) Ага, здесь родники! Ничем не брезгует для жизни ни душа, ни тело! Бесстыдство радуется, пляшет дико, надменно, и это — сила и святость. Эй! (Дико.) Сюда, Смерть, — жизнь рождением кишит, рождение чрезмерно! Эй, Аглая, дорогою ценою куплена жизнь для твоей любви, для всех корчей и мук твоего сердца! Для судорог твоей мысли, доктор! Эй, стоит ли покупка цены? Я устал. Я иду куда?.. Иду к хедиву…^{139} ха, ха, ха!

Пущин (долго слушает, закрыв лицо руками. Потом отнимает руки. Глядит прямо на Ваню. Его лицо принимает спокойный вид глубокой, непоправимой печали. Голос тверд и тих). Довольно, Ваня. Я понял. Видишь ли, все вы играете в жизнь, как дети, — вы, любящие и сладострастные. Слова любви наивны! И слова страсти наивны. Хочу! Желаю! Что же дальше? И жесты ваши в часы ваших любвей похожи на жесты детей в игре, ласке и борьбе. Детская жадность! Детская зависть к другому! Видишь ли? (Он тихо встает. Подходит к Ване.) Дети не умеют жить. Ушибаются слишком больно, барахтаясь в игре, и жадны не по желудкам. Довольно. (Он загорается немного.) Человечество вами платит красную дань жизни за право избранникам глядеть в мир со своих вершин, из своей тишины. (Горько.) Через тебя, Ваня, я много понял. Понял, что мыслью не уврачевать ваше безумие — себя укусившее, и гармонию не ввести в рев остервенелых буйволов. Отойти надо. Болотное отродие для моего черпака! (Громко.) Ты не сын мой, иди. Иди. Мое презрение тебе — обманувшему. (Отворачивается. Подходит нетвердою походкою к Аглае. Наклонившись над нею, с дрожью напряжения в голосе, громко.) Аглая, ты мне одна осталась. Я очень одинок Пойдем, Аглая! (Трогает ее за плечо.) Слушай, уйдем в жизнь мысли, с умильной скромностью и со святой верой в свой белый свет… Всякой правде благодарные…Тебе одно нужно, Аглая, — выздороветь. Я исцелю тебя. Я — врач. (Кладет руку ей на голову. Умоляет..) Проснись, проснись. Уйдем. Жизнь — несбывающийся сон! Жизнь — болото, где тина дна близка!

Аглая (не отнимая рук от лица, как во сне, из боли). Жизнь — боль несносная, разлука, забвение! Чего просить мне у тебя, Жизнь, мой медленный палач?

Пущин (низко нагнувшись над ней, ласково пытается отнять ее руки от лица). Безболезненности, Аглая. Бедное дитя, в вашей жизни только боль сильна! Проси, чтобы твое сердце ненасытное, задремав, приняло отдых от боли за счастье!

Аглая (роняет руки). Нет, нет. Жизнь, мой медленный палач, накаляй звенья муки, терзай темное сердце! (Встает.) Пускай кровь течет, пускай безразличие зовет к отдыху. Моя любовь — моя жизнь.

Пущин (прерывает ее). Ты несешь муку своей любви… Путь страдания перед тобой. К чему?

Аглая. Моя любовь любит мои терзания, боится дна, ненавидит покой.

Пущин (печально, любовно, как ребенку). Остановись, Аглая! Куда ты несешь свой порыв? Что ты знаешь?

Аглая (глядя на него невидящими глазами). Я несу через муку мой порыв. (Проводит рукой по лицу, ощупывая его.) Любовь ослепила мои глаза.

Пущин. Открой, открой глаза, без жадности ставь свои цели. Маленькие правды верной мысли откроют единую великую Истину, и будет свет слепым.

Аглая (не слушая его). Слепота моя, я благословляю тебя!

Пущин (рыдает). Бедная, бедная дочь!

Аглая. Муки мои, я вас благословляю!

Пущин (хватая ее руку). Чему ты доверилась — мареву в пустыне?

Аглая. По ее лиловым пескам зарделся огненный путь моих страданий.

Пущин. Не вступай в огонь страданий.

Аглая. Я благословляю огненный путь моих страданий. Несу порыв моей Любви — Тебе — Ты, Неизвестный!

Пущин. Безумие. Кто? Кто?

Аглая. Ты Зажигатель Порывов!

Пущин. Ты веришь? Ты веришь?

Аглая. Я молчу. В молчании ни да, ни нет. В молчании все возможно. Молчание — моя вера! В горящем молчании моя Вера. Моя любовь распята. Здесь распятие моей любви.

Ваня (хватает ее другую руку). Сестра, пойдем.

Пущин (защитно). Куда?

Ваня. На корабль, к Алексею.

Аглая (покачнувшись на ногах, молчит, потом очень тихо из полноты). Ты сведешь меня к Алексею! Ты все-таки знаешь?..

Ваня (захлебываясь от внезапного восторга). Знаю ли? Я — твой пес. Я был гадок, теперь пришел я в себя. Твой пес тебе верен.

^{Аглая в безумии тянет его руку и бежит с ним.}

Пущин (догоняет и останавливает Ваню). Ты-то, ты куда?

Ваня (хохочет). Я к хедиву на службу… Одену себе бусы на жирную шею, буду стеречь у хедива красоту… без вожделения. По-новому мир встанет. Бегу, бегу.

^{Вырывает руку.}

Аглая (останавливается Бежит к Пущину, бросает ему руки на плечи). Пущин, к детям! Идите к детям. Вы хотели меня ждать с Алексеем. Ждите меня с Алексеем. Нас и нашу новую любовь! К детям, вы — отец и мать! Видите, я в себе! Я не была в себе. Я выздоровела, и снова в себе!

^{Пущин стоит, не смея шевельнуться под ее руками, низко нагнув голову.}

Аглая (возвращается к Ване, обнимает его за шею. Откинув голову, страстно). Ваня, ты меня желал, через всех меня?

Ваня (задыхаясь). Да. Теперь я знаю, что тебя ждал двенадцать лет.

Аглая (грустно, все глядя ему в глаза). Ваня, — я бедна! Ваня, приехала Анна. Когда? когда? не знаю. Тогда мои часы отставали. Она была бедна и мертва. Я сказала ей: Анна, вот моя грудь и все, чем так блистательно, так незаслуженно и избыточно она дышит. Возьми, Анна, все мое, чтобы оно стало твоим, чтобы ничего мне не осталось! И я стала нищею, как была она. Что нищей тебе дать? Хочешь, я дам тебе мою боль, залог моей новой любви? Моя боль — мой избыток. И вот еще тебе моя гаснущая красота. Бери меня! А… а… а… Еще никто не давал тебе такого подарка… На корабль! (Откидывается от него. Бежит. Еще останавливается, вся дрожащая.) Ваня, Ваня, поздно! Ваня, не поспеем! Ваня, корабль ушел!

Ваня (громко, задыхаясь, торопясь). Я был там, я видел их. Следил. Алешка еще раз околелым лежал. Сегодня утром проснулся, га… а… живуч и… бешен! Га… а… Сам — сюда, к тебе… примчался я, пес… Завтра в ночь корабль уходит… га… а… а… на корабль!

Оба (бегут). На корабль! На корабль!

^{Исчезают.}

Пущин (глядит им долго вслед. Громко, твердо). Идите, мои бедные, ищите, спотыкайтесь, падайте, страдайте, слепые, и в слепоте пожирайте друг друга и дождевых червей. (Молчит долго. Закрыв лицо рукою, глухо.) Отречение, отречение — вот твой гимн, моя мысль!

^{Идет к своему фонарю. Берет его в руку, тихо движется по песку, вдоль воды, вслед за беглецами.}

Занавес

Третье действие

^{Безлунная звездная ночь. Часть кормовой палубы большого корабля. В глубине сцены видна дуга борта. Влево — очертания большой мачты. Вправо — два входа в рубку. Первый вход завешен, второй открыт на трап. Фонари прикреплены кое-где.}

^{Аглая всходит с лестницы на палубу. Ваня за нею. Несет корзину в одной руке, фонарик в другой. Аглая в черном дорожном платье, с сумочкой у кушака. Ваня в кожаной курточке и фуражке.}

Ваня. Аглаечка, здесь. Вот канаты… (Ставит корзину и фонарь близ круга канатов.) Смолой пахнет… едко… (Нюхает жадно. Начинает вынимать из корзины бутылки и ставить их на палубу.) Палуба у них чище стола убрана. Здесь — пир. Садись. (Садится на канаты рядам. Ваня еще наклоняется к корзине.) И еды припас. Ешь, Аглаечка, ешь.

Аглая. Я не хочу есть.

Ваня. Ты не ела два дня… с тех пор как мы с тобой… ни до корабля, ни на корабле. Ты так умрешь… Ты так умрешь. Ешь.

Аглая (кротко). Видишь, я, наверное, скоро буду есть. Потерпи. Пока только не могу еще. Здесь в горле сдавливает.

Ваня. Ты умрешь… ты… (Злобно.) Ты нарочно!

Аглая. Нет, нет, я не могу нарочно. Я должна жить дольше насильно, потому что я — он. Это как бы он будет жить дольше во мне… до конца… до положенного конца.

Ваня. Все он!.. (Злобно.) Аглая, моя страсть не ревновала! Моя любовь ревнует. (Сдерживает себя.) Ну, дальше! Ну, к лучшему!

Аглая (сама с собой). «Вейся прозрачнее, пламень души»^{140}.

Ваня. Будь наша, ну, будь ничья… Так. Только… (мрачно.), он ведь и не умрет вовсе, Аглаечка, я его вчера вечером подглядел, как мы с тобой на корабль взобрались, да ты схоронилась в нашей каютке. Таким огнищем из его глаз палило, даром что сегодня в ночь снова дохлым сковырнулся! Просне-ется!.. Это ты, Аглая, умрешь! Это он тебя своими звездами заворожил. Ты, ты, моя Аглаечка, от него умрешь! (Кричит от боли.) А… а… ненавистный! (Пьет жадно; потом резко.) Аглаечка! ну а вину тоже в горле отказ? (Наливает вино.) Пей, пей… Аглаечка, куда ты меня ведешь дальше? Отчего не даешь отдохнуть в своей любви?

Аглая. Я уже не та, что была, когда ты просил… когда я тебе дала свою любовь… Моя любовь уходит, уходит дальше.

Ваня. Дальше тебя?

Аглая (как бы про себя). Дальше, дальше… чтобы не было железного кольца для двоих, чтобы не было мертвого зеркала для мира, чтобы… (Слабеет и указывает на грудь.) Все здесь горит… (Еще слабеет.) Снести трудно.

Молчит, без сил продолжать, закрывает глаза.

Ваня (в суетливом испуге). Видишь — умрешь. (Подносит к ее сжатым губам стакан.) Пей, пей.

Аглая (приходит в себя усильем и отстраняет стакан. С упреком). Ваня, теперь скоро утро.

Ваня. Что же? Выпьем за новое утро!

^{Аглая улыбается радостно и пьет до дна.}

Ваня (целует ее пальцы, держащие бокал). Я целую свое колечко. Ты надела мое колечко вчера в нашей каютке. Ты не снимешь больше моего кольца!

^{Яша вбегает, щеки пышат лихорадкой, глаза горят.}

Яша. Вы здесь, Аглая? Я вас искал. Я с вечера вас искал.

Ваня (презрительно). Двоюродный братец по кузине соскучился. Вы бы, Яшенька, лучше легкие поберегли. Чего бегаете?

Яша. Ах, это мне все равно, легкие! Вы же говорили, что не скупы. Дайте и мне около… Аглая! (Смотрит на Аглаю.) Позвольте мне на пол возле сесть?

Аглая (ласково). Садитесь, Яша.

Яша. Аглая, вы… белая роза! (Испуганно.) Простите, я свято… Вы святыня.

Ваня (приподымает фонарь, подносит близко к лицу Аглаи. В восхищении). Ты так будешь увядать? Это красиво.

Яша (в восторге). Вы красивы!

Ваня (все близко вглядывается в ее неподвижное лицо, освещая его фонарем). Ты бледна так, что бледность светится. Глаза стали слишком большие, как Алешкины! Гляди-ка! От света не мигают! Ты окаменелая и тоже… дрожит что-то в тебе глубоко… Это от полноты каменеешь снаружи. Эй, Аглая, берегись, слишком много в тебе! Эй, снесешь ли? Пей же! Пей!

Яша. Пейте! Когда пьешь, не страшно.

^{Аглая пьет, улыбаясь.}

Ваня (резко ставит на пол фонарь. Яше, презрительно). Трусите! (Тычет его в грудь.) Здесь ненадолго. (К Аглае.) Аглая, еще!

^{Льет вино во все три стакана.}

Яша (к Аглае). Я благословляю свою болезнь. Через нее я на корабле, и… эта встреча! Я видел вас, когда мне было девять лет, но вы через все эти вторые девять прошли впереди меня. В вас вся жизнь моей души.

Аглая (ему в выливающейся ласке). Бедный, милый мальчик! Ты горел. Но это лучше, не правда ли? Это главное! Не для этого ли мы рождаемся? И если поймем, — то не страшно умирать… даже… рано! Ах, как ты мне дорог!

Яша (захлебываясь). Да, да! Счастие умереть, если видел вас и понял через вас…

Ваня. Безумец! Он пьян без вина.

Яша. А вы? а вы?

Ваня. Я всегда был пьян, но теперь отрезвился через мою любовь.

Аглая (в той же ласке). Ваня, милый, бедный!

^{Бросается ему на шею.}

Ваня. Пей, пей! тебе нужны силы! В тебе огонь без дыма. Этот жжет всех огней сильнее. Эй, сгоришь, не снесешь разгорения!

Яша. Ах, счастие сгореть от своей любви! истаять! (Пьет.)

Аглая (глядит сияющим взглядом вдаль). Скоро! Скоро! (Встает.) Ваня, пойдем!

Ваня (пугливо). Куда? (Удерживает ее руку.)

Аглая (взволнованно). Я слышу волны. Трутся о корабль. Ваня, милые волны! Ваня, дай руку: голова кружится.

Ваня. Ты со мной до рассвета.

Аглая (торопливо). Да, да, конечно, до рассвета. Я так сказала вчера.

Ваня. Когда мое колечко надела.

Аглая (следуя за своей мыслью). Он должен проснуться на рассвете. Он спит теперь. Он глубоко, глубоко спит. Я разбужу его на рассвете… к жизни. (Движется нетерпеливо вперед.) Ваня, мне душно. Пойдем на нос. Воздух на носу резче. (Идут медленно вдоль рубки. Аглая сильно опирается о его руку, прихрамывает. Говорит с детской доверчивостью. Слова еще доносятся с невидимой зрителям части палубы и понемногу теряются.) Мне бы только силу свою всю найти, чтобы ее повидать… я, видишь, не могу против нее идти. Не хочу воровать ее минуточки! Она сама мне даст мое. Мне бы только, видишь, всю свою силу найти. Мне только, видишь, ей сказать: «Анна, дай мне ему улыбнуться, ему еще сонному». Еще сонную душу мне, видишь, встретить улыбкой, одной последней улыбкой любви, — это на рассвете, конечно, — и… он не один тогда будет в смерти… Видишь, я про рассвет…

^{Яша несколько мгновений глядит им вслед, потом делает усилие встать и с коротким криком падает навзничь. Верхняя часть туловища скрыта между двумя кругами канатов.}

^{Ольга подымается на палубу. На ней серебристое свободное платье, с разрезными широкими рукавами. За нею, грузно торопясь, Матюша.}

Ольга (тянущимся звучным голосом). Какое легкое мгновенье! Утро чувствуется, и ночь не ушла.

^{Она движется легко, ритмическими неспешными шагами, несет голову несколько назад, как бы в легкой истоме.}

Матюша. Брр… воздуха! Душно в каютах. Ольга, ложитесь здесь. (Несет ей соломенное морское кресло, длинное, с далеко откинутой спинкой.) Дождемся солнца.

Ольга (красиво ложится, вытянув ноги и опершись о локоть). Когда встает солнце — шум начинается: в воздухе тогда, как удары лучей. Какую нужно тогда силу, чтобы найти свою тишину!

Матюша (еще пыхтя и суетясь, приносит себе низкую длинную скамеечку, ставит ее к изголовью кресла. Садится. Роняет голову, раздвигает безнадежным, странным жестом руки.). Все кончено, Ольга. Больше не могу.

Ольга (легко). Опять!

Матюша. Да, да, опять — и навсегда. Ольга, уйдем от итальянцев. Уйдем. С вашим голосом вы наберете собственную труппу. Вот вам мой бас! (Привстает и, кланяясь, вновь разводит руками, делая жест приношения.) И душу, и тело!.. Вы — муза. Царица. Раб!..

Ольга. Вы шумны, уродливы с вашими напыщенными объяснениями. Вы мне нравились больше, когда кипели с вашей Танечкой, — большое животное… доброе… (Матюша резко подымается с места и глядит на нее сверху, злобясь.) Смелое… нервное… Впрочем, вы все мне отвратительны с вашими зверскими ласками…

Матюша (резко отходит от нее, долго молча оглядывает ее. Тихо, как бы про себя). Как вы прекрасны! Как вы прекрасны! На вас глядя, понимаешь, что красота — холодна. (Громко, страстно) Ольга! (Приближается, хватает ее руку.) Я вас люблю. Один час, один поцелуй!.. Я вас люблю особою страстью.(Декламирует.) Так лед, встречая лед, нераздельно срастается. Моя страсть — лед. Я — поэт. Мне, как и вам, люди с их возней, изменами, зверской страстью, болезнями — совсем все равно — мразь копошится. Вижу жизнь с высоты: отблески, отсветы… Поэму писал: «Облако». Я — облако!^{141}

Ольга (смеясь). Вы? Вы — оперный певец! У вас потрясающий бас. На сцене вы великолепны.

Матюша (присаживается близко к ней). Ольга, когда я на сцене рядом с вами, я так дрожу, что не могу петь. Скажите же, скажите, ледяная страсть моей высшей души, как мне взойти на свою холодную высоту?

Ольга. У вас есть добрый ослик. Просите его помочь.

Матюша (бешено). Нет, нет! Это нет! Ее не смейте оскорблять! Я зарезал вам свою голубку. Невелика моя голубка, да велика ее любовь. (Плачет.) Она меня пожалела, как я ее.

^{Всхлипывает, как злой ребенок, наклоняясь над ней.}

Ольга (бешено). Вы с ума сошли с вашими сценами. У вас никогда нет платка. Ваши гадкие слезы падают на мое платье… Уйдите прочь!

Матюша (грустно). Ольга, и вы плакали в вашей жизни!

Ольга. Я? Я никогда не плакала. Мне ненавистны слезы. Слушайте, я хочу видеть Александру. Где Александра? Вы на меня наводите тоску. Как вам не стыдно?..

^{Яша, просыпаясь, с трудом приподымает голову.}

Ольга. Вы опозорили себя, вот, вот, чужой человек, он слышал.

Матюша (бешено трясет Яшу за плечо). Вы подслушивали! Бесстыдный… Да я вас знаю… вчера…

Яша (слабо). Я не подслушивал, я умирал. Когда вы ушли на нос, со мной случился обморок… (Зовет.) Аглая!..

Матюша. В крови! Мои руки… (Подносит руки к фонарю.) Да, кровь. Да кто вы?

Яша (приподнимаясь). А… Вы не Ваня! Простите: я думал, они вернулись. Простите: это кровь из моего горла. Верно, оттого и обморок Я — чахоточный.

Матюша (в ужасе). Ольга, слышите! (К Яше.) Вы мальчик Бедный! Я не могу этого видеть. Вы страдаете? Что мне сделать?

Яша. Вот, вот стакан… мое вино. Дайте мне. (Матюша подает стакан. Яша пьет.) Теперь возьмите остаток Смойте кровь с рук. Скорей, скорей! Может быть, чахотка прилипчива.

Матюша (расплескивает вино дрожащими руками). Ольга, Ольга, вы женщина, помогите ему!

Ольга (не двигаясь). Да, чахотка прилипчива.

Матюша (зовет громко). Таня, Таня!

^{Суетится.}

Ольга. Да успокойтесь, чахотка неизлечима. Ничем не поможете, самарянин!^{142}

Яша. Успокойтесь: мне ничего не нужно. Мне очень хорошо. Я слышу, идет Аглая. Ах, знаете, умереть хорошо!

^{Ваня и Аглая приближаются.}

Матюша (радостно). А вот они, вчерашние земляки. На этом чужом корабле скверно… скверно. (К Ване.) Помогите вот ему.

Ваня (к Яше, холодно). Что с вами?

Яша. Ничего, все прошло. Налейте мне вина. (К Матюше.) Выпьем, страх пройдет. Аглая, сядьте возле.

Ваня (мрачно). За юбку прицепились. Скончаться боитесь.

^{Все садятся.}

Матюша. У вас пир?

Ваня. У нас пир во время чумы.

Ольга (резко). Мы едем на восток. Зачем говорить черные слова? Что у вас там, Матюша?

Матюша. Шампанское.

^{Откупоривает бутылку, поспешно наливает ей.}

Ольга. Надеюсь — сухое. Сладость тяжелит вино.

Яша. Аглая, что вы видели там?

Ваня. Мы были на носу. Корабль чудесно режет волны.

Аглая. Брызги загораются. Там в воде большие звезды вспыхивают и тухнут в глубине.

Яша (в восторге). Фосфор! Море огня! Корабль едет по пламенному пути.

Ваня (бормочет). Это для вас освещение приготовлено.

Аглая. Что ты говоришь, Ваня?

Яша. Что вы хотите сказать?

Ваня. Аглая, спаси меня от моей земли.

Аглая. Милые цветики красных маков в полях, прозрачные лепестки белых анемонов, весной, весной!

^{Ваня наклоняется к ее ногам и целует их.}

Ольга (капризно). Где Александра?

Матюша (сердито). Спит, конечно.

Ольга. Идите вниз. Позовите Александру.

Матюша (упрямо хныча). Я не хочу. Вы ее слишком любите.

Ольга. Вы с Таней привыкли хныкать. Вы, верно, думаете — вы дитя; так всякий неудавшийся поэт про себя думает. Что-то между гением и дитятею. Плоско. Мне нужна Александра. Приведите ее, или я уйду сама к ней.

^{Матюша бежит к лестнице, обиженно бормоча себе под нос.}

Ольга. Этот человек себя с детства вообразил поэтом, но ему пришлось идти в певцы.

Аглая. Ах, он такой добрый и… неповинный!

Ольга (насмешливо). Как большое животное.

Яша. Он милосердный.

Ольга (так же). О, слишком! Дон Кихот итальянских певичек! Вот и его Танечка жертва была чья-то. Теперь уж его жертвой стала! А от неповинности он тоже, как Дон Кихот, в драку лезет… с импрезариями итальянскими. И пьет, когда не стерпит обиды. Только он сам стыдится Дон Кихота в себе. (Договаривает мечтательно.) Хочет казаться далеким…

Ваня (в шумливом порыве). Я, Аглаечка, желал бы далеким быть — от корабля далеким. Землю, землю желал бы, да четыре крепких стены, да ты, Аглаечка, вот — мой мир!

Аглая. Не нужно четырех стен! Каждый — всем. Раскрой грудь любви! Легче, легче. Вырастут крылья!

Ольга (смеется холодно). На вас смотреть забавно! Вот и на Матюшу занятно было… раньше, когда кипел… Сама-то я и от огня, и от животного подальше. (Очень серьезно в своей легкой мечтательности.) Я гляжу из чужбины, сама далекая, далекая…

Матюша (грузно врывается с лестницы, запыхавшись). Ольга, Ольга, как прекрасны ваши воздушные слова! Вы капля росы, похищенная лугом. На вас, мое облако, отблески двух зорь сменяются!

Ольга (уже в середине его речи, холодно). А, Матюша! Где Александра?

Матюша (плаксиво). Я же говорил, что спит. Теперь придет.

Яша. Аглая, Аглая, говорите… Я умираю. Для чего я жил? Милые, все откроем сердца. Ах, мы братья!

Ваня (мрачно). Яша, я вас жалею, но еще не умею полюбить.

Аглая (тихо). Жизнь — возгорение и смерть. И из порыва рождается новое. «Жизнь — зов единый!»^{143} Я зову новую весну, ту, что не несет в себе своей осени.

Ольга. Матюша, дайте еще шампанского.

Танечка (робко останавливаясь на последней ступеньке). Матюша, Матюша, ты ушел. Я проснулась… одна!..

Ольга. А, Танечка, ты вспорхнула. Это он за мной опять ушел.

Танечка (подходит к ней и берет ее руку). Оленька, зачем?

Матюша (весь вздрагивает, бежит к ней, берет обе ее руки и ведет к своей скамейке, возле кресла Ольги). Сюда, Танечка, сядь со мной. Вот… (Ко всем.) Моя голубка, маленькая голубка с большою любовью… Я ее убил!

Ольга. Великолепно. Нет, правда, этот корабль занятен, почти сказочен. (Смеется.) Я совсем забыла сон. Танечка, здесь приказ отдан раскрывать сердца; так уж ты поверь нам, за что его любишь.

Таня (долго молчит. Потом, умоляя). Оленька, оставьте.

Матюша (бешено к Ольге). Оставьте это. (Ко всем.) Я всем скажу. Мне все равно. Все, все, все равно! Да, вы правы, молодой человек. Надо раскрыть сердца.

Аглая (тихо). Много огня задушено в закрытых сердцах.

Матюша. Да, я пожалел свою голубку! Глядите, какие у нее большие безответные глаза!

Аглая (так же). Много в жизни обиды и одиночества, напрасных мук и неизбежных.

Матюша (к Аглае, загораясь). Вы хорошо говорите. В вашем сердце, наверное, правда. Но вы и знать не можете, сколько в нашем мире обид, напраслин и как одинок актер. Вот и погибаешь!

Ольга (холодно и назидательно). Те погибают, кто себя к тому предназначил.

Матюша (одним грузным движением весь поворачивается к ней, отталкивая Танечку за своей спиной к самому краю скамеечки. К Ольге, в восторженном отчаянии). Olga, Olga, — quanto mi costi![95]

^{Глядит на нее, как завороженный.}

Аглая. Танечка, это вы вчера пели в столовой, там внизу, вчера вечером?

Танечка. У нас вчера была репетиция. Наш маэстро созвал нас всех. Только Оленька не пела.

Матюша (с гордостью и не отнимая взгляда от Ольги). Ольга — наша примадонна. Маэстро перед нею… вот…

^{Делает свой широкий жест приношения руками.}

Аглая (к Тане). Я, Танечка, вас сейчас по голосу признала, хотя и не видела вчера. У вас голос, как звездочка высоко ночью!

Ваня (как бы радуясь воспоминанию, жарко). Ты, Аглаечка, вчера мне прямо в ухо сказала: «Ванечка, вон там за стеной жаворонок, слышишь, жаворонок в синеве!»

^{Хватает ее руку и целует ее.}

Аглая (смеется ласково). Да, да, и жаворонок, и звездочка.

Ольга. Жаворонку милосердный спаситель крыло пришиб. Не взлетит птичка.

Матюша (ко всем, указывая широким жестом на Ольгу). Когда она запоет, черпнет в самую затаенную твою глубину — и свивает, свивает… Умираешь от боли и блаженства!

Таня (тихо). Ольга, Ольга, вы слишком хорошо пели.

Ольга. Когда я пою, время и дыхание стоят, когда кончу — все дохнут.

Аглая. Хорошо такой голос! Свивай, голос, в одно легкое горение — хоровод любви!

Ольга (запальчиво). Ах, знаете, ваше горение нелегко. Ваш хоровод любви шумен. Мне кажется, он дымит и трещит, как сырой валежник Вы и теперь только потому не кричите свои слова, что они слишком жгут и душат вас внутри. Вы их от боли почти шепчете. Слушайте, вы огнепоклонница?

Яша (дико). Да! да!

Ваня. И я. Так Пей, Аглая!

Аглая (пьет. К Ольге). Да, да, вы правы. Мне трудно не кричать свои слова. Но еще больше мне хочется их петь. Ах, если бы умела! Знаете, этот гимн к Радости? Помните этот блаженный ритм симфонии? (Напевает.)

Ольга (про себя). Варвар выдумал Симфонию.

Аглая (продолжая свою мысль). Да, да, вы правы! Оно при мне, мое зовущее воление к лучшему, нежели наша жизнь. Это все равно — песней, стоном или диким криком — ах, если бы они соединились, все воления, в один братский порыв! И… вдруг… все стало бы иное…

Ольга. Надежды шумны!

Аглая. Да, да, конечно. Но душа шумной надеждой живет. Только, слушайте, я не досказала: есть еще где-то глубже души и глубже воления надежд — Молчание. И мое молчание тоже при мне. В моем молчании нет ни да, ни нет. Дух идет со всем творением — и что знает, и что будет — того не скажет душе. Покорность Веры — мое Молчание.

Ваня (дико). Эй, взлетим! Довольно к земле прикладывался! Эй, что выйдет? К бесу землю! Пей, Яша, пей!

^{Ударяет звонко свой стакан о яшин, разбивает, наполняет себе новый и еще чокается. На корабле где-то ясный звон колокола. Проходит смена матросов. С лестницы подымается неслышными шагами и никем не замеченная Александра. Узкое, не стянутое в поясе платье паутинно-серого цвета висит с плеч до полу. Она лениво бредет вдоль борта, обходит мачту неслышно, все незамечаемая. То скрывается с части палубы, видимой зрителям, то появляется. Яша пьет и закашливается.}

Ольга (через удушливый кашель Яши). Матюша, еще вина! Я чувствую утро. Какая тяжелая тоска!

Таня. Оленька, это оттого, что вы такая прекрасная, а любить не хотите. Вы только мучаете.

Матюша (не оглядываясь на Таню). Таня, Таня, за такою всюду пойдешь!.. на муки!

Ольга. Матюша, голубка-то ваша нынче человеческим голосом разговорилась.

Матюша. Ольга, я еще вам бутылку открою… (Открывает бутылку и наливает ей стакан.) Ну а мне вот другой напиток… (Пьет из круглой бутылки с узким горлышком.) Этот крепче. Мысль истребляет. (Пьет долгими глотками, бросает бутылку на пол, она катится далеко по палубе. Пьяным голосом Ольге.) Я вас люблю, холодный ключ моего взнесения! (Поворачивает голову через плечо, к Тане.) Умри.

Аглая. Таня, не бойтесь.

^{Слышен из-за занавески палубной каюты в рубке стон Анны.}

Яша (к Тане). Ах, не бойтесь, пейте! Вам холодно.

^{Стон за занавесью повторяется.}

Ваня (к Аглае). Ты дрожишь. Пей, Аглаечка, что с тобою? Опять?

^{Заглядывает ей в лицо, подносит фонарь к ее лицу.}

Аглая (улыбается надорванно). Нет, нет, мне хорошо.

Таня. Матюша, мне холодно. (Робко трогает его сзади за плечо.) Согрей мои руки. Матюша, добренький!

Матюша (через плечо, не поворачиваясь к ней). Пей, согреешься!

Яша (наливая ей вина). Пейте! Когда пьешь, проходит страх.

^{Где-то на корабле раздается лязг тяжелой цепи.}

Матюша (к Ольге). А Таня правду сказала. Вы не умеете любить.

Ольга. Она сказала: не хотите… И — никто не угадал. Я люблю… сфинкса. (Откидывается вся, бросает легко обе руки за голову. Говорит с легкой мечтательностью, как бы себе.) Высокая женщина, желто-бледное лицо. Знаете старый мрамор? Тусклые волосы, как две ночные волны, по обе стороны широкого лба. Тусклые глаза, как темное дно высохших колодцев. Матюша, еще вина! (Смеется резко, выпив.) Матюша, вот докажите, что вы поэт: угадайте, что выразят черты сфинкса, которому разгадали его последнюю загадку?

^{Внезапно вскакивает и закрывает лицо руками, как бы плача. Молчание.}

Александра (подойдя незаметно, уже у кресла Ольги, лениво). Последнюю скуку.

Ольга (роняет руки. Указывает ей место возле себя. Потом долго глядит ей глубоко в глаза. Медленно, как в восторженном сне). Черный взгляд тусклого дня… А-ле-ксан-дра! Какое имя влечет свой черный звук грознее, мучительнее, моя неизбежность?

^{Долгий стон за занавесью.}

Таня (пугливо). Я думаю, это стонет женщина, которая была все с тем бледным, больным человеком вчера. Александра, Оленька, вчера вечером они заняли каюту рядом с вашей внизу.

Ольга (насмешливо декламирует как бы про себя). «Сто юношей пылких и жен»…^{145}

Таня. Ночью ему стало дурно, его матросы вынесли замертво наверх, в этой каюте больше воздуха! Она шла за ним, как мертвая. Она… (Содрогается.) Мне страшно было глядеть… помнишь, Матюша?

Александра. С ним случился удар какой-то. Возня с ним не давала нам спать.

Таня (печально). Она его любит. Он умирает.

Ольга (погруженная в свои мысли). Отвратительно!

Александра (в ответ Тане, спокойно). Все умирают.

Яша. Это ужасный корабль. Пейте: от вина проходит ужас.

Александра (Ольге). Этот корабль нагружен серыми мешками. Я, знаешь, давно уже взошла на палубу, бродила — там. (Указывает бледной рукой по направлению к носу корабля.) Я спотыкалась обо что-то. Мне показалось, их там много сложено на палубе.

Яша. Что в них?

Александра. Они пустые.

^{Стон доносится еще, едва слышный, задушенный.}

Таня (шепотом). Мне жалко… Она плачет, любя.

Аглая. Плачь, любовь! Плачь, любовь, моя любовь!

^{Сламливается рыдая.}

Ваня (сухо рыдает над нею. Кладет ее голову на свою грудь). Аглая, Аглая!

Яша (Тане, таинственно). Серые мешки пусты. Знаете для чего?

^{Весь дрожит}.

Таня. Нет, нет.

Яша. В серых мешках топят мертвецов. Это потому, что на кораблях нельзя везти мертвое тело.

Таня (дрожа, тихо). Вы… вы… отчего вы так говорите?

Яша. Я чахоточный.

Таня. Бедный, бедный! Дайте руки… Они холодные. Я согрею.

Яша. Вы сами просили… у него…

^{Дает ей руки.}

Таня. Оленька, вам не страшно?

Ольга (как бы прислушиваясь, тихо). Все с другими случается.

Александра. Ничего не случается.

Матюша. Пейте, Александра.

Александра. Скажите, можно залить вином скуку? Скажите, неужели вы не скучны друг другу? Смотрите, как неутомима бессмысленная природа. Видите — утро брезжит, и звезды бледнеют. Ну, и завтра то же. А вечером — наоборот.

Матюша. И что же?

Александра. И больше ничего. И это всегда и снова… Только продумайте до конца эту мысль и бесстрашно. Довольно с вас ее одной.

^{Кладет бледную руку на плечо к Ольге.}

Ольга (улыбаясь ей влюбленно). Скука — последняя легкость жизни.

Аглая (встает и подходит к ней. Кладет ей обе руки на другое плечо). Спойте… Вы будете настоящая.

Ольга (вся содрогаясь). Не трогайте меня. У вас слишком легкие руки.

Аглая. Легче скуки?

Ольга. У скуки руки каменные… (Вскакивает, стряхивая руку Александры и руки Аглаи.) О, Боже, оставьте меня обе! Нет любви, и каждый — один! Я знаю, кто я, настоящая. Я испугавшаяся, я испугавшаяся. (Стон из-за занавеси. Ольга подходит к каюте. Вся наклоняется к занавеси. Тихо.) Мне страшно. (Оглядывается.) Близко утро.

Таня. Да, конечно, это она, та бедняжка, у умирающего.

Аглая (глубоко). Бедняжка у умирающего. Она не виновата. (Подходит к Тане, берет ее руки.) Дайте бедненькие руки. Да они холодные. Милый (трогает плечо Матюши), обернитесь к ней. Смотрите, она вас любит. (Передает ему руки Тани.) Согрейте их.

^{Кладет обе руки на его плечо и, наклонившись к нему слегка, смотрит сверху прямо, лучезарно.}

Матюша (весь взволнованный). Слушайте, чего вы хотите от меня. Я любил ее, теперь люблю другую. Только я не подл, не палач. Это старая история. (Смеется грубо.) И вечно вновь нова! (Хнычет.) Ну чем я виноват? Она замерзает, что ли?.. Танечка, Танечка, гляди — я не счастливее!

Аглая (повертывается вся к Тане). Милая сестра, не плачь. Это ничего, боль. Боль любви — минута, творящая ее вечность. Это нам дано так на земле любить — тесно, пленно и с несносною болью. И как мы умеем страдать, любя! Боже, Боже, как ужасно умеем страдать! Перетерпи, поймешь! (Протягивает руки ко всем) Не бойтесь боли, и плена, и слепоты… Только скуки бойтесь. (К Александре.) Вы говорили, что жизнь — скука. Страшна скука!.. (Ищет воздуха, тяжело переводит дух.) Пепел — гасит… (Еще тяжело глотнув воздуха, глубоким голосом.) Искра несет «пожар на неудержных крыльях»^{146}… пожар… вселенской Любви…

Слабеет, качается на ногах. Всплескивает руками в воздухе, ища опоры. Ваня бросается к ней.

Аглая (идет, опираясь на плечо Вани, истощенная, к своему месту. Шепчет тихо, прикрыв глаза). Милые волны! Танечка, слышишь — они трутся о корабль? А там далеко… дома… набегают на песок… отбегают… (Вбирает воздух с трудом, как бы бредит.) Набегают… еще… обеты… (Трижды ударяет колокол.) Слышите звон?..

^{Падает у своего места на круг канатов. Ваня едва успевает поддержать ее. Сидит вся, как бы переломленная в поясе, глубоко уронив голову и плечи к коленям. Ваня прикладывает стакан к ее губам. Она пьет с жадностью.}

Яша. Пейте, скорее пейте. Когда глаза закрываются, так страшно! Что вы говорили? Я едва понял, едва расслышал, но все это красота, как вы, как вы!

Ваня (к Яше). Молчите. Вам вредно волноваться.

Яша (к Аглае). Мне совершенно все равно — вред. Жизнь такая обыкновенная. А у вас все удивительное. Только вот что я знаю: это удивительное и есть правда, больше правда даже, нежели все остальное.

Ольга (подходит к Аглае). Я знаю, кто вы. Вы… сестра того умирающего там. (Указывает на завешенный вход в каюту.) У вас такое же спаленное внутренним пламенем лицо и непомерные глаза. Только вы белая, а он темный, как пустынник Он ваш брат, тот пламенный любовник!

^{Занавес у каюты колышется, раздвигается. Анна выходит. На ней темно-пурпуровое длинное, свободное платье; такая же накидка, отчасти переброшенная через голову, свисает на лоб, закрывая низко опущенное лицо. Она проходит быстро, отяжелелым шагом, к заднему углу рубки и скрывается за ним. Долгое молчание. Ольга идет к прежнему месту, берет руку Александры.}

Ольга. Пойдем. Эта пурпуровая женщина красива и страшна. Здесь что-то случается. Посмотрим.

Александра. Никогда ничего не случается!

^{Уходят за рубку вслед за Анной. Матюша плетется, как бы невольный, лунатичным шагом за ними.}

Аглая (Ване, душным шепотам). Она!.. Она!.. Ваня, я не могу… мне тесно… (Плачет.) Ах, никогда нельзя измерить своих сил, что можешь и чего не можешь… (Кричит душно, как бы вырываясь из себя самой.) Ваня, Ваня, удержи меня!

^{Ваня встает, идет к Аглае.}

Ваня (шепчет спешно, бестолково). А ты не ходи, ты не можешь. Ты вот что: со мной останься… пока… да… еще немного, еще немного… Ты вот что сделала — я всюду за тобой, в жизнь, в смерть, что я там знаю…

Таня (подойдя к Аглае, робко). Вы добрая!

Аглая (испуганно). Нет, нет, больше не добрая!

Таня. Ах, да, всегда. Я вас знаю. Помогите. Ах, мне было страшно, так не хотелось отплывать на этом корабле! (Она вся льнет к Аглае. Кладет ей голову на плечо.) Вы все поняли. Научите вы, как мне жить теперь.

^{Рыдает.}

Аглая (легко снимает отяжелевшие руки Тани, держит их в своих руках, вся повернувшись к ней. Мягко, любовно). Вы еще дитя. Но, бедная, никто вам не поможет. Просите у любви. Поймите свою любовь. Она спасет. (Плачет сама беззащитно.) Она собой спасет от себя.

Яша. Аглая, еще, еще слов! Они, как свет солнца.

^{Протягивает к ней руки.}

Ваня (толкает его руки). Греетесь, чахоточный!

Яша (вдруг диким воплем). Да, да, я должен умереть. (В бешеной злобе рвет волосы.) Взойдет ли солнце? Дышать хочу. Тесно, тесно. (Рвет одежду на груди.) Тесно, тесно!

^{Аглая встает. Ваня за нею. Хватает ее руку. Весь дрожит, как бы рыдая.}

Ваня. Аглаечка, подожди. Еще темно. Со мной до рассвета. Так сама положила. А после… (Душно, как бы про себя.) А… а… а… после… После он умрет до рассвета, вот что после! Случится! Случится!

Аглая (вся тихая, мягко). Нет, нет, Ваня. Он должен жить. (Громко.) И… все прошло — теснота! Пусть она даст жизнь, пусть блаженство. Мне же только улыбнуться.

^{Таня тихо бредет к заднему углу рубки и глядит направо вслед ушедшим.}

Ваня (крепясь). Аглаечка, а я ведь не ревную.

Аглая (быстро). Конечно, конечно. Ревности нет места. Все прошло.

Ваня (внезапно, как бы поперхнувшись рыданьем). Аглаечка, в тебе все дрожит. Слишком много. Эту полноту снести нельзя. Умрешь.

Яша (подает ему вина). Пейте, пейте, от вина проходит ужас.

Ваня (пьет. Дико). И ревность.

^{Появляются из-за рубки: Александра, Ольга, Матюша. Александра останавливается у лестницы, вся прямая, неподвижная.}

Ольга. Ты хочешь вниз?

Александра. Да, пойдем, там в каюте скрипит, скрипит. Ко сну укачает.

Ольга. Скрипит, скрипит. Хорош мерный скрип на корабле: он говорит, что земли нет, что земля далеко.

Ваня (как бы про себя, бормочет). Нас трое… нас дважды трое… трое…

Яша. Вы обещали не ревновать.

Ваня (бешено). Я не ревную.

^{Александра первая сходит с лестницы.}

Ольга (к Матюше, нетерпеливо). Да идите же, вы и ваша заговорившая.

^{Матюша и Таня покорно сходят впереди нее}.

Ваня. Аглая, ты еще подожди и после зари. Еще день, еще час. Еще я не могу вместить. Еще не все понимаю.

Яша (захлебываясь). Я понимаю. Я понимаю. Ах, как хорошо умереть, Аглая! Аглая, поцелуйте! (Кричит.) Можно. Меня можно — я умирающий!

^{Аглая, нагибаясь над ним, целует его в голову, потом долго, кротко в губы. Он охватывает жадно ее стан.}

Ваня. Отвратительно! Толкнуть тебя, хромой, в твою могилу.

Ольга (уже спускаясь с лестницы). Как гадко! Он заразит ее чахоткой. С теми и случается, кто ищет смерти.

^{Исчезает внизу лестницы.}

Аглая (кладет обе руки на голову Вани. Говорит с несломимою решимостью). Близок рассвет. Я должна увидеть Анну. Она сведет меня сама к нему. Тогда он скажет мне, что в смерти я не буду без него, как стала в жизни.

^{Она отходит, очень легко прихрамывая, и скоро исчезает за рубкой. Молчание.}

Ваня (долго не движется. Вскакивает внезапно. Задыхаясь). Яша, Яша, вниз пойдемте.

Яша (как из сна). Да… отчего?

Ваня. Внизу скрипит. Далеко от земли. К бесу землю. Внизу глухо.

Яша (внезапно проснувшись). Внизу — зажать голову, чтобы остановить, что ушло!

Ваня. Да, вниз…

Яша. Помогите мне. Я очень слаб.

^{Идут к лестнице, Яша — весь опираясь о плечо Вани. Молчание.}

Ваня (резко отталкивает Яшу к стенке рубки). Яша, карты есть?

Яша (дрожит от слабости, опираясь о стенку). Нет… да… есть… внизу есть.

Ваня. Ну, иди.

Яша (не двигаясь). А что?

Ваня. Чего дрожишь! Иди.

Яша. Да карты на что?

Ваня. Играть.

Яша (тихо). У меня денег нет. Мне капитан полбилета доплатил.

Ваня. А мне доктор один на билет дал. Лучше сына любил.

Яша. Ну… и…

Ваня (бешено). А вы чего, трусите? Вот что!

Яша. Я не трушу. Только вы очень странный.

Ваня. Я вовсе не странный, только я учился любить, да не доучился. Вот что. Тесно стало. Давайте карты. Это так Яша. Ничего не понимаю. (Почти плачет.) Вы неприятный. Что это?

Ваня (наступая на него). Пойдешь ли? Слышишь ставку? Ставка проигравшему — кого первого встретит… зарезать! Яша (вздрагивает новою дрожью). Я не понимаю… что? Ваня. А то, что кого нужно, того и встречу.

Яша (вдруг дико). Да, да, да. Это верно. Я знаю, кого встречу. Кого нужно, того встречу, тот умрет. Себя первого встречу. Ваня (толкает его к спуску). Идите.

Яша. Я не могу. Я совсем ослаб.

^{Ваня толкает его вниз с лестницы, поддерживая его сзади под плечи. Анна появляется справа. Идет медленно вдоль рубки, все так же опустив голову. За нею Аглая, странною кошачьей поступью крадется неслышно.}

Анна (приближается к занавеси каюты. Останавливается, не решаясь войти, как бы прислушивается; шепчет отрывисто). Нет. (С мукой.) Не могу, не могу!

^{Движется к середине палубы. Застывает, с закинутою назад головой, с прикрытыми глазами, неподвижная, и стонет, как недавно стонала в каюте. Аглая, подкравшись ближе, глухо стонет ей в ответ. Анна видит ее, отшатывается, с протянутыми защитно вперед руками, отступает шаг за шагом от наступающей, ближе к борту}.

Аглая (медленно, душно). Ты не знала. Думала, корабль твой, я там на берегу одна, и ты свободна! (Настигая, хватает Анну за протянутые, дрожащие руки.) Я здесь, Анна! Здравствуй, Анна! Я к тебе с благодарностью: ты мне дала великую свободу. А… а… мне не снести великой свободы. (Трясет бешено ее руки.) Ты украла мою лодочку, лодочку моей любви, тесной, прибежной. А… а… а… Он ненавидит тебя. Проснется — не ты встретишь его еще сонную душу. Я встречу, мне улыбнется, тебя забудет, твои сосущие красные губы, вампир, вампир! (Толкает ее все ближе к борту.) Он мне скажет: ты моя в смерти, ты не одна в смерти. Довольно в жизни я была одна, довольно, довольно страдала… В воду вампира, в воду вампира… Ненависть, ненависть.

^{Толкает ее уже над водой.}

Анна (очень тихо и явственно). Во мне жизнь.

Аглая (роняет руки). Жизнь?

Анна. Жизнь — от него.

Аглая (дико). Ты лжешь!

Анна. Толкни меня в воду: я заслужила. Но ты толкнешь двоих.

Аглая (оттягивает ее от борта, все судорожно тесня ее руки; задыхаясь, шепотом). Говори.

Анна. Уже я не зову его жизнь, как звала.

Аглая (внезапно утихшая, как бы засыпая). Ты зачала жизнь, оттого не должна звать жизнь, как звала.

Анна. Так всегда было со мной.

Аглая (отпускает руки Анны. Мертвенно). Иди… иди…

^{Анна тихо и покорно направляется к каюте. Молчание. Аглая нагоняет ее.}

Аглая (в коротком безумии, заботливо). Анна, Анна, скажи, Анна, сундуки твоих детей с тобою?

Анна (спокойно). Да, они со мною. (Бредит.) Я даже не понимаю, как оно так всегда случается, что они со мною. И, знаешь, Аглая (оживляясь), моль не всю шерсть испортила.

Аглая. Ее хватит для одного ребенка?

Анна (в тихой радости). Да, да.

Аглая (покорно). Пусть так.

^{Анна вновь движется, чтобы идти.}

Аглая (уже у каюты Алексея, еще задерживает ее за руку; властно, вся меняясь). Подожди немного. Я одна войду к нему.

Анна (подымая молящие руки). Не буди его. Это третий обморок. Он сам просыпался к непонятной силе!

^{Аглая хватает край занавеси.}

Анна (не смея дотронуться до нее, склоняется вся низко, вся моля руками). Аглая, ты убьешь его. Еще немного… Еще не отними его у меня.

^{Аглая не движется, не отнимает руки от занавеси.}

Анна (умоляя). Аглая, ты имела его девять лет, я же девять дней, и три дня из девяти — мертвым, вот как теперь. Аглая, ты сама дала мне его, и детей его, и себя.

^{Аглая наклоняет слегка голову, прикладывает палец к губам в знак молчания и долго глядит на Анну; потом, не отдергивая занавеси, проходит внутрь каюты. Анна закрывает лицо руками и, давя рыдания, убегает к борту и исчезает за рубкой.}

Голос Алексея (очень слабый). Анна, Анна! Опять…

^{Молчание.}

Голос Алексея. Гул подо мною. Дрожит. Земля дрожит. Зачем? Все едем? (Как бы просыпаясь, тревожно.) Кто это? Кто это? (Во внезапной громкой радости.) Нет, нет, мы дома! Аглая — ты! (Жалуется.) Я сон видел… Ужасный сон, я был на корабле… (В прежней радости.) Аглая, мы дома. Пахнет рожью! Мы с тобой за руку… вот, вот твоя рука, видишь — рожь, золото и синева? (Кричит дико.) Гул, гул, все гул подо мною. Не увози меня! Воздуха. Тесно. Аглая, дышать!

^{Молчание. Аглая выходит из каюты Алексея. Обходит и исчезает за ее углом, у борта. Вскоре возвращается. Два матроса следуют за ней. Входят в каюту Алексея и выносят его, лежащего навзничь на длинном морском кресле. Алексей одет в дорожный теплый плащ, и ноги прикрыты до половины тела пледом. Кресло ставят посреди палубы. Матросы уходят.}

Аглая (склонясь над изголовьем, шепчет тихо, как шорох). Спи, спи, мой милый, мой брат, мой муж, учитель! Спи, спи, любимый! Скоро мы вместе уснем.

Алексей (стонет). Едем, еще едем. Куда?

Аглая. Мы едем все. Мы любим все. Мы слепы все. Земля и море, заклеванная птичка и стонущий лев, ждут нашей новой любви в прозрении. Мы не можем быть двое, не должны смыкать кольца, мертвым зеркалом отражать мир. Мы — мир. Спи, усталый, спи, любимый. Не нам доплыть. Поняв себя, мы отдохнем.

Аглая. Тебя люблю. Сильнее нельзя. В тебе очаг моего огня. Тебя потеряв, я стала болью. И еще раз любовью. И мир — очаг моему огню. Еще раз любовью! Миром, миром любви! Алексей (тихо). Мир, мир любви.

Аглая (как бы просыпаясь). О, Алексей, бесконечна в человеке жажда любить. Но вот он весь изошел, истаял весь любовью — и истаяла капля в небеса, только капля. Он же жаждал стать океаном — океаном и морями рдеющих облаков. Алексей. Океаном и морями рдеющих облаков. (Вдруг, как бы приходя в себя.) Аглая, моя Аглая!

Аглая (блаженно). Брат моего порыва, я здесь. Я возле.

^{Алексей приподымается, глядит на нее, наклоненную над ним. Находит ее руку, притягивает к себе. Она обнимает его стан рукою и приподымает его. Он опускает ноги. Они садятся рядом, и покрывалом он окутывает свои и ее ноги, так что они оба тесно прижаты друг к другу. Долго глядит на нее. Вдруг, как бы ослепленный, отворачивает от нее голову и прикрывает глаза.}

Алексей. Я видел довольно. Это была ты. Ты на этом чужом корабле. Ведь я не верил. (Детски.) Ведь когда ты подошла, я боялся открыть глаза… долго. Кто-то говорил твоим голосом. Но я боялся открыть глаза. (Как слепой, проводит руками по ее лицу, волосам, пленам и груди.) Так еще лучше. (Очень слабо, блаженный.) Так узнаю тебя ближе. Ты, ты! Исхудала, глаза большие стали, слаба, как я. Умираешь ты, как я, — ты, любимое жалостно, свято, милое тело! Теперь еще решусь взглянуть. (Поворачивает лицо к ней. Говорит нежно.) Ты светишься сквозь. Странно твое нежное лицо… Белая роза — твое лицо… Похоже на мое — спаленное, некрасивое. Ты же прекрасна стала. И глаза — мои глаза. (Плачет тихо между словами.) Аглая, моя Аглая!

Аглая. Тише, тише. Спи, любимый.

^{Она клонит его голову на свое плечо. Вдруг сама прижимает руку к своей груди, борется с удушьем, бледная, с остановившимся взглядом.}

Алексей (пугливо вскидывая голову). Аглая! Аглая! Ты умираешь.

^{Она задыхается}.

Алексей (весь в ужасе, страстным шепотом ей в ухо). Ты не будешь одна во время смерти. Ты не умрешь одна. (Срывает свое кольцо и надевает на ее руку.)

Аглая (приходя в себя, в дикой радости). Совершилось, совершилось! Я ждала этих слов, я всю жизнь ждала этих слов. (Целует кольцо.) И вот — твое кольцо. Вот брак двоих, жертва на алтаре пылающем вселенской Любви! Беру, беру. Океану Любви — наши кольца любви!

Алексей. Аглая, мне страшно. Гул чужого корабля. Все дрожит. Куда? Сейчас кто-то придет. Кто здесь? Мы трое. Нас трое. Где ты? Кто говорил? Я говорил. Тесно. (Кричит.) Тесно. Не буди. Трое — несносная боль.

Аглая (сползает к его ногам. Глядя вверх на него, совсем кротко). Нет, нет, это ничего. Знаешь? Это совсем ничего — трое. Да, нас дважды трое. Ваня сказал. (Очень тихо, кротко.) Ты слушай. (Быстро шепнет вверх.) Там — сказала такая темная женщина — все серые мешки на корабле. Они пустые. Ты умрешь. Тебя в таком сером мешке спустят в море. Тихо, тихо скользнешь по доске в море. Тогда я буду стоять возле и молиться тебе. «Алексей, Алексей, Алексей, ты не один в смерти, возьми меня в смерть! В последний блаженный миг!» Тогда моя грудь откроется. (Громко.) Вся моя грудь откроется, и я потеряю себя, и весь мир войдет в меня пылающей любовью, и это будет моя смерть, блаженный миг — потому что кто снесет мир, пылающий любовью?

Алексей (низко склонившись над Аглаей, тихо плачет). Аглая, где наши дети? Где наша земля, солнцем угретая, и травка пахучая, и цветочки — тихие звездочки, и ножки нашей девочки — по тихим цветочкам? Где наши милые дети? (Слабо.) Не покидай детей… как… я… покинул…

^{Сгибается, как надломленный, тело тихо вздрагивает.}

Аглая (громко, ясно). Я не покину детей. В моей раскрытой груди — дети, и мир, и Бог, зажегший мою любовь.

^{Тихо приподымается, бережно укладывает его, неподвижного.}

Алексей (глядя вверх остановившимися глазами. Медленно.) Небо высоко… Звезды тухнут… загораются… тухнут!

Аглая. Звезды в море тухнут и загораются.

^{Алексей закрывает глаза, сложив руки на груди.}

Аглая (пальцами тихо нажимает ему веки на глаза). Спи, спи, мой милый, спи любимый! Скоро мы вместе уснем.

^{Прислушивается долго к его дыханию. Тихо встает, прижимает обе руки жалобно к груди и тихо удаляется к борту. Из-за рубки выходит Анна, видит Аглаю и останавливается.}

Аглая (подходя к ней). Анна, прости.

^{Анна прикрывает одной рукой лицо.}

Аглая (склоняясь на колени, целует другую ее руку, повисшую безжизненно). Прости, прости.

Анна (вздрогнув вся, открывает лицо. Мертвенно). Аглая, я взяла у тебя твою любовь. Убей меня.

Аглая (еще не вставая). Ты раз сказала: счастье никому не принадлежит. Любовь, Анна, тоже никому не принадлежит.

Анна (застыло). Аглая, я боролась.

Аглая (обнимает ее стан обеими руками, все стоя на коленях). Через боль я узнала всю любовь. Но всю любовь трудно снести, и… я увидела тебя: снова все стало тесно.

Анна. Аглая, я не нашла счастья.

Аглая. Моя боль — мое счастье. Через нее я ушла дальше измены и дальше смерти. Я объяснить не могу…

Анна (кротко). Ты не хочешь больше любви к одному?

Аглая (встает, устало прижимает руки к груди. Тихо). Ах, нет, милая Анна, я хочу любви к одному. В Алексее горит братский порыв своей любви. (Громче.) Ах, сильнее любви нет, чем любовь к одному, и ее сила — будь она благословенна. Но, если, Анна, если ты пришла и взяла его…

Анна (ломает руки в тупой боли). Но я не хотела, не я хотела во мне…

Аглая. Не для того ли это случилось, чтобы я могла измерить меру моей любви до дна и, поняв всю меру моей любви к одному, полюбить свою любовь и вне его? Ей открыть грудь, чтобы внутренность моя ею всецело горела, — ее пламенем?..

Анна (вдруг загораясь страстно). Я еще раз тебя люблю, Аглая.

Аглая. Когда грудь так через любовь открылась — вошел весь мир в мою смертную грудь.

Анна (рыдая). Возьми меня в свою любовь.

Аглая. Новое чудо любви совершилось, чудеснее первого чуда, помнишь, помнишь?.. первого чуда нашей с ним любви, — мир весь поместился в смертной груди! Снесу ли мир моей любви?

^{Она бросает руки на плечи Анны. Обе глядят с глубоким восторгом одна на другую.}

Анна (тихо, низким голосом). Аглая, Алексей умрет.

Аглая. Милая Анна, Алексей будет жить в нас!

Анна (тяжело роняет голову). Не во мне, Аглая, мне он велел идти дальше. (Робко.) Но ты, Аглая, как ты будешь жить?

Аглая (серьезно утешая ее). Мне, Анна, все равно, жизнь. Не важно вовсе, как жить, милая Анна, когда пламя любви открыло грудь, — на горе ли жить, в пустыне, или, призвав страсть, насытить ее жажду любовью, освятить горящим благоволением ее хищную муку. Все, все расплавится в горниле Любви для преображения, и не нужно двух для любви, не нужно и мира для любви, нужна грудь человеческая, чтобы она могла рассечься и впустить творящее пламя. И двое святы для любви, и трое не тесны, и мир дорог для любви, и подвиг пустыни для рдяной любви, и подвиги бедной страсти для славы слияния в любви. Огонь любви рассудит все.

Анна (тихо). Аглая, тебе очень больно.

Аглая (приходит в себя. Быстро). Знаешь — что, Анна? Ты не бойся меня никогда больше, потому что все это старое прошло. Прошло, когда, знаешь, я на коленях приложила голову к твоей груди. Я слышала биение твоего сердца, бедное биение твоей чудесной жизни, твоей страстной муки — жизни. Иди, Анна, дальше иди. Рождай своего сына. Жизнь пойдет дальше. Жизнь — пир для моей любви. А пока вот… к нему. (Указывает на Алексея) Иди к нему. (Нетерпеливо.) Скорей!

Анна (делает шаг бессознательно. Останавливается). Аглая, тебе очень больно.

Аглая (в громкой боли). А… грудь раскрыта, но сердце сжато в своем кольце. (Стискивает руки на груди, задыхается. Без сил опирается об Анну. Жалуется.) Анна, Анна, злая судорога сжала сердце, слабое! (Смелее.) Пусть так. Ты боли, сердце, в своем неизбежном кольце и не убегай его. Но дальше есть в тебе сердце, дальше за болью… (Стоит сильная, прямая.) Новую песнь пой, сердце, всей твоей любви! Далеко от земли плывет корабль. Тесно втроем, дважды втроем на корабле. Пой, сердце, дальше, чем путь, и дальше, чем плен! (Вдруг вся сламливается.) Нет, нет, еще не могу… (Ломает руки.) Анна, Анна, я потеряла слова своей новой песни! (Протягивает к ней руки.) Боже, я ослабла, еще, еще ослабла… Анна, иди к нему, иди! Что ты сказала? Ты сказала: он умрет. Нет, нет, Анна, я не хочу. Ты лучше пойди. (Хватает ее руку.) Слушай, ты можешь? Ты можешь его спасти? Ну, спаси, ну, удержи ему жизнь! Дай свет, Анна, дай его глазам, его милым, любимым глазам, моим глазам, сладким, святым его глазам… дай свет!.. Я, я подожду… (Руки делают внезапно жест отталкивающий. Бормочет невнятно.) Я еще терпеливо подожду… когда придет смерть… не буду одинока… сказал… (Просыпается. К Анне.) Ты здесь? (Бешено толкает Анну от себя по направлению к креслу лежащего Алексея.) Боже, ты все здесь! Всегда, значит, всегда? (Кричит.) Иди, иди, иди!

^{Хватается за борт и, опираясь на него, проходит с трудом дальше. Скрывается за рубкой. Анна подходит к Алексею, кладет руку на его голову, ждет долго.}

Алексей (не открывая глаз. Мрачно). Ты здесь? Давно не была. (Жалуется.) Анна, не могу встать. (Пытается встать и падает назад. Хрипло.) Анна, хочу встать… должен… еще… (Истощенный.) Или уйди… дай умереть.

Анна (страстным шепотом). Встань, встань. Я твоя. Встань, встань.

^{Алексей садится, скидывает ноги, охватывает ее стан.}

Алексей. А… а… а… вот ты призвала. Ты имеешь ключ от моей жизни. Нет, не умру. Буду еще твоим. (Целует ее.) Вот глубина… Еще заглянул.

^{Глядят долго в глаза друг другу.}

Анна (очень тихо, не отрывая взгляда). Кончено.

Алексей (не слыша). Видишь мои глаза? Гляди, я буду жить для тебя.

Анна (медленно, глухо). Твои глаза не для меня и не для жизни.

^{Она откидывается от него и опускает веки. Сидит, неподвижная, с застывшим лицом. Проходят медленно у борта матросы, мерно размахивая метлами и поливая палубу.}

Алексей (резким усильем встает на ноги. Страстно). Анна, пить хочу твою кочевую душу. (Наклоняется над ней.) Твои ресницы дрожат. Открой глаза… Анна, ты… ты не веришь в мою жизнь? Анна, поверь в меня… Гляди в меня… У меня голова кружится. Мы летим в огромном колесе сверху вниз. (Хватает ее руки и ломает их.) Я должен совершить этот мах колеса… должен, должен… Что это?

^{Слабеет.}

Анна (с закрытыми глазами, в глухом отчаянии). Кончено.

Алексей (теряет силы и опускается на кресло, рядом с нею. Едва слышно). Не могу. Кончено.

^{Голова его падает безжизненно к ней на плечо. Матросы, приближаясь, поглядывают сзади пугливо на них. Молчание.}

Алексей (шепчет слабо, отрывисто). Знаешь, это сон… (Откидывается на подушки. Усиливается привстать, глядя на нее горящим, диким взглядом. Шепчет громким свистящим шепотом.) Еще не проснулся. Еще проснусь. Верь, верь!

^{Ваня появляется, медленно взбираясь по лестнице движением мягким, таящимся. Останавливается, опирается о стенку рубки, как бы усталый.}

Алексей (слабея). Еще проснусь. Целуй.

^{Порывается встать.}

Ваня (медленно вытягивается вперед, как для прыжка, намеченного на Алексея. Про себя, сквозь зубы). Того первого встречу… — кого мне нужно, чтобы не было тесно…

Алексей (к Аглае). Дай жизни… (Переменяет судорожно положение, прижимает руки к груди. Хриплым голосом.) Землю… на землю… гул… Едем… тесно, тесно… (Протягивает руки, изо всех сил пытаясь встать, ищет дрожащими, слепыми пальцами и тянет руки мимо нее по направлению к Ване. Отчаянно.) Где ты?

^{Анна сидит неподвижно спиною к Ване, несменно глядя на Алексея. Матросы стесняются ближе, также не видя Вани.}

Алексей (весь тянется к Ване. Кричит душно). Темно… Вниз, вниз! Кто это? Аглая!..

^{Ваня срывается с места.}

Алексей (как пронзенный. Долгим криком). А… а… а… а…

^{Падает навзничь.}

Ваня (останавливается, роняя нож. Ответным криком). А… а… а… а…

Анна (пригибаясь к лежащему, кричит дико). Умер! Спасите! Аглая!

^{Матросы приближаются нерешительно к Алексею.}

Ваня (прорывается сквозь их толпу. Лицо перекошено. Фуражка на затылке. Кричит с нелепым хохотом). Та, та, та, помер Алешка! Бедняжка… того, отгулял! К рыбкам! К перлам! Русалочки морские! (Отталкивает грубо Анну, нагнувшуюся над Алексеем.) Сам, сам отошел… Здесь дело чисто… (К Анне с прежним хохотом.) Ничего, барынька, все кончается… все там будем. Он сегодня, мы завтра. (Слушает сердце Алексея, разорвав одежду на его груди. Вскакивает, кричит дико.) Жив! Жив! Бьется! (Обнимает Анну в непонятном восторге.) Еще, барынька, погуляете.

Анна (вырываясь, пытается сдвинуть Алексея). Доктора позовите! Спасите его! Снесите вниз. Он просил вниз.

Ваня (весь спокойный, светлый). Ладно! Снесем. (Отодвигает ее. Делает знак матросам.) Эй, матросики! Снесем в больничную каюту.

^{Матросы несут Алексея к лестнице и спускаются. Анна забегает сбоку, пытаясь заглянуть в его лицо.}

Ваня (позади всех). Все там будем, — кочевники. Этот первый доехал.

Аглая (появляется справа. Идет медленно, наклонив низко голову и прихрамывая. Бормочет.). Вода темная, тихая… сестрица вода.

^{Останавливается, протягивает руки вперед к морю.}

Ваня (подымается по лестнице, выходит на палубу, видит Аглаю и спотыкается). Тьфу ты, споткнулся. Не к добру мне. Ну, тем оно лучше. Ты где? Ты откуда?

^{Аглая резко просыпается, оглядывает палубу, замечает пустое кресло Алексея и с подавленным криком бежит к трапу. Ваня загораживает ей путь}.

Ваня. Погоди… там ты не нужна, — там тебя никто не ждет. Я ждал. (Кричит внезапно.) Я… Аглая, что ты сделала со мною? Я все время тебя ждал. Сколько времени? Месяц? Час? Нет, жизнь всю ждал. Жизнь всего мира земного ждал.

Аглая (улыбаясь ему жалкою улыбкой). Пусти, пусти меня. (В мгновенном ужасе.) Где, где он?

^{Рвется.}

Ваня (поспешно). Нет, нет, молчи, не думай. Он жив, жив. Он внизу, просто внизу.

Аглая (кричит). Зачем внизу? Он не проснется внизу.

Ваня. Он проснулся и заснул.

Аглая (бросает руки на его плечи; совсем тихо, с бесконечною мольбою). Ваня, он умер? Скажи.

^{Дрожит вся мелкою дрожью}.

Ваня (также тихо). Нет еще, Аглаечка. (Внезапно весь сотрясается, бормочет беспорядочно). Аглаечка, это он сам. Моей в его смерти вины не будет. Мне милость дана. Ты все-таки прости. Ты как ушла — тесно стало. Мне тесно стало.

Аглая (не слушая, нетерпеливо). Его глаза закрыты?

Ваня. Да, Аглаечка.

Аглая (как в бреду, шепчет). Он открывал милые глаза? Ванечка, открывал любимые глаза?

Ваня (громко). Да, да, и сказал: Аглая.

Аглая (рвется безумно. Ваня держит ее. Она стонет). Крикну, крикну. Пусти.

Ваня. Стой, стой, потом. Он не услышит тебя, не увидит больше. Умрет скоро. Сам умрет скоро. (Она бьется еще, Ваня отпускает ее внезапно. Громко.) Там Анна. Иди.

^{Аглая останавливается мгновенно. Молчат долго, как бы меряясь взглядами.}

Аглая (едва слышно). Пусть.

^{Сламливается и падает. Он поддерживает ее. Несет ее к креслу, укладывает бережно навзничь. Сам садится на палубу возле.}

Ваня (отрогивая губами спешно ее волосы и лоб, необычным голосом). Аглаечка, ты моя ласточка ласковая, земная. Залетела ласточка в моря, от берегов родимых далече. Аглаечка, забили тебя люди, непонятная твоя судьба. Сердечко твое пело старую песенку верности, перестроила судьба струны, стало сердце искать старой песни, да поется песнь по-новому: струны разрываются, сердце умирает! Аглаечка, Аглаечка, овечка моя в волчьем логове! Душа ты моя, Аглаечка, непознанная, любимая, да неузнанная!

^{Аглая открывает глаза.}

Ваня (меняя голос). Аглаечка, немножко мне… С ним была… Он счастлив. Аглаечка, что видела там? (Указывает рукою к носу корабля.)

Аглая. Дельфинов: прыгают, как дети. (Не двигаясь, долго молча глядит вверх, в светлеющее небо. Потам тихо, внутренним голосам.) Светает! (Садится.) Край неба золотится. Вдали вода уже синеет. (Вскрикивает.) Ваня, Ваня, когда встанет солнце, он умрет.

Ваня (глухо). Не он один. Мы не знаем, кто умрет.

Аглая. Яша?

Ваня. Лежит, всю кровь выхлестнуло.

Аглая. Умер!

^{Плачет.}

Ваня. Нет еще.

Аглая (задумчиво). Ваня, ты знаешь, как на корабле мертвых хоронят?

Ваня. В парус зашивают и с доски так неслышно в воду.

Аглая. Неслышно в воду. Это — знала, а про парус — нет. Знаешь, в парусе — это прекрасно.

Ваня. Я ведь наверное не знаю. Сам домыслился. На корабле все паруса, ну, вот берут один, да и зашивают. Старый обычай, думаю, такой.

Аглая (ломает руки). Ваня, Ваня, мой Ванечка, позволь мне сказать тебе свою жалобу. Ваня, я взрослая, я, Ваня, старая скоро, скоро старая. Ах, никто не жалеет взрослых и старых, все жалеют маленьких детей. Ах, мне больнее, чем маленькому ребенку, больнее умею страдать! Кто погладит по голове и ничего взамен не спросит? Ничего, ни ласки, ни подвига, ни подвига!

Ваня. Чему же ты учила меня, моя Любовь? Из своей тесноты человек научается своей свободе. (Вздрагивает.) Я так научился, там давеча, когда хотел убить! Переживи это страшное утро.

Аглая (отчаянно). Вот, вот, ты назвал мне мой подвиг. Жить дальше мой подвиг! Ваня, встанет солнце, но его не будет. Не жив золотой луч для меня. Вспыхнет воздух и вода лучистой синевой. Тускл мир для меня. Ах, чайка дико крикнет мое горе, чайка в высоте насмеется хохотом на мою тоску! Корабль встретит берег. Берег чужой для меня, и земля новая сладка мне для могилы. Но слаще для могилы соленое море. Слаще ласка сомкнувшихся над болящим телом волн! Ваня, что я делаю? Я пою. Тебе странно? И мне странно! (Живо.) Вот до чего допелось мое горе. (Таинственно, постепенно сходя на шепот.) Знаешь, Ваня, Ваня, я ведь нехорошая. Ты думал — я тебя научу новой любви? (Качает головой в доверчивой, как бы детской тоске.) Я же… я… (Шепчет, как тайну.) Я устала, знаешь, я просто слишком устала. Знаешь, отдохнуть слишком хочется. Чтобы ничего не было. Ничего, ничего больше не было. Чтобы с ним вместе в один общий блаженный миг ничего не стало. Вот мое сладострастие.

^{Молчат долго.}

Ваня (тоже тихо). Аглаечка, ты мне сказку сказала ночью: жизнь стоит, и за ее плечами — смерть, она же тянет бедную руку за любовью. Ты, Аглаечка, хотела сама ею быть, всей Любовью.

Аглая (тихо встает, тихо протягивает руки вперед). Мое море, мое море! (К Ване.) Легче, о, легче умереть, нежели жить!

^{Плачет, всхлипывая, как ребенок.}

Ваня (вновь притягивает ее за руку). Сядь, птичка. Ослабела. Я поглажу по волосам. И ничего взамен не спрошу.

Аглая. Ни ласки, ни подвига.

Ваня. Ласки? Хорошо. Пусть. Не спрошу. Ты дала больше, чем заслужил. Через незаслуженное понял, что было выше меня. Аглаечка, человек незаслуженным спасен. Я так спасен. Теперь ничего не спрошу. Твой пес. Не сердись. (Становится на колени перед ней.) Ничего не спрошу и визгнуть ласково не посмею, ни хвостом так умильно, так робко не шевельну. Строго взглянешь — на спину опрокинусь, замру четырьмя лапами вверх: ну, а если улыбнешься… я тогда, Аглаечка, в углу буду на хвосте сидеть, в далеком углу, да с тебя глаз не спускать, псиных глаз, верных. Собака… Собака… Аглаечка, ты не бросай меня… Это мне не по силам, еще не по силам. (Кричит.) Там за нашим пиром, ночью, пила за новое утро. Со мной пила, слышишь, и все в тебе дрожало. Любовь огневая дрожала, и ко всем, ко всем — новая песнь к тебе звалась. И я примирения искал… свободу чуял. Я, Аглая, когда тесно стало, хотел преступление сделать, и не дала судьба, — я чистым остался, для тебя чистым, для твоей великой любви! Аглая, Аглая, Аглая!

Аглая (не слушая его, вся выпрямившись, громким шепотом и дрожа всем телом). Ваня, он умер… знаю. Во мне восторг какой-то. Это к смерти восторг. Не властна больше над желанием. Ваня, Ваня, Ванечка, не сдержать мне себя. Ни за что. (Кричит.) Иди, иди, он умер. Приди, вернись, скажи! Ах, мое вожделение к тебе, моя ласковая смерть!

^{Ваня уходит со злой, понурой покорностью.}

Аглая (дико). Алексей, твоя, твоя!

Вскакивает. У трапа Ваня еще останавливается, поворачивается, к Аглае и долго глядит в ее искаженное лицо.

Аглая (дико). Светло. Светает. Иди… Иди.

^{Задыхается. Ваня медленно спускается.}

Аглая (присаживается на кресло. Как бы вне сознания, бормочет). Дети, детки, простите. (Судорожно вынимает из сумочки книжку и карандаш. Записывает, бормоча.) Не могу не идти за ним. Простите… На что обломки матери?.. Простите… Мать не светится сквозь…

^{Пишет еще молча. Рвет. Еще пишет и еще рвет. В отчаянии охватывает руками голову, упирает локти в колени и раскачивается медленно. Изредка стонет.}

Ваня (возвращается. Садится молча рядом. Медленно). Не тот восторг, Аглаечка, не та боль — ошиблась. Жди высшего знака.

Аглая (отрывая руки от лица. Ярким криком). Он жив!

Ваня. Давеча отходил… Доктор чего-то впрыснул… Стал про любовь лопотать.

^{Аглая вскакивает.}

Ваня (спокойно). Там Анна. Он — Анне.

^{Аглая опускается, вся застылая.}

Ваня (строго). Аглаечка, у тебя дети.

Аглая (содрогается). Знаю.

Ваня (насмешливо). Знаешь, а ищешь сладострастия смерти! Не принимаешь подвига жизни, не хочешь допить избранного стакана.

Аглая (совсем тихо и с мертвым спокойствием). Ваня, не брани меня. Я не большая. Я просто маленькая и не снесу сверхмерного. Гордость, Ваня, гордость была в моем волении и бремя неудобоносимое. А ты, если, как говоришь, научился чему новому от моего горящего воления — пусть будет это новое тебе возвратным парусом домой. (Останавливается, чтобы трудным, тихим вздохом набрать воздуха. Потом вынимает с груди два кольца, связанные прядью волос.) Ваня — вот наши кольца: мое и Алексея. Я их связала прядью своих волос; это там, на носу корабля, я их связала. Возьми… возьми! Ты отдашь их детям, когда вернешься вместо меня…

^{Ваня берет кольца молча, мрачно.}

Аглая (снимая с пальца третье кольцо). Это твое кольцо, Ваня. Возьми его, живой, от мертвой. Я не сумела его доносить. Возьми для себя и отдай любовно жизни, когда сердце ей любовно раскроется. Довольно. Довольно.

^{Ваня швыряет злобно связанные кольца на палубу и надевает свое кольцо на палец; ворчит злобно.}

Аглая (не замечает его движений, все глядя вперед слепыми глазами и трудно, медленно дыша). Ты скажешь моему Алексею, он старший, — о, мать знает его: он, моряк, хочет смены, чтобы все проплывало, и в проплывающем он будет искать верное и неподвижное… Да, ты скажешь ему, твоему прекрасному сыну… (Загорается минутною жизнью.) Если весь дивный мир угасающих и воскресающих солнц, игры и пляски красок, — гляди, гляди (указывает на море, к носу корабля, где от востока идет, ширясь, полоса ярко шафрановой зари), и радуги морей, и рыскающих туч по непобедимой синеве… (На корабле раздаются вновь несколько ударов в ясный колокол, слышно движение, через палубу проходят матросы.), если все тени явлений он отразит и полюбит в одном женском сердце и не сломится от порыва такой любви — и, не своей силой загорясь, снесет через мир красоты и ужаса, красок и смерти на сильных руках, верных, свою одну прекрасную женщину и с нею проплывет по морям своей лучистой мечты через ужас бурь и сладость затиший, — пусть будет он благословен, потому что нет сильнее любви, чем такая любовь, и все цельное ведет к преображению. Но если… если все-таки — нет: и тогда я с ним, с бедным милым сыном!.. И дочери скажи, Вере, — она строга и справедлива и незабывчива к жалости… Но войдет в храм ее души любовь, и взгляд ее глаз, чистый и глубокий без дна, ею одной загорится, и в ее океане без дна сольются — справедливость и строгость и мука жалости, — и она станет одна любовь… Скажи, чтобы не боялась моего благословения, потому что я так умею любить, что любовь не может не быть сильнее смерти. (Плачет, потом медленно.) Да, да, любовь может искупить мою вольную смерть. Пусть не жалеют меня. Скажи ей: мое счастие было слишком светло; оно светит и сквозь мою ночь. И его пусть не осуждают, кто дал мне это счастие, а им подвиг жизни и Алексею был больше, нежели отец… Скажи: наша любовь, призванная на них в последний час, будет с ними (запинается), им будет светло и защитно… (Запинается.) Ах, проси их простить мне мою слабость! (Вдруг мчит свою речь беспорядочно, задыхаясь.) Ты вот что, ты на колени встань, как я бы встала. Ты у Алексея руки целуй, и у Веры, как я бы целовала. А Олю, маленькую, в руки возьми и прижми к груди и целуй, целуй, да, как я бы прижала… Ах, она не запомнит своей матери, ах, я бы все ей сказала, в одном поцелуе, все сумела бы… сказать!

^{Закрывает лицо руками.}

Ваня (отнимает ее руки от лица и долго насмешливо смотрит на нее). У кого совесть чиста, тот слов не глотает. Что, поперхнулась своею любовью?

Аглая. Ваня, Ваня, что мне делать?

Ваня. Не лгать. Ты не Любовь. Тебе легче свою грудь напоить горькой морской водой, нежели к парной груди детей прижать, матерью сесть за детский стол и хлебом накормить! (Нюхает.) Один святой запах — мать. Мало слышал… сирота… Хлебом печеным пахнет на корабле. (Нюхает.) Утро!.. Пекут внизу!

^{Ходит взад и вперед. Крик чаек резко раздается. Яша всходит с лестницы на палубу. Тяжело опирается о плечо маленькой Танечки. Ее глаза широко раскрыты в глубокой печали. Они медленно пробираются к Аглае и Ване.}

Аглая (бормочет, как бы про себя). У детей будут праздники жизни, светлые, молодые, верящие. Они спросят друг друга: какая тень темнит наш светлый праздник? Вот мать наша, с печальной улыбкой, мать с умершей душой, старая мать с белыми волосами — и, глядите, это тень ее взгляда, тусклого взгляда мертвенных глаз…

^{Таня садится на ворох смоляных веревок близ Аглаи. Яша ложится на палубу у ног Тани и прислоняет голову к ее коленям. Оба смотрят вверх восторженным, чающим взглядом на Аглаю.}

Яша (слабо). Твои глаза, Аглая, не будут мертвыми, твои волосы в старости будут серебряными нитями любви. Твои дети будут пить от твоей любви.

Таня. Аглая, мы хотим жить, как вы учили: любя, прощая, легко и огненно. Бедный, милый Матюша! — он ушел… Но вот… Яша умирает.

^{Лучи солнца ударились о корабль. Как бы дрогнул весь белый воздух.}

Голос Анны (глухой, снизу, издалека). Умер. Умер. Аглая! Аглая (встает неспешно, вся преображенная в покое. Лучи ярко освещают ее. Лицо горит, как бы просвеченное. Голосом сдержанного глубокого восторга). Новое солнце встало. (Протягивает руки к солнцу.) Солнце, ты вернуло меня — мне. Алексей, ты во мне горишь, ты алтарь моей всей любви. Вот наши два кольца! (Наклоняется, подымает кольца, горящие в луче солнца на палубе. Ко всем.) Сестра, братья, идем хоронить тело!

^{Она идет, такая легкая, что хромота ее незаметна. Яша тихо за нею, опираясь о плечо Танечки. Слева через палубу идут матросы в спокойном порядке и молча. Некоторые тревожно оглядываются на солнце. Заходят за угол рубки. Из-за угла их видно только отчасти; слышен сдержанный говор, распоряжения, передвижение досок, лязг железа. С лестницы появляется Ольга за руку с Александрой. Матюша за ними, качаясь, пьяный, размахивает руками, с нелепо молящими жестами вслед Ольге. Ольга становится у борта, лицом к рубке и ожидает долго, не отрывая взгляда от трапа. Александра от нее отвернулась, глядит назад, на море, безразличная, застывшая, как изваяние.}

Ольга. Какой тяжелый час! Этот металл лучей бьет по мне. Александра. Все часы тяжелы, потому что возвращаются. Ольга (улыбается грустно). Для мертвого, там (указывает на лестницу) — последнее солнце встало впервые… и не повторится.

Александра (указывает на море, где-то позади корабля). Гляди, на волнах мертвый дельфин, распухшим брюхом вверх. И ему — впервые встало последнее солнце.

^{Матюша садится грузно на палубу, к мачте. Аглая останавливается посреди палубы лицом вперед и глядит в растущие лучи солнца Ваня, возле, держит ее руку. Яша, близко, весь ею поглощенный, тяжело опираясь о плечо Танечки.}

Ольга. Сейчас должны вынести тело. (Глядит, вся нагнувшись вперед, к трапу.)

Аглая (целуя кольца). Тесные колечки милой любви! (Бросает через плечо в море кольца.) Твое — тебе, Алексей. Мое — мне, Алексей.

Ольга (взволнованная, несдержанно громко). Она была женою мертвому… тому — своему брату!.. Ужасный корабль!

^{Ваня пытается надеть Аглае на палец свое кольцо. Аглая тихо, как во сне, отнимает руку. Кладет ее на его голову.}

Аглая. Не надо жалеть тесных, милых колечек (Указывает пальцем свободной руки через плечо на море.) Кольца в дар — Зажегшему!

^{Ваня отходит, зажав колечко защитно в руку, по-детски громко рыдая.}

Таня (к Ване, громким кристальным голосом). Не плачьте, не плачьте, никто не знает, над чем плакать и чему радоваться.

^{Шум внизу. Анна, в темно-пурпуровой свободной одежде, подымается с лестницы, медленно, тяжело ступая. Останавливается на палубе. Глядит на Аглаю несколько мгновений из-под свисающей надо лбом темно-пурпуровой ткани.}

Анна (ясным голосом). Бери его. Он сказал: «Аглая».

^{Медленно огибает спереди рубку; тихо идет дальше, к носу корабля.}

Аглая (глядит кругом, глубоко и редко вбирая вздох. В тихой радости). Братья! Сестры! Синяя вода под твоим золотом, солнце! Берег впереди, берег позади! На земле там, дома — золото ржаного поля под синевой! Запах хлеба… (Утирает лицо.) Ах — соленые брызги!..

Ольга. Это ваши слезы, Аглая.

Аглая. Ничего, ничего, это все равно. (Смеется.) Дети! Ваня, я вернусь к ним! Новая песнь, ты спелась! (Быстро.) Дайте мне низко нагнуться над водой. Дайте поклониться земно его морю.

^{Подходит к борту, все расступаются.}

Ольга. Осторожно, осторожно, поручни низки.

Аглая. Ничего. Это ничего. Я же не хочу смерти. Я люблю и жизнь, и смерть. Давеча я была такая слабая, такая больная и трусливая. Прости, Ваня!.. Как я мучила тебя!

^{Стоит лицом к борту, хочет наклониться. Не может. Плечи тяжело вздымаются в редких, слишком глубоких вздохах. Слышен в общем молчании неприятный, как хрипенье, храп заснувшего у мачты Матюши.}

Аглая (как бы оправившись, вскидывает обе руки кверху. Иным голосом, звенящим последним напряжением). Тебе, Зажигателю Порывов!.. Ты, зажегший во мне эту чрезмерную любовь, дай сил снести ее и не продли мой подвиг свыше сил!

^{Поворачивается, чтобы идти. Вся потрясается судорогой, проходит несколько шагов ближе к середине палубы. Останавливается, вся в новой судороге, качается, ищет опоры вокруг и медленно падает, надламываясь. Все бросаются к ней, потом раздвигаются. Она лежит вверх бледным лицом, прижав к груди скрещенные руки. Ваня слушает сердце. Таня молится, подняв вверх лицо, сложив руки крестом на груди. Яша, опираясь обеими руками о ее плечо, смотрит безумным взглядом на Аглаю. Александра, отвернувшись, все стоит, застылая.}

Матюша (проснулся, подполз к Тане, стоит на коленях, еще пьяный, подвывает плача). Таня, прости… вернулся… боюсь… ой, боюсь… прости!

^{Ольга делает знак матросам. Они хотят поднять тело Аглаи.}

Ваня (отталкивает их, приподымает уже безжизненную руку с груди Аглаи, надевает на ее палец свое кольцо. Смеясь и плача). Ты сама дай за меня, Кому велела давать колечки.

^{Подымает тело и несет вниз. Остальные следуют, кроме Ольги и Александры.}

Ольга (тянет руку Александры). Слушай, слушай, она была прекрасна!

Александра (медленно поворачивается к востоку, указывая в даль моря). Гляди, утро опять устроило свое торжество: море, как небо; небо, как сафир^{147}, светится сквозь хрустали островов, и горизонт курится голубым туманом… И вчера, и завтра, и снова сначала, и никогда — до конца.

Ваня (выскакивает с трапа на палубу. Дико). Кончено! И я к рыбкам!

^{Бросается к борту. Видит Ольгу и Александру, испуганно поворачивает за угол рубки.}

Ольга (вся выгибаясь, глядит ему вслед). Бросится в море. Это прекрасно, кто это может!..

^{Молчание.}

Нет! Вот опять та, в пурпуре, она вернулась… за ним?.. да!.. Она взяла его за руку!

^{Шум тяжелых шагов внизу.}

Александра. Несут мертвых.

^{Анна и Ваня появляются из-за рубки. Анна ведет Ваню за руку. Лицо Вани застыло в бессмысленной улыбке. Снизу доносится пение.}

Александра. Ольга, мне все-таки страшно! Что это было?

^{Голоса поющих. С лестницы показываются матросы, несущие что-то тяжелое.}

Анна (повернувшись к носу корабля). Мы должны доплыть!

Занавес

Действие первое[96]

^{Лесная поляна усыпана белыми лепестками. Под развесистой каприфолией{150} ложе, устланное цветочным пухом. Яркий лунный свет.}

Хор фей.

^{Улетают. Сердце Розы{151} медлит, любуясь на луг, Пок выходит из чащи.}

Пок. Здравствуй, фея!

Сердце Розы. Здравствуй, эльфик. Хоть лицо твое сердито, Но по узким глазкам вижу, по напухлым детским щечкам, По надутым алым губкам, — что ты милый, шалый эльф.

Пок.

Сердце Розы. Нет. Но сюда летит его супруга.

Пок.

Сердце Розы. Зачем?

Пок. Ужель не ведаешь их распри?

Сердце Розы.

Пок.

Сердце Розы.

Пок.

Сердце Розы.

Пок.

Сердце Розы.

Пок.

Сердце Розы.

Пок.

Сердце Розы.

Пок.

Сердце Розы.

Пок.

(Выхватывает из-за пазухи сеточку, красно мерцающую. Пляшет, размахивая ею.)

(Срывает сеточку с Алцвета и протягивает его вперед.)

Сердце Розы.

Пок.

Сердце Розы.

Пок.

Сердце Розы.

(Закрывает лицо руками.)

Пок.

Сердце Розы.

Пок.

(Поет и пляшет.)

Сердце Розы.

Пок.

Сердце Розы.

Пок.

Сердце Розы.

Пок.

^{Раздается приближающееся пение эльфов, воздушная музыка, серебристые, тихие рога.}

^{Входит Оберон, окруженный светлою свитою эльфов.}

Пок (прячась за дерево).

Оберон.

Пок. Царь, здравствуй.

Оберон. Где цветок?

Пок. При мне ли он?

Оберон.

Пок.

Оберон.

Пок.

Оберон. Пок, где цветок?

Пок. Под дубом не цветет.

Оберон. Он сорван?

Пок. Сорван.

Оберон. Эльфом чуждым?

Пок. Да.

Оберон.

Пок.

Оберон.

Пок.

Оберон.

Пок. Ты жаден.

Оберон.

Пок. Так безраздельно, говоришь ты, царь?

Оберон.

Пок. Но объедаюсь.

Оберон.

^{Тихая музыка эльфов.}

Пок. Царице, царь.

Оберон.

Пок.

^{Музыка эльфов затихает. Лес оглашается гиканьем мужских голосов, жалобным визгом женским. Появляются Лигей, играющий на флейте, Эраст, Медон, Баратрон, Леонид, Мормоликс, Волынщик и Лютник. Пок укрывается за деревьями.}

Лигей. За мной, товарищи! Сюда! Волоките визгуний! Играйте, музыканты!

^{Лютник и Волынщик играют дико.}

Медон. Кто видел таких ярких светляков?

Лигей. Это месяц разбрызгался по лугу.

Леонид. Луг усыпан белыми лепестками.

Эраст. Ложе, устланное среброцветом!

Баратрон. Диву даюсь, кто так волшебно убрал луг.

Мормоликс. Лесные феи балуют гуляк и озорников.

Баратрон. Ловко мы ободрали спящих на болотных кочках любовников.

Леонид. Не вопите так Проснутся Деметрий и Лизандр.

Эраст. На крыльях ветерка примчатся — отбивать своих голубок.

Лигей (знакам останавливает музыку).

^{Лигею рукоплещут. Он садится и играет на своей флейте.}

Эраст. Славный поэт, к тебе благосклонны сладкозвучные музы.

Баратрон. Одаренный Лигей, нам оставь неблагосклонность этих воплениц. (Привлекает к себе Елену и Гермию.)

^{Лигей, вскочив, толкает Баратрона. Мормоликс ударяет Лигея. Эраст и Леонид защищают Лигея.}

Медон. Пока дикие ослы предаются дракам, ручные ослицы поспешают к привычным оглоблям, что развалились там на кочках.

^{Елена и Гермия убегают к лесу.}

Лигей. Лови! Сбежали.

^{Все бегут ловить Елену и Гермию.}

Голоса бегущих. Лови… Осел, упустишь… Забегай! Держи!

^{Лигей, опережая всех, хватает одной рукой Гермию, другой Елену.}

Лигей. Моя! Моя!

Мормоликс (вырывает Елену). Моя!

Баратрон (схватывает обеих). Мои!

^{Все, кроме Медона, дерутся вокруг пленниц.}

Медон. Пускай дерутся. Мудрец дожидается в сторонке, пока копошится свалка. Или острыми словами умеет нашпорить драчунов друг на друга. Ему то и на руку. Распалившись дослепа, затычутся враг на врага. А тут путь свободен на поживу. Эй, музыканты, дерите струны! Дуйте в мешок! Лупи его, Мормоликс! Гляди, жадный Баратрон одну целует, другую притопнул к земле.

^{Музыканты играют дико. Елена и Гермия пронзительно визжат.}

Гермия. Лизандр! Мой Лизандр!

Елена. О, Деметрий, хоть пожалей, если не любишь!

Лигей (высвобождаясь из свалки, дерущимся). Руки прочь! Назад! Забыли, зачем пришли? В Афинах уже безмозглые актеришки готовятся прельстить бездарною игрою герцога Тезея и новобрачную супругу его Ипполиту^{163}. Воронье, провороните время. Молчи, музыка.

Эраст. Лигей прав. Слушайте Лигея.

Медон. Слушайте.

Лигей. Когда мы украли любовниц у спящих на кочках любовников…

Гермия. Мы заблудились в темном лесу.

Елена. От слез по жестокому Деметрию ослепли мои очи.

^{Баратрон ударяет Елену и Гермию. Они плачут.}

Лигей. Я продолжаю. Уведши пленниц, мы решили во избежание драк делить их по жребию.

Все. Го! Го! Го!

Баратрон. Врешь, Лигей, не я.

Мормоликс. Я кулаками.

Лигей. Чего галдите, галки? Потом, натешившись объятьями, поспеть в Афины к утренним зрелищам.

Эраст. О, слушайте, слушайте благородного Лигея!

Медон. О да, конечно, Лигей благороден и великодушен! Но не Лигей ли как зачинщик себе возьмет право первому метнуть жребий, и кто не знает, как ловкач умеет подтолкнуть в свою угоду беспристрастную судьбу? К тому же рассудите и это соображение: повадно ли двоим с двумя тешиться, когда обделенные судьбой злобно соглядатайствуют?

Все. О! О! О! (Угрожают Лигею.)

Медон. А впрочем, если вы согласны выслушать меня и дальше с терпением, то убедитесь, что недаром потеряли время. Я рассуждаю так, вдохновленный мудростию Паллады^{164}: не забавнее ли будет счастливчикам жребия, обнимая своих милых, допустить до некоторых ласк и товарищей? Вот размышления странствующего гимнософиста^{165}.

^{Все рукоплещут. Волынщик и Лютник играют дико.}

Гермия. Лизандр, как мог ты так крепко спать, когда эти изверги волокли меня?

Елена. А ты, Деметрий, ты, конечно, слышал мои вопли, но радовался им, потому что эти, пленившие меня, тебя избавили от моих влюбленных стонов, которыми, преследуя тебя, я оглашала этот лес, что сулит мне стать могилою.

^{Мормоликс, выломав прутья из лесу, хлещет ими Елену и Гермию.}

Мормоликс. Хлест! Хлест! Вот прутик для почина. Дождетесь от нас и палочки.

Лигей (толкает его). Бить женщин позорно. Завяжем им рты, чтобы они не визжали. Эй вы, замолчите, музыка!

^{Елене и Гермии завязывают рты платками и опутывают ноги и руки.}

Баратрон. Скорей к дележке.

Медон. Баратрон всегда спешит от жадности.

Мормоликс. Давай на кулаки. Чья возьмет?

Леонид. С Мормоликсом стоит мериться. Он кулачный боец на славных афинских ристалищах^{166}.

Баратрон. Моя возьмет. А чья возьмет — того обе.

Медон. Подавишься.

^{Баратрон и Мормоликс дерутся на кулаках. Остальные любуются и рукоплещут побеждающему. Музыканты играют с приятностью.}

Эраст. Как они визжали жалобно под хлыстами! Не будут ли их стоны еще громче под нашими поцелуями, которые им покажутся ударами палок. Я люблю любовь разделенную.

Лигей. Ты прав, Эраст. Баратрон, Мормоликс, разойдитесь! Довольно драк. Скоро в Афины пора. Ночь на исходе. Еще нужно повторить роли, чтобы плохою игрою не провалить мою трагедию на состязании с афинскими актеришками — придворными паточниками. Тогда не будет вам драхм^{167}, а мне славы.

^{Мормоликс и Баратрон, отскочив друг от друга с окровавленными лицами, слушают внимательно.}

Лигей. А теперь, прекратив музыку, выслушайте песенку, которую я сочинил, пока вы дрались, всем вам в назидание:

Все (рукоплещут). Пой дальше, певец, пой яснее.

Лигей.

Все. Го! Го! Го! Вот новости зловредные! Пленным на насилье не пенять! Го! Го! Го!

Лигей (наигрывая на флейте). Чего рычите, звери вы!

Медон. Дешевою кажется и мне начинка ваших голов. Рассудите сами: какому степенному смертному приятно подвергать опасности слишком тонкого визга перепонки своих ушей или кожу на своем лице предоставить боронить острым женским ногтям?

Мормоликс. А мне так эта музыка приятна.

Баратрон. А мне борозды кровь горячат.

Медон. А теперь продолжай, Лигей, когда я утихомирил этих горлодралов. Чем думаешь ты помирить носатых отверженцев с безносыми избранниками?

Все. Что ты говоришь? Яснее.

Медон. Понятно: кто праздный, тот с носом.

Все. Ха! Ха! Ха! Ты нелеп довольно.

Лигей. Я объясняюсь песней. Хватай, кто ловок, воробья за хвост. (Поглядывая на Елену.)

Все. Го! Го! Го!

Баратрон. Хитрец! Уж он подмазывается к красотке.

Леонид. А как получит, нас надует.

Медон. Вор! Рифмоплет! Он своими петушьими перьями одел чешуи моей змеиной мысли. И почему ты первый между нами?

Леонид. Да, кто тебя поставил?

Лигей. Значит, я сам.

Медон. И я первый. Он поэт. Я — философ.

Леонид. Нет я. Вот моя сила. (Лениво протягивает вперед сильные руки.)

Баратрон. Долой наглеца! Долой вора!

Мормоликс. Ты, скворешник! Собью с тебя домовитую башку. Разлетятся рифмы, как глупые скворцы.

^{Снова играют Лютник с Волынщиком. Пок выскакивает из-за дерева с пуком крапивы. Хлещет дерущихся по глазам.}

Все. Кто бьет? Ой, жжется! Кто хлещет? Это ты! Вы! Это он!

^{Пок снимает повязи с Елены и Гермии и убегает. Женщины долго лежат неподвижно, закрыв лица руками.}

Елена. Кто это был? Мне он страшнее, чем те насильники.

Гермия. Мне на грудь вспрыгнул болотный огонек.

^{Вдруг вскакивают и бегут к лесу.}

Пок (кричит филином). У… у… у… у…

^{В страхе дерущиеся оставляют схватку. Музыканты роняют лютню и волынку. Прислушиваются.}

Лигей. Это леший стонет.

Медон. Трус! Это филин.

Баратрон. Пленницы! Где пленницы?

^{Все бросаются в лес за убежавшими Еленою и Гермией.}

Пок (соскакивает с ветки).

^{Возвращаются Эраст, Медон, Леонид, Баратрон, Мормоликс и музыканты.}

Леонид. Улепетнули.

Медон. В оглобли уж, наверно, угодили. Где Лигей? Уж не пора ли в путь?

Баратрон. Не сыт я. Не пойду.

Мормоликс. Девки где?

Медон. Что сделал бы ты, Эраст, если бы поймал одну или обеих там, в лесу, один? И ты, Баратрон? И ты, Мормоликс?

Все. Вопрос праздный. Всякий поймет без ответа. Тебя бы не позвал.

Лигей (выбегает из лесу, одной рукой волоча Елену, другою Гермию).

Все. Лигей! Лигей! О Лигей, ты велик! Ты благороден. Нам стыдно, Лигей!

Лигей. Тесно окружим этих девушек. Их зовут Гермией и Еленою. Каждый из нас покажет им себя и объяснит, кто и что умеет. Эй, музыка, скрипи!

Все. Го! Го! Го!

^{Музыканты играют. Лигей подтягивает на флейте. Все окружают Гермию и Елену.}

Эраст. Глядите на меня, прелестные Елена и Гермия: кому понравлюсь я? Я — ваятель. Умею мять глину. Метко рассекать мрамор.

Медон. Я — странствующий философ-гимнософист. Приглядитесь ко мне внимательно. Умею движениями и мудрым словом учить новым путям познания. Кому прискучили старые?

Леонид. Я — солдат. Любомудрствовать не мастер. Зато показать могу, как применяется дальнобойная катапульта.

Баратрон. А у меня таран. Я — демагог-оратор. Продолблю самую крепкую стену.

Мормоликс. А я кулачных дел мастер. Не уступит мой кулак его тарану. Проткнул не одно ребро!

Лигей (пляшет, размахивая флейтой, перед Еленой).

(Обнимает Елену.) Не противься. Моей флейте покорны все нимфы. (Увлекает Елену за кусты.)

^{Все с криками бросаются вслед. Музыканты играют дико.}

Голоса (из-за кустов). Она не тебя!.. Она меня!.. Я хочу!.. Гляди, Баратрон обеих… Мормоликс расщепил березу… Это не Мормоликс!.. Здесь болотный огонек!.. Кто меня клюет?.. Кто вопит?.. Это филин…

^{Пок кричит филином. В страхе все выбегают на поляну. Музыка прекращается. Лигей мчится через луг, влача Елену к ложу. Остальные, окружая Гермию, принимаются за драку. Музыка возобновляется.}

Елена. О, будь великодушен. На что тебе тело женщины, безумно любящей другого?

Лигей (у ложа). Гляди! Гляди! Свет странный мерцает с ложа. Кто спит осиянный? Чье темнеет тело, как пустота, полый призрак?

Елена. Мне страшно. Страшно.

^{Бросаются за кусты.}

Пок (слетает с дерева).

Лигей (высовывает удивленную голову из-за кустов). Чей это шепот странный? Будто корни зашептались соками в земле. Любопытно подглядеть, кто это шептал. Здесь много чудного. Есть в лесу лешие, в болотах водяницы^{168}.

Пок (бежит через луг к дерущимся).

^{Эраст, Медон, Леонид, Баратрон, Мормоликс бросают драку. Хватаются Елены, Гермии, Лигея и вместе с музыкантами мечутся, призывая беглецов, и исчезают в лесу.}

Голос Елены (за кустами). Милый, ты слышал снова тот шепот? Мне страшно. Вернись сюда.

Лигей (высовывается до полтела из-за кустов. Глядит на пляшущего Пока). Я вижу огонек Будто болотный. Он пляшет. Сюда приближается. Мне страшно, любопытно и дремлется.

Пок (рычит ослом). Сон губит любопытных. Ио! Ио!

^{Лигей прячется за кусты}.

Голос Елены. Кто ревел?

Голос Лигея (в полусне). Что? Ревел? Осел.

Голос Елены. Здесь место нечистое. Кто тот осел? Успокой меня.

Голос Лигея (засыпающего). Кто? Где? Засни, любезная Елена. Осел тот — я. И успокойся. Спи.

Голос Пока (забежавшего в кусты к Елене и Лигею).

^{Оберон просыпается. Раздается сладострастная музыка эльфов.}

Оберон.

^{Лигей выбегает из-за кустов, на копытах, с ослиным хвостам под короткой туникой, с ослиной головой и с флейтой в руках За ним Елена. Она протягивает к нему влюбленные руки, он скалит на нее зубы, лягается, хлещет хвостам.}

Оберон (в экстатическом созерцании).

Лигей (в тоскливой злобе мечется). Ио! Ио! Ио!

Елена. О, возлюбленный, с шелковистою мордой!

^{Оберон загораживает Лигея от Елены.}

(Закрывая лицо руками.) Ужас! Ужас! Кто этот светящийся и темный?

Голос Пока (из кустов).

^{Елена убегает на голос в кусты. Из леса выскакивают Медон, Эраст, Леонид, Баратрон, Мормоликс, Лютник и Волынщик, натыкаются на Оберона и Лигея и с воплями врассыпную обращаются в бегство.}

Голоса бегущих. Ужас! Чары! Кто испортил Лигея? На теле Лигея голова осла! Где наш вождь? Бежим! Бежим! Прочь с нечистого места. Лигей! Лигей! Лигей!

^{Лигей мечется, чтобы бежать вслед зовущих, дует в свою флейту. Оберон обхватил его шею. Лигей лягается.}

Оберон.

Лигей (выбиваясь). Ио! Ио!

Голос Пока (издалека).

Елена (издалека). Красавец, слышу сладкий голос, где ты?

Оберон.

Лигей. Ио! Ио! Ио!

Оберон.

Лигей. Ио! Ио! Ио!

Оберон.

^{Тянет Лигея за нижнюю губу к ложу. Лигей ощеривается, упираясь. Пок выскакивает с пуком репейника и стягает сзади Лигея. Лигей брыкается.}

Пок.

Оберон.

Пок. Прилаживайся, царь, к ослиным пляскам.

^{Оберон томно пляшет вокруг топочущего Лигея.}

Лигей. Ио! Ио!.. Нет!

Оберон.

Лигей (ревуче поет).

(Долго, с трудом и заунывно играет на флейте.)

Пок.

Лигей (роняет флейту). Ио! Ио! Ио!

Оберон.

^{Эльфы приносят плоды на золотых чашах и напитки в золотых с каменьями кованых кувшинах Увенчивают Лигея и Оберона розами. Четыре хора эльфов прилетают один за другим, с нарастающей звонкостью медных труб.}

Первый хор.

Второй хор.

Третий хор.

Четвертый хор.

Пок.

Оберон.

Пок.

Оберон. Молчи, беспутный! Никогда! Он мой.

Пок. Так окрыли его и мчись домой!

Оберон. Но где Титания?

Пок. У милой Фиды.

Оберон. Хочу, чтобы любила нас царица.

Пок. Желаешь вздора — не слепа она.

Оберон.

Пок (предводительствует эльфами, несущими крылья, уздечку, удила).

^{Эльфы прикрепляют Лигею крылья. Лигей испуганно машет ими, взлетая и падая.}

Оберон. О, неразлучный, залетим далеко!

Пок (подстегивает втихомолку Лигея).

^{Эльфы зануздали Лигея, прикрепили ему крылья, подкинули ему вверх ноги, подхватили его своими крылышками в воздухе. Оберон вскакивает на Лигея, как на осла. Музыка воздушная; тихие серебристые рога. Легкой тучей все поднимается и летит над вершинами деревьев к востоку.}

^{Первые лучи солнца ударяют по верхушкам леса.}

Занавес

Действие второе

^{Поросшая травою и кустами площадь на вершине башни. Золотое стойло, крытое, с решетчатым затвором. Затвор приперт и изнутри густо заставлен ветвями. Возле широкого ложа, усыпанного мягко лепестками роз, — накрыт пиршественный стол: природные яства на золотых блюдах и напитки в золотых кувшинах, осыпанных самоцветными камнями. Через пробоину стены виден далекий морской горизонт. Эльфы прикасаются золотыми жезликами к кустам над ложем. Кусты обращаются в плодовые деревья, тяжело увешанные яркими плодами.}

Оберон (возлежит на ложе один).

^{Приближается звон лютни и трепет быстрых крыльев.}

Титания (влезает через пробоину стены).

Оберон (встает ей навстречу и обнимает ее). Как две зари, твои пылают щеки.

Титания.

Оберон. Целуй меня!

Титания. Твои тревожны ласки.

^{Идут к ложу}.

Оберон.

Титания.

Оберон.

Титания.

^{Ветер поднимается, проносятся тучи, скрывая месяц. Лигей просовывает через затвор морду, увитую розами, и с любопытством оглядывает Титанию.}

Оберон.

Титания.

Оберон.

^{Лигей выбегает из стойла с большим пуком цветов в руках, разбрасывает цветы перед Титанией.}

Титания.

Оберон. Не служит мне Лигей. Он мной любим.

Титания.

Оберон. Давно уж Пок таинственно исчез.

Титания.

^{Сердце Розы вылезает из скважины в стене, перебегает от скважины к скважине, от выступа к выступу, где спят феи, сзывает подруг, строит хороводы.}

Сердце Розы (тихо поет).

Оберон.

Лигей. Ио! Ио!

Титания.

^{Лигей отряхивает ветки плодовых деревьев и ловко разметывает падающие плоды перед Титанией. Эльфы и феи пляшут. Музыка.}

Хор фей.

Титания.

Лигей. Рад тебе.

Титания. Твой голос груб. Приветна речь твоя.

Оберон. О, голос твой теорбы^{180} звучной слаще!

Титания (хохочет). Глядите, феи, — он влюблен в осла!

^{Феи украшают Титанию цветами, каменьями, приносят угощения. Распускают ей волосы. Ласкают ее крыльями и целуют руки и губы. Она смеется им. Лигей срывает ветви, сплетает широкое опахало и медленно машет над ее головой.}

Оберон. Слепа ты.

Титания. Ты ослеп.

Оберон. Могучий хобот. Метроном певца.(Робко прикасается к хвосту Лигея.)

^{Лигей лягается.}

Титания.

Лигей. Слыл на родине поэтом шустрым.

Титания. Ну спой нам песнь или славицу скажи.

Лигей. Забыл все. Мне скучно. И тебя не вижу.

Титания. Не видишь? Странно! Не малы гляделки. (Смеется, рассматривая его глаза.)

Лигей. Твое лицо темно, его лицо темно. А вокруг вас свет. Мне неуютно. Ио! Ио!

Оберон (Погружается в себя).

Титания.

Оберон (Лигею). За славу пью твою!(К Титании.) За красоту Титании.

Лигей пьет залпом.

Титания. Забавны оба вы! Скажи, Лигей, печален чем твой плен?

Лигей (пьянея). Ты прилетела — стало веселей.

Титания. Ты плавной речью, верю, не солгал. (Подливает ему сока)

Оберон. О пой, певец! Усните, эльфы, феи!

^{Эльфы и феи прекращают пляски и разлетаются по гнездам в камнях.}

Лигей (притоптывая, дергая лиру, поет пьяным голосом).

Титания (хохочет). Прелестен он, твой пьяный ослик!

Оберон.

Титания. Ослиным мордам улыбаться вмочь ли?

Оберон. С огнем ты шутишь! Он сожжет тебя.

Титания. С ослом ты шутишь! Он лягнет тебя.

Лигей. Я спать хочу. Прощайте.

Оберон (ведет Лигея, шатающегося на копытах, к стойлу).

Титания. Уйми сном хриплым свой ревучий дар.

^{Лигей, не добравшись до стойла, падает в траву. Засыпает, храпит, вытянув копыта.}

Оберон (наклоняется над спящим в экстазе любования).

Титания.

Пок (влетает над пробоиной стены).

Оберон (подходит к нему). Что видишь с этой высоты?

Пок. Людей.

Оберон.

Пок. И расползлись край моря, как жуки.

Титания (подходит к пробоине).

Пок.

Титания. Шалун! Где добывал любовный яд?

Пок. Гонял меня за ним царь Оберон.

Оберон. Раб лживый! Вор! Ты утаил Алцвет! (Бьет Пока.)

Титания. Оставь его, не бей, мой Оберон!

Пок. Алцветик мой. Царю не нужен он.

Оберон.

Пок (потирает спину). И царские повадки позабыл.

Титания.

Пок (шепчет на ухо Оберону).

Титания.

Пок.

Оберон (жадно обшаривает Пока). Скорей, скорей цветок! Сюда цветок!

Пок. От тряски царской память отшибает.

Оберон (отталкивает Пока).

Титания.

^{Оберон обнимает Титанию и, пытаясь успокоить ее, ведет к ложу.}

Сердце Розы (вылетев из скважины стены, приближается к Поку).

Пок. Тебе уже не страшно?

Сердце Розы.

Пок. Ха-ха! Ха-ха! Ха-ха!(Бережно подхватывает Сердце Розы на руки и, припрыгивая, укачивает ее в сон.)

^{Оберон и Титания остановились, обнявшись, над спящим с ритмическим храпом Лигеем.}

Титания. Спусти, мой Оберон, сонливца с башни!

Оберон (выпускает ее из объятий). Титания, не жизнь мне без него!

Титания. Со мною жизнь! Не надо нам осла!

Оберон.

Титания.

^{Месяц заволакивается тучами.}

Оберон.

Титания.

^{Ветер свищет, и долетают из глубины удары прибоя.}

Пок.

Оберон (пытается обнять Титанию).

Титания.

Оберон.

Титания (хлопает в ладоши).

Пок.

Титания. Сюда, о Сердце Розы, помоги!

^{Сердце Розы и феи вылетают из скважины стены и окружают Титанию.}

^{Гроза разражается громом и молнией. Вой ветра. Стоны волн. Визг людей приносится из глубины.}

Оберон.

Пок (глядит со стены вниз).

Оберон.

Титания. Мотал то мордою осел безмозглый.

Оберон.

Титания.

Сверкает молния. Гром прокатывается.

Пок (все глядит со стены в глубину).

Титания (бегает, ломая руки).

Оберон.

Пок.

^{Ливень нарастающим гулом доносится на башню.}

Титания.

^{Феи мечутся вокруг Титании с тревожными ласками. Эльфы играют тревожную музыку.}

Хор фей.

Оберон. О я несчастный! Предан я женой!

Титания.

^{Оберон стоит между стойлом и Лигеем, опустив голову на грудь. Феи прячутся в камни.}

Хор эльфов.

^{Во время пения эльфов и плача Титании Пок носится беспокойный по башне, задевает спящего Лигея, который во сне стонет. Толкает Оберона.}

Оберон. Что носишься летучей мышью? Смирно!

Пок.

Оберон.

Пок. Послушен я.

Оберон.

Пок. Угадано! Ты отвернись и жди.

^{Титания все рыдает. Лигей просыпается, вытягивается, зевая. Пок пытается протиснуться сквозь золотую решетку затвора, но не может. Выхватив из-за пазухи Алцвет, просовывает его сквозь жердинки в стойло, машет рукой. Стойло освещается красным полыхающим светом.}

^{Танец безмолвного Оберона в сторону от стойла. Оберон движется как во сне, с опущенной на грудь головой.}

Титания (перестает рыдать. Откинулась от яслей. Ищет взглядом вокруг).

Лигей (вскакивает. Бежит к стойлу. Притыкается мордой к окошку).

Титания (отрывает затвор).

Лигей. Ты плакала. Что мне делать? (Робко протягивает к ней руки.)

^{Титаник обнимает его. Они стоят, вплетшись руками.}

Титания.

^{Лигей чешет зубами ей шею под затылком.}

Лигей. Ты ложись!

Титания.

Лигей.

Титания (разнимая его руки, обнимавшие ее стан).

Оберон.

Лигей. Ио! Ио! Ио!

Титания (Оберону).

Лигей (бьет хвостом по золотой лире и поет).

Титания (смотрит, умиленная, на спящего Лигея).

^{Небо проясняется, светит месяц.}

Пок.

Оберон.

^{Идут, обнявшись, к пирному ложу.}

Титания.

^{Оберон и Титания склоняются на ложе, плодовые деревья свешиваются над ними до земли. Играет сладострастная музыка эльфов. Эльфы и феи пробуждаются и затевают пляску неги и томления.}

Лигей (вскакивает и высовывает с любопытством голову из заставы). Помирились. Спят в страстных объятиях! Или никто из них меня не любит. Или не моей они породы. Я их ненавижу. Он меня целовал, а думал про нее. Она меня целовала, а думала про него. Боги неудобны. Ио! Ио! Ио!

^{Из-за выступа стены на башню перелезает тоненькая девушка с белою кроличьей головой и печально повислыми ушами. За ней следуют два юноши. Тотчас схватывают ее за руки и принимаются раздирать в две стороны.}

Кроличья Голова. Милые юноши, выслушайте меня. Лучше чем погибнуть мне для обоих, — обоих я приласкаю. Все мы устали ползти по скользким лианам. Отдохнем в той золотой избушке, украшенной столькими цветами.

Первый юноша. Я лягу с ней. Ты сторожи у входа.

Второй юноша. Я первый поцелую пушистые губки.

Лигей (выскакивает из затвора. Кричит в диком восторге). Люди! Люди! Ио! Ио! Ио! Ио!

^{Юноши и Кроличья Голова отступают в страхе. Пок лает собакой.}

Кроличья Голова. Ай! Ай! Собака! Она меня съест! (Перелезает проворно через стену.)

^{Юноши с криками отчаянья прыгают в глубину. Через стену показывается Прекрасная женщина. За нею толстый мужчина с рылом свиньи.}

Прекрасная женщина (перелезая на башню). Здесь нет никого. Мы спаслись от бури.

Свиное Рыло (хрюкает). Твой муж настигнет нас. Прекрасная женщина. Я сама видела, как Кобылица, всю ночь преследовавшая его своею любовью, лягнула его в живот, и, скрючившись, он, как арбуз, полетел с лианы в глубину. Смелее, красавец, обойми меня. Дай упиться дивным ароматом твоих уст. (Обнимает его рыло.)

Пок. Невероятный вид. О Пок лихой!

Лигей (нерешительно подвигаясь). Хочу к ним подойти, да боров злой!

Пок. Довольно блудом эльфов дом порочить! (Подлетает к обнявшимся и во всю мочь кричит петухом.)

Свиное Рыло (вскакивает на стену). Здесь нечисть! Огонек!

Прекрасная женщина. Мне прямо в ухо как заорет!

^{Пок ударяет их крыльями по лицу. Свиное Рыло и Прекрасная женщина с воплями падают со стены в глубину. Четыре хора эльфов пролетают с нарастающею, потом сбывающею звонкостью труб}.

Первый хор.

Второй хор.

Третий хор.

Четвертый хор.

^{Лигей падает, брыкаясь, в солому. Долго возится, закапываясь глубже в нее, чтобы схорониться. Потом не движется.}

Пок (мчится к ложу).

^{Оберон приподымается. Деревья выпрямляются над ложем.}

Оберон. Титания! Титания! Проснись!

Титания.

^{Идут, обнявшись, к стойлу.}

Оберон.

Титания (входит в стойло, где улегся Лигей). Лигей, Лигей, проснись! (Притрагивается к хвосту Лигея)

Лигей (вскакивает). Ио! Ио! Ио!

^{Титания кладет ему руку вокруг шеи. Он сбрасывает ее и лягается.}

Титания. Что с ним?

Пок.

Титания.

^{Оберон трубит в золотой рог. Эльфы, опахалами сметнув солому с Лигея, взнуздали его. Расправили крылья. Вскинули вверх ноги. Тучей крылышек подхватили в воздух его и золотое стойло. Оберон и Титания схватывают с двух сторон узду. Все поднимается высоко в воздух и улетает при тихих серебристых рогах.}

Лигей (прерывая рога, вопит уныло).

Пок (улетая последним).

Кроличья Голова (показывается над пробоиной стены и боязливо оглядывается). Нет никого. И слава Богу. А я и не думала падать. От собаки под нависшим камнем втиснулась. У нее четыре лапы — не уместятся. (После долгого молчания). Бедные, неразумные юноши, не говорила ли я, что жадность губит. Вот вы теперь оба спите вечным сном на дне моря. (После долгого молчания.) Плохо мне было, когда вы меня оба, ревнуя, любили; но хуже теперь, когда уже некому любить. (После долгого молчания.) Я буду горько плакать по вас, милые, безрассудные юноши; но вот увидела я на траве кожухи плодовые. Утолив свой голод, помяну вас жалобами и рыданьями. (Перебирается через стену на башню. Первые лучи солнца освещают ее.)

Действие третье

^{Болотистая кочковатая прогалина в чахлом лесу. Круглое черное озерцо-амут{187}. Свод пещеры. В ее чернеющей глубине едва мерцает синий огонек на очаге и золотое стойло поблескивает. Небо застлано ровною, паутинною пеленой облаков. Сеет непрерывный дождь. Слышны журчания струек Серебряная, острая трель жаб и время от времени грудное кваканье лягушек На ложе из осоки, в ивовых венках, сидят, грустно и томно обнявшись, Оберон и Титания. Вокруг них разнообразными группами эльфы и феи плачут, утирая глаза зелеными полотенцами.}

Оберон. Смертельная тоска легла на грудь.

Титания.

Оберон.

Титания. Не смеет Пок вернуться без осла.

Оберон.

Титания. Осел! Осел! Осел! Осел! Осел!

Пок.

Оберон.

^{Проносится вихрь и обнажает на мгновение остро светящий месяц.}

Титания.

Оберон.

Пок. Осла! (Радостно перекувыркивается.)

Оберон.

Пок (подлетывая, бросается к ложу).

Титания. Ах, мудро ль было дать ему свободу?

Оберон.

Титания. Кому, великодушный, дал ты крылья?

Оберон (сжимая Титанию в объятиях).

^{Проносится сухой порыв вихря, ломая ветви, крутя метели листьев, волнуя и разбрызгивая черную воду омута. Месяц обнажается и остро светит. Рои эльфов и фей мечутся с жалобными, мелодическими стонами, и нестройно и жалобно звучат их музыкальные орудия.}

Оберон.

^{Ивы низко наклоняются над ними, скрывая ложе. Страстная музыка эльфов с упоением и жестокостью. Кружащиеся сладострастные пляски эльфов и фей при ярком свете месяца, перед которым проносятся черные тучи. Потом небо чернеет, ровно застилаясь. Почти темно. Музыка замирает. Эльфы и феи прячутся.}

Голос Оберона.

Голос Титании.

Голос Оберона (как во сне).

^{Из большой черной тучи сыплется густо перистый снег. Вода в омуте замерзает, и все покрывается белой пеленой. Снежный свет ровно освещает пещеру.}

Пок (пробравшись к пещере, плачет и кулачками утирает глаза).

Как жалобно бедняжки причитают!

^{На снежную прогалину выбегает Прекрасный Поэт {188} как бы спасаясь от преследования. Потом Женщина с крыльями и с головой летучей мыши. Она тычется слепо и беспорядочно из стороны в сторону по обычаю летучих мышей.}

Прекрасный Поэт (воображая себя преследуемым и перебежав стремительно через прогалину).

^{Мечется мимо Головы Летучей Мыши. Потом останавливается решительно посреди прогалины, покорно скрестив руки на груди.}

Мне все равно. Губи. В гибели мое сладострастие.

Голова Летучей Мыши (нечаянно натыкается на Прекрасного Поэта). Я любила. Кого — забыла.

Прекрасный Поэт. Меня манила.

Голова Летучей Мыши. Летим. Летим.

Прекрасный Поэт. В снегу могила.

Голова Летучей Мыши. Сгорим. Сгорим.

Прекрасный Поэт. Звенят метели.

Голова Летучей Мыши. Белы — костры.

Прекрасный Поэт. Мы смерти хотели.

Голова Летучей Мыши. Сгори. Сгори.

^{Хватают друг друга за руки и убегают в лес. Снег медленно стаивает. На прогалину по кочкам прискакивает человек в растерзанных одеждах с растрепанными волосами.}

Растрепанный Человек^{189}. Я влюблен. Я влюблен. О, дивная влюбленность! Я не знаю, в кого. Это новая любовь. Так никто не любил. Нас трое. Нас трое. У моей любви два луча, два рога. Нас трое. Нас трое. Где она? (Запрокидывает голову к небу, ищет и бежит, спотыкаясь о кочки.) Вижу, не вижу. Ты здесь. Ты там. Третья, где ты?

^{Натыкается на девушку с оленьей головой и двумя ветвистыми рогами.}

Ты ли? Ты ли?

Оленья Голова. Я. Я.

Растрепанный Человек. Тебя ли видел на небе?

Оленья Голова. Меня. Меня.

Растрепанный Человек. Твои два луча, два рога?

Оленья Голова. Мои. Мои.

^{Падают в объятия один другому.}

Растрепанный Человек (отскакивает.) Стой! Один рог — не твой! Один луч — другой. Ну, я знаю, чей луч, чей рог. Та — моя любовь.

Оленья Голова. Люби меня. Люби меня.

Растрепанный Человек. Люблю тебя. Люблю тебя.

Оленья Голова. Я твоя. Я твоя.

Растрепанный Человек. Нет. Вы обе — не мои. Ты моя — влюбленность, влюбленность. Так не любил никто^{190}.

^{_{Оленья Голова гордо поворачивается и убегает в лес.}}

Ты скрылась в тайге. И снова сердце млеет и горит. К кому, не знает. Один я буду шаманить под злой луной.

^{Убегает в лес с противоположной стороны. Из лесу появляются много зверей и звериных масок. Ходят по двое, по трое. В длинных белых одеждах — женщины с распущенными волосами, мужчины — с головами водяных птиц ведут хоровод вокруг омута. К пещере подходит старая колдунья. За нею попарно: две бесхвостые ящерицы, две птицы с волочащимися крыльями, две кашляющие белки, две больные осы, два простуженных бобра, две пчелки со слипшимися крылышками, две вислоухие лисички, два гнилых боровика, два побитых подсолнечника, две подгнившие сенные копны, две корявые березки, два слабеющих оленя, две отощалые клячи и безнадежный поселянин с безнадежной поселянкой в бычьих масках.}

Колдунья (опускается на колени).

Оберон. Какую весть несешь ты мне, колдунья?

Колдунья.

Оберон.

Титания (встает и поворачивается в глубину пещеры).

^{Вспыхивает яркое пламя на очаге, и взгорается ясно золотое стойло.}

(Обращается к колдунье.)

^{Колдунья и все с нею прибывшие проходят во внутренность пещеры. Рои эльфов и фей тучей закрывают их.}

Титания (снова садится рядом с Обероном).

^{Рой эльфов пролетает над омутом, огненными жезликами они прикасаются ко льду. Омут покрывается цветущими белыми купавами.}

Хоровод.

^{На кочке сидит Прекрасная Женщина, обняв обеими руками жирную шею короткого мужчины со свиной мордой и свиным хвостиком.}

Прекрасная Женщина. О горе! О горе! Прекрасный, мы и в этом раю не можем свободно любить друг друга. Я слышу топот его (неразб.). О, если бы он пожелал утешиться с тем страшным уродом — женщиной с кобыльей головой — и забыть меня!

Прекрасный Мужчина (выбегает из лесу). Ты здесь, несчастная жена!

^{Свиная Голова хрюкает и вертит хвостом.}

Прекрасная Женщина (Свиной Голове). Гляди, гляди, как он похож на свинью. А вот и она!

Кобылья Голова (выбегает из лесу, преследуя Прекрасного Мужчину). Люби меня! Ты видишь, как обезумела твоя жена. Она принимает жирную свинью за прекрасного мужчину.

^{К ним подбегает легкой рысью тонкий юноша с ланьей головой{192}.}

Ланья Голова. Тот, кто возится с женщинами, всегда терпит неприятности. Прекрасный Мужчина, взгляни на меня: у меня глаза лани и стройность подрастающей девочки. Я так себе нравлюсь, что люблю только себе подобных. Люби меня!

Прекрасный Мужчина. Здесь все безумны! Здесь все отравлены.

^{Убегает в лес, ломая руки. Ланья Голова встречает Голову Собаки. Они перевиваются руками и печально и влюбленно перебираются через кочки.}

Титания. Мне видеть этих шалых неприятно.

Оберон. Мой взгляд ослеп. Унес мой свет Лигей.

Титания. Сокроемся во внутренность пещеры.

Оберон .Мы Пока в стойле будет ждать. И плакать.

^{Уходят в глубину пещеры. Из лесу выбегает гибкий человек с головою черной пантеры{193}, волоча за собою женщину с мордою гиены.}

Голова Пантеры. Здесь возведу я высокое ложе. Здесь совершится наш подвиг и наше падение. Мы подвижники великой Страсти. Идите все демоны, и люди, и звери, — сетью окиньте ложе страстной пытки, чтобы, не изведенные из ада, мы так лежали: я — когтями терзая ее мясо, она — клыками вгрызаясь в мои внутренности. Вот путь наш в Дамаск!

^{Морда Гиены издает рыдающий вой. Голова Пантеры и Морда Гиены волочат из лесу хворост и складывают высокое ложе. В тростниках появляется девушка с лягушачьей головой и, склонившись над нею, юноша с головой журавля.}

Лягушачья Голова. Бре-ке-ке-кекс!^{194} Не глотай меня, добрый журавль: я девушка, я не лягушка.

Журавлиная Голова. Я тоже юноша, а не журавль, но что мне делать, если все моя любовь к тебе обратилась в желание тобой закусить? (Разевает на нее огромный клюв.)

^{Лягушачья Голова квакает испуганно. Из омута выныривает запыхавшийся Морской Лев с человечьими руками и ногами. Брызжет хвостам по воде. Хоровод размыкается в страхе и смятении. Журавлиная Голова со скрипучим криком убегает в лес. Лягушачья Голова хочет следовать, но со слабым кваканьем падает.}

Голова Морского Льва^{195} (сильно запыхавшись). Не бойся меня, девушка с лягушачьей головой. Я морской лев, но и человек У меня несколько тел и два дыхания. Могу жить под водой. (Шлепается в воду и, отфыркиваясь и плещась, выныривает.) Могу и на суше. Могу почти и летать. (Подпрыгивает с пыхтением в воздух, машет плавниками.)

^{Люди и маски сильно испуганы.}

В пещере на дне омута у меня мягкое ложе, я там посвящаю себя познанию. Хрупким девушкам не причиняю никакого изъяна. Доверься мне. У меня теплая кровь, хотя я и хладнокровен; я могу согревать твои маленькие ножки.

^{Хватает Лягушачью Голову и бросает ее далеко в воду. Лягушачья Голова в ужасе квакает. Голова Морского Льва шлепается в воду и вылавливает Лягушачью Голову.}

Видишь, с тобою ничего не случилось! Я тебя бросил, чтобы ты познала глубину. Оглянись, как запуганы и несчастны все эти люди и маски! Как потеряли всех и каждый себя. Злая страсть одолела их. Но мудрый дух влечет их плоть не вотще по огненным путям страстных мук Все освободятся. Благо тому, кто прошел свой путь через многие жизни и познал тишину.

Многие из людей и масок. Он трус! Он святой! У него холодная кровь! Он мудр! Он себялюбец! Он добр! С ним корысти мало!

Голова Морского Льва (долго покувыркавшись по воде и вполне отдувшись). Ты выслушала меня и приговоры всех этих несчастных и неочищенных. Теперь выбирай. Лягушачья Голова (робко квакнув). Коакс, моакс! Добрый Морской Лев, мне, собственно, не приходится выбирать. Неужели всегда, как только полюбят меня, так и пожелают съесть, а я этого очень боюсь. Бре-ке-ке-кекс, моакс, муакс! Возьми меня в свою пещеру, и я буду тебя любить, как мне и тебе приятно. Коакс!

^{Прыгают оба в воду и идут ко дну. Показывается из лесу Пок. Хворостиной гонит промокшего, с прижатыми ушами Лигея. Одной рукой цепляется за его хвост по обычаю погонщиков ослов. Лиг ей мчится галопом к пещере. Пок внезапно останавливается, из всех сил удерживая одной рукой Лигея за хвост. Пляшет, глядя на прогалину с людьми и масками, и поет:}

Пок.

^{Оберон появляется.}

Оберон (В исступленном восторге выходит на прогалину ему навстречу).

^{Титания становится рядом с Обероном. Эльфы, феи притесняются к ним с двух сторон, богомольно сложив крылья, как два ангельских хора. Колдунья, звери и растения, обновленные, здоровые, приближаются правильным шествием к передним группам. Лигей подбегает к Оберону, бросает ему на плечи руки, долго, близко пытается разглядеть его лицо, потом медленно трижды отрицательно мотает мордой.}

^{Немая сцена.}

^{Лигей проходит мимо всех в стойло, где жадно принимается жевать овес и злобно ударяет хвостом по лире.}

Оберон (ко всем).

Мне соглядатаев не нужно здесь.

Ступайте, сгиньте! Вон влекитесь все!

^{Колдунья, звери и поселяне убегают, птицы и насекомые улетают. Деревья и копны сена спешно, немедленно выдвигаются. Пок громко кричит петухом. Налетает вихрь. Эльфы и феи скрываются в пещеру. Свевает в омут белый хоровод, разметывает ложе из хвороста и топит взобравшихся на него Голову Пантеры и Морду Гиены. Носит по воздуху, прокатывает по земле людей и маски и всех заметает в лес. Небо очищается побелевшим, предрассветным.}

^{Титания подошла к Оберону. Стоят, невредимые в вихре, тесно прижавшись друг к другу.}

Пок.

^{Хватает пук крапивы и бежит к стойлу, где захлопывает затвор. Из стойла приносится рев, топот, дикие стоны лиры, ритмические удары розги.}

^{Появляются и проносятся четыре хора эльфов с нарастающей и сбывающей звонкостью труб.}

Первый хор.

Второй хор.

Третий хор.

Четвертый хор.

Пок (появляется у края пещеры с пуком ободранной крапивы в руках). Царица, царь! Уж день плетет тенета!

Оберон (хватает обе руки Титании).

Титания. Ты хочешь, чтоб любила я ослов.

^{Эльфы пытаются взнуздать противящегося Лигея.}

Пок (подбегает к Оберону и Титании).

Оберон (Титании).

Пок (вопит, в ужасе указывая на луч солнца, озаривший вершину высокой сосны). Дождался, царь, ты Фебова посла.

Титания (покорно). Любя супруга, полюблю — осла.

^{Оберон хватает ее на руки и несет к стойлу.}

Сердце Розы (обвивает руками шею Пока).

^{Обнявшись, улетают. Оберон опускает Титанию в ясли. Лигей звучно хлопает ушами, ревет, роет солому.}

Оберон (подымает руки, благословляя).

^{Эльфы и феи слетелись к стойлу двумя ангельскими хорами. Молитвенно сложили крылья.}

Лигей. Прочь, верные супруги! Ненавижу! Крылья сгрызу! Унеси свою жену! Никто меня не любит, обманщики! Не вижу вас, безлицых! Супруга к супругу! Ио! Ио! Ио!

^{Свирепо взрывает овес из-под растерянной Титании. Бьет хвостом по лире. Струны жалобно звякают.}

^{Немая сцена.}

^{С неба падают золотые сети, заплетают неподвижную группу: молитвенные хоры эльфов с обеих сторон стойла; Лигей с вздернутой для рева мордой и оскаленными зубами, одной рукой почесывающий спину, другою захвативший крыло, как бы силясь оторвать его; Титания, беспомощно лежащая на спине в яслях; Оберон с вздетыми вверх, благословляющими руками, — озаряются сильным, золотым светом солнца.}

Действие четвертое