Трижды герой

Свободные воздушные охотники

Генерал Шацкий принял Кожедуба рано утром, принял радушно, тотчас же перешел с официального тона на приятельский, усадил гостя в глубокое кресло, уютность которого как бы подчеркивала неофициальность беседы, и начал расспрашивать его о положении дел на том участке фронта, где воевал Кожедуб.

Разговорились. Кожедуб упомянул о колхознике Коневе и его самолете, — оказалось, что генерал слышал об этом, потом коснулся новых методов воздушного боя, разработанных им и его однополчанами. Тут генерал прервал его и, хитро прищурившись, сказал, как бы невзначай:

— Товарищ капитан, вы позволите поздравить вас с новым назначением?

— То есть?

— Вы назначены заместителем командира части, на Первый Белорусский фронт.

Лицо Кожедуба сделалось таким огорченным, что генерал расхохотался. Но Кожедубу было не до смеха. Значит, прощай родная часть, прощай Вася Мухин, прощай самолет Конева, на котором он так хорошо воевал.

Он стал с жаром, со всей юношеской горячностью убеждать Шацкого, что нигде, кроме родного полка, служить он не может. Но генерал был непреклонен. На другой день он вручил Кожедубу пакет с назначением.

— Желаю успеха, товарищ капитан. Поймите, вы нужны там больше, чем где бы то ни было. Вас ждет очень серьезное дело, которое вы и должны с успехом выполнить. А сейчас отправляйтесь-ка на учебный аэродром и осваивайте новую машину.

Этот аэродром оказался тем самым тыловым учебным аэродромом, где Кожедуб полтора года назад готовился к своим первым боям. Когда он сошел с электрички на знакомой маленькой станции и не спеша зашагал с чемоданчиком к штабу, перед глазами снова всплыло обожженное лицо Солдатенко, белоснежная улыбка Габунии, седые виски Амелина.

— Мне звонил Шацкий и посоветовал разрешить вам самому выбрать самолет себе по вкусу, товарищ капитан, — сказал командир учебного полка Кожедубу. — Выбирайте, хотя, по-моему, они все одинаковые, все как на подбор.

На аэродроме, выстроившись в ряд, стояли новенькие «Лавочкины». Инструкторы и механики, среди которых нашлось у Кожедуба немало старых знакомых, наперебой расхваливали самолет № 27. Кожедубу он тоже понравился, и он остановил свой выбор на этом самолете, который и прослужил ему верой и правдой до последних дней войны.

Через несколько дней пришло известие: наши войска освободили Минск. Кожедуб послал телеграмму Васе Мухину и поздравил его с освобождением белорусской столицы. Скоро наши войска заняли Львов и Брест. Красная Армия наносила врагу удар за ударом и подходила к государственной границе. Наступили горячие деньки и у прежних однополчан Кожедуба: войска Второго Украинского фронта перешли в большое наступление.

Восемнадцатого августа в пять часов вечера радио донесло до аэродрома глухие раскаты орудий. Это в День Воздушного Флота столица салютовала советским соколам. Кожедуб стоял у репродуктора с мрачным выражением лица.

— Места себе не находишь? Не терпится? Ну ничего, завтра утром полетишь на Белорусский фронт, — сказал подошедший к нему командир полка. — С праздником, с назначением...

— Спасибо, товарищ командир! Порадовали вы меня. А то уж стыдно стало мне перед своими-то... И так полвойны проторчал без дела, в тылах околачивался.

— Постой, постой. Да ты, брат, видно, ничего не знаешь?

— А что?

— Братцы! — командир обернулся к летчикам, стоявшим поблизости. — Я проспорил — с меня коньяк! Он ничего не знает! Капитан не в курсе. Качать его, черта!

Летчики гурьбой подбежали к Кожедубу, подхватили его с хохотом подмышки и начали подбрасывать в воздух.

— Да в чем дело? — кричал ошеломленный Кожедуб. — Что случилось, ребята? Какой спор? Какой коньяк? Да тише вы, а то как рассержусь — не поздоровится!

— А то, что тебя наградили второй Золотой Звездой! И то, что мы сейчас пойдем обмывать твою звездочку, товарищ дважды Герой Советского Союза. И то, что мы командира выставим и тебя выставим на коньяк! И то, что ты завтра полетишь за третьей! — кричали летчики, подбрасывая в воздух Кожедуба...

Новая часть находилась километрах в двадцати от линии фронта, на берегу Вислы.

Все опасения Кожедуба, что ему будет трудно привыкать к новым людям, рассеялись, как только он увидел Александрюка и Васько, летчиков, знакомых по училищу, и как только представился командиру полка Чупикову, Герою Советского Союза. Чупиков, загорелый, обветренный человек лет тридцати, с проницательным взглядом умных серых глаз, с быстрыми и уверенными движениями опытного офицера, чем-то напомнил Кожедубу Солдатенко и сразу же понравился ему.

Павел Федорович Чупиков познакомил Кожедуба с грузным и добродушным майором Шебеко, Героем Советского Союза майором Азаровым (Озорным, как его называли в полку), с его ведомым, отважным и искусным истребителем Громовым, с майором Титоренко, которого все называли не иначе, как Старик. Когда еще в начале войны полк охранял ленинградское небо, Титоренко сбил не один вражеский самолет и не раз прыгал с парашютом из горящей машины.

Кожедуб с Чупиковым шли по аэродрому. Вдруг из-за самолета показалось какое-то непонятное маленькое существо и, смешно переваливаясь, направилось прямо к ним.

Чупиков достал из кармана кусок сахару и протянул его подбежавшему на задних лапах медвежонку. Зверь спокойно слизал сахар розовым шершавым языком и лег на землю, довольно посапывая.

— Эту зверюгу зовут Зорька. Прошу любить и жаловать, — сказал Чупиков. — Зорька! Это мой новый заместитель. Ясно? Этот медвежонок — прямо герой. Он перелетает с нами с аэродрома на аэродром, ходит в столовую и вообще соблюдает распорядок дня, причем гораздо дисциплинированнее некоторых наших товарищей.

Кожедуб осторожно взял медвежонка за лапу. Зорька доверчиво поднялась и пошла за ними.

Последние остатки какой-то скованности, тяготившей Кожедуба, исчезли окончательно. «Здесь любят зверей, значит, здесь, наверное, очень хорошие люди», — думал он, шагая рядом с командиром.

После обеда — обычное еженедельное собрание летчиков, которое проводит командир полка и важно называет «конференцией». Летчики по очереди рассказывают о последних своих боях. Товарищи задают друг другу вопросы, стараются перенять опыт лучших. Очень непринужденная, деловая обстановка.

Кожедуб стоит в сторонке и слушает. Но вот и его втягивают в беседу. Один молодой летчик спрашивает:

— Чем объяснить, что вот вы сбили сорок пять самолетов, а сами ни разу не были сбиты?

— Вопрос уж очень неожиданный, — отвечает Кожедуб. — Я как-то так прямо не задумывался над этим. Но попробуем разобраться. Я сбил сорок пять самолетов. Значит, не меньше сорока пяти раз хотели сбить и меня. Конечно, на войне все бывает. Но чаще погибает тот, кто боится. Надо стараться сковать врага, навязать ему свою волю, воздействовать на него своим мастерством, внезапностью, бить его на короткой дистанции. Действовать расчетливо, но молниеносно, осторожно и смело. Внимание, прежде всего внимание. Сейчас я вам расскажу кое-что из моего опыта боев над Курском, Днепром, Яссами...

И Кожедуб кратко рассказал о своем первом боевом вылете, когда его чуть не сбили собственные зенитки, о первом бое, когда он расстрелял все патроны и болтался в небе без дела, о том, как ему удалось однажды у самой земли сбить пламя, и о том, как он с трудом вырвался из кольца «Мессершмиттов».

Вечером на командном пункте Чупиков рассказывал Кожедубу о летчиках полка:

— У каждого летчика постоянный напарник, и все отлично слетались. Это большое дело. Вот Азаров и Громов. Летают вместе почти два года. Азаров — дерзкий летчик, обладает прекрасной техникой пилотирования. Но видит он неважно. Но чтобы в тыл — ни в какую. Как же они действуют? Громов первый замечает противника и сообщает об этом Азарову, как бы наводит его. Азаров подает команду: «Вижу, иду в атаку». После этого Громов оттягивается назад, прикрывает хвост Азарова, тот атакует и сбивает врага с предельно короткой дистанции.

Как-то с ними произошел такой случай. Азаров расстрелял немца, но и сам с ним столкнулся, чуть ли не в лоб. Пришлось ему, голубчику, прыгать с парашютом. И тут его стали преследовать четыре «мессера». Но Громов не дал им расстрелять дружка, он их атаковал, связал боем и даже одного сбил. Азаров тем временем благополучно приземлился. Громов прилетел домой с совершенно сухим бензобаком. Целые полчаса не мог произнести ни слова, а как пришел в себя, только и спросил: «Азарыч жив?».

Шебеко, вы уже знакомы с ним, повел однажды на задание группу. Пролетали они над окруженной вражеской группировкой. Вдруг у Геращенко отказал мотор. Он сообщил об этом по радио Шебеко. Тот развернул машину и вместе с группой прикрывал посадку Геращенко до самой земли. Они отгоняли вражеские самолеты, пока Геращенко не добежал до окопов и не скрылся в них. Но потом — делать нечего, надо улетать. Геращенко остался один. В окопах лежал плотный слой льда. Геращенко заметил трещину, заглянул и видит: на дне вода, а между ней и льдом можно спрятаться. Геращенко — туда. Долго немцы его искали, но не нашли. Ночью он вылез, дошел до деревни, дали ему там одежду, перебрался он через линию фронта и вернулся в часть. Вот какие у нас ребята, Иван Никитич, — закончил командир свой рассказ.

Перед Кожедубом поставлена задача — вылетать на «свободную охоту». Дело это новое. Когда он прикрывал наземные войска, ему не приходилось долго искать врага, враг сам шел на него. Надо было только защищать от него войска, переправы, коммуникации. А теперь им отводился район охоты, район для свободного поиска воздушного противника. Летчики уходят далеко в тыл врага и охотятся там за вражескими самолетами.

Охота потому и называется свободной, что летчик свободен сам выбрать цель и время атаки. Воздушный охотник вовсе не должен атаковать, если он считает, что это ему невыгодно. Все основано на расчете, опыте, воле, умении. Когда летчик отправляется на охоту, он старается пересечь линию фронта в самом тихом, неприметном месте, он прощупывает всю местность и, наконец, находит цель — вражеские истребители. Потом он снижается на поиск бомбардировщиков и транспортников. Если ни тех, ни других нет, он атакует наземные цели.

Обо всем этом рассказывал Кожедубу Чупиков. Сначала Кожедуб не вылетал на охоту, тренировался, следил за тренировкой других, вел теоретические занятия с молодыми летчиками.

В эти дни полку Чупикова было присвоено звание гвардейского. Летчикам вручили гвардейские значки. А вскоре вручать гвардейское знамя приехал генерал, заместитель командира авиасоединения. Знамя, завернутое в чехол, стояло в машине. Летчики выстроились подле нее. Начальник штаба был назначен командиром знаменосной группы, Кожедуб — знаменосцем, а Титоренко и Азаров — ассистентами.

Генерал поздравил летчиков с высокой наградой. Алое полотнище с портретом Ленина развернули, и мощное «ура» прокатилось по аэродрому.

Опустившись на колено, Чупиков поцеловал знамя и произнес священную клятву гвардейца. Слово в слово летчики повторили ее. Кожедуб поднял знамя и торжественно пронес его перед строем. Это были незабываемые минуты.

Кожедуб очень подружился со своим ординарцем Давидом Хайтом. Когда в первый день они с Чупиковым и Зорькой шли по аэродрому, командир подозвал к себе какого-то паренька в комбинезоне. На вид ему было лет пятнадцать.

— Давид, подойди-ка сюда. Это сын нашего полка. Очень способный, смелый, любознательный парень. Комсомолец. Работает мотористом. Пусть он будет вашим ординарцем, Иван Никитич, вы ведь инструктор, воспитывайте его.

Давид сразу же пришелся по душе Кожедубу. Он был внимателен, никогда ничего не забывал, чувствовалось, что он всей душой привязался к своему новому командиру.

Кожедуб так и не мог понять, когда Давид успевал пришить ему подворотничок, почистить китель, принести почту. Он был одновременно посыльным на командном пункте, и каждую минуту ему оттуда давали поручения. На аэродроме его можно было встретить в любое время дня и ночи. Кроме того, Давид собирал комсомольские взносы, проводил собрания.

Как-то Кожедуб сказал ему:

— Бегаешь ты все, Давид, а сердце у тебя, я слыхал, неважное. Машину бы тебе, «виллис» хотя бы, а?

— Я, товарищ командир, на мотоцикле хотел бы ездить.

— Ну что ж, мотоциклы у нас есть. Приказываю тебе освоить мотоцикл. Я скажу, тебе его дадут.

Через две недели Кожедуб шел на КП. Вдруг сзади послышался треск. Лихой мотоциклист обогнал его, остановил машину, слез и, откозырнув, весело гаркнул:

— Товарищ командир! Ординарец Хайт ваше задание выполнил. Мотоцикл освоен!

Вскоре Кожедуб получил задание вылететь во главе небольшой группы на Третий Прибалтийский фронт. На один из его участков немцы перебросили опытных асов-охотников. Надо очистить от них воздух. Наконец-то настоящее дело!

Когда Кожедуб садился в самолет, к нему подошел Хайт.

— Разрешите обратиться, товарищ командир! Я остаюсь здесь... Вы будете над Ригой, над моими родными местами. Вспомните меня, бейте фашистов...

Хайт был бледен, в глазах его стояли слезы.

— Ну что ты волнуешься, Давид, — сказал Кожедуб растерянно. — Не надо волноваться. Я говорил тебе: береги сердце, а ты зачем-то волнуешься... Я буду помнить о тебе, Давид, и отомщу за тебя.

Давид улыбается и что-то бормочет, умные черные глаза его печальны. Кожедуб вглядывается в эти глаза, и ему становится не по себе. Бедный Давид! До войны он жил в Риге с родителями. Отец его был веселый столяр-краснодеревщик, мастер на все руки, а мать - живая, хлопотливая женщина. Давид ходил в школу, носил пионерский галстук и не знал, что он еврей. Он знал только, что он пионер Давид Хайт. Но вскоре ему пришлось узнать и другое. В Латвию вторглись орды фашистов и стали уничтожать евреев. Фашисты повсюду уничтожали евреев — сначала у себя в Германии, потом в Польше, потом в Латвии, в Белоруссии, на Украине. Они сгоняли их в гетто и расстреливали сотнями и тысячами. Давиду было тринадцать лет. Он смотрел в кино «Чапаева» и читал книги о пограничниках. Он хотел быть героем и сказал дома, что он пойдет в Красную Армию. Мать рыдала и кричала на весь дом, но отец сказал: «Придут в Ригу немцы, все равно убьют. Помнишь погромы? Мы евреи — богом проклятый народ. Пусть Додик воюет за Советскую власть. Может, жив останется и будет Чапаевым. При Советской власти никто не говорил нам, что мы евреи. При Советской власти стали одни трудящиеся. Иди, Давид, дай бог тебе счастья, тебе и Советской власти».

Вечером Давид с тремя мальчишками ушел из дому. Они подошли к мосту. Мост был уже занят немцами. Немцы открыли по ним огонь. Он прыгнул в воду и поплыл. Остальных убили. Давид добрался до советских войск и попал к летчикам Чупикова. Он стал мотористом и вступил в комсомол. Об отце и матери он ничего не слыхал.

Кожедуб думал обо всем этом, глядя в большие печальные глаза Давида.

— Все что сможем, сделаем, Давид, — сказал он. — А кончится война, снова приедешь в Ригу. Может, кого и застанешь. Прилечу к тебе в гости на пироги. Твоя мама умеет печь пироги?

Кожедуб обнял Давида и поднялся в кабину. Первый вылет был неудачен. Кожедуб с Титоренко пролетали целый час и вернулись ни с чем.

На другой день Кожедуб полетел с летчиком Шараповым. Вскоре они увидели восьмерку вражеских самолетов, направлявшихся к линии фронта. Кожедуб зашел им в хвост. Вражеские летчики не заметили его, но заметили зенитчики. Кожедуб предупредил их. Он пристроился к немцу и открыл огонь. Фашистский самолет начал падать, а летчик выбросился с парашютом. Остальные повернули назад. Кожедуб набрал высоту и огляделся. Шарапова нет. Не сбит ли он зенитчиками? Внезапно впереди показалась шестерка «Фокке-Вульфов». Без напарника трудно, но надо действовать. Надо сбить ведущего. Кожедуб быстро набрал высоту, настиг и сбил его. Летчик прыгнул с парашютом. Остальные опять ушли. Появилась еще четверка «фоккеров». Надо уходить самому: бензин на исходе.

Шарапов так и не вернулся. Через несколько дней, когда этот район был освобожден, один крестьянин, пришедший на аэродром, рассказал, что он видел, как какой-то русский летчик опустился с парашютом и был тут же схвачен немцами.

За несколько дней группа Кожедуба очистила участок от асов. Советские летчики сбили двенадцать вражеских самолетов, асы стали уклоняться от боя. Задание было выполнено, и Кожедуб получил приказ вернуться обратно в часть.

Давид встретил его с пачкой писем. Первое было от отца. Это было невеселое письмо. Никита Кожедуб сообщал сыну, что еще в сорок втором году под Сталинградом погиб старший брат Яков. Вернулось несколько человек, угнанных фашистами в рабство вместе с братом Григорием. Эти люди рассказали, что Григорий попал в группу, которую отправили в Майданек — знаменитый лагерь смерти. Григорий был настолько слаб, так исхудал от всех истязаний и мук, что, должно быть, так и не доехал до Майданека. А если бы и доехал, то все равно его там ждала бы верная гибель.

Старый товарищ Мухин писал: «Очень горюю, что не могу перевестись к тебе. Без тебя мне скучно и на земле, и в воздухе. Где бы нам назначить друг другу встречу — в Ображеевке, Гомеле или прямо в Берлине?»

А колхозник Конев приглашал после войны в гости.

14 октября 1944 года стало известно, что нашими войсками освобождена Рига.

— Это вы им помогли, — сказал Кожедубу Хайт. — Спасибо вам от рижан, товарищ командир.

Но Хайт по-прежнему был печален. Его озабоченность усилилась. И не напрасно. Вчера он утешал Кожедуба, узнавшего о гибели братьев. А сегодня Кожедубу пришлось утешать его. В часть пришло извещение, что мать и отец Хайта расстреляны в гетто. Правда, утешать — не то слово. Никто ведь не умеет утешать в настоящем горе, а особенно люди, привыкшие глядеть смерти в глаза каждый день. Просто они хорошо понимали друг друга и старались не беспокоить лишним, неосторожным словом. Каждый был бессознательно благодарен другому за это и каждый надеялся, что молодость и время вылечат горе друга. А они стали друзьями — двадцатичетырехлетний командир и его пятнадцатилетний ординарец.

Майора Шебеко перевели в другую часть, и на его место прибыл майор Герой Советского Союза Александр Куманичкин. Рабочий московской обувной фабрики «Буревестник», он окончил осоавиахимовский аэроклуб, потом летное училище, воевал и сбил не один десяток фашистских самолетов. Чупиков взял его себе в ведомые, а ведомым Кожедуба стал Титоренко.

— Знаете новость? — сказал однажды Чупиков. — Будем летать с фотокинопулеметами.

По снимку, сделанному фотокинопулеметом, можно было увидеть свои ошибки и получить наглядное представление о бое. Фотоконтроль еще больше подтянул летчиков. Уже никто не мог сказать: «Нельзя понять, почему не получилось...» Командир показывал пленку и говорил: «Можно понять, дорогой товарищ! Стрелял с длинной дистанции и не попал».

Однажды Чупиков увидел в бою два «Мессершмитта», оборудованные какими-то незнакомыми дополнительными устройствами. Сначала ему. показалось, что это бомбы, но когда он догнал «мессеров» и открыл огонь, они вдруг развили большую скорость и скрылись.

Пленка показала, что это были не бомбы, а реактивные устройства.

Фотокинопулеметы, реактивные двигатели — черт знает что! Как летит время, как все меняется, сколько нового появляется каждый день! За какие-нибудь два года Кожедуб увидел столько, сколько можно не увидеть и за всю жизнь.

А какую выучку он прошел!.. «Шесть этапов», как записал он в своем блокноте. Первый — до фронта. Мечты о сбитом вражеском самолете, теория... Второй этап — до Курской битвы. Горячка в воздухе. Ошибки, ошибки, ошибки. И как только жив остался? Третий этап — Курская битва, настоящая боевая учеба, еще нерешительность, но уже хладнокровие. Четвертый этап — Днепр, школа боев, появление чувства ответственности не только за себя, но и за тех, кем командуешь. Пятый этап — бои над Днестром, воспитание командирских способностей, подготовка к шестому этапу — «свободной охоте».

И вот он идет, шестой этап.

В начале января сорок пятого года летчики Чупикова перебрались на новый аэродром — на западном берегу Вислы. В середине января началось наступление советских войск на нескольких фронтах. Через несколько недель — снова перебазировка на прифронтовой аэродром у Одера.

Рано утром Чупиков, Куманичкин и Кожедуб отправились на новый командный пункт. Связной Давид Хайт был уже там.

Стояла тишина. Снег начинал подтаивать. С мокрых деревьев нерешительно срывались прозрачные капли. Слышался легкий шелест отягченных липким снегом ветвей.

Чупиков зарядил ракетницу, чтобы дать сигнал к вылету дежурного звена. Вдруг — мощный нарастающий гул: к аэродрому направляются десятка три «Фокке-Вульфов». Взлетать уже поздно. Слышится свист. Летчики прыгают в ямки — одноместные бомбоубежища.

Кожедуб напрягает слух: бомбы свистят, значит, упадут далеко, бомбы шипят — значит разорвутся где-то рядом. Не хватает еще погибнуть такой дурацкой смертью, когда победа так близка!

Успел ли Давид добежать до ямки? Хорошо ли замаскировали самолеты? Началась стрельба из пушек и пулеметов. Значит, все бомбы уже сброшены, идет второй заход.

Наконец, все стихло. Кожедуб, отряхиваясь, выбирается из ямки. Со всех сторон бегут летчики. Все в порядке, почти все машины целы.

Оказалось, что когда Хайт увидел, что техник, побежавший к щели, упал (его ранило осколком), он бросился к нему на помощь, сорвал с себя рубашку, разорвал ее, перевязал техника и оттащил его в лес, под прикрытие ветвей.

За то, что Давид не растерялся, его наградили медалью «За боевые заслуги».