Тринадцать лет тишины

Глава пятая

Насчет Шона Ортиса.

Он был первым, кого я встретила, проведя в неволе три долгих года. Тогда я его видела в первый и последний раз – не считая нашей новой встречи, завершившейся с десяток минут тому назад.

В ту пору Шон Ортис трудился в дорожном патруле, и мои печали никак его не касались. По чистой случайности он решил притормозить на обочине, разглядев нечто странное сквозь извечную для Сиэтла завесу дождя. Все, что от него требовалось, – это позвонить кому‑нибудь еще, в какую‑то службу, которая, избавив его от досадной проблемы, позаботилась бы о моей дальнейшей судьбе.

Он так и поступил, а они – позаботились. Какие‑то странные люди в бледно-зеленых медицинских масках, едва прибыв, уложили меня на каталку. Последнее, что помню: санитар скорой втыкает шприц мне в руку, бормоча что‑то ласковое и ободряющее, – точно я была бездомной псиной, которую он собрался усыпить.

Больше я не видела Шона Ортиса. Не то чтобы меня это сильно удивляло: ясное дело, с тех пор он даже не вспоминал обо мне.

Но я‑то о нем думала. И довольно часто.

Наверное, мой мозгоправ благонамеренно отнесла бы эти мои мысли к шестеренкам «механизма преодоления». «Смещенная привязанность», как она выражается. Мне известно только, что, пока другие девочки моего возраста души не чаяли в блистательных вампирах и в лохматых музыкантах, я влюбилась в Шона Ортиса. Или, по крайней мере, в его мысленную фотографию, которая осталась мне на память о кратких мгновениях под проливным дождем и среди мигающих огней. Этот снимок с каждым годом делался все более размытым – он желтел и тускнел от времени, как газетная вырезка, – пока то, что у меня осталось, не вобрало в себя больше фантазий, чем реальных воспоминаний.

Это не играло большой роли. Там, где меня подводила память, всегда выручало воображение.

Я бреду обратно в клуб, почти не чуя под собой ног. Словно парю над землей. Вообще почти ничего не чувствую – ни холода, ни капель ледяного дождя на оголенной коже рук. Я представляю собой тонкую оболочку, до краев наполненную торопливым сердцебиением, пока не добираюсь до нашей кладовки, чтобы сползти там по стене и скорчиться за штабелем коробок.

Скрипят ржавые петли, дверь с лязгом распахивается, и, приближаясь, грохочут шаги: это Дом, мой босс. Меня накрывает огромная тень, но тем не менее рискнув поднять глаза, я нахожу на его лице больше тревоги, чем злости. Хотя у босса, конечно, имеется полное право устроить мне выволочку.