Тринадцать: Оккультные рассказы [Собрание рассказов. Том I]

ЗВЕЗДА ЛЮБВИ

Пройти в собор было невозможно — выходил как раз крестный ход. Яркие ленты огоньков опоясали со всех сторон многовековые стены, черные и мрачные. И только наверху, на колокольне, горели тысячи разноцветных лампочек.

Илюшу оттерли от отца, который с матерью и профессором Смирновым ушел вперед.

— Как понимаете вы слова богослужения «о всех и за вся»? — спросил профессор Смирнов, продолжая начатый разговор.

— Церковь толкует, что речь идет обо всем человечестве, — ответил немного удивленный профессор Цветков.

— Только о земном?

— Как земном?

— Ну, о человечестве нашей планеты. Неужели православная церковь ваша смотрит так узко? В таком случае, у древних было более широкое мировоззрение. У них существовала молитва «за человечество всех миров». Любовь, внушившая эти дивные слова, соединяла в одну семью всю вселенную.

— Человечества других миров… Вы в это верите?

— Величайшее самомнение со стороны земного человека считать себя единственным разумным существом во всей вселенной. Такая крупица, как наша земля — и эта бесконечность!

Профессор задумчиво посмотрел в высь, где искрились, переливались и мерцали мартовские огнистые звезды.

— Вы сказали сейчас «ваша православная церковь», — вмешалась в разговор жена профессора Цветкова, — разве вы не православный?

— Я — просто верующий, — ответил Смирнов, — и не признаю вероисповедных рамок. Я беру от всякой религии, что есть у нее прекрасного. От христианства я беру его символ — воскресшего Христа, у древних египтян — их лучезарного Озириса, у буддистов…

— Но ведь это какое-то сумбурное смешение христианства с язычеством, — искренне возмутилась Цветкова.

— У всех религий корень один — у самых древних народов даже было положено в основу религий: «Он существует»!

— А где Илюша? — вдруг заметила мать, которой казалось, что разговор обоих профессоров как-то не подходит к этой обстановке пасхального крестного хода.

— Стоит где-нибудь и смотрит на звезды! — слегка насмешливо ответил отец.

— Вы не говорили мне никогда, что он такой любитель астрономии! — оживился профессор Смирнов, читавший курс астрономии на математическом факультете.

— Любитель! Ну, полагаю что дело не в самой астрономии! — тем же насмешливым тоном отозвался Цветков. — Не думаю, чтобы он интересовался самой наукой. Не знаю даже, знает ли он все созвездия… Но у него есть свои любимые звезды… А вот Венера — так он просто влюблен в нее… Вы знаете, он может часами стоять и смотреть на нее… Словно его гипнотизируют ее лучи… По-моему, это что-то болезненное…

— Мы уже обращались к доктору, — робко вставила мать.

— Венера теперь восходит на рассвете, — сказал профессор Смирнов, не обративший внимания на последние слова Цветковой.

— Ну, так Илюша встает еще до рассвета… Словно его кто будит каждое утро… И сидит у окна… Мы браним его… Гоним в постель… А он встает тихонько, так что мы не слышим…

— И давно это?

— Да так, трудно сказать. Теперь ему восемнадцать. Ну, года три.

Громкий колокольный звон заглушил дальнейшие слова Цветковой. Крестный ход вливался обратно в собор. Словно из другого мира, доносилось отдаленное «Христос воскресе»…

Илюша не молился, а только слушал. Колокольный звон, пение, весенние шорохи — все сливалось для него в одну непередаваемую общую, чудесную гармонию… И внезапно показались ненужными и лишними все эти люди, обтекающие собор. Илюша загасил свечку и вышел из толпы. Далеко уходила налево от собора темная аллея, и никого в ней сегодня не было, кроме весны…

Обычно на скамьях ее прятались парочки, искавшие весеннего уединения, но сегодня их спугнул шум крестного хода. Илюша опустился на скамью и погрузился в сладкое бездумье. Музыка колоколов, Пасха и весна сливались в его юной чистой душе в одно и будили в ней сладкое ожидание.

— Сегодня она должна прийти!

И она пришла.

Легкая, еле осязаемая, скользнула она рядом с ним на скамью. Не пятью грубыми чувствами воспринимал он присутствие любимой, а тонким внутренним… шестым…

Одну секунду продолжалось ощущение ее близости, потом, как всегда, она начала растворяться… таять… Но внутренним ухом уловил он то, чего не слышал ранее никогда:

— Иди за мной!

И ноги стали легки, как два крыла. Оторвались от земли…

Вот уже далеко внизу темная аллея и вливающийся в собор крестный ход, и расцвеченный огоньками старинный купол… И ближе, ближе золотые звезды…

Несутся, в бешеной пляске, навстречу миры, несутся, пропадая далеко позади, звезды, кометы, метеоры. Вот надвигается, раздвинувшийся до гигантских размеров, серебристый серп луны… Бежит навстречу ее неосвещенная сторона: какие-то ледяные горы, застывшие реки, чудовищные пещеры, безводные пустыни.

Мимо, мимо…

И вот уже глубоко внизу блещет ее серебряный узенький серп…

Со всех сторон обняла синяя бездна, усеянная мириадами золотых огней…

О, что это за блеск, что за лучи льются, сыплются, мчатся навстречу!

Венера, Венера!

Как не узнать тебя, царица заката и востока!

Неизъяснимое блаженство исходит от этих зеленых лучей, ласкающих и тело, и душу… И теперь Илюша ясно ощущает, что он — не один! Она рядом с ним, такая же сама яркая, сияющая, как Венера! Первый раз при ясном дневном блеске видит он лицо подруги своих вечеров…

«И увидел я новое небо и новую землю…» Да, новая земля! Неведомые ландшафты, невиданные деревья и цветы… И это новое небо, с новыми созвездиями…

Почему так знакома эта яркая звезда там, в синей бездне?

Ну, конечно, это — Земля! Земля со всеми ее страданиями, с ее гордостью, ее самомнением…

— Милый, ты теперь у меня, на моей родине! Века, целые века ждала я твоего возвращения… Ты не помнишь меня, нет?

Она заглянула глубоко ему в глаза своими искристыми, неземными очами.

— Наши души в один и тот же час вышли из рук Всемогущего Творца… Века носились мы с тобою в волнах вечного эфира, пока не прозвучал нам призыв идти в мир!

Средь бронзовых столбов Атлантиды, залитых блеском горячего солнца, встретились мы впервые на земле. Мы любили друг друга на берегу царственного Нила, воды которого серебрились у наших ног… Арена Колизея была обагрена нашей кровью, когда великий Цезарь бросил нас вместе на съедение львам…

Милый! Разве не помнишь ты, как с именем моим на устах ринулся ты, сам как лев, на толпу неверных сарацин, когда вдали открылись священные стены Иерусалима?

Забыл меня, забыл!

Твоя душа оторвалась от моей, ты стал рабом земли, рабом своего тела…

И великое возмездие совершилось — наши души, созданные друг для друга, были разлучены и поселены на разных планетах…

Но в душе твоей не умерла великая любовь, а только задремала… И, когда я позвала тебя отсюда, послала тебе в луче первый привет — ты откликнулся на мой призыв неведомым тебе доселе трепетом… И вся жизнь твоя превратилась в одно томленье, в одно стремление в недосягаемые выси…

Еще не совершился наш круг. Еще не переполнилась чаша очищающих души страданий… Глубокая бездна разделяет нас… И только в эту весеннюю ночь, когда сгладилась рознь между живыми и мертвыми, когда все возможно, потому что совершено величайшее чудо — победа над смертью, когда вся вселенная, от земли до последней грани звезд, слилась в единый великий гимн воскресшему Христу — можем мы быть с тобою вместе…

Но смотри — солнце взойдет сейчас… Солнце играет лучами, воздавая хвалу Поправшему смертью смерть!

Милый, люби меня… Люби всегда… всегда!

Серебристым звоном прозвучали эти слова и растаяли где-то в зардевшейся вышине…

Шелестели ветви еще не одетых листвою дерев. Где-то в кустах робко крикнул проснувшийся зяблик. Пусто было на бульваре. Проходили только запоздалые богомольцы, несшие узелки с освященными пасхами и куличами. В монастыре, что над рекой, еще звонили, и звон этот плавал в предрассветном воздухе…

На зардевшемся востоке догорала, сияя своими загадочными, властными лучами, белая звезда…

Белая Венера…