Тринадцатый стул

Глава 5. Великий комбинатор идет по следу

Выслеживая врага, великий комбинатор скользил по темнеющим киевским улицам молодым барсом. Едва различимой тенью сливался он со стройными силуэтами фонарей, парил над мостовой, пикировал и нырял в подворотни, как обернувшийся летучей мышью трансильванский вампир. Бендер был гибок, страстен и изящен. Напитанное за лето бычками, солнцем и икрой из синеньких тело было на пике своей формы и слушалось даже самых сумбурных указаний. Остап не замечал обезглавленных опиумниц, и судьба ободранной с их маковок позолоты его сейчас не занимала. Не было дела ему ни до ревущего Днепра, ни до сыплющихся прохожим на головы знаменитых каштанов. Только тощая фигура предводителя, мелькавшая в серых осенних сумерках, влекла товарища Бендера, точно пылкого влюбленного.

Разнеся журнал по пионерским организациям и прочим смежным учреждениям, Воробьянинов явно вознамерился покинуть город, и направил стопы на улицу Степановскую, где лет пятнадцать уже наспех возведенные когда-то деревянные бараки выполняли роль железнодорожного вокзала. Воистину, нет ничего более постоянного, чем временное! Проект нового здания был готов еще к 1914 году, и даже фундамент залить на месте старого, снесенного, успели, но тут грянула война, потом революция, за ней гражданская, и бараки остались, исправно принимая и выпуская из своих дощатых недр орды пассажиров, пока в прошлом году советские власти не спохватились и наконец не объявили конкурс на новый, современный проект.

Прикрывшись на ходу спертой у зазевавшегося толстячка газетой, Остап прокрался за бывшим компаньоном до самых касс и там убедился, что по части езды зайцем старая сволочь осталась такой же бездарностью, как и была — Ипполит Матвеевич покупал билет до Харькова. Вместо старомодного пенсне на его костистом носу воцарились скромные круглые проволочные очки, а под ними — гаденькая щеточка героя «пивного путча»*. Одет Воробьянинов был неброско — лунный жилет канул в Лету, и новоявленной своей мягкой фуражкой, и серой тужуркой на металлических пуговицах он походил на рядового советского служащего куда больше, чем тот обнищавший дворянчик, с которым Остап полтора года назад познакомился в вонючей дворницкой. Вся одежда при этом была явно с чужого плеча и никак не соответствовала статусу владельца полутаростатысячного капитала. Это сильно озадачило Остапа.

Искус немедля вцепиться Иуде в дряблый кадык был высок, великий комбинатор даже отошел подальше, дабы перевести дух. Что же это? Неужели старый дурак уже все спустил?! Припомнив, как лихо за одну ночь предводитель команчей просадил двести рублей, Остап крякнул — этот мог. Не зря же покойная мадам Петухова созналась, где припрятала бриллианты, только на смертном одре? Мот, видать, был Ипполит Матвеевич в свое время, изрядный мот.

— Мот-жмот, — зло буркнул Бендер и потер ладонью разнывшийся шрам. Впрочем, это немногое меняло. С сокровищами или без, Кисуля за свою подлость ответит. Однако конфискация денег у мерзавца стала бы весьма приятным дополнением к основному наказанию и заслуженной компенсацией за перенесенные страдания. Сколько же он с этим потерянным во всех смыслах Кисой натерпелся!

Пересчитав свои скромные капиталы, Остап на последние деньги купил билет на тот же поезд, что и Воробьянинов. Ехать зайцем он опасался из боязни упустить предводителя. Расположившись так, чтобы самому не светить портретом, но при этом не выпускать цель из поля зрения, Остап параллельно рассеянно просматривал используемый в качестве ширмы «Вечерний Киев». В разделе происшествий его внимание привлекла коротенькая заметка о странном случае с инженером Талмудовским. В конторе, в которой уважаемый специалист трудился над возведением нового здания железнодорожного вокзала, кто-то испортил имущество — изрезал ножом стул дореволюционной работы. Уважаемый специалист страшно возмутился вандализму, устроил скандал, кричал, что не может работать в таких условиях и в тот же день отбыл со старого и некрасивого вокзала в неизвестном направлении.

Остап тихонько присвистнул. Знакомый почерк! Только зачем? Уж не повредился ли бывший предводитель умом? Он и так не был им особенно крепок. Что, если в последнем, двенадцатом стуле, ничего не было?! Прощальная шутка мадам Петуховой, например? Знай Остап заранее, чем все обернется, он бы с предводителем пошутил еще не так! Или слишком чувствительный зад шахматиста-любителя, учуявший меж гамбсовских пружин, точно принцесса на горошине, излишнюю твердость? Едва не погибнуть вообще ни за что показалось темпераментному сыну турецкоподданного особенно досадным.

В поезде Остап лишь ненадолго забылся неглубоким, беспокойным сном. Ему казалось, что Ипполит Матвеевич непременно почует его жаркое дыхание на своем сивом загривке и выскочит на первом же полустанке в Барышевке или Яреськах. Великому комбинатору тоже не мешало переменить внешность, и всю свою кипучую энергию Остап направил в русло маскировки. Опыт со вспыльчивыми ингушами не прошел напрасно, на этот раз молодой человек был осторожен и не дергал судьбу за усы. Выиграв у соседей по плацкарту пропахшую кислым борщом волосатую казачью одежину, названия которой он даже не знал, три яйца вкрутую, куриную ногу и пять рублей, Остап убрал карты. С аппетитом поев, он сокрыл свой хорошо известный Воробьянинову наряд под унылым коричневым родичем армяка, и принялся обдумывать дальнейшие шаги. В его блистательном мозгу уже родилась изящная, ироничная комбинация. Комбинация из трех пальцев, как, посмеиваясь, называл он ее про себя. Оставалось лишь выяснить некоторые подробности… незначительные, право слово. И свершить свою праведную месть.

В Харькове прямо на вокзале, не выпуская сутулой фигуры Ипполита Матвеевича из поля зрения, Остап на бегу купил у просившего милостыню инвалида Империалистической войны потертую форменную фуражку без опознавательных знаков. Шарф нежного румынского оттенка и кремовое кепи перекочевали в карман. Пыльная харьковская осень приняла в свои объятия совсем другого человека.

Позже, уже выследив Воробьяниновскую берлогу, Бендер придирчиво оглядел свое отражение в первой попавшейся большой витрине и произнес иронически:

— Смычка города с деревней. Труженики сохи посещают музей пролетарского искусства. Атаман Тютюнник на полставки посыльным в Наркомпросе.

Остап был неузнаваем. Никогда в прежней жизни, находясь в здравом уме и при трезвой памяти, он бы так не вырядился. Решил пока не бриться — борода помогала делу конспирации.

Уже через несколько дней при помощи своих бесчисленных талантов, а также беспризорной харьковской агентуры Остап знал об Ипполите Матвеевиче все: его новое имя, адрес службы, адрес проживания, распорядок дня и свежие маленькие привычки. К этому же времени к вящему своему неудовольствию великий комбинатор обнаружил, что у инвалида Империалистической в голове водились звери.

— Вот сволочь! — воскликнул он, выловив в своих смоляных кудрях так часто поминавшееся им всуе из-за Кисы животное и уставившись на него куда злее, чем все солдаты империалистической вместе взятые. Постанывая от нестерпимого зуда и еще большего омерзения, Остап рванул в аптеку. Конечно, можно было бы обойтись обычным керосином, но память о сыпном тифе была еще слишком свежа — сын турецкоподданного жаждал радикального средства.

«Вошебой» — прочитал Остап на пузатом флаконе: «Моментальное избавление от клопов, тараканов, головных, полотняных и срамных вшей!»

Изображенное тут же мерзкое насекомое размером с новорожденного котенка, причинявшее ему сейчас такие страдания, лежало, задрав суставчатые ноги к небу, точно подкованная Левшой блоха. Пахло универсальное средство приснопамятным «Титаником», и даже хуже, выглядело так же, и изготовлено, судя по всему, было там же, на Малой Арнаутской. Вознеся мольбу гипотетическим соратникам Иванопуло, великий комбинатор обильно полил чудодейственной жидкостью голову и принялся бегать по снятой им на окраине столицы** меблированной комнате. Сидеть или же стоять с этим жжением в самом центре мозгового аппарата было невыносимо.

С трудом вытерпев обозначенное на этикетке время, Остап кое-как смыл вонючую жидкость над раковиной, подивился тому обстоятельству, что не сделался от этих манипуляций гладок, как легендарный комбриг Котовский, вымыл голову дегтярным мылом, подумал, и вымыл еще раз. Этого ему показалось мало, и он отправился в баню возле завода «Серп и молот», где долго и с остервенением мылся, покуда кожа и волосы не стали скрипучими, точно новенький резиновый макинтош, а потом еще на всякий случай принял углекислую, соленую и экстрактную ванны. Возвращаясь в номера, разомлевший Остап чувствовал себя лучше, чем воскресший Иисус. Поганую фуражку он мстительно сжег в камине.

Избавившись от членистоногого неприятеля, великий комбинатор провернул небольшую симпатичную аферку, отделался от волосатой казачьей дерюги, купил вместо нее ношенный, но приличный тренчкот, мягкую фетровую шляпу — новую, и с азартом возобновил охоту за другим членистоногим кровососом.

Благовоспитанный, исполнительный товарищ Адольф Смердинский, служивший при одной из харьковских типографий курьером — распространителем периодики, третий месяц на скромное свое жалованье снимал комнату в симпатичном беленом домике на Журавлевке. Жил скромно. На работу являлся пунктуально, выполнял ее с рвением. Обедал в столовой при типографии, ужинал дома — готовила квартирная хозяйка. С охотой выезжал в командировки. Не пил, не курил и не кутил. По утрам выпивал стакан парного молока. И лишь иногда, когда подворачивался подходящий случай, в качестве развлечения Адольф Афиногенович тайно вспарывал животы ни в чем неповинным, дореволюционной работы, стульям.

Обшарив в отсутствие хозяина скромную комнатку с разноцветными домоткаными половичками и убедившись, что тайных капиталов свихнувшийся предводитель, увы, не прячет, Остап поручил надзор за Ипполитом Матвеевичем беспризорным, мотнулся в Москву и вернулся обратно в обнимку с одним из гамбсовских близнецов, квартировавшихся у Иванопуло. Студент снова был в отъезде, ключ по прежнему хранился под несгораемым шкафом, но в воздухе розового особнячка на Сивцевом Вражке уже было разлито злое электричество неминуемых перемен — об общежитии вспомнили в том учебном заведении, к которому оно когда-то относилось. На дверях пеналов висели грозные предписания, и новоявленный комендант товарищ Громыхаев раскатистым басом требовал от самозахватчиков освободить помещения и грозил им милицией и судебными приставами. Густое эхо гукало по темным коридорам и с металлическим звоном разбивалось о несгораемый шкаф.

— Бог дал — бог взял, — философски резюмировал Бендер, утаскивая стул. — А поскольку бога нет, то и винить некого.

В Харькове он перво-наперво удостоверился, что предводитель на месте, затем навестил легендарный Благбаз***, о котором так поэтически выразился в конце прошлого века борзописец Василий Иванов под псевдонимом Шпилька:

Вот тот базар, что на болоте в грязи и сырости стоит…

Коль на базар вы тот пойдёте, у вас иссякнет аппетит.

Торговок брань, хозяек крики, собак кусающихся тьма,

раклы, и вонь, и кутерьма и где-нибудь скандал великий…

А дальше вон «толчок» шумит, здесь торг ворованным кипит

и тьма народа здесь мешает тем, кто на мостик проезжает.

А мостик — чудо красоты!.. Такие дивные мосты

лишь на просёлочной дороге ломать приезжим могут ноги.

Там Остап долго бродил по рядам в поисках довольно странных на взгляд человека непосвященного предметов, после чего заперся в своем номере, аккуратно вскрыл сиденье, снял обивку и приступил к работе.

*Пивной путч, известный также как путч Ги́тлера или путч Гитлера и Лю́дендорфа (нем. Bürgerbräu-Putsch, Hitlerputsch, Hitler-Ludendorff-Putsch) — попытка государственного переворота, предпринятая лидером НСДАП Адольфом Гитлером и его сподвижниками 8 и 9 ноября 1923 года в Мюнхене.

**Пе́рвая столи́ца — неофициальный титул города Харькова. Утвердился в связи с тем, что 19 декабря 1919 года Харьков был объявлен формально столицей новосозданной Украинской Советской Республики (позже — Украинской Социалистической Советской Республики в составе СССР) в противовес существовавшей тогда УНР со столицей в Киеве. Киев (нынешняя столица Украины) получил этот статус от Харькова только в 1934 году.

***Благовещенский базар — знаменитый старинный базар Харькова.