Троцкий и заговор в Красной Ставке

Глава 2 «Непосвященные… зовут наш Полевой штаб „Красной Ставкой“»

15 июня 1919 г. высший военный руководитель и член Политбюро Лев Троцкий заявил Центральному комитету РКП(б): «Мы начинаем экспериментировать — с оттенком озорства — в области Ставки. Американская мудрость вообще рекомендует не пересаживаться с лошади на лошадь, когда переезжаешь через быстрый поток. Мы же в самый критический момент впрягаем таких лошадей, которые тянут заведомо врозь»[169]. Высказывание Льва Троцкого сейчас переводится проще: «коней на переправе не меняют». О том, как эта американская мудрость может быть использована на практике, наглядно рассказывает американский фильм «Плутовство»/«Виляние собакой»…

2 сентября 1918 г. Главнокомандующим всеми вооруженными силами Республики стал бывший полковник Иоаким Иоакимович Вацетис.

Вацетис родился в имении Нейгоф Гольдингенского (Кульдигского) уезда Курляндской губернии в семье батрака — вполне «рабоче-крестьянское» происхождение. По национальности латыш. Образование получил в Кулдигском уездном училище Министерства народного просвещения. В 1891 г. вступил вольноопределяющимся в Рижский учебный унтер-офицерский батальон (стаж в 1918 г. — 27 лет). По окончании курса учебного батальона произведен в унтер-офицеры (1893) и направлен в 105-й Оренбургский пехотный полк (Вильно). Окончил Виленское пехотное юнкерское училище (1895–1897), Николаевскую академию генштаба (1909, по 1-му разряду). К корпусу офицеров генштаба причислен не был (в списке выпускников по успехам значился 52-м из 53-х лиц, а к ГШ были причислены 46 офицеров). К началу Первой мировой войны командир 4-го батальона 102-го Вятского пехотного полка (26-я пехотная дивизия 2-го армейского корпуса). Участник похода в Восточную Пруссию, боев в Польше, где был тяжело ранен. По выздоровлении (осень 1915) назначен командиром 5-го Земгальского латышского стрелкового батальона, который в октябре 1916 г. был развернут в полк. В боях под Митавой контужен (1916/1917). Участник боев под Ригой (на р. Маза-Югла, в августе 1917). В 1917 г. — командир 2-й Латышской стрелковой бригады. После Октябрьского переворота начинается стремительный взлет — в декабре 1917-го Вацетис стал начальником оперативного отдела Революционного полевого штаба при Ставке Верховного главнокомандующего, в январе 1918-го руководил борьбой с частями польского корпуса генерала Довбор-Мусницкого. С 1918 г. в РККА — командир Латышской стрелковой дивизии (с апреля 1918). Во время мятежа левых эсеров в Москве — один из спасителей полностью изолированного в Кремле В.И. Ленина. По настоянию председателя Совнаркома — командующий Восточным фронтом после провала попытки военного переворота, предпринятой М.А. Муравьевым (с июля 1918 г.)[170].

Личность Главкома очень неоднозначна: с одной стороны, назвать его блестящим стратегом было бы сильным преувеличением (да и биография не свидетельствует о выдающихся способностях), с другой — судя по оперативной документации[171]. Главком — грамотный стратег. Политические взгляды его можно назвать наивными: он был искренне убежден, что армия находится вне политики, хотя такой видный военный теоретик, как К. Клаузевиц в своем основном труде «О войне» (1832–1834) сформулировал положение о связи войны и политики, и выпускник академии Генштаба И.И. Вацетис обязан был это знать. Как человек Вацетис отличался педантичностью[172] и крайней порядочностью. В этом плане генштабистам, служившим в Красной Ставке, повезло — Вацетис всегда защищал их от большевистских комиссаров. Но бывало, Главком шел на поводу своего начальника штаба генерала Ф.В. Костяева. Тогда Вацетис вступался за покрываемый Костяевым старый генералитет и способствовал «радению» генералов друг другу[173].

После того как в декабре 1918 г. Ленин и Свердлов просили Троцкого наладить взаимоотношения с Вацетисом, глава военного ведомства изменил тактику в отношении своего основного подчиненного. 1 января 1919 г. Троцкий «срочно, вне всякой очереди» телеграфировал куратору Вацетиса С.И. Аралову: «Считаю необходимым напомнить, что Вы обязаны подписывать оперативные приказы Главкома, не входя в рассуждения и целесообразность. Что касается его административных распоряжений, внушений и выговоров, то Вы несете ответственность наравне с Главкомом; между тем, некоторые письменные внушения Главкома являются совершенно недопустимыми. Таковы телеграммы Антонову, совершенно несправедливая и формально неправильная телеграмма Альтфатеру. Предлагаю Вам впредь таким тоном написанных документов не подписывать, равным образом прошу следить за тем, чтобы на мои запросы отвечали те лица, к которым они обращаются, дабы был строгий порядок ответственности»[174]. В апреле 1919 г. уже в предельно тактичной форме Троцкий поручил члену РВСР А.И. Акулову обращать «внимание» Вацетиса на необходимость, остаивая интересы Ставки, считаться и «с правами и интересами других учреждений и лиц». С оговоркой: «ценю высоко работу Главкома и считаю необходимым устранить совершенно лишние и вредные моменты, которые, как сказано, грозят чрезвычайно затруднить работу»[175]. Тем не менее в 1919 г. Вацетис так характеризовал свое положение в качестве Главкома: «Я не обладаю никакой полнотой власти над теми функциями, которыми должен обладать стратег. Словом, полной мощности у Главнокомандующего, про которую говорит один из гениальнейших полководцев в мире, именно Суворов, у меня нет. Как он в свое время жаловался, что его стесняют разные австрийские гоф- и кригс-раты (гоф-кригс-рат — придворные военные советы. — С. В.), которые не дают ему возможности вести войну так, как он находит это полезным с точки зрения обстановки, так равно и мне приходится отметить, что и я в своих действиях утеснен нашими собственными гоф- и кригс-ратами вроде Революционных военных советов и лиц поставленных надо мной»[176].

Иоаким Вацетис был плохим дипломатом и потому регулярно доставлял неприятности Троцкому. И марта 1919 г. ему жаловался на Вацетиса член коллегии Наркомата Государственного контроля А. Галкин. По его заявлению, окружной руководитель чрезвычайной ревизии Юго-Западного района сообщил, что при обследовании ж.-д. станции Серпухов «обнаружена медленная погрузка дров на паровозы», одной из причин коей стало «занятие пути, специально предназначенного для погрузки дров» поездом Главнокомандующего Вацетиса. В просьбе переставить поезд в «Садовый тупик» Вацетис Галкину отказал, объяснив, что «„здесь удобнее подъезжать на автомобиле“, а при постановке в „Садовый тупик“ пришлось бы проходить от автомобиля к поезду расстояние около 30 саженей». Получивший жалобу Склянский направил документ секретно, в собственные руки Аралову «на соображения». О решении Аралов доложил Склянскому на следующий день[177].

Полевой штаб Реввоенсовета Республики (ПШ РВСР) был сформирован на основе Штаба Высшего военного совета — РВСР и Оперативного отдела Наркомвоена (Оперода) осенью 1.918 г.[178] под руководством генштабиста Георгия Ивановича Теодори.

Теодори родился 18 октября 1887 г. в г. Евпатория, по национальности — грек. Образование получил в Николаевском кадетском корпусе (1904), Михайловском артиллерийском училище (1906). На военной службе находился с 1904 г. Офицер 2-го Финляндского стрелкового артиллерийского дивизиона. Участник войны в Галиции на Юго-Западном фронте, контужен в спину[179]; на 1917 г. — обер-офицер для поручений штаба 46-го корпуса, 4-го Финляндского стрелкового парково-артиллерийского дивизиона, штабс-капитан; старший адъютант в Генштабе.

По воспоминаниям генерал-лейтенанта А.С. Лукомского, в условиях начавшегося слома старой армии, «в Петрограде в Военном министерстве с первых же дней революции выделилась группа молодых офицеров Генерального штаба (прозванных „младотурками“), которые, желая выделиться и выдвинуться в период революции, начали проповедовать необходимость ломки „старых, отживших и революционных“ отношений между офицерами и солдатами; требовали введения всюду комиссаров и комитетов, уничтожения погон и т. д.»[180]. При Керенском Теодори попал на 3-месячные подготовительные курсы второй очереди военного времени при Императорской Николаевской военной академии (выпуск состоялся в мае 1917 г., Теодори по успеваемости занимал примерно 61 позицию из 233, т. е. закончил по 1-му разряду, хотя и не попал на мраморную доску)[181]. После окончания курсов Теодори назначили начальником отделения оперативного отдела штаба Петроградского района. Занимавший в 1917–1918 гг. должность начальника штаба Петроградского ВО Ф.И. Балабин на допросе в ОГПУ в 1931 г. показал: «Я лично ушел из штаба Петроградского ВО после неприятности со своим помощником, на почве личных отношений. Мои помощники — офицеры 6-месячных курсов Генштаба, выразили мне порицание за высокомерное обращение, говорили, что за глаза я называю их недоносками и т. д. Условия службы создаваясь очень тягостные…»[182]. Этим помощником был Георгий Теодори. На следующем допросе Балабин охарактеризовал выпуск 1917 г. более подробно. Здесь же он дал предвзятую, но довольно точную характеристику Георгия Ивановича: «П.А. Мей, Теодори, Колесников и несколько других сотрудников моего оперативного отделения, все молодые генштабисты, окончившие ускоренный курс академии в 1917 году, малознающие (? — С.В.), малоопытные, с сильно развитым духом критики в отношении старых генштабистов — особенно Теодори, демагогические выпады которого ясно показывал и… стремление сделать быструю карьеру; самолюбивый, настойчивый, он являлся безусловным идеологом сплоченной группы своих товарищей, подчеркивал эту сплоченность и, когда считал это нужным, выступал с протестами от сомкнутого фронта своих товарищей-единомышленников»[183]. Весной 1918 г, как установил А.Г. Кавтарадзе, выявился «острый конфликт между генштабистами, окончившими академию в мирное время, и выпускниками ускоренных курсов. Некоторые из старых генштабистов пренебрежительно относились к выпускникам ускоренных курсов…»[184]. Ряд генштабистов, занимавших высокие армейские посты, подчеркивал недостаток опыта выпускников подготовительных курсов и старшего курса академии, причисленных к корпусу офицеров Генштаба еще в сентябре 1917 г. За «аттестованных» таким образом Балабином генштабистов Т.О. Косача и В.Ф. Тарасова вступился Теодори, уволенный за это со службы. Ключевым событием стало состоявшееся 30 апреля 1918 г. заседание причисленных к Генштабу сотрудников Северного участка и Петроградского района Завесы, на котором собравшиеся решили твердо отстаивать свои права, признав «случай с Теодори» «общим делом»[185] — это момент самоидентификации выпуска, лидером (или «идеологом», по выражению Ф.И. Балабина) которого стал Теодори.

15 февраля 1919 г. Теодори заявил своему начальнику Семену Аралову: «Я с трудом и большими усилиями сохранил выпуск в феврале и марте 1918 года, спаял его за лето». При этом генштабисты ускоренных курсов вступили в конфликт со старыми военными специалистами (в т. ч. генштабистами), но завоевали доверие Главкома Иоакима Вацетиса, в результате представители выпуска 1917 г. заняли ответственные должности на фронтах, но старому генералитету удалось убрать однокурсников Теодори «из главных управлений» военного ведомства, т. е. из центрального военного аппарата[186].

27 мая по приглашению заведующего Оперода московского большевика Семена Ивановича Аралова Теодори явился в Москву и стал консультантом (фактически — создателем) Оперода. По наблюдениям Вацетиса, «тов. Теодори был человеком весьма осведомленным и пользовался большим доверием у своего начальства. Отношения между начштаба Оперода Теодори и военным руководителем Высшего военного совета М.Д. Бонч-Бруевичем были весьма враждебные. Теодори и М.Д. Бонч-Бруевич работали как бы на противоположных склонах какого-то психологически непреодолимого вулкана. Кроме того, существовала еще следующая, весьма веская причина взаимной личной их неприязни. М.Д. Бонч-Бруевич по занимаемой им должности являлся представителем оставшегося в пределах РСФСР старого Генерального штаба, который он собрал в составе Народной армии, благодаря чему старый Генеральный штаб, проиграв мировую войну, ухитрился захватить в руки инициативу в военном строительстве Советской России и очутился во главе этого дела. Тов. Теодори стоял во главе молодых академиков, еще не переведенных в Генеральный штаб. Таких было мало — около 130 человек выпуска 1917 г. Надо сказать, что выпуск 1917 г. состоял из лучшего бывшего офицерства старой армии, из людей, отличившихся в боях и успевших приобрести большой боевой опыт»[187].

У Георгия Теодори была идея фикс — Большой Генеральный штаб, т. е. такой Генштаб, который будет играть значительную роль в политике и влиять на экономику. Попав в Оперод, Теодори начал перетягивать за собой верных однокурсников и соратников и расставлять их на ключевые посты в отделе. Ранее остальных в Опероде оказались Георгий Оттович Маттис (консультант организационно-учетного отделения с 23 июня по 8 июля, консультант Оперода не позднее чем с 9 июля)[188] и И.Д. Чинтулов (26 июня)[189]. Остальные пришли позднее: консультант Разведывательного отделения Б.И. Кузнецов — не позднее 1 августа[190]. Г.Я. Кутырев и И.Д. Моденов стали консультантом и помощником консультанта Оперативного отделения 1 августа[191], Т.С. Косач — консультантом при Оперативном отделении 7 августа. 15 августа Моденов стал вторым консультантом Оперативного отделения[192]. В.А. Срывалин был назначен помощником консультанта Отделения связи 7 сентября[193], В.Ю. Стульба — помощником консультанта Оперативного отделения с 13 августа[194]. Любопытно, что Чинтулов был назначен на основании телеграммы Льва Троцкого от 13 июня № 0729/591. Это свидетельствует о том, что отдельные генштабисты уже попали в поле зрение главы военного ведомства. С 6 по 15 июля консультант разведывательного отделения Оперода Ю.И. Григорьев находился в командировке «по делам службы в города Российской Советской Федеративной Республики»[195] (непонятно, как можно было организовывать разведку за столь короткий срок). 15 июля откомандировали консультанта Оперода Г.В. Семенова, «находящегося в командировке в Высшей военной инспекции в качестве сотрудника»[196]. Не позднее 3 октября А.В. Гиршфельд, Б.И. Кузнецов и Т.С. Косач были отправлены в командировку с Л.Д. Троцким[197]. 24 октября консультанты Отделения связи Г.Я. Кутырев и В.А. Срывалин переводились в Разведывательное отделение на должность консультантов, причем на последнего возлагалось временное исполнение обязанностей консультанта Отделения связи[198].

27 июня 1918 г. всех генштабистов ускоренного выпуска причислили к корпусу офицеров Генерального штаба[199]. По воспоминаниям Иоакима Вацетиса, «молодые академики с охотой пошли на войну, начавшуюся на востоке. Не было поэтому налицо никаких причин отказывать им в переводе в Генеральный штаб. Хлопоты на этот счет взял на себя Теодори. С первых же шагов он встретил сильное сопротивление в лице представителей верхов старого Генерального штаба, сгруппировавшихся около Высшего военного совета и Всероглавштаба. Имея близкое соприкосновение с Военным комиссариатом (Наркомвоеном. — С.В.), старики сумели внушить тем, от кого зависело решение вопроса, что выпуск 1917 года — недоучки, что им надо сначала откомандовать ротой, а потом вернуться снова на академическую скамью и написать 3 военнонаучных доклада, как это сделали когда-то они — старые генштабисты. Ходатайство Теодори было отклонено. Тогда Теодори обратился ко мне за содействием и просил меня походатайствовать перед Л. Троцким. Я взял у Теодори заготовленный проект приказа о переводе в Генеральный штаб молодых академиков выпуска 1917 года и список этого выпуска и явился к Л. Троцкому. Я привел целый ряд мотивов, говоривших в пользу этого революционного выпуска. Л. Троцкий уважил мои доводы и тут же при мне написал приказ о переводе в Генеральный штаб всего выпуска 1917 года. Тов. Теодори отплатил мне тем, что в эту тяжелую для меня минуту (назначения Главнокомандующим Восточного фронта. — С. В.) он откровенно и правдиво обрисовал мне военное положение РСФСР и развернул передо мною всю картину той организационно-оперативной галиматьи, которой занимался М.Д. Бонч-Бруевич»[200]. Фактически в Теодори и его однокурсниках Иоаким Вацетис увидел тех людей, на которых можно будет опереться.

Вацетис так описывал процесс создания Полевого штаба: в результате пополнения 30 сентября 1918 г. Реввоенсовета Республики его «самостоятельность оказалась сильно стесненной. Некоторые проекты не могли быть даже поставлены на обсуждение, ибо им грозил провал. Чтобы выйти из создавшегося положения, мне нужно было оторваться от РВС Республики. Я решил использовать данную мне власть и приказал временному начальнику штаба тов. Майгуру подготовить сформирование специального штаба для Главнокомандующего в Серпухове. Штаб этот получил название Полевой штаб, куда перешла часть работников из Штаба РВСР, а этот последний был ликвидирован. Полевой штаб был подчинен непосредственно мне и являлся моим рабочим органом. Состав Полевого штаба был довольно ограниченный, но в нем были представлены все управления, необходимые для той огромной творческой работы, которую предстояло нам выполнить. С большим сожалением должен отметить, что мой начальник штаба Восточного фронта тов. Майгур по своей скромности отказался занять должность начальника Полевого штаба — на эту должность был назначен генштаба Костяев Ф.В.»[201] К воспоминаниям Вацетиса следует относиться критически: так, например, П.М. Майгур не возглавил штаб отнюдь не вследствие своей «скромности».

Нападки на будущих сотрудников Полевого штаба начались еще весной — летом 1918 г. Генштабистов 1917 г., занявших ключевые посты в Оперода, а затем достаточно серьезные посты в Полевом штабе и на фронтах, опасался ряд видных большевистских организаторов, находившихся на военной работе и боявшихся военного переворота (член коллегии Наркомвоена М.С. Кедров, военком Северного фронта Л.М. Глезаров и др.). Летом 1918 г. в Петрограде будущего начальника Полевого штаба генерала Ф.В. Костяева «предательски», «без всякого повода» арестовал большевик Л.М. Глезаров и освободил «только по настоянию центральной власти»[202].

Формально большевистским комиссарам развязало руки объявление массового «красного террора» 2 сентября 1918 г. Уже 4 сентября был опубликован приказ о заложниках, разосланный всем советам наркомом внутренних дел Г.И. Петровским, в котором указано: «Тыл наших армий должен быть, наконец, окончательно очищен от всякой белогвардейщины и всех подлых заговорщиков… ни малейшей нерешительности в применении массового террора»[203]. В начале сентября консультант Оперода и будущий организатор Полевого штаба Г.И. Теодори ходатайствовал перед фактическим руководителем центрального военного аппарата Э.М. Склянским о срочном командировании в Оперод генштабиста Н.Н. Доможирова, которого 3 месяца задерживали в Петрограде. 11 сентября Склянский сообщил Теодори, что Доможиров «под подозрением». Теодори апеллировал к Главкому И.И. Вацетису, высоко ценившему генштабистов 1917 г. и лично консультанта Оперода[204]. Георгий Иванович «категорически» ручался за своих коллег — генштабистов Доможирова, Б.И. Кузнецова, Г.Я. Кутырева, И.Д. Чинтулова и других, ссылаясь на доверие Л.Д. Троцкого, «оберегавшего» их.

К тому же после создания в сентябре 1918 г. нового высшего военного органа — Революционного военного совета Республики — во главе с Львом Троцким началась перетряска аппарата военного управления. В частности, высшее военное руководство планировало влить Оперативный отдел Наркомвоена во Всероссийский главный штаб (Всероглавштаб). В случае такой реорганизации генштабисты 1918 г. выпуска попадали в подчинение тем старым генштабистам, с которыми они ожесточенно боролись вот уже около полугода. 11 сентября Теодори заявил высоко ценившему ему Главнокомандующему всеми вооруженными силами И.И. Вацетису: «Я прошу категорически не соглашаться на влитие Оперотдела во Всероссийский главный штаб, ибо это равносильно уничтожению инициативной группы работников, которая растворится в массе саботантов[205], а потом нас постепенно рассеют или заарестуют… Особенно остро в случае передачи Оперотдела во Всероссийский главный штаб станет вопрос с разведывательным, военным контролем, оперативным и учетным отделениями… Если же все интриги и старания отдельных групп увенчаются успехом, то, безусловно, работать во Всероссийском главном штабе мы не будем, дабы не нести нравственную ответственность за тот характер работы, который там идет и будет идти. Предпочитаем тогда уйти в сторону от работы, ибо тогда фактически выяснится, насколько необходима была продуктивная работа отдела, та энергия и способность к творчеству и созидательному труду, которая за эти 2–3 месяца могла уже перейти к исполнению элементарных военных требований»[206]. Рассказ Теодори полностью подтвердил сам А.А. Свечин в «Автобиографии». Генерал в 1935 г. (!) указал, что до марта 1918 г. он был «враждебно настроен к Октябрьской революции». В марте он присутствовал на совещании в Смольном, после которого и поступил на службу в советское военное ведомство. Когда Свечин занимал должности в Смоленском районе Завесы, он столкнулся с «местными коммунистами, которые не выполняли приказов центра, которые я послушно проводил в жизнь. Напряженность этих отношений заставила меня согласиться на предложение Троцкого — принять должность начальника Всероссийского главного штаба. Эта должность занималась мной с марта по ноябрь 1918 г. Я держался по всем вопросам диаметрально противоположного мнения по сравнению с Главнокомандующим Вацетисом. Троцкий всегда поддерживал последнего. Это обстоятельство и убедило меня в безнадежности моей работы и вынудило просить меня заменить другим, более пригодным и покладистым человеком»[207]. Здесь нужен комментарий: И.И. Вацетис стал Главнокомандующим Восточным фронтом (по сути Верховным, т. к. именно на Восточном фронте решалась судьба революции) в июле 1918 г., причем в этот период сам Троцкий назвал его кандидатуру на пост Главкома «смехотворной». Дело в том, что «гений» Вацетиса был хорошо известен Троцкому: еще в начале июля 1918 г. на секретном заседании о судьбе отдела всеобщего военного обучения он предстал во всей красе. Вопреки общему решению об оставлении отдела в структуре Всероссийского главного штаба, заведующий отделом Л.Е. Марьясин, И.И. Вацетис и Туровский остались при особом мнении: отдел не должен входить в состав штаба. При этом Марьясин и Туровский, отстаивая свои интересы, предлагали непосредственно подчинить отдел наркому по военным делам, а Иоаким Вацетис, по добродушному заявлению Льва Марьясина, «настаивал даже на образовании из него особого народного комиссариата». Естественно, характеризуя кандидатуру Главкома как смехотворную, Троцкий не кривил душой: во-первых, позиция говорит о наивности Вацетиса, во-вторых, совершенно очевидном, непонимании линии наркома — на максимальную централизацию государственного (в частности, военного) аппарата[208]. Следовательно, описываемая Свечиным ситуация, скорее всего, сложилась уже после создания Реввоенсовета Республики. Слияние Оперода со Всероглавштабом не состоялось. Теодори сотоварищи удалось отстоять свое положение в советском военном ведомстве.

В конце лета — начале осени 1918 г. из центрального военного аппарата офицеров и военных чиновников в больших количествах отправляли на фронт. Казалось бы, чаша должна была не миновать и Красную Ставку. Но бюрократическая логика оказалась сильнее распоряжений военно-политического руководства. 30 сентября приказом по Штабу Реввоенсовета Республики — одному из двух составляющих будущего Полевого штаба — на фронт отправили по 9 кадровых (в чинах от прапорщика до капитана, в т. ч. племянника Управляющего делами Совнаркома Владимира Бонч-Бруевича подпоручика Константина Михайловича Бонч-Бруевича) и «военного времени» офицеров, 12 писарей, 2 унтер-офицеров и 1 «совершенно не служившего» (всего 33 человека)[209]. Но при этом оговорили, что по штату полагается иметь в штабе 211 человек и потому можно «командировать обратно в Штаб 24 бывших офицеров и чиновников и 24 бывших унтер-офицеров и лиц прочих категорий», а потому все призванные на основании 1 пункта приказа «подлежат возвращению на службу в. Штаб, так как уход этих лиц может неблагоприятно отразиться на работе… Штаба»[210]. Приказание исполнено, а люди остались на своих местах.

14 октября Реввоенсовет телеграфировал Л.Д. Троцкому, что вследствие болезненного состояния капитана, выпускника ускоренных 6-месячных курсов Генштаба 1918 г. Парфения Майгура, его неопытности и недостатка знаний Иоаким Вацетис избрал на ответственную должность начальника Штаба РВСР генерала Федора Костяева. Последнего срочно вызвали в Арзамас (место дислокации РВСР) для получения указаний. РВСР обсудил кандидатуру Костяева и «всецело» согласился на его назначение, «преследуя пользу делу». Реввоенсовет просил Троцкого дать свое согласие на назначение[211] и получил в ответ: «Я указывал на малую подготовленность Майгура на должность начальника Всероссийского Полевого штаба[212], но не желал стеснять Главкома в выборе ближайших сотрудников. Того же правила держусь и сейчас. Против Костяева не возражаю. Его политическая физиономия мне неизвестна, и с этой стороны ответственность возлагается на тов. Данишевского, Кобозева и Смирнова. Одновременно обращаю внимание на то, что предписания комиссарам, касающиеся их назначения и перемещения, посылаются приказами, подписанными на первом месте Главкомом. Предлагаю устранить. Непосредственная ответственность за комиссаров лежит на тов. И.Н. Смирнове как заведующим Политическим отделом. Ему и надлежит первым подписывать подобные телеграммы. Обращаю далее внимание на то, что Аралов назначен комиссаром Полевого штаба и вопрос о заведующем Разведывательным управлением остался открытым. Тов. Механошин выдвигал кандидатуру тов. Склянского. Между тем везде и всюду начальником и за начальника Управления делами подписываются Аралов, Павулан, Гиршфельд и всякий, кому не лень. Предлагаю прекратить этот маскарад, компрометирующий высшее военное учреждение в Советской Республике»[213]. Таким образом, подбор и расстановка руководящих кадров Ставки происходили в условиях, когда еще не были определены основные руководители аппарата Реввоенсовета Республики.

Итак, начальником Штаба РВСР, а затем и Полевого штаба стал 40-летний генерал-майор старой армии Ф.В. Костяев — из дворян, выпускник Оренбургского Неплюевского кадетского корпуса, Николаевского инженерного училища (1899) и Николаевской академии Генштаба по первому разряду (1905), находившийся на военной службе с 1896 г. (стаж — 22 года). Участник Русско-японской войны 1904–1905 гг. Добровольно вступил в РККА в марте 1918 г., скорее всего рассчитывая на возобновление войны с Германией — начальник штаба Псковского района, затем начальник 2-й Петроградской дивизии (май — июнь 1918), инспектор по формированию и помощник военрука Петроградского района (июнь — сентябрь 1918 г.), до назначения начальником ПШ — начальник штаба Северного фронта[214].

Георгий Теодори приступил к организации Полевого штаба 16 октября 1918 г.[215]

Большевики прекрасно знали историю Великой Французской революции и всегда опасались военной диктатуры. Поэтому штаб было решено передислоцировать в Серпухов: не особенно далеко от Москвы (менее 100 километров), в городе была 5-киловаттная радиостанция (дальность передачи до 500 верст)11)[216]. 20 октября началась активная подготовка к размещению Полевого штаба в г. Серпухов, а уже 28 прибыли первые сотрудники. 1 ноября в ночь на новое место выехали инспекции Высшего военного совета (теперь — инспекции ПШ), остальные управления — после 3 ноября. Комендант штаба А.В. Ремер должен был закончить подготовку к приему служащих 3 ноября — такое заведомо невыполнимое приказание отдали генерал Ф.В. Костяев и комиссар штаба Семен Аралов[217]. 8 ноября руководство Штаба РВСР сообщило начальнику Всероссийского главного штаба Н.И. Раттэлю о своем переводе в Серпухов, в здание бывшей клиники Солодовникова на Московской улице, с 9 ноября. Связь со штабом в Москве в Гранатном переулке (где первоначально дислоцировался Штаб РВСР) прекращалась 9 ноября в 24 часа. Детально прописывались вопросы связи: телеграммы должны были направляться через Центральный телеграф в г. Серпухов «Штаб», пакеты — на Пречистенку, 37 в отделение связи (оттуда нарочным посылаться в Серпухов). Представителем Штаба РВСР для связи в Москве оставался В.Л. Плотников. Выясняется, что центральный коммутатор на Пречистенке, 37 был соединен со Штабом в Серпухове прямым проводом, а кабинет начальника Штаба РВСР в Серпухове был «соединен прямым телефонным проводом с верхним коммутатором в Кремле (курсив мой. — С.В.)». Оговаривалось, что кроме непосредственной связи по телефону Штаба РВСР в Серпухове с Москвой переговоры можно вести «и обычным путем через городскую телефонную станцию»; телеграфная связь «должна производиться через Центральную Московскую станцию, обычным путем требуя провод в Серпухов — Штаб по юзу»[218].

Организация Полевого штаба осложнилась ссорой Теодори и Костяева: генерал изменил организацию Ставки, по мнению генштабиста, «вопреки элементарным военным требованиям» и опыту Первой мировой и Гражданской войн[219]. В принципе это осложнение отношений не помешало организации работы: в отличие от остальных управлений Полевого штаба РУ и ЦУПВОСО дислоцировались не в Серпухове, а в Москве[220]. 2 ноября Аралов (документ также подписали врид начальника штаба и комендант ПШ — 26-летний военный специалист А.В. Ремер) заявил в отношении Хамовнической районной жилищной комиссии, что последняя выселяла сотрудников Ставки из занимаемых квартир и это явление приобрело «эпидемический характер». Аралов потребовал от комиссии прекращения незаконного выселения сотрудников, по сути пригрозив разбирательством дела в Госконтроле[221]. В ответ член Президиума Хамовнического совета В. Яремов и члены районной жилкомиссии не только направили резкий ответ Аралову[222], но и обратились с просьбой о призвании «к порядку представителей центральных ведомств» непосредственно в ЦК РКП(б), ссылаясь на обстоятельство, что «систематическая протекция» руководства Полевого штаба расселению своих сотрудников в домах рабочих «противоречит интересам» последних и, главное, «не вызывается необходимостью, ибо советские служащие переселяются не в худшие условия»[223]. А в Серпухове А.В. Ремер серьезно поссорился с местным советом, тормозившим реквизицию помещений. В результате спешки с размещением Полевого штаба и его сотрудников появилось дело по обвинению сотрудников Ставки «в незаконной реквизиции мебели у граждан г. Серпухова». Следствие разделило вину между сотрудниками штаба, жилищного отдела Серпуховского совета и милиционерами, «помогавшими» производить реквизиции[224]. Серпуховский совет затаил в душе на сотрудников штаба, что называется, «некоторое хамство». Впоследствии на Полевой штаб жаловалась Серпуховская партийная организация, что не могло не отразиться на положении штаба. Да и жители города относились к ПШ резко отрицательно: «Серпухов — городишко маленький, о том, как живут сотрудники Полевого штаба, знают все» (А.А. Антонова, 3 января 1919 г.). Поражала разница как в жилищном положении сотрудников штаба и рабочих, так и — особенно — в их продуктовом снабжении[225]. К генштабистам Полевого штаба рабочие, с которыми общался Антонов, относились недоверчиво, а то и вовсе «враждебно»[226]. Некоторые заявляли даже, что все генштабисты, получающие в глубоком тылу красноармейский паек и такие же пайки для членов семьи[227], — «белогвардейские офицеры, которые впоследствии будут расстреливать рабочих, а теперь их откармливают». 3 января 1919 г. А.А. Антонов сделал оговорку по Фрейду: «может быть, все это сплетни, но несомненно, что повод к этому дают сами специалисты, имеющие тенденцию рассматривать себя наподобие привилегированного офицерского сословия»[228]. Даже в июне 1919 г. Аралову приходилось отстаивать штаб от напора Серпуховского совета и стоящего за ним Моссовета в ЦК партии. К чести комиссара Полевого штаба, он решительно отверг наветы и прикрыл своих сотрудников, предельно тактично уточнив: «сама апелляция в РВСР и ЦК для меня кажется излишней и мало обоснованной»[229].

По свидетельству Г.И. Теодори, под его руководством за 24 дня — к 11 ноября 1918 г. — ПШ был сформирован[230]. Данные, приведенные генштабистом, подтверждаются источниками: 1 ноября для приема имущества и средств Полевого штаба (бывшего Высшего военного совета и Оперода) руководством Полевого штаба была назначена комиссия под председательством начальника Организационного управления полевого штаба В.В. Даллера в составе членов — Рейтера (Оперод) и Берзина (командир отдельного взвода охраны). Комиссия обязывалась к 7 ноября закончить проверку и донести об исполнении[231]. А 11 ноября (дата окончания реорганизации) приказом № 49, «ввиду переформирования Штаба Революционного военного совета Республики в Полевой, занятия во всех управлениях штаба приказывалось вести ежедневно с 9 до 14 часов и с 16 до 20 часов. Во время перерыва с 14 до 16 часов во всех управлениях штаба должны оставаться кроме дежурных один из ответственных работников и один письмоводитель»[232].

Но сразу ли была налажена работа штаба? Нет — по свидетельству военного комиссара при помощнике начальника ПШ Г.Л. Прейсмана, он приехал для работы в Полевом штабе в середине ноября 1918 г. В это время «работа в полной мере не производилась, т. к. для деятельности управлений штаба не хватало технического оборудования и необходимой мебели, а для сотрудников не было квартир. Большая часть сотрудников ходила по городу, вторгалась в квартиры и занимала их без всякого на то разрешения власти. Со стороны Серпуховского совета не было никакого содействия, у жилищного отдела было только 2 агента. Учета свободных комнат не было. Коменданту не удалось наладить отношения с советом. Положение было нетерпимое. Перед С.И. Араловым и Костяевым встал вопрос о принятии каких-нибудь чрезвычайных мер, но все же решили установить контакт с местной властью»[233]. О том, какой «контакт» установили, мы уже знаем…

25 декабря 1918 г. для регистрации служивших в Полевом штабе бывших офицеров по распоряжению С.И. Аралова не позднее 28 декабря руководители подразделений Полевого штаба обязывались доставить в двух экземплярах листы на бывших офицеров[234]. К 28 декабря Аралов, конечно, ничего не получил: списки бывших офицеров Полевого штаба (а также Реввоентрибунала) составили и направили в Особый отдел ВЧК только 17 января 1919 г. К этому моменту Особый отдел затребовал более подробные сведения, но Аралов разрешил отложить выполнение требования военной контрразведки «во избежание путаницы»[235]. 2 марта анкетные листы на бывших офицеров — сотрудников Полевого штаба — получил заведующий Серпуховским отделением Особого отдела С.М. Постнов[236].

Что представлял собой Полевой штаб к концу 1918 г.? 12 декабря 1918 г. вышел приказ по ПШ, характеризующий сложившуюся за месяц обстановку в этом органе военного управления. Ф.В. Костяев констатировал, что в ряде управлений наблюдались «нерадение и даже неисполнение… приказов» (это касалось не только распоряжений служебных, но и бытовых); систематическими стали нарушения субординации; подписи Костяева и Арапова ставились под распоряжениями, которые фактически ими не отдавались. Костяева особенно коробило то, что без его ведома была произведена выдача крупной суммы денег, причем расход произвели не по назначению (начальник ПШ узнал об этом случайно и не был удовлетворен данными ему объяснениями). Руководители Ставки предупреждали, что впредь по каждому такому случаю будет проводиться служебное расследование, а «виновные привлекаться к ответственности».

Характеризуя работу штаба, Костяев заметил, что «некоторые управления страдают крайним бюрократизмом». Бывали случаи, когда подавались «на подпись телеграммы, по которым было уже все исполнено и проведено в жизнь», а ответственные за это лица даже не были в курсе. Проведение в жизнь самых простых распоряжений требовало от Костяева «особых распоряжений и усилий» (так, потребовалось четыре приказания для получения в штаб газет); доклады по основным вопросам представлялись, в большинстве случаев, «в необработанном виде без должных справок», резолюции начальника штаба не проводились в жизнь. Костяев требовал от всех начальников управлений и чинов ПШ «обратить на работу штаба должное внимание» и представлять «по важнейшим вопросам» исчерпывающие доклады «со всеми справками». Для уничтожения бюрократизма руководство Ставки стремилось назначить во всех управлениях ответственных за исполнения распоряжений лиц.

Многие сотрудники, по мнению Ф.В. Костяева, не были способны отделить вопросы, «имеющие значение для устройства наших вооруженных сил, от… совершенно мелочных», притом что почти любой важный военный вопрос крайне запущен. Непрофессионализм не удивителен: по наблюдениям генерала, «чьим-то распоряжением» к службе связи прикомандировали «несколько лиц, совершенно не годных в отношении связи».

Генерал Костяев отмечал также, что в некоторых отделениях и управлениях часто крутятся посторонние[237]. Это станет одним из факторов предельной придирчивости к военным специалистам Полевого штаба их «политических контролеров» — военных комиссаров — и поводом для чисток.

Последствия приказа Ф.В. Костяева от 12 декабря 1918 г. были, очевидно, весьма скромными: начальник Полевого штаба констатировал это ровно через месяц. И удивляться нечего, что и очередное напоминание прошло впустую — в приказе от 12 января 1919 г. Костяев пригрозил не преданием суду виновных, а максимум «отрешением от должности»[238]. 12 января 1919 г. последовал новый приказ начальника Ставки. В нем говорилось: «За последнее время некоторые безответственные лица из числа служащих штаба позволяют себе критиковать работу как в Полевом штабе, так и на фронтах, не имея для этого оснований и абсолютно никакого права. Вообще же должен заметить, что в штабе развелась излишняя болтливость и главным образом среди плохо ориентирующихся в обстановке, совершенно подчас с нею незнакомых и мало что делающих, а во время занятий прогуливающихся из одного управления в другое и устраивающих иногда в отделениях небольшие собрания. Считаю долгом предупредить всех служащих штаба, что в полевых штабах, особенно при главном командовании, всякая болтливость, особенно еще соединенная с ничегонеделанием, вредит только боевой работе штаба, что особенно важно в настоящий момент, когда мы переходим к правильно организованной работе на фронтах и к созданию регулярной армии. Объясняя эту болтливость исключительно непониманием того большого дела, к которому мы приставлены, предупреждаю, что впредь лица, замеченные в этом, будут привлекаться к законной ответственности»[239]. В Москве, в Регистрационном управлении, дела обстояли немногим лучше: 2 февраля 1919 г. консультант РУ Георгий Теодори просил комиссара связи Полевого штаба Коростылева решить вопрос с висящими в здании РУ на Пречистенке «в хаотическом беспорядке» проводами, т. к. при желании противник мог организовать прослушивание переговоров сотрудников[240].

По свидетельству А.А. Антонова от 12 января 1919 г., «пользуясь родственными отношениями и попустительством», сотрудники разгуливали по отделениям, в результате чего «все, что делается в каком-либо из уголков штаба», становилось известным «всем». И это вопреки декрету Совнаркома от 17 июля 1918 г. «О воспрещении посещения правительственных учреждений посторонними лицами», принятому, между прочим, по письменному докладу Льва Троцкого[241]. В довершение всех бед, политические комиссары также были далеки от «агнцев»: случалось, они ходили на свидания со штабными сотрудницами (правда, вроде бы на поводу у них не шли). Из коммунистов без предварительной подготовки могли вести агитационную работу человек 6–7. К тому же коммунисты Полевого штаба не пользовались авторитетом у серпуховских рабочих, негативно настроенных вследствие полуголодного существования и особенностей размещения ПШ в городе не только к штабу, но и к Советской власти в целом. Направленный в начале января Лениным в Полевой штаб для анализа обстановки Антонов докладывал, что «среди сотрудников… должны быть шпионы» и что комиссары не могут с ними бороться: они обязаны заботиться прежде всего не об очистке Ставки «от подозрительных лиц», а о том, «чтобы не осложнять отношений с генштабистами». Этот вывод Антонов сопроводил ритуальной оговоркой о необходимости использования военных специалистов и создания для них нормальной рабочей обстановки, при которой офицерам и военным чиновникам не придется отрываться «от военного дела пустяками, постоянными придирками и т. д.»[242].

По наблюдениям А.А. Антонова (доклад от 3 января 1919 г.), в Полевом штабе декрет о запрете на совместную службу родственников зачастую обходился — вслед за военным специалистом в штаб попадали «его жена, сестры, братья, дочери, сыновья и пр.». Местные «советские бюрократы» «часто и сами пошли на работу для того, чтобы „пристроиться“ и… „пристроить“ своих родственников». Парадоксально, но, высоко оценив значение декрета о родственниках в отношении спецов, Антонов заявил: принимая во внимание малочисленность коммунистов, «если у настоящего партийного работника есть дельный родственник — тоже коммунист, — то почему бы не работать вместе»[243].

Для исследователя, внимательно работавшего с документами В.И. Ленина и его секретариата (РГАСПИ, ф. 2 и 5 соответственно), не является секретом любовь главы советского правительства отправлять доклады в архив с пометой «Совершенно секретно». Ленин ставил такие пометы, чтобы можно было при необходимости быстро получить необходимый документ. Ситуация с документами, на которых Ленин не оставлял никаких помет, сложнее: возможно, председателя Совнаркома не заинтересовало содержание, а возможно, напротив, крайне заинтересовало. Судя по резолюции, доклад А.А. Антонова Ленин оставил в своем личном пользовании, чтобы иметь компромат как на сам Полевой штаб, так и на руководителя военного ведомства в целом — Льва Троцкого. Что за председатель РВСР, если он проморгал (или покрывает?) шпионаж в собственной вотчине?

И без того напряженные отношения Ф.В. Костяева и др. военных специалистов с военными комиссарами должны были резко ухудшиться в начале 1919 г.: к разногласиям организационного характера прибавилась телеграмма Л.Д. Троцкого, уполномочившая Костяева на фактически бесконтрольную отдачу оперативных распоряжений[244]. А.А. Антонов, исходя из количества дел, которые должны были контролировать военные комиссары, считал, что «едва ли у них остается время, чтобы следить за внутренней жизнью штаба»[245].

Если верить А.А. Антонову, служащие Полевого штаба в лучшем случае ощущали себя «вне политики», что имело следствием отношение к правящей партии как к силе, с которой можно не считаться[246].

При этом военные комиссары относились к «штабным специалистам с большим опасением» и считали Полевой штаб «белогвардейским гнездом»[247].

К счастью для комиссаров, генштабисты 1918 г. не всегда действовали солидарно: как и у всех людей, у каждого были свои пристрастия и расхождения во взглядах наряд важных организационных вопросов. Так, например, машинисткой служила аристократка по происхождению В.П. Троицкая, находившаяся, по свидетельству А.А. Антонова, на подозрении как политических работников штаба, так и «контрразведки» (в январе 1919 г. под военной контрразведкой должен был пониматься отдел военного контроля Регистрационного управления ПШ РВСР — ОВК РУ, во главе с большевиком В.Х. Штейнгардтом). Доказательства в шпионаже Троицкой были налицо: ее, служившую в одном из инспекторских отделов, «не раз заставали в оперативном отделении, где она рассматривала секретные карты и телеграммы»[248]. По наблюдениям комиссаров штаба, Троицкая состояла «в большой дружбе с генштабистами» (в частности, И.Д. Моденовым, мужем ее подруги, тоже сотрудницы ПШ), но ей в то же время не доверял генштабист Г.И. Теодори, формальным поводом для ареста которого и стал оговор этой самой «шантажистки-машинистки»[249]. Таким образом, в корпусе генштабистов 1917 г. отдельные члены выпуска примыкали по ряду вопросов к мнению комиссаров. Вскоре после доклада А.А. Антонова вскрылись интересные подробности деятельности Троицкой: «15 января… в 9 часов вечера письмоводительни-ца Управления Инспектора инженеров — В.П. Троицкая — с целью достать из запертого управления свои вещи, попросила телефониста Потапова перепилить кольцо висячего замка, которым были заперты двери указанного управления. Телефонист Потапов эту просьбу исполнил, и, таким образом, после взлома кольца указанные сотрудники Полевого штаба вошли в помещение управления, забрали вещи Троицкой, а затем кое-как навесили замок обратно — и управление, в коем находятся секретные дела, планы и карты, некоторое время оставалось фактически незапертым». В приказе по ПШ от 17 января 1919 г. по этому поводу сказано: «Такое исключительное легкомыслие, ребяческое непонимание своих поступков и последствий их совершенно недопустимы и непростительны для сотрудников такого высокого учреждения, как Полевой штаб Реввоенсовета Республики. Только случайная целость секретных дел управления, выяснившаяся после дознания, дает возможность ограничиться увольнением Троицкой и Потапова со службы из Полевого штаба. При повторении подобных поступков виновные будут привлекаться помимо увольнения к ответственности по суду». Из правки в тексте приказа следует, что первоначально предполагалось ограничиться в отношении Троицкой и Потапова «объявлением выговора», но начальник Полевого штаба Костяев, к его чести, решил поступить жестче[250]. Но на этом дело не закончилось: 20 или 21 января 1919 г., по всей видимости, последовала реакция на доклад А.А. Антонова — арестовали письмоводительниц В.П. Троицкую и Н.А. Голубович. Арест спровоцировал боязнь ряда работников за свою «персональную неприкосновенность», отдельные сотрудники штаба получили «анонимные письма явно провокационного характера». 23 января с резолюцией «немедленно объявить» Костяев и Аралов подписали приказ по Полевому штабу № 102, в котором успокаивали своих сотрудников и предупреждали: «уличенные в рассылке анонимных писем и распространении нелепых слухов, вносящих дезорганизацию в работу штаба, будут немедленно увольняться от службы и привлекаться суду Революционного трибуналa»[251].

Скорее всего, не без участия В.И. Ленина к совокупному мнению военкомов ПШ, руководства ОВК РУ и генштабиста Г.И. Теодори прислушались, и Троицкую в конечном итоге расстреляли[252]. Фактически в январе 1919 г. имело место первое серьезное вмешательство высшего большевистского руководителя в мелкие организационные дела ПШ. При этом образованный 30 ноября 1918 г. Совет рабочей и крестьянской обороны (впоследствии Совет труда и обороны, далее СТО) сразу стал вникать в разбор дел арестованных генштабистов: 3 декабря комиссия СТО в составе В.И. Ленина, И.В. Сталина и Л.Б. Красина подвергла анализу работу ВЧК, в частности, в отношении арестованных генштабистов — в контрольно-ревизионный отдел ВЧК комиссия постановила кооптировать двух партийных представителей специального следствия и ускорить рассмотрение дел арестованных генштабистов[253]. К тому же комиссия рассмотрела материалы следствия по обвинению в контрреволюционной деятельности арестованных в середине года Петроградской ЧК сотрудников аппарата Главкома Восточного фронта Вацетиса генштабистов Л.И. Савченко-Маценко и Б.П. Полякова. В.И. Ленин, вняв ходатайству И.И. Вацетиса за указанных лиц, 29 декабря затребовал от ПетроЧК сведений об обвинениях, предъявленных указанным лицам. Вмешательство имело результаты — 2 января 1919 г. заведующий Особым отделом М.С. Кедров потребовал от ПетроЧК немедленного освобождения Савченко-Маценко и Полякова за отсутствием против них серьезных обвинений и направления их в распоряжение РВСР[254]. 8 января СТО «предложил» ВЧК в 3-дневный срок доложить, какие обвинения предъявлены 8 генштабистам и почему те, кому они предъявлены не были, до сих пор находятся под арестом[255]. Деятельность Совета Обороны и его комиссий положительно сказалась на разборе дел арестованных офицеров высшей оперативной квалификации, хотя, как установил исследователь А.В. Ганин, ПетроЧК и не спешила освобождать генштабистов[256]. А.В. Ганин не учел, что в декабре Особый отдел существовал только в постановлении бюро ЦК РКП(б), его аппарат был сформирован лишь в феврале 1919 г., а потому проводить решение Совета Обороны должен был отдел военного контроля Регистрационного управления Полевого штаба.

A. В. Ганин не нашел документов, показывающих, кто «напомнил» Петроградской ЧК о решении Совета Обороны. Более того, отчасти в проволочке виноват и выпускник 6-месячных курсов Генштаба — причисленный к корпусу Георгий Теодори. 5 января Аралов поручил, «ввиду отсутствия подходящих лиц в Полевом штабе», представительство на следствии В.П. Павулану. 30 января Склянский приказал Аралову не позднее 31 января сообщить о результатах посылки последним своего представителя «для участия в следствии по поводу ареста генштаба в Петрограде». 31 января Аралов направил «весьма срочный» запрос B.П. Павулану, в котором просил «немедленно дать ответ для доклада тов. Склянскому, каковы результаты участия командированного Вами представителя на следствие по делу ареста лиц Генштаба в Петрограде». В тот же день Павулан ответил: «Срочная текущая работа в Регистрационном управлении лишила меня физической возможности выполнить Ваше поручение. Сегодня отправлюсь в командировку и буду в Петрограде, после чего сделаю Вам подробный доклад». Ответ Аралова Склянскому впечатляет: Павулан «вследствие срочности текущей работы по Регистрационному управлению принужден был задержаться отъездом в Петроград». 8 февраля Теодори просил Аралова освободить В.П. Павулана от поездки в Петроград «по делу освобождения генштабистов»: у них-де «здесь и так слишком много работы». Аралов наложил резолюцию: «Павулану. Прошу сговориться по этому поводу со Склянским»[257]. Вот ПетроЧК и держала генштабистов в заключении: со следствием ее никто не торопил… Задание Ленина провалило Регистрационное управление Полевого штаба РВСР. А исследователь A. В. Ганин усомнился в историографии неизвестного ему вопроса.

17 января 1919 г. Московский губисполком направил Ленину протест против введения в Серпухове военного положения, приложив к нему выписку из доклада инструктора совета Прокопович о взаимоотношениях Серпуховского исполкома «и Реввоенсовета». Текст послания председателю Совнаркома: «постановили протестовать против давления помимо губисполкома на содействие местной Советской власти Реввоенсоветом. Требовать отмены военного положения». Эфраим Склянский, получив копию документа, наложил резолюцию: «Лично. Секретно. В собственные руки т. Аралову. Предлагаю представить разъяснения и заключение в 3-дневный срок»[258]. Объяснения Аралова нами не выявлены, зато найден его доклад Центральному комитету РКП(б) о взаимоотношениях Полевого штаба РВСР с Серпуховским советом от 11 июня, в котором решительно отверг выдвинутые Советом обвинения, и прежде всего в защите штабом буржуазии: «если и есть примазавшиеся, чего трудно избежать, то мною приняты меры к их удалению; все же вновь поступающие подвергаются строгому контролю»[259].

ЧП в Полевом штабе продолжались: 5 февраля его руководство объявило выговор помощнику начальника общего отделения В.С. Поничеву, который 1 февраля, будучи дежурным, «получив приказание отправить секретную телеграмму по прямому проводу, передал ее в Центральный Московской телеграф, где дальнейшей ход ее по рукам безответственных лиц был задержан» уже приказанием Ф.В. Костяева. Опять же руководство ПШ предупреждало, что повторение «подобного случая поведет к увольнению… виновного в таком поступке». В качестве вывода руководство ПШ приказало «впредь» дежурными по штабу назначать генштабистов А.В. Афанасьева, В.Е. Волкова, В.К. Токаревского, М.Н. Земцова, А.В. Панова, С.И. Данилова, Ф.Л. Григорьева, И.Д. Моденова, Б.И. Кузнецова, Т.С. Косача, А.Н. Виноградова, B.В. Трофимова (в подлиннике вычеркнут А.Г. Кузьмин); помощниками дежурных стали Н.С. Бартенев, Е.Е. Меньшов, Н.Н. Брандт, А.А. Коссович, В.С. Поничев, В.Д. Столяров, С.С. Краснов, В.А. Семенов, П.К. Удалов, В.Х. Кирильчук, Ф.Д. Воронов-Дементьев и Г.М. Барышников (вычеркнут А.И. Уиттенговен). Сменяться дежурные должны были по окончании утреннего доклада Ф.В. Костяева «всей оперативный обстановки (в 11 часов)»[260]. Списки дежурных генштабистов, составленные А.Г. Кавтарадзе, позволяют установить, кто из указанных лиц принадлежал к выпускникам ускоренных курсов Генерального штаба — Виноградов, Косач, Моденов, Трофимов (4 из 12–33, 3 %). Примечательно, что последний осенью 1918 г. находился под следствием в Петроградской ЧК. 28 ноября заместитель председателя Петроградской губернской ЧК большевик с огромным стажем в партии В.Н. Яковлева телеграфировала С.И. Аралову (в копии — К.Х. Данишевскому): «Генштаба Трофимов Владимир Владимирович на основании непроверенных сведений подозревается в сношениях с иностранной контрразведкой. Арестован на квартире Ховена — вероятно, агента германской контрразведки. Если на основании этих данных нет препятствий к дальнейшей его службе — телеграфируйте». На телеграфной ленте К.Х. Данишевский наложил резолюцию: вышлите Трофимова в «Серпухов, в распоряжение Реввоенсовета Республики», т. е. в Полевой штаб. С.И. Аралов также поставил свой автограф под резолюцией[261]. Вопрос о правомерности действий ПетроЧК в данном контексте под вопросом: с одной стороны, основания для подозрения Трофимова имели место; с другой — Аралов и Данишевский все же выписали генштабиста в Ставку, несмотря на то что следствие по его делу не было закрыто.

В 1919 г. Костяеву пришлось снова требовать в приказах по Полевому штабу дисциплины от своих сотрудников. 6 февраля он приказал сократить количество командировок своих сотрудников в Москву, возложив ответственность на начальников управлений и инспекторов; при новых назначениях сотрудников до начальников отделения включительно согласовывать все кандидатуры с ним лично, остальных — после выяснения профпригодности кандидата с согласия соответствующего комиссара и будущего начальника[262]. 11 февраля вышел приказ с объявлением итогов служебного расследования передачи 5 февраля секретной оперативной телеграммы через Центральный телеграф вместо прямого провода (причем информацию о передаче Костяев получил лично от Л.Д. Троцкого — вероятно, с соответствующим «нагоняем»). По итогам 1 человек уволен, трое отделались выговорами[263]. 22 февраля Костяев констатировал случаи опоздания сотрудников из отпусков, указав: «еще не все служащие штаба… прониклись серьезным отношением к служебному долгу и не понимают, что во время их отсутствия работа, которую они несут по своей должности, обременительно ложится на их товарищей сослуживцев». В дальнейшем виновные (предупреждал Костяев) «будут привлекаться к строгой ответственности включительно до смешения с должности»[264]. 22 февраля (два месяца спустя после издания приказа № 78) Ф.В. Костяев опять отметил случаи отдачи сотрудниками Полевого штаба, на то не уполномоченными, «распоряжений от имени начальника и комиссара Полевого штаба». Получающие приказания обязывались узнавать у передающих такие распоряжения лиц фамилию и должность[265].

Во время Первой мировой войны, по воспоминаниям военного следователя Р.Р. фон Раупаха, «всю буржуазию приходилось силой отправлять на фронт, и не было никаких средств бороться с ее дезертирством. Она служила сторожами и писарями, устраивалась в разного рода „работавших на оборону“ комиссиях и организациях и пускалась на всякие ухищрения, лишь бы избавиться от ухищрений и опасностей фронта»[266]. ПШ наследовал «славные традиции» императорского тылового организма: по наблюдениям А.А. Антонова, в нем должности регистраторов и письмоводителей занимали офицеры (капитаны, поручики), прячась на канцелярских местах от отправки на фронт (всего в начале 1919 г. в штабе служило более тысячи человек, из которых чуть более 20 — около 5 % — составляли члены партии большевиков)[267]. Причем большинство коммунистов полностью сосредоточилось на технической работе; 6–7 интеллигентов «очень часто» направлялись в служебные командировки, что не способствовало организации «регулярной партийной работы»[268]. 12 января 1919 г. А.А. Антонов предложил выход из создавшегося положения: оставить за начальником ПШ право назначать лишь на должности специалистов, право назначения на технические должности передать комиссару. Это сделает состав сотрудников Ставки менее однородным и уменьшит возможность измены: кучке в 50 военных специалистов «не на кого будет опереться, т. к. трусливая обывательская масса не пойдет на авантюру»[269]. Предложение В.И. Ленин оставил без ответа, но доклад Антонова не отправил, как он это обычно делал, с пометой «совершенно секретно» в архив, а заботливо сохранил у себя и вытащил на свет божий лишь в начале июля 1919 г. для приобщения к «следствию над Ставкой»[270] (над «заговорщиками из Полевого штаба»). Сам факт посылки в штаб Антонова показывает, что Ленин предпринимал шаги для уничтожения возможности свержения его власти и установления военной диктатуры.

Факты по делу Троицкой свидетельствуют, что в Полевом штабе все-таки имел место шпионаж, но из них не ясно, насколько он укоренился и чем был опасен для большевистской власти. Если утечкой сведений — это одно, если возможностью военного переворота — совсем другое… На второе в принципе не похоже, однако в начале 1919 г. генерал Ф.В. Костяев отказался уволить штабную сотрудницу, фактически уличенную в шпионаже[271], — что оставалось думать партийным работникам? И что должен был думать В.И. Ленин, когда 17 или 18 апреля 1919 г. получил повторное «ходатайство» генштабистов об освобождении Г.И. Теодори? 12 марта 1919 г. один из старых соратников Ленина М.С. Кедров приказал арестовать Теодори по обвинению в шпионаже, основываясь на показаниях, очевидно, уже расстрелянной к тому времени Троицкой, и 6 раз допрашивал генштабиста[272]. Еще в мартовской телеграмме однокурсника Теодори Парфения Майгура (как установил А.А. Зданович) читалась «некая угроза групповых действий… генштабистов» — выпуска академии 1917 г. А 1 апреля чекисты перехватили телеграмму из Полевого штаба однокурсникам Теодори на фронты с предложением «подписать коллективное ходатайство за Теодори, рассматривать это как коллективное действие в защиту авторитета ответственных работников»[273]. Весь выпуск дважды (24 марта и 17 апреля 1919 г.) обращался с просьбой о назначении расследования по делу их лидера непосредственно к председателю Совнаркома (!) Владимиру Ленину, причем повторное ходатайство, под личиной готовности исключить из корпуса Генштаба Теодори в случае подтверждения обвинения, фактически содержало предупреждение: отказ может осложнить и без того непростые отношения с военными комиссарами. Фактически 36 человек, занимавших важные посты в Полевом штабе, сознательно пошли с точки зрения уставных отношений на серьезнейшее их нарушение. Они допустили грубейшее нарушение субординации — подали заявление «через головы» 3-х (!) непосредственных начальников (Костяева, Вацетиса, Троцкого); более того, их заявление носило коллективный характер, что строжайше запрещается в вооруженных силах со времен Петра Великого и до наших дней[274]. Причем они и подали «коллективку» напрямую Ленину, т. к. прекрасно понимали, что дальше Костяева это не пойдет, а сам генерал, вероятно, отдаст их за нее под суд. В принципе такое «ходатайство» вполне можно расценивать как ультиматум. Это была игра ва-банк. А такие люди, как Ленин, иногда откладывали месть в долгий ящик, но никогда не забывали подобных «ходатайств».

Вацетис подлил масла в огонь, лично вступившись 18 апреля за незаконно арестованных Теодори, «обвинение» которого (прямо заявил Вацетис со ссылкой на заместителя Кедрова А.В. Эйдука) создали по приказу М.С. Кедрова, и В.В. Хрулева, осужденного на 5 лет лишения свободы в то время, как «виновные преступления отделались только выговором»[275]. Главком доложил председателю Совнаркома о нехватке в штабах лиц с «военно-научной подготовкой»; штатный некомплект генштабистов составлял, по утверждению Вацетиса, 70 % в среднем и 82 % (!) на фронте. К тому же большевистским руководством, по заявлению Главкома, не всегда уделялось «должное внимание» подбору и расстановке военных комиссаров, многие из которых превращали контролирование в «назойливое приставание»[276]. Все комиссары Полевого штаба обвинялись Вацетисом в наклонности обличать в контрреволюционности какого-нибудь генштабиста. Вацетис в докладе Ленину предстает во всей красе: как человек, с одной стороны, кристально честный, порядочный, не сдающий преданных ему людей, с другой — не склонный к соблюдению субординации. Опять-таки Главком был обязан либо доложить вопрос Троцкому лично и ждать его письма Ленину, либо, в крайнем случае, поставить вопрос на заседании Реввоенсовета Республики и тогда от лица этого органа направить доклад Совету обороны в расчете на его председателя.

Иоакима Вацетиса можно понять. Он отмечал в 1919 г. «совершенно незаслуженное недоверие, с каким до сих пор относятся к тем бывшим офицерам Генерального штаба, которые находятся в рядах Советской (Красной. — С.В.) армии. Это недоверие сказывается на каждом шагу и создает чрезвычайно тяжелую обстановку для работы. Между тем, не все комиссары отличаются соблюдением должного такта; даже в Полевом штабе недавно был случай, что в то время когда я сам сидел… в кабинете начальника Полевого штаба, старший комиссар Полевого штаба позволил, не сказав ничего мне и начальнику штаба, грубо ворваться в оперативное отделение представителям ВЧК и в самой грубой форме, в штабе же, во время работы арестовать бывшего офицера Генерального штаба. Подобная бестактность произвела настолько сильный перебой в настроении всех, что никакая работа не могла быть продолжена… впоследствии оказалось, что этот бывший офицер Генерального штаба был арестован совершенно невинно. Мало того, здесь были явные признаки измывательства именно над офицером Генерального штаба, так как оказалось, что он должен был быть лишь свидетелем по делу другого лица и в этой роли смело мог быть вызван в ВЧК в Москву для дачи показаний в ординарном порядке, однако почему-то распорядился председатель Особого отдела (заведующий ОО ВЧК М.С. Кедров. — С.В.) непременно этого офицера Генерального штаба арестовать, посадить в тюрьму и в тюрьме допрашивать в качестве свидетеля». Несколько случаев перехода генштабистов к белым Вацетис объяснял притеснением их комиссарами: каждый офицер ПШ «находится в положении какой-то Валаамовой ослицы, которая подвергалась побоям исключительно по вине того, кого она возила»[277].

Не ранее 14 мая 1919 г. на РВС Республики и его Полевой штаб нажаловался один из лидеров РКП(б) Г.Е. Зиновьев, отписавший В.И. Ленину ответ на обвинения со стороны Совета обороны в назначении незаконной эвакуации Петрограда[278]. В мае 1919 г. решался вопрос о перестановках в высшем военном руководстве — пока при активном участии Троцкого. В этот период резко ухудшились его (и без того натянутые) отношения с И.И. Вацетисом. 9 мая Главком направил «в собственные руки» Ленина совершенно секретный доклад, в котором предложил поставить Центральное управление по снабжению армии и Всероссийский главный штаб под контроль главного командования, а самое главное — «установить периодические заседания Совета обороны по принципиальным вопросам с обязательным моим участием». При этом Вацетис писал: «Конституцией, хотя мне и предоставлено право входить с докладом в Совет Обороны, я ни разу не получил уведомление с приглашением присутствовать в Совете Обороны при решении иногда вопросов капитальной важности для военного ведомства»[279]. Фактически Главком хотел параллельного председателю РВСР представительства в СТО. Отзыв Троцкого, полученный В.И. Лениным: «ЦУС и Всероглавштаб работают только по заданиям Реввоенсовета. Все постановления выносятся при прямом участии Вацетиса. Перемены нарядов производятся всегда с его ведома, но Главком склонен вмешиваться в редактирование газет, внутреннюю работу ЦУСа и Всероглавштаба, влиять на назначения и пр. Между тем, он и так слишком отвлечен от оперативной работы, которая страдает. В Совет обороны выносятся военведом вопросы лишь всегда согласованно с Главкомом. Никаких практических расхождений я не помню. Задача состоит в том, чтобы заставить Вацетиса от тыловой „игры“ перейти к чисто оперативной работе»[280].

К лету 1919 г. о необходимости чистки ПШ твердили его комиссары. Так, в начале июля комиссар Центрального управления военных сообщений (ЦУПВОСО) В.В. Фомин писал в ЦК РКП(б) Э.М. Склянскому: «Как всюду в частях армии специалисты — мастера военного дела в военных сообщениях — расколоты революцией на 3 неравные силы. Лучшей, небогатый численно[281], работает с революцией за совесть. Работает, несмотря на голод, обнищание, контраст с прошлым. Их, этих людей, несущих свои знания на алтарь освобождения человечества, нельзя не окружать любовью и уважением. Таких немного в аппарате военных сообщений. Но они есть.

Вторая группа (самая многочисленная) — несущие „большевистский гнет“ по тяжкой материальной необходимости. Эти ненавидят революцию и всех иже с нею. Изуродованные… капиталом, они трусливы, как на барометре на них заметны колебания политической непогоды; они пассивно враждебны и „подкладывают свинью“ (иногда) трусливо, осторожно, вопреки расчетам дня, по классовой ненависти. Они ценны лишь своим опытом, знаниями, организационным и навыками. Они не творят новых форм, несут лишь с собой традиции; они формально относятся к работе; они безучастны к ее конечному результату. Но все ж они необходимы. Заменить их некем. И поучиться классу… у них все же есть чему.

Третий слой. В большинстве сильные, смелые, враждебные. Хитрые. Шпионы. Работают по поручению еще не поверженных врагов. Собирают сведения. Передают. При отстранении стратегических резервов на фронтах и необходимости ведения войны методом переброски войск по так называемым внутренним коммуникационным[282]линиям — шпионаж в органах военных сообщений приобрел первостепенное значение.

Отношения к первым двум группам со стороны прокуроров революции — военных комиссаров — явствует из самой природы этих групп… Особняком стоят шпионы и предатели. В процессе текущей работы в учреждении их нет возможности уловить, уличить. На основании массы мелких наблюдений можно лишь локализовать подозрения на определенной группе лиц. Дальше уже необходим метод бесцеремонного стыка; установление, по возможности, всех связей и знакомств, потом аресты, потом улики, потом беспощадная расправа.

Сил для осуществления этой системы борьбы с предательством в распоряжении военных комиссаров нет. Необходимо привлечение сыскных органов, в данном случае — Особого отдела ВЧК»[283].

В подчиненных ЦУПВОСО учреждениях ситуация сложилась еще более тягостная. 10 марта 1919 г. Наркомат путей сообщения обвинил военное ведомство в «безобразно» проведенной эвакуации Уфы. В ходе расследования межведомственная комиссия установила: эвакуация «произошла действительно стихийно под влиянием сложившейся тяжелой боевой обстановки» и «медленной» реакции на происходящее начальника УВОСО Восточного фронта В.А. Жигмунта. Последний «ввиду временного формирования Особой Южной группы Востфронта, пути сообщения и перевозки которой базировались на участках Самара — Сызрань, когда обстановка требовала особо бдительного руководства… не только не считал необходимым постановить ответственное дело перевозки в определенные рамки путем назначения одного ответственного лица или точно разграничив права и обязанности четырех равнозначащих ЗА и одного 3, но на чисто деловые вопросы, требовавшие срочного разрешения или замедлял до крайности ответы или не давал таковых вовсе, стесняя в то же время инициативу деятельного, случайно находившегося в Самаре, ЗА 4-й армии партийного товарища Горескула, делая последнему необоснованные замечания и выговоры и отказываясь нередко от личных переговоров по аппарату о разрешении срочных вопросов перевозки»[284].

По итогам Ф.В. Костяев назначил для «всестороннего обследования» работы УВОСО Восточного фронта и, в частности, начальника управления В.А. Жигмунта особую комиссию из специалистов 4-го отдела ЦУПВОСО под председательством генштаба генерал-майора В.А. Афанасьева — участника Первой мировой войны, в 1917 г. ставшего заведующим Московским районным комитетом Министерства путей сообщения по перевозкам, добровольно вступившего в РККА (в марте — апреле 1918 г. — исполняющий должность начальника восо Северного фронта, апреле — сентябре — Московского округа путей сообщения; в сентябре — октябре 1918 г. состоял для поручений при начальнике восо)[285]. В ходе расследования вскрылось, что партийный работник сделал гораздо больше будущих «контрреволюционеров» Полевого штаба для развала вверенного ему аппарата. 6 мая Костяев доложил Реввоенсовету Республики: комиссия Афанасьева, «считаясь с особенностями служебного и политического положения В.А. Жигмунта… вынуждена была в отчете изыскивать соответственные литературные формы, чтобы смягчить суровую действительность неудовлетворительной в главных чертах работы этого управления и истинную роль начальника… как в постановке дела в управлении, так и вообще в организации военных сообщений фронта». Оказалось, что лучше всего была налажена работа отделов УПВОСО, которой «наименее всего руководил» Жигмунт. Жигмунт обвинялся в «совершенно недопустимой и вредной при современных условиях» деятельности и «преступном отношении к распоряжениям Центральной власти».

Профессиональное несоответствие Жигмунта подтверждали: отсутствие его указаний отделам по ведению работы как в приказах, так и словесных; непонимание значения военной тайны и отстранение под предлогом ее соблюдения ближайших помощников от координации работы отделов «с общими задачами командования»; внесение беспорядка в приходно-расходную переписку «путем нарушения собственных отданных в приказе распоряжений»; «непонимание недопустимости… таких мероприятий, как переформирование железнодорожных продовольственных пунктов в этапы»; незнание правил ведения войскового хозяйства и отчетности; непониманием организации службы военных дорог, значения при Начальнике военных сообщений Республики Инспекции путей сообщения и т. п.

Признаки преступных деяний В.А. Жигмунта: «1) Внесение, прикрываясь политическими соображениями, настолько полной дезорганизации в работу 3 и ЗК (умышленным частым, быстрым перемещением их из одного пункта в другой, назначением на самые ответственные места ЗК лиц, не только неподготовленных, но также… полуграмотных, отсутствием поверок Управлений 3 и ЗК, неправильным распределением помощников 3 и ЗК, допущением женщин на должность конторщиков у ЗК и т. д.), что аппарат этим можно считать почти разрушенным; 2) Отсутствие какого-либо надзора за работой на головных участках ж.д.; 3) Отсутствие сколько-нибудь разработанного плана перевозок при полной возможности его подготовки, т. к. В.А. Жигмунт, судя по его словам, всегда бывает своевременно осведомлен в решениях Реввоенсовета Востфронта; 4) Отсутствие каких-либо проверок и надзора за службой на этапах в Управлениях 3 и ЗК, благодаря чему наблюдаются распущенность управлений, бездеятельность, хаос в делопроизводстве и небрежное отношение к службе… дезорганизованность службы управления передвижения войск на ж.д. была замечена предреввоенсоветом Троцким, который особой депешей отметил это явление, потребовав назначения ревизии УПВОСО Вост.

Столь отрицательная деятельность начвосовост В.А. Жигмунта, очевидно, не могла не отразить на неблагоприятном исходе эвакуации важнейших пунктов Востфронта, а в дальнейшем могла бы привести к еще более тяжким последствиям.

Наконец, совершенно преступным и вносящим опасный соблазн в душу подчиненных и беспорядок в работу управления является сознательное нарушение постановления Совета народных комиссаров от 27 июля 1918 г. о недопустимости совместной службы родственников. В прямое нарушение этого постановления ЗФ Жигмунт 1 ноября 1918 г. назначил своего брата А.А. Жигмунт на исключительно ответственную должность начальника 3-го отделения (перевозок) военно-эксплуатационного отдела, а его жену Е.М. Жигмунт устроил 3 марта 1919 г. журналисткой Водно-железнодорожной инспекции того же управления. Кроме того, в Управлении ЗФБ находится еще 8 служащих, имеющих своих родных в этом же управлении. При ближайшем содействии… А.А. Жигмунт внесена полная дезорганизация в самую серьезную отрасль работы Управления военных сообщений — воинские перевозки и службу Зарм, 3 и ЗК. Вследствие родственных отношений братьев В.А. и А.А. Жигмунт их роли в управлении иногда перепутывались и трудно точно определить, как была между ними разграничена работа начальника Управления военных сообщений и начальника 3-го отделения. В прямое нарушение приказа по управлению А.А. Жигмунт брал поступающую почту до секретной переписки включительно, распоряжался ею, распределяя по отделам и тем самым внося беспорядок в работу 1-го отдела. Одна взятая им секретная бумага в делопроизводствах не была найдена.

К моменту приезда проверяющей комиссии А.А. Жигмунт был уволен в отпуск своим братом… вопреки действующим распоряжениям об отпусках, якобы на партийный съезд Полесских ж.-д.». Несмотря на указание В.А. Афанасьева В.А. Жигмунту о необходимости, по крайней мере, отложить отъезд брата «на пару дней» для получения от него некоторых объяснений комиссией, А.А. Жигмунт выехал даже ранее намеченного срока, что В.А. Жигмунт объяснил «партийными соображениями и ненужностью его присутствия для доклада комиссии», все объяснения которой может дать сам В.А. Жигмунт. «Означенный факт, — делал вывод Ф.В. Костяев, — говорит сам за себя…». Начальник Полевого штаба испрашивал разрешения на утверждение решения начальника ВОСО Республики об отстранении В.А. Жигмунта от занимаемой должности и предании его суду Революционного трибунала Республики[286]. Предложение предать В.А. Жигмунта суду было отклонено «с заменой отчислением от должности»[287].

Коррупция коммуниста Жигмунта (правда, в гипертрофированном виде) повторяла происходившее в Полевом штабе Реввоенсовета Республики.

Многое ли изменилось в «Красной Ставке» после «ликвидации» «заговора» в Полевом штабе? По-прежнему ПШ был перенасыщен откровенным балластом: начальник общего отделения его Оперативного управления генштабист И.Д. Моденов докладывал начальнику управления 18 августа 1919 г.: «Несмотря на большое количество письмоводителей… даже за освобождением оперативного отделения, очередь дежурства письмоводителей приходится через 12–14 дней, причем дежурства ложатся, главным образом, на остальные отделения Оперативного управления, несмотря на то что в Оперативном управлении ведутся вечерние занятия от 21 до 23 часов. Насколько замечено за последние 2–3 недели, совершенно не несут дежурства письмоводители Общей канцелярии. Наряд дежурных письмоводителей не объявляют, а назначение совершается сообщением по телефону какой-то произвольной очереди, так что проверить наряд не представляется возможным». Моденов просил о включении в наряд «всех письмоводителей штаба (кроме оперативного отделения) и объявлении наряда дежурств заблаговременно на какой-либо период (1–2 недели)». Несмотря на отношение начальника Оперативного управления Б.М. Шапошникова начальнику Административно-учетного управления В.В. Даллеру с просьбой урегулировать вопрос[288]. И Даллер составил соответствующее распоряжение… 8 ноября[289] (в это время в штабе служил 91 письмоводитель, из которых двое были временно освобождены «по болезни глаз», трое находились фактически на других участках работы)[290]. Как говорится, «а воз и ныне там»: сразу пошла переписка об исключениях[291]. Один из рапортов Даллеру — просто курьез: «кто из письмоводителей штаба соответствует своему назначению — мне неизвестно, — заявил начальник Канцелярии ПШ С.С. Харитонов, — так как они принимались на службу помимо Канцелярии. Что появились письмоводители, не умеющие писать на машинках, — это вина тех начальников, кто их принял. В настоящее время поступают жалобы, что мною без разбора наряжаются письмоводители на дежурство и допускаются некорректные и даже оскорбительные выражения, как это позволил себе помощник начальника разведывательного отделения А.В. Уиттенговен. Что Гризинская не умеет печатать на машинке, мне никто не говорил, а была лишь записка начальника Оперативного управления Б.М. Шапошникова с просьбой освободить Гризинскую от дежурства, так как она временно состоит его секретарем[292], так что последняя часть рапорта Уиттенговена есть его фантазия и полный вымысел. Прошу на будущее защитить меня от подобного рода пасквилей в официальных документах»[293].

После чистки кадры Полевого штаба стали отличаться еще большей пестротой (что вполне логично — аресты и были направлены против «кастовости»): коммунисты не могли сделать из «Ставки» классово-близкий орган — для этого требовались партийные работники с высшей военной квалификацией, а таковых не было. Военные специалисты, продолжавшие работу в штабе, как и везде, были людьми разными — честными и продажными; монархистами и искренне сочувствующими Советской власти… Для иллюстрации приведем доклад военного комиссара Административно-учетного управления ПШ помощнику комиссара ПШ РВСР К.Х. Данишевскому[294] с характеристикой личного состава управления за время с 1 сентября по 1 декабря 1919 г. — уже после событий, связанных с т. н. «заговором в Полевом штабе Реввоенсовета Республики». Почему доклад направлен не Сергею Гусеву, понятно: 16 июля помощника военного комиссара Ставки К.Х. Данишевского назначили еще и членом Революционного военного трибунала Республики[295]. По сути идеально для чистки Полевого штаба — сам контролирую, сам и сужу.

На основе доклада военных специалистов Ставки можно условно разделить на 7 (!) типов:

1-й тип: Начальник учетно-организационного отделения Виноградов — работал «постольку, поскольку его заставляют обстоятельства; с политической стороны — явный и ярый контрреволюционер, фанатический приверженец старого строя и типичный старый царский кадровый офицер. В отделении, иногда даже не стесняясь присутствия комиссара, открыто ведет злую агитацию против Советской власти и Коммунистической партии, осмеивает революционное движение, восхваляет старый порядок и т. д. Не скрывает своих симпатий к нашим врагам; с комиссаром ладит как кошка с собакой. Все ответы дает скрежеща зубами».

2- й тип: Начальник управления — В.В. Даллер — работал «как заведенный механизм без перебоя», благодаря «умственным способностям, хорошей военной подготовке (Генерального штаба)» и опыту работы в аппарате Высшего военного совета и ПШ «с самого начала их существования». При этом Даллер «личной инициативы в своей работе» не проявлял «ни малейшей», балансируя «так, чтобы, с одной стороны, к нему нельзя было придраться за саботаж, противодействие или враждебное отношение, а с другой, чтобы нельзя было его обвинить в сочувствии большевикам». Даллер обвинялся в коррупции. С политической стороны он оставался «идейно убежденным реакционным царским офицером», которого «только могила исправит»; «на революцию, социализм, Советскую власть и Коммунистическую партию он смотрит как на что-то нелепое, варварское, незаконное, безнравственное и просто разбойничье, не считая за ними „гражданского права“ в цивилизованном мире, но с которыми, затаив злобу, приходится мириться как с победившей силой». Даллер, по словам комиссара, «всеми силами» старался «обойти и отстранить комиссара и парализовать его влияние в работе»; «поддержать влияние и власть военспецов и крайне заботится об их интересах, „провести в штаб сотрудниками „своих“ — офицерских жен, буржуазных сынков, холопских обывателей и т. п.“.

3-й тип: Начальник общего отделения Макаров: „Изжил и ум, и здоровье, и нравственность в распутной офицерской жизни…(аналогичные явления наблюдались и в штабах Белых армий. — С. В.). По отношению к Советской власти старается примазаться и проявляет лакейскую преданность. Свои настоящие чувства не показывает, но, несомненно, что искренно он Советской власти не сочувствует“.

4-й тип: Исполняющий должность помощника начальника управления Н.Г. Семенов, напротив, характеризовался как „способный и усердный работник“, хотя и уступавший Даллеру в уровне подготовке и опыте, но инициативный, стремящийся „делать все как можно лучше“, честный и лояльный к Советской власти.

5-й тип: Начальник инспекторского отделения М.И. Плюсс — „один их тех старых генералов, которые, работая более или менее продолжительное время у Советской власти, пытается позабыть былые добрые времена. Старается делать свое дело и не заниматься политикой. Даже газет не читает, чтобы „не сбиться с толку; будь хоть большевики, был бы лишь порядок“; „Дай Бог, чтобы не было ни красных, ни белых, чтоб был бы какой-нибудь уж один цвет“. Отношения между ним и комиссаром самые хорошие, прямо завидные“.

6-й тип: помощник начальника учетно-организационного отделения полковник Кругликов — слишком лояльный к Советской власти (правда, по выражению комиссара, „сочувствующий Советской власти и коммунизму“): стучал комиссару на военных специалистов.

7-й тип условно составляют: помощники начальника общего отделения Захаров и Пашкевич — „тупые старики, которые являются просто нахлебниками“.

Сотрудники „средней величины“ (помощники начальников отделений и др.), докладывал комиссар управления, „все почти одинаковы, во всем „равняются по старшим“: своей политической физиономии открыто не показывают, т. к. им, как „слушателям“, достается молчание. Как бывшие младшие офицера[296] из буржуазной среды, они настроены враждебно к Советской власти, но не так яростны, как старики“.

В июле 1919 г. агентурные сведения о работе управлений центрального военного аппарата и Полевого штаба собирал Особый отдел при МЧК. О Службе связи ПШ в сводке от 14 июля: „Настроение среднее. Питание хорошее. Работа идет продуктивно. Политической физиономии части трудно определить“. 19 июля о ЦУПВОСО: в управлении „имеется партийная ячейка — 58 коммунистов и 25 сочувствующих; дисциплина слаба“[297].

ПШ и после чистки свято хранил традиции царской России: младшими служащими, как следует из доклада Данишевскому, оставались „за малым исключением… родственники и знакомые „больших“ и „средних“ спецов… идущие в хвосту у своих начальников“ и работающие „только ради материальных удобств“, чтобы пережить „это тяжелое время“ („Ну как не порадеть родному человечку!“). Стоит заметить, что непотизмом грешил весь советский бюрократический аппарат, даже руководитель которого — В.И. Ленин — активно пристраивал своих родственников и знакомых[298]. К счастью для красных, аппарат белых оказался еще хуже. Так, во ВСЮР Особое совещание и главы ведомств в 1919 г., как установил исследователь С.В. Карпенко, „стремились построить аппарат управления с расчетом на всероссийский масштаб. Армии, несмотря на отдельные неудачи, продвигались вперед, и главным в работе ведомств стало строительство, опережая события, аппарата, способного сразу по взятии Москвы приступить к управлению страной“. Результат понятен: стремительное разбухание даже гражданского аппарата[299].

Как средние, так и младшие служащие Полевого штаба лишь отрабатывали определенные часы. В августе 1919 г. велось служебное расследование инспекторским отделением Административно-учетного управления изготовления фальшивых документов о красноармейских пайках для служащих Полевого штаба. Выяснилось, что письмоводитель организационно-учетного отделения А.П. Кулаков изготовил 12 бланков на шапирографе в своем отделении в неприсутственное время и щедро их раздал — не только сотрудникам своего отделения, но и общего. При этом „разрешения на изготовление этих бланков на шапирографе он ни у кого не спрашивал и ни от кого не получал“. Один из письмоводителей общего отделения (К.И. Зубов) 3 или 4 таких бланка умудрился подписать у своего непосредственного начальника Маркова, еще несколько бланков сотрудники подмахнули у начальника и комиссара связи и делопроизводителя![300]

В принципе и штат сотрудников Полевого штаба летом 1919 г. несколько сократили[301], на протяжении года количество коммунистов в Ставке увеличили[302], но на деле эти изменения ни к чему не привели[303].

К осени 1919 г. не особо изменилось и положение в подчиненных Полевому штабу органах. Так, работа управлений военных сообщений, дезорганизованная при В.А. Жигмунте, не была налажена еще осенью 1919 г. В октябре начальник ЦУПВОСО М.М. Аржанов и заместитель его военного комиссара С. Щукин докладывали „через начальника Полевого штаба“ Главкому: „При объезде Туркестанского и Восточного фронтов Реввоенсоветы 1-й, 5-й и 3-й армий в один голос предъявляли требование о замене существующих начвосо армий (в большинстве случаев из железнодорожников) или из бывших офицеров Генштаба, или из числа бывших старых опытных передвиженцев. Причиной… как это выяснилось на месте, является малая осведомленность существующих начвосо в деле военных сообщений вообще и в частности ясно выраженная тенденция в армиях перейти от кустарничества к планомерному строительству всех своих органов, в том числе и органов военных сообщений. Это требование, предъявленное одновременно тремя армиями, ставит ЦУПВОСО в весьма затруднительное положение, ибо в его резерве не имеется соответствующих кандидатов, а из числа лиц, кои могли бы занять должности начвосо армий, большинство уже состоит на ответственных должностях по передвижению“. Аржанов просил об откомандировании в его распоряжение 4-х „старых передвиженцев“ из Высшей военной инспекции и одного из Центропленбежа[304].

К осени 1919 г. в самом Полевом штабе пошли на некий эксперимент, назначая коммунистов на мелкие руководящие должности, однако если в центральном военном аппарате отсутствие должной подготовки не всегда сказывалось на работе, в Ставке дело обстояло иначе: помощник начальника хозяйственного отделения Административно-учетного управления Иванов по итогам 2-месячного пребывания в должности навлек в ноябре 1919 г. на свою голову служебное расследование, констатировавшее его абсолютное несоответствие занимаемой должности и неуживчивость. Иванову (выяснилось в ходе расследования) „мало знакомо дело ведения хозяйства в воинских частях, работа его отличается бессистемностью, недостатком инициативы, способности к управлению и организации; между своими помощниками он не в состоянии распределить работы и потому каждый из них не знает своих обязанностей, не знает, за что приняться; советов и руководящих указаний своим сотрудникам он не дает или (если дает), то настолько неопределенные и неясные, что приходится выполнять их без уверенности, что выполняешь волю начальника. Тов. Иванов большой формалист, человек сухой буквы, мало интересующийся живым делом, и все хозяйственные вопросы, даже самые простые и несложные, разрешающий не иначе, как на бумаге. По натуре своей он является человеком раздражительным, нервным, неуживчивым и не входящим в положение других, несдержанным и грубым — и эти особенности проявляются постоянно в отношениях к сотрудникам. Он не считает нужным посещать хозяйственные учреждения, подведомственные его отделению… и не осуществляет никакого надзора за ними… вследствие чего каждое из них ведет свою самостоятельную жизнь без всякого объединяющего и руководящего начала. Он не пользуется авторитетом товарищей по службе и, с одной стороны, не считается с их мнениями и взглядами на дело, и, с другой — недостаточно оценивает труд, энергию и опыт действительно полезных сотрудников и тем охлаждает пыл, рвение и охоту к делу; он полагает, что всю работу выполняет единолично, а сотрудники и помощники ничего не делают, упуская из виду, что сам он не дает им определенной работы, вследствие чего каждый из них работает по собственному разумению и инициативе. Посторонние… в большинстве своем уходят недовольными и неудовлетворенными теми — почти всегда неопределенными и неясными — ответами и объяснениями, которые они получают от начальника отделения… отрицательно относятся к начальнику отделения не только те лица, которые на рапортах своих заявили о невозможности совместной службы с ним, не только те, которые тем или иным образом были им обижены, имели причины не быть достаточно беспристрастными в оценке его служебных и нравственных качеств, но и все вообще сослуживцы, даже состоявшие с ним, по их словам, в хороших отношениях. Таково мнение о нем не только его сотрудников по его настоящей службе, но и по прежней службе в ГУВУЗ“[305].

Работа Полевого штаба не могла быть налажена хотя бы уже потому, что осенью 1919 г. сказывались последствия очередной передислокации Полевого штаба… на этот раз в Москву, в здание бывшего Александровского военного училища (ныне — МО РФ): 9 ноября 1919 (!) г. начальник Канцелярии С.С. Харитонов жаловался, что канцелярия „находится в огороженном перегородками помещении в соседстве, с одной стороны, с телеграфом, а с другой стороны — с мастерской. Постоянный шум машин и гул со стороны Телеграфа и стуки топора из мастерской положительно не дают возможность работать служащим Канцелярии: нет возможности для сосредоточенной работы, и служащие… ежедневно жалуются на головную боль. Помещение для Канцелярии слишком тесно. Кроме служащих в Канцелярии постоянно бывает много народа, приходящего за разными справками и за получением сведений“[306]. Приказ начальника Федора Костяева от 12 декабря 1918 г. так и остался ненужной тратой бумаги.

Комиссар Административно-учетного управления Полевого штаба выразил К.Х. Данишевскому свое пожелание, чтобы коммунисты от разговоров о революционизировании ПШ (методом чистки, введения более революционного духа и порядка, т. д.) перешли, наконец, к делу: „непосвященные люди зовут наш Полевой штаб „Красной Ставкой“ (как он, действительно, и должен был бы называться), в то время, когда он по своему составу и духу фактически представляет из себя — черно-белую Ставку“[307]. Именно этого добились коммунисты, проведя чистку Ставки от „шкурников и проходимцев“ (выражение И.Т. Смилги)[308].

Телеграмма председателя Всероссийского центрального исполнительного комитета Я.М. Свердлова председателю Революционного военного совета Республики Л.Д. Троцкому о необходимости ликвидации конфликта с Главнокомандующим всеми вооруженными силами Республики И.И. Вацетисом

№ 18224

2 декабря 1918 г.

Дорогой Лев Давидович!

Мне сообщили, что телеграмма произвела на Вацетиса удручающее впечатление — особенно тем, что телеграмма не была зашифрована и прошла через всех его подчиненных. Вацетис намерен выйти в отставку; говорит, что пусть его арестуют, но он не может оставаться. Говорил он всё это работающим с ним. Опасаются, что он кончит самоубийством. Мы считаем нецелесообразным уход Вацетиса — необходимо его задержать. Вы должны устранить конфликт, чтобы не осталось и следа от него. В случае же невозможности ликвидировать конфликт в Серпухове, никаких решений не принимайте, а выезжайте в Москву.

К сказанному мною присоединяется и Владимир Ильич.

С коммунистическим приветом, Я. Свердлов.

РГАСПИ.Ф. 86. Oп. 1. Д. 38. Л. 99. Автограф — оттиск телеграммы (отпуск).

Доклад С.И. Аралова Центральному комитету РКП(б) о взаимоотношениях Полевого штаба РВСР с Серпуховским советом.

№ 914

22 декабря 1918 г.

Совершенно секретно

ПРЕДСЕДАТЕЛЮ СЕРПУХОВСКОГО ГУБИСПОЛКОМА

ДОКЛАД

В настоящее время в г. Серпухове, вследствие пребывания в нем Полевого штаба Реввоенсовета Республики, сосредоточен центр военной жизни страны и в связи с этим возникает вопрос о мерах борьбы с неприятельским шпионажем.

Так как для наиболее быстрой передачи сведений агентам противника, без сомнения, приходится прибегать к помощи телеграфа, почты и телефона, то, для успешности выполнения своих планов, они могут войти в контакт с некоторыми из служащих названных учреждений и склонить их на свою сторону.

По сведениям, полученным Полевым штабом, выяснилось, что на почте, телеграфе и телефоне состав служащих и их политические убеждения далеко не соответствуют интересам Советской Республики, некоторые же из служащих могут быть заподозрены в явной контрреволюционности.

На основании вышеизложенного вытекает необходимость назначения от Серпуховского губисполкома двух комиссаров-коммунистов в названные учреждения, одного на почту и телеграф, другого на телефон.

На комиссаров должна быть возложена обязанность строгого контроля всей работы почтово-телеграфного учреждения и телефонной станции, а также надзор за служащими.

Комиссары должны постоянно находиться в контакте со мной, комиссаром Полевого штаба, и о всех подозрительных случаях сообщать немедленно мне.

Считая, что означенные должности могут быть замещены только преданными и отвечающими своему назначению товарищами, прошу Серпуховский губисполком в экстренном порядке сообщить мне свою точку зрения по этому вопросу, а также указать, имеются ли у него подходящие товарищи для замещения вышеуказанных должностей. Если нет, то, со своей стороны, могу рекомендовать таковых.

Так как данный вопрос по военным соображениям не терпит отлагательств, то прошу его выяснить в кратчайший срок, соблюдая полную секретность.

Член Революционного военного совета Республики Аралов.

РГВА.Ф. 6. Оп. 10. Д. 11. Л. 63–63 об. Отпуск — машинописный текст с автографом.

Приказание С.И. Аралова Серпуховской ЧК о реорганизации чрезвычайной комиссии и об организации регистрации граждан Серпухова и прибывающих в город по железной дороге.

№ 915

22 декабря 1918 г.

Совершенно секретно

В СЕРПУХОВСКУЮ ЧРЕЗВЫЧАЙНУЮ КОМИССИЮ ПО БОРЬБЕ С КОНТРРЕВОЛЮЦИЕЙ

Копия — председателю Серпуховского исполкома

В связи с пребыванием Полевого штаба Революционного военного совета Республики в городе Серпухове, данный город представляет из себя наибольший интерес для неприятельской контрразведки и шпионажа.

Нет никакого сомнения в том, что у агентов противника имеется база в Серпухове и, кроме того, установлена связь с другими городами по железной дороге, телеграфу и почте.

К сожалению, ввиду из рук вон плохой постановки адресного стола в Серпухове не представляется возможным установить точное местопребывание лиц вновь приехавших, что дает широкую возможность неприятельским агентам свободно заниматься своим преступным делом.

На основании вышеизложенного признаю необходимым:

1) В экстренном порядке наладить правильную и точную регистрацию всех граждан г. Серпухова;

2) Приказать коменданту станции Серпухова озаботиться о правильной регистрации и проверке документов на станциях железной дороги;

3) Поставить на очередь, в спешном порядке, вопрос о исполнении[309] и реорганизации Серпуховской ЧК.

Все вышеизложенное обсуждать совершенно секретно и о результатах сообщить мне.

Член Революционного военного совета Республики

РГВА.Ф. 6. Оп. 10. Д. 11. Л. 64. Отпуск — машинописный текст.

Доклад инспектора движения ЦУПВОСО К.Ф. Фоминова военкому ЦУПВОСО А.М. Арнольдову о постановке работы в отделе военных сообщений Полевого штаба РВСР[310]

Не позднее 14 декабря 1918 г.[311]

Заведующему отделом военных сообщений тов. АРНОЛЬДОВУ

Инспектора движения тов. КОЛОСОВА

Сжатый доклад тов. Фоминова

За короткий период нахождения моего в ЦУВС[312] достаточно ясно показывает далеко неблагоприятное состояние управления в смысле царящей в нем атмосферы и его работоспособности, совершенно не удовлетворяют требованиям, предъявляемым управлению текущим моментом.

Объясняется это специфическим подбором служебного персонала, особенно верхних слоев его, и прекрасной внутренней реорганизацией, не дающей возможности проникнуть в управление лицам не их лагеря, что способствует их скрытому саботажу.

К 15 ноября в составе служащих управления числилось: партийных коммунистов 4 человека, сочувствующих им 1 и 15 заявивших себя сочувствующими, но не состоящих в группах сочувствующих. Других советских партий 6 человек — на общее число служащих 190 человек.

Из числа заявивших себя сочувствующими 15 чел., большинство занимают низшие должности.

Не менее неблагоприятным образом сказывается во внутренне организационном отношении и построении технической работы неправильное построение некоторых органов — например, инспекций ПС при ЦУВС.

Не касаясь общего пересмотра военных и иных центральных технических управлений и учреждений в смысле большого подчинения и зависимости технического персонала контролю и наблюдению военных комиссаров, считаю своим долгом обратить самое серьезное внимание на срочную необходимость хотя бы частичного изменения существующих положений ЦУВС, так как дальнейшее сохранение условий не только опасно, но и не допустимо, при которых вся полнота осведомленности в вопросах первостепенной государственной важности исключительно у лиц, которых не следовало бы и близко подпускать к ним.

В силу вышеизложенных кратких соображений, для интенсивной и добросовестной работы управления и избежания передачи сведений врагам Советской Республики, нахожу необходимым немедленное осуществление следующих мероприятий:

1. Дабы избежать вредного для работы замешательства, неизменно сопутствующего всякую глубокую ломку действующих учреждений, не нарушая полностью организационной структуры ЦУВС — все же по возможности приблизить его к более нормальному, соответствующему интересам дела и заключающемуся в точном установлении этого. Непосредственное руководство и общее направление деятельности ЦУВС осуществляется военным комиссаром управления, при котором в качестве ответственного технического распорядителя работами ЦУВС состоят: начальник управления и его помощник.

2. Ныне состоящего начальника управлений, Генерального штаба ЗАГЮ, как повинного, совместно с бывшим до него Раттелем, в создавшемся подборе сотрудников и общем положении дел ЦУВС, а равно и наиболее отстаивающего заведомо ненадежных лиц управления, препятствуя всячески, вместе с тем, прохождению людей партийных, — отстранить от службы с назначением расследования его деятельности в ЦУВС.

3. Произвести постепенную фильтрацию входящих в ЦУВС сотрудников путем удаления ненадежных и подозрительных элементов из управления совершенно, или от ответственной и наиболее секретной работы в нем и заменяя их с соблюдением гарантий технической равноценности — людьми партийными или обладающими несомненно надежными рекомендациями.

4. Для искоренения крайней распущенности в исполнении служебных обязанностей и скрытого саботажа старшими должностными лицами — установить действительную трудовую дисциплину для всех работников ЦУВС независимо от их ранга занимаемых ими должностей.

3. Ввиду того, что Инспекция ПС при ЦУВС фактически изолирована от участия в делах ее от военного комиссара и в силу явно контрреволюционного подбора технического штата, то продуктивность работ ее едва ли не отрицательна; тогда как она бы могла приносить значительную пользу по возлагаемым на нее задачам, является необходимым:

а) инспекцию ПС в ее настоящей форме ликвидировать.

б) задачи и права по инспектированию путей сообщения возложить на ЦУВС.

в) для технического осуществления инспектирования установить дополнительно к штатам ЦУВС штат инслекторов-специалистов, находящихся в непосредственном распоряжении военного комиссара управления.

в) при управлениях ВС фронтов инспекции ПС сохранить с передачей их в непосредственное распоряжение военного комиссара управления.

г) при управлениях ВС фронтов инспекции ПС сохранить с передачей их в непосредственное подчинение ЦУВС как высшему инспекционному органу по всем путям сообщения.

Более глубокая и решительная ломка может быть хотя бы временно неблагоприятно отразиться на нормальном течении работ ЦУВС, что абсолютно недопустимо в настоящий момент.

Поэтому еще раз подчеркиваю крайнюю необходимость, не нарушая работы ЦУВС, провести в жизнь предложенные мною меры.

Инспектор движения

С подлинным верно: делопроизводитель Молчанова

РГВА.Ф. 6. Оп. 2. Д. 19. Л, 5 с об—6.

Заверенная машинописная копия с подлинной подписью делопроизводителя.

Записка А.А. Антонова в ЦК РКП(б) об атмосфере в Полевом штабе Реввоенсовета Республики.

Москва, РОСТА

3 января 1919 г.

СЕРПУХОВ

В течение 2–2,5 недель я побывал в Серпухове 3 раза: первый раз пробыл там 2 дня, второй 5 дней и последний раз 3 дня. Конечно, за столь короткое время я не мог ознакомиться во всех деталях с положением дел, кое-что мог понять ошибочно, но в то же время мое преимущество в том, что я был свежим человеком и поэтому многое, что для сжившихся с местной обстановкой не бросается в глаза, на меня произвело сильное впечатление.

ШТАБ

В Полевом штабе работает 300–400 человек. Из них коммунистов 21–22.

Товарищи Аралов, Данишевский и Прейсман — занимающие наиболее ответственные посты — по-видимому, относятся к работе военных специалистов приблизительно так же, как т. Троцкий. Другие товарищи, входящие во фракцию коммунистов Полевого штаба (насколько я вынес из разговоров с ними), относятся к штабным специалистам с большим опасением и называют серпуховский Полевой штаб «белогвардейским гнездом».

Я лично имел с генштабистами мало дела и потому не взял бы на себя смелость высказать определенное суждение. Но атмосфера в штабе довольно удручающая. Прежде всего заедает канцелярщина. Самое пустяковое требование одного отдела к другому пишется на бумаге, заносится в исходящий журнал и в рассыльную книгу, затем при рассыльной книге посылается по адресу (в соседнюю комнату или через несколько комнат) и сдается под расписку. Каждые 2 недели составляются полные списки сотрудников с указанием должностей и пр. для получения обедов, а если нужно распределить папиросы или еще какие-нибудь продукты (такие раздачи бывают, по-видимому, раз 5–6 в месяц), то каждый раз составляются новые списки. Это, конечно, мелочь, но характерная. Неужели нельзя составить один постоянный список и все выдавать по этому списку, внося в него периодически по устному заявлению заведывающих отделами («вычеркните из списка Иванова, он не служит с такого-то числа», «внесите в список Петрова, он поступил на службу с такого-то числа») соответствующие изменения.

В Полевом штабе получаются только 2 газеты — «Известия ВЦИК» и «Известия Наркомвоен». Я обратился к начальнику канцелярии военному специалисту Харитонову с просьбой выписать для организующегося Военного бюро печати «Правду», «Бедноту» и «Коммунар». На следующий день я получил письменный ответ, что Полевой штаб может выписывать только правительственные издания, а частные газеты желающие могут покупать на собственный счет. Я пошел к Харитонову и попытался ему объяснить, что «Правда» не издается каким-либо частным предпринимателем, а является центральным органом руководящей политической партии, на что получил следующий ответ: «А для меня „Правда“ совершенно частное издание и тратить народные деньги на покупку каких-либо частных изданий Полевой штаб не имеет права».

Мое впечатление, что генштабисты — по крайней мере, большинство из них — усиленно стараются подчеркнуть, что они служат правительству и отнюдь не желают знать ни о каких большевиках и даже ни о каких классах. Для генштабистов советское правительство не рабоче-крестьянское, а просто правительство, то есть власть предержащая, которой, как известно, всякая душа да повинуется.

Эта черта характерна не только для Полевого штаба, а, насколько я заметил, вообще для массы сотрудников советских учреждений. Скажите какому-нибудь «советскому» интеллигенту, что он работает с большевиками — многие обидятся: «ничего подобного, мы на правительственной службе и с большевиками ничего общего не имеем». В этом не только «словесность» заключается, а самое существо дела, ибо правительство и правительственный аппарат являются при таком понимании себе довлеющими[313]. Не служебными органами пролетариата, проводящими пролетарскую политику, а какими-то внеклассовыми или надклассовыми учреждениями. И действительно — тот советский бюрократизм, о котором так много говорится, вполне гармонирует с подобной психологией.

Но Полевой штаб, как и Красная армия вообще, является боевым органом, а потому стремление придать ему внеклассовый характер особенно недопустимо.

Как известно, при каждом отделе имеется комиссар, и каждый приказ, каждая телеграмма, каждая деловая бумага должна быть укреплена подписью этого комиссара. Но, принимая во внимание количество дел и весьма ограниченное число коммунистов в Полевом штабе, невольно является опасение, что комиссары чересчур переобременены технической работой подписывания и едва ли у них остается время, чтобы следить за внутренней жизнью штаба. Я не военный и ничего в этом деле не понимаю. Поэтому, может быть, мои соображения наивны и нелепы. Но мне представляется так: предположим, что в оперативном отделе работает 20–40 человек; теперь все они военные специалисты; но почему бы не посадить в этот отдел нескольких коммунистов (помимо комиссара), которые, работая под руководством военного специалиста, с одной стороны, учились бы делу и впоследствии сами стали специалистами, а с другой стороны, более входили бы во внутреннюю жизнь отдела, были бы в курсе подготовки и разработки тех проектов, заданий и т. д., которые потом уже в готовом виде поступают к комиссару.

Есть, как известно, декрет о родственниках. Я не сторонник этого декрета, когда он чисто формально применяется к коммунистам. Партийных работников у нас и без того мало, и если у настоящего партийного работника есть дельный родственник — тоже коммунист — то почему бы им не работать вместе. Но этот декрет очень хорош в отношении к советским бюрократам, которые часто и сами пошли на службу только для того, чтобы «пристроиться», и стараются «пристроить» своих родственников. В Полевом штабе, как мне показалось, декрет о родственниках зачастую обходится. Но если мы миримся по нужде с военным специалистом, то нам совсем уже невыгодно создавать вокруг него дружественную и преданную ему атмосферу. Между тем, такая атмосфера создается, когда вслед за военным специалистом тянутся его жена, сестры, братья, дочери, сыновья и пр.

Теперь о привилегиях генштабистов. Все сотрудники Полевого штаба получают красноармейский паек; мало того — таким же пайком пользуются их семьи. Единственное ограничение — каждый сотрудник не может получать на себя и семью более 4-х пайков. На каждый паек выдается в месяц: 30 фунтов хлеба или 22 фунта муки, 15 банок мясных консервов, 7 фунтов разной крупы, около 4-х фунтов сахару, около 2-х с половиной фунтов жиров (сливочного масла и сала), 2,5 соли, около 1/2 фунта сухих овощей и 1/8/ фунта чаю. Таким образом, семья, пользующаяся 4-мя пайками, получит в месяц 3 пуда хлеба, фунтов 15 сахара, 10 фунтов масла и сала, 28 фунтов круп и т. д. Сверх того, бывают отдельные выдачи, например, керосина из расчета чуть ли не по 10–12 фунтов и т. п.

Серпухов — городишко маленький, о том, как живут сотрудники Полевого штаба, знают все. А неравномерность пайков сотрудников Полевого штаба с пайками серпуховских рабочих действительно велика.

Генштабисты занимают лучшие квартиры. Я в этих квартирах не был и не знаю, справедливы ли разговоры рабочих, что некоторые «высшие чины» занимают чуть ли не по 2 комнаты на человека, а то и больше, а рабочие, дескать, теснятся по 4 человека в одной комнате. Может быть, все это сплетни, но несомненно, что повод к этому дают сами специалисты, имеющие тенденцию рассматривать себя наподобие привилегированного офицерского сословия. Даже так называемый «штабной вагон», курсирующий между Москвой и Серпуховым (действительно необходимый, т. к. сообщение штаба с Москвой было бы весьма затруднено) вызывает раздражение в массах, ибо в обычных вагонах едут чуть ли не на головах друг у друга, стоят на площадках, висят на лестницах, а в это время в штабном вагоне сравнительно просторно.

РАБОЧИЕ

В Серпухове и окрестностях несколько фабрик, на которых работают, как мне говорили, не менее 40 000 рабочих. Настроение рабочих враждебное к Советской власти.

Недели 2 тому назад партийные работники попытались устроить ряд митингов, на которых выступали коммунисты из штаба. На некоторых митингах их определенно освистали.

Насколько я выяснил из разговоров с рабочими, источников враждебного отношения к Советской власти 2: продовольственные затруднения и Полевой штаб.

Говорят, что при переезде Полевого штаба в Серпухов довольно неумело и грубо производились всякие уплотнения и реквизиции, раздражавшие население. Отнимались кровати и перины у рабочих для штабистов. Хотя такие случаи были единичны, но (как вообще бывает в провинции) сейчас же стали известны всему городу и вывали негодование. Теперь это ликвидировано, реквизиции запрещены, но осадок остался. Как я уже говорил, сейчас рабочих возмущают привилегии генштабистов. От рабочих я слышал такие заявления: «Мы понимаем, когда дают усиленный паек красноармейцам, умирающим на фронте. Но сотрудники Полевого штаба живут в глубоком тылу, на фронте не сражаются, а являются простыми чиновниками. За что им выдают усиленный паек и особенно — за что получают такой паек жены и дети специалистов?» Некоторые рабочие прибавляют по адресу генштабистов, что все то белогвардейские офицеры, которые впоследствии будут расстреливать рабочих, а теперь их откармливают.

Вообще отношение к генштабистам у рабочих недоверчивое и враждебное. Даже партийные работники проникнуты этим чувством.

Настроение крестьянства окрестных деревень также враждебное к Советской власти. Особенно возмущает крестьян чрезвычайный налог. Я не знаю, как этот налог проводится и распределяется и не сомневаюсь, что, главным образом, этим налогом возмущены кулаки, но допускаю возможность, что были случаи не совсем правильного взимания налога. По крайней мере, двое крестьян, с которыми мне пришлось встретиться на станции, говорили мне, будто бы в их деревне налог требуют со всех — и с богатых, и с бедняков.

ПАРТИЙНАЯ РАБОТА

Ни среди рабочих, ни среди красноармейцев, которых довольно много в Серпухове, до последнего времени никакой партийной работы не велось. Есть коммунистические ячейки, но численно совершенно ничтожные, причем коммунисты, входящие в эти ячейки, только сочувствуют коммунизму, но никакой теоретической подготовки не имеют, сами вести работу не могут, а нуждаются, чтобы среди них велась работа.

Литературы в Серпухове и окрестностях никакой нет. Не говоря уже о брошюрах — даже газеты не получаются. В городе и на вокзале с большим трудом и в ограниченном количестве можно найти «Известия», изредка «Правду». Но наиболее доступные для массы — «Беднота» и «Коммунар» — отсутствуют. Хотя Серпухов в 93 верстах от Москвы, однако даже «Известия» иногда приходят туда на другой день.

На Серпуховском вокзале с утра до ночи толпится народ. Однако никакого киоска с популярными брошюрами и газетами там нет.

Следует обратить особое внимание на доставку литературы, а также на распространение «Бедноты» и «Коммунара» среди красноармейских частей. Окруженные населением, враждебно относящимся к Советской власти, лишенные газет и всякой литературы при полном отсутствии агитации, красноармейцы могут поддаться антисоветскому настроению. Хотя у меня и нет определенных сведений, но я не сомневаюсь, что белогвардейские организации должны были обратить внимание на Серпухов, как на весьма важный пункт и, вероятно, ведут там подпольную работу.

Затем, я не берусь утверждать, что Полевой штаб действительно «белогвардейское гнездо», однако думаю, что следовало бы позаботиться создать в Серпухове и окрестностях такое настроение, чтобы любая белогвардейская попытка не нашла себе отклика ни в ком и повисла бы в воздухе.

Партийный комитет в Серпухове, на заседании которого я был 2 раза, производит хорошее впечатление. Он состоит сплошь из рабочих, которые в то же время являются: председателем местного совдепа, председателем совнархоза, комиссаром народного образования, военным комиссаром, комиссаром социального обеспечения, председателем ЧК и т. д. Таким образом, партийный комитет — это в то же время местная власть, все вопросы местного управления рассматриваются предварительно партийным комитетом, а потом проводятся в жизнь его членами.

Однако, благодаря этому, члены комитета слишком переобременены текущей государственной работой, чтобы уделять время чисто партийной работе. Кроме того, по-видимому, большинство членов комитета не считают себя вполне подготовленными, чтобы вести пропагандистскую работу. При комитете нет даже библиотеки.

Интеллигентные партийные работники в Серпухове имеются только во фракции Полевого штаба (без предварительной подготовки могут вести пропагандистскую работу и агитационную человек 6–7) и во фракции коммунистов союза учителей-интернационалистов (эта фракция насчитывает 2-х партийных и около десятка сочувствующих, но насколько они подготовлены к пропагандистской и организационной работе — не знаю).

До последнего времени фракция коммунистов Полевого штаба, как и городской комитет, никакой партийной работы не вела. Недели 2 тому назад фракция постановила начать партийную работу, но пока эта работа выразилась лишь в выступлении на митингах (таких митингов было 3 или 4 — по одному в каждом месте). Вообще коммунисты из штаба слишком ушли в техническую работу: Сверх того, мне кажется, что сказывается утомление напряженной работой предыдущих лет или месяцев, и потому замечается падение интереса к партийной работе. Если это не у всех, то, по моему впечатлению, у большинства. Нужно принять еще во внимание, что как раз интеллигентные силы фракции коммунистов штаба очень часто находятся в командировке по специальным поручениям, что также мешает отдаться регулярной партийной работе.

Союз учителей-интернационалистов организовался в Серпухове сравнительно недавно. 29 декабря союз устроил первое публичное выступление, концерт-митинг, который прошел удачно. В фойе продавалась литература (хотя очень скудная) и раздавались листки о задачах новой школы. Концертные номера были исполнены местными силами — учащимися и учителями. Репертуар подобран удачно. Особенно хорошее впечатление произвел хор школьников, исполнивший «Интернационал», «Дубинушку», «Смело, товарищи, в ногу» и т. п. Учителя-интернационалисты работают с энтузиазмом, привлекают в союз школьников старшего возраста, в большинстве сочувствуют коммунистам и желают войти в партию.

С неделю тому назад на Серпухов обратил, наконец, внимание окружной комитет РКП и прислал агитатора т. Антонова. Узнав из афиш о предстоящем 29 декабря выступлении члена окружного комитета РКП на концерте-митинге учителей-интернационалистов, из одной деревни (верст 30 от города) в Серпухов пришли делегаты — старик и старуха. Они кланялись чуть ли не в ноги и просили приехать — «просветите». Главное, просили разъяснить декрет об отделении церкви от государства. Мне передавали, что такие делегаты приходят иногда и в городской комитет, просят прислать оратора, чтобы он рассказал, кто такие большевики и чего они хотят и т. п. Однако до последнего времени городской комитет из-за отсутствия партийных организаторов вынужден был отказывать.

Отсюда очевидно, что если как следует поставить партийную работу, то враждебное отношение населения к Советской власти нетрудно сломить.

30 декабря в Серпухове состоялось совещание, в котором участвовали: городской комитет почти в полном составе, представители фракции коммунистов штаба, 2 коммуниста из союза учителей-интернационалистов и от окружного комитета т. Антонов. Принято решение серьезно взяться за партийную работу. Решили обязать работать (хотя бы по 2 часа в неделю) коммунистов штаба и учителей-интернационалистов. Обещал еженедельно приезжать т. Антон[314].

Однако, несомненно, нужно хотя бы одному-двум партийным работникам отдаться делу всецело, направлять и руководить работой. Только тогда явится возможным использовать силы штаба и учителей и членов комитета, постоянно всех подталкивать и тащить, ибо без этого по-прежнему каждый зароется в техническую работу.

Решили далее издавать местную газетку. Однако я выяснил, что технические средства для этого недостаточны. Придется, мне кажется, ограничиться листовками или изданием листка телеграмм с тем, что кроме телеграмм там будет помещаться ежедневно одна статейка строк в 40–50.

НАСТРОЕНИЕ ПАРТИЙНОГО КОМИТЕТА

На одном из заседаний городского комитета был заслушан доклад товарища, делегированного в окружный комитет. Делегат был не из удачных: по-видимому, сам не разобрался в обсуждавшихся в окружном комитете вопросах, и доклад его был довольно сбивчивый, но во время прений по докладу (настолько я уяснил) наметилось приблизительно такое отношение к рассматриваемому вопросу о взаимоотношениях между местными советами и центральной властью.

Большинство членов городского комитета говорили о бюрократизме центрального аппарата. Говорилось, что во многих учреждениях нет ни одного коммуниста, а между тем эти учреждения издают декреты и распоряжения. Говорилось, что следует безусловно исполнять только декреты и распоряжения, подписанные тт. Лениными и Свердловым, а к распоряжениям без этих подписей нужно относиться скептически и исполнять их, поскольку они не противоречат программе и тактике РКП. Делегат, представивший сбивчивый доклад, утверждал, что таково настроение и всего окружного комитета.

Говорилось, что центральные учреждения захватываются соглашательской интеллигенцией и отрываются от рабочих масс. Было высказано недовольство, что коммунистам Красной армии дают техническую работу и лишают возможности вести партийную.

Я жалею, что городские комитеты не ведут подробных протоколов своих заседаний и что эти протоколы не посылаются в центр. Впрочем, едва ли возможно было бы осуществить это: где там вести протоколы, когда для текущей партийной работы нет людей. А между тем, на том хотя бы заседании, о котором я говорю, было приведено много интересных фактов, на которые нельзя не обратить внимания.

ВЫВОДЫ

Общее впечатление таково:

В Серпухове, в двух шагах от Москвы, в пункте весьма важном ввиду пребывания штаба, партийная работа до сих пор абсолютно отсутствует. Начавшиеся сейчас попытки наладить эту работу неизвестно во что выльются. Толчком к этим попыткам явился приезд члена окружного комитета т. Антона. Городской комитет и фракция Полевого штаба, по-видимому, сильно рассчитывают использовать мой приезд, но этот приезд чисто случайный, так как я был вызван в Полевой штаб, чтобы наладить Военное бюро печати. Пока что с бюро печати дела обстоят канительно, ибо не утверждено еще положение о нем и т. п. Кроме того, я далеко не убежден, что из Военного бюро печати удастся сделать что-нибудь живое, а устраивать еще одно никчемное ведомственное бюро (никому не нужное, кроме тех, кто в нем работает и получает оклады — у меня охоты нет). Таким образом, настолько долговременным будет мое пребывание в Серпухове — я не знаю.

Мне казалось, что надо, наконец, принять решительные меры против отсутствия партийных работников на местах. Можно было бы установить «партийную повинность», т. е. обязать каждого партийного коммуниста хотя бы на один месяц в год уезжать в провинцию для несения партийной работы. Во время отбывания такой партийной повинности коммунист должен получать содержание от того предприятия, в котором он работает; ни одно предприятие или учреждение не может отказать коммунисту в месячном отпуске для партийной работы в провинции ни под каким предлогом.

Если существует воинская повинность на подобных основаниях, то почему не ввести повинность, которая имеет не меньшее значение, ибо партийная работа, агитация и пропаганда в провинции служит тому же самому делу — укреплению Советского строя.

Необходимо далее обратить самое серьезное внимание на распространение газет и литературы. Если в Серпухове совершенно нет литературы, то что сказать относительно более отдаленных и глухих местностей. Литературу мало привезти — ее нужно распространить. Товарищи, приезжавшие с фронта, рассказывали, что нередки случаи, когда доставляется куда-нибудь вагон литературы, тюки с брошюрами вываливаются в какой-нибудь склад или на платформу и гниют там или рвутся мальчишками на цигарки.

Одной агитационной работы в массах мало, а нужно вести организационную работу и пропаганду в кружках, чтобы подготовить новые кадры партийных работников. Агитаторские курсы в Москве дают очень мало. Прослушав серию лекций, товарищи скоро забывают и в лучшем случае получают лишь общее развитие. Нужно, как в прежние годы, разбирать подробно темы в кружках, заставлять писать рефераты, устраивать дискуссии. Кроме того, в Москву на агитаторские курсы многие товарищи не могут приехать, а на месте, не отрываясь от текущей работы, они могли бы заниматься в кружках.

Впрочем, все это, конечно, не Америка и все известно — и не делается только по недостатку людей. Против последнего, мне кажется, ничем нельзя бороться, кроме установления партийной повинности.

А. АНТОНОВ

Адрес: 1) Серпухов, Полевой штаб, Военное бюро печати.

2) Москва, РОСТА.

РГАСПИ.Ф. 17. Оп. 4. Д. 48. Л. 178–186. Машинописный экз.

Доклад А.А. Антонова В.И. Ленину «О военных специалистах и политических работниках в Полевом штабе»[315]

12 января 1919 г.

В Совет обороны т. В.И. Ленину

Я уже писал о впечатлениях, вынесенных мною из пребывания в Полевом штабе в Серпухове. Еще неделя работы там же еще более убедила меня в правильности моих наблюдений.

Я хочу остановиться на одном вопросе — о взаимоотношениях военных специалистов и политических работников, вернее на части этого вопроса, по-моему, наиболее неотложной, требующей немедленного разрешения.

Заранее оговариваюсь, что у меня нет и тени сомнения в необходимости использования специалистов и особенно в деле строительства регулярной армии, но я не могу не возражать против тех форм, в какие вылилась в данный момент совместная работа специалистов и политических работников.

Всего в Полевом штабе работает свыше тысячи человек (цифра эта сообщена мне комиссарами в Полевом штабе — товарищами Прейсманом и Васильевым; указанная мною в первом докладе цифра в 2 раза меньшая была взята на глаз)[316].

Я не знаю, действительно ли необходимо такое огромное количество людей (я слышал, что при царизме было гораздо меньше): не этот вопрос в данный момент меня занимает. Характерно то, что из тысячи человек действительных военных специалистов, т. е. людей, занимающих должности, требующие особой военной подготовки, знаний и опыта, приблизительно можно насчитать 40–50 человек (эта цифра также получена мною от комиссара всех инспекторских отделов т. Прейсмана и комиссара оперативного и морского отделов т. Васильева). Остальные, т. е. подавляющая масса сотрудников Полевого штаба, занимают должности письмоводителей, делопроизводителей, секретарей, машинистов и прочих канцеляристов[317].

Казалось бы, по здравой логике, только должности, требующие специальных военных познаний, и должны быть замещены военными специалистами, а остальные должности — обычной демократической обывательской публикой. Но на самом деле, почему-то, почти все должности замещаются бывшими офицерами или родственниками военных специалистов.

Спрашивается, какая же в этом разница?

А разница та, что просто обыватель, если даже он «саботажник», т. е. попросту не проявляет интереса к делу, работает нерадиво — все же по натуре своей не склонен к конспирации и заговорам, труслив и не имеет выдержки. Военная каста, напротив, дисциплинирована, имеет выдержку, умеет конспирировать.

Сейчас весь Полевой штаб (за исключением численно совершенно ничтожной — чел. 20–25 — кучки коммунистов) представляет собой единый организм, и этот организм находится всецело в руках специалистов.

Право приема и увольнения[318] всех сотрудников штаба фактически принадлежит начальнику Полевого штаба. Он имеет возможность заполнить все должности своими ставленниками и ставленниками своих друзей. Создается, таким образом, самая благополучная почва для всяческих авантюр.

Я считал бы несравненно более целесообразным и безусловно необходимым в политическом отношении разделить все должности в Полевом штабе на специальные и неспециальные (канцелярские). Право назначения на первые должно быть сохранено за начальником штаба; право назначения на вторые (равно, как и право увольнения) должно принадлежать комиссару Полевого штаба. Тогда уже не будет единой массы, связанной общим кастовым духом, приятельством и кумовством и, главное, общностью политических традиций и настроений массы, которая может явиться послушным орудием любой авантюры.

В самом деле, почему регистратором или письмоводителем должен быть капитан или делопроизводителем полковник? Если они хотят служить Советской России, пусть идут на фронт, а не прячутся на канцелярские должности в тылу.

Вместе с тем, при такой реформе политические комиссары в штабе будут играть хоть какую-нибудь контролирующую роль. Сейчас этого нет. Сейчас комиссары в Полевом штабе — пленники специалистов. Согласно одной из последних телеграмм т. Троцкого комиссару штаба, комиссар штаба обязан давать свою под все оперативные распоряжения военных специалистов, даже не рассуждая (этот факт может быть подтвержден комиссаром т. Прейсман). Значит, в области оперативной комиссар просто штемпевальная машинка.

Но вот другая область — политическая.

В Полевом штабе служит некая аристократка по происхождению, кажется, родственница бывшего графа Витте — Троицкая. Она в большой дружбе с генштабистами, в то же время льнет к комиссарам, стараясь подействовать на них как женщина; в последнем качестве она чрезмерно доступна, вообще производит впечатление опустившейся, пьет и своих гостей угощает спиртом. Однако во время своих любовных похождений она проявляет большой интерес к политике и давно уже на сильнейшем подозрении и у политических работников, и контрразведки.

И несмотря на это комиссары бессильны уволить ее. Самое большее, что они могут сделать — это заявить начальнику штаба. Но начальник штаба может найти причины неуважительными, а если настаивать на увольнении — неизбежны обиды и трения, комиссарам же дана инструкция — избегать всяких трений, не раздражать военных специалистов и т. д.

Подруга Троицкой, тоже штабная сотрудница — Голубович — во время любовного свидания с одним комиссаром просила у него шифр. Улика несомненная. Комиссар сейчас же сообщил об этом фракции коммунистов штаба. Но и Голубович оказалось невозможным убрать из штаба.

Даже откидывая все факты и подозрения, чисто теоретически нельзя не предполагать, что неприятельский шпионаж должен был обратить самое серьезное внимание на Ставку. Несомненно, среди сотрудников штаба должны быть шпионы. Но могут ли с этим бороться комиссары, когда они главную заботу должны направлять не на очистку штаба от подозрительных лиц, а на то, чтобы не осложнять отношений с генштабистами?

В штабе изо дня в день ведется так называемый «Дневник штаба»[319]. В него заносятся все важнейшие оперативные распоряжения за каждый день: начать наступление в таком-то направлении, туда-то послать такие-то подкрепления, оттуда-то снять такие-то части и т. д. Этот «Дневник штаба» ведет некий полковник Моденов[320], человек по характеристике всех комиссаров[321] до последней степени ненадежный; тут же в его отделении служит его жена, которая дружит с Троицкой и Голубович…

Пользуясь родственными отношениями и попустительством, сотрудники разгуливают из отделение в отделение, благодаря чему все, что делается в каком-либо из уголков штаба, известно всем. Если телеграмма посылается шифрованной, то шифр гарантирует только одно: что ее не прочтут телефонисты. Но такие сотрудники штата, как Троицкая, Голубович, Моденовы и т. п., имеют возможность ознакомиться с ней. Троицкую, служащую в одном из инспекторских отделов, не раз заставали в оперативном отделении, где она рассматривала секретные карты и телеграммы.

Может быть, выводы, которые сами собой напрашиваются, будут слишком поспешны и недостаточно обоснованны, но работать в подобных условиях, хотя бы при тени подозрения и в то же время при сознании полного бессилия бороться с этими ненормальными явлениями, крайне тяжело.

Допустим на минуту, что генштабисты решат изменить. Истребить без шума кучку коммунистов им ничего не стоит — их тысяча, а коммунистов 20 с небольшим человек. Среди самих генштабистов предательства не будет: ведь весь штаб — однородная масса, каста, люди, подобранные масть к масти. И вот штаб, истребив коммунистов, будет продолжать работать. По телеграфу и радио будут отдаваться приказы, которые войска должны исполнять, не. рассуждая. Нужна подпись комиссара? Но разве трудно поставить под телеграфным приказом любую подпись. При этом предположении штаб, захваченный белогвардейцами, успеет открыть врагу все фронты и нанести непоправимые удары Советской республике прежде, чем измена обнаружится.

Пусть это предположение имеет ничтожную долю процента вероятности, но даже ради этой ничтожной доли вероятности следует серьезно задуматься над положением.

При составе сотрудников штаба менее однородном, не сплошь кастовом, возможность измены значительно уменьшается. Кучке в 50 человек специалистов не на кого будет опереться, т. к. трусливая обывательская масса не пойдет на авантюру.

С другой стороны, если комиссарам будет дано право приема и увольнения неспециалистов (канцеляристов), они получат возможность: 1) немедленно уволить всех подозрительных лиц и 2) ввести в штаб секретно от специалистов и вообще от посторонней публики, несколько преданных партийных работников, чтобы установить действительное наблюдение над специалистами и подозрительными лицами.

Специалисты нужны, об этом никто не спорит. Правда и то, что нужно создать обстановку, при которой специалисты могли бы работать, т. е. не отрывать их от военного дела пустяками, постоянными придирками и т. д.

Но мой проект, внося ясность в отношения между специалистами и политическими комиссарами, точно разграничивая их права — в данном случае в одной узкой области — приема и увольнения служащих штаба, — не увеличит трений, а наоборот, уменьшит поводы к ним.

С другой стороны, кажется, никто не возражает, что наблюдение за военными специалистами со стороны комиссаров необходимо. Но если так, то нельзя оставить за комиссарами только роль манекенов, нужно создать такие условия, при которых комиссары получат право и реальную возможность осуществлять контроль и наблюдение.

В противном случае, правильная и полезная идея использования специалистов превратиться в свою противоположность: не специалисты будут в наших руках, а мы окажемся игрушкой в руках специалистов.

12 января 1919 г.

Адрес: Серпухов, Полевой штаб

А. Антонов

Москва, Роста

Резолюция В.И. Ленина: «Гусеву, а потом в ВЧК к следствию над Ставкой».

Помета К.Х. Данишевского: «Снять копию с резолюцией т. Ленина, отослать ее т. Павлуновскому».

РГАСПИ.Ф. 2. Оп. 1.Д. 10446. Л. 1–5. Подлинник — машинописный текст с автографом красными чернилами. Резолюция В.И. Ленина — автограф простым карандашом.

Приказ по Полевому штабу об упорядочении переписки

№ 97, г. Серпухов

12 января 1919 г.

Приказ по Полевому штабу Революционного военного совета Республики[322]

§ 1. За последнее время, несмотря на мой приказ за № 78, были случаи невнимательного выполнения текущей штабной переписки: а) несколько телеграмм не были исполнены своевременно, а одно срочное распоряжение не было даже передано по своему назначению, причем бумага прямо без исполнения была пришита к делу; б) несколько раз телеграммы не были посланы для исполнения именно по тем адресам, кого они касались, в результате произошла длительная задержка, потребовавшая исправления непосредственным разговором по прямому проводу.

Все это указывает на то, что не во всех отделениях ответственные лица, которые следили бы за исполнением возложенных на них работ, за адресами и за тем, чтобы данное распоряжение действительно получило практическое осуществление. Мало послать бумагу, а надо протолкнуть вопрос в жизнь — дело лишь только тогда может считаться законченным.

Прошу всех начальников управлений и отделений помнить, что за верность справок, адресов и за все сообщаемые сведения отвечают начальники отделений, за срочное выполнение бумаг — все инстанции до начальников управлений.

В будущем при неустойках подобного рода я виновных буду привлекать к законной ответственности до отрешения от должности включительно.

§ 2. Для ускорения прохождения переписки и быстрой передачи для исполнения в отделениях необходимо упростить порядок передачи бумаг и телеграмм в журнальной части.

Для чего должно быть обращено внимание на быструю запись по общему журналу, а затем все бумаги должны немедленно передаваться в мою канцелярию, а оттуда по отметкам в отделения.

Во всех управления вся почта немедленно должна сортироваться особо назначенным лицом и все срочные дела немедленно передаваться к исполнению по отделениям. Телеграммы и срочные бумаги должны исполняться немедленно в тот же день. Остальные бумаги — не позже следующего дня. Все спорные вопросы и справки, при возможности, разрешать по телефону или по аппарату.

§ 3. Некоторые группы лиц Полевого штаба и управлений без моего разрешения выдают удостоверения от имени управлений для всякого рода закупок по Москве и вне района Москвы.

В виду того что на этой почве возникают разного рода недоразумения и неудовольствия, предлагаю всем начальникам управлений такие покупки проводить через начальника общего отделения Административно-учетного управления Макарова.

Начальник Полевого штаба Ф. Костяев.

Военный комиссар, член Реввоенсовета Республики Аралов.

Помета Ф.В. Костяева: «Всем ответственным работникам. 12/1. К».

РГВА.Ф. 6. Oп. 1. Д. 36. Л. 18–18 об. Подлинник — машинописный текст с автографами простым карандашом.

Помета Ф.В. Костяева — простой карандаш.

Приказ по Полевому штабу об ответственности за разглашение военной тайны

№ 99, г. Серпухов

16 января 1919 г.

Приказ по Полевому штабу Революционного военного совета Республики[323].

§ 1. Мною замечено, что в штабе мало обращается внимания на сохранение военной тайны, вследствие чего некоторые сведения, иногда секретного характера, становятся общим достоянием.

Приказываю во всех отделениях обратить внимание на хранение секретных бумаг, для чего в кратчайший срок должны быть заведены <секретные> шкафы и секретные ящики.

Комнаты, занимаемые Оперативным управлением, должны запираться американскими ключами и опечатываться.

В отделения, особенно Оперативного управления, а также в кабинеты: Главкома, начальника штаба, для особых поручений при начальнике штаба — воспрещается без доклада входить неответственным лицам штаба, а также и непринадлежащим к штабу, последним также воспрещается вход без доклада и в Секретарскую начальника штаба.

За соблюдение военной тайны отвечают все служащие до начальников отделений включительно.

В каждом отделении должно быть назначено ответственное лицо по хранению секретных документов.

Порядок общего хранения секретных бумаг, на основании вышеизложенного, немедленно установить во всех управлениях под личной ответственностью начальников последних.

§ 2. Телефоны внутренней связи штаба часто занимаются для длительных частных разговоров и бесед, что не только обременяет службу телефона, но и мешает служебным разговорам по телефону.

Начальнику Службы связи следить, чтобы внутренняя связь не занималась для частных разговоров в ущерб служебным.

Разговор по прямому Кремлевскому телефонному проводу без моего разрешения запрещается.

Начальник Полевого штаба Революционного военного совета Республики Ф. Костяев.

Военный комиссар Штаба РВС Республики (подпись).

Помета В.В. Даллера: «Канцелярия. Спешно отпечатать. 3–4 железных секретных ящика купить. Даллер. 17/1».

РГВА.Ф. 6. Oп. 1. Д. 36. Л. 22–22 об. Подлинник — машинописный текст с автографами простым карандашом и фиолетовыми чернилами.

Доклад Моссовета В.И. Ленину — выписка из доклада инструктора Прокопович о взаимоотношении Серпуховского уездного исполкома и Полевого штаба Реввоенсовета Республики

16 января 1919 г.

Весьма срочно

В СОВЕТ НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ

ТОВ. ЛЕНИНУ

ВЫПИСКА ИЗ ДОКЛАДА ИНСТРУКТОРА ПРОКОПОВИЧ — О ВЗАИМООТНОШЕНИИ СЕРПУХОВСКОГО ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА И РЕВВОЕНСОВЕТА

2. Отношения с Военным штабом, поскольку это удалось выяснить, с самого его переселения в Серпухов были очень натянуты. В штаб часто требовали лошадей, требовали папирос, требовали помещения. Такая же политика, по словам членов исполкома, ведется и сейчас, и все это в форме чуть не приказаний. Малейшее неисполнение рассматривается как нежелание помогать штабу и его работе и объясняется заместителем АРАЛОВА — ПРЕЙСМАНОМ — контрреволюционностью Серпуховского совета. Около Военного штаба постепенно пристраивается местная буржуазия. Членами исполкома переданы, между прочим, такие факты. Бывший дом фабриканта МАРАЕВА отведен для ВАЦЕТИСА и ДАНИШЕВСКОГО, но они живут в одной половине, другую занимает фабрикант МАРАЕВ. На требование местной жилищной комиссии о выселении МАРАЕВА было отвечено, что весь дом находится в ведении Главнокомандующего— при объявлении мобилизации оказались освобожденными целый ряд буржуа, успевших устроиться при штабе. Так, некто ТУРИЦИН был объявлен закупающим для Военного штаба какую-то бумагу и потому освобожден. Некоторые штабные обвиняются в некрасивых делах. Так, о РЕМЕРЕ, политическом комиссаре Высшего военно-революционного совета Республики, разбирается Военным трибуналом следующее дело: милицией был задержан местный рабочий с 5 тысячами папирос. Рабочий заявил, что папиросы ему даны женой РЕМЕРА. Начальником милиции у РЕМЕРА были найдены 20 000 тысяч[324] папирос, причем, по объявлению РЕМЕРА, они были выданы ему из штаба для раздачи по личному усмотрению (РЕМЕРОМ дана была в этом смысле расписка). Рабочему он дал папирос, пользуясь правом. Теперь это дело, по требованию Военного трибунала, передано туда. Все мелкие недоразумения вылились в крупный конфликт по вопросу о месте оборудования госпиталя. Поскольку удалось выяснить, дело заключается в следующем: Военным штабом для города Серпухова был выхлопотан госпиталь со всем штатом. Дело стало из-за отсутствия подходящего помещения. Была создана специальная комиссия из представителей штаба и исполкома, которой и поручено было подыскать помещение. Исполком на выборы в комиссию должного внимания не обратил, и туда прошли недостаточно дальновидные товарищи. Представители штаба сразу предложили помещение совета, мотивируя это тем, что в нем есть канализация и водопровод. Представители исполкома согласились и решение комиссии вынесли на заседании исполкома. Последний своего согласия на оборудование госпиталя в доме совета не дал, так как, во-первых, другого большого помещения под совет в Серпухове нет; во-вторых, для переезда совета, проведения электричества, устройствования[325] — словом, для оборудования госпиталя в доме совета понадобится 1,5 месяца; исполком предложил остановиться на так называемом «Немецком доме». Он, по словам членов исполкома, может вместить до 500 коек и великолепно оборудован: есть электричество, водопровод, ванна, канализация. В настоящее время там помещается 10 семей, в том числе начальник Военного штаба и одна семья служащего в Военном штабе. Местная жилищная комиссия обещала дать всем живущим в этом доме удобные квартиры и лошадей для перевозки имущества. Но штаб очистить это помещение отказался, находя мотивировку исполкома недостаточной: под совет, по мнению штаба, можно занять все клубы — не важно, что некоторые из них даже не в самом городе.

В случае несогласия «пригрозили» введением военного положения. Исполком все же своего согласия не дал. Тогда начальником штаба было предложено осмотреть «Третьяковские казармы». По словам членов исполкома, эти казармы совершенно непригодны под госпиталь, так как там нет даже примитивных удобств и жить там в свое время отказались даже солдаты. Осматривавшие эти казармы специалисты-инженеры помещение нашли пригодным.

На такой стадии развития я оставила этот конфликт. Удается ли его ликвидировать или он разрастется — предугадать трудно. Вообще же вопрос о взаимоотношениях исполкома с Военным штабом имеет не только местное значение и, очевидно, одному исполкому разрешить его будет не под силу. Коммунисты, по сообщению членов исполкома, если в Военном штабе и есть, то молодые и в небольшом количестве. Зато много в штабе специалистов, сохранивших от старого слоя не только знания, но и привычки. Вопрос о специалистах, о ведомственной политике, о помпадурстве поставлен в порядок дня и требует для всей Советской России[326].

В настоящее время в Серпухове введено военное положение.

16 января 1919 г.

ИНСТРУКТОР ПРОКОПОВИЧ

С подлинным верно: делопроизводитель А. Борисович, 24/I.1919 г.

РГВА. Ф. 6. Оп. 10. Д. 14. Л. 74 с об. — 75. Заверенная машинописная копия.

Доклад врид инспектора пехоты при Полевом штабе Реввоенсовета Республики А. Андерсона помощнику начальника Полевого штаба Г.Н. Хвощинскому

№ 5, г. Серпухов

22 января 1919 г.

Помощнику начальника Полевого штаба при РВС Республики

16 сего января в городе Москве, в то время как я уехал на Курский вокзал, я был арестован МЧК и доставлен на Лубянку 14, где пробыл более двух суток под арестом, после чего, не предъявив мне никаких обвинений, был освобожден. Как выяснилось из дознания, мотивы и обстоятельства, при которых произошел арест, следующие: Приехав с Вашего разрешения в Москву на несколько часов за покупками и на примерку пальто к портному, я остановился на Елоховской ул., дом № 1/12, кв. 5 у Шатрова (родители бывшего моего шофера, когда я служил начальником штаба 5-й армии). Примерка была назначена портным к 2-м часам дня, до этого времени я сделал несколько дел, в том числе был у начальника снабжения Республики[327] И.И. Межлаука, у которого просил принять в отделе снабжения в Москву моего знакомого, по просьбе его матери, сын и муж которой служат в настоящее время в отделе снабжения 5-й армии[328]. У Межлаука я пробыл до 2,5 часов дня, потом пошел к матери моего знакомого, за которого я хлопотал у Межлаука, сообщил ей результат и через несколько минут, сев в трамвай «В», я поехал на Елоховскую ул. Времени до отхода поезда оставалось не более 1,5 часов, за это время я предполагал успеть побыть у портного, пообедать и поспеть к поезду (портной живет в 75 шагах от квартиры Шатрова). По дороге трамвай испортился, мне пришлось пересесть на другой. Приехав к портному, имея уже не больше 50 минут времени до отхода поезда, я узнал, что портной только через 10 минут сможет начать примерку, я почти бегом отправился на квартиру к Шатровым, где меня ждал обед, и через 12–15 минут, взяв извозчика ехать на вокзал уже с вещами, я решил не делать примерки, а только заехать к портному — сказать, чтобы он привез пальто в Серпухов; подъезжая к портному, я его встретил уже готового идти ко мне, я посадил портного на извозчика, и (т. к. квартира Шатрова в 75 шагах расстояния и по дороге на вокзал) я решил примерить у Шатрова. Подъезжая к квартире, не дожидаясь полной остановки извозчика, я на ходу соскочил, вбежал в подъезд дома, где живут Шатровы, за мной не менее поспешно бежал портной — через 5 минут я уже снова был на улице, сел на извозчика, которому приказал торопиться на вокзал. Времени оставалось еще около 20–25 минут до отхода поезда. Проехав шагов 100, я был остановлен окриком: «Стой, ни с места»; оглянувшись, я увидел человека, одетого в защитного цвета бекеш, который, держа в одной руке направленный на меня револьвер, другой поднимал полость саней, приказывая: «Немедленно в Чрезвычайную комиссию на Лубянку 14» и сел со мной. Догадавшись, что это был агент МЧК, я предполагал, что ему нужен спешно мой извозчик, сказал ему: «Я тороплюсь на вокзал», но агент повторил приказание, после чего я спросил, не арестовывает ли он меня, на что агент ответил: «Да, Вас»; тогда я предложил показать ему мой документ, предупреждая, что он, несомненно, ошибся, на что агент ответил: «Там разберут». На Лубянке 14 в МЧК у меня были отобраны все мои вещи и документы, просмотрены дежурным. Вещи, за исключением перчаток лайковых, бритвы, рамки для фотографической карточки и дрожжей, были мне возвращены, также возвращены деньги и часть бумаг, оставленное все было передано коменданту, затем дежурному следователю Когану. Все это продолжалось с 5 часов до 9 часов вечера, в 9 часов вечера меня посадили в общую камеру под арест, в 3 часа ночи с меня был снят допрос следователем Коганом, который, по окончании допроса, сказал, что «Вы, по-видимому, арестованы по ошибке, так как агент, видя ваш суетливый вид, Вы куда-то торопились, соскочили с извозчика, ехали с каким-то господином, потом снова один — все это навело на мысль агента заподозрить Вас в том, что Вы от кого-то убегали, и он арестовал Вас». На это все я следователю сказал, что из моего показания ясно видно, почему я торопился, где был, все это легко проверить — следователь обещал к 11 часам 17 января 1919 г. мое дело кончить, при опросе мне были предложены еще следующие вопросы:

1) Служил ли я в 16-м корпусе; 2) Кто такой Володя; 3) Где я служил с момента Октябрьской революции и 4) Есть ли у меня знакомые в Москве.

Первый вопрос был мне, по-видимому, предложен потому, что в числе документов была копия моей аттестации начальника штаба 17-й пехотной дивизии, представляемой начальнику штаба 19-го армейского корпуса. Второй вопрос потому, что в числе бумаг было письмо от бывшего моего ученика гимнастики, 14—15-летнего мальчика, которое было подписано: «Ваш Володя».

Просидев двое суток, еще более убежденный в недоразумении, я предполагал, что вся задержка моего освобождения происходит благодаря проверки адресов, которые я называл при опросе.

18 января 1919 г. вечером я был освобожден, мне вернули мои бумаги, но за оставленными вещами было предложено прийти в понедельник 20 января 1919 г., т. к. общая канцелярия была уже закрыта, вещи находились там. 20 января я пришел на Лубянку 14 за моими вещами, оказалось, что переписка уже переслана в Военный отдел ВЧК[329] на хранение, а чтобы получить мои вещи, мне надо было взять записку от следователя, который вел мое дело, для чего потребовалось узнать номера дела, вещевой квитанции и протокола. В канцелярии хранилищ я нашел переписку по моему делу и сделал выборку нужных мне номеров.

Не имея возможности ознакомиться с протоколами и всей перепиской моего дела, я все же успел прочесть записку, приколотую к синей обложке дела, и бегло прочесть заявление, по которому я был арестован. На приколотом к обложке дела листке было напечатано приблизительно следующее: «т. Андерсон, по заключению следователя, должен быть освобожден, как занимающий ответственный пост в Красной армии, дело передать на хранение в Военный отдел ВЧК и установить наблюдение за деятельностью».

Первый лист переписки был «заявление», которое я также бегло прочел. Заявление было сделано каким-то солдатом 152-го пехотного Владикавказского полка, в котором я служил еще до командирования меня в Академию Генерального штаба в 1916 году. Этот солдат писал, что он меня встретил на Моховой ул. на трамвае, считает нужным заявить, что «в то время когда Андерсон служил в 152-м пехотном полку, он никогда не поддерживал демократических принципов и вообще был нелюбим солдатами, потом, будучи начальником штаба 19-го армейского корпуса (таковым, между прочим, я никогда не был), тов. Андерсон сдался немцам в плен, немцами был командирован на Украину, а оттуда в Россию в качестве шпиона». Вот приблизительно в какой редакции было составлено заявление солдата 152-го пехотного Владикавказского полка.

Совершенно не считаю необходимым давать более подробные объяснения по поводу голословного и глупого доноса бывшего моего, может быть, подчиненного, считаю нужным доложить, что в плену у немцев я был действительно около двух месяцев, попал в плен, будучи начальником штаба 17-й пехотной дивизии, в период, когда немцы перешли в наступление после перемирия на г. Двинск. 17-я дивизия стояла тогда на позициях в верстах 11–12 впереди Двинска. В плен попал тогда не только я один, а все штабы не только дивизий и корпуса, но даже армии, находящейся в Двинске — все это произошло потому, что когда накануне было уже известно в штабе армии и армейском комитете о том, что немцы переходят завтра в наступление, от корпусного комитета была получена телеграмма с приказанием всем оставаться на своих местах, не производить ни одного выстрела и т. д. Через несколько дней пребывания в плену немцы начали отправлять пленных офицеров из Двинска в лагерь военнопленных. Русских, на Украине заявивших себя украинцами, причем никаких документов не требовалось для доказательства своего украинского происхождения, и в прибалтийский край прибалтийцев из 2,5 тысячи офицеров и около 9 тысяч солдат, которые были собраны в крепости Двинск, почти 2/3 офицеров и половина солдат заявили, что они украинцы, и немцы отправляли таких «украинцев» не в лагерь военнопленных, а в Киев, продержав в карантине до 40 дней. В числе таких был и я с товарищем по Академии Генштаба Львом Александровичем Светловым, который служил в штабе 19-го корпуса. По прибытии в Киев через 2–3 дня, узнав о том, что с Украины выселяют великороссов, большая половина прибывших в Киев (в то время там были уже немцы) отправилась в Великоросское консульство заявить о желании отправиться возможно скорей из Киева в Великороссию. Светлов уехал с эшелоном на 3-й день, а я на 4-й день догнал его в Москве. По прибытии в Петроград мы явились к начальнику Академии Генерального штаба[330], который предложил нам ехать в Екатеринбург, куда только что была переведена академия, для поступления на старший класс. Этим и исчерпывается весь период нахождения в плену. Уже будучи начальником штаба 5-й армии под Казанью, на станции Свияжск я подал подробный доклад с приложением документов наркомвоен Троцкому, который в своем поезде в этот период стоял также на станции Свияжск. От наркомвоена Троцкого я получил 2500-рублевое пособие, а переписка оставлена в поезде у казначея поезда наркомвоен Троцкого. Что касается непровождения демократических начинаний в бытность мою в старой армии, мне непонятно, о чем говорит писавший донос: давно известно, что требовательные и очень строгие начальники всегда были ненавистны всему худшему солдатскому элементу в части, вероятно, благодаря этому и у меня были такие подчиненные; так, никогда не скрывая говорю, что в полку я был всегда одним из самых строгих начальников. Что касается нелюбви солдат, позволю себе указать на следующий факт. В первые дни революции, когда я временно исполнял (тотчас по окончании младшего класса академии) должность начальника штаба 38-й пехотной дивизии, когда однажды начальник дивизии бывший генерал Буковской поехал в 152-й пехотный Владикавказский полк, стоящий в резерве, во 2-м и 3-м батальонах, которыми я командовал в первый период войны, с которыми я получил Георгиевский крест и Георгиевское оружие, при посещении начальником дивизии — заявили, что «они просят, чтобы Андерсон остался на все время начальником штаба дивизии, т. к. мы его знаем по боям». В период октябрьской революции я исполнял должность наштадива 17-й пехотной дивизии а в период выборного начала в армии я находился в Петрограде в отпуску, тем не менее был выбран как всеми командами, так и исполнительным комитетом дивизии начальником штаба, оставаясь в этой должности до полной демобилизации.

Излагая факт моего ареста или по подозрению, или по доносу, не могу не высказать своего удивления постановке этого вопроса. Если бы даже донос был сущей правдой, то и в том случае, МЧК, получив такое заявление, узнав, где я служу — казалось бы, обязано было довести до сведения моего прямого начальства, которое уже вправе принять то или другое решение; если же я был арестован, как заявил следователь Коган, только потому, что агенту МЧК показалась подозрительным моя суетливость и поспешность, то такой способ надо признать прямо недопустимым, подрывающим совершенно престиж не только старших начальников в Красной армии, но вообще лиц командного состава, когда кого угодно могут арестовать, нарушая декрет, без ведома начальства, не предъявляя ордера на арест и не спрашивая документов. Отмечая вполне корректное и вежливое обращение всех служащих в МЧК, с которыми мне пришлось сталкиваться, не могу умолчать о недопустимом безобразии в комнате, где сидят арестованные.

В маленькой комнате с 3–4 стульями и 2-мя скамейками находятся от 25–35 человек, мужчины и женщины вместе, уборку производят сами арестованные, нет даже нар, спят прямо на голом полу, обед приносят в ведре, но ни тарелок, ни ложек нет, так что приходится пользоваться любезностью часового, который дает свою ложку по очереди арестованным. Пища — отличная[331].

Прошу рапорт мой доложить начальнику Полевого штаба и члену Венно-революционного совета Республики т. Аралову.

А. Андерсон

Резолюция Ф.В. Костяева: «С.И. Аралову — для соответствующих распоряжений о недопустимости таких арестов. Костяев. 23/I.1919».

Резолюция С.И. Аралова: «Выписки пошлите в Особый отдел. Аралов. 25/I»[332].

РГВА.Ф. 6. Оп. 10. Д. 11. Л. 104–105 об. Автограф синими чернилами.

Доклад заведующего отделом военных сообщений Полевого штаба А.М. Арнольдова военному комиссару Полевого штаба С.И. Аралову о стиле работы управления с предложениями по упорядочению системы военных перевозок[333].

№ 1583, Москва, Гранатный пер., д. 13

17 февраля 1919 г.

ЧЛЕНУ РЕВОЛЮЦИОННОГО ВОЕННОГО СОВЕТА РЕСПУБЛИКИ ТОВ. АРАЛОВУ

ДОКЛАД

При моем вступлении в должность военного комиссара Упвосоревсовет было обнаружено, что вся работа, в том числе и экстренные перевозки, велась очень неаккуратно и вяло. Во всем управлении царил форменный хаос[334]. Помощники комиссара и комиссары отделов были бездеятельны и ограничивались только «штемпелеванием» бумаг.

Какая бы то ни было инициатива с их стороны отсутствовала. Я немедленно отчислил всех военкомов от должностей. Некоторых перевел в Упвософронтов, некоторые же остались совсем за бортом. На их место вызвал новых работников, работу которых я знал.

Как выяснилось, в бытность военным комиссаром тов. Фоминова все специалисты, в том числе и занимающие ответственные должности, работали очень вяло. Канцелярщина и бюрократизм глубоко запустили свои корни. Все справки и сведения никогда не проверялись как в самом Упвосоревсовет, так и в Упвосо фронтов и округов.

Так, на днях мною получены сведения от специалистов о том, что между некоторыми станциями Южного фронта движение паровозов прекращено и будет возобновлено не ранее как через 4–5 дней. Из сведений же, полученных по прямому проводу от военкомов, выяснилось, что между теми же станциями движение уже возобновлено. Это явление недопустимо, и я принял меры, чтобы в будущем это не повторялось, с применением к виновным самых строгих мер.

Несмотря на все мои усилия иметь непосредственное наблюдение и руководство работой всех отделов Упвосо, что особенно важно при экстренных перевозках и проч. распоряжениях оперативного характера, я фактически лишен этой возможности ввиду того, что отделы Упвосоревсовет находятся в разных помещениях и даже на разных улицах. Мною это неудобство и немаловажный тормоз в работе было своевременно замечено, и я возбудил ходатайство перед тов. Склянским о предоставлении Упвосоревсовет д. № 19 по Пречистинке, на что Наркомпрос не согласился и до сих пор это помещение нам не предоставлено. Но на днях, надеюсь, этот вопрос будет решен в положительном смысле, и работа пойдет успешнее.

Все-таки я должен констатировать тот факт, что, несмотря на всякие препятствия, работа Упвосоревсовета намного продвинулась вперед, а именно:

1) Всюду красной нитью проводится система, при которой назначаемые комиссары являются не простыми «штемпелевальщиками» бумаг, а усваивают работу с тем, чтобы после полной подготовки в любой момент каждый из них мог бы заменить специалиста и безболезненно работать без ущерба для дела. Сами специалисты признали, что комиссары начинают работать и работают, а не остаются прежними безынициативными контролерами.

2) При диспетчерах Упвосоревсовет и округов установлено дежурство военкомов, которые имеют непосредственную связь с Полевым штабом и Упвософронтов и округов. От них я в любой момент быстро получаю любую справку по перевозкам.

3) Для более успешного выполнения воинских перевозок Упвосоревсоветом образован запас теплушек и равномерно распределен между Упвософронтов и округов.

4) Вся внешняя охрана железных дорог подчинена Упвосоревсовету.

5) Разрешен вопрос в Особом совещании об оставлении санитарных поездов за военным ведомством.

6) Увеличен штат комиссариатов Упвосоревсовета, Упвософронтов, округов, военных представителей на дорогах и комендантских управлений.

7) По мере возможности все лучшие силы из состава военных комиссаров привлекаются на технические должности.

8) Выработаны и вводятся в жизнь маршрутные карточки для начальников эшелонов.

9) Разрешен вопрос о проезде служащих, командированных по разным случаям в санитарных поездах по маршруту их следования.

НАМЕЧЕНО К ОСУЩЕСТВЛЕНИЮ:

1) Принимаются общие меры к борьбе с простоем эшелонов в узлах и на станциях и кражей печей.

2) Вырабатывается план во всероссийском масштабе о порядке предоставления мест в штабных вагонах.

3) Предполагается образовать особый военный резерв классных вагонов.

4) Будет пересмотрен вопрос об инспекциях путей сообщения, о необходимости включения личного состава инспекции в состав Упвософронтов и округов с расформированием их, как отдельных учреждений.

5) Предположено дополнить положение об управлениях начальников военных сообщений согласно изменившихся штатов и ходатайств с мест.

6) Выработать штат Упвосо отдельных армий и входящих в состав фронта.

7) Об образовании особых отделов путей сообщения при Упвосо фронтов и округов.

Военный комиссар Арнольдов

Секретарь Ж.А. Стигге

РГВА.Ф. 6. Оп. 2. Д. 19. Л. 63 с об—64.

Подлинник — машинописный текст с автографами.

Телефонограмма генштабистов 1918 г. выпуска В.И. Ленину, Л.Д. Троцкому, И.И. Вацетису, С.И. Аралову с повторной просьбой сообщить о ходе расследования дела арестованного Г.И. Теодори.

Серпухов. 17 апреля 1919 г.

22 час. 45 мин.

Председателю Совета обороны Ленину

Предреввоенсовресп Троцкому

Главком Вацетису

Предреввоентрибунал Республики Аралову

Копия: начальнику штаба реввоенсовресп Костяеву

Не получив до сего дня никакого ответа на нашу просьбу от 24 марта за № 111 /б. о спешном разборе дела Генерального штаба Теодори и в то же время имея, с одной стороны, сведения о предъявлении Теодори тяжкого и позорного обвинения в шпионаже, а с другой стороны, сведения о том, что ему до сих пор не предъявлено никаких обвинений, по уполномочению выпуска 1917 г. нижеподписавшиеся обращаются с повторной просьбой не отказать в распоряжении поставить через них выпуск в известность о тех конкретных данных обвинения, подтвержденных документально, на основании коих выпуск мог бы обоснованно исключить Теодори из своей среды и войти с ходатайством об исключении его из Корпорации Генштаба. В том же случае, если таковых данных не имеется, то выпуск не может спокойно относиться к факту беспочвенного ареста одного из своих членов, коему выпуск доверял и который занимал один из ответственных постов в Республике, т. к. подобное явление не дает гарантию в будущем спокойной работы военным специалистам, как не застрахованным от арестов без предъявления обвинения и ставит в то же время их в ложное положение сверх еще непрочно установившихся взаимоотношений с политическими работниками армии, а потому и обращаемся в случае последнего за распоряжением об освобождении Теодори и выяснении причин недоразумения. № 112/17.

По уполномочию выпуска 1917 г. Генерального штаба: Исаев, Моденов, Кузнецов, Малышев, Виноградов, Косач, Юршевский, Кутырев, Зиверт, Стульба, Чинтулов, Маттис, Срывалин, Цейтлин, Максимов, Дубинин, Самойлов, Пирог, Доможиров, Сысов, Стасевич, Скворцов, Тарасов, Кадников, Баранович, Дулов, Майгур, Кук, Петров, Полозов, Васильев, Бардинский, Захаров, Штрихар-Шило, Ус, Яковский.

Передал Страковский

Принял Ершов

17/IV.1919 г. 22 ч. 45 м. из Серпухова по прямому проводу.

Резолюция В.И. Ленина: «Склянскому на отзыв».

РГАСПИ. Ф. 2. Oп. 1. Д. 9325. Л. 1–1 об.

Рукописный текст расшифрованной телеграммы.

Резолюция В.И. Ленина — автограф.

Письмо Л.Д. Троцкого А.И. Акулову о необходимости улучшения взаимоотношений И.И. Вацетиса и Полевого штаба с другими учреждениями и лицами

1 апреля 1919 г.[335]

ТОВАРИЩУ АКУЛОВУ

Я с Вами бегло говорил по телефону по поводу некоторых телеграмм и телефонограмм Главкома с жалобами на ЦУС и Всероглавштаб. Сейчас я с некоторым запозданием нашел у себя телеграмму Главкома и Вашу по поводу «самочинных действий» товарища Раковского. Должен Вам прямо сказать, что эта телеграмма меня чрезвычайно огорчила во всех отношениях. «Самочинные действия» товарища Раковского состояли в том, что он проездом справился о состоянии 8-й армии и затем в телеграмме товарищу Ленину высказал свои соображения и возможности из 8-й армии выделить часть для подкрепления Украинского фронта. Никаких распоряжений Раковский, разумеется, не отдавал. Более того, он очень любезно сообщил копию своего обращения к Главкому, чего, конечно, не обязан был делать, так как в случае, если бы правительство сочло необходимым пойти навстречу пожеланию председателя Украинского советского правительства, то Главком был бы извещен и от него были бы запрошены соображения по этому поводу. Но, повторяю, Раковский очень любезно сам сообщил копию своей телеграммы. Никакого решительно вмешательства с его стороны при этом не было, ибо никто серьезно не станет называть «самочинными действиями» телеграмму главы украинского правительства, заключающую в себе пожелания о посылке подкреплений и соображения, правильные или неправильные, о возможности такой посылки из состава 8-й армии. Ведь на этом основании с гораздо большим правом можно было бы назвать «самочинными действиями» все заявления Главкома, касающиеся Воснархоза, политического Украинского правительства или Наркомпрода. Но так как Главком, естественно, заинтересован под оперативным углом зрения в вопросах хозяйственных, политических и т. д., то его неоспоримым правом является обращаться к правительству со своими по этому поводу соображениями, предложениями, требованиями. Не меньшим правом главы Украинского правительства является обращение к правительству федеративной республики с предложениями, соображениями военного характера. «Самочинные действия» имели бы место в том случае, если бы Раковский приказал откомандировать бригаду из 8-й армии на Украинский фронт, но об этом, конечно, не было и речи.

Нормальная работа возможна при нормальных отношениях. Между тем эти последние между Серпуховым и всеми учреждениями постепенно портятся. Так, отношения с Восточным фронтом, с Южным фронтом, с ЦУСом, с Всероглавштабом, с Украинским командованием, а теперь и с Украинским правительством принимают неприязненный характер. Это обстоятельство тревожит меня в высшей степени, ибо оно может чрезвычайно затруднить задачу центрального командования. Я бы очень просил в соответствующих случаях, поскольку Вам или товарищу Аралову приходится подписывать заявления Главкома, обращать его внимание на то, что, отстаивая интересы и права командования, необходимо считаться с правами и интересами других учреждений и лиц. Вы понимаете, что я считаю необходимым вернуться к этому вопросу по новому, весьма острому поводу именно потому, что ценю высоко работу Главкома и считаю необходимым устранить совершенно лишние и вредные моменты, которые, как сказано, грозят чрезвычайно затруднить работу.

РГВА.Ф. 33987. Оп. 2. Д. 32. Л. 46 с об. — 47. Отпуск — машинописный текст.

Докладная записка президиума Серпуховского совета Реввоенсовету Республики об обстановке в Полевом штабе и его вмешательстве в дела совета[336]

19 мая 1919 г.

В РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ВОЕННЫЙ СОВЕТ РЕСПУБЛИКИ

Президиума Серпуховского совета рабочих и крестьянских депутатов

Докладная записка

Серпуховской уездный совет рабочих и крестьянских депутатов с первых дней переселения в Серпухов Полевого штаба был стеснен в своей внутренней деятельности.

Не говоря о том, что переселение в небольшой уездный город столь громоздкого учреждения, как Полевой штаб, крайне ухудшило квартирный вопрос, благодаря чему совет вынужден был на долгий срок отложить всякую мысль об улучшении жилищных условий рабочих, оставшихся жить по-прежнему в подвалах, так как все хорошие квартиры были уплотнены штабными, — на местный исполком выпала задача снабжать Полевой штаб топливом, которое поглощалось и Полевым штабом, и отдельными сотрудниками штаба в неимоверном количестве, производить по требованию штаба работы по расчищению шоссе и т. п. В то время, как в помещениях Полевого штаба и в квартирах сотрудников штаба в течение всей зимы температура поддерживалась в 16 градусов и выше — рабочее население мерзло из-за недостатка дров, и в рабочих квартирах температура стояла ниже 0. Дровяной кризис минувшей зимы в г. Серпухове, несомненно, был вызван, главным образом, пребыванием в Серпухове Полевого штаба (а также связанных с Полевым штабом воинских частей), поглотившего огромные запасы местного топлива. Равным образом строительные и другие работы, производившиеся по требованию Полевого штаба, не оплачивавшиеся из местных средств, ухудшили финансовое положение Серпуховского совета.

Несмотря на все это 40-тысячное рабочее население Серпуховского уезда, в лице своего совета, охотно взяло на свои плечи все тяготы, вызванные пребыванием в Серпухове Полевого штаба, понимая ответственность и важность работы, производимой мозгом Красной армии, каковым является Полевой штаб.

К сожалению, не ограничиваясь чисто оперативной работой, ответственные сотрудники Полевого штаба — генштабы — с самого начала стали вмешиваться во внутреннюю жизнь советских учреждений, возбуждая ходатайства о предоставлении льгот серпуховской буржуазии, в квартирах которой им были отведены помещения. Как только тот или иной серпуховской фабрикант, торговец, домовладелец и т. п. привлекался в тыловое ополчение и к отбыванию трудовой повинности, как сейчас же начинали поступать настойчивые ходатайства отдельных генералов об освобождении его от трудовой повинности.

Мало этого, целый ряд лиц, принадлежавших к крупнейшим миллионерам — самым яростным эксплуататорам рабочего класса, справедливо заслужил ненависть со стороны серпуховского пролетариата, были приняты на службу в Полевой штаб. Эти лица отнюдь не являются военными специалистами и во многих случаях едва грамотны, и тем не менее им были предоставлены должности в Полевом штабе — нарядчиков, заведующих столовой, письмоводителей, курьеров и т. п.

В то время как серпуховские рабочие голодали, получали 1/4 хлеба, а то и ничего не получали по месяцам, все эти примазавшиеся к штабу бывшие капиталисты и эксплуататоры пользовались красноармейским пайком и другими льготами, чем бравировали перед местным населением.

Серпуховский исполком неоднократно обращался как к комиссару Полевого штаба, чтобы очистить это высшее учреждение Красной армии от эксплуататорских элементов, однако все эти просьбы остались безрезультатными.

Наоборот, с течением времени серпуховская крупная буржуазия, сближаясь все тесней и тесней с генштабами, проникала в высшие военные учреждения: в Москве — в Главный штаб, в Регистрационное управление и проч.

Все это вызывало сначала недоумение, а потом возмущение в рядах пролетарской массы, определенно указывавшей на укрывательство Полевым штабом Серпуховской крупной буржуазии.

Но, не довольствуясь покровительством буржуазии со стороны отдельных генштабов, Полевой штаб как учреждение начал вмешиваться в дела местного совета, обращаясь к местной власти с требованиями и наставлениями, выходящими за пределы компетенции Полевого штаба. Достаточно указать на то, что, когда у одного местного спекулянта было конфисковано 14 пудов соли, начальник Административно-учетного управления, генштаба Даллер потребовал, чтобы совет расследовал этот случай, привлек к ответственности милиционеров, производивших конфискацию по предписанию местной Советской власти, а соль вернул спекулянту. Равным образом местный отдел финансов получил предписание за подписью того же Даллера приостановить взыскивание чрезвычайного налога с местного предпринимателя, поступившего на службу в Полевой штаб. Можно было бы привести целый ряд фактов вмешательства Полевого штаба в (…)[337]

ЦАОПИМ.Ф. 3. Oп. 1. Д. 148. Л. 62–62 об.

Фрагмент — машинописный текст.

Рапорт бухгалтера Канцелярии Полевого штаба А.Ф. Лимонникова начальнику Административно-учетного управления штаба о переводе на другую должность в связи с бестактными действиями начальника канцелярии С.С. Харитонова

№ 17, Серпухов

23 мая 1919 г.

РАПОРТ

Начальнику Административно-учетного управления Полевого штаба РВС Республики

23 мая с.г. начальник канцелярии С.С. Харитонов в 11 часов 30 минут позволил себе кричать на меня в кабинете, говоря, что я плохо отношусь к своим служебным обязанностям и бухгалтерское дело исполняю хуже какого-либо письмоводителя. Поводом к таким указаниям со стороны т. Харитонова послужило то, что начальником разведывательного отделения были возвращены препровожденные канцелярией в это отделение документы на расходы на разведку, но эти документы велел отослать в разведывательное отделение сам начальник канцелярии, и, следовательно, я, исполнив названную работу, только исполнял его приказание.

Ввиду того что начальник канцелярии позволял себе и ранее неоднократно незаслуженно оскорблять меня — якобы за неумелое исполнение моего дела, к которому я назначен — прошу Вашего ходатайства перед начальником штаба о переводе меня на должность одного из помощников начальника отделения Полевого штаба или, в крайности, делопроизводителя.

К сему докладываю, что на канцелярской службе я состою 16 лет. В мирное время состоял делопроизводителем воинского начальника Варшавской местной бригады (Управления Ласского воинского начальника высшего разряда). Во время войны с Германией с 25 июля 1914 г. по 20 апреля 1918 г. состоял на службе в канцелярии Главного начальника снабжений Западного фронта — сначала помощником, а затем начальником хозяйственного отделения названной канцелярии. С 20 апреля по 20 мая 1918 г. состоял заведывающим денежным отделением Тамбовского губернского военного комиссариата, с 17 мая 1918 г. по настоящее время состоял на службе сначала в Управлении при Штабе Высшего военного совета, а затем в Полевом штабе.

За свою службу в канцелярии снабжения Западного фронта имею отличную аттестацию.

Бухгалтер Канцелярии Полевого штаба Революционного военного совета Республики Лимонников

Резолюция В.В. Даллера[338]: «Секретно. В инспекторское отделение — т. Воробьеву и Вилькову. Вследствие повторяющихся заявлений предлагаю произвести расследование, в котором необходимо выяснить, каковы взаимоотношения между начальником Канцелярии и служащими. Даллер. 19.VI.1919»[339].

РГВА.Ф. 6. Оп. 5. Д. 66. Л. 368–368 об.

Подлинник — машинописный текст с автографом.

Приложения №№ 1–2

Материалы расследования

Приложение № 1

31 мая 1919 г.

РАССЛЕДОВАНИЕ

По поводу поданного начальнику Административно-учетного управления бухгалтером Канцелярии Полевого штаба Реввоенсовета Республики ЛИМОННИКОВЫМ рапорта на действия начальника Канцелярии ХАРИТОНОВА.

Допрошенные по настоящему делу нижепоименованные лица показали следующее:

К.И. Климов: Про Харитонова как начальника и человека я кроме хорошего ничего не скажу. Он требовательный начальник и потому каждая оплошность, сделанная подчиненным, вызывает у ХАРИТОНОВА известное раздражение, тем более что вся служба в нашем отделении, где бывают за день сотни людей, самая нервная и напряженная.

Про отношения ХАРИТОНОВА с ЛИМОННИКОВЫМ могу сказать, что они раньше — и в Муроме, и в Москве были самые наилучшие.

С.М. Рябов: Я служил с ХАРИТОНОВЫМ вместе еще до Японской войны[340]. Он и тогда был какой-то странный. Грубость у него была в голосе всегда, даже и при шутках. Поэтому, с кем бы он ни говорил, голос его уже звучит грубо. Сам по себе он кажется человеком черствым, но на самом деле он добр. При просьбах со стороны служащих он бывает в особенности груб, но и так без них (и со своими служащими, и другими штабными) бывает грубоват. Приветлив он редко. В канцелярии у нас нет человека, которого бы ХАРИТОНОВ не пробрал за дело. Отношения ХАРИТОНОВА с ЛИМОННИКОВЫМ неровные: то он относится к нему с большим доверием, то с упреками, но это всегда только при обнаруженном промахе. К ЛИМОННИКОВУ он относится в общем так же, как и к другим, т. е. если пробирает, то уже на совесть. Упреки в незнании дела ХАРИТОНОВ делает сам, не исключая и ЛИМОННИКОВА. По-моему, ХАРИТОНОВ относится к ЛИМОННИКОВУ даже с большим доверием, чем ко всякому другому. Сам ХАРИТОНОВ работает как следует. Что же касается ЛИМОННИКОВА, то он тоже усидчивый работник, но возможно, что в настоящее время семья вызывает у него большие заботы, чем нужное на службе дело.

И.И. Васькин: ХАРИТОНОВ по характеру своему деспотичен. К служащим он относится неважно, у него часто происходят столкновения со всеми. По-моему, у ХАРИТОНОВА даже попросту[341] к служащим существуют придирки. Приказания отдаются им грубо, в невежливой форме. На справку, просимую подчиненным, он искреннего ответа не даст, а всегда со скандалом. Он, безусловно, нервный, но все-таки ему всегда нравится сказать что-либо с обидой для человека, а не что-нибудь искреннее. Он даже не здоровается со служащими. Все служащие часто слышат от ХАРИТОНОВА о неумении вести свое дело. К начальству, конечно, ХАРИТОНОВ чувствует уважение, но к низшим служащим — не только к своим, но и всего штаба — резок. После первого заявления ЛИМОННИКОВА на ХАРИТОНОВА я был как-то в кабинете ХАРИТОНОВА и последний, между прочим, сказал мне: «Я знаю, Вы под меня подкапываетесь, Вам это не удастся, скорее я Вас выброшу по одному». С ЛИМОННИКОВЫМ ХАРИТОНОВ то неделю не разговаривает, то опять — так же и с другими. По-моему, ХАРИТОНОВ не должен выделять ЛИМОННИКОВА из среды других служащих по работе.

И.Д. Слюсарчук: Не знаю, может быть, ХАРИТОНОВ и нервный, но во всяком случае он резок и невоздержан. Отношения его к служащим невыносимы. Навстречу ни к своим, ни к другим служащим не идет — всегда как-то с криком. Раньше ХАРИТОНОВ почти каждый день придирался к своим подчиненным. Кто ему льстит, то к тому он относится ничего. За последнее время ХАРИТОНОВ почему-то стал придираться к ЛИМОННИКОВУ. ХАРИТОНОВ не ценит работы. Служащим он никогда не ответит на приветствие даже на улице.

В.Э. Ващенко: По-моему, ХАРИТОНОВ — больной человек. Нормальный здоровый человек не позволил бы себе такого отношения к другим, как ХАРИТОНОВ. У него наблюдаются придирки ко всем, и затем он как-то огрызается. ХАРИТОНОВ в особенности придирался к РЯБОВУ: бросал ему бумаги и грубо говорил. То же и по отношению к СЛЮСАРЧУКУ и ВАСЬКИНУ. Последнее время ХАРИТОНОВ стал все-таки корректнее, что не помешало ему наброситься совершенно напрасно и несправедливо на ЛИМОННИКОВА — все было сделано последним по указанию самого же ХАРИТОНОВА. Однако ЛИМОННИКОВА ХАРИТОНОВ ценит, хотя иногда без причины его и оскорбляет. Сам ЛИМОННИКОВ никогда не давал поводу ХАРИТОНОВУ. Когда он последний раз накричал на ЛИМОННИКОВА, то последний даже захворал и ушел со службы. Часто бывает, что ХАРИТОНОВ, не разобрав, в чем дело, накричит и на посторонних, как это было, например, с начальником приемной станции ИВАНОВЫМ. Окрики и отношения ХАРИТОНОВА ко всем заставляют прекращать работу. Он никогда даже не извиняется. Я, например, хочу уйти от такой службы.

А.В. Семенова: ХАРИТОНОВ очень груб и резок, но я объясняю это его болезненностью. Он бывает резок до крайностей, но в то же время бывает и мягкий, что, однако, случается очень редко. Он резок со всеми — не только со своими служащими. По отношению к ЛИМОННИКОВУ он таков же, как и к другим, т. е. к РЯБОВУ и ВАСЬКИНУ К тому же он более всего соприкасается с ними по службе. ХАРИТОНОВ требует тщательной и усидчивой работы. Пожалуй, иногда и в большем количестве, но все-таки в пределах возможного. Особенной несправедливости у ХАРИТОНОВА к служащим я не замечала. Со служащим он не здоровается, разве когда здоров и, следовательно, в хорошем настроении. У ХАРИТОНОВА бывали конфликты и с ЛИМОННИКОВЫМ, и с другими.

В.Ф. Мальгин: ХАРИТОНОВ в обращении груб со всеми, но, по-моему, это у него в характере. Если ему что не удается, то он в особенности выходит из себя. Часто во время своих выходок он говорит всем «Ты». Затем у него нет обыкновения здороваться со служащими. По отношению к ЛИМОННИКОВУ он был в особенности резок и груб.

А.А. Никитин: Я знаю ХАРИТОНОВА лет 15. Он сын крестьянина. Костромич родом, бывший учитель. Был офицером и слушал курсы в академии. Его происхождение и врожденная угловатость, а также наличие болезненности заставляют ХАРИТОНОВА быть неровным и несдержанным. В силу полученного воспитания он и раньше был таким неровным, не только теперь. Как начальник канцелярии он несправедлив ко всем и покрикивает тоже на всех. Если кому и попадало, то, конечно, по заслугам. Вина за его обращение со служащими падает, конечно, на последних. Он кричит тогда, когда обнаруживает ошибки. Замечания его по службе всегда справедливы. Он требователен совершенно правильно. Сора из избы он не выносит, т. е. замечания на ошибки и промахи дальше не идут. Про случай последний я не слыхал, т. е. разговор ХАРИТОНОВА и ЛИМОННИКОВА был не в моем присутствии.

В.Н. Анциферов: Харитонова я знаю давно. Он безусловно честный человек. По природе своей он грубый. Свиреп по службе был и в полку. Здесь ХАРИТОНОВ сильно блюдет интересы службы, защищая и себя, чтобы не попасть впросак, и интересы начальства. Поэтому иногда при справках ХАРИТОНОВ дает только сухие ответы строго по закону, что не всегда нравится интересующимся, так как они не всегда совпадают с мнением по этому же вопросу начальства, часто стоящего не в курсе многочисленных приказов и разъяснений, какие знакомы ХАРИТОНОВУ. По отношению к своим подчиненным, делающим промахи, он всегда принимает свои меры, т. е. старается их урезонить, что ему, однако, не удается по врожденной ему грубости. Но рапорта на подчиненных ХАРИТОНОВ никогда не подает. ЛИМОННИКОВ как бухгалтер должен от начала до конца проверять все попадающие к нему бумаги, но он в них проверяет лишь итоги. Последние ассигновки (так как они не были проверены как следует в бухгалтерии) оказались все с ошибками и были возвращены. Харитонов на это часто указывал и говорил по этому поводу[342] ЛИМОННИКОВУ. Недавно из Контроля[343] пришла неприятная бумага, и ХАРИТОНОВ, конечно, извелся и вызвал для объяснений ЛИМОННИКОВА. Последний заявил, что он не успевает работать — ХАРИТОНОВ на это возразил, что можно подзаняться и дома, а ЛИМОННИКОВ ответил, что он занимается лишь до 8 часов и никогда больше сидеть не будет. После этих слов ХАРИТОНОВ сказал, что я научу Вас работать. Вот и все, что мне известно по настоящему поводу. Харитонов очень нервный, он и в семье грубит и даже с женой иногда не разговаривает. Он, пожалуй, и болезнен и таков по своему характеру, но не злопамятен. Скорей всего, он несдержанный. У меня тоже бывали с ним перепалки, но на правах нашего старого знакомства они, конечно, ликвидировались и у нас опять возобновлялись хорошие отношения. Он сейчас лечится и берет холодные души. В его отношениях со служащими злой воли, конечно, нет — он достаточно знает службу. Я, насколько мог, старался сглаживать всегда его отношения со служащими.

А.Ф. Лимонников: Я вместе с Харитоновым служу давно. Я изучил его хорошо и как начальника, и как человека. Он больной, желчный, несправедливый и ко мне, и к другим. Пожалуй, к СЛЮСАРЧУКУ и ВАСЬКИНУ больше, чем к другим. От ХАРИТОНОВА можно слышать резкие выражения вроде: «Вас выгонят со службы». Мне, как чувствительному человеку, было всегда обидно на его отношения[344]; жаловаться же было тяжело и неприятно, и я терпел. В Москве у нас разногласий не было и отношения наши были хорошие. Я, между прочим, даже спрашивал у ХАРИТОНОВА совета, перейти ли мне на другую службу (перед отъездом сюда)[345], и ХАРИТОНОВ мне отсоветовал. Я принял его совет к руководству и приехал сюда. В Москве у нас были маленькие резкости, но я, за нервностью ХАРИТОНОВА, прощал их. Там было плохо РЯБОВУ. ХАРИТОНОВ кричал на него и кидал ему бумаги. Но РЯБОВ не знал тогда дела и терпел, но мне это самому было неприятно слушать. Однако я сознавал, что РЯБОВ дела еще не знает, и извинял ХАРИТОНОВУ его обращение с РЯБОВЫМ.

Здесь, в Серпухове, у нас отношения изменились. ХАРИТОНОВ занимается у себя в кабинете и поэтому отдалился от нас. Раньше мы были за работой всегда вместе и ходили также со службы домой. ХАРИТОНОВ часто говаривал всем, что мало работают. Я, как мог, всегда сглаживал его отношения со служащими. Тут, в Серпухове, мы работаем врозь — ХАРИТОНОВ у себя один, а мы, служащие, вместе, и отношения наши изменились и обострились. Он вообще не общительный по характеру, и это отдаляет его ото всех. Хотя бы он, как человек, поговорил с нами, а то и не здоровается, и не прощается. Обращается только как с подчиненными. Я раньше за них заступался и умиротворял ХАРИТОНОВА, а здесь этого не делаю, поэтому если здесь кем-нибудь что-либо не сделано и ХАРИТОНОВ начинает кричать, то я не вмешиваюсь, хотя мне и больно слушать. ХАРИТОНОВ по натуре любит все-таки, чтобы подчиненные поговорили с ним как люди, а не как служащие, а я не находил в этом надобности, тем более что он меня подгонял по работе. Я не люблю, когда меня подгоняют, и просил ХАРИТОНОВА меня не подгонять, а только давать указания. Здесь, когда у ХАРИТОНОВА накипает желчь, то он уже заранее решает кого-нибудь ругнуть. Для меня был тяжелый случай перед Пасхой — ХАРИТОНОВ начал на меня кричать, что не готов авансовый отчет (я его делал около месяца с урывками). Но ХАРИТОНОВ не знал сложности этой работы, а это была самая серьезная работа за всю мою службу. Я отвечаю на замечание ХАРИТОНОВА, что эта работа сложная, тем более что у меня на руках и другая, повседневная, работа, и я не могу сосредоточиться лишь на этом отчете. ХАРИТОНОВ на это заявил мне, что я мало занимаюсь и мог бы посидеть и потом; ну а я, говорю, сидеть не могу. Так как ХАРИТОНОВ говорил со мной в повышенном тоне и несправедливо, то это меня стало нервировать. Вслед за сим ХАРИТОНОВ добавил, что если я не хочу работать как следует, то можно поискать и другого. Меня это обидело и я пошел, было, жаловаться и встретил комиссара СЕМЕНОВА, которому и рассказал инцидент, прося принять против ХАРИТОНОВА неофициальные какие-нибудь меры, чтобы он не позволял в будущем такие грубые выходки. СЕМЕНОВ, однако, предложил подать коллективную жалобу во фракцию, обещая при этом условии удалить ХАРИТОНОВА, но этого, конечно, сделать я не мог и сказал СЕМЕНОВУ, что такую жалобу подавать не стоит. Обида моя после этого улеглась, но все это повлияло на мое здоровье — я нервный и сильно поволновался. Я считаю, что ХАРИТОНОВ стал далеко заходить. Тогда же я просил о переводе, ибо мне никогда не говорили на службе так, как ХАРИТОНОВ, т. е. что я не на своем месте. ХАРИТОНОВ после этого случая остался таким же, но ко мне уже относился лучше. На днях в отделении получились 2 неприятные по содержанию бумаги. В одной из них, когда разобрались, оказался, собственно, виноват сотрудник разведывательного отделения УДАЛОВ, который нас и подвел. Дело было так: я, по поручению ХАРИТОНОВА, выбрал известные документы по расходам разведывательного отделения и вместе с сопроводительной бумагой направил их туда. Там УДАЛОВ расписался только в получении части документов, а не всех, и вернул остальные нам. Так как это было неправильно, то по резолюции ХАРИТОНОВА мы вновь их вернули туда же, а УДАЛОВ на это обиделся, и разведывательное отделение прислало нам едкую бумагу за подписью начальника оперативного отделения и других о том, что отчет должна составить канцелярия и т. д. — все это было написано очень колко. Тогда же, в тот же самый день (это было 23 мая) от контролера тоже получилась неприятная бумага о том, что представленные нами ассигновки часто бывают с ошибками в тех расходах, которые показываются другими частями. Видите ли, мы не проверили и не проверяем поступающие к нам требовательные ведомости[346]. Затем как-то Контроль пропустил нерасчленные ассигновки, и я, зная это, и этот раз послал так же, но и тут Контроль вернул все обратно и еще написал, что встречаются ошибки, и не утвердил наши ведомости, хотя раньше (как я говорил) таких указаний нам тоже Контроль не делал. Конечно, все это расстроило ХАРИТОНОВА и он позвал меня в свой кабинет. Я заметил, что он в последнее время избегал делать разнос в присутствии всех служащих, а старался позвать к себе. ХАРИТОНОВ сразу же стал говорить повышенным тоном о том, что возвращена бумага из разведывательного отделения. Вы, говорит, мне как следует не докладываете, я Вам доверяю, а Вы меня подводите, путаете и ведете дело хуже письмоводителя. На это я ХАРИТОНОВУ возразил, что я принесу приказы и мы увидим, кто прав. Приношу и показываю ХАРИТОНОВУ приказы, говоря, что Вы на меня кричите, а я прав — все правильно.

ХАРИТОНОВ начал было «выкручиваться», ему стало неловко, что он погорячился, и я уже хотел ему простить его горячность, но в это время вошел в кабинет Волков (из оперативного отделения), а так как ХАРИТОНОВ любит перед другими показать свою власть (да к тому же разве хорошо получить неприятные бумаги), то он начал опять и говорит мне: «Все Вы путаете, сил с Вами нет». Я указываю, что я посмотрю вновь. Ну а ХАРИТОНОВ опять: «Что тут читать, — говорит. — Тут нужен специалист. Если не знаете — не беритесь». Я ему ответил, что я могу это делать, что я не виноват и криков его и ругани не принимаю, после чего ушел. Вдогонку мне ХАРИТОНОВ сказал, что «Я Вас заставлю слушать». Вернувшись в канцелярию, я и написал рапорт начальнику управления, так как прямо заболел от всех этих неприятностей. Я просил в рапорте не дознания, а только моего перевода в другое отделение, а затем я подал начальнику же управления рапорт и о своей болезни, прося назначить меня на медкомиссию. Видите ли, ХАРИТОНОВ после таких сцен (т. е. разносов) делается таким же, как всегда. Я стал рассуждать, что если я не подам рапорта, то я не застрахован на будущее время от того, что такие сцены не повторятся, а это, конечно, будет влиять на мое здоровье.

С.С. Харитонов: Ко мне за последнее время стали неоднократно поступать бумаги, где указывалось на ошибки вверенной мне канцелярии. Мне это стало надоедать, так как приходилось делать все самому и выходило, что я являюсь докладчиком своей же канцелярии, где есть достаточное число людей, которые мне бы должны докладывать, но из халатности всю работу мне надо было брать на себя. Я часто говорил ЛИМОННИКОВУ проверять все как следует, и Контроль указывал, что так вести дело нельзя, как ведет ЛИМОННИКОВ, и даже вызывал его лично для объяснения. Но все равно все оставалось по-прежнему; последний раз я велел ЛИМОННИКОВУ разъединить ассигновки, а он все же их соединил, после чего Контроль и вернул наши бумаги. Я вызываю ЛИМОННИКОВА и говорю ему, что его отношение к делу хуже письмоводителя. Конечно, я был от неприятности взбудоражен, а голос у меня всегда громкий, поэтому я говорил повышенным тоном, но не ругал ЛИМОННИКОВА. Последний на мои слова мне сказал, что на это дело нужен специалист. При обнаружении за сотрудниками промахов я не пойду на них жаловаться, а если увижу, что человек достоин выговора, то я его ему сделаю и не постесняюсь этого. Так было и в этом случае. ЛИМОННИКОВ затем говорит мне, что у него на все как следует не хватает времени, но я ему сказал, что он жаловаться на это не может, так как я остаюсь для работы часто сам после 8 часов вечера и он мог бы остаться на полчаса. Конечно, ЛИМОННИКОВ должен находить сам все нужные справки, но я замечаю за ним нежелание сделать это. Если бы я все время указывал на промахи всех, то, конечно, многие другие давно бы должны были расстаться со службой. При моем объяснении с ЛИМОННИКОВЫМ был ВОЛКОВ, который слышал наш разговор.

Е.В. Волков: Я помню, что не так давно, когда я зашел к начальнику канцелярии ХАРИТОНОВУ, то последний говорил бухгалтеру ЛИМОННИКОВУ о каких-то отчетах разведывательного отделения. Эти отчеты, как я понял, не велись, и ЛИМОННИКОВ хотел отписаться, чтобы разведывательное отделение составило их само. ХАРИТОНОВ же на это ему указывал, что разведывательное отделение не ведет никаких книг, и потому канцелярия и бухгалтер ее должны сами сделать эту работу. При этом ХАРИТОНОВ сделал упрек ЛИМОННИКОВУ, что он не сделал раньше этого отчета. ЛИМОННИКОВ на это ему ответил, что он выполнить этого не может, так как занят. Тогда ХАРИТОНОВ говорит, что если бы был настоящий бухгалтер, то тот, конечно, справился бы с такой работой. ЛИМОННИКОВ, по-видимому, не понял такого ответа ХАРИТОНОВА и заявил, что он работает много. ХАРИТОНОВ на это ему возразил, что если он работает и много, то нельзя этим ограничиваться, а надо посидеть еще и сверх положенного — и тогда все будет исправно. Тогда ЛИМОННИКОВ в резком и повышенном тоне заявил, что он не признает этих упреков ХАРИТОНОВА и не желает по этому поводу разговаривать, после чего и вышел. Вдогонку ему ХАРИТОНОВ ничего не произнес. После этой сцены у меня создалось впечатление совершенно невыгодное для ЛИМОННИКОВА, так как он отвечал ХАРИТОНОВУ грубо и резко. Я слыхал, что сам ХАРИТОНОВ вообще грубоват, но тут с ЛИМОННИКОВЫМ он был корректен, и я удивился его выдержке. На своем месте я, человек спокойный, не позволил бы ЛИМОННИКОВУ так с собой говорить.

А.А. Демкин: ХАРИТОНОВ на меня зря не кричит. Если, конечно, что не исполнишь, то попадет. Плохого от него ничего не видел. Он требователен, когда чего-либо не сделают по работе. Конечно, служащие приходят поздно, им за это выговаривают, ну а им это не нравится: когда начальство кричит.

Показания сотрудников В.М. СКОРОХОДОВА и М.Я. ЧИРКОВА не записывались ввиду отсутствия какого-либо материала для данного расследования.

Врид помощника начальника инспекторского отделения Воробьев

Военный комиссар (подпись)

31 мая 1919 г.

РГВА.Ф. 6. Оп. 5. Д. 66. Л. 368 с об. — 373.

Подлинник — машинописный текст с автографами.

Приложение № 2

г. Серпухов

6 июня 1919 г.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ[347]

Из опросов сотрудников Канцелярии Полевого штаба выяснилось, что ХАРИТОНОВ, будучи больным человеком и отличаясь неприветливостью, в то же время обладает грубым голосом, что в связи с врожденной угловатостью и воспитанием делает его черствым человеком в глазах окружающих.

По службе ХАРИТОНОВ, являясь честным и справедливым работником, требует от своих подчиненных тщательной и усидчивой работы и за оплошности и промахи сотрудников пробирает их «на совесть», причем упреки, в случае незнания кем-либо своего дела, делает всем без исключения и всегда по заслугам, не имея на это злой воли.

Последнее время, по отзыву допрошенных, ХАРИТОНОВ стал корректнее.

Одни из допрошенных такое отношение на службе ХАРИТОНОВА объясняют его нервностью, другие характером службы в его канцелярии, являющейся напряженной в высшей степени, а другие видят в этом по отношению к себе придирки, хотя данных к наличию таковых не имеется.

ЛИМОННИКОВ, подтвердив указанные им в рапорте обстоятельства дела и выражения, допущенные ХАРИТОНОВЫМ при их объяснении, и не отрицаемые в то же время самим ХАРИТОНОВЫМ, как это видно из его — ХАРИТОНОВА — показания, заявил, что он готов был простить окрики ХАРИТОНОВА, если бы не вошел при их объяснении сотрудник Оперативного управления ВОЛКОВ. В присутствии последнего ХАРИТОНОВ начал ему вновь указывать его промахи и даже произнес вдогонку, когда ЛИМОННИКОВ уходил: «Я Вас заставлю слушать»[348].

Изложенное ВОЛКОВЫМ совершенно не подтвердилось и, наоборот, он, зная раньше грубости ХАРИТОНОВА, удивился в данном случае его корректности и был поражен поведением ЛИМОННИКОВА, который грубо и резко отвечал ХАРИТОНОВУ.

По словам ХАРИТОНОВА, за последнее время, благодаря халатного отношения сотрудников к службе, большое количество исполненных ими бумаг стало возвращаться обратно в канцелярию с указанием на ошибки в подсчетах, несоблюдение требуемых законом формальностей и т. д., уследить за которыми сам ХАРИТОНОВ не имеет, конечно, возможности. Когда при таких обстоятельствах были возвращены Контролем бумаги, то он — ХАРИТОНОВ, вызвав бухгалтера ЛИМОННИКОВА, которого даже вызывал на объяснение Контроль, указал ЛИМОННИКОВУ, что его отношение к делу хуже письмоводителя, при этом (так-как он, ХАРИТОНОВ, был возбужден этой неприятной для него бумагой), он говорил повышенным тоном, который у него и так громкий: ЛИМОННИКОВА, конечно, он не ругал, а указал, что, если ему, ЛИМОННИКОВУ, как заявлял он, не хватает времени, то он может посидеть и после 8-ми часов, как это делает сам ХАРИТОНОВ.

Сам ЛИМОННИКОВ, не отрицая того, что им были допущены неправильности (хотя и оправдывается тем, что ранее Контроль допускал такую неправильность), заявляет, что его желание было произвести не расследование отношений его с ХАРИТОНОВЫМ, а лишь перевод его на другую должность, дабы в будущем не иметь с ХАРИТОНОВЫМ дела, так как это дурно влияет на его — ЛИМОННИКОВА — здоровье.

Врид помощника начальника инспекторского отделения Административно-учетного управления Воробьев.

Военный комиссар (подпись).

«6» июня 1919 г.

г. Серпухов

Доклад В.В. Даллера Ф.В. Костяеву[349]

«Начальнику штаба докладываю: Начальника канцелярии Харитонова считаю хорошем, добросовестным работником, очень хорошо знающим свое дело.

Харитонов нередко в грубой форме отвечает и в грубой форме ведет разговор; но эта грубость не дерзкая, а врожденная, которую Харитонов, видимо, не всегда может преодолеть вследствие вообще своей нервности.

Лимонников не прав в служебном отношении, но вправе, как и все служащие, требовать от Харитонова необходимой сдержанности.

Полагаю:

1) Установить равновесие в отношениях мне самому;

2) Харитонову предложить перейти на более корректный тон и

3) Лимонникова оставить в канцелярии, предложив ему избегать промахов в порученном ему деле.

Владимир Даллер

8/VI.1919».

Резолюция Ф.В. Костяева[350]: «Полагаю издать соответствующий приказ (2 слова неразборчивы). 9/VI.1919. (подпись)».

Резолюция руководства ПШ[351]: «Умиротворить обоих самому начальнику Административно-учетного управления. Начальник штаба Костяев. Аралов[352]. 9/VI.1919».

Помета В.В. Даллера[353]: «Исполнено, к делу. Даллер. 5/VII.1919».

РГВА.Ф. 6. Оп. 5. Д. 66. Л. 368–372 об.

Подлинник — машинописный текст с автографами.

Доклад С.И. Аралова Центральному комитету РКП(б) о взаимоотношениях Полевого штаба РВСР с Серпуховским советом

№ 708/2, г. Серпухов

11 июня 1919 г.

В ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ РКП

О взаимоотношениях Полевого штаба РВСР с Серпуховским советом сообщаю следующее: последовавшее по стратегическим соображениям размещение Полевого штаба в таком небольшом городе, как Серпухов, не могло, конечно, пойти бесследно, но в докладной записке президиума Совета не все вопросы освещены правильно. Возникавшие при переселении Полевого штаба небольшие конфликты между представителями штаба и Совета мною всегда ликвидировались обоюдным соглашением. В конце концов удалось добиться полного контакта между Полевым штабом и Советом: коммунистическая же часть сотрудников штаба приняла активное участие в местной политической работе. Организационная работа Серпуховского совета была все время не на должной высоте, что в конечном итоге способствовало ухудшению продовольственного положения города[354], дошедшего 2 месяца назад до острого кризиса. Угроза голодных бунтов рабочих побудила Полевой штаб напрячь все силы к улучшению продовольственного положения Серпухова. Южный и Восточный фронты по моему ходатайству прислали более 10 вагонов продовольствия в виде подарка серпуховским рабочим, Полевым штабом были выданы удостоверения представителям Совета о беспрепятственном проезде на фронт для закупки продовольствия. Были даны телеграммы на фронты с просьбой оказывать содействие, и экспедиции дали положительные результаты. Перед Наркомпродом было возбуждено ходатайство от имени Полевого штаба о принятии мер к улучшению продовольственного положения города; ходатайство было удовлетворено. Все эти меры дали возможность сгладить остроту момента, и продовольственное положение улучшилось. Серпуховской совет часто переживал тяжелый финансовый кризис и неоднократно обращался в Полевой штаб с просьбой о выдаче заимообразно нескольких сот тысяч рублей, и всегда Полевой штаб шел навстречу, чем много облегчил положение Совета. Таким образом, во всех крупных вопросах оказывалась поддержка. Переходя к фактам, приведенным в записке президиума Совета, могу сказать, что я от имени Полевого штаба дал согласие на переселение служащих, но просил, чтобы они не были поставлены в худшие условия, что Совет гарантировал. Никакой защиты буржуазии Полевой штаб не оказывает; если и есть примазавшиеся, чего трудно избежать, то мною приняты меры к их удалению; все же вновь поступающие подвергаются строгому контролю. Нарядчик Кульков, действительно оказавшийся из среды зажиточной буржуазии[355], после заявления председателя Исполкома т. Антонова о нежелании Кулькова подчиниться распоряжению о переселении, был мною немедленно уволен и направлен в распоряжение Военного комиссариата для назначения в армию[356]. Инцидент с начальником гарнизона, не понимающим сферы своей компетенции, после моих указаний ему ликвидирован принесением официального извинения начальником гарнизона Исполкому. Утверждение, что Генштаба Даллер «потребовал» вернуть соль спекулянту, не соответствует действительности. Вследствие отношения Исполкома мною было произведено расследование и выяснилось, что в Административно-учетное управление поступило заявление, адресованное в Реввоенсовет Республики, от одного из граждан г. Серпухова о якобы неправильном отобрании у него соли, которую он вез по разрешению. По инициативе комиссара Административно-учетного управления т. Семенова это заявление было препровождено за его и начальника управления Даллера подписями в Исполком, с припиской «расследовать дело» и просьбой «о результатах уведомить»[357]. Мною было тогда же дано распоряжение т. Семенову с указанием на недопустимость вторжения в сферу компетенции Совета и приказано впредь таких бумаг не посылать. Что касается указаний на более благоприятное положение штаба в смысле отопления, то действительно температура в помещении штаба поддерживалась во время зимы на уровне, при котором возможна работа, ибо в противном случае работоспособность была бы понижена, что не могло не отозваться на обороне Республики. Город вполне мог быть удовлетворен заготовленным запасом дров, если бы Совет наладил подвоз. Сотрудники Полевого штаба, жившие в городе, были в одинаковых условиях с остальным населением, и температура в их квартирах спускалась ниже нуля градусов. Считаю, что фактам, изложенным в докладной записке президиума Серпуховского совета, придано большое значение и сама апелляция в РВСР и ЦК для меня кажется излишней и мало обоснованной.

Все эти недоразумения были решены мной после моего приезда с фронта.

Военный комиссар и член РВС Республики Аралов

Резолюция В. Максимова: «Настоящее объяснение вместе с докладом Серпуховского районного комитета передать для ознакомления тов. Гусеву и В.М. Смирнову во избежание подобных описанных здесь трений. 19/VI.1919 г. Владимир Максимов»[358].

РГВА.Ф. 6. Оп. 10. Д. 14. Л. 189–190 об.

Отпуск — машинописный текст на бланке «РСФСР. Военный комиссар Полевого штаба и член Революционного военного совета Республики» с автографом.

Доклад коммуниста — шифровальщика Полевого штаба — С.И. Гусеву о необходимости отстранения генштабиста от шифровального дела.

г. Серпухов

12 июня 1919 г.

Комиссару Полевого штаба Реввоенсовета Республики

При разработке и утверждении новых штатов Полевого штаба в октябре месяце 1918 г. тов. Аралову удалось отстоять на должность заведующего шифрами Полевого штаба и его помощника — «партийных работников». Чем последнее диктовалось — считаю совершенно излишним распространяться, но полагаю, что необходимость такой предусмотрительности по этому вопросу и по сей час не потеряла свою остроту. Однако некоторое время тому назад по единоличному указанию бывшего начштаба Костяева к заведующему шифрами было приставлено еще одно лицо — генштаб.

Причиною такого распоряжения послужило исчезновение при рассылке 3-х экземпляров не введенного еще в действие шифра. <…> Для меня же, как заведующего шифрами, такое положение вещей представляется очень щекотливым. Ибо, формально и фактически являясь ответственным не только за цельность количества шифров, но и за сохранность и конспирацию таковых, с приставлением ко мне генштаба (вся деятельность коего по части шифров сводится к тому, что он получает вместо меня прибывающие пакеты с шифрами и после ознакомления с ними передает их мне для хранения и пользования, а равно и для снабжения таковыми соответствующих штабов) лишает меня всякой гарантии минимального сохранения конспирации шифров. Последнее считаю абсолютно ненормальным.

Докладывая изложенное, прошу ваших соответствующих распоряжений.

Заведывающий шифрами (Портнов)

Резолюция С.И. Гусева[359]: «Тов. Данишевскому. Составить приказ об обязательном шифровании исключительно коммунистами. Кроме того, необходимо строго проверить состав шифровальщиков, насколько они старые и верные работники. С. Гусев. 1/VIII».

Помета К.Х. Данишевского[360]: «Тов. Горшкову. Прошу составить проект соответствующего приказа и представить мне. 2/8. Данишевский».

РГВА.Ф. 6. Оп. 10. Д. 14. Л. 214.

Подлинник — машинописный текст на бланке «Полевой штаб Революционного военного совета Республики» с автографом зеленой ручкой.

Из протокола заседания МК РКП(б) — запись доклада С.И. Гусева о коррупции в Полевом штабе Реввоенсовета Республики и о недостатках в работе военной цензуры.

21 июня 1919 г.

Протокол заседания Московского комитета РКП от 21/VI.1919 г.[361]

Гусев: (…) Заканчивая свой доклад, я хочу обратить внимание Московского комитета на Ставку в Серпухове. Атмосфера там крайне скверная.

В то время, как на фронте во главе всех частей рядом с командным составом стоят коммунисты и всюду есть такие коммунистические ячейки, здесь, в Серпухове, коммунистов крайне мало, лучшие товарищи из ячейки увезены были тов. Араловым на Западный фронт, оставшаяся мне ячейка не имеет ровно никакого влияния.

Серпуховские военные специалисты позволяют себе совершенно недопустимое обращение с товарищами коммунистами. Местная же организация коммунистов тоже ведет себя не совсем правильно: она ведет агитацию против Полевого штаба, возбуждает против него агитацию рабочих. В отделах Полевого штаба не везде есть политические комиссары, а некоторые из имеющихся комиссаров не на высоте положения. Вы все понимаете. Как важно, чтобы у нас в Полевом штабе было все благополучно, чтобы там была сильная коммунистическая ячейка, учредившая строгий контроль за бесчисленными специалистами. Потому я предлагаю Военной организации при МК РКП(б) выделить подходящих товарищей, твердых и надежных, послать их для работы в Полевой штаб. Надо установить строгий контроль, коммунистический контроль, в штабе и наладить партийную работу в уезде, где часто происходят дезертирские восстания.

Тов. Гусев отвечает на поставленные ему вопросы.

1) О военной цензуре. Наша военная цензура часто пропускает в печать то, что нельзя пропускать, и не пропускает то, что можно. Это происходит оттого, что она оторвана от военного командования и действует самостоятельно. Ее надо подчинить командованию фронтов.

(…) О Ставке. Там действительно много негодного элемента и серпуховская буржуазия устроилась им на службу. Там есть вещи, о которых я буду говорить с Дзержинским. (…)

ЦАОПИМ.Ф. 3. Оп. 1.Д. 101. Л. 1, 3 об.

Подлинник — машинописный текст с автографом.

Из докладной записки военного комиссара ЦУПВОСО В.В. Фоминова в ЦК РКП(б), Э.М. Склянскому о своих методах работы, о б. начальнике УВОСО Восточного фронта В.А. Жигмунте, начальнике ЦУПВОСО М.М. Аржанове и других руководящих кадрах управления.

6 июля 1919 г.

Весьма секретно.

1) В Центральный комитет Российской коммунистической партии;

2) Заместителю председателя Революционного военного совета Республики тов. Склянскому;

Копия: члену РВСР военному комиссару Полевого штаба тов. Гусеву.

Члена ВЦИК военного комиссара Центрального управления военных сообщений В.В. Фоминова

Докладная записка

(О назначении военных комиссаров и их взаимоотношениях с военными специалистами)

(…)[362] Возможны — и применения[363] на практике — два основных направления деятельности военных комиссаров при техниках специалистах военного дела.

Первое открывает в своем существе лозунг: «Бей специалистов». Пусть здравствует главенство комиссаров. Этот метод имеет нескрываемую тенденцию к захвату аппарата военных сообщений в руки специалистов-коммунистов. Захват должен начаться с немедленного занятия руководящих постов — начальников военных сообщений (в данном случае всех инстанций, их помощников и начальников отделов).

Основанием и оправданием этого метода являются два положения: а) измена и предательство со стороны белых — специалистов в отдельных случаях; их формальное ради «сребреников» отношение к делу — как массовое явление, как правило. Предположение, что наличных сил коммунистов достаточно, чтоб захватить аппарат в свои руки и вести дела в соответствии с требованиями. Питомником этого направления является Петроград. Оттуда даже представлена схема организации аппарата военных сообщений по этому принципу (Схема прилагается в конце доклада)[364].

Второе направление основывается на всемерном использовании опыта знаний специалистов и убеждении в невозможности дела одними своими усилиями. Это не возможно без возложения ответственности на них. Ответственность же возможна при условии предоставления известной дозы инициативы — самостоятельности.

Эта последняя точка зрения является официальной точкой зрения партии. Она принята VIII съездом партии и, следовательно, обязана к практическому проведению для всех членов партии. Этот же принцип положен в основу строения всего организма военных сил страны. Приказом Революционного военного совета Республики от…[365] № 461[366] воспрещается военным комиссарам вмешательство в техническую сторону дела. Однако до сих пор намеренно не определены точно права и обязанности военных комиссаров. При должном удельном весе, такте, уме, всего стается[367] широкая возможность влиять самым ощутительным[368] образом на ход дела.

Я принадлежу к числу проповедников официальной веры партии, не за страх, а за совесть. Не потому, что эта линия официальна и обязательна, но из-за одной дисциплины, а потому также, что мое собственное убеждение совпадает с линией партии. И поскольку на меня возложена обязанность объединять деятельность всех военных комиссаров военных сообщений Республики, я (по мере сил) обязываю подчиненные мне инстанции к применению именно этого метода взаимоотношений с военными специалистами. (…)

Считаю уместным лишь двумя примерами из практики подтвердить несостоятельность первого метода.

В течение 8-ми месяцев начальником военных сообщений Восточного фронта был В.А. Жигмунт, член РКП (правда, очень молод член). В прошлом он — член коллегии Народного комиссариата путей сообщений.

Помощников, начальников отделов и вообще ответственных должностных лиц он подобрал себе также партийных. В каком состоянии оказался аппарат военных сообщений на Востоке — об этом я уже говорил. Об этом свидетельствуют прилагаемые к докладу материалы. Это же подтверждают сведения, идущие от нового начвосовост — Генерального штаба Афанасьева и военного комиссара при нем т. Парамонова (см. приложения).

Второй пример — из областей, близко соприкасающейся[369] с военными сообщениями. В ведомстве путейском аппарат построен на принципе главенства комиссаров и безответственности техников-специалистов. Нет оснований свидетельствовать о практической пригодности этой системы и, тем не менее, и ее преимуществах. И наоборот, есть много поводов утверждать обратное. Поводы общеизвестны. Он стали притчей во языцех.

Как всюду в частях армии специалисты — мастера военного дела в военных сообщениях — расколоты революцией на три неравные силы. Лучшей, небогатый численно[370], работает с революцией за совесть. Работает, несмотря на голод, обнищание, контраст с прошлым. Их, этих людей, несущих свои знания на алтарь освобождения человечества, нельзя не окружать любовью и уважением. Таких немного в аппарате военных сообщений. Но они есть.

Вторая группа (самая многочисленная) — несущие «большевистский гнет» по тяжкой материальной необходимости. Эти ненавидят революцию и всех иже с нею. Изуродованные «великим провокатором народов» — капиталом, они трусливы, как на барометре на них заметны колебания политической непогоды; они пассивно враждебны и «подкладывают свинью» (иногда) трусливо, осторожно, вопреки расчетам дня, по классовой ненависти. Они ценны лишь своим опытом, знаниями, организационными навыками. Они не творят новых форм, несут лишь с собой традиции; они формально относятся к работе; они безучастны к ее конечному результату. Но все ж они необходимы. Заменить их некем. И поучиться классу победительно[371] у них все же есть чему.

Третий слой. В большинстве сильные, смелые, враждебные. Хитрые. Шпионы. Работают по поручению еще не поверженных врагов. Собирают сведения. Передают. При отстранении стратегических резервов на фронтах и необходимости ведения войны методом переброски войск по так называемым внутренним коммуникационным[372] линиям — шпионаж в органах военных сообщений приобрел первостепенное значение.

Отношения к первым двум группам со стороны прокуроров революции — военных комиссаров — явствует из самой природы этих групп. Разногласий здесь нет. Особняком стоят шпионы и предатели. В процессе текущей работы в учреждении их нет возможности уловить, уличить. На основании массы мелких наблюдений можно л ишь локализовать подозрения на определенной группе лиц. Дальше уже необходим метод бесцеремонного стыка; установление, по возможности, всех связей и знакомств, потом аресты, потом улики, потом беспощадная расправа. Сил для осуществления этой системы борьбы с предательством в распоряжении военных комиссаров нет. Необходимо привлечение сыскных органов, в данном случае — Особого отдела ВЧК. На применении этой меры к группе служащих Центрального] управления] военных сообщений я и настаиваю перед Особым отделом.

Тот же метод борьбы рекомендую комиссарам УПВОСО фронтов.

(…)

О начальниках ЦУПВОСО при ПШ РВСР М.М. Аржанове и И.А. Бармине

(…)

Личность начальника Центрального управления военных сообщений М.М. Аржанова характеризуется следующими основными чертами.

Честолюбив. Крайне привержен к материальным благам и жизненным удобствам. Эти две причины — никакие другие — являются стимулами его деятельности. Только этим — ничем другим — обусловливается его относительная ценность. Ради того, чтоб удержаться при той сумме материальных благ, которая сопутствует должности начальника Центрального управления военных сообщений, он напрягает усилия, стремится показать свою ценность. Отнюдь не ради самого дела.

Крайне неразборчив в средствах укрепления собственного благополучия. Правил какой бы то ни было морали не знает. Разве готтентотской. И это отнюдь не преувеличение и не красное словцо. Наоборот — это существеннейший элемент его нравственного облика, поскольку вообще уместно касаться в данном докладе вопросов нравственности.

Вещи и преимущества, присвоенные должности (автомобиль, кабинет, мебель и пр.) он рассматривает, как приданные ему лично.

Полное пренебрежение к правам (юридическим, естественным — одинаково) своих подчиненных; даже помощников. Мстителен. За прямоту и указания на ошибки подчиненных преследует с настойчивостью, доступной лучшей участи[373] (начальник 1 отдела Генерального штаба Савенко, Генерального штаба Никулин, Генерального штаба Афанасьев и масса мелких сошек упечены им на низшие должности, сосланы на фронт и уволены вне всякой зависимости от полезности и способности к работе).

Лжив. В вопросах служебных и личных одинаково лжет всем по поводу и без повода. Часто наивно, нелепо. Иногда опасно и вредно. В докладах тт. Троцкому и Склянскому, начальнику Полевого штаба, докладах[374] неизменно в моем или моего заместителя присутствии, искажает истинное положение дел в сторону затушевывания недостатков аппарата, невыполненных обещаний и, следовательно, в результате возможности неверных боевых расчетов.

Стремится (что, впрочем, естественно, характеризует не его одного) попадать на доклады без комиссара-свидетеля и путем беззастенчивого вранья «укреплять» собственное положение. Не столько умен, как практичен. И то односторонне — в целях использования своего служебного положения для личных, семейных и прочих удобств.

Имеет значительный — по долголетию (25) опыт в железнодорожном деле. Стаж — от мелкого агента до управляющего Эксплуатационным управлением железных дорог уже после Октябрьской революции. Высшего военного образования не имеет, военный отчет также незначителен, что для начальника ЦУВС является минусом и серьезно тормозит работу в иных ее частях. Качественно ценность его опыта по…[375] системе будет правильным оценить отметкой 3. Это не мешает ему при всяком удобном или неудобном случае щеголять фразами самовосхваления, неизменно начинающимися со слов «Я четверть века» и т. д. и именовать себя «создателем диспетчерского дела в России». На этот последний титул он, кажется, имеет некоторое действительное право.

Легкомыслен и болтлив. Вся его деятельность — даже положительная, полезная — неизменно носит на себе отпечаток…[376] фразы, эффекта, показанного[377].

Серьезности, глубины, размаха мысли и творчества — нет и не обещает быть.

Как администратор — не поддается короткой, резкой оценке. Имеет достоинства. Есть нажим. Умение отдавать приказания гак, чтоб они исполнялись. Часто это уменье граничит с неизречной[378] наглостью.

Дисциплину среди подчиненных поддерживает без труда — методами сильно, но не надолго действующими (разносами, угрозами, взысканиями, арестами).

Сам исполнителен, но без инициативы, за исключением вопросов хозяйственных.

Крайним и резким его недостатком является неумение конструировать местные органы военных сообщений, руководить, совершенствовать аппарат в зависимости от накопляющегося опыта. Правда, значительную долю неурядицы надлежит отнести на счет объективных условий. Однако знание сознательных усилий к устроению остается неизменно великим.

Местные органы — фронтовые и армейские УПВОСО — возникли стихийно, из местных сил и средств. До сих пор работают кустарно. Их организация крайне не совершенна. Подбор сотрудников случайный и в силу этого нуждающийся в близком руководстве и инструктировании. Основные[379] элементы всякого административного аппарата, в частности УПВОСО — 1) центр (мозг и хозяин); 2) связь и 3) местные органы всех инстанций. Лишь при относительном совершенстве этих трех слагаемых сумма может считаться удовлетворительной. Центральный орган «ЦУПВОСО» — относительно совершенен. Относительно потому, что и здесь есть крупные изъяны. Подбор работников удачный. Много ценных знатоков дела. Но система работы отделов и отделений не объединяется в лице начальника управления. Он не дирижирует работой, не руководит ей. Лишь шумит, часто по-репетиловски. От этого слаженности, дружности, если позволительно так выразиться — ансамбля нет.

Разносы, угрозы, полное пренебрежение к достоинству подчиненных действуют сильно, но не надолго. Создается привычка не служить, а прислуживаться. С исчезновением грозного начальства из поля зрения — хотя бы временно — дело с облегчением (как нечто неприятное) откладывается.

Важнейший из отделов центрального управления 3-й (военно-эксплуатационный) отнюдь не смеет блистать совершенством организации. Напротив, на его работе очевиднее всего отсутствие разумного руководства со стороны начальника. Для близкого наблюдения ясно, что тут не одно «некогда» или еще «не добрался». Нет, М.М. Аржанов знает, что отдел, где сосредоточены 65–70 % работы ЦУВС — все перевозки — тяжко болен. Я неоднократно обращал внимание на это. Он соглашался. Но пока все ограничивалось разносами. Здесь мы, несомненно, имеем дело с незнанием методов организации — научной, серьезной постановки работы; неумением ввести простую, целесообразную, удобную, совершенную систему работы, чтоб требовала она от людей несложных навыков, свободных от массы ненужного, рутинного.

А это так важно. Чтоб победить, нужно — наряду с прочими элементами — иметь систему борьбы не только не худшую противника, но и превосходящую — по целесообразности[380].

Второй элемент — связь может считаться удовлетворителен[381] (имеется в виду связь в техническом смысле этого слова). Затруднения лишь во взаимоотношениях с другим ведомствами при эксплуатации связи. Устранение этого недочета выходит за пределы одного ЦУПВОСО. Ему, в лучшем случае, может принадлежать почин в этом деле.

Плохо дело с получением нужных ЦУПВОСО сведений с мест. Они получаются бессистемно. Получается много ненужного балласта в ущерб необходимому. Точных, коротких, ясных норм не создано. Много параллельного с работой НКПС. Эта область близко граничит с несовершенством местных органов. Надо их обучить ходить. Готово обученных нет. Тут М.М. Аржанов совсем не состоятелен. Его целиком поглощает текущая работа. Он почти беспомощно барахтается в ее волнах; он не в силах выбраться на остров, на высоту, чтоб обозреть всю работу, создать основные…[382], которые позволили бы овладеть бьющими отовсюду бурными ручьями все новой текущей работы, заковать ее в стальное русло системы. Вперед не смотрит, не может смотреть. Лозунг его, хоть может быть несознаваемый — «довлеет дневи злоба его». Исключение составляют лишь хозяйственные вопросы и некоторые заботы об «устройстве» служащих. В этом М.М. Аржанов проявляет похвальную деятельность.

Еще одна (важнейшая) сторона характеристики — политическая. Часто говорит о его полной преданности интересам революции. Кажется, неоднократно возбуждал вопрос о вступлении в члены РКП. Излюбленный мотив его на этот счет — разглагольствования о том, что вот-де «Вашего покорного слугу первым расстреляют, когда придет Колчак» и т. д. Смело берется иной раз рассуждать на тему об исторической неизбежности пролетарской революции и о том, сколь презренны специалисты, не понимающие этой неизбежности. Повторяется. Запас его социальных идеек крайне тощ. Он не идет дальше замызганных, разрозненных мыслишек, заимствованных из разговоров со знакомыми большевиками и редко прочитываемых газетных статей. С первых же слов неизменно сбивается с мысли, переходит на чисто обывательский жанр. В заверениях его лояльности ясно слышен и чуется образ мелкого хищника, изуроданного[383] капиталом, способного рассматривать явления лишь с личной точки зрения. Был бы мне стакан чаю и хлеб с маслом по утрам — а на все остальное наплевать. Бесконечное презрение к…[384] засело в нем неискоренимо и сквозит сквозь все его реляции, в его делах, обращении с людьми, манерах.

Так было до недавнего времени. Но в течение последних двух недель имели место 3 факта, вселяющие подозрения, но недостаточные для категорических выводов. Изложу их: 1) В один из докладов начальнику Полевого штаба (дата) возник вопрос о маршруте, которым следовало направлять 2-ю бригаду 5-й стрелковой дивизии, которая перебрасывалась тогда с Восточного фронта на Южный (потом назначение изменено было на Петроград). Бригада была расположена в районе Бирска. Посадка ее на суда долго задерживалась отчасти из-за отсутствия готового тоннажа на Белой, отчасти из не сосредоточения во время самих частей…[385] Тоннаж был выслан из Казани. М.М. Аржанов стал излагать соображения о преимуществах перевозки этой бригады по железной дороге от Уфы. До Уфы же бригада, по мнению М.М. Аржанова, должна была дойти походным порядком. В этот момент начальник Полевого штаба Ф.В. Костяев стал разговаривать по телефону с т. Склянским. М.М. Аржанов подошел к карте, где нанесено расположение частей по фронтам, стал подсчитывать количество верст от Бирска до Уфы. Меж тем взгляд его был направлен не столько на версты, сколько на нумерацию дивизий, расположенных по фронту. Необходимость подсчета ничем не вызывалась, тем более что точное число верст от Бирска до Уфы было известно М.М. Аржанову и тут же, в разговоре, было лишний раз подсказано ему моим заместителем т. Щукиным, присутствовавшим на докладе. Подозрительность этого случая усугубляется тем, что М.М. Аржанов крайне чуток в отношениях к начальству. Такая бестактность, как созерцание секретнейшей карты в чужом кабинете, да еще начальства, никак не вяжется со всем остальным поведением М.М. Аржановом[386] в таких условиях. Во всяком случае, следует признать здесь наличие чрезмерного любопытства — предательского или обывательского судить нет данных. Но при взгляде на карту становится так очевидной вся колоссальная важность передачи этих сведений командованию белых — что, может быть, непроизвольно, построения рассудка грешит смешением с боязнью.

В это же время началась переброска 2-й и 3 бригад 2-й стрелковой дивизии из района ст. Чишны (см. Злат. к Царицыну, потом 3 бригада была повернута на Петроград). На этом же докладе дважды, в присутствии т. Щукина, начальник Штаба указал, между прочим, что линия Творино — Царицын не занята противником и, следовательно, движение эшелонов по ней возможно. С эшелонов 2-й бригады по железной дороге маршрутом Чижны — Самара — Сызрань — Пенза — Ртищево — Балашов — Поворино — Царицын (остальные эшелоны — из Самары Волгой до Царицына). При подходе головного эшелона (из 6-ти) к Балашову М.М. Аржанов вдруг отдает распоряжение повернуть эшелоны на Камышин для перегрузки и дальнейшего следования водой. На позднейший вопрос — на каком основании — он ответил, что линия Поворино — Царицын перерезана противником. При дальнейшем объяснении установлено, что он якобы понял отрицательное заявление Ф.В. Костяева в том смысле, что эта линия перерезана. Как он мог понять таким образом совершенно категорическое, не допускающее двух столкновений, двукратное заявление начальника Штаба — остается неясным.

Вся сущность подозрений заключается в том, что (по обстановке) его распоряжение могло пройти незаметным для меня. Его разоблачил случайно помощник начальника 3-го отдела Гавшевский. А положение под Царицыным было таково, что задержка подкреплений полсуток, даже на час, была крайне соблазнительна, ибо грозила революции бедой.

Правда, через полтора суток из Полевого штаба было получено сообщение о перерыве к этому времени линии Поворино — Царицын на участке Серебряково — Арчеда. Эшелоны все равно пришлось повернуть на Камышин. Ранее распоряжение вышло об этом даже удачным[387]. Но это уже дело случая. Существо подозрений остается в силе.

27 июня — новый аналогичный случай. 25 июня началась, между прочим, переброска 7-й стрелковой дивизии из Воткинска в район Курск — Льгов. К этой дивизии придана и должна была идти вместе с ней отдельная бригада т. Аргира, потом было получено дополнительное распоряжение направить эту отдельную бригаду в район Балашова, двум же бригадам 7-й дивизии следовать прежним назначением М.М. Аржанов известил заместителя наркомпуть т. Маркова об изменении маршрута и направлении всей дивизии в район Балашова. Из просмотра редакции распоряжений об этой перевозке я установил, что их отнюдь нельзя понять в том смысле, что нужно повернуть всю дивизию. Был запрошен Полевой штаб и теперь уже установлены нужные маршруты.

Для всех трех случаев общими чертами являются: некоторая запутанность обстановки — призрачная неясность оперативных распоряжений, мутная водица, дающая возможность формальных отговорок. Непременно крайняя срочность перебросок, когда из Полевого штаба по телефону получились настоятельные указания о том, чтобы «гнать эшелоны вовсю», и когда всякая задержка на час имеет значение.

Я отнюдь не страдаю шпиономанией. Не делаю категорических выводов. Говорю лишь о подозрительности некоторых действий Аржанова.

К этой категории моих наблюдений относятся еще следующие: М.М. Аржанов проявляет чрезмерно большой интерес к оперативным делам и военным секретам.

Всюду, где можно, в поездках, он всем могущим знать кое-что задает вопрос о числе войск, их расположении, производительности патронных заводов и т. д.

В частности, такая его любознательность бросилась в глаза во время последней моей поездки с ним (19–23 июня) на Южный фронт — в связи с сообщениями КПС о катастрофической загруженности узлов Курск — Касторная и невозможности (в силу этого) подвоза подкреплений. Кстати, в эту поездку он ярче всего демонстрировал свою неспособность, глубоко и разумно, руководить делом. Тот же[388]. Наиболее близко стоящие к нему подчиненные сосредоточивают на себе также много подозрений. Таковы — состоящие для поручений при нем В.В. Ахшарумов и С.М. Танненберг и 2-й помощник начальника 3-го отдела — Юдичев.

Проверить до конца обоснованность подозрений аппаратом комиссаров нет возможности. Об этом я уже говорил.

Крайне слабо поставлена в управлении конспирация военных тайн.

К делу сводок о передвижении войск М.М. Аржанов привлекает чересчур много людей, отношение которых к этому делу является, по меньшей мере, отдаленным. Теперь производится обследование порядка хранения военных тайн.

Это обстоятельство, впрочем, не столько характеризует административную несостоятельность М.М. Аржанова.

В силу ли своей болтливости или намеренно, но всегда с особым удовольствием и длиннотами смакует он неудачи на фронте, недостатки отдельных видных большевиков, в особенности своего начальства, критикует их отдельные неудачные распоряжения. При этом привирает неимоверно. И непременно в присутствии многих. Впрочем, без особой злобы — так, со значительным привкусом сплетен.

При известиях с фронта об отходе распространяет вокруг себя невероятную панику; муссирует, изобретает новые сведения, не имеющие никакого сходства с действительностью.

Намеренно или в силу свойств характера — решить нет данных. Вероятно — основная причина вторая с легкой примесью первой.

Все существенные группы наблюдений над характером деятельности поведения М.М. Аржанова, что мне удалось сделать в течение 2-х месяцев работы в качестве военного комиссара ЦУПВОСО.

Характеристика страдает значительным недостатком — отсутствием ссылок на факты, подтверждающие обоснованность выводов. Отнюдь не потому, что фактов нет. Их чрезмерно много. Подкрепить ими справедливость каждой группы свойств М.М. Аржанова не представляло бы труда. Но доклад неизмеримо распух бы от этого. Допускаю этот крупный пробел, потому что нет решительно никаких данных заключить о личной моей неприязни к М.М. Аржанову. Отношения с ним вполне прекрасные. Резких конфликтов удается избегать. Характеристику можно сконцентрировать на следующих коротких положениях:

1. В политическом отношении внушает серьезные подозрения.

2. Как администратор — обладает значительными достоинствами, но не менее значительными недостатками.

3. Как теоретик и организатор, глубокий, серьезный руководитель делом — не выдерживает даже самой поверхностной критики.

4. Общие черты: без каких бы то ни было этических устоев — без всяких богов и…[389] в душе; строжайший и последовательнейший исповедник культа личного благополучия. Этому божку приносится в жертву все.

5. В будущем нет никаких оснований ожидать развертывания новых планов и способностей — следовательно, с точки зрения лучшего руководства делом М.М. Аржанов выявил себя полностью, со всем своим небогатым содержанием.

Нужно указать еще на одно, извне привходящее обстоятельство, осложняющее работу начальника Центрального управления военных сообщений. Вокруг М.М. Аржанова создалась атмосфера травли и недоверия.

В Полевом штабе его расценивают невысоко и не верят ему; в Реввоенсовете — также; ВЧК и (в особенности) Особый отдел ВЧК — Народный комиссариат путей сообщения ведут против него ожесточенную кампанию, хоть и не в силах собрать бесспорный материал.

В некоторых вопросах ЦУПВОСО отождествляется с личностью Аржанова и это имеет свое отрицательное значение при решении некоторых крайне серьезных дел. Таков вопрос о военном положении на железных дорогах. При обсуждении его иные противники… военного ведомства в проведении военного положения аргументировали примерно в таком роде: «Как, Аржанов будет приказывать ВЧК и НКПС» и т. д.

В воздухе уже повисло ожидание, когда «наконец» уберут Аржанова. Задают даже некоторые вопросы на эту тему.

М.М. Аржанов чуток. Атмосфера травли, недовольства, недоверия нервирует его, обесценивает его немногие, но, несомненно, имеющиеся достоинства. Я докладывал т. Склянскому и в Полевом штабе т. Аралову о необходимости разрешения атмосферы вокруг Аржанова, поскольку он не заменен лучшим. Кажется, после доклада последовало некоторое улучшение.

До сих пор я был энергичным защитником Аржанова, отнюдь не расценивая его высоко. Позиция его многочисленных, часто беспардонных противников представляется мне легкомысленной. Говорят лишь — прогнать. Никто не договаривает — кем заменить. А в этом, как раз, вся соль.

Аппарат военных сообщений при Аржанове так или иначе работает. Напоминать о важности перевозок войск в этот момент излишне. Всякая смена влечет за собой некоторый период междуцарствия, пока новая метла не овладеет делом, не освоится с ним в полной мере. На этот период (продолжительность его различна) ослабление… деятельности аппарата, бесспорно будет иметь место. Так бывает во время хотя бы коротких отлучек Аржанова и замены его другим.

Если так, то смена может быть оправдываема лишь несомненными и крупными преимуществами нового кандидата. Между тем, бесспорно лучшего, безусловно выше стоящего кандидата до сих пор никто не только гарантировал, но и не выдвигал. Втихомолку, трусливо и безответственно подсовывают кое-кого, но все это крайне не серьезно, легковесно. При таком отношении к делу через месяц, если не раньше, явится необходимость новой замены — и так без конца.

Положение может быть формулировано так.

На посту начальника такого чуткого, сложного, важного аппарата, как Управление военных сообщений, не только желателен, но и необходим более сильный кандидат, чем М.М. Аржанов.

Замена его настоятельно нужна, но требует крайне осторожного заместителя.

До сих пор такового не имелось.

Лучшим исходом, несомненно, явилось бы назначение партийного техника, достаточно сильного. Его, говоря по совести, нет. Образец работы одного из тайных претендентов на этот пост представляю (См. в приложениях т. Голлендера, военного комиссара 3-го отдела ЦУПВОСО). Доклад адресован мне.

Остается выбор из ценных специалистов.

На основании наблюдениий — беру на себя ответственность аттестовать 3-х сильнейших кандидатов:

1. Серебряков Владимир Георгиевич — Генерального штаба бывший генерал-майор.

Глубокий теоретический знаток военных сообщений. Лучший из всех, кого мне удавалось наблюдать. Подходит к вопросам научно, серьезно, всегда с обстоятельной аргументацией, с большим размахом мысли, додумывает до конца, до деталей. Много писал по военным вопросам. Практический стаж значителен. Во время войны 1914–1918 гг. был начальником военных сообщений Румынского фронта.

В последнее время начальник военных сообщений Белитармии (теперь 16-й армии).

В данный момент — инспектор при начальнике центрального управления.

Минус — слабость военных импульсов, что он сам признает в беседе с близкими.

Угнетен материальным ущербом, нанесенным революцией. Он из довольно состоятельной фамилии; ныне ходит в кое-каких сорочках, хоть (по привычке) чистенько и аккуратно. Естественно, что общее настроение его нерадушно. Однако не злобствует.

Как руководитель и организатор стоит безусловно высоко. Как администратор слабее, но…[390]

Нет смелости и развязности в обращении с различными инстанциями Советских учреждений, как у Аржанова. Нет нажима. Этот недостаток может и должен быть компенсирован более активной ролью военного комиссара.

Точных данных о политической физиономии его не собрано. Общее впечатление — безопасен. Самый серьезный из имеющихся кандидатов[391].

2. Бармин Иван Александрович — Генерального штаба бывший генерал-майор.

Стаж более 20 лет. Служил долгое время заведывающим передвижением войск в различных районах, главным образом на Западе.

В войну 1914–1918 г. был, между прочим, начальником эксплуатационного отдела при Ставке (Главперевоз). Дело знает основательно. Властный. С большой волей и нажимом. В этом он отнюдь не слабее Аржанова и едва ли не превзойдет его. С политической стороны — вполне безопасен.

Теоретическими познаниями не блещет.

Очень серьезный кандидат. Если бы сказалось, что Серебряков не принял бы поста, ссылаясь на слабость воли и малой неприспособленности к современным условиям — Бармин может заменить его без особых дефектов.

3. Томлин Сергей Владимирович — Генерального штаба бывший генерал-майор.

Стаж не велик. Дело относительно знает. Первоначально берет вопрос глубоко и верно, но никогда не додумывает до конца. Бросает лишь мысль — искру, которая, ярко-ярко блеснув, угасает без следа. Есть основания опасаться, что как администратор разменяется на мелочи, не сумеет сохранить за собой основных нитей[392] руководства. Был начальником военных сообщений Северного фронта. Теперь помощник начальника центрального управления.

Значительно слабее двух первых.

Есть еще довольно сильный кандидат, четвертый — Чеботаревский Владимир Николаевич, начальник 2-го отдела ЦУПВОСО. Бывший полковник. Старый опытный передвиженец. Был долгое время заведывающим передвижением войск Рязанско-Уральского и других районов. Дело знает очень основательно. Умный. Прямой…[393], не лебезит перед начальством. Держится независимо.

Кандидатура его не может считаться серьезной по формальным причинам. Он не Генерального штаба и против его назначения будет энергично восставать Полевой штаб.

Есть возможность гарантировать лишь вероятное превосходство каждого из этих кандидатов и особенно первых двух.

Выявит ли себя это превосходство на практике — ручаться трудно.

Увольнение М.М. Аржанова встретит главное препятствие со стороны т. Троцкого, в котором М.М. Аржанов, изловчаясь встречать по приезде в Москву и докладывать без свидетелей — поддерживает счастливую уверенность, что на Шипке все спокойно.

Приложения:

РГВА.Ф. 6. Оп. 12. Д. 8. Л. 12 об—21.

Заверенная машинописная копия[394].