Тропа Исполинов

Глава 5. Шортаб

1

Вороная крутила упрямой башкой, норовила прижаться к гнедому коньку. Гриос попыхивал трубочкой, по-доброму вспоминая старшего из трех драгун, что угостил его пусть не табачком, но малоизвестной в здешних краях сигарой. Чаттарец раздавил сигару в пальцах, прикинув, что курева должно хватить с избытком, и даже не на пару трубок.

Ах, табачок, табачок… Крепкий, как морская соль, сладкий как материнское молоко, душистый, как ветер со склонов чаттарских гор!

— Что же ты, солдат — а не куришь? — спросил он у молодого драгуна — своего провожатого. Двое других остались в дозоре у оврага.

— Так я только третий год в солдатах. Рановато, дядя Гриос!

Чаттарец коротко хохотнул в ответ на этого "дядю":

— А как морозно станет? Чем греться будешь?

— Мы, вообще-то, пеньем согреваемся, — не то всерьёз, не то в шутку, важно сказал молодец. — У нас в эскадроне тех, кто петь не умеет, долго не держат.

Да ты, сынок, совсем птенец, подумал чаттарец, рассмотрев коротенькие усики и округлые серые глаза…

— Так спой, — предложил Гриос.

— В путь собравшись да-альний, в путь собравшись тру-удный, — врастяжку, резко обрывая окончания периодов, затянул молодой драгун, — у кр-рутой развилки встали три коня…

Неужели и этот, закрыв глаза стальной решеткой, уже побывал — там? И там тоже, как ты когда-то, стал убийцей, и так же, задыхаясь от блевотины, выползал из-под груды того, что час назад было ротой молодых, весело маршировавших по дороге парней?

Станет ли и этот мальчик таким же тупым, как все? Вот что делает из нас война. Мы слишком быстро забываем первый бой и то впечатление, когда тащишь назад глубоко засевший клинок, а из твоего противника ползут кишки, и он скулит и корчится, а тебе самому — ничуть не больно… И в тебе нет страха, а есть лишь странное удивление, и любопытство, и, пожалуй, радость — от того, что сейчас не ты, а он… А страх приходит, но чуть-чуть потом. Зато — навсегда… И кое-что помимо страха, что опаснее самого страха.

В этот миг удар нанесёт он — а ты его пропустишь, проморгаешь, потому как в тот миг будешь не солдат, а простой человек… И в тебе исчезнет злость и ненависть, пусть хотя бы на то, что тот, другой, принуждает тебя убивать…

Ничего. Жизнь тебя обточит.

И в этом ей помогут эти, как их… агитаторы, что ли. Научат, что ты дерёшься не с людьми, а с нелюдями, недочеловеками, вонючими отпрысками рода человеческого, которые только и делают, что точат зубы на твою многострадальную родину. И всё от того, что имели несчастье родиться в другой стране и говорят не по нашему, и иному богу поклоняются… а вот мы — это, конечно, да!

— Неплохо, сынок, неплохо, — сказал Гриос. — Только, видать, далеко ушли вы по славной-то дороге. На коней ярма не надевают… Оно одному лишь работяге-быку подъёмно… А вообще, откуда эта песня? Что-то не слыхал я её раньше. Что ж конёчек твой ни работать, ни воевать не желает? Свободы хочет. А нужна она, свобода?

— Нужна, дядя Гриос! Ещё как нужна! — воскликнул драгун, озорно сверкнув глазами из-под стальной решётки.

— Всем ли?

— Самым смелым — вот кому нужна! Так Даура говорил недавно.

— Кто?

— Как кто? Даурадес, полковник наш…

Приглушенный топот, нарастая, слышался от перевала, оттуда, где возносились над предгорьями указующие персты Исполинов. В холмах плясали косые тени, казалось — это страшные железные боги земли вот-вот поднимутся из недр её…

Встревожилась вороная под Гриосом.

— Они с ума сошли! — закричал чаттарец.

— Объедут! — махнул рукой драгун.

Тоскливо пропела сигнальная труба. Взбрызнули лужи под ногами коней. В нарастающем рокоте, стуке и лязге схваченного наизготовку оружия, в напряжённом дыхании четырех сотен сбившихся воедино людей и лошадей, катилась по холмам и пригоркам бурлящая тёмная масса. В облаках пара проглядывали белёсые от инея лошадиные морды, посверкивали острые решетчатые забрала, "волчьи хвосты" развевались на шлемах…

Несколько мгновений — и двое всадников оказались в самой середине строя. Пестря флажками на сверкающих красных древках, лавина, раздваиваясь, со свистом и гиканьем промчалась мимо, оставив их отплевываться от грязи и выкрикивать вослед разные хитрые словечки и по-тагрски, и по-чаттарски, и ещё на многих иных языках Таккана.

С одной стороны развалившегося строя остались драгуны в чёрных куртках с пиками, с другой — в темносиних, вооруженные схваченными наизготовку "бодарисками".

— Пятый и шестой тагрские, первый и второй чаттарские, — с гордостью объяснил молодой драгун.

— Так у вас и чаттарцы служат?

— И чаттарцы, и келлангийцы, и даже элтэннцы есть…

Развернувшись, два боевых кулака, расшвыривая глину, устремились друг навстречу другу. Вспыхнувшие над головами клинки застучали о пики. "Даннхар! Даннхарр!.." — прогремел боевой клич. Отряды, взрывая талую землю, с торжествующим рёвом пронеслись друг сквозь друга, перестроились, склонили пики и — вновь, плотным строем, с неудержимостью боевой машины, набирая скорость, помчались в сторону наблюдателей.

— Объедут! — кричал драгун.

— Инта каммарас, — ворчал чаттарец. — Поедем, пока целы, и ну их к Хайяку! Шутники!

И всё же оглянулся напоследок:

— Эх, мне бы таких молодцов! Да штук полтораста!

2

В караульном помещении у Гриоса, несмотря на его протесты, отобрали карабин и револьвер. Здесь же пришлось расстаться и с Варрачуке — разумеется, взяв с дежурного слово, что вороную и расседлают по правилам, и спинку суконочкой пройдут, и потник просушить не забудут.

— Да будь поосторожней — кусается, ведьма!

Капитан Бустар, начальник караула, попросил показать заявленное письмо. В ответ Гриос сказал, что отдаст пакет из рук в руки лишь тому, кому он адресован. Тогда Бустар, подкручивая усы, вежливо осведомился, известно ли господину гвардейцу о том, что вчера произошло в полку. Гриос ответил, что нет, неизвестно, и что помимо письма у него есть весьма важное дело, о котором он не может поговорить ни с кем, кроме самого полковника. Когда Бустар, с весьма удивленным лицом выслушал эти заносчивые слова, и начал было неторопливо, раздумывая над каждым словом, задавать очередной вопрос, чаттарец поставил кулаки в бока и загрохотал, не слушая собеседника:

— Инта каммарас, капитан! Даурадес очень хорошо знает меня и я гораздо лучше вас всех, вместе взятых знаю Даурадеса! Мне, (каммарас и каммарас!), лучше знать, что может и что не может интересовать господина полковника! Вопросы?!.

— Чаттарец… — понимающе протянул Бустар.

— Да, инта каммарас!

В провожатые ему был назначен невысокий кряжистый пехотинец по имени Гурук. Пешие солдаты полка, — своего рода небольшой армии, — одевались почти так же, как кавалеристы, только полы их курток были короче, голенища сапог — длиннее, а вооружение состояло из такого же карабина, но со штыком, и широкого тесака вместо сабли. Взамен забрала на хвостатом шлеме торчал козырек.

Широкое, покрасневшее от загара лицо разглядел Гриос. Пересекая размозжённый нос и расплющенное надбровье, по лицу солдата проходил глубокий рубец. Левый глаз глядел искоса, теряясь под нависшей мохнатой, с проседью бровью. Правый набычливо зрел в упор.

Уловив взгляд чаттарца, драгун иронически осклабился:

— Господину придворному гвардейцу, небось, не по себе разглядывать такие шрамы?

Голос его был противно-скрипучим; так обычно скрипит катапульта, они кое-где до сих пор использовались при обороне крепостей.

— Господину гвардейцу… — начал Гриос. — Угости табачком-то! — прервался он, заметив, что пехотинец достает кисет. В его собственном кармане, правда, оставались крошки табаку, но сейчас это было неважно.

— Скажи-ка мне, Гурук, — спросил он, с нетерпением потянув в себя дым, — отчего это во всём Тагр-коссе, что в Дангаре, что в Коугчаре, где давно переели крыс и кошек, не найти физиономий круглее ваших? Кто кормит вас и ваших коней? Отчего вы не сожрали их ещё в Элт-Энно?

— Верно заметил, — проскрипел Гурук и усмехнулся криво:

— Кормят нас, представь, враги наши. Ей-богу, как дань уплачивают…

По словам Гурука, трехтысячный корпус, включавший в себя, помимо полка Даурадеса, несколько прибившихся по дороге отрядов, больше пятидесяти дней самовольно шёл из Элт-Энно на родину. Командование союзной армии во главе с келлангийским генералом Хорбеном, так и не решив, что делать с тридцатью сотнями вооруженных до зубов, хорошо организованных и закаленных в боях людей, решило как бы не заметить их своевольной отлучки с театра военных действий — тем более, что фронта как такового в Элт-Энно давно не существовало. Если не получается остановить в лоб — то надо возглавить, мудро решили при штабе. Потому всё это время пути три тысячи пехоты и кавалерии — что под командой полковника Даурадеса решили во что бы то ни стало дойти до столицы и сказать несколько теплых слов генералам и маршалам, не только не лишались положенного им довольствия, но и направлялись то на одни, то на другие квартиры. Солдаты, не ведавшие такого счастья на болотистых тропах Элт-Энно, лопали келлангийские сардельки, запивая их сладким бэрландским пивом.

В конце концов, по словам Гурука, их остановили здесь, у перевала Волчья Пасть. Пути далее не было, ибо продвинуться кратчайшей дорогой к столице мешали разлившиеся ручьи и реки, в первую очередь — Авока.

— Красавица Авока, как ты со мной жесто-ока… — пропел он. Чаттарцу такая манера высказывания своего мнения не понравилась. Не нравился ему и сам Гурук, насмешливая лукавая рожа, от которого за версту несло чесноком.

— В Дангаре, — отозвался Гриос, — вас ждали три дня назад. Но вы же не хозяева на своей земле!

— Ну-у? — ещё выше поднял бровь Гурук.

— Бальмгрим ночью вымел воду из залива. Авока вошла в берега, поди погляди, если не веришь! Даже ветра ваши — и те за вас! Но, конечно, господа, если вам легче всего чесать языки под келлангийское пиво, в то время, как к власти в Дангаре пришёл мерзавец Гир… Да что мне с тобой беседовать. Отдам пакет — и прощайте.

И ускорил шаг, отвернувшись, стиснув в зубах трубку.

— Не спеши, гвардеец, — удержал его за плечо Гурук. — Стрелять буду, — укоризненно пояснил он, когда чаттарец, гневно выпуская дым, остановился и заскользил взглядом по сторонам.

Главная улица поселка вбирала в себя множество мелких, горбатых, полутемных улочек. Они сбегались из-за каменных башен — домов, окна в которых начинались со второго этажа.

Верхние этажи и козырьки на заборах свешивались над улицей, ветви деревьев за ними были лишены ветвей. И — ни человека, ни птицы, и даже собак не слыхать. Могильник, подумал Гриос.

— Местных мы переселили ближе к горам, — услышал он голос солдата. — А то полезут те… герои с большой дороги, как пойдёт заваруха, битва дураков…

— А ты, видать, знаком с этим, как его… — и Гурук снизу вверх, настороженно и остро посмотрел Гриосу в глаза, — с Гиром, что ли?

— И с Гиром, и с Хорбеном, и с майором… не к ночи будь помянут, генералом Курадой, кланяйтесь ему в ножки… Зачем, действительно, идти в Дангар, если Варадоса уже нет? Отъедайтесь, отсыпайтесь, а потом опять годны в работу.

— Всё решает армия, — назидательно произнес Гурук. — На чью сторону встанет армия, тот и победитель… Не спеши. Остынь. Подумай… Ты б попросился к нам, гвардеец. Поговори с Даурадесом.

Навстречу им, из переулка двое драгун выволокли взлохмаченного человека в коричневом. Встретившись взглядом с Гриосом, он закричал, подгибая колени:

— Господин офицер! Умоляю! Меня заставили, господин офицер! Я не хотел! Господин офице-ер!

Капитан, идущий следом, передернул затвор карабина. Глянул бешено. Рыжая прядь выбилась из-под сдвинутого на затылок шлема.

— Что встали?! Пошли вперед!

И полновесно сплюнул, проходя мимо.

— Капитан Донант, — объяснил Гурук.

— Он кто у вас? — спросил Гриос. — Полковой палач?

— Бери выше. Огненная тень Даурадеса…

— Кто?

— О, наш полковник — не простой человек. У него не одна тень, а по крайней мере четыре. Если не больше… Все мы, каждый по-своему — его тени… А точнее сказать — его отражения.

Гурук был родом с берегов озера Кайратон и, как большинство уроженцев маллен-гроскских окраин — необычайно разговорчив.

Прошлой осенью, поведал Гурук, эскадрону Донанта случилось заночевать около элтэннского селения. В самих сёлах тагркоссцы предпочитали не останавливаться.

Ребята были молодые. Донанту всегда малолеток давали, мальчишек лет по семнадцати, а то и меньше.

Гриос вспомнил молодого драгуна.

— А идёт пора урожая, — вздохнул пехотинец. — От окрестных садов ихними яблоками пахнет, девчата поют, смеются… Ну, видишь ли, элтэннцы тамошние не знают воровства. И за воровство, например, мёда наказывают люто. Кое-кто на пасеках даже пчел специальных держит. Пчел-убийц…

Трое молодых драгун, несмотря на строжайший запрет, отправились вечерком в деревню. Без оружия. Обратно приползли наутро двое, истекая кровью, без носов, ушей, пальцев на руках. Третьего, с распоротым животом, набитым яблоками, обнаружили позднее, у дороги. Ни один из них не протянул после того и суток…

— И что? — предчувствуя знакомую мутную одурь, спросил Гриос.

— Что ж, эскадрон — на дыбы. Окружили деревеньку, выгнали… собак черномазых к колодцу. "Кто?" Они молчат… Вот и пошли наши мальчики пластать вкривь и вкось кого попало. К вечеру пыль чёрную оставили от деревни. Капитан Донант…

— Без мозгов он, ваш Донант, — зло перебил Гриос. — Надо было взять заложников. Тех, кто ваших ребятишек порезал, они бы сами привели. Забыли, на чьей земле находитесь?

— Забыли. Когда ты молод, силен, руки чешутся… Капитан Донант взял всю вину на себя. Сам попросился под арест. Судили его… Ну, сам подумай. К стене поставить? А с остальными как? Ждали, что скажет Даурадес. Он тогда полком не командовал, капитанствовал, как остальные, но слушали его…

— Погоди, разве Маркон — не полковник?

— Так кто ж его назначит? Твой Великий Маршал без штанов? Или "келлангийский друг", то есть генерал Хорбен? Его мы сами потом и поставили. Говорит хорошо. Говорить мастер! Тагры сейчас вообще что-то разговорились, а Даура тагр настоящий, поздно встаёт, да быстро собирается… Да и то: там, где нужно сказать десять слов, одним не обойдёшься…

По словам Гурука, Маркон сказал примерно следующее:

"Жаль, что даже вам, моим старым товарищам, приходится напоминать эту древнюю заповедь: держа в руках меч — щади! Ваш меч — это зеркало вашей совести. А месть — это всегда жестокость. Усугубляя ее, вы ударяете мечом по собственной душе. Кем был Донант до этого? Вашим товарищем. Кем стал? Палачом".

— Даура сумел договориться с ихними жрецами. Сам притащил в их пещеру на плечах телёнка, вывалил тушу в жертвенник, стоял, смотрел, как она воняет!.. А ихний зверобог с черепами вокруг шеи на всё это вылупливался… Да Господь бы с ними, пускай поклоняются хоть селёдочной голове, нам-то какая разница! Зато, как видишь, они выпустили нас из Элт-Энно. Ну, эскадрон Донанта расформировали, конечно, а командиру, по его способностям — год приводить в исполнение приговоры…

Гриос почти не слушал его.

Огненная завеса плыла перед его взором. Закатное солнце сверкало на решётках забрал и пластинах курток. Гулкий топот катился по земле.

По горящим углям скакали они. Огонь обжигал ноги коней.

И потому — не было для них остановки.

4

В конце поселковой улицы дорогу перегораживала стена из каменных плит и брёвен, покрытых толстым слоем льда. Из бойниц в улицу равнодушно взирали пушечные дула. Гурук, обменявшись взглядом с часовыми, сквозь узкие воротца вывел Гриоса на площадь.

Когда-то Шортаб, — как, напомню, назывался этот поселок, — был славен ярмарками. Сюда, праздновать окончание зимы съезжались из Коугчара и из Бугдена, а в летние дни, когда перевал был свободен ото льда и снега — добирались из самого Дангара. Высокий как мачта ярмарочный столб украшало молодое деревце с лентами, в торговых рядах теснился народ, и мало кто из проезжих не решал остановиться погостить в Шортабе пару деньков, а то и дольше.

Нынешние гости держались в поселке десятый день. У ярмарочного столба, под тяжёлым чёрным полотнищем расхаживал часовой. В складках знамени над его головой переливалось алое солнце с семью остроконечными лучами. Цветок камнеломки напомнило оно бывшему табунщику. Символом старой веры — грозным оком бога войны было оно в действительности. Квадратами тагрских букв понизу проходила надпись: "КАРРАДАННХАР!", то есть: "За чёрный флаг!" Пехотный взвод пересек им дорогу. Гриоса удивил способ маршировки. Это было не занудливое парадное "раз! иии! раз!", не ударное "трапп! трапп!", от которого трескаются подошвы, но что-то быстрое и неустанное: "раз-два-раз-два-раз-два…" И как это у них ноги не отвалятся?

Драгуны, будь то в пешем или конном строю, славились выучкой. Даже загнанные неприятелем в тесное каре, они находили силы проламывать стену окружения. Оказавшиеся внутри строя перезаряжали карабины тем, кто был снаружи. На неприятельских солдат обрушивался плотный шквал огня. Если строй не мог передвигаться, на помощь прибывала кавалерия — таким же плотным строем, что маневрировал в бою как один человек.

Поодаль группа всадников упражнялась в метании дротиков: с одной руки, с двух рук, из-под локтя, из-за спины. Широкая мишень в рост человека была во многих местах проломлена насквозь.

Угол площади пестрел мундирами и тонул в табачном дыме. Огнива щелкали как кастаньеты. Здесь, у сложенных штабелем брёвен, шёл кулачный бой: один на один, кулак на кулак, два на два, строй на строй — около двух десятков обнаженных до пояса бойцов в подшлемниках и перчатках. За опасные удары виновный выбывал из боя; но и от разрешённых ударов по корпусу то один, то другой из солдат кубарем катился по обледенелой земле к шумному удовольствию зрителей — драгун полка Даурадеса и солдат примкнувших к ним отрядов.

Внезапно, перебивая свист и вопли побоища, протяжный, надрывный крик, похожий на женский, достиг ушей чаттарца. Гриос ужаснулся было, решив, что крик доносится изнутри него самого, из пропастей его собственных воспоминаний. Но нетерпеливый вопль прозвенел снова, на этот раз так явственно, что собравшиеся на брёвнах ненадолго притихли и перестали колотить друг друга по спинам.

Гриос обратился было за разъяснением к своему провожатому, но в этот момент Гурук молча подтолкнул его к крыльцу, возле которого, расстегнув мундир, руки в карманах, высился загорелый, с пышными смоляными усами офицер. Кромсая в зубах новенькую пенковую трубку, он напряженно следил за битвой.

— Капитан Карраден, — шепнул Гурук. — Чёрная тень Маркона Даурадеса. К нему!

Слово "карраден" по-тагрски значит "чернорукий". Руки, впрочем, у него оказались вполне обыкновенными, когда он, вытянув ладони-лопаты из карманов, дружески, по-тагрски хлопнул Гриоса по обоим плечам. Люди высокие, сильные, да ещё и любители хорошей трубки всегда симпатизируют друг другу.

Только… эти странные бугры на запястьях. Ну и Мастер бы с ним. Надо будет — объяснит сам.

Чаттарец коротко отрапортовал, как было дело. Узнав о том, что подлинный курьер, молодой парень, плохо ездивший верхом, наверняка попал в руки келлангийцев, Карраден посерьезнел.

— Командир полка занят. Вы можете отдать пакет мне, я его замещаю.

— Я… — сомневаясь, промолвил Гриос, — хотел бы лично поговорить с Даурадесом.

— Поговоришь, поговоришь, — ткнул его в спину Гурук. — отдавай пакет. Ему можно…

— Полковник примет вас через полчаса, — пробегая глазами строчки, сказал Карраден. — Гурук!

— Я, господин капитан!

— Проводите господина гвардейца в столовую, потом возвращайтесь сюда. Гриос! Скажите честно, вы читали это? Нет? Знаете ли вы, что с собою привезли? Полковник вас обязательно примет!

…И новый истошный женский крик почудился Гриосу, когда они уходили с площади. На этот раз он даже разобрал несколько слов на непонятном языке. Требовательные, болезненные нотки слышались в голосе и он вдруг догадался, что должны были означать эти крики. Толкнул в плечо Гурука:

— Чего это она?

— Чего, чего… — неохотно откликнулся тот. — Разве ты не знаешь, что когда баба рожает, об этом не говорят и не спрашивают? Или у вас, чаттарцев, по-другому?

— Господи… Ну конечно! Всё в порядке, друг. Всё в полном порядке…

— Веришь — не веришь… — повествовал по дороге Гурук, — Перешли мы границу Чат-Тара. В какой поселок ни войди — тебе привет и приют. Шутка ли — три тыщи изголодавшихся мужиков.

"Ребятки, вы по нам-то пойдете?.." Конечно, ведь вокруг — никого… Тылового и келлангийского солдатья не считая. К нам же — всё по-другому, будь ты тагр или чаттарец, но ведь свой! К часовым на посты ночами приходили… В плащик завернулась, а под плащиком — в одной рубашонке. Я ей, помню: "стой, назад!" Она: "солдатик, миленький". Губёнки, судя по голосу — ох, и трясутся. А ведь не ушла, и штыка моего не испугалась. Время, время уходит у неё, понимаешь… Мужика рядом нет, молодость пролетает быстро… "Что же ты, — спрашиваю, — делаешь, глупая?" "Молчи, — отвечает. — Что надо, то и делаю". Кто знает, а может и действительно — надо… Предупредил: "Если б, — говорю, — ты рожу мою при свете дня увидала…"

Тут она отшатнулась даже: "Прокажённый, что ли?" "Да нет, сестрица, не прокажённый, а побитый я." Она в темноте, — глаз выколи была темнота! — все мои бугры да рытвины на лице ощупала. Чувствую, не поверишь: целует, целует и слезы мне на лицо… Я говорю: "Ну, а как нас с тобой разводящий застукает? У нас, караульной роты, ты знаешь, не то, что говорить или курить — в кусты по нужде отходить не положено. Ведь пришпилит к земле обоих!"

Она: "Так ведь ты и говоришь со мной, и куришь в кулак, сама видала". Я: "А подкрадется кто к обозам в это время?" "Не бойся, миленький, — отвечает, а сама, сладко так, за шею обняла, — не бойся ничего, солдатик. Я пришла к тебе как ветерочек, тихою-незваною, я и уйду как ветерочек, ты и не заметишь…"

Ну что тут поделать… Очнулся я — ни рукой, ни ногой. Она за плечо трясет: "Проснись, солдат, твои идут!" Я вскочил, она мне в руки карабин сует. "Давай, — говорю, — хоть обнимемся напоследок". "Некогда уже", — отвечает. Поцеловала коротенько в губки и — пропала. Слышу — шаги скрипят по снегу, ближе, ближе. Ору: "Стой! Кто идёт! Пароль!" Идут наш капитан Бустар и разводящий со сменой. "Молодец, — говорят, — Колдун, (меня за мои украшения иногда Колдуном прозывают). И как это ты в темноте нас обнаружил? Мы к тебе неслышно подойти хотели, да ты, видать, не дремлешь…"

— А к утру, — продолжил, помолчав, Гурук, — замела позёмка, не оставила мне на память ни следочка, ни солнышка… Эх, женщина, женщина! Она ведь, если как по-настоящему полюбит — сквозь камень пройдёт…

— Ну, — усмехнулся он, — мне в таких-то вещах везло не очень. Лицом не вышел, да и года не те. А кто из наших помоложе — не удержишь. Дорвались! После элтэннских трясин да чаттарских снегов, и вдруг такое… Иной не то, что по одной — по две, по три невесты имел. В карты на них играли — до чего доходило. И всё это — малой кровью, на всём готовом! Разбаловались, конечно, ребята. Но Даурадес терпел до времени. А как добрались до Бугдена — собрал сход. "Вы, — говорит, — солдаты или хмельные коты? Ради того мы пришли сюда, чтобы по дороге превратиться в стадо?" Словом, баб из отряда — вон. Оставили нескольких временно лишь при кухне, госпитале, да жену капитана Верреса. Вёз он ее с самого Элт-Энно и довёз бы, если б вчера… Ей пока ничего не сказали… жалеют, а она его, ты слышал, честит по-элтэннски и так, и разэтак… Бывает у них такое, говорят. Говорят ещё, что оттого к роженицам доктора отцов и не допускают…

— В Бугден мы заходить не стали, — продолжал Гурук. — Так, тишком, мимо прошли. В дороге привели в порядок себя, снаряжение, оружие. На солдат стали похожи. Кто хотел уйти со своими женщинами — тех тоже не обидели. Дорвались люди до мирной жизни! Суточный паёк, жалованье до "жерновка", вещи, оружие. Я сам подумывал уйти. Только с кем останется Даура, если мы разбежимся?

Гриос прервал молчание и бросил:

— В Коугчаре, в чаттарских кварталах одна женщина пускала на ночку солдат гарнизона. Потом у неё в огороде, за домом соседи раскопали целое кладбище из новорожденных младенцев. Распяли бабу на воротах ее собственного жилища, били чем попало, страшно били, пока не убили. Кричала ужасно… А коугчарская солдатня и прочие, кто лазил в её окна по ночам, стояли здесь же, хлопали ладонями по коленям, веселились, паскуды!

Гурук крепко-крепко взял его за руку:

— Будешь говорить с полковником — просись к нам, гвардеец. Обязательно просись!

— Зачем? — горько спросил Гриос.

— Затем, что совесть в тебе не подохла, как в некоторых. Затем, что то, во имя чего мы идём, стоит слишком дорого. Затем, что, — как говорит наш Маркон Стальная Лапа, — свободу, как знамя, должны или нести самые достойные, или — чихал я на такую свободу!

5

Полковая столовая размещалась в помещениях торговых рядов. Дежурные расставляли по длинным деревянным столам посуду, а из-за кухонной перегородки доносились приглушенные фырканье и женский хохот. В окно раздаточной они увидели трех или четырех молоденьких женщин, что возбуждённо приплясывали среди котлов и груд посуды. Из огромной кучи сарделек, наваленных на разделочные доски, девицы извлекли одну, по очереди приставляли её себе и, восклицая: "я — мужик! я — мужик!" — заливались счастливым смехом.

— Эгей, барышни! — вмешался Гурук, до половины вдвигаясь в кухню. — А тагркосские сардельки вам не подойдут?

— Гурук! — радостно откликнулась одна из них. — Ты ведь уже ел… вчера. Так чего же ты хочешь?

— Тебя хочу, — томно отвечал Гурук, просовывая лапы.

Барышни поприседали, схватившись за животы, а одна, более стойкая, ухватила плоский щит и принялась закрывать окошко, что было нелегко — двум изголодавшимся мужчинам с той стороны было не до соблюдения приличий.

В конце концов состоялось примирение и на одном из столов возникли две жестяные миски с похлёбкой, хлеб, кувшин душистого пива и одна на двоих тарелка с теми же сардельками.

Грохнула дверь и в столовую, гремя сапогами, вошёл низенький морщинистый офицер с нашивками капитана.

— Капитан Теверс, — объяснил Гурук.

— Тоже какая-то "тень"? — спросил Гриос.

— Нет, заместитель по снабжению… Доброго здоровья!

— Привет, Колдун! Доброго здоровья… Сидите, сидите! — забеспокоился Теверс, хотя никто и не думал вставать. — Что, как кормят?

— Хороша кашка, да мала чашка, — весело отозвался Гурук.

— Тебе никогда не угодишь. А тут на тебя жалоба поступила. Опять в караулке всю ночь доски строгал.

— Какие доски? — спросил Гриос.

— Да храпел!

Гурук пожал плечами.

— Немудрено с моей-то переносицей. А жалобщикам этим передай, что надо на посту поменьше дрыхнуть, тогда и в караулке ничей храп мешать не будет. Нашли время разоспаться!

— Чеснока многовато в похлёбке, — осторожно заметил чаттарец. Он только сейчас почувствовал, как сильно проголодался, но под взглядами тех, в ком уже начинал понемногу надеяться найти новых друзей, старался есть неторопливо, смакуя каждый глоток. — И соли, пожалуй, изрядно.

— Это чтоб тухлой свининой не пахло, — тут же отозвался Гурук.

Гриос вспомнил о сушёном мясе, куске сала и луковицах — его припас так и остался в дорожной сумке, притороченной к седлу. Ничего, может на обратную дорогу сгодится… Хотя, какая там дорога, и куда…

Теверс покачал головой и присел рядом.

— Келлангийцы со вчерашнего дня прекратили поставки, — сказал он. — Наших запасов и на сутки не хватит. Полковник приказал после обеда рассчитать и отпустить всех женщин.

— Выгнать, — обронил Гурук.

— Это понимай как хочешь. Они-то, может и не пропадут без нас. Только твой капитан Бустар пообещал, что если я это сделаю, вывесить меня на первом дереве.

— Не бойся, — сказал Гурук, отодвигая миску. — Скоро и Бустару будет не до тебя. Авось обойдется.

— Всё шутишь…

— Ты расскажи лучше, как погиб капитан Веррес.

Теверс снял шлем и принялся старательно вытирать платком намокшие седые пряди. Теперь, когда он повернулся лицом к свету, Гриос углядел два длинных кривых шрама, идущие в разные стороны от углов рта. Ему доводилось слышать об этой элтэннской болезни. Зараза поселяется в уголках рта и плоть в них начинает разлагаться — дальше и дальше, пока гниль не дойдет до крупных кровеносных сосудов. Немногие выжившие рассказывали о таких методах излечения "смеющейся смерти", которые было под силу вынести лишь человеку с немыслимо сильной волей. Сколько лет может быть совершенно седому капитану Теверсу? Вряд ли меньше, чем тебе…

— Командир первого чаттарского вместе с полковником ехали со стрельбища. По дороге к ним приблизились трое верховых. Один из них сообщил, что у него при себе пакет с донесением от генерала Паблона Пратта, и что он должен вручить его лично в руки полковнику Даурадесу. Наши придержали коней, а те вместо пакета повынимали револьверы. Веррес прикрыл собой полковника и принял в себя три пули.

— А что же Даура? — спросил Гурук.

— А Даура, не ожидая долго… — Теверс сделал рубящие движения рукой. — Ну, ты его знаешь, его, как говорится, в таких делах жизнь с солью протирала… Двоих срубил сразу, третьего поранил. Поскольку капитан Веррес ночью умер от ран, этого третьего только что отвели с Донантом. А Даура — цел, невредим, но, говорят, ходит черней собственной тени.

— Молодец, сынок, — гулко сказал Гриос.

— Наш полковник ещё не то может. Мне довелось однажды… — Гурук прислушался. — Постойка. Слышишь?

донеслось с площади,

— Идут! — всплеснул руками Теверс. — Сейчас начнется! Девушки! Котлы, котлы на стол!

А припев грохотал под окнами:

Победно запела в петлях дверь и, перегоняя друг друга, пятый и шестой тагрские вперегонки с первым и вторым чаттарскими, с ликующими воплями повалили в столовую. Ножны сабель загрохотали о скамейки. Мест на всех не хватало. Гурук и Гриос встали, отодвигаясь к стене.

Теперь, без устрашающих шлемов с их решетками, солдаты Даурадеса показались Гриосу невероятно молодыми, почти мальчишками. У большинства и усов толком не выросло… Слезы блеснули в глазах чаттарца.

— Не армия решает, — произнёс он вдруг. — Нет, не только армия…

— Табачку? — деловито предложил Гурук.

— Пойдём, — сказал Гриос. — Пора.

— Зол он нынче, — задумался Гурук, — это плохо. Ты б поговорил вначале с Карраденом. А впрочем — гляди сам, чаттарец. Кто знает, как там дела обернутся… Меня позови, если что.

— Ничего здесь не изменишь, — ответил Гриос. — Это — судьба.

Кулачный бой у брёвен был прерван. Накинув на разгоряченные плечи свои грозные куртки, бойцы и зрители, собравшись группами, изучали ходившие по рукам листки с отпечатанным текстом.

— Читают? — поразился Гриос.

— А как же! — ухмыльнулся Гурук. — Нашу, солдатскую газету. Называется "Подъём!"

Последнее слово он выделил столь характерно, что сразу заставил всех обернуться.

— Оах! — крикнул кто-то. — Вот он, тот самый чаттарец!

— Хай, чъат-таре, айге!

— Чаттарец!

— Эй, гвардеец! Иди к нам!

— Это ты привез письмо генерала Паблона?

— Расскажи, как там.

— Стоит Дангар?

— Постойте, постойте, ребята! — вмешался Гурук. — Мне кажется, что он и сам не прочь узнать, что за депешу привез из столицы.

— Ну, не из… — начал было Гриос.

— Дайте газету! — крикнул Гурук. — Или читайте кто-нибудь! Вслух!

— Тих-ха!

— "Внимание! Внимание! Внимание!.." — взялись за дело сразу несколько голосов. Один из них, более уверенный и крепкий, продолжил:

— "Драгуны! В полк только что доставлен пакет из столицы. Вот о чём сообщает нам предводитель движения "недовольных", генерал Паблон Пратт:

"Солдаты полка Даурадеса!

Опостылевшее всем правление маршала Варадоса кончилось. Бывший "великий полководец" взят под стражу и его участь решит суд. Захватившую власть группу офицеров возглавляют генералы Гир и Легонц. По их мнению, нам следует успокоиться, разойтись по домам и заняться повседневными делами. Господа генералы заверяют, что и без нас решат наши проблемы. Они обещают, что мудрые, несущие народу мир и процветание решения нового правительства не заставят себя долго ждать.

Однако, тем временем: в нескольких полках, расквартированных в столице и принимавших активное участие в событиях, зачитан приказ о переводе их на север страны. Куда ж потом? Не подальше ли от Тагр-косса? Не в сторону ли Элт-Энно?

Тем временем: части пятидесятитысячного келлангийского корпуса вплотную придвинулись к окраинам столицы. Дангар — до сих пор был единственным местом в стране, где на улицах не было ни одного иноземного солдата. Видимо, нам, тагркоссцам, хотят продемонстрировать силу?

Тем временем: новоявленные власти спешно готовят закон, по которому любой житель Тагр-косса, независимо от его желания, семейного положения и рода занятий, будет обязан проходить службу в армии по келлангийскому образцу, то есть: в тех местах и на такой срок, какие будут определены военной властью. Потому, любого не-солдата, как подпадающего под этот закон, по прихоти чиновника могут отослать умирать за тридевять земель. Сказать, что это открыто ущемляет наши гражданские свободы — значит сказать лишь половину правды.

Нам придется терпеть в армии случайных, неподготовленных и просто больных людей, в том числе — заключенных и каторжников, которым это будет предложено вместо отбывания срока заключения!

Солдаты и офицеры Тагр-косса! Вы согласитесь служить в такой армии?

Тем временем, по всей стране нечего есть и не во что одеться. Тем временем, новыми властями пресекаются любые попытки рабочих и солдатских комитетов упорядочить выдачу пищи и навести в городе порядок, и наоборот — поощряются преступные банды, несущие хаос и смерть в рабочих кварталах. Тем временем, генералы Гир и Легонц не скрывают, что заигрывая с нами сегодня, они не постесняются, под видом наведения в столице порядка, применить силу завтра.

Солдаты полка Даурадеса! Ваша решительность и отвага — на устах страны! Честные люди Тагр-косса и других стран побережья с восхищением пересказывают друг другу вести о вашем бесстрашном рейде! Завершите путь в столице!

Мы ждем вашей помощи!

От Народного Собрания солдат и рабочих Тагр-косса —

генерал Паблон Пратт."

— Уах! — и один из бойцов, сбросив куртку, тяжело спрыгнул с брёвен на землю. — Что?! Скоро будем гулять в Дангаре!

Другой, мощный и жилистый чаттарец, также откинув с плеч куртку, шагнул к нему:

— Вот где я рожу твою медную мазутом вымажу, чтоб в другой раз не выставлялся, кабан тагркосский!

И, переплетясь руками, они двинулись по кругу, то ли борясь, то ли танцуя. Один из зрителей заметил, не спеша выпуская кольца из своей трубки:

— А всё-таки надо было остановиться в Бугдене. Там бы всё имели: и крышу, и еду, и питьё. Сидели бы цари царями…

— Скажешь тоже! Ну, посидели б! А потом? Опять в болота? — перебил его возмущённый мальчишеский голос.

— А ты думаешь, здесь войны не будет?

— Так ведь здесь — другое дело…

Гриос хотел было вмешаться, тем более, что под горячую руку о нем все на время забыли, но тут кто-то осторожно взял его под локоть.

Капитан Карраден, подтянутый, при сабле, в ремнях и в шлеме стоял перед ним.

— Вам пора, — сказал он негромко. — Сейчас полковник закончит занятия. Ждите в коридоре. Часового я предупредил.

Глава 6. Шортаб (окончание)

1

Гриос, пригибаясь, вошёл под низкий потолок. Короткий полутёмный коридор был чисто выметен и заканчивался тупиком, где в нише помещалась горевшая ровным пламенем керосиновая лампа. Ближайшая дверь была приоткрыта. Из-за неё рокотал настойчивый голос:

— …Камуфлет. Это случай, когда снаряд взрывается достаточно глубоко под поверхностью почвы. Взрывная волна и осколки, разумеется, отсутствуют. Вспучивается земля, много шуму, много вони, более ничего… Что? Да, именно так…

— Так в стволе пушки взрыва и не происходит! Случись такое — орудие разнесёт в лохмотья… Да, да, быстрое горение!.. Насыпают дорожку пороха и по скорости движения язычка пламени определяют… Удивительно, Норт, что вы, второй год нося сержантские нашивки, до сих пор не знаете такой простой вещи. Вы правы, спрашивает умный. Дурак — делает и портит…

— Келлангийцы? Вне всякого сомнения — лучшие артиллеристы в мире… — как бы слегка раздраженно продолжал голос. — Ведь вы, идя в армию, не рассчитывали, что всю жизнь будете воевать с вооруженными вилами селянами? Занятие окончено.

— Встать! Смирно!

— Вольно, разойдись.

Дверь распахнулась и в коридор шагнул невысокий худощавый человек в куртке с полковничьими нашивками. Острый взгляд холодных, зеленовато-серых глаз царапнул по лицу Гриоса.

— Пройдите в кабинет, — ледяным тоном произнес он вместо приветствия.

Кабинет полковника встретил Гриоса неярким мерцанием. Потрескивали угольки в камине. Единственное окно закрывала глухая, серая, будто вырубленная из камня штора. Рядом с собой чаттарец заметил кресло. Широкое, удобное кресло с подлокотниками, спинкой в сторону входа. В другое кресле, у камина, нога на ногу в начищенных до блеска сапогах, сел Даурадес. Низкий столик по его правую руку был завален бумагами, поверх которых лежали заложенная карандашом книга и "бодариск" в тяжёлых, украшенных чеканным узором ножнах.

Чаттарец узнал ножны. Когда-то, в оружейной мастерской, он сам выбирал этот клинок…

Гриос шагнул в кабинет, прищелкнул каблуками и встал навытяжку. Дверь за ним клацнула, закрывшись.

— Вольно, капитан, — услышал он усталое. — Я вас слушаю.

Маркон сидел прямо, его лицо показалось чатттарцу постаревшим… впрочем, Маркон как и тогда, в двадцать два, так и теперь, в тридцать семь выглядел лет на десять старше своего возраста. Зрачки глаз у Даурадеса были окружены странным, словно из глубины идущим светом. Глаза глядели в упор, их взгляд невозможно было выдержать.

"Привет, дружище…" — хотел было сказать Гриос, но неожиданно слабым голосом проговорил:

— Вы ошиблись, полковник. Я не капитан, и даже не офицер, просто рядовой чаттарской гвардии, хотя сейчас этой гвардии, может быть, уже не существует…

— Поскольку её не существует, — повторил он с пересохшим ртом, — я должен найти… какую-нибудь другую службу… хотя, моя семья, может, и не ждёт меня, потому что…

Ему очень хотелось крикнуть кое-что иное, высказать всё в двух или трёх словах, но эти, два или три слова куда-то запропастились, и он через силу тянул и тянул из себя чужие, тагрские слова…

Даурадес, не отрываясь, изучающе глядел на него. Короткие щетинистые усы дёрнулись в усмешке.

— И? — коротко спросил он.

— В общем, что хочешь делай, Маркон… Я пришёл к тебе. Можно я присяду?

Даурадес указал на пустое кресло:

— Слушаю тебя.

— В Коугчаре, летом, — торопливо заговорил чаттарец, — я встретил твоего сына…

— Я знаю. Он сообщал мне об этом.

— Да. То есть… Я не знаю. Ты знаешь, что сейчас творится в Коугчаре? По городу который день погромы. Убивают чаттарцев и элтэннцев. Жгут дома. Моего дома тоже… нет. Что с семьей — я не знаю…

Даурадес покачал головой:

— Там творится то же самое, что творилось в вашем Ифисе, пятнадцать лет назад. Тогда, мне помнится, жители тагрских кварталов бежали "к себе в Тагр-косс", сжигая за собой дома. Был такой, если ты помнишь, Каррабо. И была такая, если ты помнишь, "Освободительная Армия Чат-Тара"… Ничуть не лучше "отрядов народной обороны", что под знаменем некоей "Новой Церкви" крутят политику в Коугчаре и Урсе…

— В твоем доме живут келлангийцы, — продолжал Гриос. — Генерал Хорбен. Тинчеса я в городе не видел. Наверное, он до сих пор… где-нибудь в Бугдене. Скажи, Маркон… До меня дошёл странный слух… Это ты сказал ему, будто меня… будто я… убит?

Даурадес легко сорвался с кресла и заходил по комнате.

— Тебе было бы лучше, если бы я говорил, что моим учителем по жизни был предатель? Да, я понимаю, что майор Курада грозил тебе смертью жены и ребёнка всякий раз, когда требовалась очередная подпись…

Гриос молчал.

— Моего имени ты им так и не назвал… — холодно продолжал рассуждать Даурадес. — Чем вынудил меня придумывать оправдания тому, почему за другими приходят и других вызывают, а меня даже не допрашивали ни разу. Посему я выбрал отставку… и прочее… А что было потом — тебе наверняка известно.

Гриос, словно наяву, увидел плывущее ему навстречу окровавленное лицо человека там, на улице.

— Маркон, зачем же так… ведь я… в то время… простил тебе даже Нанни!..

— Как это "простил"?

— Маркон! Если уж всё так пошло, я хочу, чтобы ты знал. Это я тогда… бросал в окно камни. Пойми, я не в силах был так, просто-запросто…

— Только камни? А остальное? Как насчёт остального?!. - и Даурадес замолчал, выжидая. Только глаза его впились в собеседника.

— Какое остальное? — воскликнул Гриос. — Ты пойми, почему я это делал! Ведь я любил именно её, а не ту стерву, от которой у меня сейчас одна дочь родная, а двое других детей… неизвестно от кого. Я разрывался пополам, хотя понимал: ты молодой, энергичный, и тоже любил её больше жизни, а я, солидный и уже женатый. Но я не мог не швырнуть злосчастный камень. Боль, обида… и на себя в том числе… Впрочем, для меня всё то, что было… давно в прошлом. Давай оставим прошлое в покое…

— Сейчас я хочу проситься к тебе в полк. Некуда мне больше идти… — завершил он.

— Отчего же? — в голосе Даурадеса по-прежнему сквозил холодок. — Назревает потасовка. Добротное пушечное мясо позарез будет нужно везде. А с нами, знаешь ли — хлопотно. Придавили к горам, без боя не вырваться. Ты же — твёрд рукой, но мягок сердцем. Что, если повторится то, что случилось пятнадцать лет назад? Пусть всё действительно останется в прошлом.

— Что тебе говорить, — сказал Гриос, поднимаясь из кресла. — Ты ничего не поймешь. Наверное, потому что ты не чаттарец.

— Да, потому что я не чаттарец, — повторил Даурадес с морозцем в голосе.

Теперь они стояли друг напротив друга. Гриос первым не выдержал прямого взгляда и отвернулся в сторону окна. Из-за прикрывавшей окно шторы ему были видны угол двора, и брёвна, и люди у брёвен. Гурук, поставив ногу на чурбан, деловито спорил с одним из сержантов. "В конце концов, кто мне эти люди? — внезапно подумал чаттарец. — И что я здесь делаю?"

Быть может, ему надлежало высказать Маркону многое из того, что собиралось в нём эти годы. Быть может, следовало сказать, что он совсем не такой представлял себе их будущую встречу.

— Я всё понял, Маркон, — сказал он. — Действительно, кто я такой, чтобы передо мной раскланиваться?.. Камушек на дороге. Можно подобрать, а можно и оставить, пускай себе лежит. Может, подберут другие. Спасибо, что величал меня по-старому — капитаном… Разрешите идти?

— Идите.

Стук многочисленных копыт доносился с площади.

"Да будет же и тебе дано, — пожелал в сердцах чаттарец, — увидеть обгорелые развалины твоего дома. Не знать, что случилось с твоими близкими…"

Пожелал — и сам испугался: нет, нет! Не надо этого!..

Когда имеешь чёрные глаза, почему-то вспомнилось ему, — будь осторожен в своих пожеланиях. Сбудутся…

И всё-таки между ними было сказано далеко не всё…

За молчанием Маркона скрывалась какая-то тайна.

Чего-то не договаривал Даурадес…

2

Выйдя во двор, Гриос неожиданно столкнулся с теми, кого сейчас меньше всего желал не то, чтобы видеть — помнить.

Впереди, сняв шляпу и обнажив великолепные седины, вышагивал красивый, статный келлангийский генерал. За ним теснились двое или трое офицеров. Замыкал группу низенький круглолицый человек в генеральской шинели — вчерашний майор Курада.

— Не может быть! — разводя руками, воскликнул бывший начальник секретной службы. — Это вы, Гриос! Куда вы так спешите? А я-то как раз очень желал бы с вами поговорить. Совершенно, знаете ли, не думал встретить… Как жена, как дети…

Гриос, не отвечая (а мог бы ответить, и как ответить!), шагнул на улицу, напоследок хлопнув дверью так, что стоявший подле неё часовой удивлённо заморгал глазами.

— Эй, чаттарец! — поймал его за локоть Гурук. — Ну что? Решил дела? А, чёрт… Я же говорил тебе: сегодня он сам не свой. Ну, не беги, остынь немного!

Гриос стиснул зубы. Могло показаться — от гнева. На самом деле он просто боялся расплакаться — всерьёз, здесь, при всех.

Гурук тянул его за локоть.

— Садись, расскажи, как было дело. Закури, вот!

— Господ офицеров Каррадена, Бустара, Донанта и Теверса — к полковнику! — объявили от крыльца.

Гриос, двигаясь почти ощупью, опустился на бревно, как спросонок потёр ладонями лицо…

— Что это с ним? — спросил кто-то, проходя мимо. Чаттарец слышал этот голос сегодня.

— Дом у него сожгли в Коугчаре, и семья пропала… — объяснил кто-то. — Хочет вот к нам попроситься.

— Харрака-саттара бинча! — грязно, по-элтэннски выругался другой знакомый голос. — Волчье семя! Ничего, скоро они все у нас будут кровью умываться!

Гриос поднял воспаленные от слёз глаза. Капитаны Бустар и Донант поднимались по ступеням крыльца.

От волнения его начала пробирать зевота и он, не сдержавшись, зевнул — глубоко-глубоко, так глубоко, что из его горла вырвался наружу не то стон, не то вой…

— Ну вот! — весело крикнул, обнимая его за плечи, Гурук. — Была у собаки одна песня — и ту отнял!

Громкий хохот собравшихся привёл чаттарца в чувство.

Отовсюду потянулись руки с набитыми трубками. Гриос покачал головой и, сам невольно улыбаясь, полез в карман шинели — за своей…

Посиживая на бревнах, они дымили и молчали.

— Ты так, сразу, не уезжай, — сказал Гурук. — Может, он передумает. Я его знаю…

Келлангийский отряд под белым флагом спешился неподалёку. Солдаты его держались особнячком, не решаясь приблизиться. Лишь командовавший ими здоровенный рыжебородый кирасир, на ходу отвинчивая крышку фляги, добрался-таки до брёвен и — застыл вверх бородой.

— Что, парнишка, жя-абры пересохли? — осклабился кто-то.

Келлангиец в позеленевшем панцыре и остроконечной каске здорово походил на рака, только что извлечённого из воды. Это служило поводом постоянных насмешек со стороны тагров. Глотнув, он с усилием отвалился от фляги и замер, тяжело дыша в своих доспехах. Выпученными голубоватыми глазами обвёл окружающих, мол: да, братцы вы мои… Вскинулся, присел рядом с Гуруком и Гриосом.

— А-а ведь я тебя зна-аю, — обратился он к чаттарцу. Говорил он по-тагрски, но чуть-чуть растягивая гласные. — А-а ты меня не помнишь?

Гриос молчал. Не до того было.

— Хорошо бе-егает твоя коняжка! Не продашь, коне-ечно? Жаль… Всё утро за ним гоняюсь! — объяснил кирасир окружающим. — Кабы не его ворона-ая…

— Впрочем, во-от что, — прибавил он, сделав надрывный глоток из фляги, — может, ты не против был бы узна-ать, что случилось с рыбаками, у которых ты оставил парня? Или ты и э-этого не помнишь?

— И… что же вы с ними сделали? — спросил чаттарец.

— Да ничего-о! Удивительная шту-ука. Тот, кого ты подстрелил, оказался келлангийцем. Бывший военный моряк, дезертир, с хорошим келланнгийским именем — Терри Грэйа…

— И… и что же?

— А то, что он, очухавшись, чуть ли не слёзно просил не причинять вреда тем, кто оказал ему первую помощь. Мы и впрямь расчувствовались… и оставили их в покое. Предварительно, разумеется, перевернув весь дом, потому что вёз с собой этот славный Терри некое донесе-еньице, которое самым таинственным образом исчезло. И лишь потом кто-то сообразил, что пропасть пакет мог одним только способом. Что за чёрт, в конце концов! Мы пасём парня чуть не от самого Дангара, а тут врывается какой-то синий гварде-е-ец и путает все карты. Мы — тысячу извинений хозя-аюшке, — не такие уж мы и звери, между прочим! — и в погоню за твоей милостью… Дальше ты знааешь — не догнали! Узнав о сём, генерал Хорбен меняется в лице и решает, прервав завтрак… — о-о! — сейчас же ехать на переговоры к Даурадесу… И тут, по приезде, мне в руки кто-то из ваших потихоньку сует вот э-это!

Кирасир достал из-под панцыря сложенный вчетверо листок газеты "Подъем!", развернул и показал собравшимся:

— Каково, а-а?!

Затем, обернувшись к Гриосу, протянул руку:

— Почёл бы за честь быть вашим другом! Я — капитан Еминеж.

— Ну, как тут, у вас?

— А у вас? — спросил Гурук.

— Дымком попахивает.

— Так ведь и у вас тоже.

— Тебе что, ты дома. А э-этот, — Еминеж указал глазами на крыльцо, куда ушёл генерал Хорбен, — всё герои-из-зма жаждет. Желает не меньше, как спасти мир. В качестве, так сказать, защиты национального престижа. А что до того, хочет ли мир спасаться… Чё-орт его знает… Заварит — густо, разбавит — пусто. Солнышку не простит, что оно светит! И мы вместе с ним, чувствую — опя-ать полезем пальцем в чужую ноздрю. Я-то, например, ни против кого зла не держу, ни против тагркоссцев, ни против чаттарцев…

— И всё-таки — ты здесь и при оружии, — заметил кто-то.

— Так для оборо-оны же…

— А по мне, — лениво, прищурясь левым глазом на солнце, заметил Гурук, — как говорят у нас на Кайратоне, каждый, кто пришёл, не спросясь, в мой дом с секирой — враг, и обращаться я с ним буду как с врагом… И нам, тагркоссцам — тоже хватит. Помотались по свету проклятьем всех широт… Пора бы и дома порядок навести!

— А я бы то-оже сейчас — домо-ой… — так же щурясь на проглянувшем солнышке, ответил кирасир. — И без того шкура — заплата на заплате… Да ведь не отпустит, сволочь.

3

— Господин полковник, — без предисловий начал речь генерал Хорбен, — меня очень тревожит состояние дел в вашем подразделении. Насколько я понял, отношения между солдатами и офицерами у вас панибратские! Что это за посиделки, что это за кулачные бои под окнами?

— Ребята называют это "бодачкой", — перебил, улыбаясь, Карраден. — А что, неплохо дерутся.

— Как я вижу, дисциплины в полку — никакой…

— Хорошо, господин генерал, я всё понял, — мягко вмешался Маркон Даурадес. Он по-прежнему восседал в любимом кресле и даже не подумал встать при появлении генерала. Его руки в боевых кавалерийских перчатках покоились на подлокотниках.

— Я приму к сведению ваши замечания. Полагаю, вас привело к нам не только это?

Отворилась дверь и в кабинет прошли изрядно запыхавшиеся Бустар, Донант и Теверс.

— Итак, начнём, господа?

— Слово вам, генерал Хорбен.

Хорбен присел в то же кресло, что до того занимал Гриос — глаза в глаза с Даурадесом. Знаком приказал одному из офицеров развернуть карту.

— Скажу прямо: у меня нет ни времени, ни охоты препираться с вами. — сказал он именно в глаза Даурадесу. — Обстановка в стране постепенно выходит из-под контроля.

— Из-под вашего контроля, — заметил Даурадес.

— Вам, должно быть, известно, что происходит в городах Южного Тагр-косса? Да, несомненно, мы примем соответствующие меры к наведению порядка. Теперь, на очереди ситуация с вашим отрядом. Нас вполне мог бы устроить такой выход из положения, когда ваши солдатики, сложив оружие, мирно отошли бы на квартиры в Бугден. Более того, лично вам… господин полковник… я мог бы, в силу признания ваших несомненных военных заслуг, гарантировать закрепление за вами этого звания.

Даурадес молчал. Только руки двумя чёрными пауками закопошились на подлокотниках.

— В Бугдене, — продолжал Хорбен, — мы разместим ваших солдатиков на удобных квартирах, где они сумеют смыть с себя гарь и кровь элтэннской мясорубки. Если всё пойдет спокойно, вам в скором времени вернут оружие. В дальнейшем, учитывая ваши заслуги, вам даже могут сделать предложение стать военным комендантом Бугдена. В принципе, городской гарнизон давно нуждается в замене. Потому, оставив ваших солдатиков при себе…

— Прошу прощения, генерал. У меня солдаты, а не солдатики.

— Какая разница!.. Вы приобретаете власть не только над городом, но и над всем Северным Тагр-коссом! Но власть, я напомню — это, прежде всего, порядок. Я смею надеяться, что вы как-то контролируете этих головорезов?

Последнее слово Хорбен постарался выделить особенно веско.

— Это — всё? — рокотнули слова Даурадеса.

— Об остальном вам доложит капитан Деннес.

Вперед выдвинулся весёлый белобрысый келлангиец.

— А что тут долго рассказывать? Вы в ловушке. Кормить вас нам надоело, вашим лошадям тоже жрать нечего. Даже если вы переплывёте Авоку, с той стороны гор вас ждут пушки генерала Мако…

— Ждут? — прервал его речь Бустар. — Значит, мы можем не тащить с собой свои?

— Капитан Бустар! — одёрнул его полковник.

— Ваш хвалёный отряд — сборище дезертиров и предателей. Не пройдет дня, как мои артиллеристы сравняют с землей ваше логово, а там — хватит батальона, чтобы смести в озеро то, что от вас останется. Воевать с трусами, показавшими спину врагу, подставившим под удар товарищей…

— Камуфлет! — хлопнул ладонью по подлокотнику Даурадес. И осведомился с легким раздражением в голосе:

— У вас всё? Капитан Теверс, вы, кажется, хотите что-то возразить?

— Как сказать, возраженьице-то маленькое… Где и как вы собираетесь расставлять пушки? От дороги, где вы сейчас стоите, снаряд не долетит, ядро и подавно. Стало быть, вам придется подтянуть артиллерию поближе. А по степи это сделать никак не получится — пушки завязнут или по оврагам останутся. Дорогу, что ведет к посёлку прямо, держим под обстрелом мы. Пара бомб — и перед вами глубокая яма… С другой стороны Шортаба — озеро, через которое, по весеннему льду, никак не перебраться. А атаковать с равнины… Не лучшее время года для такой атаки.

— Благодарю вас, капитан. И при всём этом вы собираетесь выдвигать какие-то условия, генерал Хорбен?

— О наших условиях скажет генерал Курада.

Курада провел ладонью по жирным седеющим волосам, уютно потёр ручонки и придвинулся ближе к столу — совсем как добрый дядюшка, приехавший для замирения родственников.

— Видите ли, — зажурчал его голос. — Здесь я представляю, собственно, интересы нового правительства Тагр-косса. Меня послал лично генерал Гир. И мне хотелось бы задать один вопрос. С кем вы, полковник Даурадес? Только честно. Вы желаете, чтобы наш народ и далее терпел беды и унижался перед иноземцами? Чтобы всяческие иноплеменные народцы, как элтэннцы и прочая чаттарва по-прежнему грозили нашим рубежам? И даже более того, чтобы они, угнездившись в, собственно, стране, по-прежнему, собственно, поедали тот хлеб, который нам едва-едва удается вырастить на наших и без того скудных полях? Они поклоняются ложным богам. Их высокомерию нет предела. Их дети плодятся как черви…

— Дети — это, по-твоему, черви? — не утерпел Донант.

— Господин капитан!

— Господа!

— Господа!

Только бы не сорвались, подумал Даурадес.

Они, четверо, стояли за его спиной.

Карраден. Странная личность. Бывший военный моряк с непонятным прошлым. Добр, приветлив, порой даже слишком. Честен… горд… тоже чересчур. На него вполне можно оставить полк, заведомо зная, что каждый из солдат будет вовремя поднят, озадачен, покормлен и отправлен спать. Сам отправится на отдых лишь тогда, когда будет знать, что посты расставлены и люди распределены по местам. Замечательный и знающий командир… правда, совсем не умеет орать.

Бустар. Бессменный начальник караула — до поры до времени. В бой предпочитает идти чётким ровным строем. При всей своей тактичности и педантичной приверженности дисциплине, не пропустит ни одной юбки — что вошло в поговорку.

Донант. Рыжий норовистый пёс. Глотку перегрызёт за любого из товарищей. Стая! — для него на первом месте. Неглуп, самолюбив, но… стая! Когда на первом месте стая — будет стоять до конца.

Теверс. Исполнителен, туповат. Но такой туповатый будет стоять насмерть, даже не придавая этому значения. И смерти своей не заметит… Интендант из интендантов. Из совершенного ничего сумеет выкроить что-то, а из этого чего-то — всё остальное. Самый старый, знающий и понимающий из нас… Между прочим, бывалый артиллерист. Будут пушки — поставим командовать пушками.

Каждый из них занимает своё, строго отведённое место. Смести его… непонятно что получится. И даже понятно что — то, о чём лучше не думать. Ой, не святые они все, ой не святые. Но… это как разные пальцы в одной боевой перчатке.

Да, пальцы. Но их пока всего четыре… Пятый?

И кто стоит напротив?

Борец за справедливость, породистый генерал Хорбен. Устроитель последнего переворота в чужой для него стране. Куплен за хорошие деньги, которые будет стремиться оправдать чем угодно.

Весьма религиозный и патриотичный полугенерал-полумайор Курада, любитель торжеств и публичных казней. Смел — пока не пронюхает, что дело пахнет жареным.

И ещё там кто-то за их спинами… Молчаливое сопровождение.

Самому бы случаем не сорваться. Представление должно идти по намеченному плану.

— Правильно ли я понял, господа, — повысил голос Даурадес, — что вам угодно предложить некий ультиматум?

— Наши условия, собственно, таковы, — продолжил Курада. — Если вы и в самом деле имеете власть над этими людьми, то вы должны уверить их в нашем самом искреннем сочувствии. В течение трех часов вы должны разоружить своих солдат и вывести их на дорогу. Далее ваше войско соответствующим образом разместят в Бугдене. Сейчас же — вы совместно с нами снимаете посты, которые будут заняты солдатами полков законного правительства Тагр-косса и Келланги…

— И дальнейшую нашу судьбу будет решать суд? — спросил Карраден.

— Законное правительство Тагр-косса гарантирует вашу полнейшую безопасность. Я никак не пойму, чего вы, собственно, боитесь. Ведь вы, вероятно, чего-то не понимаете, а мы — так полагаемся именно на вас. Единственное, что вам сейчас так необходимо — это отдохнуть и обдумать происшедшее. Будущему великому Тагр-коссу не нужны запуганные люди. Нам нужны люди смелые, обожженные в горниле войны, умеющие на ходу оценить обстановку и принять решение! Нам нужен настоящий солдат, мужественный патриот, мужчина, умеющий держать в руках оружие, пахнущий порохом, чесноком и потом, великий и непобедимый воин!..

— Это вы, господин… эээ… генерал, зря так говорите, — прервал его вдохновенную речь капитан Теверс. — У нас личный состав, по мере возможности, старается чистоту соблюдать. Озеро-то — рядом.

— Только тот, кто сумеет перебороть страх, достоин шагать с нами в одном строю! — взволнованно продолжал Курада. — Знаете, у меня в молодости был начальник, генерал Доверно, так он всегда говорил: убивают только трусов, смелых пуля не берёт…

— Дурак был, наверное, редкостный, — ядовито заметил Бустар.

— Не понимаю, как вы можете шутить над такими вещами! — вспыхнул Курада. — Священная память о мужестве генерала, который в походах, бывало, по пятнадцати дней не снимал сапог…

— Зато, когда снимал… — не выдержал Карраден. — Враги разбегались в ужасе?

— Капитан Карраден! — окликнул его Даурадес. — Я полагаю, что господа гировцы и келлангийцы, как мне это представляется, в силу своего благородства несомненно выделят нам время посовещаться? У вас к нам всё, генерал? У вас, генерал? У вас, капитан? Теперь разрешите и мне высказать кое-какие соображения.

Он легко поднялся и, поскрипывая начищенными сапогами, прошёл к окну.

Во дворе его драгуны оживленно беседовали с келлангийцами. В центре собрания Даурадес с удовлетворением заметил громоздкую фигуру Гриоса.

Не уехал!!!

— Эти люди во дворе не просто устали воевать, — наставительно сказал он, обращаясь не то к присутствующим, не то к самому себе. — Они хотят отстоять исконное право быть хозяевами на собственной земле. Потому, скажи я, что, после перенесённого ими, они должны эдак, просто-запросто, сложить оружие и сдаться на вашу милость, — в которую они, как, кстати, и я, не очень-то верят, — я первый получу пулю в лоб… Это во-первых. Во-вторых, господа — позиции, которые мы имеем честь удерживать, отнюдь не из самых плохих. Здесь мы без особого труда смогли бы продержаться неделю, а то и более. Тем временем, в-третьих, ваши войска в голой весенней степи вряд ли способны продержаться столь долго. Я прихожу к выводу о том, что вы слабо знакомы с оперативной обстановкой… Скажите, генерал, вы все свои войска вывели из Коугчара?

Красивое и мужественное лицо генерала Хорбена выразило непонимание.

— Как это понять: все?

— Видите ли, генерал, на этой вашей карте река Авока — это просто тоненькая линия, в то время как сейчас, весной, Авока — разлившийся бурный поток, переправа через который крайне затруднена…

— Не понимаю, к чему вы клоните… — начал было Хорбен и вдруг взорвался:

— Прекратите ваши издевательства! Вы припёрты задницей к этой самой Авоке! Ваши насмешки ничего не стоят! Вы что, не понимаете, что ваша карта бита? Что сброд, который вы собрали под свои знамёна, не выдержит… не выдержит…

— Позвольте продолжить? — как ни в чём ни бывало, продолжал Даурадес. — Дело в том, что… мы отнюдь никуда не припёрты, как вы уже не раз изволили выразиться. У нас остаётся возможность маневра вдоль берега… А теперь посмотрите сюда. Вот здесь и здесь… на равнине через Авоку перекинуты лишь два небольших моста. Они вполне надёжны, что, однако, не помешает мне их, например, взорвать. Охраны возле них вы, разумеется, не выставили. Разрешите продолжать?

— Продолжайте…

Голос Даурадеса звучал в привычных ему интонациях лёгкого раздражения… Что ж, он в который раз объяснял урок "непонятливому сержанту":

— Моя конница с лёгкостью проделает рейд по вот этой дороге, что идёт вдоль кромки гор к одному из мостов. По нему мы достаточно быстро сумеем переправить на ту сторону также и нашу пехоту. К тому времени мы взорвём второй мост, отрезав вас от города. Переправившись, взорвём и этот… И вот, господин генерал, представьте себе ситуацию: мы вступаем в Коугчар. Это город, который с севера фактически лишен каких бы то ни было серьёзных укреплений. Более того, он фактически лишён и гарнизона. А вы… остаётесь ночевать в поле. В лучшем случае, вам достанутся наши теперешние квартиры. И достать нас в Коугчаре вам будет трудновато.

Даурадес помолчал, покусывая губы и насмешливо переводя взгляд то на одного, то на другого из гостей. Помолчал и раздражённо бросил, заключая речь:

— Вопросы?

Хорбен озабоченно постукивал указательным пальцем по подлокотнику кресла.

— Так сколько… вы нам даёте на размышление? — после долгой паузы спросил он.

— А сколько вам вообще необходимо? Часов? Пусть даже суток? Вы уверены, что за это время сумеете исправить старые ошибки и не наделать новых? Вы уверены, что за это время сумеете научиться воевать? Вы, имея за плечами полуобстрелянную армию тыловиков, пытаетесь навязывать свою волю пусть меньшей по числу, но всё же армии прошедших войну ветеранов! При всём этом вы имеете смелость называть "законным" правительство, пришедшее к власти путём переворота!

— Скажите, Даурадес! — начал было Хорбен и — осёкся, ещё не придумав, что именно спросит.

Ему была нужна пауза. Пауза, чтобы скрыть замешательство и чтобы остановить хотя бы на время этого зарвавшегося негодяя.

— Мм, скажите, вот у вас в Тагр-коссе есть много разных партий: военных, гражданских, национальных… К какой из них принадлежите вы?

— К этой, — указал за окно Даурадес. — К этим, как кто-то из вас изволил выразиться, головорезам, которые полгода назад, в Элт-Энно, когда весь штаб полка во главе с командиром попал в засаду и был уничтожен, поставили над собой командиром меня, простого инженера-взрывотехника. К тем, кого мне, в конце концов, всё-таки удалось вывести из всех ловушек и окружений. К тем, кто доверился мне и идет за мной. Это! — моя партия. Их не испугать ни угрозами, ни пушками, но можно убедить словом — за которым, господин генерал, должно следовать дело. Боюсь, вам осталось непонятным главное. Вы заранее проиграли войну, в которую так неосторожно ввязываетесь.

— Ваши условия? — насупясь, бросил Хорбен. К постукиванию пальцем прибавилось постукивание по полу носком правой ноги.

— Главное — немедленно рассмотреть и решить вопрос о выводе всех келлангийских войск с территории Тагр-косса. Мы должны сами решить свои проблемы.

— Но Тагр-косс и Келланги — давние и постоянные союзники! — возразил генерал.

— А мы не против союза, — терпеливо объяснял Даурадес. — Мы лишь против того, чтобы политики из Лаггатоу пытались втянуть нас в войну, которая не затрагивает интересов нашей страны. Мы против того, чтобы иностранные солдаты выполняли роль полицейской дубинки в нашем собственном доме. В то же время мы не против, например, торговать с вами… Я, знаете ли, всё-таки инженер. Как там, например, обстоят дела с новейшими паровыми двигателями? Или теми, что работают на переработанной нефти? Кстати, по какой цене вы собираетесь платить за нефть из дангарских скважин? Я хочу надеяться, что это может послужить началом нашего действительно полезного сотрудничества, хотя, разумеется, мы привыкли действовать, сидя на конях, а не на мешках с деньгами…

— Итак, — завершил он, — наши главные условия таковы. Вы обеспечиваете нашему отряду свободное продвижение вплоть до самого Дангара. Помимо этого, мы должны быть уверены в том, что во время этого марша ваши солдаты шагу не ступят в направлении столицы. Об остальном с вами будет договариваться законное правительство Тагр-косса.

— Кого вы называете законным правительством, полковник? — оживился генерал Курада. — Отставного генерала Паблона Пратта с его голытьбой? Вы, собственно, лелеете мечту о новом государственном перевороте, и это есть ваше условие?

— Мы даём вам не менее шести часов! — бросил Даурадес, — в течение которых обещаем не предпринимать никаких враждебных действий. Чего, кстати, ожидаем и от вас. Учтите: конные дозоры докладывают мне о каждом вашем шаге. После чего, мы, быть может, не прочь будем встретиться и детально обсудить, что нам делать дальше.

— Ну всё, хватит! — Хорбен не мог сдерживаться. Его красивое мужественное лицо пошло пятнами от возмущения. — Теперь послушайте меня, вы, фанатик! Войска Келланги… наши ребята выполняют особую миссию. Великую миссию! Вы что, не понимаете, что, в случае ухода наших войск, новая, братоубийственная война сметёт с лица земли остатки цивилизации? Это огонь, господин Даурадес!.. Он может перекинуться в Чат-Тар. Оттуда — в Элт-Энно. Затем — в Бэрланд, Анзуресс и, наконец, в Келланги. Это — бешеная зараза, которую должны придушить в зародыше наши доблестные войска!

— Странно! — иронически ответил Даурадес. — Я, возмутитель спокойствия, толкую о мире, а вы, спаситель человечества, переводите разговор на войну. Тем не менее, брать слов назад я не намерен… Знаете ли, по Кругу Зверя я представляю Скорпиона. А скорпионы, в отличие от раков, никогда назад не пятятся.

— Я всё понял! — побелев лицом, воскликнул Курада. — Даурадес, вы — сатана в человеческом облике! Это всё ваше, собственно… ваше… что всё так гладко и правильно… я понял, откуда это! Я… и генерал Хорбен… мы будем бороться с вами! Мы спасём от вас мир!

— Что ж, как сказано в "Книге Слова", "если сатана идёт войной на сатану, не устоять царству его", — с усмешкой парировал Даурадес.

— Хорошо, господин полковник! В течение… ближайших… шести часов я извещу вас о принятом нами решении, — генерал Хорбен с усилием поднялся, давая понять, что разговор окончен. На пороге он обернулся и бросил загадочно:

— А вы и в самом деле верны только самому себе, господин Даурадес.

— Я тоже когда-нибудь погощу у вас в доме, господин Хорбен, — в тон ему ответил полковник.

4

— Каменные лбы! Бараны! Чесночники! — бурчал под нос капитан Деннес.

Генерал Хорбен, в обычной для него длиннополой кавалерийской шинели, быстро шагал к лошадям, прямой и статный как флагшток. По его мужественному озабоченному лицу стекала струйка пота.

— А знаете, господин генерал, — озабоченно семеня следом, поспешил подсыпать и свою горсть словечек генерал Курада, — кое в чём он прав, и я бы, откровенно признаться, никакому полководцу в мире не посоветовал ворошить наше муравьиное гнездо. У нас, как говорят, даже мальчишки рождаются под звон удил… Как представитель правительства Тагр-косса, я бы, собственно, очень попросил бы вас…

Хорбен замедлил шаг и палящим взглядом широко открытых глаз пригвоздил Кураду к месту.

— Это что бы вы тут попросили? А?!. Воистину, легче найти тысячу толковых солдат, чем одного сообразительного генерала! Вы! Вы понимаете, что вы натворили?!

Курада только хлопал глазами, пытаясь понять, что к чему.

— Нам указали на дверь! — продолжал кипеть генерал. — Нас уведомили, что если мы! — мы! — не уберёмся сами, то нас просто-напросто вышвырнут вон! И это сказано в присутствии… Нет уж! Разрешите мне, как главе союзного командования, принимать решения самому!

И прибавил:

— Ступайте в свой Дангар, господин Прохвост, и подотрите задницу новоиспеченному маршалу Гиру. Мы как-нибудь и сами справимся с этим делом. Вам всё понятно?

— Я совсем забыл об одной вещи, — как ни в чем ни бывало, озабоченно проговорил Курада. Внимание его сосредоточилось на высокой фигуре в синеватой шинели, возвышавшейся среди группы солдат. — Я… собственно, скоро вернусь, извините, господин генерал!

— Что ж, идите. Да передайте господину Даурадесу, что мы и не такие орехи раскусывали!

— Да? — спросил, полуобернувшись, Курада. — Значит, вам не попадалось каменных орехов!

— Петух! — кинул ему вдогонку капитан Деннес. — Сума перемётная!.. О чем он помчался докладывать Даурадесу?

— Ну… как? — спросил, подбегая, капитан Еминеж.

— Мы возвращаемся, — ответил Хорбен. — Пока. Капитан Деннес! Вам придётся срочно вернуться в Коугчар и ещё раз, с пристрастием допросить лазутчика Даурадеса, которого Еминеж поймал сегодня утром.

— Этого, как его… Терри Грэйа?

— У меня такое впечатление, что мы узнаем гораздо более, если…

— Подождите меня! — крикнул издалека, взбегая на крыльцо, генерал Курада.

— Союзничек, н-да… — протянул кто-то из свиты. — Известно, из чьего угла паук.

— Не союзник, — горько сказал Хорбен. — На этой земле у нас больше нет союзников.

— Вот так гуси! Всем гусям гуси! — не выдержал Карраден, когда нежданные гости покинули помещение штаба.

— Червяк своей вони не чувствует. Не так ли, господин полковник? — весело спросил Бустар.

— Ты ждёшь, что они так просто возьмут и согласятся? И, инта каммарас, откуда ты вытащил эту идею с мостами? — спросил Донант.

Полковник тяжело и мягко опустился в кресло. Стащил печатки, открыв маленькие, почти мальчишеские руки. Размял пальцы.

— Вот что, Карраден. Налейте-ка мне вина.

Вино с предгорий Чат-Тара, кисловатое на вкус, на запах отдавало сыростью. Донант, Бустар, Карраден и Теверс, словно нашкодившие мальчишки, не двигаясь с места, наблюдали, как приходит в себя полковник.

— Капитаны Бустар и Карраден… — наконец, произнёс Даурадес. — Мне очень не хотелось бы напоминать вам об этом, — продолжал он, потирая глаза. — Запомните, господа, что вы чуть было не сорвали весь спектакль. Поймите простую вещь. Если человек — генерал, то он, точно — не дурак. Даже если это генерал Доверно, от запаха портянок которого враги бегут врассыпную. Между прочим — неплохой был вояка. Нам бы так… хотя бы в будущем… Вопросы?

— Что вы думаете делать дальше? — спросил Карраден.

— Ну, наша диспозиция не меняется. Это они теперь — пускай думают. Повылезали из щелей, вот со свежего воздуха голова и кружится.

— Но всё-таки как-то не ловко. Мы ведём себя так, будто уже вступили в войну. Как-то нечестно получается…

— Нечестно? — спросил Даурадес. — Хм! Да, конечно, господин капитан, вы порой бываете просто-таки педантичны в стремлении к честности… Скажите, а где была она, их честность, когда они подсылали ко мне наёмных убийц? Мы потеряли капитана Верреса. Верреса! Что прикажете делать с его черномазой королевой, которая орёт и посылает всех козлами? И её можно понять, она остаётся одна, с ребёнком, в нищете, без защиты! В войну мы, на самом деле, давно вступили, Карраден. И наше преимущество пока в том, что, в отличие от некоторых, мы в нее не играем. И, пока не играем, а воюем — есть надежда, что будем выигрывать. А их угрозы… это, знаете, как в той поговорке: меня пугают, а мне не страшно. Каждый из наших орлов стоит десятка ихних… Впрочем, я хотел бы надеяться, что они это тоже понимают.

— Господин полковник? — в дверь просунулось кругленькое личико генерала Курады.

— Тебе чего здесь надо, крыса? — схватил его за грудки Донант.

— Я… только хотел предупредить господина полковника.

— Донант, оставьте его. Слушаю вас, господин… генерал.

— Речь пойдет о вон том человеке во дворе, — вполголоса проговорил Курада. — Это — чаттарский офицер по имени Гриос. Я хотел бы просто так, по-дружески предупредить вас. На днях я намерен посетить нескольких весьма влиятельных лиц. Собственно, я считаю, что нас и в дальнейшем будут связывать определенные отношения, потому я считаю своим долгом напомнить вам о том, что Гриос — человек крайне ненадежный и опасный. Вы, вероятно, помните, как он пятнадцать лет назад открыл особому отделу армии имена всех тагрских офицеров, принимавших участие в заговоре Каррабо…

— И? — спросил Даурадес. — Каррабо пятнадцать лет как в земле. Что делать с этим старым скрипуном, Паблоном Праттом, мы посмотрим.

— Любимчик маршала Варадоса! — прошептал Курада. — Для того чтобы выслать его из страны, мы пытались установить связь с его семьей, но он, как видно, ухитрился заблаговременно вывезти ее из Коугчара. Теперь он, я думаю, попробует переметнуться в ваш лагерь. Посудите сами, на кой вам, собственно, этот неотёсанный чаттарский пастух?

— Благодарю вас, генерал. Любопытный вы человек… Впрочем, весьма вам признателен и желаю удачной дороги…

— Да, кстати. От вас, господа, — выждав, пока за Курадой закроется дверь, обратился Даурадес, — я хотел бы услышать ваши мнения о Гриосе. Предупреждаю, что моя личная оценка его способностей достаточно предвзята. Итак, место ли такому человеку в нашем полку?

Первым высказался Карраден:

— Пусть я не буду прав, но мое мнение — да!

— Отчего же?

— Я обратил внимание, как он держится. Он, как мне показалось, достаточно опытен. Честен. Его слушают. По-моему, толк с него будет.

— Вы, Донант?

— Гм. Что же, и я — за него. Я обратил внимание на то, как он смотрит.

— Бустар?

— Я — за! Почему бы и нет? Представьте, господа, я просто обратил внимание на то, как он орёт!

— Теверс?

— "За" и только "за". Я обратил внимание на то, как он ест.

— Что ж, — сказал Даурадес. — Видать, воистину — камушек на дороге. Не подними его мы — неизвестно, кому и на что сгодится… Пойдёмте на воздух!

5

Между тем, народу на площади прибавилось. Собравшись у здания штаба, общество ожидало, что на сей раз скажет полковник. Нежданные гости умчались; с ними вместе, под свист и улюлюканье ускакал свежий генерал Курада.

Гриос по-прежнему попыхивал трубочкой в кругу собрания на брёвнах. Чаттарцу приходилось вновь и вновь повествовать подходившим о тех событиях, что ему довелось пережить в последние несколько дней.

Его слушали; иные молча, иные сочувственно поддакивая. У многих из этих людей не было ни семьи, ни дома. Однако в сердце у каждого из них, по-видимому, теплилась смутная мечта хотя бы когда-нибудь сменить казарму на собственный, пусть и не особенно богатый дом, а беспокойные и кровавые будни бесконечной войны — на заботы мирного времени.

Душа, которая жаждет свободы, менее всего желает войны, и любая война — всегда неволя. Однако, и о ней до поры забывать не следовало. По ступенькам крыльца спускались во двор офицеры полка во главе с Даурадесом.

— Капитан Гриос! — окликнул полковник издалека. Солдаты расступились, открывая путь. Гриос, на ходу укладывая в карман трубку, строевым шагом пошёл к полковнику.

— Вольно, капитан.

Маркон по-прежнему смотрел на него остро, пристально, но чуть-чуть по-иному, чем это было час назад.

— Сейчас вас проводят к складам, подберёте себе порядочный мундир вместо этой… одёжи. Если не найдете куртки по размеру — обратитесь к Каррадену. У вас с ним примерно один рост и плечи.

"Так меня всё-таки берут?" — хотел спросить Гриос, но осёкся. Пусть об этом скажет сам Маркон.

— У меня для вас хорошая новость. Судя по всему, вашей семье удалось спастись. Правда, где именно находятся ваши жена и дети — не скажу, не знаю. Но, как я понял, им удалось покинуть город до того, как начался погром.

Даурадес помолчал, и все молчали. Гриос опустил, потом поднял глаза.

— Благодарю вас, господин полковник. Я рад, что у меня появилась надежда… Однако, несмотря на это известие, я прошу оставить меня в полку.

— Пусть будет так. Примешь первый чаттарский, там как раз нужен толковый начальник. Вопросы?

— Ещё, господин полковник… Я не знаю, насколько вы осведомлены… Бальмгрим ночью вымел воду из залива! В Авоке должен был понизиться уровень воды. Путь через перевал открыт! Я сам мог бы, как проводник…

Громкий хохот со всех сторон был ему ответом.

— Камушек на дороге, а? — закричал, оглядываясь на товарищей, Маркон. — Хороший, однако, камушек!

И, ухватив окружавших его драгун за плечи, он, вначале тихо, сквозь зубы, затем всё громче прогудел пошмелиному:

— Хумм! Хумм!

Окружающие подхватили этот сигнал.

— Хумммм! — пошла вкруговую волна по площади.

— Хумммммм!.. Хумммммм! — тяжело и грозно летело над поселком.

— Я не понял, — нагнувшись, шепотом спросил у Гурука чаттарец. — Что произошло?

— "Хумм!" — это сигнал к атаке.

— А что ж насчёт Авоки?..

— Ты что, не заметил, что нас здесь, в поселке, вовсе не три с половиной тысячи, а от силы пятьсот человек?

— Так значит…

— Это значит, что остальные наши товарищи с самого раннего утра, уже несколько часов идут через перевал Волчья Пасть, дорогой на Дангар!

Глава 7. Дорога на Дангар

1

Нет, они всё-таки были хозяевами на своей земле!

Драгуны, пехота за кавалерией, кавалерия за пехотой, отряд за отрядом шли через перевал. Головным отрядом командовал Дарамац, командир разведки. В то время, когда в полку происходили описанные выше события, передовые колонны корпуса выходили по ту сторону горной цепи.

На всем пути следования на высотах стояли часовые. Опасались засад, но, судя по всему, штаб объединенного командования так и не разгадал хитрости.

Более того, как выяснилось впоследствии, Хорбен был настолько уверен, что армии Даурадеса просто некуда деться из поселка, что, спустя положенные часы, не поверил первому сообщению и приказал выслать парламентёров — вторично проверить, на месте ли драгуны. Убедившись, что в посёлке не осталось никого, кто носил бы форму и оружие, генерал пришёл в замешательство. Теперь, после того, как штаб в течение всего этого времени пытался разгадать загаданную Даурадесом головоломку и, отчаявшись, решил просить о новой отсрочке, генералу представилось, что мятежный полковник, нарушил обещание и тайно выступил на Коугчар.

Конный отряд, что был незамедлительно послан на поиск солдат Даурадеса, поспешил по следам кавалерии, однако то, как на грех, оказались следы пятого и шестого тагрских и первого и второго чаттарских, всё утро мотавшихся по равнине. Пока келлангийцы по многочисленным и запутанным следам подков пытались понять, куда же всё-таки, чёрт подери, пропали из поселка три с половиной тысячи вооруженных до зубов людей, полуденное солнце окончательно растопило верхний слой почвы и тяжёлая келлангийская конница прочно завязла на подступах к Шортабу.

Словом, покамест союзное командование окончательно смекнуло, что и к чему, на землю опустилась ночь. Сменился ветер, наступил прилив; Авока живо поползла из берегов, а что тем временем творилось по ту сторону гор — келлангийцам оставалось лишь догадываться…

Капитан Дарамац, урожденный элтэннец, маленький, шустрый, верхом на гнедой коняжке, выехал навстречу полковнику. Обменявшись приветствиями, они поднялись на одну из плоских вершин, чтобы отсюда, с высоты, оглядеть покинутую ими равнину.

Утренняя облачность рассеялась, лишь далеко внизу кое-где подплывала пепельно-серая, ненастная дымка. С плато на вершине горы были отчетливо видны дороги, холмы, озера, русла оврагов и рек. Поодаль переливчатой гладью покоилось море. Где-то справа, в низко плывущих снеговых тучах, за холмами предгорий должен был стоять Коугчар…

— А не прогадали мы? — осторожно спросил Дарамац. — Может, лучше было бы туда и идти? Сидели бы на тёплых квартирах…

— И ты о том же, — откликнулся Даурадес. Покачиваясь на стременах, он пристально разглядывал в подзорную трубу главную дорогу. — Переночуем в поле, не впервой.

— Что-то больно легко они с тобой согласились.

— Побежденный генерал о битвах не толкует, — усмехнулся полковник. — Знаешь, в разговоре с этими недотёпами я вдруг подумал: а какую хитрость применил бы в этом случае один мой старый друг…

— Видишь ли, — продолжал он, отставляя трубу, — тыловых крыс всегда пугает возможность заночевать не в тёплой постели. Потому они и попались… Ну, представь, пришли бы мы в Коугчар сейчас. Думаешь, нас так и пропустили бы дальше? Обещания? — плевали они на обещания. А пока то да сё, Паблона Пратта с его "недовольными" потихонечку додавили бы в Дангаре… А мы? А мы тем временем, представь — торчим как гнилые гвозди посреди всего Тагр-косса. И спереди у нас — около тридцати тысяч противника, а в тылу — настежь открытые ворота и ещё двадцать тысяч. Коугчар стал бы для нас ловушкой…

— Н-да… — поёжился Дарамац.

— Ты думаешь, мне самому не хотелось бы нагрянуть в Коугчар, где сейчас эта сволота резвится… Ну, а принимая во внимание, что эту первую, бескровную битву при Шортабе мы всё-таки выиграли, не исключено, что сумеем прибыть в столицу хотя бы завтра вечером. В результате, вместо героического и неравного сражения под Коугчаром, мы получаем реальную возможность начать разговор с келлангийцами с несколько иных позиций.

— Вот только захочет ли генерал Хорбен идти на мировую…

— Захочет — не захочет… И над ним есть начальство. А раз так, то нам, хотим мы или не хотим, надо быть готовыми к новой войне, на этот раз — внутри страны. Эти милые гости так просто домой не провалят.

— Но в таком случае, нам когда-нибудь придется штурмовать Коугчар с той стороны. Какие там укрепления — тебе известно?

— Многие из тех стен сооружены моими собственными руками… Что-нибудь придумаем.

— Да, видать, придётся, — прищурил Дарамац хитрые элтэннские глазки. — Хотя, на твоем бы месте я, знаешь… Взял бы этих гостей за глотку тогда, когда они припожаловали к тебе на переговоры. А после бы — двинулся на Коугчар. Представь: верхушка этой компании — у тебя под замком, и ты — полный хозяин положения. Один удар — и ты хозяин страны!

— Увы, капитан, тогда это был бы уже не я, — холодно ответил Даурадес. — Потом… кто знает, кто бы пришёл на смену этим простофилям.

Впереди, в нескольких шагах от них склон отвесно уходил в долину. В струях нагретого воздуха парили несколько орлов; один из них подлетел совсем близко к всадникам. Подошёл и — завис в десяти шагах, покачивая распластанными крыльями, кося рыжим испытующим оком…

"— Смотри, Маркон! — вспомнилось Даурадесу. — Парящий орёл! Это хорошая примета. Загадай желание, только быстро!"

"— Хорошая? Тогда я дарю этого орла тебе, Нанни!.."

Орёл скользил в плывущем тёплом мареве. Заостренные кончики его рулевых перьев тонко вибрировали, опираясь на восходящие потоки воздуха. Отверстый глаз холодно, без интереса, — скользнул по всадникам и орёл отвалил — чуть заметно изогнув крыла, унесся в глубину синей бездны…

Всё, всё, всё он знал, видал и помнил, старый пернатый демон! И тайну жизни — тонкой вибрирующей плёночки меж силами добра и зла, и тайну смерти, чья основа — страх, боль и страдание… Всё было подвластно его разумению. Это он завис над всем миром. Это его клюв и когти были готовы для того, чтобы убивать. Он знал, что наступит день, когда кто-то и его превратит в окровавленный кусок мяса. Но умереть — это так же просто, как творить обычную, повседневную работу. На его глазах умирали сотни птиц, зверей и людей. И он был как всегда спокоен и готов к тому, что и с ним это может произойти сегодня, сейчас, в этот самый миг.

2

На свете бывают города-ладони. Большие и тревожные, где на шероховатых пальцах окраин чернеют мозоли рабочих кварталов… Рассыпанные в пыли и зелени южные, где по звенящим от детского крика улицам стекает аромат чебреца и спелых яблок… Наполненные ветрами и скрипом лебедок приморские, куда утро вступает перезвоном капель с отмокших за ночь снастей, а вечер — скрипом шагов вверх по лестнице маяка…

Этот город ночами напоминает крепко сжатый кулак, затянутый в шипастую боевую перчатку. С последним ударом часов городские стены смыкаются, превращая улицы в тесные щели, а площади — в бездонные колодцы. Непроглядная мгла покрывает черепашьи доспехи крыш, цепляется за остроконечия флюгеров и решётки балконов. И лишь одна странная звёздочка, прозванная Беспокойной или Бегущей, по-прежнему отчеркивает над землёй свой неторопливый путь.

Вот она, отразившись, блеснула в зеркальной выпуклости сабельного эфеса.

На плечах торопливого молодого человека — видавшая виды драгунская куртка, с которой спороты защитные пластины. Он ведёт, почти тащит под руку женщину, которая тяжело ступает, закутанная в широкий зимний плащ. В его другой руке — керосиновый фонарь. В кругу света поминутно возникают то углублённая, с грубым резным узором дверь, то камень, торчащий из-под лопнувшей штукатурки, то угловатый облупившийся ставень на высоком окне…

Они сворачивают в улицу, которая настолько узка, что от стены до стены можно легко достать, расставив руки.

— Я больше не могу… Я больше так не могу! Маркон!

В ноги тянет холодом. Где-то за стенами пригорода бушует ночное море. Отставив тяжёлый фонарь, Маркон обнимает подругу за плечи. Она тоже очень молода. Лоб у нее горячий, влажный, волосы пахнут молоком и сиренью.

— Ничего. Всё будет в порядке. Ты отдохни чуть-чуть и пойдём… Пойдём?

Они проходят по дощатому мостику и оказываются у плотины. Дорога начинает круто забирать вверх. Ивы, что начинают зеленеть над водосточными желобами, склоняются здесь так низко, что идти приходится пригибая голову. Вверху, неопределенной тенью проступает верхушка маяка. Его зеленоватый луч устремлен в сторону залива. Наконец, нелегкий подъем завершён. Эта улица приведет их прямо к дому.

Женщина облегченно приникает к плечу своего спутника.

— Господи, как это всё некстати, — певуче произносит она, бережно поддерживая ладонью живот. — Наверное, наш малыш так и родится в дороге. Потом всю жизнь будет странствовать… как отец. Куда же мы теперь? Снова в Чат-Тар, к капитану Гриосу?

— Нет более на свете капитана Гриоса. — холодно отзывается молодой человек. — Умер капитан Гриос. Ты отдохнула? Пойдём.

В свете фонаря внезапно появляется и с шорохом кидается вбок угловатая тень.

— Маркон! — испуганно вскрикивает женщина. Две пары рук хватают её сзади. Её спутник, оглушенный ударом по голове, мешком оседает наземь. Человек с дубинкой замахивается вторично, но на этот раз женщина, по-змеиному выскользнув из рук нападающих, встает между ними и Марконом.

Крючковатое лезвие бэрландского ножа в ее руке блуждает туда-сюда.

— Только троньте! Вот попробуйте, только троньте!

— Э-э! Да мы не обознались!

Из темноты, поднимая упавший фонарь, возникает человек.

— Здорова ли, сестра? — перехватив ее руку, участливо продолжает он. — Бог тебя видит!.. Эй вы, что встали, хватайте её! Долго же нам пришлось за тобой гоняться, стерва…

— Проверь, жив ли, — бросает он человеку с дубинкой.

— И проверять нечего, хозяин! — Я свой удар знаю… — пыхтит тот, нагибаясь. — Готов, кукушкин сын! Карманчики, разве, проверить…

И видит, в уплывающем свете фонаря, что на него внезапно взглядывают широко открытые серые глаза. Позвать на помощь он не успевает — стальные пальцы жмут, ломают, выворачивают горло…

Опираясь на выпуклые камни стены, Маркон поднимается на ноги.

— Эй, вы, стойте! — окликает он и делает шаг, шаг и шаг вслед уходящим.

— Добейте его! — вскрикивает главный. Но ярко сверкнувший в темноте клинок бьет по стволу револьвера.

Выстрел! Мимо.

— Я разорву тебя на части, скотина! — кричит Маркон и бросается в бой. Один из бандитов, охнув, валится на мостовую. Другой, придерживая раненую руку, пропадает во тьме.

Один на один с Марконом, главный, закрываясь фонарём, пятится перед надвигающимся лезвием.

— Господи… Брат мой… Не надо. Сжалься…

— Господа вспомнил?! Что ты сделал с нею?

— Ничего! Ничего! Клянусь тебе…

— Хорошо. Значит, ничего и не сделаешь, пёс… Получай!!!

Клинок "бодариска" рассекает темноту и огненная лужа языками плывет по мостовой. В ее свете Маркон, с пылающим лезвием в руке, опускается на колени перед подругой. Безвольно раскинувшись, она глядит куда-то в сторону. Её руки, он вдруг замечает, в крови. Он слышит её голос.

— Скорее, — бормочет она. — Спаси его… Ну помоги же, дурак неуклюжий! — и приглушенный писк дает ему понять, что произошло.

Выронив саблю, он дрожащими пальцами, одну за другой отгибает складки платья и нарастающий оглушительный, нетерпеливый рёв маленького, сжавшегося человечка раздаётся над холодной мостовой. Этот крик, словно боевой клич, подхватывает ночной ветер и поднимает его выше горбатых крыш с дымящимися трубами, над остроконечием маяка, над нависшими ночными облаками…

— Боже, — шепчет Маркон, — да у нас мальчишка… Ты слышишь? У нас с тобой — мальчишка!

Малыш мокрым тёплым комочком ворочается, укутанный полой драгунской куртки.

— Боже, — повторяет Маркон, не слыша ответа. — Что же делать? Что же мне делать?

Издалека по улице всё ближе — торопливый топот многих ног, фонари, голоса… Это приближается ночной обход.

Через несколько часов над городом встанет солнце. Как по струнам, первый, огненный луч пройдется по шпилям городских башен. Звучный аккорд полетит в синеву…

Зябко, холодно, неуютно было снаружи! Но что-то чуть слышно шептало человеку: тебя ждут. Наконец, чей-то голос тихо сказал: "Выходи. Пора…" И человек рванулся. Человек закричал! Человек родился…

3

— Что? — спросил Дарамац. — Мне показалось, ты что-то сказал.

— Я вспомнил… о жене капитана Верреса.

— Мои сородичи позаботятся и о ней, и о её ребёнке… Ты говорил, у тебя кто-то остался в Коугчаре?

Даурадес, не отвечая, повернул коня. Внизу, по дороге проходили последние колонны корпуса. Один за другим солдаты перебирались по мосткам, наведенным через Авоку. Невдалеке, по грохотавшему перекату, реку переходил эскадрон драгун в темно-синих мундирах.

— Не давай ему пить! Не давай пить! А, ч-чёрт! — неслось оттуда зычное.

— Эгей! Это кто у вас такой горластый? — окрикнул сверху Дарамац.

— Да новый командир первого чаттарского, — ответили снизу. — Старается!

— Передай по цепи, чтобы в ущелье не очень драл глотку! Устроит обвал, не приведи Господи…

— Кто, Гриос? — улыбнулся Даурадес. — Этот бывший чаттарский пастух?

По горной дороге, с горы в ущелье, с ущелья на гору шагали солдаты его небольшой армии. Шли со свёрнутыми и зачехленными знаменами, шеренга за шеренгой, рота за ротой, эскадрон за эскадроном. Щурясь, поглядывали на разошедшееся солнышко, придерживали карабины, перешагивая с камня на камень. Ледяные ручьи то и дело преграждали им путь. Кое-где через потоки были перекинуты наспех сооруженные мостки, кое-где приходилось идти чуть не по пояс в воде.

Однако, ни в ком из них и в помине не было ни беспокойства, ни усталости. Многодневное заточение в поселке закончилось. Распрощавшись с подругами, заклепав и спустив под лёд озера пушки, раздав местным имущество, которое могло затруднить переход через горы, не имея запаса провианта — ибо его и не было, они тем не менее были счастливы. Ещё никогда цель многодневного пути не казалось такой близкой. Над ними нависали стены ущелий — но на высотах, с карабинами наизготовку, стояли друзья. Дорога была крутой и каменистой, в сапогах кипела вода, из ущелий веяло холодом, но по пути пылали костры, у которых можно было согреться. Снежные шапки гор дышали морозом, из-под снега пробивались первые цветы, свежий ветерок обнимал разгорячённые, загорелые лица.

Последним через Авоку по мосткам перебрался отряд караульной службы. Гурук, стоя на этом берегу, перерубил тесаком верёвки, вспрыгнул на мостки и его, по вскипающей бурунами воде подтянули к противоположному берегу.

На равнине, с той стороны перевала их ждали.

Келлангийцы, упоминая об отряде Мако, не знали — не ведали одной весомой детали. Да, полк генерала Мако действительно стоял за перевалом, да, пушки маковцев были развёрнуты в сторону Волчьей Пасти; да, здесь был и сам престарелый тагркосский генерал Мако, да только сидел он под арестом.

Заранее засланные в полк разведчики Даурадеса времени зря не теряли и, хотя к моменту появления передовых отрядов корпуса пушки всё торчали на позициях, открывать огонь по драгунам артиллеристы не спешили.

Отряд за отрядом выходил из ущелья на равнину. Два войска встали друг против друга, ожидая, кто первым начнёт переговоры. Наконец, из строя солдат полка Мако возник молодой кавалерист. Пришпорив коня, он лихо подлетел к строю драгун и воскликнул задиристо:

— А кто здесь, ребята, будет Даурадес?

Ему объяснили, что полковник пока в дороге. Молодой офицер присвистнул и сказал, что его солдаты не загасят фитилей до тех пор, пока на переговоры не прибудет сам полковник. Вчера до солдат полка Мако дошёл слух, что сам Даурадес убит, драгунский полк частью расформирован, частью направляется в Дангар для подавления "недовольных".

Узнав, в чём дело, Даурадес, не мешкая, отправился к позициям маковцев. Из офицеров полка его сопровождали Дарамац, Карраден и Гриос.

Бывшему чаттарскому табунщику явно шла боевая форма драгун. Правда, темносиней куртки подходящего размера, как и предполагали, в обозе не нашлось, но Карраден одолжил свою, правда — чёрную, сидевшую на чаттарце почти в обтяжку, как перчатка. Верхом на Варрачуке, поблескивая воронеными пластинами, громадный как гора, он высился среди группы командиров.

Они не успели добраться до передовых позиций маковцев, как в их сторону направились несколько кавалеристов. После обычного приветствия капитан Вьерд, новый командир полка Мако внимательно оглядел каждого из четверых.

— Я буду говорить только с Даурадесом, — заявил он.

— Так ведь я и есть полковник Даурадес, — сказал Маркон.

— Ха! Думаешь, нацепил полковничьи знаки, так я тебя приму за Даурадеса? — с иронией откликнулся его собеседник. — Разве ты похож на него?

— Так кто же из нас, по-вашему, настоящий полковник? — поинтересовался Карраден.

Взгляд кавалериста остановился вначале на нём, потом испытующе перешёл на Гриоса. И чаттарец, с высоты своего роста, мрачно, как грозовая туча, смотрел на него сверху вниз.

— Вот Даурадес! — не колеблясь ни минуты, восхищенно сказал Вьерд. — Точьвточь такой, как о нем рассказывают!

Глава 8. Сумерки

1

Жители Коугчара хорошо знали этот дом. Двухэтажный, грузный, будто налитой свинцом, влитый в улицу, кажется — навсегда, навечно, он возвышался над улицей, как бы желая утвердить незыблемую невидимую власть над судьбами и душами всего сущего. Говорили, что когда-то на его месте был фруктовый сад, и часть деревьев пришлось вырубить, чтобы дать опору могучим стенам. Его мощный торс окружала высокая ограда; остроконечная крыша завершалась длинным шпилем и флюгером в виде скорпиона, который корчился на острие. Клешни скорпиона украшала хорошо различимая снизу замысловатая надпись, квадраты букв которой гласили по-тагрски: "Трабт ансалгт!", что означало: "Верен будь себе и — никому другому!", и было старинным девизом рода Даурадесов.

С этой фамилией в Коугчаре связывалось многое. Это была род хотя и небогатый и немногочисленный, но всеми уважаемый. Выходя в отставку после службы в армии, Даурадесы традиционно занимались делами города. Дед Тинча погиб на поединке, защищая честь жены. Будущий строитель дома, Маркон Даурадес, в пятнадцать лет лишившись, таким образом, отца, бросил на карту мира горошину, которая закатилась куда-то в ЧатТар. По дороге ему случилось прибиться к колонне солдат и с ними прошагать первые дороги войны. Досужие языки передавали из уст в уста историю о том, что где-то в Ихисе, помогая одному из друзей похитить из обители святого Икавуша невесту, он сам нечаянно влюбился в нее. Она ответила взаимностью и — другу, как человеку старшему годами и, следовательно, лучше понимающему, что к чему, не оставалось ничего другого, как, скрепя сердце, утешиться с вдовой придворного барабанщика. И тот, и другой обзавелись детьми и жили в разных частях города, никогда не общаясь между собой.

Тинч привык к дому-крепости и отцу — старшине цеха каменщиков, и ему претила мысль о том, что отец может вновь уйти из дома и отправиться в действующую армию. Даурадеса ждала вакансия в драгунском полку — покойный Варадос обожал офицеров старой закалки. И однажды рано утром, когда Тинч ещё спал, отец оставил на столе записку, деньги и, торопливо собравшись, ушёл на войну.

Дом Даурадесов в их отсутствие охраняли элтэннцы. Однако, элтэннцев вышвырнули вон келлангийские солдаты, и поселились в крепости сами. Полеживая на бостати — невысоком каменном балкончике, один из них любил шутя постреливать из револьвера под ноги случайным прохожим. Другой, с полковничьими нашивками, оправлялся с крыльца. Третий… впрочем, что там говорить.

— Ну что, сосунок, узнал, как гундосых лечат?

Высокий белобрысый офицер улыбался и довольно потирал кулак.

— Капитан Деннес! — окликнули его. — Куда вести арестованного?

Совсем недалеко от Тинча провели человека, чье лицо показалось ему странно и давно знакомым. Он был одет как тагркоссец, хотя и — Тинч обратил внимание, — пару раз перемолвился со своими конвоирами по-келлангийски. На вид ему можно было дать лет двадцать — двадцать пять. Свежий шрам на виске, который не могли скрыть перепачканные засохшей грязью светлые волнистые волосы. Округлые карие глаза… Удивительно знакомая улыбка — углы рта при этом опускались книзу. Где-то и когда-то он встречал такую…

Арестованного ввели в дом Даурадеса. На допрос? Или генерал Хорбен держит заключенных в подвале захваченного им жилища…

Действительно, быть может был прав бедняга Пиро?

Тинч поднялся с земли и попытался рукавом утереть испачканное грязью и кровью лицо. Его просто выбросили на улицу. Ворота дома были распахнуты, в глубине двора солдаты пилили поверженные наземь деревья. Господам офицерам нужны были дрова, им не хватало толстенных томов из библиотеки Даурадеса.

Какой-то вдребезги пьяный солдат, ординарец или денщик, пробираясь вдоль стены, схватился, чтобы не упасть, за шнур громоотвода. Повис на нем. Оторвал…

Нет, Тинч не станет закусывать губ и сжимать кулаки в бессильной ярости. Всё преходяще, как учили его в эту зиму в Бугдене. И только пальцы сами собой механически перебирают костяшки чёток в кармане старой отцовской куртки.

Поднявшись на пригорок, откуда было хорошо видать всё, что творилось вокруг, Тинч достал коробок спичек и осторожно огляделся по сторонам.

Вокруг него не было никого. Впрочем, мало ли по какому случаю одинокий мальчишка в перепачканной глиной куртке чиркает спичкой о коробок, а после задумчиво смотрит сквозь пламя.

Но смотрел он сквозь огонь в направлении своего бывшего дома…

2

Памятник командору Лоремуну на главной площади города украшен весёлыми разноцветными флагами. Из левой ноздри командора вытягивается длинная мутная сосулька. На камнях соседней площади лежит расколотая пополам скульптура "Хозяйки Города". Кому-то из боевиков "отряда народной обороны" не понравилось, что у "Хозяйки" оголены плечи. Огромная бронзовая женщина с ключами в правой руке и схваченным за лезвие мечом — в левой, полушариями зелёных глаз взирает на верхние этажи зданий. Рядом, здесь же, возвышаются четыре виселицы, на двух из них покачиваются тела. Возле двух других лениво похаживает угрюмый малый в светло-коричневом балахоне с капюшоном, постукивая о помост свежеструганным посохом — непременной принадлежностью "стадника Господня".

По рыночной площади пробирается странный длинноногий парень, с ног до головы измазанный в лошадином навозе, с мешком в руках. Переходя то к одному, то к другому из торгующих, он загадочно запускает руку в карман, достаёт ворох "конских яблок" и приговаривает:

— А ну, хозяин, ха-ха-ха, отсыпька мне товару! А не то я твой лоток дерьмом измажу!

От парня несёт за версту. Тронуть его никто не решается. Испуганные торговцы один за другим бросают в мешок сумасшедшего кто ломоть хлебца, а кто и кусок сушёного мяса.

Так он бродит от одного к другому до тех пор, пока из прилежащей улицы не появляются шествующие усталой цепью, одетые в одинаковые светло-коричневые балахоны небритые люди с грубо оструганными посохами в руках. С веревочных поясов свисают длинные мясницкие ножи, на груди болтаются косые распятия, верхнюю часть лица укрывают широкие капюшоны.

Безумный слишком поздно заметил опасность. Или просто не уразумел в чем дело, когда они, не проронив ни слова, окружили его со всех сторон. Их посохи привычно взлетели ввысь и ритмично опустились раз, и другой, и третий…

И всё-таки он как будто вырвался из их кольца. Бросив свою ношу, прихрамывая, с обезображенным лицом, попробовал бежать. И тут же замер, плача и пошатываясь, заломив назад плечи…

В его спине глубоко сидел пущенный кем-то из них широкий мясницкий нож.

Обрыв крепостной стены был рядом. Раскачав тело за руки и за ноги, люди в балахонах швырнули его с откоса. Следом полетел мешок.

Тинч спустился к упавшему тотчас после того, как балахонщики удалились. Безумец ещё дышал. Его рука искала, нащупывала мешок, валявшийся поодаль.

— Гдее…

— Я сейчас принесу, — вскочил Тинч, хотя понимал, что этим уже не поможешь.

— Передай всё это… ооо, Господии…

И сумасшедший остекленел глазами, так и не сказав, для кого он собирал милостыню таким странным способом. Тинч заглянул внутрь мешка. Там было набрано немало — достаточно, чтоб прокормиться дня два-три.

Он действительно свихнулся или просто решил прикинуться? Что-то я раньше не встречал его в городе. За что они его так?

Кто-то, быть может, начнет искать и найдёт этого парня.

Кто-то, для кого и добывалась эта пища…

Тинч вернулся к ручью.

3

Здесь, под навесом старой крепостной стены, в старые добрые времена дети вырыли небольшую пещерку. Взрослые знали о ней — хотя бы потому, что сами когда-то играли там, будучи детьми. Ее так и называли: Детская Пещера. Временами в Детской Пещере ночевали бродяги или останавливались проезжие. Сейчас она была пуста. Кто-то разбил о камень глиняную кружку у родника, и Тинчу пришлось пить из горстей, зачерпывая стынущими пальцами свежую весеннюю, красноватую от глины воду. Рядом, из мшистых трещин стены вылезала молодая трава и раскручивались зелёные пружинки папоротника.

Здесь сильно пахло папоротником: тяжеловато, бальзамически, как бывает в храме, когда идет служба.

В тот день Тинч побывал и в храме. Насмотрелся на коленопреклоненных "стадников", а на исповедь не попал — служители, словно боязливые мыши в присутствии крыс позакрывались в кельях. Побывал близ чаттарского молельного дома — закрытого, глухого, черневшего выбитыми стеклами. И чаттарское кладбище тоже посетил. Он прошёл его до конца, до той стены из белого камня. Мимо развороченных дорогих надгробий, мимо человеческих костей, втоптанных в грязь. Мимо опрокинутых и разбитых каменных домиков, мимо каменных плит, на которых свежей краской были намалеваны руки с косым крестом на ладони.

Издалека он углядел знакомый белый домик. Такие ставят в Чат-Таре, Анзурессе и Бэрланде, где считают, что душа человека по смерти превращается в пчелу и ей приятно, что надгробье имеет форму улья.

Эта могила, судя по всему, не избежала участи остальных. Но, в отличие от них, опрокинутые плиты кто-то успел установить на прежнее место. Ту, что служила домику крышей, — у нее был отколот уголок, — повернули так, чтобы уголок имел опору. Весь холмик кто-то так же привел в порядок и даже старательно очистил от прошлогодних листьев.

Судя по глубоким следам, оставленным в рыжей глине, это был человек, обутый в сапоги со шпорами. Из прошлогодней травы Тинч поднял кисет с рельефным изображением грифона — герба свободного Чат-Тара.

Потом его рука сама вытянула из кармана чётки и книгу…

"Не вечно над миром пожары горят, не вечно, истерзанный, пышет закат, и ветром ночным не захлопнется дверь в сей мир, что ярится, как бешеный зверь.

Ты только поверь в то, что Солнце взойдет, и новая птица на Древе споёт, и новые люди на смену спешат, и песни былого, как прежде, звучат. Целительный дождь упадёт на поля, и вечно пребудет Земля…"

4

Посиживая в глубине пещеры, он за воспоминаниями не заметил, как к городу подобрался вечер. Давно не стало слышно ружейных залпов, что рвали воздух где-то в оврагах за посёлком дорожников.

Закрыв глаза, Тинч ещё и ещё раз возвращался в свой дом. Нет. Пусть лучше погибает всё, чем по коридорам его жилища будут разгуливать пьяные скоты, испражняясь по углам и растапливая печь листами его любимых книжек. Он не святой. И — "трабт ансалгт!" Попавший в засаду скорпион жалит себя в голову…

Шорох шагов вывел его из задумчивости. Он вскочил… впрочем, с опозданием. С двух сторон его крепко схватили руки ребят, по виду — на два-три года старше.

— Надо же, какой цыплёночек! — сказал один из них.

— Да какой щупленький! — заметил другой.

— Теперь никуда не денешься, выворачивай карманы! — засмеялся третий.

— Попался, паскуда! — тоскливым голосом завершил первый.

В полутьме Тинчу было не разглядеть их лиц. Впрочем, сейчас это было неважно. Липковатый страх на мгновение подобрался к горлу… охватил, оцепенил всё тело… и вдруг пропал.

Он вспомнил, как много ему пришлось пережить за это длинное, нескончаемое сегодня. Ему ли сейчас так просто испугаться каких-то искателей легкой наживы.

Только бы не сорваться, подумал он, чувствуя как в нем как на дрожжах начинает расти… теперь и не злость, а самая настоящая злоба. Надо же, как вовремя вы появились. Вот васто я и искал, вас-то мне и не хватало!

— Как я в карман полезу, если вы меня за руки держите, — с сухостью в голосе буркнул он.

— Соображает!

— А мы не гордые! Мы и сами поглядим!

— Во, гляди-ка! Это что у тебя такое?

— Чётки, — бросил Тинч.

— Чётки? А ты чё, монах?

И все трое беззаботно загоготали, отпустив при этом Тинча.

— Монах, — ответил он.

— А ну, помолись, — предложили ему.

— Ладно, помолись, может отпустим.

— Только вот пошарим в твоих кармашках, монашек.

— А чего шарить-то. Вот и куртёнка у него ничего. Возьмем карманы вместе с куртёнкой, ха-ха. Да и сапожки, гляди-ка, ничё сапожки…

— Ты будешь молиться, падаль? На колени!

— Дайте чётки, — попросил Тинч.

Почувствовав в пальцах знакомые уголки косточек, он глубоко вздохнул и привычно почувствовал, как упругая сила наполняет тело… Этой зимой, на занятиях, его подвергали и не таким испытаниям.

Для воина битва — лучшая молитва. Так-то, детки…

"Защищайся!" — шепнул изнутри голос Хэбруда. Пальцы сами чуть-чуть повернули одну из угловатых бусин. Членики чёток перестроились, прищёлкнув, одна над другой. В руках Тинча появился упругий тонкий хлыст.

Умелым ударом такого прутика можно рассечь одежду, вырвать полосу кожи, а если по голове — оглушить или ослепить противника. Ну-ка!

Щёлк-щёлк… Вз-зиу!..

Двое отскочили в стороны, с криком схватившись за запястья.

Щёлк-щёлк. Вз-зиу!..

Старшему хлыст рассек лицо и он тоже отвалил с криком.

Один из тех потянул из-за голенища ножик… Отлично. Атака идёт по всем правилам. Я долго сидел в темноте и всех вас отлично вижу. Попробуйте меня достать.

Щёлк-щёлк. И новый страшный крик. И третьему добавим, чтобы не лез… Вот так!

Щёлк-щёлк…

— Аоуы!

"Ну, хватит. Нападай на их внутренний разум! Голосом!" — шепнул изнутри бугденский учитель.

Ага, а теперь я — дикий страшный зверь. Теперь мне охота поорать. Как там в далёкой стране Майландии, кричит на воле дикий горный обезьян?

— Ууу, ваы-ы! Ваы-ваы-ваы… Вай-йяу!!!

И вдруг стало необыкновенно пусто рядом с Тинчем. И только приглушённый топот трех пар ног в три разных стороны.

Надо же, чуть-чуть не испугался!

Тинчу стало одновременно смешно и стыдно. Он представил, как по городу поползёт слух о том, что в Детской Пещере завёлся людоед и оборотень. Он имеет вид безобидного мальчика-подростка, но следы его когтей и зубов бывают ужасны…

Даже для видавших виды жителей Коугчара.

5

Поздно ночью он прокрался к воротам дома.

Тинч знал о том, о чём наверняка не догадались келлангийцы. За домом, в штабелях строительного камня, притаился небольшой деревянный сарайчик. В нём хранили садовый инвентарь, здесь же под грудой старого тряпья были припрятаны несколько мешков, наполненных картошкой и сушеными яблоками. Прокравшись мимо спящего часового, Тинч без труда проник в тайник, прикрыл и запер изнутри на засов дверь. В уголке на полке нашёл свечу и чиркнул спичкой…

"Дорогой мой Мечтатель, здравствуй!

На днях получил твоё письмо, на котором в первый раз была проставлена дата. Прошу: поступай так и впредь, хотя бы потому, чтоб разбирать, что в твоей жизни происходило до, а что — после…

Как ты и просил меня, отправляю это письмо в Бугден.

Так ты всё ходишь по заработкам? Неплохо. Настоящий мужчина должен уметь сам зарабатывать на жизнь. Не грусти, если тебе иногда покажется, что занимаешься не своим делом. Никакой опыт не пропадает без пользы…

О капитане Гриосе… Мутное это дело. Винюсь, что когда-то давно не сказал тебе всего, хотя — наверняка понять, что к чему ты смог бы только сейчас. Но — давай подождём до нашей встречи…

Твои прогулки на Кипящие Рифы… Хм. "С товарищем". Ты поосторожнее там. Не пропади сам, не утопи "товарища"…

Беда, беда, что меня нет рядом. В письме о многом не напишешь, а доверять сокровенные мысли бумаге, которая будет ползти через три страны, как-то не очень удобно. Словом, если тебе пришла в голову мысль завести себе подругу… мне бы не хотелось, чтобы тебя постигло преждевременное разочарование.

Не спеши…

Меня немного тревожат твои поиски на почве религии. Видит Бог — я нисколько не хочу покушаться на саму идею Его существования. Я верую в Него, и могу привести немало примеров, когда убеждался в Его ко мне участии. Чего стоит хотя бы опыт одного из моих первых боёв, когда на узкой дороге у коня лопнула подпруга и я оказался на земле под копытами всего эскадрона, что как тень промчался над моей головой, но ни одна из лошадей не задела меня копытом…

Я знаю, хотя и не навязываю этого никому, что Он — Един, Многолик и Истина.

Впрочем, каждый человек, в сущности, и есть тот, кого он сам называет Богом. У каждого свой образ Бога, и он всегда очеловечен. Человеку достаточно Бога внутри. Внутреннее тепло согревает лучше наружного.

Как писал один неплохой поэт, от природы человек должен жить как птица. Не отвергать даров Свыше, ханжески прикидываясь скромным или убогим. Опираться на людей. Самому быть опорой. Плясать, когда весело. Рыдать, когда грустно. Не желать зла. Делать, что обязан. Работать днем. Спать ночью…

Можно отлучить меня от церкви, но не от Бога. Моего Бога, как мою душу я не отдам никому…"

Дочитав письмо до конца, Тинч погасил свечу. Лёжа на мешках, укрытый отцовской курткой, поглядывал сквозь прореху в крыше вверх, где небо вновь разъяснилось и выступили звезды.

Странная звезда, прозванная Беспокойной или Бегущей, пронеслась по небосклону.

Тинч снова вспомнил Пиро, вспомнил Таппи. Потом почему-то вспомнил Урс, таверну "У Щучьего хвоста". Старого Тосса с его огромном брюхом, которым он навалился на стол, его широкий нож, которым он пластал варёное мясо.

— Вина! — кричал Тосс. — Вина!

— Может, чего-нибудь полегче… пива? — спрашивала хозяйка, хорошо зная о том, что Тоссу, хроническому пьянице, лекарь совсем недавно вынес смертный приговор…

— Что там твоё пиво? — отзывался Тосс. — Брюхо пучить да пенчик мучить! Вина! Ну, голубушка, вина же!..

И при этом подмигивал Тинчу, что сидел напротив — неслыханная привилегия.

— Я стар, я теряю силы, — объявлял он Тинчу, отхлебнув вина, заглотав кусище мяса и вытерев жирные ладони о гладко зачёсанные назад волосы. — Я знаю, я не доживу до весны… У меня есть всё: жена, дом, корабли, богатство. Единственное… у меня нет сына. Так я считал… И тут появляешься ты. Футы, нуты, что за хлюпик такой? Хотя… я кое-что увидал в твоих глазах! И, инта каммарас, не ошибся на старости лет!.. Ты всегда ищешь чем заняться. Ты уже сейчас верно понял, что человеку следует делать со своей свободой. Нельзя бездельничать, хоть что-то, да делай, и ты это понял!

С этими словами он откинулся назад, в упор рассматривая Тинча выпученными глазами.

— Вот я, сейчас, например… — с каким-то удовлетворением молвил он. — Я выпил, да я выпил… Я выпил?!! — грозно вопросил он окружающих.

Те подтвердили: да-да, конечно, выпил, выпил…

— Во-от! Я в-выпил! Это — дело. Потом закусил. Это тоже дело. Теперь, чтоб без дела не сидеть… Всем молчать!!! — хватил он кулачищем по столу.

И затянул:

— Играет волна, набегает и бьёт волна, хэй-хо! Навеки остались вдали суета с тоской, хэй-хо!.. Всем петь мою любимую!!!

И все охотно подхватили:

— Нас берег далёкий не ждёт, платим мы сполна,

Хэй-хо!

За то, что мы отдали душу волне морской,

Хэйхоо!

За то, что захлопнули крепко тугую дверь,

Хэй-хо!

За то, что свободны как боги плывём теперь,

Хэй-хо!

За то, что в земле упокоиться не суждено,

Хэй-хо!

И холодно море, и горько от слёз оно,

Хэй-хоо!..

Тинч спал и ему снились гематитовые, тяжёлые и гладкие, отсвечивающие под солнцем волны моря и, почему-то — кони, кони, сильные кони, табуном выходящие на берег из морских глубин…

А по всему берегу, до самых гор кроваво-красным маревом плыла и пылала степь, вся из алых тюльпанов и маков, как бывает лишь раз в году, весной, когда распускаются полевые цветы и меняется ветер…

Глава 9. Дорога на Дангар (окончание)

1

— Затягивает небо, — сказал один из чаттарцев, помешивая ложкой в котле. — И тепло. Парит! Вчера такого не было.

— И не говори, — сказал другой. — Такая мерзость творилось!

— Эй, приятель, — толкнули в бок третьего, — ты вчера что-то там плёл про "Ночного Воина". Сегодня ночью он как, придёт? Посмотреть хочется.

— Все мы здесь ночные воины, — откликнулся третий. — Ну, и чего ты пихаешься? Мне как раз такой сон приснился!

— Небось про дом. И про семью.

— Эй, ребята, — вполголоса сказал разбуженный. — Глядите-ка, что там?

Ночной горизонт в направлении Дангара был подсвечен огнём. Зарево колыхалось… наверное, от ветра.

— А кто его знает, — лениво ответил Гриос. — Завтра вечером узнаем. Ты, не ленись давай, помешивай. Бульон наваристый должен быть — как подливочка. Но не дай Мастер — подгорит!

— Идёт кто-то.

— Ну, идёт. Понятно кто…

— Не спим? Сигнала к отбою не слышали? Это кто, ты, Гриос?

— Не спится…

Карраден и два пехотинца присели к костру.

— Запах от вашего варева — по всему лагерю. Может, угостите чем?

— Может и угостим, — молвил один из готовивших. — А может и нет. Одного коня на сто тысяч ртов не поделишь.

— Слышал, слышал. Это у вас, значит… У тебя в эскадроне, Гриос?

— Говорил я этому олуху: не давай пить коню, а то… Ну и сгубил скакуна, инта каммарас! А этот… что сейчас вместо Теверса, вмиг учуял: давай, дескать, тушу на общий стол. Я у него только требуху и выпросил. Хоть что-то первому чаттарскому должно остаться? Должно!

— Теверс нынче артиллерией командует, — поддержал разговор один из солдат. — А этот, ну… хорошо, что не знает, что в лошади самое вкусное.

— Что готовите, ребята? — весело спросил Гурук.

— Да вот… Гриос, по такому случаю, решил нас колбаской побаловать. По своему рецепту. Нутряной жир, печёнка, сердце там… режешь, набиваешь в кишку… специи, там, соль и варишь.

— Гриос, а мне говорили, ты эскадрон в чёрном теле держишь? — спросил Карраден. — Продыху не даёшь?

— Главная беда у солдата какая? — отозвался Гриос. — Скажешь, голод, холод, ранения? Нет. Главный вред солдату — от безделья. Потому они у меня то палатки штопают, то снаряжение подтягивают. Тебя-то вон в темноте за милю слыхать. Бренчишь как конь.

— Да, ко-онь! — жалостливо протянул в темноте кто-то. — Такой был конь…

— Конь… — сказал, потирая слезящиеся глаза, тот, кто мешал в котле, — конь существо нежное, ухода требует. Вы, пехота, такого не знаете, а конь… он ведь нежнее женщины. Баба, она всё выдержит, а вот конь…

Несколько минут все дружно спорили, кто выносливее: конь или женщина. Большинство было за женщину.

— Что-то плохо горит у вас, — заметил Гурук. — Дровец бы подложить.

— Дрова беречь надо, — ворчливо ответил костровой. — Где мы здесь, в степи, лишних дров найдём?

Но всё же подбросил на угли ветку можжевельника. Иглы вспыхнули, смолистый дым повалил во все стороны.

— Ну вот, — недовольно проворчал кто-то. — Кха-кха!.. Заботливый! Всё зрелище испортил.

— А что ты там углядел? — спросил Карраден.

— Да так, звёздочку в небе. Теперь уж пропала… за дымом вашим. Ушла в облака.

— А, эта… — сказал Карраден. — Как её кличут… Летящая… Бегущая…

— Да, та, что не стоит на месте.

— Подумаешь, звезду увидел летящую, — сказал кто-то из темноты. — Почему бы звёздам — и не летать. Птицы тоже летают, и ничего.

— Звёзды хорошо наблюдать на море, — как-то по-особому вздохнул Карраден. — Когда ясно, штиль, ночь спокойная…

— Послушай, Карраден, — спросил Гриос. — Ты, говорят, когда-то служил во флоте. Так как же… с тем, что моряку в седле не место?

— Да ерунда всё это… Кто тебе сказал?

— Да так, из десятых уст долетело… Один знакомый парнишка, он в прошлую путину работал на Анзурессе у этого, как его… Тосса.

— Ну… значит, ты и про Тосса знаешь?

— Говорят, есть такой.

— Был, — сказал Карраден. — Был такой старый моряк, хозяин нескольких судов и вдобавок таверны в Урсе. Я знал его немного. Толстый был такой, жирный как тюлень. Говорят, он умер осенью.

Помолчали.

— Все там будем… — начал было кто-то, но его перебил Гриос:

— А вот этот парень, келлангиец, которого я подстрелил на дороге, Терри Грэйа, говорят, тоже был моряком?

— Сын Птэра Грэйа, — подтвердил Карраден. — Да. Хорошо, пошёл не в своего папашу. А то бы… А что?

— Да всё думаю, как он там. Его допрашивают, небось. Генерал Курада или… кто там ещё… Ладно. Ну их всех…

Гриос приподнялся и, с невозмутимым видом насвистывая песенку, начал подправлять угли в костре.

— Был штурман седой и красивый,

Его провожала жена…

— Ты откуда знаешь эту песню? — спросил Карраден.

— Так её все знают, — усмехнулся сидевший рядом Гурук. — И ещё знают, что песня про тебя. Только Гриос этого не знает.

— Как? — не понял Гриос, оторвавшись от своего занятия. — Я знаю только, что её любит напевать моя дочь.

— И ещё добрых две трети Тагэрра-Гроннги-Косса, Чъатта-Тагара и Анзуресса, — прибавил Гурук.

— Я вижу, что должен объясниться, — грустно улыбнулся Карраден. — Знаете, Гриос, вы уже, должно быть, заметили на моих запястьях следы от кандалов. Это память об анзуресских галерах…

— Начну, пожалуй, с того, что я некогда служил у адмирала Кратара. Нет, не штурманом, а подшкипером. И корабль назывался не "Морской лев", а "Аргантона". Так вот, когда я ходил подшкипером на "Аргантоне"… Жену мою, впрочем, тоже звали… хотя это неважно. Тогда, после гибели "Аргантоны"… Ну, после того боя с пиратами Птэра Грэйа, когда мы отправили кормить акул и его самого, и всю его команду, я два с лишним года провёл в плену на Анзурессе. Потом мне удалось бежать и я вернулся в Урс… Лучше бы не возвращался. В дороге познакомился с Тоссом и он пригласил меня в гости. Представь: идём. Улица — улица. Дом — дом… А там… А там моя, теперь его жена. Я горячиться не стал. Так, просто, поклонился и ушёл. Кратар звал меня к себе, но после всего, что случилось, я решил: с морем покончено. Устроюсь где-нибудь на суше. Это всё легенды, про жён моряков, что ждут — не дождутся их из плаванья. На самом деле…

— С этим делом и на суше ничем не лучше, — заметил костровой. — Я, например, тоже могу историю рассказать…

— По-моему, ты просто не можешь выбросить её из головы. Это так? — спросил Гриос.

— Мою… жену?

— Тосс умер, она жива, да ещё с наследством. Чего ж ты медлишь?

— Ладно, — со вздохом сказал Карраден, поднимаясь. — Засиделся я у вас. Пойдём, Гурук. Теперь. Гриос! Время отбоя. Не забывайте, что вы сейчас в регулярных войсках, а не при дворце. Доваривайте вашу стряпню, подъедайте и — отдыхать. Сон — это тоже ваша обязанность!

— Ххак! — с усмешкой молвил Гриос после того, как проверяющие исчезли в темноте. — И какие только у людей беды! Какие неприятности!

Он хотел прибавить: "вот мне бы такие!", но сдержался.

2

На другой день, поднявшись затемно, они двинулись одной колонной: драгуны Даурадеса; конные, стрелки и артиллеристы бывшего полка Мако, солдаты иных отрядов.

Полковник приказал расчехлить знамена и штандарты. Под дробь барабанов, войско, насчитывавшее теперь более семи тысяч штыков и сабель, продвигалось по мощеной дороге к столице Тагр-косса.

Даурадес приказал расформировывать все отряды, которые присоединялись по дороге. Исходил из того, что большинство из примкнувших желает не столько помочь в деле, сколько вдоволь пограбить при случае. На возмущенный вопрос: "А выто, сами, зачем туда идёте?" — бросал сквозь зубы:

— Там узнаете!

Не выдерживал, напоминал, что мародёров будет ставить в двенадцать ружей на месте. Желающих уйти — не держал. Считал, что оставшихся и без того слишком много, чтобы оперативно маневрировать в узких дангарских улицах.

Всё же, большие и малые, конные и пешие отряды продолжали непрерывно присоединяться по всему пути следования. В конце марша, когда на горизонте замаячили стены столицы, общая численность армии была не менее десяти тысяч человек.

Огненное зарево становилось всё ближе… На нефтяных промыслах пылал гигантский факел. Пару дней назад из-под земли нежданно-негаданно ударил поток газов. Быть может, в это время кто-то из прохожих мирно покуривал трубку…

Факел достигал высоты десятиэтажной башни, на его пламя невозможно было долго смотреть. Со всех сторон плотнее надвинулась темнота. Жар от огня достигал дороги, и этот её участок солдаты преодолевали кто в обход, кто на полном скаку.

Здесь же их, вынырнувших из огненной купели, встретил первый келлангийский разъезд. Не интересуясь особо кто и зачем идёт, кирасиры поспешили доложить командованию, что с севера, в подступающей темноте, на них движется ниоткуда появившееся громадное войско, тысяч в тридцать, не менее. Высланные наспех парламентёры получили от Даурадеса сдержанное требование убираться с дороги. Посовещавшись для вида, келлангийцы решили не рисковать и путь освободили, тем более что никаких предписаний от союзного командующего на тот момент и на этот случай получено не было.

— Вот они, огни Дангара! — восклицал Карраден. — Как будто весь город не спит, ожидая нас. Теперь мы всё повернем подругому. Скоро, скоро по улицам зашагают они — те, кому не всё равно, как сложится будущее Тагр-косса!

— Так говорил генерал Доверно? — усмехнулся Даурадес. — Или командор Лоремун?

— Причем тут они?

— Господин капитан, вы старше меня, а ведёте себя как восторженный мальчик. Её, власть ещё надо захватить. А потом — удержать. И научить разрушать гораздо легче, чем научить строить.

— Мы подберём на главные должности людей честных и дисциплинированных. Определим размеры налогов, выделим отряды для случаев, когда необходимо применить силу…

— То есть… для начала ты собираешься поставить фискальный аппарат, что будет вышибать из людей гроши в пользу государства.

— В первую очередь — в пользу бедноты!

— Налоги в пользу бедных, Карраден, платили и будут платить сами бедные. И если ты попытаешься второпях убрать этот краеугольный камень экономики, то получишь в ответ в лучшем случае — решётку, а в худшем — пулю.

— Да ведь их и так немало летает. Не будем кланяться каждой!

— Пуля, мой друг, не вестовой, обратно не воротишь. Да, а как насчет, например, подкупа? Ах да, ведь ты собираешься расставить везде людей исключительно честных и дисциплинированных… Скажите, капитан, а давно ли у вас в зубах эта чудесная трубка? Я по трубкам не специалист, но по-моему это настоящая морская пенка?

— Со вчерашнего утра. Я давно просил денщика достать такую. Она напоминает мне те дни, когда… А почему вы спрашиваете?

— Пару дней назад один из офицеров штаба появился утром в кое-как чищенных сапогах и с полуоторванной пуговицей на мундире. И при этом грязно ругал пропойцу денщика, которому не грех бы вспомнить, как маршируют на плацу и ходят в караулы. Не так ли?

— Но ведь это мелочь. А в настоящем деле…

— Так вы фанатично верите в наше дело, Карраден? Берегитесь. Истовая вера ведёт к сумасшествию. Мы все люди. А коли так, то значит у каждого из нас есть, так сказать, небольшие сла-абости. Покупаются все — и вы, и я, и он… Если кто-то окажется не слишком сговорчив, в ход можно пустить иные средства. В истории ни одно государство не избавлялось от болячек, не ограбив и не оставив в дураках своих же подданных. На вполне законных основаниях!

— Но ведь существуют и честные люди!

— Разумеется. На свете есть целых два типа честных людей. Это святые и дисциплинированные. Святые по своей природе — не властители. А с дисциплинированных спрос невелик. Они просто выполняют приказ. Поэтому первых легко убрать, а вторых — заставить это сделать.

— Не понимаю.

— Что именно?

— Теперь, когда мы так близки к цели, ты советуешь… отказаться от наших планов?

— Ну, если ты имеешь в виду лично мои планы, то не для того я три года назад ушёл из дому, бросив сына шататься по заработкам. Тогда и мне представлялось, что обретя власть над ватагой вооруженных до зубов людей, я когда-нибудь смогу вернуться и как-то изменить эту жизнь… А теперь… Что теперь… Мосты, мой друг, сожжены и с нами идут люди, которые веруют в нас как в богов, и все как один свято убеждены, что мы прекрасно знаем, куда идём и что будем делать дальше. Они верят в будущее и верят в то, что оно прекрасно. Хотя… сейчас они вместе, каждый чувствует плечо товарища, они поют песни, бряцают оружием, им хорошо, им здорово… и они, не догадываясь об этом, уже имеют то, о чём мечтают. А мы… На самом деле мы просто исполняем наше предназначение. Мы не можем иначе… И, наверное, это всё — хорошо.

— Что ж тут хорошего? Ведь кто-то же должен будет разработать тактику, определить политику государства…

— А зачем? Зачем пытаться определять и проводить эти… какие-то эксперименты? Тагр-косс имеет богатый исторический опыт самоуправления, а мы, слава Богу — пока не вожди. И не дай нам Бог стать ими! Мы — командиры, зачинщики и не более того. Бойтесь превратиться в вождя, капитан Карраден! Горе безвольному народу, который толкают туда-сюда герои и политики! Горе народу, который успокоился, передоверив решение насущных проблем мнению единиц. И слава Богу, что народ наш сейчас неспокоен.

— А что же будет потом?

— Решат они сами.

— Ну, тогда не очень понял… Для чего нужны мы?

— Не "для чего", Карраден. Во имя чего! Пусть нам не дано в точности узнать, чем откликнутся наши дела в будущем. Сажают деревья предки, а тенью пользуются потомки… Мы, конечно должны отдавать себе отчет в том, что может случиться после того, как мы откуем свое звено в цепи событий, но, согласись, звено это должно быть кем-то отковано. Мы идём на Дангар не потому, что хотим установить свои законы. Все наши разговоры о справедливых законах, все наши восторги, дескать, ах, теперь мы всё устроим по-другому! — ничто, если будут повторяться разбитые, расколотые, уничтоженные судьбы. Как сделать так, чтобы наши песни заканчивались счастливо? Вот наша истинная цель. А остальное — так, попутные задачи…

— А теперь, — прибавил с усмешкой Даурадес, — когда я столь изуверски посеял в вас семена сомнения — приступим к делу!

3

Армия Даурадеса несколькими колоннами беспрепятственно миновала слабо охранявшиеся посты на окраине города. Улицы чернели народом. В эти часы несколько тысяч "недовольных", возглавляемых Паблоном Праттом вышли на главную площадь для того, чтобы предъявить требования правительству генералов. Гарнизон города обещал хранить нейтралитет и солдаты оставались в казармах. Даурадеса поразило, что восставшие горожане, опьяненные внезапной свободой, не позаботились даже выставить должной охраны при въезде в город. По его приказу часть солдат заняла оборону на случай, если келлангийцы или кто иной попытаются использовать этот очевидный промах.

На всем пути следования от окраины до центра, от корпуса Даурадеса отделялись небольшие отряды, которым было приказано занять ключевые посты в городе. В случае неповиновения был отдан приказ разоружать охрану, в случае сопротивления — применять оружие.

— Кто вы такие? — вопрошали удивленные дангарцы.

— Покорители мира! — отвечали им. Непонятливым разъясняли, что баррикады, наспех возникшие на улицах в последние дни, необходимо разобрать, а если руки чешутся — то нелишне бы соорудить подобные фортификации не здесь, а на окраине. У вас не оборона, а решето, не уставали объяснять новоприбывшие.

Главным из отрядов, что под грохот барабанов медленно пробирался к центру, командовал сам полковник. Воронёные латы его всадников сверкали в тысячах огней, усыпавших улицы.

Современник этих событий повествует, что Даурадес не уставал удивляться тому, насколько разгульно и беспечно вели себя горожане. Для них, казалось, всё было позади. И как будто не было дворца, в котором сидели генералы Гир и Легонц, что, разумеется, послали за помощью в соседние города и поселки. Первый из этих отрядов явился к столице тотчас после того, как в него вошли войска Даурадеса. Драгуны и солдаты Вьерда, успевшие занять оборону, не пропускали их в город. Не ведавшие о том, что творилось в Дангаре, солдаты верной правительству гвардии попытались прорваться силой, но навстречу им ударили пушки…

Колонна конных драгун, раздвигая толпу, продвигалась к главной площади. Растерянные горожане нехотя уступали дорогу. Как мы помним, верховным командованием был пущен слух о том, что солдаты полка Даурадеса частью расформированы, частью направлены для подавления столичных волнений.

Всадники в чёрных и синих мундирах, не встречая прямого сопротивления, шеренга за шеренгой проходили мимо. В свете факелов колыхались штандарты, вымпелы на пиках и "волчьи хвосты" на шлемах с поднятыми забралами.

С другой стороны площади, навстречу колонне Даурадеса подошла колонна, которую возглавлял Карраден. Посреди площади они сомкнулись, разделив волнующихся горожан и солдат правительства, застывших у пушек под стенами дворца.

Даурадес окинул насмешливым взглядом затихшую толпу "недовольных", оценил высоту стен у себя за спиной. Что-то сказал офицерам. Группа кавалеристов под командой Гриоса проследовала к дворцовым воротам.

В это время из отпрянувшей было, ошеломленной толпы возник человек высокого роста, одетый в потертый мундир без знаков различия.

— Солдаты! — крикнул он. — Дети свободного Тагр-косса! Мы пришли сюда затем, чтобы заставить отречься от власти кучку негодяев и предателей, желающих продолжения бесславной войны. Неужели вы поддержите тех, кто, узурпировав полномочия, желает и дальше подвергать насилию собственный народ? Становитесь в наши ряды, и наша совместная победа повернёт заржавевшее колесо истории!

Даурадес выехал ему навстречу. Не доезжая нескольких шагов соскочил с коня и пошёл, придерживая саблю.

— Приветствую вас, генерал Паблон! Как я вижу, пятнадцати лет было мало, чтобы вы так просто отказались от своих убеждений!

— Здравствуй, Маркон. Я, честно говоря, и не верил, что вы прибудете. Мы отправили ультиматум правительству. Ответ должен быть… скоро.

— К чему эти речи? Когда ударят пушки, никакие слова не вернут снаряды в стволы. А они бьют уже сейчас, вы слышите?

С окраины города действительно доносилась канонада.

Паблон своими умными глазами внимательно смотрел в лицо Даурадесу.

— Хочешь захватить власть?

— Хочу.

— Ты всегда был авантюристом.

— А вы, как всегда, мечтаете о рабочем правительстве? И свято обещаете мира? Как обещают его тридцать семь лет все, кто дорывался до этой самой власти?

— Вопрос о власти не может быть решен одним человеком, кем бы он ни был.

— Хорошо, тогда я здесь же заключу с вами договор, — продолжал Маркон. — Во главе нового правительства встаёте вы и никто другой. Мне достаточно поста главнокомандующего. Вы согласны?

— Это решит Народное Собрание.

— Инта каммарас! Разве не вы когда-то учили всё решать самому? Вы даёте слово?

Паблон медлил с ответом.

Вокруг него тем временем собрались многие из тех, кого он сегодня привёл на площадь.

— Я один не могу дать такого слова, — ответил честный генерал. — Если я его дам, это означает…

— Паблон! — окликнули его. — Ведь это — те самые солдаты, прихода которых мы ждали!

— Я не могу дать такого слова, — повторил Паблон. — Но я могу дать слово, что буду всемерно содействовать…

— Всемерно содействовать… — ворчал Даурадес, усаживаясь в седле. — Разговоры и разговоры, одна сплошная болтовня… Карраден!

— Все готовы, полковник!

— За дело!

Переговоры с охраной, которые провёл Гриос, возымели действие. Если у солдат и у дворцовой охраны и был ранее повод держаться — перед ними стояла всего-то безоружная толпа, то теперь на них грозила обрушиться лавина вооруженных до зубов солдат. Потом, среди них оказалось немало чаттарцев… Поторговавшись для вида, они предпочли сдаться. Не оказали сопротивления и артиллеристы, побросавшие фитили.

Драгуны, не встречая противодействия, ровным строем проследовали в ворота. За ними последовали люди Паблона. За воротами, в гуще деревьев, вспыхивали одиночные схватки, порой звучали выстрелы, но пока обходилось без жертв. У здания правительства дежурили гвардейцы в мохнатых шапках — недавние сослуживцы Гриоса. Заметив темно-синие мундиры, они без колебаний присоединились к восставшим.

Спешившиеся драгуны взбежали по освещённой огнями главной лестнице. Ворвавшись в зал правительства, Даурадес и с ним солдаты, расшвыривая стулья, поднялись на возвышение, пестревшее золочёными мундирами:

— Где генерал Гир?

— У себя… — со смущением ответили ему.

Гриос, во главе своих соплеменников осматривал комнаты верхнего этажа. Пинком ноги он распахнул дверь, из-за которой до его ушей донеслись два голоса — мужской и женский:

— Ну кисонька, ведь я так тороплюсь…

— Куда так торопится мой генералик? Он совсем не любит свою кошечку!..

Гриос рванул, оторвал и отшвырнул портьеру. Под его сапогами затрещал паркет. В полутьме растерянно заметались две полуодетые фигуры, испуганный женский визг прорезал воздух.

— Что? Куда ты прёшься, быдло! — пододевая штаны, закричал мужчина. — Я — генерал Гир!

— А я — капитан Гриос!

И мощный удар в челюсть отшвырнул диктатора обратно на диван. В комнату один за другим заходили солдаты.

— Вот он где!

— Ты с ума сошёл! Ты мог его убить!

— Взять его! — отрубил чаттарец.

4

Этой ночью в столице тагров не спал никто. Не успели сомкнуться двери, в которые увели арестованных членов правительства, как в казармах всех частей объявили подъём. Поднятым по тревоге солдатам и офицерам гарнизона было сообщено о перевороте и о том, что они отныне переходят в подчинение новому правительству.

Общее командование всеми войсками проводил сам Даурадес и его эмиссары. Сотни рабочих получили оружие и вступили в отряды по охране внутреннего порядка. По городу прокатилась волна охоты за мародёрами. Вдоль восточных окраин при свете фонарей наскоро сооружались укрепления. Туда же были оперативно переброшены все имевшиеся в Дангаре пушки.

И — вовремя. Не дожидаясь рассвета келлангийцы, поддержаные частями старой армии, пошли на штурм столицы. И снова ударили пушки, и опять завизжала, прорезая ночной воздух, картечь. В кратковременной перестрелке и предпринятой вслед контратаке нападающие оказались рассеяны и отброшены в поле. За темнотой не стали гнаться, решив, что неприятель получил по зубам достаточно и не посмеет напасть ещё раз. Так оно и случилось.

Воодушевленные успехами, восставшие собрались на сход в центре города, как раз туда, где несколькими часами ранее Даурадес вёл переговоры с Паблоном. Теперь на площадь наскоро перетащили помост, с которого глашатаи объявляли городские новости.

Первым заговорил Паблон Пратт.

— Свободные тагры! — начал он. — Дети Бальмгрима! Друзья и соратники! Наша мечта осуществилась. Власть господ генералов пала! Несколько дней назад мы не могли и мечтать о том, чтобы вольно собираться и высказывать свою волю. Теперь мы получили возможность самим выбирать вождей будущей великой страны! Я приветствую солдат армии Тагр-косса, решившей исход дела! Я приветствую будущих свободных людей, чья участь не будет решаться кучкой озверевших от запаха крови политиков! Да здравствует грядущий мир! Да здравствует свобода! Да здравствует новый Тагр-косс!..

Отряд конных драгун стоял тесным строем неподалеку от трибуны. Здесь были и тагры, и чаттарцы. В знак одобрения они постукивали рукоятками плетей по ножнам сабель.

На трибуну поднялся, звеня шпорами, запыхавшийся Даурадес. Оглядел море голов, дождался, пока стихнет шум, вызванный его появлением.

— Граждане свободного Тагр-косса! — закричал он хрипло, — Нам довелось пройти немало городов и поселков. Мы видели, во что превратилась за тридцать семь лет войны наша страна… Мои солдаты третий день не могут получить нормального пищевого довольствия. Пусть так… Голодные злее дерутся! Однако, теперь, взяв в свои руки власть, нам всё же придется в первую очередь думать о том, где достать кусок хлеба. Маллен-Гроск, где сосредоточены основные продовольственные склады и порт Урс в руках келлангийцев. Соседний Бэрланд — союзник Келланги. Взяв власть, мы прежде всего взяли на себя ответственность. Если мы хотим избежать голодных бунтов, нам потребуется срочно вести переговоры с соседями. Если нас не захотят слушать — это новая война, на этот раз — на нашей территории.

— То что творится в других городах страны, в Коугчаре и Урсе… — продолжал Даурадес. Его окрепший голос эхом отдавался над затихшей площадью, — не может нас не тревожить. Ещё немного — и люди начнут заживо пожирать друг друга из-за того, в каком углу земли проживали их отдаленные предки… Это — не свобода. Это — рабство, это худшее из рабств, потому что истинная свобода не может строиться на крови и страданиях других людей, к какому бы племени они ни принадлежали. Всякий палач начинает с себя!.. Скажите, кому, кроме наших прямых врагов, нужно, чтобы мы растрепали себя как мочало? Солдаты Тагэрра-Гроннги-Косса! Прошедшие огонь и стужу воины великой победоносной страны! Вместе, в одном строю у нас шагают и упорство тагров, и отвага чаттарцев, и доблесть элтэннцев, и взаимопомощь всех народов Тагр-косса, на каком бы языке они ни читали молитвы Единому Богу. В единстве наша сила! В единстве наша правда! В единстве наша свобода! В единстве наша победа! И мы победим!

Гром, лавина, море криков и аплодисментов сопроводили завершение его речи.

— Гррраа!!! — ревела площадь.

— Даннхар! — крикнул полковник.

— Даннхарр! — отозвались собравшиеся.

— Даннхар! Даннхар! Даннхар!

— Слово предоставляется, — заявил ведущий, — певице Мирине!

— Кому? — удивлённо отозвались в рядах драгун. — Мирине?

— Лучше бы — Перине, — хмуро заметил кто-то.

— На кой ляд нам певица?

— А вдруг хорошенькая?

— Тихо вы! — заворчали сзади.

На трибуну, бережно приподнимая складки платья, поднималась невысокая молодая женщина. Длинные тёмные волосы туго перехвачены широкой алой повязкой. Опершись на чьюто руку, преодолела последнюю ступеньку. Широко раскрытыми, взволнованными глазами обвела площадь.

Площадь ждала. Как-то, постепенно, стало очень тихо. Только было слышно, как время от времени щёлкает копытом о брусчатку чья-то беспокойная лошадь.

— Вр-ремя верить, время петь! — неожиданно глубоким и низким, грудным голосом произнесла Мирина, -

И замерла на время площадь… И что-то изменилось в лицах солдат.

Где-то в глубине строя всадников взял в руки палочки литаврист, и мембрана его барабанов отозвалась в такт песне. Припев песни один за другим подхватывали люди. Мгновение — и она, усиленная тысячами голосов, как ночная буря загрохотала над восставшим городом:

Утром тех, кто ещё спал, пробудили удары набатных колоколов. На площадях и улицах в огромных котлах варилась мясная, с чесноком похлёбка — для тех, кто возводил укрепления, чинил оружие, для всех, кто замерзал или был голоден. В жирной копоти и пламени факелов и фонарей, в перезвоне молотков, в скрипе повозок и мерном шаге вооруженных колонн, столица Тагэрра-Гроннги-Косса готовилась к обороне.