Тропа Исполинов

Глава 10. Человек с тысячью имён

1

Маг должен спать много. Тем более, после трудной работы.

Тинч проспал всю ночь и весь день.

Следующей ночью он перетащил через забор и отнёс два мешка картошки в место под названием Гнилая Лужа. Там, на островке среди болота, где всё поросло гладкоствольным дроком и плакучими ивами, он поставит шалаш.

Он проспит день в сарае, следующей ночью переправит мешки с яблоками и совсем освободится и от дома, и от опасности быть узнанным.

Впрочем, в полдень он проснулся оттого, что сон не мог заменить еды. Не помогло и то, что он из последних возможностей затянул ремень. Желудок требовал, кишечник бунтовал, и Тинч, перебравшись через забор, направился в город.

Пустынные улицы — это сейчас-то, в самую пору весенних ярмарок! — не удивляли его. Он старательно уклонялся от встреч с солдатами — почти всегда нетвёрдыми на ногах, сыто рыгавшими, густо сплевывающими после курения сигар. Балахонщиков что-то не было видно… Из размышления его вывел легкий удар по плечу.

— Привет, Тинчес! А я тебя вчера видел.

Имя этого мальчика было Пекас, а прозвище Зевака. Дом Зеваки-Пекаса был на том берегу реки, неподалеку от шлюза, совсем рядом с ивами.

И зимой, и летом Пекас ходил в одной и той же шерстяной шапочке с огромным козырьком, постоянно надвинутым на глаза — это чтоб придать лицу таинственность. Ему, по-видимому, доставляло удовольствие делать вид, что он постоянно от кого-то прячется. Повсюду у него были "тайны", в развалинах старых домов мерещились клады… впрочем, по городу существовало немало местечек, куда можно было бы укрыться и вдосталь наиграться в пиратов или разбойников. Если б в кое-каких из них и в самом деле нашёлся клад, никто б не удивился, и в первую очередь не удивился бы Зевака-Пекас.

Его главным правилом было знать всё и обо всех. Правда, с Тинчем они видались редко, но всякий раз в лице Пекаса Тинч невольно получал самого благодарного и — самого надоедливого слушателя, ибо Пекаса занимало буквально всё — и то, какую пищу предпочитают матросы, и как сшивают паруса, и каким галсом лучше ходить против южного ветра…

Оказалось, что на днях Пекаса каким-то ветром занесло прямо к дому Даурадеса. Да, да, он видел, как Тинча вышвырнули за ворота его собственного дома! Он тогда ещё хотел подойти, но побоялся, что Тинч с досады надаёт ему тумаков.

— У тебя такое лицо было! Такое лицо!

У меня оно и сейчас не лучше, подумал Тинч.

— Тинчи, а ты приходи на маяк. Помнишь, туда, где когда-то стоял ваш дом. Там один дядька завёлся, здоровенный, он ребят на посохах драться учит. Чтобы в случае чего, можно было накостылять по шее всем этим "стадникам".

По словам Пекаса выходило, что таинственный "дядька" собрал на развалинах маяка с десяток ребят и девчонок. В эту стаю принимали всех — и имеющих крышу над головой, и бездомных. Днем они были предоставлены сами себе, а ближе к вечеру собирались вместе и делили у костра то, что удавалось раздобыть за день. Те, кому некуда было идти, ночевали там же, в развалинах.

— Гм, а он, случаем… не…? — засомневался Тинч. За время скитаний ему случалось видеть разный народ. Были и те, кто вот также собирал ребят или организовывал "приюты". И слишком часто на его памяти судьбы девочек и мальчиков из таких "стаек" складывались отнюдь не благополучно…

— Не, он не такой. Там и про тебя знают. Это ты позавчера вечером избил в Детской пещере шайку Гоби Волосатого?

Тинч виновато улыбнулся:

— Ну, я… А он был волосатый? Я что-то не заметил… Как его звать, твоего дядьку?

Пекас замялся.

— По-всякому. Кто как. У него имён много. Не меньше тыщи. Зовут чаще… Отшельником. Да, Таргрек-Отшельник, кажется…

Пекас-Зевака спешил на площадь и звал Тинча с собой.

— Там сейчас такое творится! Ууу!

2

В переулках, ведущих к соборной площади небольшими группками скучали келлангийские солдаты, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками. Поблизости от одной из этих группок, на мостовой совокуплялись две собаки, и один из солдат доходчиво объяснял приятелям все подробности этого занятия. Псины, не иначе, сбежали из какого-нибудь чаттарского двора, потому как всех бродячих собак в Коугчаре переловили зимой.

На подходах к самой площади келлангийцев не было. Оттуда раздавалось пронзительное:

— Братие тагркоссцы! Собрал я вас сюда не в радости, а в глубоком горе! Новая злая беда обрушилась на нашу несчастную родину! Изменники и негодяи захватили нашу столицу, великий и священный город Дангар!

У державшего речь была жиденькая, растрепанная по волосочку борода и длинные, разбросанные по плечам волосы. Небольшого ростика, сухощавый и живой, он щупал воздух длинными суставчатыми пальцами. Под его ногтями было грязновато — это Тинч заметил даже издалека.

— Дезертиры! и предатели родины! желающие разорить и ограбить нашу землю! пришли к власти! Они низвергли законное правительство, они разорвали союзный договор с правительствами Бэрланда и Келланги, они хотят простереть свои кровавые когти и дальше, чтобы всем городам и посёлкам Тагр-Косса пришлось испытать участь разоренного и униженного Дангара!

Помост, на котором находилось несколько хорошо одетых людей, в том числе несколько священников, был окружен кольцом "стадников". Издали они напоминали мешки, зачем-то поставленные кругом. Небольшими кучками роились жители Коугчара — больше смотрели, чем стремились принять участие в действии.

Ближе к помосту несколько десятков человек в рваных и заплатанных одеждах восторженно кричали "даннхар-р!" — всякий раз, когда оратор останавливался, чтобы перевести дух. Чуть поодаль свою компанию организовали горожане побогаче — оставленные ими экипажи и повозки занимали место на краю площади. Солдат почти не было, зато в толпе шныряло немало молодчиков с цепкими глазами. Всем, кричащим и просто любопытствующим в руки всовывали листочки бумаги с отпечатанным изображением солдата в драгунском мундире, что оседлал карту страны и вонзил в ее изображенную в виде сердца столицу кривую элтэннскую саблю.

— Они вонзили саблю в самое сердце страны… Эти исчадья дьявола, эти изверги рода человеческого, не гнушающиеся ничем для достижения дьявольской цели, решили развязать новую войну. Конец нашей мирной жизни, о братие!

— Гм-м, не понимаю, — сказал Тинч. — Что он вопит как попрошайка?

— Тихо, молчи! — ответил Пекас.

— Уделом наших городов и посёлков, и без того разорённых и нищих, станут огонь, смерть и безумие! Именно безумие, ибо гнев Божий обрушится на нас за грехи наши! Мы, мы породили этих чудовищ, с их непомерной гордыней и жаждой власти и денег! Даурадес и Паблон Пратт, эти презренные отщепенцы, эти предатели, для которых нет и не было ничего святого…

— Я что-то ничего не пойму, — тихонько, на ухо сказал один другому в толпе. — Это который Даурадес? Наш Даурадес? Ууу!.. Ничего себе!

— М-м-м…

Неподалёку от трибуны, гримасничая, выплясывала и напевала местная юродивая:

"Стадники" косились на неё угрюмо, но тронуть не решались — неизвестно, как сейчас отнесутся к этому горожане. Тинч пробежал взглядом по их лицам. Странно, он знал в городе многих, но среди "балахонщиков" не было ни одного знакомого лица.

— Конец света близок, о братья и сёстры! — восторженно продолжил другой оратор, маленький и круглолицый. Монашеское одеяние было на нем, косой крест красного дерева украшал выпиравший из-под рясы живот. — Кто же, скажите мне, победит сего изверга? Кто возьмёт в руки знамя победы?

— Отец Салаим, отец Салаим, — зашептали в толпе.

— Отец Салаим? Что-то не слыхали о таком…

— Говорят, он раньше был военным, но решил сменить мундир на одеяние священника. Я был на его проповеди. Говорит так сладко обо всем — заслушаешься…

Из-за спины отца Салаима выдвинулся флаг на длинном, грубо оструганном древке. Флаг был скроен из трех полос — оранжевой, коричневой и чёрной, перечеркнутых наискосок белым диагональным крестом в виде четырех соединенных вместе букв "П". В середине его красовалось хорошо известное всем изображение ладони с таким же крестом посередине.

— Вот он, наш освободитель, наш герой!

— Генерал Ремас! Вам я вручаю это священное знамя, символ нашей победы и процветания великого Тагр-Косса! Пусть наша кровь и наша вера в победу послужат, собственно, символом в борьбе против деспотии и безумия военных, готовых забыть про свой долг и честь, ввергая страну в непосильное бремя новой тяжёлой борьбы! Да пребудет с нами Воля Господня, да пребудет с нами наша вера в торжество и силу нашей великой нации!

Вперед прошёл высокий лысоватый мужчина, одетый в новенький серый мундир. Его одутловатое красное лицо с пышными, свисающими ниже подбородка усами, выражало все оттенки озабоченности о благе нации. В остальном — подумал, усмехнувшись, Тинч, — к нему бы полностью подошли слова всем известной песенки про славного рыцаря дядюшку Турикса:

Сходство было настолько точным, что Тинч невольно фыркнул, чем привлек внимание товарища. Пока он, вполшёпота или вполголоса напоминал Пекасу слова песенки, кое-кто из толпы, краем уха уловив, о чём идет речь, не преминул передать эту весть ближайшему соседу. По толпе прошелестело:

— Господа! Друзья! Братья и соотечественники! — надрывно выкрикивал генерал Ремас, принимая святое знамя. — Встаньте же, встаньте, о братья!

— Да и так стоим… — возразил чей-то голос.

— Олим, Олим! — вдруг забормотали все, как один, служители "отряда народной обороны". Перебирая в пальцах деревянные чётки, "стадники", преклонив головы, один за другим начали падать на колени. Их примеру последовал и кое-кто из толпы.

— Что такое "олим"? — не понял Пекас.

— На священном языке это означает "луковица", — объяснил учёный Тинч. Как бы в подтверждение его слов, каждый из "стадников" достал по головке лука. Отчетливый хруст пронесся над головами.

— Олим, Олим, — пережёвывая жгучую мякоть, бормотали балахонщики. — Ты видишь — мы плачем от любви к тебе!

За спиной говорившего, возле соборных врат, одиноко возвышался старый деревянный дом. До недавних пор в нем был приют для слабоумных, который опекали служители церковного братства. Несколько дней назад дом заняли под казарму солдаты, а всех убогих, выгнав за город, просто облили керосином и сожгли.

— Порядок и добродетель, о братья! Порядок и добродетель! — продолжал генерал, потрясая великолепными усами. — Для нашей многострадальной родины наступает час непростых испытаний. Сегодня, для того, чтобы понять, что происходит в стране, преступно мало просто жить и наблюдать, что происходит. Мы, наконец, должны открыть глаза на то, что наш великий народ, народ покорителей мира пребывает в постоянном угнетении со стороны мелких народцев, на словах вещающих о миролюбии, а на деле — подобно скользкой гадине пытающихся пролезть в самое сердце отважного и неустрашимого тагркосского воина! Я не говорю сейчас даже не о предателях чаттарцах, заполонивших нашу страну и поклоняющихся нечестивому богу земли. Я не говорю о язычниках элтэннцах, с самозванным государством которых истинные тагры вели и будут вести непрерывную и победоносную борьбу. Всех этих преступников по крови мы давим и будем давить, пока сок не потечёт!

— Ты песен не пой, говори, кого мочить пойдем! — раздалось из гущи оборванцев.

— Олим!!! — запели в голос балахонщики. Где-то с окраины города глухо бумкнуло. Генерал остановился, вжал голову в плечи. Однако других взрывов не последовало и Ремас продолжал говорить:

— Но мало ли предателей-полукровок есть и среди нас! Самозванный полковник Даурадес, в чьих жилах течет кровь уроженцев Чат-Тара! Генерал Паблон, зачеркнувший все свои военные заслуги пособничеством враждебным нам народам! Даже здесь, среди нас…

— Это они опять про Даурадеса? — тихо спросили в толпе. Тут же возникшие как из под земли двое мускулистых ребят подхватили под руки говорившего, и утащили бы с площади, если бы чьи-то другие могучие лапы, в свою очередь, не столкнули их голова с головой. В возникшую потасовку дружно ринулись было стоявшие по кругу "стадники", но благоразумие заставило их остановиться. Настроение большинства горожан было явно не в пользу выступавших. Ещё немного — взялись бы за каменья.

— Я сам — из народа! — объявил генерал Ремас. — А это значит, что моими устами говорит народ! Я — сильный, как и весь мой народ. А уделом слабых всегда было подчинение сильному! И пускай этот палаш, — крикнул он, выхватывая из ножен келлангийский "свинорез", — станет порукой тому, что мои слова истинны!

Узкое длинное лезвие ярко сверкнуло в лучах весеннего солнца и — оглушительный хохот огласил притихшую было площадь.

Он раздался подобно удару грома. Генерал Ремас, не понимая в чём, собственно, дело, покраснел более обычного и, выпучив глаза, стоял, держа перед собой палаш, клинок которого собирался поцеловать, слушая, как из толпы выкрикивают непонятное:

— Эгей! Дядюшка Турикс! Скипидару не надо?

— Смотрите, он сейчас дымиться начнет!

— О-ох! Давненько так не развлекался…

— Оли-им! — уныло затянули "стадники". Ручейки посмеивающихся горожан потихоньку растекались с площади. У стен вокруг балахонщики прощупывали памятливыми глазками каждого из уходивших, подхватывали посохи горизонтально и необычайно ласковыми голосами увещевали:

— Ну погодите же! Вы не дослушали, а уходите! Сейчас будет самое интересное!..

Две могучие руки в чёрных боевых перчатках легли на плечи ребят. Тинч и Пекас одинаково вздрогнули и обернулись.

Исполинского роста незнакомец был одет в длинный элтэннский плащ с низко надвинутым капюшоном, под которым можно было рассмотреть торчащую рыжеватую, с проседью бороду. По длинному кряжистому посоху его можно было принять за одного из "стадников", но он был явно не из числа балахонщиков.

— А вы что здесь делаете? Вам кто разрешил сюда приходить? А ну вон отсюда, живо! — донесся до них, как будто с вершины башни, гулкий голос, на который обернулся кое-кто из стерегших толпу служителей "отрядов обороны".

— А вы чего уставились?!

Те поспешили отвернуться.

— Чтоб духу вашего здесь не было!

И те же руки вышвырнули ребят из толпы в ближайшую улицу. Последним, что успел услышать Тинч, были слова генерала Ремаса:

— Пусть тот, кому дороги честь и свобода его родины, подойдёт сюда и запишется в наше святое ополчение. Наша война будет священной — для всякого, кто имеет чистую совесть и называет себя тагркоссцем. Свобода, правда, справедливость! Свобода, правда, справедливость! Свобода, правда, справедливость!..

— Ты понял? Ведь это был он, сам! — говорил Пекас, потирая плечо.

— Кто?

— Тот самый дядька с маяка! Только откуда он узнал, что мы здесь? Он же велел никому не ходить сюда…

— Знаешь, Пекас, случись в городе такое, я бы тоже долго не гадал, где тебя искать.

— Эх, Тинчи! Представь: вчера они хлеб в толпу швыряли, кричали, что это дары Божьи. А люди подбирали с земли, даже дрались за эти корки… Что будет завтра?

3

Если верить легендам, что сложили некогда древнейшие жители этих мест, Тропа Исполинов получилась так. Жил на свете великан Тирн Магрис с супругой, великаншей Уданой. И вздумалось ему как-то померяться силой с другим таким же исполином, грозным Греном Какотисом, что одиноко жил в своем замке за морем. Чтобы проторить себе дорогу, Магрис вбил в дно моря множество вытесанных из камня столбов. Утомившись, он вернулся домой, отдохнуть перед великой битвой. В это время Какотис, заметив появившуюся меж их землями дорогу, воспылал гневом и, захватив боевую палицу с шестью вправленными в нее клинками мечей, решил наказать не в меру строптивого соседа.

Перебравшись по Тропе через море, Какотис увидел Удану, на коленях которой безмятежно спал утомленный работой Магрис.

— Женщина, кто это лежит у тебя на коленях? — спросил, потрясая оружием, великан.

— Это? — улыбнулась догадливая Удана. — Это — мой грудной младенец. Он только что сытно поел и спит. Видишь, как сладко посапывает?

— А где же сам Тирн Магрис?

— Ты говоришь о моем муже, чужеземец? Он с утра ушёл ловить китов (хочет навялить китов к пиву!) и скоро вернётся.

Не может быть, поразился Какотис. Если это существо у неё на коленях — младенец, то каких размеров должен быть папаша!

И он, ужаснувшись, что было сил пустился бежать, бежать, бежать обратно. Там, где он обронил в залив свой грозный шестопер, разверзлась земля и огненная лава образовала сушу с прилегающими островами Анзуресса. Там, где его нога с разбегу обрушила столбы дороги, возник пролив Бостата, доныне отделяющий тагркосский берег от берега Келланги. Наконец, он, обессилев, упал прямо в море и, страдая от жажды, принялся жадно хлебать морскую воду, а поскольку вода была уже в те времена солона, то отпив половину океана, он просто окаменел. Его высовывающуюся и доныне из моря, губастую, с выпученными от ужаса глазами, голову, называют островом Илум. Вода же, отхлынув от Тропы, обнажила нынешнее побережье Тагр-Косса…

Среди скопища скал, что лежит севернее Коугчара, меж городом и морем, до сих пор сохранилась огромная вмятина в форме следа человеческой ноги. Сейчас ее вовсю показывают приезжим, а тогда эту котловину, что именуется Ступнёю Грена Какотиса, объемом с хороший дом, редко кто посещал. Место считалось нечистым. Даже воры и налётчики, народ бедовый, но суеверный, опасались оставаться в нём на ночь. Пропадали там люди ночью, навсегда пропадали…

Хотя, с другой стороны, местечко для укрытия было неплохое. Костёр, разведенный в этой естественной впадине, был практически не виден из города. Рядом, на песке росло немало всякого кустарника, а неподалеку, на берегу, можно было без труда разжиться плавником — чтобы не заботиться о дровах, и не одну ночь.

Болтали, что если ровно в полночь в костёр пролить последовательно кровь, масло, вино и молоко, то из пламени выйдет сама великая Удана и исполнит любое твоё желание. Только вот незадача, за исполнение желания придется расплачиваться годами твоей собственной жизни, и чем оно будет больше, тем меньше останется тебе гостить на этом свете…

Тинч бывал здесь часто. И не то, что он не бывал суеверен — бывал. И не то, чтобы не очень-то верил в Бога — верил и молился, часто втайне, стесняясь отца. И не то, чтобы не слыхал о тех вещах, что происходят с попавшим сюда человеком — разумеется, слышал.

Просто ему, подобно Пекасу, всегда и всё хотелось посмотреть своими глазами, пощупать руками, услышать ушами. А встретиться один на один с легендарной великаншей, что перехитрила самого Какотиса, а потом победила в бою великого Ночного Воина… — ну как можно было отказаться от такой встречи!

В котловине от костра тепло — сюда почти не задувает ветер. Здесь есть на что присесть и на чем полежать. И вообще, здесь уютно. Он вообще с некоторых пор стал замечать, что ему было спокойнее находиться в тех местах, что почему-то слывут вредными или опасными. "Не сиди на пороге!" — а ему было лучше именно сидеть на пороге. "Не сиди на углу стола!" — а Тинча прямо-таки притягивал этот треклятый угол!

Эту ночь он решил провести не в сарае и не в сырой дроковой чаще Гнилой Лужи. Идти на маяк он тоже поостёрегся — далеко, и мало ли кто может попасться по дороге. Потому он прихватил с собой котомку с картошкой, кое-что из добытой снеди и, едва спустилась ночь, пришёл к заклятому месту.

Сегодня в Ступне Грена Какотиса кто-то был! И этот кто-то разжёг костер. И даже, как разглядел Тинч, когда приблизился, незваный пришелец расположился на том самом месте, где любил отдыхать Тинч. Здесь уступ скалы образовывал удобное сиденье с каменной спинкой. Костер уютно обогревал ноги, а сидеть или даже лежать на каменном ложе, куда можно подстелить доски, спрятанные заранее в расщелине скалы, совсем не холодно.

Зайдя со спины, Тинч рассмотрел широкоплечую фигуру, навершие длинного посоха, голову в капюшоне…

Инта каммарас, да ведь это тот самый "дядька"!

— Я занял твое место, Тинчес? — неожиданно звучно и отчетливо спросил незнакомец. — Такова моя роль — занять твое место.

Всё это он проговорил не оборачиваясь, странным образом зная, кто именно находится у него за спиной.

— А я тебя жду, — продолжал незнакомец. — Углей наготовил для твоей картошки.

Была ни была, решил Тинч. Хотя, если честно сказать, ноги слушались его в эту минуту с большим трудом, и вообще желали бы повернуть прочь, и как можно быстрее.

Он прошёл к костру и, сбросив наземь котомку, протянул руки к огню.

— Вы правы, — ответил он. — Зовут меня действительно Тинчес, а в этой суме — картошка. Правда, я не возьму в толк, как вы всё это угадали. Вы что же, фокусник?

С этими словами он, пересиливая себя, решился-таки заглянуть под капюшон незнакомца.

Нет, он увидел отнюдь не голый череп с чернеющими глазницами. И отнюдь не клыкастая физиономия упыря предстала его взору.

Уловив его взгляд, незнакомец сбросил капюшон. Перед Тинчем открылось широкое, красноватое от весеннего загара лицо, обрамленное львиной гривой волос. Большие мохнатые брови крутыми изгибами уходили к вискам. Ясные серые глаза смотрели из-под них с усмешкой, но по-доброму. Незнакомец пригладил ладонью в перчатке усы и бороду, и сказал так:

— Я пришёл за тобой, Тинчес. Твоё убежище возле дома нынче утром нашли солдаты. Обитать в Гнилой Луже… это, согласись, не самое лучшее из жилищ. Здесь, у костра, хорошо, но и костёр когда-нибудь погаснет. Потому я предлагаю тебе перебраться к нам, на маяк.

— Почему я должен вам верить? Кто вы такой?

— Ты можешь называть меня Акана — что означает "Меч". Ты можешь называть меня Ашман, что когда-то означало "Камень". Ты можешь называть меня Эргрен — что означает "Уставший от собственной силы". Ты можешь именовать меня Гаймартан, "Бессмертный" — как самого первого из живших на Земле людей. Ты можешь звать меня Таргрек — что означает "Отшельник" и как зовется книга, что ты постоянно носишь с собой. Наконец, ты можешь называть меня своим собственным именем — ибо кто есть встреченный нами, как не часть нас самих, а значит — и мы сами? Не так ли, о премудрый Тинчи?

В насмешливых глазах Отшельника было что-то, удивительно напоминавшее Тинчу отца. И в то же время это, разумеется, никак не мог быть не только отец, но даже близкий родственник, поскольку таковых у Даурадеса давно не осталось.

— Я понимаю, что удивил тебя своим появлением, — продолжал пришелец, наблюдая, как Тинч, как ни в чем ни бывало, один за другим, зарывает в угли желтоватые, тугие клубни. — Но поверь и не требуй объяснений: наши с тобой дороги именно здесь должны были пересечься. Кто я такой? Хотел бы я сам знать об этом. Откуда я так хорошо знаю тебя? Когда-нибудь догадаешься сам. Почему я здесь? Ты же молился Великому Дню, чтобы он послал тебе силы десяти человек? Эти силы пришли тебе на помощь вместе со мной.

— Нет, я не "диавол", — улыбнувшись, прибавил Акана, или Ашман, или Эргрен, или Гаймартан, или Таргрек. — Я такой же человек, как и ты. Есть вещи… о которых я не могу сейчас сказать. Когда-нибудь тебе будет дозволено узнать и об этом.

— А вы можете говорить как все люди, нормальным голосом? — спросил Тинч. — А то будто в школе: "бу-бу-бу" да "бу-бу-бу"…

— Во-от! — с удовольствием протянул Отшельник. — Вот теперь я слышу, что говорю с настоящим Тинчем. Ладно, парень. Что ты там ёрзаешь на корточках, присаживайся. Места хватит обоим. Ночи стоят долгие, картошка скоро испечётся, а мне, откровенно признаться, ужасно хотелось бы услышать рассказ о Бугдене и твоих приключениях. Как поживает старина Моуллс? Жив, старый Создатель Дворцов? А Хэбруд, что подарил тебе твои бесценные чётки? А Тайри? Какой ты ее оставил? Навестил её перед уходом?

— Вспомнил! — прервал его Тинч и от возбуждения прихлопнул в ладоши.

— Что именно?

— Вспомнил, на кого похож человек, которого держат в подвале моего дома.

— То, что бывший келлангийский моряк Терри Грэйа так похож на Тайру Грэйа, совсем не удивительно. Они брат и сестра, правда — только по отцу.

Тинч более не удивлялся тому, что Отшельник по какому-то особому таланту был осведомлен обо всем на свете. Читает мысли? Что с того… Я тоже сумею, если захочу.

— Да, они брат и сестра, — задумчиво добавил Таргрек. — Брат считает сестру погибшей, ведь она сбежала из дома в тот день, когда её собственный отец… Впрочем, покойный Птэр, великий пират и лоцман, конечно, вряд ли был идеальным воспитателем для рано созревшей двенадцатилетней девочки… Боже, в какие времена всякий раз доводится жить людям! Так ты хочешь сказать, что Тайри пятнадцать лет и что она жива-здорова?

— Ну, здорова, — пожал плечами Тинч. — Лепит всё… горшки свои…

— Расскажи, расскажи, подробнее!..

— Да вы, наверное, и сами всё хорошо знаете, — попробовал отбиться Тинч.

— Да, друг мой, разумеется, знаю. Только, знаешь, о некоторых вещах иногда так хочется просто от кого-то услышать…

4

С таким спутником, как Таргрек, Тинчу можно было никого не бояться. Они ещё с часок посидели у костра, наполнили желудки, как-то необычно быстро перешли на "ты" и, распевая во всё горло куплеты про дядюшку Турикса, отправились вначале на Гнилую Лужу, — где великан положил на плечи оба мешка с картошкой, предоставив Тинчу почётную обязанность нести его посох, — а затем побрели на холм, к развалинам маяка.

Доски старенького мостика надрывно заскрипели под тяжестью Таргрека. И почему я, действительно, не такой большой и сильный, подумал Тинч. Попадись им сейчас, по дороге "стадники" — он сумел бы, разумеется, отмахаться посохом, а его спутник…

Интересно, боевой мешок с картошкой — наверное, достойное оружие в руках такого богатыря?

Он машинально стал прикидывать, что бы сделал, распоряжайся он силой Отшельника. Наверное, освободил бы вначале того парня, Терри Грэйа, о котором они только что говорили. Твой дом, который враги превратили в тюрьму — уже не дом…

— Так в чем же дело? — прочитав его мысли, обернулся, поигрывая на плечах мешками, Таргрек. — Если надо — выручим. Только вначале — хорошенько отдохнуть и выспаться. Сейчас, познакомлю тебя с нашими ребятами…

Однако когда они взобрались на холм и подошли к тому месту, где под ярким светом звезд зеленовато светились развалины коугчарского маяка, навстречу им никто не вышел.

Таргрек сбросил мешки, расшевелил задремавших часовых и, не размышляя долго, отправил всех спать.

В небольшой комнатке, на матрасе, набитом соломой, освещённые пламенем старенькой керосиновой лампы, ночевали: огромная собака с отвислыми лохматыми ушами и вцепившиеся в её шерсть маленький мальчик и девочка постарше — две светлых, золотисто-жёлтых головки. Рядом, на диване, сипло дышал и подхрапывал в темноте ещё кто-то.

Споткнувшись о чью-то ногу, Тинч нечаянно разбудил лежавших. Собака подобрала лапы, приподнялась и лизнула Тинча в лицо.

— Кайсти, — позвал малыш.

— Ты б поосторожнее шагал, что ли, — не открывая глаз, пробурчала Кайсти. — Полуношник…

Пригасив лампу, Тинч почти на ощупь отыскал свободное место. Свет звезды пробивался в щель между стеной и куском портьеры, занавешивающим вход. На дворе была тихая и безветренная ночь. И только море — по-прежнему прокатывало волну за волной где-то там, под обрывом, совсем близко-близко…

Он снял куртку. Придвинувшись к спящим, накрыл ею ребятишек и укрылся сам. И только положил голову — на что-то мягкое, даже не поняв, на что — сразу же и заснул…

Все-таки, удобная это вещь — старая драгунская куртка.

Глава 11. Сражение при Вендимиоке

1

— Привет, простоватые! Вас стало одним больше!

Такими словами приветствовал старый Гурук сержантов драгунского полка. Игроки швырнули карты на стол. Дремавшие на полатях открыли глаза. Сержант Норт прижал ладонью струны чингаросса:

— Ишь ты! Не прошло и века…

— Сколько вам сейчас, Гурук? — полюбопытствовали из глубины палатки.

— Сколько ни есть — все мои, — хмыкнул Колдун, усаживаясь и ловким щелчком сшибая соринку с сержантской нашивки. — Стоило, однако, заваривать эту кашу. Хотя бы ради унтерских харчей.

— Ну, харчами и у нас особенно не разживешься… — ответил с полатей ещё один голос.

— Что ж, — пожал плечами новоиспеченный сержант. — Не поем — в зубах наковыряю.

— …А вот бутылочка где-то была. — продолжил голос.

— Да, где же? — отложив чингаросс, оживился Норт.

— Поищи в подсумке, там, в углу, — сказал, поднимаясь из-за стола, худой как сухое дерево унтер-офицер по имени Крабат. Подойдя к новоиспеченному сержанту, тряхнул его за плечи:

— Молодец. Поздравляю. Лучше поздно, чем никогда.

— Этак пойдёт, он и до генерала доберется, — сказал кто-то. — Пойдёт, пойдёт, и дальше пойдёт.

— Ладно, — сказал Крабат. — Теперь к делу. Какие новости привез?

Они чинно расселись за столом и, пока Норт разливал по кружкам, слушали рассказ новоприбывшего.

— Новости, конечно, не ахти, — начал Гурук. — Война всё-таки будет. Келлангийский консул удрал из Дангара. Генерал Хорбен ультиматум прислал — дескать, "вернись и всё прощу!".

— Угу, — отозвался Норт. — Это мы сейчас, без промедленья. "Люблю тебя как душу, трясу тебя как грушу".

— Зовёт обратно, в военный союз. Дескать, а что произошло, ребята? Ничего такого. Ну, сменили опять генерала на генерала — ваше дело. У вас в стране, вообще, кинь палкой в собаку — попадёшь в генерала, да… Только поставки пушечного мяса впредь не прекращайте. Дескать, поплакал я с такой обиды, да и простил вас, засранцев. Ужо только впредь не ослушайтесь. А то…

— А то! — набивая трубку, бросил Крабат. — А то мы здесь ничего не видим, не ведаем. Их там, с той стороны, всё больше и больше.

— Посему, — продолжал Гурук, — мне поручено довести, что военный совет решил принять бой и, разгромив келлангийцев в поле, выдвигаться к Урсу. Нашей задачей будет…

Не договорив, он глубоко, с удовольствием, потянул в себя дымок. Его собеседники терпеливо помалкивали.

— Ну ты, начальник штаба, — не выдержал Крабат. — Не тяни.

— Здесь, старики, история такая, — продолжил Гурук. — Весь совет был "за", только Гриос и Карраден — против. "Даурадес никогда не одобрит всего этого". "Почему?" План вроде бы удачный. Келлангийцы стоят рыхло. Попробуют атаковать — им хуже. То, что понагнали своей солдатни — дела не решает. Здесь, на нашей земле, мы — хозяева…

— Насмотрелись мы на эту кашу, — устало молвил один из взводных. — Начнут палить — половину своих накроют. "Лучшие в мире…"

— Так вот, отчего ж? А Карраден, — он теперь начальник дангарского гарнизона, — твердит одно, мол: нет и нет. Есть слабое место… А план, ребятки, у них был такой. Организовать позицию так, будто мы подались и отступаем. А потом — загнуть мешок и пускай попрыгают… И вот — приходит Даурадес! И, как обычно: "Всё это замеча-ательно. Просто гениа-ально." Потом сразу: "Скажите, а какой людоед всё это придумал?" Генералитет, конечно, в недоумении. А Даурадес объясняет. "Я спрашиваю: какому людоеду пришла в голову мысль поставить в такое дело молодых?"

— Понятно, — сказал Норт. — Это они в "воспитательных целях". Чтоб парнишки пороху понюхали.

— Суки они, — просто отметил Крабат.

— Вот-вот… И тогда Даурадес предложил на место отступающих поставить нас, как самых опытных. Мы должны будем и бегство изобразить, и вовремя остановиться, чтоб не прорвать дыру в обороне…

— Та-ак… — вздохнул кто-то.

— Стало быть, завтра в дело? Наконец-то.

— Сколько наших поляжет… Половина? Не меньше…

— Давайте выпьем, господа.

Они выпили, не закусывая. Гурук и Крабат сидели друг напротив друга у стола. Норт потянулся за чингароссом.

— Кончай скулить, — предложил кто-то.

— Погоди-ка, — сказал Гурук. — Знаю и я одну из этих модных песенок. Дай-ка инструмент. Ну и развалина. Дрова ты им, что ли колол?

Чингаросс действительно побывал не в одной переделке. Его полукруглый кузов был залатан и кое-где даже подбит гвоздями. Гурук подтянул колки и отложил на стол трубку.

— Сыграй ещё, — попросили после паузы.

Гурук со вздохом отложил чингаросс.

— Кем ты был раньше, Колдун? — спросил Крабат.

— Ну, солдатом не родился… А вообще, хотелось бы, конечно, просто вспомнить.

— Да. Вспомнить, — потёр виски Крабат. — Хорошо б, если бы пришла когда-нибудь эта возможность — вспомнить…

Предзакатным часом они поменялись окопами с молодыми.

Разведали местность. Неприятель стоял лагерем прямо напротив. Посёлочек носил бэрландское название Вендимиок и в ночи был виден издалека. Костры, огни, ржанье коней — келлангийцы явно не собирались прятаться.

— Гурук, — спросил старого солдата Норт, когда они обходили посты, — я не понимаю, война объявлена?

— Война идёт, сержант.

— Тогда, почему… Быть может, завтра ничего и не будет? Заключат мир…

— И мечтать забудь.

Гуруку хорошо было известно это чувство, приходящее, когда после долгого затишья внезапно получаешь известие о том, что назавтра — в бой.

Смерти не избежишь, она как тень крадётся всю жизнь за человеком, и когда-нибудь, когда-нибудь… Может быть завтра, а бывает — ещё раньше.

Когда оно приходит, без толку пытаться отбрасывать прочь дурные мысли — не поможет. Мысль о смерти неуёмна, подобно червю она будет точить твое сердце вновь и вновь. Да, ты немолод, да, лицо изуродовано ударом сапёрной лопатки. Но ведь тебе тоже так хочется жить!

Ах ты, смерть моя матушка… Ладно, держись. Желаешь, чтоб я о тебе думал? — буду думать!

Всегда есть мы и есть они. И мне, в общем, безразлично, кто он. Хуже, когда он улыбается — вот так я тогда и получил лопаткой в лицо… Так, должно быть, улыбается смерть. Она без приглашения, винтом вворачивается меж лопаток, хладит живот, иссушает мозги. Это не боль, и лучше бы, конечно, без боли. Потом ничего не будет.

Пусть! Сейчас надо думать и думать: да, да, всё покроется мглой — и твои детские мечты, и твои кораблики в лужах, и первая любовь, и твои воспоминания, и твоё дыхание, и мир вокруг тебя… Надо думать об этом, входить в это, внедряться в это, не отбрасывать это.

Да, инта каммарас, я думаю об этом и не боюсь размышлять об этом!

И тогда… получается странное. Мысль о смерти устало уходит. Она просто надоедает, как опостылевшая девка. Ну, будет и будет… Инта каммарас, ну и что же, что будет?

Говорят, что смерть надлежит презирать. Нет, это неверно. Ибо презирать следует лишь свой собственный страх.

Потому что пугает не смерть. Пугает мысль о смерти.

— Гурук, а тебе приходилось когда-нибудь драться… с этими? Как оно обычно бывает?

Норт служил в драгунах всего только второй год. Ему до сей поры не приходилось принимать участие в больших позиционных баталиях. Как, впрочем, и многим из молодых драгун, имевших представление о войне как о жизни на марше и лихих партизанских вылазках.

— Постреляют из пушек. Потом — атака. Нам бы поймать момент и — драпануть. Убедительно это сделать, а ещё бы — успеть ноги унести от кавалерии.

— А… как же раненые?

— Легко раненых возьмём с собой.

— А тяжёлых?..

— Будем надеяться, что во время бегства нас поддержит артиллерия… — продолжал Гурук, словно не слыша вопроса.

— Главное — действовать быстро. Тогда… может быть, от всей бригады уцелеет половина. Хотя и треть — не так плохо…

И прибавил, насмешливо скалясь на последний луч закатного солнца:

— Не охай, сержант. Ещё не известно, из кого завтра первого… сок потечёт.

2

Гурук ошибся: келлангийцы в тот день начали не с артиллерии. Не дожидаясь, пока совсем рассветет, шеренги солдат в сером и темно-зеленом пошли сквозь утренний туман. Тагрский часовой вовремя поднял тревогу и торопливые залпы смели первую шеренгу наступавших. Тогда келлангийские гренадеры залегли и поползли вперед, прижимаясь к промерзлой, твердой земле, прикрытые низким туманом как одеялом. На головы тагров одна за другой посыпались гранаты. Осколки от их разрывов доставали солдат по всей длине траншеи, и — благо, что окопы загодя рыли углами.

Всё же потери были немалыми. Отвечать было нечем и командир бригады, капитан Бустар поднял солдат в контратаку.

На этот раз окончательно продравшие глаза тагркоссцы оказались на высоте. Схватывались с келлангийцами молча, без боевых криков, с холодной яростью выцеливая в тумане неприятеля. Шарахали из карабинов наугад, рубили тесаками, пропарывали насквозь штыками, прикалывая к земле не успевших вскочить гренадер, вцеплялись зубами в лица, наотмашь хлестали саперными лопатками и сами падали под ударами. Никто не мог видеть, много ли, мало ли дерётся рядом его товарищей, каждый, ворча, хрипя и задыхаясь от ярости сражался сам за себя — и за остальных.

Не успели вернуться в окопы, как услыхали сквозь туман нарастающий конский топот. Кавалерия!

На этот раз не подвели артиллеристы. Встречь келлангийской коннице горохом забарабанила картечь. На промёрзлой глине закопошились вперемешку лошади и солдаты, келлангийцы и тагркоссцы. Засвистало в воздухе ответное и первые разрывы келлангийских снарядов легли вдоль линий тагрских укреплений. В грохоте разрывов тонули команды, выстрелы и стоны. Для тех, кто мог что-то видеть и слышать, всё слилось в один непрекращающийся ужасный сон. Люди зажимали ладонями уши, ползли, пытались вдавиться в землю. Уползти, убежать было некуда, и лишь промёрзлые комья земли, огонь и грохот разрывов царили повсюду.

И тогда, как только обстрел стих, по цепи пошла команда: уцелевшим — отступать…

С вершины холма, где располагался командный пункт тагркосской армии, Даурадес наблюдал, как поднявшись, нестройными рядами, бегут его драгуны. С другой стороны к окопам подбегали келлангийские солдаты — уже со знамёнами и ружьями наперевес. В подзорную трубу генерал хорошо видел, как замешкались двое драгун, пытаясь утащить с собой раненого товарища, и в ту же минуту все трое были сколоты штыками.

Конь под генералом, слыша канонаду, водил ушами и нервно перешагивал с ноги на ногу. Плюмаж на треугольной шляпе Даурадеса покачивался в такт.

— Карраден! — позвал генерал, не отрываясь от трубы.

— Простите, господин генерал, но здесь нет Каррадена, — ответил голос ординарца. — Полковник Карраден в Дангаре.

— Да. Конечно.

Если что-то случится здесь, сегодня, с ним — в тылу на всякий случай остаётся Карраден. Карраден — незаживающая совесть…

Даурадес запустил руку в карман, и вытащил пару орехов. Не спеша, один за другим, раздавил их в пальцах.

— Господин генерал!

Вьерд, командир кавалеристов бывшего полка Мако, кружил и кружил вокруг холма на буланом жеребце.

— Господин генерал, они накрыли наши батареи!

— Вижу, — ответил Даурадес, хрупая в пальцах орехи.

— Но, господин генерал…

— Стоять на месте. Ждать приказа. Ждать! Вам всё понятно, капитан?

Чёрта с два у нас теперь получится, думал Даурадес.

Перевешать бы весь генштаб. "Мешок", "мешок"… Келлангийцы как по ниточке прошлись по батареям. Не захлопнется мешок! А это значит, что нас спасает только чудо… Или не чудо. Случай… Боже, как надоели эти глаза за спиной. Вычислять, кто именно из них сдал врагу наши планы нет смысла. Сам виноват, не доверяй кому попало. А приходится…

Он обернулся к группе генералов, так же как и он, наблюдавших за ходом боя.

— Господа!.. — Он чуть было не сорвался и не назвал их сплеча "господа офицеры!" — Господа, мне кажется, что в вашем присутствии здесь сейчас крайне мало пользы. Обстановка осложнилась, и вы будете нужнее при своих частях. Со мной остаются вестовые и отряд охраны. Хумм, господа!

"Вообще-то — зря", подумал он, когда недоумевающая свита рассыпалась в разные стороны. "Если генерал — то точно не дурак". Оно конечно…

Более не обращая на них внимания, повернулся к сражению и потянулся было за трубой, но его прервали.

— Господин генерал!

Всадник в темносинем мундире выплясывал перед ним на вороной кобылке. За его спиной пикой торчало укутанное чехлом древко знамени.

— Господин генерал, разрешите доложить, отряд конных драгун, командир капитан Гриос, прибыл в ваше распоряжение и ждёт приказа вступить в бой!

Вот он, случай.

Молодцеватый чаттарец, не отнимая руки от хвостатого шлема, ожидал ответа. Они там что, теперь все на вороных кобылах ездят, подумал Даурадес.

— Сколько вас?

— Отряд семьсот сабель, господин генерал! Находится на марше, подойдёт через несколько минут со стороны левого фланга!

— Вот что, парень. Не соединяясь с нами, обогните фланг да врежьте-ка по этим воякам с тыла. Во-он по тому поселочку напротив, что зовется Вендимиок. Приказ понятен? Действуйте!

— Господин генерал!

— Что ещё?

— Господин майор Гриос очень просит пойти в бой под нашим, чаттарским флагом. Вот. Вот…

Вестовой сорвал чехол и перед Даурадесом плеснуло на ветру сине-лилово-чёрное знамя, в середине которого перебирал когтистыми лапами огненногривый грифон.

— Передай Гриосу — атаку под чаттарским флагом разрешаю. Не медлите! Хумм!

— Эа! Эа! Эа!..

Счастливый всадник, не сворачивая знамени, сине-лилово-чёрной птицей помчался с холма. Проводив его глазами, к Даурадесу вновь подъехал Вьерд.

— Господин генерал, а мы что, так и будем стоять?

— Будете стоять, — поднимая трубу к глазам, ответил Даурадес. Сквозь запотевшее стекло он наблюдал, как остатки бригады Бустара, около полутора сотен человек, не преследуемые никем находятся на полпути между окопами и руслом реки, сплошь заросшим высоким тростником.

На другом берегу реки, скрытые зарослями, должны стоять батареи Теверса, ещё не побывавшие в деле.

Ожесточенная перестрелка шла по всему фронту. Утренний ветерок разогнал туман и было отчетливо видно, как со стороны противника во весь опор мчатся кирасиры — не менее пяти сотен, направляясь к тому месту, где келлангийцы только что пробили брешь в обороне. Вот они перемахнули через окопы…

Даурадес перевёл трубу на отступающих драгун — те явно не думали торопиться. Более того — сбившись воедино, застыли на месте. Сейчас их настигнут келлангийские кавалеристы.

Но в этот момент драгуны, выстроившись тесным строем, подняли к плечу карабины и дали по кирасирам дружный залп, потом ещё и ещё. Находившиеся внутри строя перезаряжали карабины товарищам.

И — как будто невидимая рука смела и смяла сразу несколько десятков всадников, потом ещё столько же, ещё и ещё… Их строй сбился, задние налетали на передних, передние валились как подкошенные. Смешавшись, кирасиры закружили, заметались по равнине. Но их всё равно было больше и они были сильнее. Рассыпавшись, они развернули коней и вновь пошли в атаку.

Драгуны, разобравшись цепочками, гуськом, во всю прыть бежали по направлению к тростникам. Кирасиры неслись за ними, вослед торопилась пехота, а там — снова кто-то…

Но тагры не зря, убегая, так старательно выстраивались в цепи друг за другом. Узкая дорожка способна пропустить строй солдат по одному, но не лавину наступающей кавалерии.

Сама земля буквально разверзлась под копытами келлангийской конницы. Всадники один за другим, десяток за десятком с разгона влетали в заблаговременно вырытые таграми "волчьи ямы".

Даурадес увидел, как командир драгун, очевидно — Бустар, что-то кричит солдатам, показывая рукой на землю.

И понял:

— Ложись!

Солдаты бригады Бустара, задыхаясь от бега, попадали наземь — почти у самой реки. И тотчас же здесь, за тростниками, артиллеристы поднесли фитили к запальникам. И их залпу — картечью, прямой наводкой — ответили пушки с правого и левого флангов…

— Господин генерал!

Даурадес вздрогнул, увидав прямо перед собой запылённую кирасу и рыжий драконий гребень келлангийского кавалериста.

— Капитан Еминеж, господин генерал! С сегодняшнего утра-а перешёл на вашу сторону! Со мной триста сабель. Готов хоть сейчас идти в бой, жду ваших приказаний!

Он был без оружия и говорил отрывисто, сквозь зубы. Его правая щека и нижняя челюсть были перевязаны, отчего борода сбилась на сторону. Каска, начиная с налобника обмотана чёрной материей. Отличительный знак…

Даурадес вспомнил: Шортаб, пару дней назад.

— Где ваш отряд, капитан?

— Там, — махнул рукой Еминеж. — По соседству с вашим правым флангом!

Вторая случайность, подумал Даурадес.

— Что у вас со щекой? — спросил он.

— Пу-уля, стерва, чёрт бы ее побрал! Залетела прямо в рот, пока скакали! Кто б рассказал — не поверил бы, а тут сам нарвался… — захмыкал рыжебородый, и посерьёзнел:

— Ну как, вы принима-аете нас или что-то не так?.. Господин генерал! Поверьте нам! Мы хотим вернуться в Келланги так же, как и вы вернулись на родину! Мы хотим быть такими же! Прошу, поверьте нам!

— Ординарец!

Генерал торопливо набросал несколько строк на листе бумаги, пришлёпнул их личной печатью.

— Немедленно вернуть господину капитану оружие и включить его отряд в состав наших сил… Капитан… Вам особое задание. Вы должны пройти мимо нашего правого фланга и ударить по Вендимиоку с тыла. Будьте осторожны, с вами бок о бок будут наши, тагры и чаттарцы. Вопросов нет? Даннхар!

— Карраданнхар, господин генерал!

Даурадес вновь взял трубу наизготовку. Внизу, под ним, не решаясь форсировать реку, на рысях проносился эскадрон за эскадроном. На возвышении за рекой, там, где стояли пушки Теверса, размеренно вспыхивали огоньки. Непрерывный гул плыл над полем. В середине сражения, сгрудившись на небольшой площади, копошилось множество народу, можно было различить пеших, конных, артиллерийские повозки, множество коней, потерявших седоков… Теперь келлангийцы не пытались атаковать, хотя с тылу к ним, под пули и картечь, подходили всё новые отряды… Казалось, никто даже не пытается как-то организовать эту сбившуюся в бесформенную массу армию.

— Капитан Вьерд, — разочарованно сказал Даурадес.

— Я, господин генерал!

— В бой, капитан. Бить, бить и бить, и не давать врагу передышки!

Передал ординарцу трубу и полез в карман — за орехами. Вдали, за бывшей линией фронта всё явственней и гуще поднималась дымная мгла. Это горели дома поселка Вендимиок.

3

— Проведите ко мне этих героев.

Крабат и Гурук, с ног до головы в копоти и глине, предстали перед Даурадесом.

— А где капитан Бустар? — спросил генерал.

— Там, — махнул рукою Крабат.

— Снаряд. Прямое попадание, — добавил Гурук.

Даурадес потемнел лицом.

— Ваши потери?

— Много. Больше половины состава.

— Больше половины… — машинально повторил Даурадес.

— Что ж, — добавил он. — Я видел, я видел всё это… Всем, кто остался в строю — два дня отдыха. Вашу бригаду пополнят солдаты из бывшего полка Мако. Организовать их. Насколько будет возможно — поскорее обучить. Впереди у нас не одно такое сражение… Вы, кажется, родом из Коугчара, Крабат?

— Да, господин полковник. Даже, было время, работал под вашим началом. Помните, когда мы взрывали камни у входа в бухту?

— Помню, — подтвердил Даурадес. — Вестей давно из дома не получали?

— Как сказать, господин полковник… Давненько.

— Вот и я, тоже самое, давненько, — неожиданно сам для себя сказал Даурадес. Сержанты переглянулись.

— Да ведь все мы солдаты, господин полковник, — пожал плечами Гурук. — Пока не окончена война, наше дело — воевать. А там посмотрим.

— Хорошо. Вопросы, капитан Крабат и лейтенант Гурук?

— Никак нет, господин генерал!!

— Ступайте…

Глава 12. Лагерь на развалинах

1

Этим утром Тинч продрал глаза поздно. Он тотчас узнал комнату. Когда-то в этих четырёх покосившихся стенах находилось его собственное жилище — до того, как домик был разрушен смерчем. Переезжая в новое жилище, Даурадес оставил здесь старый продавленный диван, и стол о трех ногах, и даже такую редкость как маленький потрепанный глобус, что не пропал и не сгорел, а, удивительное дело — всё так же стоял, покинутый, на полочке в углу.

Удивительно, но, если не считать старых одеял и мешковины, устилавших полы, — ночи в комнатке-пещерке проводили никак не меньше пяти человек, если не считать, что разбитое окно кто-то старательно заткнул старыми тряпками, — здесь всё оставалось по-прежнему.

Нынешние обитатели дома тихо, стараясь не разбудить неожиданного гостя, покинули ночлег. Впрочем, из-за портьеры, что заслоняла вход, доносились сдержанные голоса и, иногда — поскуливание и добродушное ворчанье того самого пса, о лапы которого Тинч споткнулся ночью.

Углы портьеры приподнимал утренний ветер. Тинч откинул её и оказался в светлом дворике, где меж полуповаленных стен пекли в золе картошку вчерашние знакомые.

При его появлении девочка проворно поднялась. В руках у нее оказался кувшинчик, который она в протянутых руках, не говоря ни слова, с очень серьезным видом поднесла Тинчу. И Тинч, не говоря ни слова, принял кувшин из её рук.

Питьё на вкус было кисловатым — чем-то вроде морса из раздавленных ягод. Такие ягоды можно было в изобилии собирать из-под талого снега на южном склоне холма…

— Есть будешь? — деловито спросила Кайста… Или, теперь уже — Кайсти? Тинч вспомнил, что на языке народа Анзуресса это имя означает "хвостик". И действительно, светлые волосы девочки — ей на вид было лет двенадцать — были убраны сзади в небольшой такой, озорно торчащий хвостик. Вязаная шапочка украшена вышитыми узорами в виде сплетающихся рун и крестиков. Белая рубашка, узкие брючки, маленькие красные башмачки… И — очень-очень серьезный и вопрошающий взгляд.

Тинч отрицательно помотал головой и спросил:

— Где все?

— Пойдем. Ангарайд, ты останешься здесь, — приказала она братишке, который с таким же, весьма сосредоточенным видом копался прутиком в углях костра.

Кайсти набросила на плечи курточку и, захватив стоявший тут же у стены длинный, украшенный резными знаками посох, сделала многозначительный жест — приглашение следовать за собой.

И лишь сейчас, когда она повернулась спиной, Тинч ненароком приметил одиноко выбившийся из-под вязаной шапочки, совершенно седой локон…

Дым, стук и треск летели над побережьем.

— Нет, нет, нет, это никуда не годится! — с удовольствием приговаривал Таргрек, легко уворачиваясь от летящего прямо в грудь острия посоха. Он сам, на первый взгляд — такой массивный и тяжёлый, с необыкновенной грациозностью уворачивался от ударов. — Ну, точнее, точнее! Вот я стою, такая туша, весь перед тобой… Так! Опять не то!.. Ну, начнем сначала. Упор с уколом… Как держишь посох?! Так ты себе все пальцы отобьёшь. А я, между прочим, показывал! Ну-ка, повторим… Так. Так. Та-ак… Ну, мне надоело. Получай, приятель! Вот: раз, два, три! Ку-уда попятился? Я — длиннорукий, близко действовать не могу. Подлезай ближе, дурень! Хорошо. Хорошо! А теперь что? Посох я твой поймал. Чем будешь бить? Кулаком, конечно! Нет, опять не так! Пока ты размахнешься…

— О! — воскликнул он, завидев Тинча. — С добрым утречком! Ах-ха-ха! Вот тот, кто тебя научит!

И все, кто сидели вокруг, обернулись. Их было человек пятнадцать — мальчишек и девчонок, все как один — с резными посохами в руках. Одна из девочек, высокая и темноволосая чаттарка, походила на Айхо. Другая, низенькая, плотная, рыжеволосая — напомнила Тайри.

— Тинчи! — попросил Таргрек. — Научи человека своему удару.

— Это просто, — с готовностью откликнулся Тинч. Сбросил куртку и, подражая манере Таргрека, обратился к изрядно запыхавшемуся, взлохмаченному парню:

— Ну, бей. Цель — корпус.

Раз!

— Плохо!

Кулак прошёл в дюйме от его плеча.

— Плохо, плохо, — довольно сказал Тинч, легко уворачиваясь и от второго удара. — Ещё хуже… А теперь — смотри!

От его ответного удара противник покатился по земле. Тинч протянул ему руку.

— Далеко размахиваешься. И ты разозлён. Приди в себя. Так… Собрался? Теперь запомни: ты холоден как клинок. Тебе всё равно, что приведёт твой кулак к цели. Главное — не думай, каким образом ты его донесёшь. Смотри: сейчас он здесь, а в следующий миг — там. Без промежутков. Вот так! Понял?

И — от неожиданного тычка в грудь сам тут же растянулся навзничь.

— Похоже, понял, — поднимаясь с земли, удовлетворенно отметил он. — Но ты не думай, что это всё!

— А ну, ребята, — позвал Таргрек, — вы, четверо — на него!

— Погодите, я хоть свитер стащу! — с готовностью отозвался Тинч. — Ну, а теперь — держитесь!

Навалились они на него и вправду здорово. Ему пришлось выказать многое из того, чему он научился за все эти годы, не только в обычных дворовых драках, но и в матросских кабаках, где, бывало, схватывались по-серьёзному моряки из Урса и Бэрланда, в темных подвалах бугденской пивоварни, где Клем в свободные часы учил его приёмам уличной драки, наконец — в гимнастическом зале башни Тратина…

— Вот, смотрите! — кричал, подбадривая, Таргрек. — На каждого из вас могут напасть одновременно не более трех человек. Четвертый — уже мешает!..

После доблестного боя, потирая синяки и шишки, они счастливо и дружно расселись вокруг костра — кто на чурбачке, кто на досточке. Внизу, сквозь развалины стен, блестело на полуденном солнце спокойное золотистое море. С необычайно глубокого сегодня неба время от времени осыпались сочные красноватые гусенички — опадали серёжки тополей. Свежим запахом земли несло из-за дальних садовых заборов.

Где-то там, на берегу, оставался Пиро. Не поторопился ли он отпустить его? Ему наверняка понравилось бы здесь, в компании, где явно не делали особых различий меж цветом глаз и кожи…

Многих из этих ребят Тинч видел впервые, за исключением вездесущего Пекаса и ещё двоих-троих, которых помнил по школе. Его поразили их нынешние лица. Это были не привычно скучные маски, которые каждый день надевают на себя люди. Все они, казалась, чего-то ждали, ждали чего-то чудесного, на что можно глядеть не боясь, широко и свободно открытыми глазами…

— А вы говорите: какой-то там Гоби Волосатый… — решил прихвастнуть он. Ему в драке досталось меньше всех — правда, более из-за того, что ребята и в самом деле мешали друг другу. В результате кое-кто пострадал не столько от кулаков Тинча, сколько от неточных ударов товарищей.

Главный из его противников, худощавый и темноглазый парень со странным именем Тиргон Бычье Сердце, протянул ему, присыпанную солью половинку картофелины и ответил:

— За Гоби можешь не волноваться. Он с постели не скоро встанет.

— Меньше языком трепать надо, — поддержал его Пекас.

— А в чём дело? — пережёвывая горячую картошку с луком и хлебом, с набитым ртом спросил Тинч.

— Просто обо всех его подвигах узнали "стадники". А у них закон такой: всех, кто ворует, грабит или обманывает на рынке — наказывать плетьми.

— Спасибо пусть скажет, что пальцы на руке не обрубили, — добавил Бычье Сердце. — Как моему отцу.

— Мы свинью откармливали всю зиму, — объяснил он, заметив, что Тинч ожидает рассказа. — Думали, по весне продадим — как раз с долгами расплатимся… Ну, не знал он, как там надо продавать и по какой цене. Плотник — он и есть плотник. А эти подошли и вежливенько так спросили: почем, мол, свининка? Он вначале даже обрадовался и назвал цену, да повыше. Дорого продаёшь, сказали. Товар конфисковали — то есть, считай, сожрали сами, а отцу тут же оттяпали на руке два пальца. Как теперь будет работать — не знаю…

— Погоди, погоди! А цех плотников, что, не вступился?

— А-ай, какой там цех! Затаились как мыши под веником… Кто-то даже сказал, мол, правы балахонщики. Негоже плотнику такими делами заниматься… Так что, власть у нас нынче правят эти…

— Они вообще много чего творят, — хмуро поддержал разговор низкорослый крепкий паренёк по имени Йонас. Под левым глазом его наворачивался свежий синяк — это Тинч, промахнувшись, нечаянно врезал ему совсем не по корпусу, как было положено.

— Ничего, Даурадес придет — он им всем покажет, — заявил один из братьев-близнецов, то ли Марис, то ли Макарис.

— А почему они лук грызут?

— Это чтобы от них потом все женщины отворачивались, — пояснил Бычье Сердце.

— Женщина — сосуд греха. Нечего смущать правоверных! — серьёзно сказал то ли Макарис, то ли Марис, а Марис или Макарис добавил:

— Они, говорят, даже живут друг с другом как муж с женой.

— Это что! — выпалил один из сидевших поодаль. — Я слышал, что при посвящении им надо обязательно поцеловать духовника сначала в губы, потом в пупок, член и задницу…

— Мальчишки, конечно, без подробностей не могут, — вздохнула Кайсти, поднимаясь с места.

— Ладно, не уходи, — попробовал остановить её Бычье Сердце. Тинч заметил, что он частенько и далеко не равнодушно поглядывает в её сторону.

— Он сейчас и дымить начнёт. Фу! — Кайсти передёрнула узкими плечиками, но не ушла — просто отсела подальше.

Бычье Сердце и в самом деле не торопясь достал из заветного кармана старую изогнутую трубку, разобрал, продул мундштук и принялся деловито прочищать его соломинкой.

Тинч вспомнил про кисет капитана Гриоса.

— Ух ты! — удивился Тиргон. — Чаттарский? Поделишься?

— А сам-то? — спросил он, заметив, что Тинч, с лихвой отсыпав положенное, прячет кисет обратно.

— Я? Нет… — ответил Тинч и почему-то решил приврать:

— Бросил.

— Вот правильно, — скосила глаза Кайсти. — И ты бросай.

— С тобой бросишь, — пробурчал Бычье Сердце.

— А вы не боитесь, что балахонщики пронюхают про это убежище? — спросил Тинч.

— Уу, — замотал головой Пекас. — Про нас мало кто знает. И потом, есть лодка. Если кто-то из наших ночует здесь, на маяке — то есть, если у кого нет дома, — для тех места в ней как раз хватит. Пока "стадники" разберутся, что к чему… Они же тупые, как пробки.

— Если что — на палках отобьемся, — воинственно сверкнув глазами, заявила Кайсти. — Мы Таргрека попросим. Пусть научит нас…

— Ну-ну! Что это за крестовый поход детей! — вступил в разговор Отшельник. Всё это время он неподвижно и незыблемо, как сторожевая башня, восседал рядом, подогнув колени и спрятав лицо в переплетении могучих рук.

Пекас рассказывал Тинчу, что он сидит так частенько, однако совсем не спит и всё слышит.

— Таргрек! — задиристо напомнила Кайсти, — Ну что, ты как-нибудь покажешь нам… ну, пару таких приёмов…

— Быть может, кое-что и кое-кому, — серьезно ответил Отшельник. Потёр воспалённые глаза и добавил:

— Эх, дети, дети… Не дай Бог, чтобы вам пригодился хотя бы один из них. Там, откуда я пришёл, меня учили убивать. Убить человека легко, и человеческое горло так хрупко… Вашими посохами можно просто махаться. А можно и бить, и убивать. Мозжить черепа…

— А что такое крестовый поход? — спросила серьезная темноволосая чаттарочка — та, что была похожа на Айхо.

— Это вы лучше у Тинча спросите. Он всё знает.

— У него такая книга есть, — объяснил всезнающий Пекас. — Раз прочтёшь — три раза ахнешь.

— Он у нас как Тирн Магрис, — зевая и выпрямляясь во весь рост, сказал Таргрек. — Выловил в океане рыбу мудрости и когда чистил — уколол плавником палец. С тех пор, как пальчик пососёт — так сразу мудрость выскажет.

— А могу! — без смущения подтвердил его слова Тинч.

— Вот вечерком и послушаем, — разминая плечи, сказал Отшельник. — А что, ребятки, не сходить ли нам к морю? Искупаемся, а заодно — проверим сети. Да и креветок наловить не мешает. Кстати, а кому сегодня бежать за солью?

— Мы здесь голодать не собираемся, — пояснил он, обращаясь к Тинчу.

— Да! — подхватил, смеясь, Бычье Сердце. — Все местные жители за эту зиму лодки на дрова порубили. Зато у нас — всё в порядке!

2

Этот день, как и несколько дней последующих, у обитателей развалин маяка прошли в заботах. Тинч, как более опытный в делах строительства, возглавил бригаду каменщиков. Они отремонтировали крыши и стены, а также превратили в неприступную каменную ограду.

Все "жерновки" он с самого начала отдал в фонд стаи, что было встречено с восторгом — денег на хлеб и картошку хватало не всегда.

Теперь их обычные вечерние посиделки стали проходить намного уютнее, чем раньше. Марис и Макарис получили нагоняй от Таргрека за то, что стащили у келлангийцев мешковатый, но неимоверно широкий орудийный чехол. В то же время, укрывшись под натянутым на кольях брезентом, можно было не обращать внимания на то, что моросит дождь или падает поздний снег, и можно было подольше посидеть у костра.

Впрочем, той ночью, о которой пойдет речь, погода выдалась спокойной и ясной, и мириады звёздочек змейками отражались в уснувшем море…

Тихая и серьезная мечтательница Кайсти в кругу друзей славилась как сочинительница песен и придумщица разного рода страшных историй.

— И вот пришёл на нашу землю ужасный и сильный дракон! — поздно вечером, у костра восторженно повествовала она. — И задумал тот дракон поработить дух людей, чтобы жить им отныне в рабстве и покорности, и терпеливо сносить все прихоти властелина. И приказал дракон каждый день приносить ему в жертву деву из дев…

— А потом примчался славный рыцарь и его убил, — насмешливо подсказал Тиргон. — Было про это.

— Если ты такой умный, — обиделась Кайста, — то сам и рассказывай.

— Ты бы лучше спела.

— А вот теперь, из вредности — не буду! А!

Высунутый язык…

— Эээ! Получил?

— Может быть, Тинч что-нибудь почитает из своей книги? — предложил кто-то.

— Мне бы свечку, — попросил Тинч.

Ему подали… правда, не просто свечу, а такую особую лампу. Бутылка из-под пива обматывается смоченной в керосине веревочкой, ближе к донышку, потом веревочка поджигается, бутылку донышком вниз суют в холодную воду. Дно отпадает и внутрь, в горлышко бутылки вставляют свечу. Такую лампу никогда не задувает ветер…

— Ну, слушайте.

"— Во мгле, среди звёзд и ночных ветров, одиноко ведёт жизнь Ночной Воин. И подвластны ему Звёзды, что определяют жизни и судьбы людей, и подвластны ему миры. Но не видит он Солнца, ибо навек устремился к Звездам, и голубоватый отсвет на латах его.

И нет на земле никого богаче этого существа, и нет опытней в боевом искусстве. Он зовёт сражаться всякого, кого встретит в бесконечном ночном дозоре, и горе путнику, что не владеет мечом. Если же какой великий рыцарь случайно одержит победу, то в знак её Воин перед смертью своей дарует победителю священный амулет из камня — круг, в котором отверстие.

И вешает тот талисман на шею победитель — чтобы, в свою очередь, превратиться в Ночного Воина.

Ибо начинает он понимать весь тайный смысл сочетания Звёзд, и понимает во всем смысл и истину, и его разум мутится. Ни один из победителей Ночного Воина не избежал этой участи, потому как только дано бывает ему осознать всё своё могущество и богатство, то не выдерживает разум и слепая жадность отныне руководит поступками.

О человек! Пусть ты разумен и силён, но остерегайся получать всё сразу, не пройдя длинного и трудного пути, что и есть Истинное Посвящение…

— И сумел избежать той беды лишь один. И была это женщина-великанша по имени Удана. Женщина, она сама по себе кладезь великой вселенской мудрости, и никто и ничто на свете не сравнится с нею в умении постигать и применять знания, ибо она есть Великая Устроительница Истина. Примерила Удана этот амулет, посмеялась, поплакала, да и повесила обратно на шею Воину:

— Ах, не нужен он мне! Я и сама такая!

— И вообще. Как может мужчина, даже если меня победит, превратиться в меня?

— И ещё неизвестно, победил ли он…"

Легкий вечерний бриз потянул с моря. Дым костра лёг на землю и длинным сизым хвостом дотянулся до Тинча. Не переставая читать, он досадливо поморщился, протянул ладонь и повёл ею справа налево. Дым послушно отодвинулся, но при этом попал в глаза Йонаса. Йонас чихнул и тоже повёл ладонью. Теперь дым пошёл в лицо Кайсти, которая, небрежно отмахнувшись, отправила столбик дыма на противоположную сторону. Так они, шутя, передавали дым по кругу, пока строгая темноволосая девочка по имени Арна — та самая, что была похожа на Айхо, — воздев руки и нахмурясь, не направила его отвесно вверх, к звездам.

— А что это там за звёздочка такая? — спросила Кайсти.

— Которая? — придвигаясь к ней, спросил Тиргон Бычье Сердце.

— Вон эта. Летит.

— Бегущая? — спросил Тинч. И учёным тоном объяснил:

— Происхождение неизвестно. Иногда их наблюдают по две или даже три. В иные времена они пропадают, совсем и надолго. Зато, когда начинают летать каждую ночь… это к большим переменам.

— Это плохо? — спросила Арна.

— Отец рассказывал, что в ночь, когда я родился, над городом тоже летала такая…

— Значит, — подытожил Таргрек, — это та звезда, с которой ты когда-то пришёл на Землю. А может быть, и все мы пришли на Землю именно с нее.

— Вы, — продолжал он загадочные речи, — за это время обучились многому из того, что должно пригодиться впоследствии. Это правильно. Вполне может получиться так, что этот вечер — последний, когда мы все вместе.

— Не понял, — забеспокоился Тиргон, — Ты уходишь?

— Зато остаётесь вы… Как вам жить далее — решите сами.

— Уйти… это так необходимо? — спросила Кайсти.

— Это неизбежно.

Таргрек распахнул полы плаща, накрывая ими тех, кто находился от него слева и справа.

— Забирайтесь.

И тотчас под крылья к нему слетелись все, за исключением Тинча, который остался сидеть на своём месте — глаза в глаза с Отшельником.

И снова что-то неощутимо и странно знакомое почудилось Тинчу в его насмешливом взгляде. На какой-то миг ему показалось, что он глядит в зеркало, и в зеркало даже не этой, а будущей жизни…

— Ты вернёшься? — спросила Арна.

— А я никуда не денусь! Так же, как ни один человек не может просто, так, раз-два — и исчезнуть из этой Вселенной.

— Знайте, — продолжал Таргрек, — что все, кто когда-то рождался и умирал, равно как и те, кто будет рожден и умрёт, на самом деле живут в одном мире. Живут вместе. Каким бы ни был человек, его дела, слова и мысли невидимые оставляют следы, что протягиваются далеко, как в неизмеримо огромное будущее, так и в неизмеримо огромное прошлое. Ибо приход его, как приход Посланника, всегда предопределен, и мир готовится к этому.

— Не знаю, это что-то сложное… — замотал головой Тиргон.

— Ты хочешь сказать, что каждый человек и есть тот самый Посланник, о котором говорят в церкви? — спросила Арна.

— Неизбежно, — ответил Таргрек.

— И тогда… исполнив роль здесь, мы уходим в иные миры?

— О великая волшебница, ты как всегда права… — шутливо отозвался он и продолжал:

— Вселенная, в которой живет каждый из нас, — на самом деле не одна… Помните, мы как-то говорили о том, что каждый из нас есть центр своей собственной Вселенной? Он воспринимает мир, всегда и изначально, совсем не так, как это делают другие. Потому с его рождением новый мир рождается, в течение её — меняется, а с его смертью умирает. Но, правда, создать именно только свой, целостный и неповторимый мир удаётся не каждому. Слишком много властителей, политиков, даже служителей церкви желают, чтобы все, на кого они надеются опереться, мыслили одинаково, то есть…

— То есть, подчинили свои миры…

— И не просто подчинили, а уничтожили, а сами полностью подчинились миру, для них изначально чужому и чуждому. Люди не всегда, увы — и далеко не всегда понимают, что у них отняли. По земле ходит немало тех, кто считает себя человеком, но на самом деле — живой мертвец, поскольку его собственный мир давно угас…

— Каждый из нас — это множество миров. Каждый из нас живёт одновременно в настоящем, прошлом и будущем. В каждом из нас есть невидимая ось. Провернувшись на этой оси, мы обнаружили бы, что живём во Вселенной не только в образах человека… Встретив кого-либо, посмотрите ему в глаза. Кто он, в своём запредельном мире? Благородный лев или жестокий скорпион? Трудяга-бык или навозная муха?

— И в каждом из наших миров, — продолжал он, — мы в каждый последующий миг изменяемся. Мы, каждый из нас, совсем не те, что были за миг то этого. И мир каждого из нас — совсем не тот, что раньше. Он сохранится в воспоминаниях, окажет влияние на будущие события, однако вернуться в него не дано никому из нас… В обычных условиях.

— Заповедь седьмая? — спросил Тинч.

— Что? — не понял или сделал вид, что не понял Таргрек.

— То есть, каждый новый миг — это новый мир? — спросила Арна.

— Время — это не есть что-то постоянно текущее в одном и том же русле. Русла времени непрерывно раздваиваются, ветвятся с каждым новым шагом, поступком, словом, мыслью. Потому — мы изначально хозяева не только одного, раз и навсегда застывшего в неподвижности мира, но — бесчисленного множества разных миров. Мы всегда вольны выбрать тот или иной поворот, ту или иную дорогу. Наша душа всю жизнь, а на деле — огромное множество жизней проходит по тем или иным руслам, где в каждом события складываются несколько по-иному, чем в соседнем… Это понятно?

— А священник в церкви говорит, что мы живем одну жизнь, — подал голос кто-то, кажется Марис или Макарис.

— Священники не должны разглашать непосвященным некоторых тайн. Вас, здесь собравшихся, я считаю прошедшими первое, самое главное посвящение…

— Отсюда, — продолжал Таргрек, — проистекает великая сущность того, что называют Истинной Магией. На самом деле маг не совершает и не может совершить того, что называют чудом. Он не в силах разом изменить всю Вселенную. Зато он в силах… что?

— Выбрать в нужный момент нужное русло, — подсказал Тинч.

— Именно. Он переносит собственную душу, а на самом деле — свой взгляд на вещи из того потока времени в другой, соседний, только что открывшийся ему поток, выбрав тот, в котором то, что он задумал, осуществляется самим ходом событий. Важно выбрать точку приложения этой силы, а самое главное — чувствовать ответственность за последствия своих действий…

— И не только действий? — спросила Арна. — Слов, мыслей?

— Более того, и намного более того, дорогая моя… Я только что говорил о душе, как о предмете, благодаря которому мы способны приложить свои силы и способности в том или ином из наших миров. Это немного сложно, но постарайтесь понять. Мы живём одновременно и в тех мирах, которые сильно отличаются от нашего. Этот, вокруг каждого из нас, мир, восставший некогда из пепла небывало страшной и опустошительной войны, сейчас ещё необычайно жесток, и многое, что окружает каждого из нас, противно самому назначению человека на земле. Возможно даже, кое-кому покажется, что наша с вами стая — это лишь хрупкое исключение из обычных правил, ненормальный островок в море нестабильности, загнивания, страха, лжи политиков и священников… — да-да, и иных священников тоже! — лжи, ненависти, войны, голода, смерти…

На самом же деле мы с вами — это норма. Так быть должно! Нас объединяют и сплачивают не ложь или ненависть, но — понимание того, что этот мир, в том виде, как он представился нам от рождения — не нормален. И потому мы ищем и находим таких, как мы. Нас объединяет любовь. И любовь объединяет нас с Богом. И любовь объединяет нас с Богом в каждом из нас.

Это — единственно верное решение.

Люди друг другу и должны быть семьёй и стаей, где никто не ущемлён в правах и исполняет обязанности просто потому, что не может иначе. Это — общество Бальмгрима, бога северного ветра, бога с холодностью ума, но неизмеримой горячностью доблестного любящего сердца. Этим мы отличаемся от общества Хайяка, в котором горячий, но безрассудный ум всецело находится под влиянием сердца холодного и бесчувственного… С кем кому по дороге? Пусть выбирает сам…

Знаете, а ведь, наверное, где-то сейчас сидит и "играет в наседку" точно такой же Таргрек и вокруг него — точно такие же ребята. Это тоже я и тоже вы… Только мир тот — иной, чем этот.

И самой правдивой из историй оказывается сказка… Быть может, именно твоя сказка, Кайсти.

Глава 13. Перевоплощения

1

— Господин генерал! К вам!..

— Кого ещё черти принесли… Хм. Пожалуй, и в самом деле — черти…

— Господин генерал, мы понимаем, что вы чрезвычайно заняты и всё-таки очень просили бы уделить нам минутку внимания. Собственно, это дело чрезвычайной важности… Быть может, вы спуститесь к нам на землю?

Даурадес с изумлением узнал бывшего майора, а теперь — и бывшего генерала Кураду, но в каком виде! Монашеская ряса, епископский головной убор, в руке — длинный посох с каким-то кренделем вверху…

Даурадес соскочил с коня и бросил поводья ординарцу.

— Пожалуйста, быстрее. У меня мало времени.

— Господин генерал, вы изволите говорить с самим отцом Салаимом! — осуждающе сказал эскортировавший Кураду плотненький монашек.

— Да ну? Значит, меня обманывают глаза, и передо мной стоит не палач, не вор и не перемётная сума, а истинный святой! Какую же церковь вы изволите представлять, отец Кур…, простите, отец Салаим?

— Новую, единую церковь, сын мой, — чинно ответил Курада. — Новый Храм Порядка и Добродетели. Хочу напомнить, что в это смутное время наша святая Церковь — единственный оплот культуры, порядка, милосердия и справедливости. Новый Храм…

— Новый? — перебил Даурадес. — А чем же плох оказался старый?

— И должен сказать, — продолжал Курада, — что гордыня ваша не совсем уместна. Мы пришли к вам с конкретным деловым предложением и очень просим поговорить с вами наедине.

Даурадес оглянулся. За ним, храня молчание, возвышались на конях его боевые командиры. Донант. Теверс. Еминеж. Гриос. И, конечно, молодчага Вьерд, пред копытами коня которого пали ниц последние из сопротивлявшихся врагов.

Но среди друзей уже не было Верреса и Бустара…

— У меня нет секретов от товарищей. Прошу вас… святые отцы… говорите быстрее.

— Дело в том, господин генерал, — сказал Курада, приближаясь и понижая голос до шепота, — что у нас, в Коугчаре…

— Ну и что там у вас в Коугчаре?! — через голову генерала бросил Донант.

— Тсс! Я принес вам добрую весть. Дело в том, что сейчас в Коугчаре власть фактически находится у нас, адептов Новой Церкви. Келлангийский гарнизон мал, а у нас под началом более тысячи крепких молодцов, умеющих держать в руках оружие. Несколько дней назад, в посёлке, я не мог рассказать вам всего этого, но сейчас скажу. Генерал Хорбен смещён с поста главнокомандующего. Пока в келлангийском руководстве царит безначалие, мы могли бы выбрать одну какую-нибудь тихую ночку и… разумеется, Господь поможет освободить нашу землю от супостата.

— Эй, ты, Салаим! А почему ты уверен, что это будет именно Господь? — оборвал его речь Донант. — Не твои ли орлы не так давно устроили резню, перебив инородцев, имевших несчастье проживать в городе?

— И вы верите этим слухам? Храни вас Бог! Негодяи-инородцы, эти еретики сами спровоцировали людей на погром! Их звериные боги, которые есть диавол, смущают умы граждан, мешают им увидеть свет истинной веры! Только крест, истинный крест и только смирение и сострадание ведут к Истине!

— И сколько же серебренников вы хотите за это предательство? — спросил Донант. — А, отец Салаим?

— Вы, очевидно, не так поняли отца Салаима, — вмешался монах. При этом он повел плечами и болезненно подхватил правую руку левой, словно испугался, что она может оторваться и сбежать.

— А не пошли бы вы оба!.. — глухо, как с небес, прогремел голос Гриоса.

— Действительно, шли бы от греха подальше, — примирительным тоном произнёс Теверс.

— Нет, интере-есные вещи я слышу! — сказал Еминеж.

— Ха-ха! — отозвался Вьерд.

— Да просто врежь ему, Даура! — подытожил общее мнение Донант.

Даурадес обернулся:

— Господа офицеры!.. Слушаю вас… святой отец.

— Речь, собственно, идет не о предательстве, а о помощи нашему многострадальному воинству. Довольно кровопролития! Довольно грехов ложной веры, сладострастия, похоти и скверны, охвативших мир! Смирение и смирение перед страстями господними! Пусть над страной возгорится пламя веры истинной!

— То есть, господа, верно ли я понял, — медленно, выделяя каждое слово, спросил Даурадес, — что в оплату за то, что вы поднимете в Коугчаре восстание и тем самым окажете нам помощь в освобождении Южного Тагр-Косса, вы требуете неограниченной власти над городом, где, фактически, и сейчас являетесь полными хозяевами?

— Духовной власти, сын мой. Ибо власть земная не для смиренных служителей слова и дела истинного Господа нашего, но власть духовная, как светоч истинной веры, должна просиять, и не только над Коугчаром, но и над всей нашей страной, над всем народом, а впоследствии — и над всем миром.

— И чего же вы хотите от всего мира? — спросил Даурадес.

— От мира — ничего! — сделав ротик трубочкой, сказал Курада. — Но воля Господня — к тому, чтобы над ним наконец воссияло солнце свободы!

— Свобода, святой отец, фрукт весьма опьяняющий… Кстати, господа, а почему с вами заодно не прибыл сам генерал Ремас? Где он, ваш знаменитый "Олим"? Мне, да и не только мне было бы интересно поговорить с человеком, отдавшим приказ перерезать половину Коугчара.

— Вы опять верите слухам и перевранным фактам. Дело в том, что, собственно, сейчас мы собрали народное ополчение — только из тагров, заметьте, из чистокровных тагров. Так сказать, из лучшей закваски тагрского племени. Пускай наши воины, в чьих жилах кипит желание возродить нашу великую нацию, установят, какой именно порядок должен быть в городе. Мы мирные люди, и те небольшие запреты, которые установлены в Коугчаре, связаны только с нашими неустанными заботами о каждом из живущих в нем горожан. Уже сейчас среди жителей города никому и в голову не придет что-либо украсть или напасть ночью на беззащитного. Ни один из торговцев не смеет поднять цены сверх положенного и никто не посмеет бесчестить чужих женщин. Мы изгнали всех шутов и бесноватых, отменили чудовищные по непристойности представления, что давали последователи сатаны — актёры. Мы подняли цену на дрова и керосин, но то было сделано с одной только целью — отложить хоть сколько-то денег в фонд помощи самым бедным и убогим.

— Отец святой, а это правда, что вы отрубаете руки за воровство? — спросил кто-то, кажется — Теверс.

— Закон для всех един, — со значением ответил Курада.

— Удивительно, — сказал Даурадес. — И вы всякий раз собираете массы людей на свои проповеди?

— В этом нет ничего удивительного, сын мой, — с улыбкой молвил отец Салаим. — С тех пор, как на меня снизошёл Божественный Дух, я обрел невиданную ранее способность доводить мысли до сердец людских…

— Удивительно не это, — сказал Даурадес.

— А что же тебя удивляет, сын мой?

— Простая вещь, святой отец. О-очень простая вещь. Как же вам удаётся настолько ненавидеть людей, чтобы тому поклоняться?!

Отец Салаим не сразу нашёлся что ответить.

— Ваше сердце полно гордыни! — сверкнув глазами, пришёл на помощь его спутник. — Отриньте гордыню и наполните его смирением, аки мёдом…

— Но сказано в "Книге Слова Божия", — в тон ему возвысил голос Даурадес:

— "Воистину смирен тот, кто не ропща ведет плуг свой, и верит в судьбу свою, и не выпрашивает подачек у Господа, ибо крепка вера его…

И не осквернит он своего сердца ни завистью, ни ложью, ни предательством, и не поднимет руки на ближнего своего, ибо един Господь и для того кто молится, омывая руки, и для того, кто молится, посыпая прахом главу…"

— Как, святой отец, сей апокриф вы ещё не успели изучить? Ай-ай-ай! Впрочем, ясно — вы так недолго ходите в священниках!

— А что же это, а, святые отцы?

— Единый Божественный Святой Дух! — без колебания выпалил отец Салаим. Его спутник молчал и только буравил Даурадеса блестящими бесцветными глазками из-под капюшона.

— А что есть Дух?… Эх, устал я с вами, — заявил, опираясь на седло, Даурадес. — Мы ещё не оплакали всех убитых. Земля и огонь ждут, чтобы упокоить их тела. И тут вы…

— Скажите, — продолжал он, — с каких это пор солдаты должны давать уроки святым отцам? А может быть, вы ошиблись, и вы совсем не такие святые, какими хотите казаться? Тогда берегитесь, ибо сказано, что "не вечно врагу человеческому соблазнять сердца людские, не вечно жерновам судьбы перемалывать зёрна греха и не вечно Церкви, подобно пьяной шлюхе, тащиться за повозкой победителя…" Что, собственно, вы умеете, кроме как топтать ногами упавшего? Я, быть может, и выслушаю вас — тогда, когда хотя бы один из вас ответит верно на вопрос, который был только что задан. Пусть и я, и те, кого вы изволите видеть — далеко не безгрешны, и пускай лично мне нелегко поклоняться Богу, распятому на Древе Порока, ибо я вижу, что Он — распят в каждом из нас и до сих пор страдает за наши грехи. Однако я, и не один я, а те, кого вы видите со мной, те, с каждым из которых в мир сызнова входит Бог — они-то хорошо знают, что надо было ответить. Идите же!

— Что ж, — сказал новоявленный отец Салаим. — В таком случае — мы умываем руки за то, что может уже в ближайшие дни произойти в стране. Бог не может и далее спокойно взирать на ваши святотатства!

— Умывайте, святые отцы. Умывайте, если сумеете их отмыть, — сказал, забираясь в седло, Маркон. — Например вы, святой отец без имени. Что там у Вас с правой рукой? Вы теперь не кладете, как когда-то, по пятьсот пятьдесят пять поклонов на ночь Святому Икавушу? А? Ведь так?!

Под его взглядом плотненький монашек попятился и сильнее захватил, просто впился пальцами левой руки в локоть правой.

— Под видом Бога, — сказал Даурадес, — вы поклоняетесь отцу лжи, и ваш бог — это пустой бог. Что ж… До скорой встречи ещё на этой земле, господа палачи!..

Конь генерала, ударив копытами, осыпал одеяния святых отцов тучей брызг.

— Уж извиняйте нас, простых солдат! — осклабился напоследок рыжий Донант. — Ну не понимаем мы этих ваших премудростей!

— А теперь, — сказал Даурадес, когда отряд оставил позади незваных парламентёров, — надо решить, кто из вас заменит меня здесь, при действующей армии.

— Да что ты, Даура, — попробовал возразить Донант. — И на этих крыс коты найдутся.

— Что-то мне не по душе излияния этих ревнителей новой веры, — озабоченно бросил Даурадес. — Я срочно отправляюсь в Дангар…

— Эй, Маркон! — окликнул его Гриос. — А что же, по-твоему, объединяет Бога и человека?

— А ты спроси у Донанта! Хотя и сам догадаешься, если чуть-чуть подумаешь!

2

Генерал Паблон был убит у ворот собственного дома рано утром, спустя день после сражения при Вендимиоке. В это время, по обычаю, в столице собирались отмечать весенний праздник Авируда, когда положено подавать всем встреченным на пути бродягам и неимущим.

Молодая женщина, одетая как нищенка, баюкая в руках закутанный в лохмотья сверток, приблизилась к нему, протягивая руку. Паблон Пратт отстранил охрану и полез за кошельком.

Женщина, в свертке которой вместо ребенка оказался револьвер, прежде чем солдаты сумели выбить из ее рук оружие, всадила в грудь генерала две пули.

— Смерть предателям! Смерть предателям! — вырываясь, кричала она.

— Отпустите ее… — таковы были последние слова генерала.

В тот же день в центре города раздались два взрыва. Первый из них разворотил праздничную трибуну, на которой, по счастью, никого не было.

Второй взрыв стоил жизни одному из драгун. Он стоял ближе всех к украшенной весенними цветами повозке, что должна была торжественно проследовать через весь город в направлении главной площади. Заслышав странное щёлканье внутри огромной куклы, изображавшей бога Весны, солдат раздвинул занавески и обнаружил бомбу. Крикнуть окружающим, чтобы разбегались, выхватить взрывное устройство и, прижав его к животу, упасть на мостовую, было делом нескольких мгновений.

После чего тотчас прогремел взрыв…

Даурадес, наскоро прибывший в город буквально спустя час после всех этих событий, взмокший от ярости, метался по городу.

К вечеру того же дня ему передали небольшую посылочку — ящичек в дорогой бархатной обертке, надпись на крышке которого гласила: "Посильная помощь от честных граждан Тагэрра-Гроннги-Косса".

— Помощь? — спросил Даурадес. — От каких "честных граждан"? Кому помощь?

И прибавил коротко:

— В огонь!

— А может быть там… — засомневался дежурный офицер. — Деньги?

— Ну, не бомба же, — поддержал его кто-то. — Ящик чересчур легкий.

— Сразу видать, что вы никогда не бывали в Элт-Энно. Попробуйте осторожно содрать обёртку… Так! А теперь — встряхните и послушайте.

Изнутри посылочки что-то шуршало и гудело — чуть слышно. Этого шума можно было и не расслышать из-за слоя бархатной бумаги.

Ящичек был полон пчёл. Диких, разбуженных до срока, разъярённых элтэннских пчел-убийц. Двух-трёх укусов которых достаточно, чтобы у человека навсегда остановилось сердце…

— Ну, если так… — сказал Даурадес, — то по-моему нам настала самая пора показать, кто в доме хозяин.

Как упоминает очевидец, той же ночью четыре тысячи солдат, выстроившись частой цепью, с оружием в руках, словно гребнем прошли с севера на юг всю столицу тагров. В темноте по временам слышались крики, грохотали выстрелы, мелькали огни… Городская тюрьма была забита настолько, что на полу не оставалось сидячих мест.

К утру разобрались. Тех, кто попал невинно и случайно — отпустили и напоследок извинились.

В последующие дни и ночи по Дангару можно было гулять совершенно свободно, спокойно и безопасно…

Наутро генерал Даурадес во главе полусотни драгун посетил Национальное Собрание. Поднявшись в президиум, потребовал показать повестку дня. В документе, среди вопросов, которыми собирались заняться господа депутаты, главными были следующие:

— организация ремонта помещения для заседаний;

— повышение жалованья депутатам;

— вопрос о переговорах с правительством Келланги — о возобновлении военного союза как средства избежать дальнейших боевых действий на территории Тагр-Косса.

— Это всё? — сухо спросил Даурадес, передавая бумагу адъютанту. — Хорошо же. Очень понятно.

Лица сопутствовавших ему драгун были каменны. Огни керосиновых ламп красновато отражались в жалах штыков.

Генерал оглядел полупустой зал. Окинул взглядом президиум, где заметил побелевшие лица генерала Легонца и ещё кое-кого из господ генералов.

— Я предлагаю, — сказал он, — добровольно сдать оружие находящимся здесь господину Легонцу, а также господам…

И назвал с десяток фамилий.

— Вы не имеете права! Мы — избранники народа Тагр-Косса! — крикнули из темноты.

Охрана Даурадеса ближе придвинулась к нему, но генерал, отстраняя драгун, вышел вперед и прогремел, заглушая шум зала:

— Сообщаю всем вам, что сегодня к утру, по срочному решению Военного Совета мы вынуждены были расстрелять всех тех, кто так или иначе принимал участие в организации взрывов, беспорядков и убийстве генерала Паблона…

— Да! Всех! — крикнул он, упреждая вопросы. — Сегодня же, Военный Совет издал постановление, согласно которому каждый, кому ещё придет в голову так или иначе пособничать в организации уличных беспорядков, вооруженных выступлений, заниматься поджогами, взрывами, грабежами, воровством, мародёрством, сокрытием больших количеств оружия подлежит уничтожению на месте… Далее! — бросил он в притихший зал. И продолжал, уже спокойнее:

— Далее. Военный Совет постановил считать все военные части, так или иначе поддерживающие так называемое союзное командование — изменившими присяге и перешедшими на сторону врага. До командиров этих частей доведено, что им в течение суток предписывается во главе своих соединений прибыть в Дангар, либо — подтвердить свою подчиненность новому правительству страны. В противном случае эти подразделения исключаются из состава армии и подлежат расформированию, а в случае вооруженного сопротивления — уничтожению. Войскам, находящимся в Элт-Энно, разосланы соответствующие указания.

— Далее, — продолжал генерал. — Военный Совет считает, что партия "недовольных", чьи заслуги перед народом страны несомненны, достаточно полно представлена как в Военном Совете, так и в иных структурах власти. Учитывая неоспоримый факт, что сложившаяся обстановка требует максимальной быстроты действий, я, как главнокомандующий сухопутными силами и исполняющий обязанности руководителя страны, решением от сего дня распускаю Собрание!

— Но вы же попираете закон! — раздалось из зала. — Диктатор!

— Узурпатор!

— Солдафон!

— Палач!

— Перестаньте! Перестаньте же! — перекрывая выкрики с мест, прозвенел женский голос. На возвышение, старательно приподнимая складки платья, поднималась… Мирина — как и большинство присутствующих — тоже депутат Собрания.

— Боже мой! Ещё не предан огню прах генерала Паблона! Ещё не пойманы все убийцы! Большая часть страны находится в руках кровопийц! Кому вы бросаете обвинения? Солдату, который не пропустил врага к столице? Значит, вы едины с теми, кто пятнает свою честь взрывами и убийствами?

Глаза её метали молнии. Пальцы с ожесточением перебирали платок на груди.

— Шлюха Даурадеса! — брызнуло из зала.

Генерал гневно шагнул вперед, но Мирина опередила его.

— И кто же это говорит? — спокойно спросила она.

— Все говорят! — прозвучал тот же голос.

— Поднимитесь, ну поднимитесь, встаньте, я хочу вас видеть!

— Не поднимусь, — менее уверенно донеслось в ответ.

— Ну?! — подбоченясь, спросила Мирина. Ее голос прозвенел над притихшим залом и в тон ему откликнулись толстые стекла окон и тонкие стеклышки керосиновых ламп. Тревожные тени заметались по залу.

— Генерал, — обращаясь к Даурадесу, поклонилась Мирина, — я не сержусь на этого господина! У него нынче день нестояния!

Сдержанный смех прошелестел над головами собравшихся и затих, утонул в воцарившейся бархатной тишине.

— Вам слово, генерал Даурадес! — звонко и властно объявила певица.

— Я хочу, — собрался с голосом Маркон, — чтобы все, кто присутствует здесь, верно поняли наши намерения. Вы станете подлинными избранниками народа тогда, когда в наших руках будет вся страна! С этой минуты, соблюдая верность памяти генерала Паблона Пратта, я даю слово, что не сойду со своего поста до тех пор, пока на земле Тагр-Косса находится хотя бы один иностранный солдат. С этой минуты единственным законом, регулирующим положение внутри страны будет Военный Кодекс. Уведите их!

Дождавшись, пока из зала под конвоем выведут названных им генералов, Даурадес добавил:

— Я уверен, что с этого дня те из вас, кому действительно дороги независимость их родины и процветание их нации, поймут меня и отдадут все силы для нашей скорейшей победы и завоевания права на подлинно свободную жизнь и историю Тагр-Косса. Наша страна чересчур мала для того, чтобы терять время на бесконечные заседания и согласования! Я уверен, что меня полностью поддержат те, чьими руками была одержана наша непростая победа. Господа народные избранники! Я прошу вас покинуть этот зал. Вас ждёт работа на местах, организация питания, медицинского обслуживания, обороны, наведения внутреннего порядка. Координация действий — через Военный совет. Сейчас все мы должны действовать как один человек — практично, решительно и результативно. Время дорого! Не забывайте, что в руках у нас пока одна столица. Очередь за другими городами.

— Когда вы их возьмете, другие города… — вздохнул кто-то.

— Скоро! Уж это мне, как главнокомандующему, разрешите считать своей главной задачей. Даннхар!

— Даннхар! — откликнулись от дверей.

К трибуне президиума прошёл Карраден.

— Разрешите и мне сказать несколько слов.

И, не дожидаясь разрешения, обратился к залу:

— Я, как военный комендант города, хочу сказать следующее. Мы захватили власть. Но этого мало. Нам надо доказать, что мы действительно власть, твёрдая и бесповоротная. Что мне, как коменданту, прикажете делать, когда, воспользовавшись отсутствием войск, толпа начинает громить лавки и опрокидывать котлы, в которых варится похлёбка для бездомных детей? Что мне, как коменданту, прикажете делать, когда та же толпа забрасывает бутылками с керосином часовых, что охраняют имущество государства? Я не позволю, чтобы глумились над военным флагом и кричали: "Мира! Мира!" в то время, как наши солдаты кладут головы на поле сражения!

— Именно вследствие принятых нами мер, — продолжал он холодно, — под окнами не бушуют толпы, возглавляемые… вами, господа!

— Нууу! — пронеслось по залу.

— Именно вследствие принятых нами мер пресечены многочисленные погромы. Выявлены люди, которые не являются ни жителями города, ни вообще гражданами страны. Откуда они явились, мы ещё разберёмся. Предупреждаю: двенадцать ружей! На месте! Без суда и следствия! Для всякого, кто посмеет за спинами наших солдат нарушать установленный порядок. Идёт война, господа! Разрешите вам это напомнить!

— Поиграй в меня, поиграй, — шепнул Даурадес, протягивая ему документ.

И подмигнул при этом.

— Организация ремонта? — крикнул Карраден. — Повышение жалованья? Так вот, что я вам скажу. Думать об этом сейчас, когда, согласно сведениям, каждую ночь в столице умирают от холода и голода беспризорные дети? Вы думали об этом, господа народные депутаты?

И прибавил:

— В первую очередь, ремонтироваться будет дома граждан города. В последнюю — правительственные здания. Насчёт жалованья… всем, невзирая на чин, будет положено одно и то же жалованье. Взяточников — карать! жестоко наказывать как грабителей собственного народа!

— Я не согласен, — продолжал он, — с тем, что Собрание должно быть распущено. Мы соберёмся здесь… через три дня, после того, как вы посетите своих избирателей. Обстановка требует от нас немедленного принятия новых законов. Даннхар, господа!

— Даннхар! Даннхар! Даннхар!

Наклонясь к плечу Мирины, Даурадес шепнул с улыбкой:

— Знаете, я теперь, кажется, знаю, кто, возможно, будет следующим владыкой Тагр-Косса.

3

Через сутки после описанных событий был освобожден Маллен-Гроск. Тагрские войска, расквартированные в этом городе, заявив о своей полной солидарности с новым правительством страны, жестоко расправились с келлангийской частью гарнизона. В Маллен-Гроске размещались богатейшие склады продовольствия, фуража и снаряжения.

Войска Бэрланда, бывшего союзника, по приказу союзного командования в экстренном порядке придвинулись к границе с Тагр-Коссом. Форсировать ночную Лаэсту они не решились. Той же ночью из Дангара подошёл сильный отряд из солдат и рабочих. Утром, едва продрав глаза, бэрландцы с удивлением увидели на противоположном, обрывистом берегу реки множество палаток, вооружённых людей под чёрными знаменами, а главное — не менее сотни пушек, чьи стволы были направлены в их сторону. С тагркосского берега звонко ухнула мортира и выпущенная бомба, прошелестев в воздухе, разорвалась точно посреди реки. Дангарцы умели не только отливать пушки… Посовещавшись, бэрландцы прислали парламентёров, которых на том берегу Лаэсты встретил не кто иной, как сам посол Бэрланда в Тагр-Коссе.

Двумя днями позднее правительство Бэрланда прямо заявило о выходе своей страны из военного союза, а также о том, что начинает экстренные поставки в Дангар продовольствия — в обмен на керосин и сырую нефть из дангарских скважин.

Правительство Анзуресса, островной страны, города которого были когда-то основаны рыбаками и пиратами, заявило о солидарности с Тагр-коссом.

Между тем, келлангийцы не оставляли отчаянных попыток повлиять на ситуацию. Военный перевес был на их стороне, большая часть страны — под их контролем. Генерал Хорбен, всё ещё исполняющий обязанности главнокомандующего, прислал очередной ультиматум, в котором заверял в том же — что простит даже такому правительству все его грехи и прегрешения, лишь бы Тагр-Косс с его войсками — ударной силой во всех войнах последних лет — по-прежнему состоял в военном союзе с Келланги. В противном случае…

Впрочем, судя по просительному тону этого послания, после поражения при Вендимиоке, потери Маллен-Гроска и крахе союза с Бэрландом, Хорбен весьма сильно разочаровался в своем рвении.

По всему Южному Тагр-Коссу рушились фронты и фронтики, одно за другим сыпались сообщения о том, что какие-то из селений или посёлков перешли под влияние нового режима. Отряд Гриоса увеличился до полутора тысяч всадников, отряд Еминежа — до тысячи двухсот. Бывшие враги действовали совместно, соперничая в боевом искусстве с отрядами Вьерда и Донанта, также наводившими ужас на неприятельских солдат, не успевших засесть за спасительные стены Урса и Коугчара.

Чаттарец по имени Гриос, каким мы знали его в самом начале нашего рассказа, в эти дни впервые за много лет чувствовал, что он занимается своим делом. Он воевал, он вёл в атаку сотни таких же как он, ему порой вспоминались и Айхо, и оставленная где-то в горах за Коугчаром семья. Он шёл к ним, зная, что дорога неблизка. Но это была его дорога, он понимал это. Его лицо обветрилось, красноватый весенний загар сделал его бронзовым. Да и сам он казался себе точно вылитым из металла. Он обучал молодых солдат, а те, что поопытнее — обучали его. Он качался в седле, он покуривал трубку с друзьями, он выслушивал донесения и отдавал приказы.

Я на небе или на земле? Всё равно, лишь бы идти, идти нескончаемым маршем, отбросив тревоги, веря в свою победу, быть самим собой…

Ещё через день из Лаггатоу пришла депеша, подтверждавшая распоряжение, согласно которому генерал Хорбен был отстранен от командования келлангийской армией — которую теперь никто не называл армией союзников…

Спустя ещё сутки тагркосские войска прошли маршем более половины пути до Урса и очистили от неприятеля две трети Южного Тагр-Косса. Пленные келлангийцы восстанавливали разрушенные дома и трудились на хозяйственных работах. Большинство из них просто отпускали восвояси — на территорию того же Бэрланда, с представительством которого было заключено соответствующее соглашение. Даурадес верил, что вернувшись домой эти люди порасскажут немало и о том, как их учили воевать тагры, и о том, как с ними обращались в плену, а также о том, что кое-кто из них, согласно желанию, вступил в корпус полковника Еминежа — чтобы по примеру тагркосских драгун совершить в скором будущем рейд до Лаггатоу.

4

Чёрные военные флаги тагров развевались в ветру над Дангаром и Маллен-Гроском, над окрестными поселками, по всем путям и дорогам, ведущим от столицы, где колонна за колонной шли тагркосские войска. Искорки солнца играли на свежевыпавшем снегу. Эскадрон кавалерии на рысях теснил к обочине отряд пехотинцев.

— Ну вы, ковылерия недоеденная!

— Ездуны! Ходить разучились! — ворчали те.

— Пих-хота, от слова "пихать"! — не оставались в долгу кавалеристы. Начальник пехотного подразделения вынул изо рта источавшую кудрявый синеватый дымок трубку:

— А ну, па-адтянуться!.. Бригада, песню!

Вперед пробежали двое барабанщиков. Торопливая дробь прорезала морозный воздух.

— Запевай, запевай, — хриплым голосом поторопил Крабат. — Бригада, песню!

Тишина. Хруп-хруп, хруп-хруп — шагают по снегу усталые ноги.

— Бригада, песню!

Тишина и — только тихая дробь барабанов.

— Бригада, песню!

— А пошёл ты… — слышится из строя.

— Чтоо?!

— Вр-ремя верить, время петь!

Солдат — он и есть солдат. Сегодня он жив, а завтра его поведут умирать. Ещё сегодня ты шагаешь, чувствуя, как в сапогах хлюпает промёрзлая вода, а завтра — а там уже всё…

Пылающий золотом шар поднимался над заснеженным полем. Тагркосская армия под командованием Даурадеса выдвигалась к Урсу…

Мы же с вами, дорогой мой терпеливый читатель, на несколько глав перенесёмся в Бугден и посмотрим, что происходило с нашим главным героем, Тинчем, осенью и зимой — за несколько месяцев до описанных выше событий.