Трудная наука побеждать

К Днепру

Форсирование Днепра — одна из самых заметных вех в истории Великой Отечественной войны. Не буду останавливаться на военно-политическом аспекте этого события — он освещен в литературе достаточно полно. Замечу только, что одновременный выход наших армий к Днепру на более чем тысячекилометровом фронте, захват двух десятков плацдармов, произведенный с ходу, без специальных переправочных средств, после долгого, утомительного наступления, — это крупное достижение советского военного искусства. И возможным его сделал небывалый подъем духа в войсках. Клич «За Днепр!», казалось, наэлектризовал воздух. Он делал чудеса с людьми. Даже самые осторожные из них спешили шагнуть вперед, когда командир вызывал добровольцев.

Днепр был для нас не просто водным рубежом, с которого когда-то ушли и к которому теперь возвращались. Нет! Каждый фронтовик — и тот, кто отступал еще в сорок первом, и тот, кто только-только начинал боевую жизнь, повторял, как клятву, простые слова:

Ой, Днипро, Днипро,

Ты течешь вдали,

И волна твоя

Как слеза…

И сейчас, вернувшись к великой реке, мы будто заново увидели с днепровских круч старую границу и Карпаты, и даль заграничного похода, и те дороги, которыми пройдем к окончательной победе над фашизмом.

Впрочем, нашу радость по поводу выхода на Днепр омрачил один неприятный инцидент. Командир одного из полков доложил, что его передовой батальон уже на берегу реки. В оперативном же отделе корпуса были другие сведения. Поехали на место, проверили. Никого там нет, а батальон преспокойно завтракает километрах в пяти от Днепра.

К сожалению, бывало на войне и такое. Важен не этот случай сам по себе, ибо неправдивое донесение не привело к тяжелым последствиям. А в другой обстановке могло бы! Болезненное самолюбие, желание всегда и везде быть первым и, как результат, приукрашивание фактического положения дел вот движущие силы подобных происшествий. Они — особенно, если повторяются признак воинской невоспитанности. Значит, еще в училище молодому человеку не внушали строго: «Твой доклад, твое боевое донесение должны быть правдивыми. Правда — во-первых, во-вторых и в-третьих — какой бы горькой она ни была». Это должно входить в плоть и кровь.

Когда мы вернулись на командный пункт, полковник Забелин сообщил, что здесь уже побывали днепровские партизаны. К сожалению, ни он, ни я не записали тогда фамилию их командира. А стоило бы помянуть добрым словом этого коренастого мужчину, с автоматом, в полупальто и шапке-ушанке. Его отряд, готовясь встретить советские войска, вел тщательную разведку сил и средств немецкой обороны на том берегу. Эти ценные сведения сразу же были переданы нам, хотя воспользоваться имя нам не удалось.

Рекогносцировочные группы, тщательно обследовав участок Чапаевка, Еремеевка, куда вышел корпус, подтвердили, что для форсирования он не выгоден. За рекой, в глубину расположения противника километров на 20–25, простиралась низменность, пересеченная многочисленными речками и ручьями, местами заболоченная, покрытая густым кустарником. Крутых изгибов, которые всегда в пользу наступающих, Днепр здесь не имел.

Командующий армией принял во внимание эти соображения. Наш корпус был переброшен на другой участок, ближе к Кременчугу. Здесь мы начали разведывать скрытые пути выдвижения к реке, уточняли маршруты полков и батальонов, в протоках бойцы связывали плоты и плотики, тренировались в погрузке на них и в управлении ими. Корпус готовился к переправе…

Переправа, переправа,

Берег правый, как стена…

Этой ночи след кровавый

В море вынесла волна….

Об этих днях и ночах, о павших однополчанах вспоминали мы, ветераны 20-го гвардейского корпуса, когда осенью 1965 года небольшой катерок мчал нас вверх по Днепру. Он причаливал к бело-голубым пристаням, построенным на местах былых переправ, мы взбирались на крутые глинистые берега и, пытая память, искали следы двадцатилетней давности.

Тогда Днепр здесь был извилист — старое русло и новое русло, низкие песчаные острова, сотни широких и узких проток, заросли камыша. А теперь все это ушло глубоко под воду, под волны искусственного водохранилища Кременчугского моря.

Мы идем по травянистому склону и любуемся этим морем, панорамой дальнего берега, белокаменной плотиной Кременчугской гидроэлектростанции. И вдруг вся наша группа сразу останавливается. На пути — окоп! Расползшийся, осевший, с заросшими травой брустверами, он покажется вам, если вы не фронтовик, просто канавой.

— Вон и площадка для «станкача», — негромко роняет кто-то из товарищей.

Мы смотрим туда, куда он показывает, молчим, мнем фуражки, переглядываемся. Да, тогда шла война, и нам приходилось круто…

К началу октября, когда 4-я гвардейская армия приступила к форсированию Днепра, наши дивизии — 5-я, 7-я и 8-я — насчитывали примерно по 4500 бойцов каждая. Но ни в ходе переправы, ни в тяжелых двухмесячных боях на заднепровских плацдармах корпус не получил полноценного, хорошо обученного пополнения. Как, впрочем, и вся армия. Думаю, в этом одна из причин того, что не удалось создать здесь плацдарм оперативного значения.

В масштабе армии наш корпус выполнял вспомогательную задачу обеспечивал правый фланг 21-го корпуса, который наносил главный удар. В ночь на 6 октября головные отряды 5-й и 8-й дивизий начали переправу через Днепр.

Противник обнаружил десант 25-го полка, но был подавлен артиллерийско-минометным огнем. К утру этот полк был уже целиком на острове, что близ западного берега реки.

Один батальон 22-го гвардейского воздушнодесантного полка переправился в районе отметки 67.1, но не успел закрепиться и был выбит противником.

На следующий день гвардейцы вновь предприняли активные действия, и к 15.00 22-й полк достиг района отметки 67.1, 25-й — острова Подкобылок, к северо-востоку от Вороновки, 27-й полк — озера Крещатое, в том же направлении.

Связист роты связи 22-го полка рядовой Соколов вызвался доставить на правый берег радиостанцию. В пути лодку пробило, и она стала тонуть. Тогда раненый Соколов, схватив радиостанцию, бросился вплавь. Тут его ранило еще раз. Но боец все же доставил рацию. Передав ее товарищам, он потерял сознание.

На один из островов высадился также передовой отряд 21-го корпуса под командой капитана Н. Н. Зарянова. Лихой атакой гвардейцы выбили врага из первой траншеи. А потом — огненный шквал и контратака, и вновь шквал огня. Ночью гитлеровцы решили «надавить на психику». Они шли вперед сомкнутым строем и что-то громко пели. И… полегли перед окопами заряновцев так же, как и их предшественники, днем.

Захваченные острова были хорошим трамплином для прыжка за Днепр. Частям 21-го корпуса удалось создать небольшой плацдарм и на том берегу. Это был тактический успех, который, как я уже говорил, не перерос, однако, в оперативный.

Фашистское командование выдвинуло из глубины значительные силы. Стремясь сбросить советские полки в реку, 11-я танковая и 320-я пехотная дивизии перешли в контрнаступление. Вскоре на этом рубеже появилась и 389-я пехотная дивизия, переброшенная из Франции.

Весь октябрь на днепровских рубежах шли схватки за плацдармы. Ни та, ни другая сторона не добились решительных успехов. Командующий фронтом взял из нашего корпуса и перебросил на главный участок 7-ю и 8-ю дивизии. Осталась у нас одна 5-я, которая вела бои местного значения.

Впрочем, замечу: хотя этот термин и определяет довольно точно масштаб боя, но никак не рисует его напряженность.

…Наш катерок заворачивает ближе к левому берегу Кременчугского моря, и генерал-майор И. Г. Попов, обращаясь к нам, говорит:

— По-моему, это место здесь… Мы проходим над островом Яцковым.

— Его называли «островом смерти», — добавляет Николай Чернорук.

Они стоят рядом, плечом к плечу — бывший командир 1-го полка 5-й дивизии Илларион Григорьевич Попов и воспитанник полка, тогда 14-летний доброволец Николай Павлович Чернорук. Ветераны вспоминают октябрь сорок третьего. Вот он, трижды перекопанный снарядами и минами, перепоясанный траншеями, остров Яцков. И с той и с другой стороны Днепра по нему била тяжелая артиллерия, с той и с другой стороны налетали, пикируя, бомбардировщики. Ежедневно — атаки и контратаки, ежедневно хрусткий белый песок острова мяли гусеницы танков, топтали тысячи солдатских сапог.

Две долгих недели, пытаясь столкнуть друг друга в Днепр, дрались здесь наши и фашистские батальоны. Но до 17 октября были еще, как говорят, цветочки.

Это пасмурное утро я тоже отлично помню. Часов в десять до командного пункта корпуса донесся грохот сильнейшей канонады.

Звоню в 5-ю дивизию:

— Что происходит на острове?

— Очередная атака врага, — отвечает генерал-майор Калинин. Сосредоточенным огнем ему удалось разбить переправу. Батальоны отрезаны от дивизии.

После артподготовки вражеская пехота — восемь танков впереди атаковала нашу оборону и была отбита. Затем одна за другой еще три атаки. Срезанные огнем, они тоже заглохли. Поддерживая батальоны, из-за реки била наша артиллерия.

Уже в сумерках противник попытал счастья в пятый раз. Ему удалось вплотную приблизиться к переднему краю. Однако контратака гвардейцев, завершившаяся рукопашной, восстановила положение.

В этом бою родилось много новых героев, и первым среди них хочется назвать Николая Рубцова. Гвардии рядового. Родом из Смоленска. Девятнадцати лет. 17 октября он дважды вплавь преодолел Днепр. Первый раз — с донесением, когда прервалась проводная и радиосвязь с островом, а второй спасая жизнь офицера.

В последней в этот день контратаке на парторга батальона Валерия Рыбакуля бросились из-за подбитого танка трое вражеских солдат. Оказавшийся поблизости Рубцов двоих убил, третьего застрелил из пистолета сам Рыбакуль. Однако тут же был тяжело ранен. Рубцов вынес его из боя, уложил в лодку-долбленку и, толкая ее перед собой, переплыл Днепр. Уже в воде он был контужен, оглох, но товарища не оставил.

Героем показал себя и санинструктор, кандидат в члены партии Соболев. В одиночку он пробрался в окопы гитлеровцев, закидал их гранатами и добыл боеприпасы для батальона.

Отлично руководили боем комбаты В. Г. Мыльников и П. И. Грязнов. Благодаря их твердости и хладнокровию гвардейцы, неоднократно лишаясь поддержки артиллерии (рвалась связь с левым берегом), экономя патроны, выстояли в этот трудный день.

Наутро все поле перед траншеей оказалось заваленным трупами гитлеровцев. Тут же чадили два сожженных танка.

Вот так закончился тот бой «местного значения»…

Не могу не привести здесь один из многочисленных примеров солдатской смекалки. Как-то я обратил внимание на сильные взрывы, доносившиеся с того, «чужого» берега. Огня наша артиллерия не вела. Что же это?

«Виновниками» были саперы. Оказывается, они придумали, как использовать трофейные реактивные мины. Соответствующих установок для их запуска не нашли, поэтому выкапывали на скате бугра нечто вроде желоба с углом возвышения в сторону противника, укладывали в него мину и подавали к ней ток от обычного автомобильного аккумулятора. Вышибной заряд взрывался, мина летела на ту сторону. Стрельба, конечно, неприцельная, но саперы методичным огнем — более трех тысяч выстрелов сделали — порядком понервировали гитлеровцев. Так наловчились, что стреляли «побатарейно», залпами.

Во второй декаде октября 2-й Украинский фронт нанес сильный удар с плацдарма, что юго-западнее Кременчуга. В то же время севернее Киева перешел в наступление и 1-й Украинский фронт. Это не были еще клещи, но при благоприятных обстоятельствах могли ими стать и «откусить» вражескую группировку, оборонявшуюся на Днепре.

Началась перегруппировка и в 4-й гвардейской армии. Командующий решил вновь попытаться овладеть Ново-Георгиевском с уже существующего плацдарма в районе Липово, Калаборок. Сюда и был переправлен наш корпус.

К вечеру 22 октября 5-я и 7-я дивизии заняли исходные позиции для наступления. Чтобы дезориентировать противника, привлечь его внимание к месту нашего недавнего расположения, корпусный инженер разработал комплекс ложной маскировки.

Всю ночь по дорогам, мелькая светом фар, двигались автомашины. Изготовленные из дерева батареи имитировали взрывпакетами ведение огня. Широко работала сеть радиостанций, передавая специально на этот случай составленные распоряжения и приказы. Напротив острова Яцкова обозначалось строительство большого моста.

Судя по тому, как усилился огонь противника в этих районах, ложная маскировка, хотя бы частично, удалась.

Утром 25 октября наша артиллерия провела сорокаминутную подготовку. В ней участвовали огневые средства дивизий и выделенные нам командармом два минометных дивизиона.

Новый начальник артиллерии корпуса полковник И. А. Корецкий нет-нет, да и бросит взгляд на меня, а я на него: жидковатый, дескать, огонек. Для Корецкого, грамотного, горячего в работе артиллериста, такой вот огонек нож в сердце. Но делать нечего — чем богаты…

С наблюдательного пункта хорошо видно, как пехотинцы, используя артподготовку, бросками выдвигаются на рубеж атаки. Им помогают маскироваться «барханы». Так по аналогии с монгольской пустыней называет песчаные бугры наш командующий армией.

Гвардейцы сумели приблизиться на 100–150 метров к вражескому переднему краю, когда взвились цветные ракеты — сигнал одновременно и для переноса огня в глубину обороны, и для атаки. Через считанные минуты командиры дивизий, артиллеристы, наблюдатели уже докладывали, что наши ворвались в первую траншею и успешно продвигаются дальше.

Село Калаборок за месяц предыдущих боев буквально обратилось в головешки — только кое-где торчат почерневшие кирпичные печи. Сейчас к селу подходил с востока 21-й полк, а с севера — другие наши полки. На окраине Калаборка они были остановлены сильным, организованным огнем и контратаками. Противнику удалось даже вновь овладеть кладбищем близ села Ново-Линово. Кто-то из штабных офицеров по этому поводу пошутил, что, дескать, пусть их сидят на кладбище — самое подходящее фашисту место.

В бою бывают моменты, когда прорвавшиеся в глубину обороны противника войска расходуют на прорыв слишком много сил. Чтобы развить успех, нужны резервы, нужна мощная огневая поддержка. А резервов-то у нас и не было, средств огневого усиления — тоже.

Против нас действовали части двух пехотных дивизий, опиравшихся на развитую, заранее подготовленную систему оборонительных сооружений. В таких условиях отдавать приказ войскам: «Вперед — во что бы то ни стало» бессмысленно. Кроме тяжелых потерь, это ничего не даст.

Наступление корпуса пришлось приостановить. Из 5-й дивизии сообщили печальную весть — в бою погиб замечательный офицер, командир 16-го гвардейского стрелкового полка Федор Михайлович Орехов. Полтора месяца назад, в первом своем бою, он блестяще осуществил обходный маневр на ахтырском рубеже. Не раз его ставили в пример и на полях Полтавщины.

Из дивизий и полков продолжали поступать доклады, когда мимо командного пункта прошли два солдата — наш и немецкий. На них нельзя было не обратить внимания. Сперва мне показалось, что наш ведет врага, держа его за губу! Подходят ближе. Гляжу — глаза у немца вытаращенные, а зубами он накрепко зажал пальцы левой руки нашего солдата. Тот тянет фашиста как бы на привязи, в другой руке у него — малая саперная лопатка.

В чем же дело? В рукопашной схватке на гвардейца навалились сразу двое. Одного он прикончил, рубанув лопаткой, а другого попытался схватить за горло, но попал ему в рот тремя пальцами. Немец так испугался, что зажал пальцы мертвой хваткой — наверное, нервный шок. Вот теперь и шли они в медсанбат, где, как сказал удалец, «фрицу разожмут пасть».

Высокие песчаные бугры перед Калаборком, которые мы захватили и на которых закрепились, господствовали над всей окружающей местностью. Отсюда открывался прекрасный обзор в глубину обороны противника вплоть до самого Ново-Георгиевска. Наша оборона на плацдарме могла считаться устойчивой до тех пор, пока эти бугры в наших руках. Поэтому здесь в течение месяца сосредоточивали свои боевые усилия обе воюющие стороны.

Как-то, уже в ноябре, фашисты после сильной артподготовки атаковали передний край 1-го полка 5-й дивизии и потеснили один из батальонов. Бой приблизился к наблюдательному пункту полка. Если бы противнику удалось овладеть буграми, он мог бы ударить отсюда прямо в тыл 69-й дивизии, оборонявшей другую сторону плацдарма.

Командир 1-го полка подполковник Попов быстро организовал оборону района наблюдательного пункта. Офицеры штаба, полтора десятка связистов, саперы и разведчики заняли согласно боевому расчету оборону на буграх. Сюда же отошла рота второго батальона.

Действиями этих сил Попову удалось локализовать продвижение противника в глубь плацдарма. Однако фашисты продолжали удерживать клин, опасно разделивший оборону 5-й дивизии.

Чтобы восстановить положение, командир полка бросил в контратаку свой резерв и подразделения из второго эшелона. Поддержанная артиллерией, контратака завершилась удачно. Положение было восстановлено, до трехсот солдат противника и четыре тяжелых самоходных орудия «фердинанд» остались на поле боя.

В конце октября тактическая инициатива на нашем участке перешла к противнику. У нас снова взяли 7-ю дивизию — перебросили на главное направление, под Черкассы. 5-я дивизия, подкрепленная отрядом полковника Ф. Е. Иванова (отряд состоял из недавно призванных жителей освобожденной территории), вынуждена была обороняться на очень широком фронте.

Но с этого, как оказалось, только начинались наши трудности. Вскоре командование вывело из состава корпуса и последнюю дивизию. Мы срочно собрали служебное совещание. Сообщение начальника штаба Забелина вызвало недоумение — с кем же воевать? Особенно же недоумевали, когда он добавил, что оборону будем держать в прежних границах.

Забелин постарался тут же рассеять общее недоумение, и доводы его были, по-моему, довольно вескими.

Во-первых, сосредоточение максимальных сил на главном направлении краеугольный камень военного искусства. Это всегда связано с ослаблением второстепенных участков, таких, например, как наш, и, следовательно, связано с риском. Но ведь кто не рискует, тот редко добивается успеха.

Во-вторых, бойцы отряда полковника Иванова, хотя их не успели даже обмундировать, неплохо зарекомендовали себя в бою. Они горят желанием отомстить врагу за обиды родной земли. Это о них писала, обращаясь к комсоргу полка, комсорг батальона Зинаида Цепейникова: «Это — герои, товарищ Бойко. Был случай, когда они, группой, оказались в окружении. Решили меж собой: „Умрем или прорвемся к своим“. И прорвались».

И в-третьих, заключил свое выступление Забелин, все мы, работники штаба, пойдем в роты и батальоны этого отряда и там выполним свой воинский долг.

Я тоже выступил на совещании и постарался говорить бодро. Однако на душе у меня, что называется, кошки скребли. Шутка ли сказать — полоса обороны корпусная, а держи ее отрядом в полторы тысячи вчерашних штатских людей.

Так продолжалось весь ноябрь. К счастью, все обошлось благополучно. Потом пришел приказ, и мы облегченно вздохнули: родные наши дивизии возвращались в корпус, которому надлежало перебраться на крюковский плацдарм.

Серая хмурь поздней осени висела над Днепром. Вечерело. То здесь, то там над гладью вод вздымались толстые фонтаны разрывов. Огневой бой стихал.

Полковник Забелин, когда я вернулся из очередной поездки в части, подробно прокомментировал новый приказ командующего армией, рассказал о предварительных распоряжениях, отданных в мое отсутствие.

Наш корпус прекращает наступательные действия на ново-липовском плацдарме. Занимаемые позиции передаем 69-й дивизии. Затем сосредоточиваемся на новом плацдарме — крюковском, для перехода в наступление с табурищевского рубежа на Ново-Георгиевск.

Все пункты, которые он показывал на карте, лесные массивы и полевые дороги, высоты и высотки, вставали передо мной, как в кино. За два месяца непрерывных боев и переброски с плацдарма на плацдарм эти места так прочно застряли в памяти, что и сегодня, много лет спустя, я прошел бы по ним с закрытыми глазами.

В штабе царило оживление, как всегда, когда после долгих и бесплодных боев вдруг появляется перспектива действовать активно. Все ходили радостные, поздравляли друг друга. Вроде бы камень упал с сердца. Переживания, вызванные «днепровским сидением», отодвинулись куда-то далеко-далеко. А пережить пришлось немало. Ведь прошло почти два месяца с тех пор, как корпус вышел на Днепр. И все это время мы фактически топтались на небольших плацдармах. Никакие объективные обстоятельства (а они были!) не улучшали нашего самочувствия. Очень скверно бывает на душе военного человека, когда он находится в стороне от больших дел и узнает о них только из сводок военных действий. Но теперь-то уж мы, кажется, по-настоящему включимся в боевые усилия фронта…

Уже за полдень 27 ноября к нам приехал командующий армией генерал Галанин. Иван Васильевич был в хорошем настроении. Он посвятил меня в детали предстоящей переправы на крюковский плацдарм и последующего наступления.

Мы должны были совершить переход к Кременчугу. К северу от него армейские инженеры наведут переправы. В состав корпуса, кроме 5-й, вошли 138-я и 66-я гвардейская стрелковые дивизии.

Разговор с командующим армией занял не более часа. Задача была ясна, местность известна, и после его отъезда я решил побывать на переправах.

Никаких признаков инженерных работ здесь не было видно. Однако несколько южнее лежал на воде готовый понтонный мост — переправа фронтового значения. Руководил здесь деятельный, распорядительный офицер — начальник инженерного управления фронта полковник А. Д. Цирлин.

— Может ли корпус рассчитывать на вашу переправу в случае нужды? спросил я.

— Переправа подготовлена только для частей фронтового подчинения…

— Ну, а когда она будет свободной?

— Можно, — неожиданно легко согласился он. — Пропустим ваш автотранспорт, танки, артиллерию на мехтяге. Только одно условие: немедленно освободить переправу, как только потребуется.

Я, конечно, заверил его в этом.

Ночью дивизии передали свои оборонительные полосы и сосредоточились в районе, указанном командующим армией. Но произошло то, чего мы опасались: армейские переправы не были подготовлены к сроку. Мосты не навели, паромы не работали, так как рвались канаты. Тут-то и пришлось воспользоваться уступчивостью полковника Цирлина.

Однако этот единственный мост не решил дела. Тем более что время от времени мы должны были его освобождать для подходивших частей фронтового подчинения. Получился затор.

Командующий армией, узнав, что наводка переправ сорвана, приехал на плацдарм.

— Сможет корпус в срок начать наступление?

— Без артиллерии не сможет, товарищ генерал. Приняли все меры, чтобы переправить ее сюда.

— Когда же начнете наступать?

Всем нам хотелось уложиться в указанное время, и я ответил:

— В пятнадцать ноль-ноль.

— Согласен. Действуйте.

Действовать мы начали, но успеха не добились. Из-за трудностей переправы наступление не было достаточно подготовленным. Генерал Галанин объявил мне взыскание — выговор. И поделом! Ведь имел я возможность подумать, прежде чем ответить ему.

Так я рассуждаю сейчас. А тогда выговор казался мне совершенно несправедливым.

В ту же ночь боевая инициатива, проявленная нашими воинами, неожиданно переменила все дело. После дневной неудачи разведгруппам удалось нащупать слабое звено в обороне противника. Командир 5-й дивизии полковник Ф. М. Забело, назначенный вместо заболевшего генерал-майора Калинина, тотчас приказал наступать. Его полки быстро продвинулись. Использовали благоприятную обстановку и 138-я и 66-я дивизии. В результате корпус к утру был уже в двух-трех километрах от Новогеоргиевска.

Сильное сопротивление встретила 5-я дивизия на подходе к селу Ревовка. Бои были очень напряженные. Полковник Ф. М. Забело и начштаба полковник И. Н. Кожушко вышли в боевые порядки полков. Ревовку взяли, но и тот и другой были ранены.

Победителей, как говорится, не судят. И все же нельзя пройти мимо того факта, что Забело и Кожушко ушли с командного пункта без разрешения старшего начальника. Мне казалось, их личное участие в атаке не вызывалось необходимостью. Так это или не так, но дивизия потеряла сразу двух очень нужных ей офицеров.

Оценив создавшуюся обстановку, я приказал штурмовать Ново-Георгиевск, нанося главный удар правофланговыми дивизиями — 5-й и 138-й, усиленными истребительным противотанковым полком. Одновременно слева, на широком фронте, должна наступать 66-я дивизия.

Генерал Галанин известил нас, что части 21-го корпуса окажут содействие наступлением с севера. Это было весьма кстати, так как наши дивизии были значительно ослаблены предыдущими боями и насчитывали лишь по три — пять тысяч бойцов, то есть от трети до половины нормального состава.

Оказывается, мы правильно решили, что Ново-Георгиевск хорошо обеспечивался вражеским огнем с господствующих высот, находившихся к западу и северо-западу от города. Так что заранее подготовленное артиллерийское воздействие на эти высоты очень помогло нам.

Наш план удался. Уже к 7.00 2 декабря оборона противника была взломана, передовые батальоны ворвались в Ново-Георгиевск. За ними полки 5-й дивизии начали штурм города с трех сторон: 11-й полк — с северо-востока, 16-й полк — с востока, а 1-й полк штурмовал город с юго-востока. На окраинных улицах наших бойцов встретил очень сильный, хорошо организованный артиллерийско-минометный и пулеметный огонь. Затем последовали контратаки сразу с двух направлений. Некоторые подразделения полка остановились и даже стали пятиться назад.

Командир 1-го полка Попов ввел в бой батальон из второго эшелона, а также свой резерв — роту автоматчиков и роту ПТР. Эти силы создали перелом на участке, и вскоре гвардейцы уже вышли к центру Ново-Георгиевска. Здесь Илларион Григорьевич Попов, лично возглавивший атаку, был тяжело ранен в грудь осколком снаряда и эвакуирован в тыл.

Части 138-й дивизии двинулись в обход западной части города. А сосед наш — 21-й корпус нависал над городом с севера, ведя бои за Польский-Крылов. В результате хорошего взаимодействия к 11 часам город был полностью очищен от противника. Наш корпус, наступавший от Крюкова, встретился с 21-м корпусом, наступавшим через Ново-Липово, Калаборок. Только речушка разделяла наши смежные фланги. Таким образом, этот важный опорный пункт в системе обороны противника, за который армия вела двухмесячные бои, наконец-то пал. Мы, выражаясь военным языком, соединили отдельные плацдармы — ново-липовский и крюковский — в общий плацдарм.

В связи с последним этапом борьбы за Ново-Георгиевск не могу не вспомнить один факт. За время армейской службы мне не раз приходилось слышать, дескать, «первое впечатление — самое верное». Однако почти всегда, если это было сказано в беседе, в группе, находились люди, тут же приводившие примеры насчет первого впечатления, которое — увы! оказывалось обманчивым. Надо полагать, что обе стороны правы, ибо род человеческий достаточно богат разнообразием характеров и темпераментов.

Когда перед атакой Ново-Георгиевска я ставил боевою задачу командиру 66-й стрелковой дивизии, ей-же-ей, во мне зародилось серьезное беспокойство — выполнит ли он ее? Уж больно спокойно, вернее, равнодушно говорил о состоянии своего соединения генерал-майор С. Ф. Фролов.

Низкого роста, коренастый, с крупной головой на короткой шее, он, глядя на дымящуюся в его пальцах папиросу, сообщил, что в стрелковых полках осталось по 300–400 бойцов. По существу, истощенная дивизия. Однако Фролов называл эти цифры без всяких комментариев, без естественной в таких случаях тревоги — как посторонний.

Так же хладнокровно выслушал он приказ, согласно которому дивизия получала очень широкий фронт наступления. (За счет этого нам удалось создать достаточную плотность сил и средств на других ударных участках.)

И все-таки, вопреки всяким моим ожиданиям, Фролов отлично выполнил боевую задачу. Вот вам и первое впечатление!

Хорошо провела бой и 138-я дивизия во главе с полковником В. И. Рутько, но случай беспечности в ее артиллерийском полку снижал эту оценку. В ночь после взятия Ново-Георгиевска артиллеристы двигались в направлении Бабиновки. Дорога была скверная, машины перегружены боеприпасами, и командир одного из дивизионов приказал хозяйственному взводу во главе с младшим лейтенантом Заведницким следовать по маршруту пешком.

Вскоре маршрут был изменен. Взводу об этом не сообщили, и он шел дальше до утра. Стоял сильный туман, когда гвардейцы натолкнулись на траншею. Услыхав чужой говор, Заведницкий понял, что попал в расположение противника, и скомандовал: «В ружье!» Оказалось, что только семеро бойцов имели оружие. Остальные оставили его в машине.

Схватка была короткой. Наши уничтожили офицера и несколько солдат и в общем-то благополучно, вынеся двоих раненых, вышли из неприятной истории. Однако артмастер Салмин попал в плен.

После взятия Ново-Георгиевска наступление развивалось крайне медленно. Задерживаясь на заранее подготовленных, весьма выгодных рубежах, противник упорно сопротивлялся. Мы вновь и вновь были вынуждены останавливаться, чтобы подготовить прорыв его обороны, вынуждены были просить усиления. Однако генерал Галанин, видимо, памятуя еще дело с неудачной переправой, резко отказывал.

7 декабря дивизии вышли на рубеж Семигорья. Полностью овладеть этим крупным селом мы не смогли. И вновь мне пришлось выслушать упреки командующего армией. А когда я сказал, что в дивизиях осталось по три-четыре тысячи бойцов, что наступаем без средств усиления, что последний мой резерв — штаб корпуса, он ответил:

— Вот и используйте этот резерв!

Оба мы, конечно, погорячились, но надо же так случиться, что именно этот «резерв» решил исход боя за Семигорье.

Положив трубку, я приказал Забелину готовить штаб к перемещению в село.

— В Семигорье? Ведь только половина села в наших руках!

— В эту половину и переезжайте.

Не дожидаясь штаба, я поехал в село и вскоре был в самой гуще уличного боя.

Противник вел ураганный артиллерийский огонь. Ко мне подошел мой ординарец В. Я. Самоделкин, сказал:

— Туточка невдалеке есть каменный погреб. Пойдемте туда, пока «он» буянит, обождите в укрытии…

— Ступай туда сам! — ответил я, а когда увидел, что он колеблется, прикрикнул: — Быстро!

Спустя несколько минут гляжу — он опять тут. Стоит, понурившись.

— Что случилось?

— Да, — говорит, — то случилось, что чуть в могилу вас не загнал. Подхожу к погребу, а тут снаряд. Лег я, а когда поднялся — нет погреба, одна яма…

В этот момент противник вдруг перенес огонь куда-то далеко за село, по слуху — на дорогу. По штабной колонне? Да, по ней. К счастью, немецкие артиллеристы стреляли плохо. Нервничали. Более того, гитлеровская пехота вдруг поспешно оставила село.

Пленные потом рассказали, что колонну наших штабных автомашин их командиры приняли за подкрепление и сразу приказали отступать.

За ночь мы перегруппировали части, уплотнив боевые порядки на левом фланге. Утром сразу же обозначился крупный успех. 5-я дивизия, сломив сопротивление противника, перерезала дорогу из Чигирина на запад, 66-я гвардейская вышла между Чигириным и Знаменкой.

Охватывающий маневр, предпринятый 138-й дивизией, помог вскоре освободить и сам древний город Чигирин, а вслед за ним и Субботов.

В Субботове сохранилась могила Богдана Хмельницкого. Полковник В. Ф. Смирнов, прибывший к нам на должность заместителя по политчасти вместо заболевшего Ф. Г. Филинова, рассказал, что эти места вошли в историю со времен русско-турецкой войны 1677–1681 годов, а Чигирин когда-то служил резиденцией гетмана Богдана Хмельницкого.

Собравшись накоротке, офицеры штаба прослушали интереснейшую лекцию Смирнова. Когда он закончил, то я подумал, что мы иногда слишком узко понимаем партийно-политическую работу в боевых условиях. Вот пришел человек, рассказал о давних делах, а будто о сегодняшнем дне. Гордость за Родину, за великих наших предков, ответственность перед их памятью и воинской славой остро почувствовали мы, расходясь с этой импровизированной лекции.

Части корпуса мгновенно облетел приказ, в котором командующий армией объявлял благодарность за взятие Ново-Георгиевска и Чигирина, и это еще больше усилило наступательный порыв наших воинов.

Справа и слева от нас также успешно продвигались поиска других армий. Километр за километром очищали они от немецко-фашистских захватчиков землю Правобережной Украины. Противник сопротивлялся отчаянно, приходилось отбивать по десятку и более его контратак, поддержанных танками, но общее наше наступательное движение неумолимо нарастало.

Все дальше и дальше на запад уходили советские армии. И опять мы прощались с Днепром, но разве сравнишь это с прощанием сорок первого года?

Прощай, Днипро! Забудь про грохот боя.

Шуми, как встарь, лазурною волной.

И вспоминай о воинах-героях,

Ушедших по дороге фронтовой.

Но побегут к востоку эшелоны,

Придет, друзья, желанная пора.

Пойдут домой обратно батальоны

И вновь воды напьются из Днепра.

Так писал тогда один из офицеров 252-й стрелковой дивизии (она вошла в состав нашего корпуса) Сергей Тельканов, ныне известный поэт-дальневосточник.

Как я уже говорил, в 5-й дивизии почти одновременно выбыли из строя комдив, его заместитель и начальник штаба. Это, безусловно, сказывалось на ее боевых действиях. Поэтому я был рад, когда наш «кадровик» майор Георгиевский сообщил, что получил приказ о назначении командиром 5-й дивизии полковника Афонина.

— Павла Ивановича? Начальника штаба 21-го корпуса?

— Да, Павла Ивановича. Вы его знаете?

— Немного знаю…

С Афониным военная судьба свела меня под Сталинградом. Он месяца два-три был заместителем по строевой части в дивизии, которой я командовал. Попал Афонии к нам, проштрафившись во время осеннего отступления 1942 года, и чувствовал себя, конечно, неважно. Держался замкнуто, инициативы в работе не проявлял, но все задания выполнял.

Я попросил Георгиевского связаться с отделом кадров армии и добиться быстрейшего откомандирования Афонина к нам.

Год 1943-й кончался. В последние его дня противник тремя танковыми и одной моторизованной дивизиями нанес удар по соседней 53-й армии северо-восточнее Кировограда и добился некоторого успеха.

Это значило — мы тоже должны быть начеку. Ведь Ахтырка может повториться. Решили проверить положение дел на местах. Офицеры разъехались по дивизиям. Поскольку командир 5-й дивизии Афонин был человеком новым, а опытные командиры полков там тоже выбыли за последний месяц, я поехал к нему.

И вот командир второго батальона Григорьев уже докладывает нам обстановку. Путается, не может даже точно показать на местности фланги своего подразделения. Видно, не освоился еще с обстановкой, малоопытен комбат.

— Товарищ комбат, скажите, кто и какие ведет работы на гребне вон той высоты. Видите, двугорбая? — спросил я его.

— Это противник. Роет окопы, — как-то не очень уверенно ответил он.

— Что ж вы позволяете ему безнаказанно, на ваших глазах работать? Дайте приказ артиллеристам или минометчикам…

Вижу Григорьев мешкает. Говорю тогда начальнику артиллерии дивизии полковнику Щербакову:

— А ну-ка, Антон Михайлович, разгоните противника огоньком!

— Прошу огня не открывать. Возможно, там наши, — скороговоркой вставил комбат.

— Тогда, — говорю ему, — пройдите на эту высоту, проверьте, чьи там люди, уточните свой передний край. Даю вам полтора часа.

Вскоре комбат доложил, что на двугорбой высоте работают люди его батальона, и показал точные ориентиры — своего и соседних подразделений.

Майора Сологуба, недавно принявшего командование полком, я попросил провести разбор этого случая с офицерами.

Через несколько дней корпус получил приказ атаковать противника, чтобы отвлечь на себя его танковые дивизии, нажимавшие на 53-ю армию.

Ощутимых результатов в смысле продвижения эти бои не дали, однако, как и предполагалось, они сковали врага. Афонин умело руководил 5-й дивизией.

В середине января вспыхнул бой близ села Ставидло. Сперва четырнадцать танков и пехота гитлеровцев ударили в стык между 5-й дивизией и ее правым соседом, стремясь прорваться. Но оборона была надежной, и наши части отбили все атаки. Тогда сюда двинулись уже сорок восемь танков. Им удалось было пробиться через боевые порядки, однако командир 1-го полка повернул батальон Григорьева фронтом на северо-восток и этим парализовал продвижение танков. Вместе с тем он направил к угрожаемому участку свой резерв — роту ПТР и роту автоматчиков. Действуя локоть к локтю с артиллеристами, они с ходу создали оборону на новом рубеже, в первую очередь гибкую систему огня, и встретили противника во всеоружии. Артиллеристы и бронебойщики в упор расстреляли семь танков. Остальные откатились на исходные позиции. Тут Григорьев не подкачал со своим батальоном.

В эти дни в подчинение корпуса вошла 252-я стрелковая дивизия. Командовал ею полковник И. А. Горбачев, знакомый мне еще по Сталинградской битве. Там он отлично зарекомендовал себя, управляя полком. Спокойный, походка вразвалочку, Горбачев был невозмутим при любых, даже самых тяжелых обстоятельствах.

Вот и сейчас на мой вопрос, что происходит на участке, он спокойно отвечает сипловатым голосом:

— Пехота с двадцатью танками атаковала передний край нашего соседа 375-й стрелковой дивизии… Некоторые ее подразделения отрезаны и ведут бой в окружении.

— Надо помочь соседям. Своими силами справитесь?

— Справлюсь…

Противник попытался было развить успех. Его авиация бомбила боевые порядки 375-й дивизии, поддерживая атаки своих танков и пехоты. Однако попытки эти оказались безуспешными. Горбачев повел полки 252-й дивизии в контрнаступление и помог подразделениям 375-и дивизии выйти из окружения.

Бои местного значения вели также и другие наши соединения. В какой-то мере им удалось улучшить свои позиции. Ко второй половине января корпус вышел южнее города Смела.

Как-то в период затишья мне удалось посетить баньку. Она была добротно срублена, уютная, с тремя отделениями: раздевалка, мыльня, и — грезы фронтовика — парная! Спасибо саперам — мужики уже в летах, дельные, они знают, что такое для русского человека парная баня. Меня к ней приучил еще отец. Работал он смазчиком на товарных поездах и, возвратившись из поездки, в первую очередь шел в баню. Ну, и меня, конечно, брал с собой.

Сижу я в благодушном настроении после бани, пью чай, вспоминаю детство. Вдруг входит полковник Смирнов и прямо с порога:

— Поздравляю, Николай Иванович!

— С легким паром, что ли? Спасибо…

— То само собой, а главное — с орденом Кутузова второй степени.

Известие это было для меня особенно приятным потому, что, как оказалось, представление к ордену сделало командование Воронежского фронта. Давно уже вышел из его состава наш корпус, а не забыли. Не делят, значит, людей на «своих» и «чужих». Что ж, на то и Красная Армия — великая и монолитная сила нашего советского народа.

Но не зря говорят: «Радость, как и беда, не приходит одна». И верно. На следующий день возвратилась в корпус наша «старая» 1-я дивизия. В составе другого корпуса она воевала хорошо, получила благодарность от Верховного Главнокомандующего и удостоилась почетного наименования «Черкасская». Однако вместо генерала М. Г. Микеладзе ею теперь командовал полковник Д. А. Дрычкин. Заместитель по политчасти был прежний — полковник В. И. Бабич.

Они рассказали, что в конце ноября дивизия выдержала очень тяжелые бои. Ее 18-й и 29-й полки вышли на 'восточную окраину города Черкассы, отрезав пути отхода противнику. Тогда гитлеровцы контрударом танковой и пехотной дивизий в свою очередь окружили наших. Пять суток дрались они в окружении.

Особенно отличился 18-й полк полковника З. Т. Дерзияна. Гвардейцы дрались замечательно, хотя снабжение не только нарушилось, но и вовсе прекратилось.

До двадцати танков с пехотой напирали на командный пункт полка. Их встретили три десятка штабных командиров, бронебойщиков и автоматчиков. Подпустив танки на сто метров, они по команде Дерзияна открыли дружный огонь. Восемь танков вспыхнули факелами, а вскоре к нашим подоспела помощь.

29-й же полк и вовсе чувствовал себя в окружении как дома — пригодился опыт, полученный на Ахтырском рубеже, под совхозом «Ударник».

— А где же генерал Микеладзе? Ранен? — спросил я.

— Направлен в распоряжение отдела кадров фронта. Командарм 52 снял его с дивизии за слабый контроль в боях под Черкассами.

Это было, конечно, неприятно. Микеладзе — опытный военный, хороший командир, когда захочет. Но очень неровно вел себя. То вдруг отличится, как было в боях за кавказские перевалы, то получит взыскание за недисциплинированность. Замечу наперед, что генерал Микеладзе вскоре, командуя 10-й гвардейской воздушнодесантной дивизией, был тяжело ранен в руку. Ее ампутировали. На фронт он уже не вернулся.

Первое впечатление от знакомства с Дмитрием Аристарховичем Дрычкиным было благоприятным. Кадровый офицер. Был у него, правда, трехлетний перерыв — уволили из РККА в 1937 году. На фронте с августа сорок первого. Два ранения, контузия. Последнее время командовал 254-й стрелковой дивизией. Чувствуется во всем его облике энергия, сильная воля. Говорит и смеется громко, открыто.

Уже потом его заместитель по политчасти полковник Бабич дополнил эти первые впечатления, рассказав о требовательности комдива. Иногда, правда, слишком горячится. «Ну, что ж, поскольку сам Бабич отличается выдержкой, это будет неплохое сочетание характеров», — подумал я тогда.

В конце января на нашем фронте назревали большие события. Это, в частности, чувствовалось и в том, что прибыло наконец пополнение — свыше 300 офицеров, 360 сержантов, около 6 тысяч солдат. Кроме того, из госпиталей и медсанбатов возвратились в свои дивизии 640 ветеранов.

— Покрывает ли пополнение наши потребности? — спросил я начальника отдела кадров майора А. П. Георгиевского.

— Только на две трети.

— А какой выход?

— Выход есть. Создадим комиссию, призовем несколько возрастов из недавно освобожденных районов. Резерв там есть — я узнавал.

Сделать это без разрешения свыше мы не могли, конечно, поэтому решили послать соответствующий запрос.