Трудная наука побеждать

Корсунь

После перегруппировки мы стояли в обороне на новом рубеже и накапливали силы для следующего рывка вперед. А в том, что он последует и, возможно, на нашем участке, подсказывала сама стратегическая карта. 1-й Украинский фронт, освободив Киев, продвинулся далеко на запад. Наш, 2-й Украинский фронт тоже оставил Днепр в своем глубоком тылу. Но между этими фронтами противник все еще держался на днепровских берегах. Образовался клин, острие которого упиралось в город Канев. Здесь оборонялась вражеская группировка в составе десяти дивизий и одной бригады.

Сохраняя этот плацдарм на Днепре, враг рассчитывал при случае ударить на Киев. Наше же командование намеревалось использовать выгодно сложившуюся конфигурацию фронта, подрубить клин у основания и уничтожить находившиеся в нем войска.

Погода не благоприятствовала наступательным операциям. Зима выдалась гнилая, с частыми оттепелями и метелями. Грунтовые дороги развезло. Сильно пересеченная местность — гряды высот, овраги, крутые берега рек — также давала обороняющимся значительное преимущество.

Исходя из всего этого, противник чувствовал себя довольно уверенно.

Впервые за пять месяцев участия корпуса в боевых действиях подготовка наступления была проведена очень тщательно. Она охватила буквально все звенья, начиная с фронтового командования и кончая каждым красноармейцем.

В Томашевку (недалеко от Каменки, известного села, в котором собирались декабристы), на командный пункт корпуса, приехал генерал армии И. С. Конев. В помещении местной школы, куда все собрались, он выслушал наши доклады, затем подробно рассказал, кому, что и как нужно сделать. При этом заметил:

— Прошу учесть и не повторять ошибок, подобных той, что совершил командующий артиллерией 4-й гвардейской армии генерал Глебов.

Суть дела заключалась в том, что накануне наступления в районе Ставидло генерал-майор Д. Е. Глебов прислал нам разработанный его штабом график артподготовки, сославшись на то, что фронтовой график не подоспел ко времени.

Мы же, естественно, что нам прислали, тем и руководствовались. Конечно, если бы наступление корпуса было успешным, никто и не стал бы допытываться, чей график лучше — фронтовой или армейский. Но успех-то был весьма незначительный.

Вот после этого-то и приехали к нам разбираться командующий фронтом генерал армии И. С. Конев и его начальник штаба генерал-полковник М. В. Захаров. Досталось тогда и мне.

Сейчас в готовившейся операции корпусу предстояло действовать в составе главной группировки 4-й гвардейской армии. После отъезда Конева наш штаб провел большую работу на местах по подготовке предстоящего наступления. В ней участвовали командиры дивизий, артиллерийские начальники и начальники инженерной службы, а также командиры полков и батальонов, предназначенных действовать как передовые.

Проверка, проведенная несколько позже, удовлетворила бы самого взыскательного человека. Даже минные поля сняли так тихо и незаметно, проходы в проволочных заграждениях проделали и замаскировали так искусно, что противник и не шелохнулся.

В ночь на 24 января, еще до артиллерийской подготовки, двинулись вперед передовые батальоны. Они должны были установить, на месте ли противник. На этот счет нас предупредил еще командующий фронтом: «Следите внимательно за пехотой врага: если отойдет она вовремя в глубь своей оборонительной полосы, огневой удар артиллерии придется по пустому месту».

Ночная атака дала блестящий результат. Противник не ожидал удара и в панике бежал.

— Третий батальон 16-го полка ворвался в оборону противника, — доложил полковник Афонин. — Преодолел первую траншею. Командир полка вводит в дело первый батальон, развивает успех в направлении Телепино…

В артиллерийской подготовке уже не было нужды. Подавляя сопротивление гитлеровцев отдельными огневыми налетами, не давая им опомниться, Афонин бросил в бой весь свой первый эшелон — два полка.

И побежали по проводам, по радио сообщения — одно приятнее другого. Вскоре все дивизии вышли на рубеж Телепино. Так же стремительно шли вперед и наши соседи — справа 78-й корпус и слева 21-й.

Уже в конце дня, переезжая из Томашевки в Телепино, на новый командный пункт, мы задержались перед речкой Сухой Ташлык. Мост через нее был взорван.

Говорю водителю:

— Давай-ка, Саша, двинем влево, вдоль берега. Может, найдем переезд.

Поехали. Вдруг под машиной — несильный взрыв, потом еще. А в вечерних сумерках, вдали, вспышки выстрелов. Значит, думаю, пушчонка недобитая. Увидели там свет наших фар, пальнули.

Плетнев нажал на тормоза. Встали. Вспышки продолжаются, а разрывов больше нет.

Ладно, думаю, теперь посмотрим, на чем мы стоим. Посветили фонариком на землю вправо, влево, вперед, назад. Легкая оторопь взяла — кругом торчали «трехрожки». Мы в темноте вкатились прямо на минное поле — благо мины осколочные, против пехоты.

Еще когда мы были у моста, туда подходил взвод саперов. Уйти далеко они не успели и, заметив сигналы карманного фонарика, подошли к машине.

— Посветите! — попросил один из них.

Дружно пошла работа. Умелые руки ловко отвинчивали рожки противопехотных мин. Саперы обнаружили также и противотанковые мины, расставленные в шахматном порядке.

— Повезло вам, товарищ комкор…

Осколки пробили покрышки и камеры передних колес, днище и верх «оппель-адмирала». И верно, повезло.

В первые дни Корсунь-Шевченковской операции наш корпус «разбогател» включили в него четвертую по счету дивизию — 31-ю стрелковую. Знакомство с ее командиром П. К. Богдановичем было малоприятным.

Вошел полковник Забелин, сказал, что провод Богдановичу подан. Соединившись с ним, я в первую очередь поинтересовался обстановкой на фронте дивизии. Ответ был невразумительным. Богданович, что называется, лыка не вязал.

Говорю заместителю по политчасти Смирнову:

— Василий Федорович, проскочи, пожалуйста, в тридцать первую, посмотри, что с ним такое. Позвони оттуда.

Спустя некоторое время он звонит:

— Я у Богдановича.

— Что с ним?

— То самое… Неудобно даже говорить по телефону. Невменяем, на «высоких бровях»…

Пришлось просить Смирнова побыть там, пока управление дивизией будет надежно налажено. А когда он вернулся, мы, обговорив дела, пришли к выводу, что надо срочно просить Военный совет армии снять Богдановича, ибо человек, который позволяет себе такое в бою, — преступник. Нашу просьбу немедленно удовлетворили.

На пятый день наступления корпус вышел на рубеж Самгородок, хутор Нагуляв. Некоторая заминка произошла в 62-й дивизии. Спрашиваю ее командира полковника И. Н. Мошляка:

— Почему застряли?

— Подошли к Н… — и называет по кодированной карте Матусов — крупный населенный пункт. — Тут сопротивление сильнее. Но скоро возьмем. Уже вижу трубы заводов.

— Где вы сами?

— На «глазах» (кодированное название двух курганов перед Матусовом).

Когда мы подъехали к курганам, полковника Мошляка здесь уже не было. Начальник штаба дивизии доложил, что командир ушел в боевые порядки. Мошляк вскоре, действительно, сообщил оттуда: «Матусовом овладел. Продолжаю наступление».

Так у него всегда: сказал — сделал. Умный, энергичный, храбрый, герой еще хасанских событий, он быстро завоевал в корпусе общее уважение.

Противник отходил, неся значительный урон. Только за последние два дня нами было захвачено 28 орудий, 36 пулеметов. На поле боя фашисты оставили до тысячи убитых и раненых.

Как и обычно, отступая, они уничтожали, что могли. В Матусове разрушили сахарный завод.

Полковник Смирнов и заместитель по тылу полковник И. С. Сидоров предложили оставить в Матусове одного из офицеров, который до войны был специалистом по сахарному производству. Осмотрев повреждения, он заверил, что поможет жителям восстановить завод. Дело нужное, государственное, тем более что есть большой запас сырья.

Недели через три-четыре этот товарищ уже прислал к нам в штаб первый килограмм сахара-рафинада.

Чем ближе узнавал я своего нового заместителя по политчасти, тем большим уважением к нему проникался. Умел он работать по-деловому, без лишнего шума. Такого подталкивать не надо — сам, если нужно, подтолкнет. Ночью разбуди, назови номер полка — скажет, что, как и почему делается в батальонах.

А все потому, что не ждал, пока к нему придут те же парторги. Сам к ним шел, не просто знал каждого — дружен был со многими. И они работали не за страх, а за совесть.

Как-то командир 5-й дивизии Афонин приказал взводу саперов захватить мост. Ушли они, время идет, а вестей никаких.

Командир саперного батальона сидел на заседании партийного бюро. Посматривает на часы, нервничает. Тут кто-то говорит: «Надо послать члена партбюро в этот взвод». Парторг Спешилов встал первым: «Я пойду…» И пошел. Пришел к мосту, видит — дело скверное. Местность открытая, а там, впереди, два пулеметных дзота противника.

Спешилов собрал коммунистов взвода — а было их семеро — говорит: «Члены бюро беспокоятся, спрашивают, ребята, про вас, как вы тут прохлаждаетесь…»

Озверели саперы после этих слов, пошли, взяли мост.

Заставить людей преодолеть чувство страха — важнейшая задача политической работы в бою. А методы разные, и чем они разнообразнее, тем лучше.

28 января подвижные отряды 1-го и 2-го Украинских фронтов, наступая с севера и юга, встретились в Звенигородке, а потом в Шполе. Клещи сомкнулись, корсунь-шевченковский выступ стал котлом.

Встретившись, 5-я гвардейская и 6-я танковые армии развернулись лицом на запад и создали внешний фронт окружения. Тем временем наша, 4-я гвардейская армия тоже встретилась со старым своим соседом еще по ахтырскому рубежу — 27-й армией генерала Трофименко. Стрелковые соединения армий составили внутренний фронт окружения. Шаг за шагом мы сдавливали котел с метавшимися внутри него десятью вражескими дивизиями.

Запомнились мне бои за село Бурты и окрестные высоты. Противник не жалел сил, чтобы удержать этот выгодный район. Ведь отсюда, от позиций, занимаемых его частями, — кратчайшее расстояние до внешнего фронта окружения. Там, под Шполой, гитлеровское командование уже сосредоточивало танковую группировку, которая должна была пробиться к окруженным извне через боевые порядки нашей и 5-й гвардейской танковой армии.

Нам долго не удавалось прорвать оборону под Буртами и достичь решительного успеха. Однако и план противника сорвался. Мы, хоть и медленно, все же продвигались, а в это время войска внешнего фронта окружения отбросили гитлеровцев от Шполы.

В ходе боев генерал И. В. Галанин был переведен на 53-ю армию вместо тяжело раненного генерала И. М. Манагарова. А командование 4-й гвардейской армией принял, правда лишь на несколько дней, генерал А. И. Рыжов.

Опыта руководства, да еще в трудных условиях, какие сложились на нашем участке, он не имел. Когда наступление затормозилось, он приехал на командный пункт корпуса. Спрашивает меня, почему я здесь, а не в боевых порядках. Говорю, что в такую пургу делать там нечего, а находясь на командном пункте, можно держать управление в своих руках и быть в курсе непрерывно изменяющейся обстановки. Однако он потребовал, чтобы я повез его в полки.

Поехали. В тумане, по снежной целине, добрались до одной высотки. Кто на ней, неясно.

— Давай, — говорю, — товарищ командующий, приземляться. Изучим обстановку лежа, а то, не ровен час, забредем к фашистам.

Легли мы, Александр Иванович чему-то улыбается. Присмотрелись. Как будто там, на высотке, наши. Только поднялись, слышим крики «ура!» Цепь бросилась в атаку и скрылась за высотой.

— Гвардейцы седьмой дивизии!

— Как будто и ее заберут у тебя, — сказал Рыжов. (Несколько дней назад из корпуса на другие, более напряженные участки уже были переброшены 5-я и 62-я дивизии.)

И верно, 8 февраля эту дивизию у нас взяли.

Вскоре Рыжов, уже как заместитель командарма (командующим 4-й гвардейской был назначен генерал И. К. Смирнов), опять приехал к нам, намереваясь уточнить расположение соединений первого эшелона. Был сильный туман, и мы решили пройти вперед. Пройдя по снежному полю около километра, наткнулись на свежие следы колес.

— Похоже, артиллерия, — сказал Рыжов.

Его слова подтвердила частая орудийная стрельба. Совсем рядом. А вот и след раздвоился.

— Ты, Николай Иванович, иди по правому следу, а я по левому, предложил он.

— Ладно, Александр Иванович. Только будь осторожен.

— Постараюсь. Встретимся на наблюдательном пункте.

Пожав руки, мы разошлись, и он пропал в тумане. Идем мы с адъютантом, слышим говор, только непонятно, русский или немецкий.

След вильнул в сторону, под ногами истоптанный снег — видимо, развернули пушку. А вот и она, смутным силуэтом. Слышу громкое слово, по которому уже не обознаешься, какой нации сказавший его.

— Наши! — радостно крикнул адъютант.

Мы подошли к месту, где только что закончился бой. Два вражеских танка стояли близ огневой позиции, один из них еще дымился. Вокруг валялись трупы танкистов. Артиллеристы шапками и платками вытирали потные лица, отряхивали снег, некоторых перевязывали. Один солдат лежал недвижно у станины. Другой, тоже мертвый, стоял, обняв орудийный щит.

Лейтенант рассказал, как прошел бой. Сменяя огневые позиции, они услышали шум моторов и лязг гусениц. Изготовились, и вовремя. Из тумана выползли танки, пять штук. Два подбили, остальные ушли.

— Молодцы! А где пехота?

— Впереди. Трудно с ней связь держать при таком тумане.

— А что ж товарища-то со щита не сняли?

— Сейчас снимем. Такая была его последняя воля. Когда ранило в живот, обнял щит. Хочу, сказал, помереть на своей пушке.

Попросив лейтенанта представить всех участников боя к наградам, я прошел еще немного вперед и встретил офицера штаба дивизии. Он подбирал место для нового наблюдательного пункта. За ним солдаты тянули провод, воспользовавшись которым, мне удалось связаться с командиром дивизии, а потом со штабом корпуса. Забелин сказал, что звонил Рыжов. У него тоже все обошлось благополучно, в дивизиях побывал.

Большое село Городище прикрывалось с юго-востока грядой высот с отметками от 150 до 215 метров. Овладеть населенным пунктом можно было, только предварительно сбив противника с этих высот. Тогда он сам уйдет, как ушел из Самгородка и Матусова.

Кстати оказалась и проявленная инициатива в дивизии Дрычкина: гвардейцы внезапным ночным штурмом овладели двумя населенными пунктами Заводянкой и Хлыстуновкой, чем создали выгодные условия Горбачеву для захвата этих высот на подступах к Городищу. Свою задачу 252-я дивизия выполнила отлично. Ее воины, воодушевленные благодарностью Верховного Главнокомандующего, бросились на штурм, ворвались на высоты, открыв путь для дальнейшего продвижения.

Командир дивизии И. А. Горбачев позвонил по телефону:

— Взяли село! Вот ведь интересное совпадение: помните, год назад освободили районный центр в десяти километрах севернее Сталинграда? (Иван Александрович тогда командовал полком в 214-й дивизии.)

— Как же, — говорю, — хорошо помню. Еще бросили там фашисты свой госпиталь…

— Точно! И тоже Городищем назывался.

Вместе с Рыжовым мы поехали в это Городище. Картины разгрома сменяли одна другую. Более тысячи автомашин и бронетранспортеров, орудия, пулеметы, повозки, тягачи стояли тесными рядами на большаке и на его обочинах. Колонна вытянулась на много километров.

Гитлеровцы пытались вывезти часть техники по железнодорожной насыпи, сняв и сбросив в сторону рельсы. Насыпь тоже вся была заставлена застрявшими машинами.

Пытаясь вызволить свои войска из корсунского котла, гитлеровское командование бросило в контрнаступление несколько танковых дивизий. Денно и нощно мы слышали сильную канонаду, доносившуюся с юго-запада, с внешнего фронта окружения.

Попытки противника пробиться к своим извне кончились плачевно. Удалось это только танковому полку 14-й дивизии. Ну что ж, одним полком в котле стало больше — и только. Стальной обруч советских войск сжимался все туже. Десятки тысяч вражеских солдат скопились на пятачке земли, еще находившемся под их контролем, — в районе Шендеровки.

Наша победа, как говорится, уже висела в воздухе. У противника оставался последний шанс, и он решил его использовать — уничтожить технику и, собрав все десять дивизий в кулак, прорваться на юго-запад. Следует заметить, что, если на завершающем этапе Сталинградской операции расстояние между внешним фронтом и котлом исчислялось десятками километров, то в Корсунь-Шевченковской — единицами.

12 февраля наш корпус в составе 31-й и 303-й стрелковых дивизий временно перешел в подчинение командующего 52-й армией генерала Коротеева. Поставленная нам боевая задача сводилась к следующему: наступать в направлении Квитки, Шендеровка, раскалывать боевые порядки врага, не дать ему возможности снять отсюда силы для прорыва из Шендеровки на юго-запад.

Однако быстрому нашему продвижению мешал не столько противник, сколько распутица. Она превратила дороги в совершенную трясину. И тут-то нам очень помогли добровольцы из местных жителей. Они мостили дороги, подносили боеприпасы. 17 февраля дивизии овладели Шендеровкой. Нет нужды подробно рассказывать, что мы там увидели. Взгляните на картину художника Кривоногова «Корсунь-Шевченковское побоище» или на ее репродукции. Она весьма наглядно отражает катастрофу немецко-фашистских захватчиков.

Прилетели в Шендеровку и представители союзников — англичане, американцы, французы. Восторгались и поздравляли. Вряд ли они до этого видели что-то подобное.

Корпус, оставив здесь дежурные подразделения, двигался на Комаровку и Джурженцы, куда шарахнулся враг, бросив по дороге полторы тысячи автомашин и до трех тысяч повозок с военным имуществом. Там и произошло главное побоище.

Построив оставшиеся войска в две огромные колонны, гитлеровцы под покровом снежной пурги двинулись на прорыв. В левой колонне, составленной из наиболее боеспособных частей, в том числе эсэсовских, ехали на бронетранспортерах все генералы и старшие офицеры. Правая же колонна была заранее обречена. Ей предназначалась роль кролика, отвлекающего на себя внимание удава.

Из всей этой двухколонной массы прорваться удалось небольшому числу солдат, офицеров и нескольким генералам. А тысячи полегли в боевых порядках 27-й армии и 21-го гвардейского корпуса, в составе которого дрались и наши коренные дивизии — 5-я и 7-я.

Разгром противника завершили танкисты и кавалеристы. 18 февраля над полем боя воцарилась тишина. 55 тысяч убитых вражеских солдат и офицеров, 18 тысяч пленных — таков итог Корсунь-Шевченковской операции…

Когда теперь приходится выступать перед армейской молодежью, обычно меня просят рассказать о героях и геройских поступках. Нет ничего естественнее этого интереса, желания глубже узнать, как твои отцы и братья защищали Родину.

Испокон веков пример старших — лучший из методов воспитания. Однако встречаются, к сожалению, и в армии молодые люди, которым рассказы о героях военных лет лишь тешат фантазию, а не ведут их за собой, не заставляют взглянуть пристально на самого себя, на свои сегодняшние дела.

Бывает, что иному парню не дается армейская служба. То ли недостаточна его общая подготовка, то ли физически он слаб, то ли не умеет он собраться, не приучен идти навстречу трудностям, наперекор им. С ним беседуют старшие начальники, с него строго взыскивают, из-за собственной нерадивости он теряет уважение товарищей по подразделению. Обещает такой исправиться, а сам думает: «Мне бы на фронт, на передовую — вы бы увидели, каков я есть!» И услужливое воображение уже рисует ему собственный подвиг. Он совершает его обязательно на глазах у всей роты, да что там роты — полка! Генерал прикрепляет орден к его гимнастерке, и все видят, как жестоко они ошибались в этом скромном, но геройском парне.

Такой вот мечтой-пустышкой порою тешит юноша свое самолюбие. А ведь воинский подвиг доступен только сильному телом и духом. Если сегодня, в мирных условиях, ты не можешь сделать из себя хорошего солдата, то как же завтра, в решительный час, ты заставишь себя переступить пределы обычных человеческих возможностей? А ведь именно за ними, за этими пределами, и начинается подвиг.

Позволю себе рассказать здесь об одном человеке, о его подвиге во время описанных выше боев. Тогда он был командиром минометного взвода в 69-й гвардейской стрелковой дивизии (эта дивизия одно время воевала в составе нашего корпуса). Звали юного лейтенанта Сергей Постевой.

204-й гвардейский стрелковый полк, в котором он служил, быстро продвигался. Из-за снежных заносов полковые минометы отстали от пехоты. Здесь, на дороге, и догнал, батарею возвращавшийся из госпиталя ее командир капитан М. Н. Закалин (он был ранен еще на Днепре). Офицер, временно его замещавший, хотел было тут же сдать батарею, но Закалин сказал:

— Потом! Вытаскивайте минометы, а мы с лейтенантом Постевым пройдем вперед, догоним пехоту и выберем огневые позиции.

Было раннее утро и такой туман, что в двух шагах ничего не видно. Они прошли километра четыре, пока не натолкнулись на стрелковую цепь. Стрелки окапывались перед деревней, перестреливаясь с гитлеровцами.

Закалин и Постевой пошли вдоль цепи, потом еще дальше, в поле. Увидели неглубокую лощину — подходящее место для огневой позиции. Наметили подъездные пути, благо снег не был глубоким.

Между тем туман поднялся, и вся деревня стала видна.

— Послушай, Сергей, — сказал вдруг капитан, — что-то я не вижу впереди наших пехотинцев. Может, здесь они уже вошли в деревню? Тогда нет смысла ставить в лощину минометы. Разведаем?

У них были только пистолеты да одна граната на двоих. Сергей невольно передернул плечами. Но он знал своего комбата. Если уж Закалин сказал, даже вот так, вроде невзначай, значит, точка! Сделает.

Перебежками они добрались до отдельно стоящего дома. Он был пуст. От него начинался крутой спуск к речушке. На той стороне густо лепились хаты.

— За мной! — приказал комбат.

Когда они перебегали речку по льду, по ним ударил пулемет. Вскочили в первую же хату. Ее хозяйка всплеснула руками:

— Миленькие, да куда же вы? Ведь фашисты — вон они, сей только час из хаты ушли…

Фашисты, про которых она говорила, действительно были рядом. Во дворе, что напротив, шесть или семь солдат грузили на бронетранспортер железные бочки.

— Атакуем, а? — подмигнул Сергею комбат.

— Стоит ли? — нерешительно спросил тот.

Да, ему было страшновато. Судя по всему, в деревне порядочно гитлеровцев. Вон и танковые моторы ревут. Ну что они вдвоем смогут?

Комбат посмотрел на него насмешливо. Он был из той породы людей, про которых говорят, что им сам черт не брат.

— Слушай, команду, лейтенант! — сказал он. — Подберемся поближе, бросай гранату, а я буду стрелять.

Так и сделали. Граната взорвалась, не причинив гитлеровцам вреда, но напугала их. Они попрыгали в кузов бронетранспортера и умчались по улице.

— Вот и горючку раздобыли, — сказал, отвинтив пробку у одной бочки, Закалин. — Бензин пригодится батарее. Ну, как говорится, поехали дальше.

Задами деревни они вышли к перекрестку дорог, залегли. Близ колхозного скотного двора стояли фашистские танки. По дороге трое солдат — двое впереди, третий, подталкивая сзади, везли покрытые брезентом сани.

Комбат вскинул пистолет.

— Товарищ капитан, ведь танки рядом!

— Видишь фашиста — убей! — жестко отрезал Закалин и нажал на спусковой крючок.

Солдат, который подталкивал санки, упал. Двое других побежали к танкам.

Танки открыли огонь. Они били из пушек и пулеметов по ближним дворам и хатам.

Во время перебежки Закалин и Постевой были замечены врагами. Когда капитан опять поднялся, снаряд рванул прямо у него под ногами.

Так погиб Михаил Николаевич Закалин — один из тех фронтовиков, что научили лейтенанта Постевого быть мужественным и дерзким.

Постевой пытался унести капитана, но тот был плотен и тяжел. Сергей спрятал его тело в солому, чтобы не надругались фашисты, и старой дорогой направился к своим. Он возьмет товарищей, они вернутся сюда и устроят достойную тризну в память комбата! Бешеная ненависть к врагу кипела в его груди.

Близ речки, которую они с Закалиным перебегали два часа назад, он встретил советских пехотинцев. Здесь уже расположился командный пункт батальона, правда, другого полка.

Постевой рассказал офицерам, как зайти в тыл гитлеровцам, обороняющим деревню, и что, оседлав перекресток, можно отрезать им пути отхода. И попросил людей и оружие.

Людей ему не дали. Прав или не прав был командир этого батальона, судить сейчас трудно. Его подразделение сильно поредело в ходе наступления, а поставленную командованием боевую задачу — наступать правее деревни требовалось выполнить в первую очередь.

Времени, чтобы добраться до своего полка, у лейтенанта Постевого уже не было — короткий зимний день перевалил за половину. И он решил идти в деревню один. Ему дали автомат и четыре противотанковые гранаты.

Когда лейтенант вернулся к перекрестку, там было пусто. Танки, что стояли на скотном дворе, тоже ушли. Но на переднем крае били пушки и пулеметы — значит, враг держался в деревне.

Сергей выбрал место засады. Единственная дорога, по которой гитлеровцы могли отойти в свой тыл, прямо от перекрестка спускалась в ложбину. Над ней-то, укрывшись за кучей прошлогодней картофельной ботвы, и залег лейтенант.

Ждал он недолго, но первый танк ушел невредимым.

Сергей, уже размахнувшись, все-таки не бросил в него противотанковую гранату. Стальная махина — гремящая, воющая перегретым мотором, показалась ему неуязвимой, а сам он перед ней и маленьким и слабым.

Никто, ни единая душа не видели его позора, но краска стыда перед самим собой, перед памятью капитана Закалина залила лицо Сергея. И когда минут через двадцать в ложбину спустился второй танк, он хладнокровно метнул гранату. На броне сидели десантники. Взрыв разметал их, сбросил под гусеницы, однако танк прибавил ходу и тоже ушел.

Видимо, гитлеровцы оставляли деревню, потому что спустя короткое время со стороны переднего края показался третий танк. Он встал на перекрестке, из люка вылезли два танкиста. Они вошли в ложбину, начали оттаскивать в сторону убитых десантников.

Фашисты были совсем близко, лейтенант мог снять обоих короткой автоматной очередью, но сдержал себя. А вдруг в танке есть еще солдаты? Ведь все равно этой дороги им не миновать.

Только теперь он кинет гранату под гусеницу. Бить сверху — он уже убедился — бесполезно. Однако танк, въехав в ложбину, промчался впритирку к тому ее краю, над которым лежал Постевой. Лейтенант даже не увидел гусеницу.

Метрах в пятидесяти от засады машина почему-то остановилась. Опять вылезли те двое, принялись что-то делать.

Сергей быстро, не поднимая головы, пополз над ложбиной к ним. Они стучали железом по железу, что-то исправляли. Глыба танка загораживала их. Постевой приподнялся, швырнул гранату. Сразу же после взрыва машина рванулась вперед, крутнулась на перебитой гусенице и встала поперек дороги. Водитель зайцем выскочил из люка и, не глянув даже на убитых, убежал.

Постевой вернулся на старое место, где оставил автомат. Это уже была победа. С этого момента холодный и трезвый расчет прочно овладел всем его существом, и в дальнейших своих действиях он ни разу не поколебался.

Следующая машина — самоходное орудие — тоже остановилась на перекрестке. Может, водитель подумал, что дорога заминирована, может, посчитал, что ему не обойти подбитый танк — словом, самоходка сошла на снежную целину и стала медленно продвигаться над ложбиной. Потом из нее вылез человек, стал искать обходный путь. Лейтенант перебежал ложбину и, когда танкист стал спускаться по тропинке, застрелил его в упор из пистолета.

Потом поднялся наверх, осторожно приблизился к самоходке. Мотор тихо работал, однако никто не отозвался на грозное: «Вылезай — руки вверх!» Самоходка была с открытым верхом, вроде наших СУ-76. Постевой бросил внутрь гранату, отчего детонировал весь боезапас.

Боевой день этим не кончился. Уже в сумерках лейтенант скосил из автомата несколько гитлеровцев, отходивших из деревни, а одного солдата привел с собой в полк.

Может, никто и не узнал бы об этом бое, в котором советский лейтенант еще раз доказал правомерность пословицы «И один в поле — воин». Но пленник оказался на редкость словоохотливым. Тараща глаза и ужасаясь, он рассказал нашему командованию, какое побоище видел близ деревенского перекрестка.

За этот подвиг Родина наградила Сергея Игнатьевича Постового званием Героя Советского Союза.

В двадцатую годовщину Корсунь-Шевченковской операции вместе с Сергеем Игнатьевичем и группой сотрудников музея Советской Армии мы побывали в памятных местах. Ездили по окрестным деревням и селам, выступали с лекциями и воспоминаниями, показывали людям специально привезенные из Москвы, из музея Советской Армии, знамена отличившихся в этой битве полков.

Посетил Сергей Игнатьевич и деревню Оситняжку, где происходил описанный выше бой, встретился с местными жителями, постоял в раздумье у могилы человека, которого никогда не забудет, — у могилы своего комбата Закалина…

В последний день февраля командующий армией генерал Галанин вызвал меня на свой командный пункт. С трудом преодолевая непролазную грязь, двигался наш «оппель-адмирал», то и дело «садился на диффер», буксовал. Приходилось вылезать и подталкивать его. В этом районе почти не было дорог с твердым покрытием, а на имевшихся толстый слой грязи оставили наступавшие войска. Кое-где уже работали инженерные части, вооруженные специальными машинами. Они очищали и улучшали дороги.

— Опять заглох! — сердился водитель Александр Плетнев. — Хорошо еще, что я пристроил «адмиралу» заводную рукоятку…

Пристроил он ее давно, еще под Сталинградом. Как-то возвращались мы из Бекетовки. Сперва ехали хорошо, с ходу прорезая снежные заносы на дороге. Но в одном месте машина села так прочно, что вытащить ее своими силами не удалось. Мотор заглох и от стартера уже но заводился. Пришлось пешком пройти километров двенадцать, а за «адмиралом» выслали трактор. Вот тогда-то Саша и приделал рукоятку. Не очень красиво, но надежно.

Как и все мы после корсунь-шевченковской победы, генерал Галанин (он вновь вернулся в 4-ю гвардейскую армию) был в приподнятом настроении и принял меня весьма радушно.

Я доложил ему, что 20-й гвардейский стрелковый корпус за время своего пребывания в составе 52-й армии успешно выполнил боевую задачу.

— Знаю, знаю… Спасибо, не подкачали. А где дивизии?

Я показал на карте.

— Как они дрались?

— Хорошо. Совсем малое время находилась в корпусе 303-я стрелковая дивизия, а впечатление оставила очень хорошее. Как и ее командир генерал-майор К. С. Федоровский.

— Значит, не очень сказался вывод из корпуса основных дивизий?

— Вообще-то жаль было отдавать их. Однако там, на главном направлении, в них нуждались больше. Штаб корпуса старался поддерживать с ними связь.

— Вот что, Бирюков, — сказал командарм. — Хотя основные дивизии воевали далеко от тебя, разбор их действий в операции ты все-таки сделай. Чтобы не чувствовали люди, что с глаз долой — из сердца вон.

— Обязательно. Уже подбираю материал.

— Ну, и что вырисовывается? В общих чертах?

— В общих — хорошо мы научились маневрировать. Как правило, эти дивизии появлялись там, где противник пытался прорваться из окружения крупными силами.

5-я дивизия, как и 7-я, хорошо показала себя в тяжелых боях, особенно в последние дни, под Почапинцами.

— Что ж, рад за Афонина. Будь к нему повнимательней. Знаешь ведь, неприятности у него были крупные — недолго и веру в себя потерять.

— Учитываю. Плохо только, что любит он козырять своими связями.

— Намек понял. Поговорю с ним при случае. Где сейчас 5-я дивизия?

— Сосредоточилась в районе Озирно, Звенигородка. Командный пункт в Озирно.

— А как 7-я?

— Дрычкин держался молодцом. Пожалуй, на его дивизию больше, чем на любую другую, выпало всяких перебросок. Справились. Мобильное соединение. Сейчас она близ Ворещака, готовится к маршу. Что касается 6-й дивизии и ее командира Михаила Николаевича Смирнова, могу только судить по первому впечатлению. Оно очень неплохое!

— Потеряли, слышал я, хороших офицеров?

— Да. Сразу двух командиров полков в 5-й дивизии. Оленин убит.

— Погиб, значит, Николай Венедиктович… Помнишь, на Днепре он первым ворвался в Ново-Георгиевск? Вот так, брат… И мы с тобой не под броней ходим…

Тут разговор наш перешел на одну из вечных военных тем — о заместителях. Всем ясно, что «зам», будь то в батальоне или корпусе, затем и существует, чтобы в нужную минуту возглавить подразделение, часть, соединение. Однако на деле не всегда так выходило. Почему? Потому что бытовала вредная привычка: не справился, к примеру, человек с полком — в «замы» его! Вот так и получались бесперспективные заместители.

Потому-то и решили мы с командармом конкретно наметить, кого куда поставить.

— Кстати, а где твой заместитель по политчасти? — спросил командарм.

— Зашел к члену Военного совета.

— Пусть потом и ко мне заглянет. Хочу послушать, как у вас идет партийно-политическая работа с теми, кто призван в армию недавно, в освобожденных районах… Наверное, они половину подразделений составляют?

— Может, и поболее, — ответил я.

— Вот-вот, потому-то и важно это.

Затем командующий перешел к делам близкого будущего. Готовилась новая наступательная операция — Уманская, имевшая целью завершить разгром немецко-фашистских войск на Правобережной Украине. Нашему корпусу в оперативном построении армии предстояло действовать на главном направлении.

— А что даете нам из средств усиления? — поинтересовался я.

— Солидное усиление. Вместе с дивизионными средствами, считая и минометы, плотность должна быть доведена до 150–160 стволов на километр. Возможно, что дадим и танки для непосредственной поддержки пехоты. Наносить удар будешь левым флангом, вот с этого рубежа. — И Галанин провел красным карандашом линию на карте. — Задача — прорвать оборону частей 2-й авиаполевой и 4-й горнострелковой дивизий противника и выйти к исходу первого дня на рубеж вот этих высот. Передовые отряды должны овладеть переправой через реку Горный Тикич.

— Может быть, товарищ командующий, высоту 223,2 взять до начала общего наступления?

— Именно так и мыслится. Иначе противник, занимая фланговое положение, может сорвать наступление.

— А что известно о наших танках?

— Будете обеспечивать ввод в прорыв частей 5-й гвардейской танковой армии генерал-лейтенанта П. А. Ротмистрова.

— Какой срок готовности?

— Очень сжатый. Учитывая распутицу, до 3 марта включительно. С чего намерен начать подготовку?

— С рекогносцировки. Сегодня же постараюсь побывать на двух-трех точках, проведу личную разведку. Завтрашний день используем на рекогносцировку с командирами дивизий, начальниками родов войск и служб. Пригласим также командиров приданных и поддерживающих частей и соединений и, конечно, танкистов. На это, видимо, уйдет и первая половина завтрашнего дня. Думаю, решение на организацию прорыва буду готов доложить вам 2 марта.

— Хорошо. Действуйте. Желаю успехов. Да, вот еще что! Как с награждениями?

— Не все еще довели до конца. Проверю. Две дивизии получили почетное наименование «Звенигородских», одна награждена орденом Красного Знамени, вторая — орденом Богдана Хмельницкого…

В общем, я остался доволен беседой с командармом, особенно потому, что корпусу предстояло действовать на главном направлении.

Утром мы провели рекогносцировку. Сперва поехали на левую часть выделенной корпусу полосы наступления. Грязь была такая, что передвигались в основном верхом на лошадях — на самом надежном транспорте в распутицу. Когда добрались до переднего края, открылась холмистая равнина, покрытая серым снегом, пересеченная бурыми лентами дорог. Чуть подалее гряда высот закрывала обзор. Траншеи, ходы сообщения, снежные валы — все это противник устроил ближе к вершинам, должно быть, там суше, чем на скатах.

За высотами — населенный пункт Кобриново и река Горный Тикич.

Правая часть полосы корпуса покрыта лесом, поэтому для наступления не выгодна. Но вот высоту с отметкой 223,2 следует захватить до начала общей атаки. С нее противнику удобно вести фланкирующий огонь по 6-й дивизии.

Сразу перед нашим передним краем и параллельно ему протекала безымянная речушка. Летом — воробью по колено, теперь она, вздувшаяся от паводка, желтая, бурная, стала серьезной преградой. А главное — берега этой речушки. Спуск к ней крутой, подъем положе, но очень длинный. Как бы не застрять здесь, в жидкой глине! Ясно, что танки, артиллерия на мехтяге и автотранспорт без подготовительных работ на тот берег не выберутся. До переднего края противника, до момента атаки отсюда еще километр-полтора, и это расстояние надо пройти быстро…

Посоветовались с корпусным инженером подполковником А. П. Сирюком, решили немедленно мобилизовать все свободные силы, обратиться за помощью к населению: рубить лес и перебрасывать его к нашему переднему краю, чтобы ночью положить настилы в «нейтралке» — на спусках к реке и на подъемах от нее. Между настилами, как бы связывая их, должен вырасти мост достаточной грузоподъемности.

Траншеи противника довольно далеко, и, если соблюдать осторожность, он вряд ли заметит наши приготовления.

Рекогносцировочная группа наша уже собралась восвояси, когда противник, заметив нас, произвел артиллерийско-минометный налет. Залегли, переждали.

— Все живы? — спросил я.

— Все!

— Никого не задело?

— Казенные сапоги! — засмеялся полковник Безуглый. — Голенище прошило!

— У кого больше? — поднимаясь, спросил полковник Дрычкин. Он приподнял пальцами полу шинели, а она как сито — будто моль ее всю зиму ела.

Чтобы скрыть от противника подготовительные работы, нам строго запретили посылать разведчиков за его передний край. Это разрешалось делать не раньше, чем за сутки до начала наступления. Даже полосу, которую обороняла 110-я стрелковая дивизия, мы примем от нее тоже накануне дня атаки.

Тут нам хорошо помог начальник разведотдела штаба армии полковник Т. Ф. Воронцов. Его разведчики добыли ценные сведения и притащили нескольких «языков». Допрос подтвердил, что враг ничего не подозревает.

2 марта генерал Галанин вызвал меня на ВПУ (вспомогательный пункт управления), что располагался в Звепигородке. Захватив с собой графический план наступления и еще раз продумав его, я поехал к командующему армией.

Он сказал мне, что вот-вот прибудет командующий фронтом. И действительно, вскоре маршал Конев вошел в комнату. Он был очень сосредоточен и сразу же, поздоровавшись с нами, приступил к делу.

— Выделим главное в подготовке операции, — сказал он. — Что на этот счет думает комкор?

— Товарищ маршал, главным считаю инженерное ее обеспечение.

— Это почему же?

Я рассказал о результатах рекогносцировки, о безымянной речушке с глинистыми берегами, спуститься к которой танки армии Ротмистрова если и смогут, то только «юзом», а уж подняться на противоположный берег — лишь при соответствующем инженерном обеспечении. Ведь дальнейшее продвижение наших войск и от этого зависит. Тем более что в полосе наступления только одна дорога — от Ольховца на Тальное, Умань — имеет твердое покрытие.

Доложил я также о том, что нами уже сделано — о заготовке настилов и т. п.

— А где ваш корпусной инженер?

— На месте этих работ.

— Можно его вызвать?

— Можно, только будет он не скоро — трудно добираться.

— Часа хватит?

— Вполне.

— Тогда вызывайте…

Маршал рассмотрел графический план наступления корпуса. Его внимание тоже привлекла высота 223,2. Он сказал, что овладеть ею нужно до начала общего наступления, даже до разведки боем.

Наконец-то появился и наш инженер-подполковник А. П. Сирюк. Внешний вид его как нельзя лучше подтверждал необходимость инженерной подготовки шинель и сапоги до колен были покрыты слоем глины.

Он представился маршалу.

— Доложите, чем вы сейчас занимаетесь.

— Пилим, рубим лес, товарищ маршал. Ночью подвозим к переднему краю, делаем настилы.

— Справитесь своими силами?

— Все саперы корпуса заняты этой работой, а также стрелковые батальоны второго эшелона. Но для ее ускорения хорошо бы получить еще саперный батальон.

— Хорошо, я сейчас еду в штаб фронта, посмотрю, что можно выделить вам.

Уже на следующее утро подполковник Сирюк позвонил мне: «Темпы работ значительно повысились!»

— Прислали саперов, Андрей Петрович?

— Так точно. Из управления фронта. Целых два саперных батальона.

В последнюю ночь перед наступлением саперы продолжали укладывать настил. К рассвету остался не замощенным лишь небольшой участок. Поскольку он находился в непосредственной близости к переднему краю противника, мы решили закончить работу во время артподготовки. Как ни странно, но гитлеровцы не обнаружили ничего до самого конца. Видимо, были убеждены, что наступать в такую распутицу нельзя.

Все шло хорошо, однако чувство беспокойства не покидало штаб корпуса. Впервые наступали мы в таких сложных условиях, слишком много было ниточек, оборвав которые, противник мог сорвать весь план.

Как и было условлено, накануне наступления 6-я дивизия одновременно с подразделениями 78-го корпуса атаковала высоту 223,2. Генерал Смирнов доложил:

— Высота наша! — И несколько позже: — Прочно закрепились на ней. Наши действия были полной неожиданностью для фашистов.

На высоте тотчас были установлены на прямую наводку орудия, а корпусной инженер направил туда саперов, которые устроили противотанковые и противопехотные минные заграждения. Теперь высота надежно обеспечивала наш фланг.

Еще до рассвета 5 марта офицеры-операторы опросили наблюдательные пункты дивизий. На участках было тихо. Все находились на своих местах. Не оказалось только командира 5-й дивизии полковника Афонина. На вопрос: «Где он?» — последовал ответ: «В пути на свои „глаза“ (наблюдательный пункт)».

В 6.54 земля вздрогнула, воздух всколыхнул огромной силы залп, перешедший затем в непрерывный грохот сотен стволов. Выделялись резкие звуки «катюш».

Артподготовка продолжалась около часа. По общему сигналу гвардейцы пошли в атаку. Бой развивался неравномерно. 6-я дивизия Смирнова, построив боевой порядок — все три полка в линию, двинулась вперед с выгодной позиции, с рубежа высоты 223,2, но, попав под сильный огонь из лесного массива, залегла. (Из-за нелетной погоды на авиацию нельзя было рассчитывать.) Лишь после повторного огневого налета по вновь обнаруженным целям дивизия, уже после полудня, ворвалась в первую траншею врага, а затем углубилась в лесной массив.

На действиях 5-й дивизии сказалось запоздалое прибытие Афонина на наблюдательный пункт. Однако и там повторные огневые налеты несколько улучшили дело.

Наибольший успех обозначился в левофланговой дивизии, 7-й. Она овладела Ольховцом.

Звоню ее командиру Дрычкину:

— Все танки непосредственной поддержки пехоты забираю у Афонина и передаю тебе. Используй…

— Постараюсь…

— Сохранился мост в Ольховце?

— Взорван.

— Надо строить. Нужен не только корпусу.

— Саперы уже там.

Заранее подготовленный бревенчатый настил очень помог нам. Как только пехота взяла высоты, танки корпуса генерала Кириченко, артиллерия и автотранспорт двинулись вперед. Аварийные группы саперов следили за настилом.

Наши уже очистили от противника высоту, которую мы наметили под новый наблюдательный пункт. Связисты успели подать туда провод. Говорю начальнику штаба:

— Михаил Иванович, пока я перебираюсь на новый НП, бери управление на себя. Есть что-нибудь новое?

— Есть. В Ольховце обнаружены склады с большими запасами сахара. Я уже доложил об этом в армию.

— Поставьте охрану, пусть сдадут сахар на анализ (уже были случаи, когда противник отравлял оставляемые продукты). На высоте мы долго не задержимся, передвинемся ближе к шоссе.

С нового наблюдательного пункта мы увидели десятка полтора орудий и несколько танков, брошенных противником. А подальше хорошо просматривались боевые порядки 5-й дивизии, быстро приближавшейся к Кобринову: Афонин исправлял свою оплошность.

Часть танков корпуса Кириченко, несмотря на все принятые меры, застряла в грязи. Если бы не настилы и прочие меры инженерного обеспечения, танки едва ли смогли бы выйти на рубеж атаки.

Успех развивался. Корпус вот-вот должен был выполнить ближайшую свою задачу. Один полк 6-й дивизии уже вышел на южную опушку леса, а второй приближался к ней.

Наш левый сосед, 21-й корпус, несколько отстал, так как на его пути был большой лесной массив. Неожиданно усилилось сопротивление врага и в нашей полосе. Он ввел в бой 91-й горнострелковый полк, армейские запасные батальоны и даже «артиллеристов по-пехотному» — 94-й полк, который бросил на огневых позициях все свои пушки.

Лишь на следующий день мне удалось выполнить свое намерение перебраться поближе к большаку. Мы воспользовались наблюдательным пунктом противника близ дороги, идущей от Звенигородки в Тальное. Отсюда очень хорошо видны занятые гвардейцами высоты, а в редком лесу, что левее, вражеские танки. Они вели огонь по наступавшим частям 21-го корпуса.

Связисты уже обеспечили связь, и я доложил командующему армией, где нахожусь и что вижу.

— Что-то ты путаешь. Фоменко (21-й корпус) давно этот лес прошел, а танки там наши, — сердито ответил он.

Танки противника нам вскоре изрядно насолили. Перемещаясь вперед, вдоль опушки леса, штаб корпуса попал под интенсивный огонь и вынужден был вернуться в Ольховец. Пришлось вторично помянуть этот лес и противника в нем, докладывая Галанину. Правда, сделал я это через штаб — самому уже не хотелось.

К вечеру ближайшая задача корпусом была выполнена. 5-я и 6-я дивизии обходным маневром овладели крупным селом Кобриново, а 7-я — населенным пунктом Гусаково.

Отступление противника все больше превращалось в бегство. После Корсунь-Шевченковской операции он стал чрезвычайно чувствителен к своим флангам. Чуть только наметится угроза охвата, сразу же бежит.

За сутки корпус проходил по 20 и более километров и 8 марта с ходу форсировал Горный Тикич. Берега этой реки очень круты, и она могла бы стать серьезным препятствием для наступающих, но благодаря инициативе, проявленной в полках, удалось захватить невредимыми мосты. Так, пятеро наших разведчиков под командой Шамшина — дважды кавалера ордена Славы, отыскав брод, перешли ночью Горный Тикич, напали на охрану моста, перебили 11 гитлеровцев, овладели пулеметом и с его помощью удержали мост до подхода главных сил.

Дивизии корпуса почти одновременно вышли к городу Тальное. Здесь отряд 16-го полка захватил целехоньким железнодорожный мост. 5-я и 6-я дивизии погнали врага дальше, к Умани, а 7-я при содействии частей 5-й и 80-й дивизий ночным штурмом освободила Тальное. Гвардейцы Дрычкина захватили в городе 35 танков, 8 орудий, 250 автомашин, 4 склада с боеприпасами и большие запасы продовольствия.

Впереди, уже недалеко, Южный Буг, а за ним — Днестр и государственная граница. Туда мы стремились, и стремление это было настолько велико, что пехотинцы почти не отставали от танковых соединений.

Все офицеры штаба корпуса проявляли высокую оперативность. Их усилия обеспечили устойчивое управление войсками. А как это было трудно, иллюстрирует такой факт: из Кобриновой Гребли командный пункт переехал в Тальное и в тот же день — в Белашки, потом, не пробыв там и суток, — в Легезино, а спустя несколько часов — в Бабанку.

Быстрое продвижение наших войск создавало большие трудности и для военной контрразведки. Немецкий абвер буквально засеивал диверсантами пути отступления своей армии.

Одного из этих агентов задержал контрразведчик из 5-й дивизии майор В. Г. Остапчук. На допросе тот признался, что принадлежит к абвергруппе 104-А, что оставлен в числе десятка диверсантов и задачи у них конкретные: убивать советских солдат и офицеров, когда те окажутся в одиночестве, изымать личные и служебные документы, карты и прочее, пересылать все это через линию фронта.

Диверсант попросил контрразведчика прервать допрос, чтобы он мог, дескать, собраться с мыслями и рассказать все подробно и по порядку. Остапчук разрешил ему отдохнуть в соседней комнате, под охраной, разумеется. Там, на подоконнике, кто-то оставил гранату-лимонку. Ее сразу же приметил диверсант и, пользуясь беспечностью конвоира, незаметно овладел ею.

Работая над протоколом допроса, Остапчук услышал за дверью окрик конвоира, стук захлопнувшейся двери. Майор сразу догадался, в чем дело, и выскочил во двор. Диверсант бежал к сараю, за угол. Увидев Остапчука, он выдернул из лимонки предохранительную чеку. То ли по неосторожности, то ли видя безвыходность своего положения, диверсант отпустил рычажок, и граната взорвалась у него в руке. Остапчук спасся тем, что отпрянул за угол сарая.

Немецкие фронтовые части драпали на запад так резво, что иной раз обгоняли свои тылы и многочисленные службы оккупационной администрации. Тот же майор Остапчук задержал машину с одним из начальников жандармского управления в Умани и его переводчицей Лидией Руденко. Жандармский офицер пытался бежать и был убит, а переводчица дала подробные показания о кровавой деятельности жандармерии, гестапо и команд по уничтожению пленных и населения.

Почти каждый день приносил неожиданные встречи. Солдаты, политработники и командиры 4-й гвардейской армии освобождали из фашистской неволи своих земляков. Из села Косенивки Бабанского района оказался родом начальник штаба армии генерал-лейтенант К. Н. Деревянко. А когда освободили Умань и вышли к реке Ятрань, ко мне обратился начальник оперативного отдела штаба нашего корпуса полковник А. И. Безуглый:

— Разрешите отпуск дня на два…

— Зачем это, Андрей Иванович? — удивился я.

— Родители жены не успели из Умани эвакуироваться в сорок первом. Может, живы…

Продвигаясь к Южному Бугу, корпус гнал перед собой отдельные части и подразделения 4-й горнострелковой, 2-й авиаполевой, 198-й пехотной и 11-й танковой дивизий. Противник бросал в бой штрафные батальоны и армейские пехотные школы и даже солдат транспортных колонн.

Через Южный Буг мы переправились без боя, но под бомбежками на паромах и по наведенным мостам. Гитлеровцы, бросая массу техники, спешили укрыться за Днестром. И вот 18 марта командиры 62-й и 6-й дивизий первыми доложили, что видят Днестр. 5-ю дивизию несколько задержали бои за Чечельник и Ольгополь.

Мы готовились вступить на землю Советской Молдавии.