Трудная наука побеждать

В обороне

Командование фронта и нашей армии настойчиво требовало развивать успех. Это требование мы понимали — ведь до столицы Молдавии — Кишинева оставалось не более 40–50 километров. Кто же из нас не хотел как можно скорее освободить город!

Однако законы войны обойти нельзя. Наши дивизии теперь насчитывали в своем составе немногим более трех тысяч человек каждая. Как я уже говорил, в снабжении были перебои, армейские и фронтовые тылы подтягивались медленно, а сопротивление врага все усиливалось. Поэтому все наши попытки продвинуться привели бы только к напрасным потерям.

Учитывая это, командование фронта 19 апреля отдало приказ перейти к обороне. В нашем наступлении, которое развивалось успешно на протяжении целого месяца, появилась пауза.

За этот месяц корпус в условиях весенней распутицы прошел с непрерывными боями около 140 километров, преодолев сопротивление 34-й пехотной, 444-й охранной немецких дивизий, 5-й, 14-й и 24-й пехотных дивизий и 8-го пограничного полка румынских войск, 13-й, 14-й танковых немецких дивизий и моторизованной дивизии «Великая Германия».

В корпусе опять произошли изменения. Из его состава выбыла 6-я дивизия. С сожалением расставались мы с нею и ее командиром Смирновым. Боевые дела сблизили нас. Вернулась, правда, к нам одна из основных наших дивизий — 7-я. Короткое время побыла в корпусе и опять ушла из него 80-я гвардейская стрелковая дивизия (теперь командовал ею полковник В. И. Чижов).

На долю и этого соединения выпали трудные бои за Реутом, восточнее Оргеева. Пытаясь сбросить дивизию с плацдарма, противник каждую ночь предпринимал упорные атаки. Однажды на участке 230-го полка ему удалось продвинуться. Наши отошли уже к самой воде, а фашисты сверху, с кручи освещали местность ракетами и били из пулеметов.

Это был критический момент. У нескольких новобранцев нервы не выдержали. Они бросились в ледяную воду Реута, пытаясь переплыть реку, и были расстреляны фашистскими пулеметчиками.

Большинство же солдат продолжало стойко драться. Они двинулись вдоль берега и к утру, подкрепленные резервом командира полка — полсотней автоматчиков, зашли противнику сперва во фланг, потом в тыл, окружили его, загнали в лесистый овраг и там уничтожили. Это была какая-то немецкая танковая часть, дравшаяся по-пешему. Два ее танка, видимо последние, были подбиты еще вечером из противотанковых ружей.

Так полк, оказавшись в критическом положении, не только выстоял и удержал позиции, но и нанес врагу поражение.

Для корпуса наступил период оборонительных действий, продолжавшийся ровно четыре месяца. Переход от наступления к обороне, как правило, дело вынужденное. Ослабленные предыдущими боями, войска обязаны в первую очередь позаботиться о том, чтобы, остановившись, не попятиться назад. Тем более что за подобными примерами нам не приходилось далеко ходить. Поэтому фронтовая пауза не всегда равнозначна передышке.

Уже 20 апреля на всем фронте корпуса развернулась напряженная работа. Создавалась глубокая, многополосная оборона полевого типа. Передний край ее проходил по левому берегу Реута. К концу мая было отрыто более 200 тысяч погонных метров траншей, окопов и ходов сообщения, создана широкая сеть огневых позиций и наблюдательных пунктов, подготовлено более 50 минных полей.

Большое внимание штабы уделяли огневому обеспечению обороны, в том числе противотанковой, созданию наиболее благоприятных условий для контратак и контрударов. Основные и запасные командные и наблюдательные пункты располагались так, чтобы обеспечить надежное и непрерывное управление войсками.

Проверка показала, что все гвардейцы с чувством высокой ответственности отнеслись к выполнению оборонительных работ. Особенно же отличились в это время 126-й и 122-й полки 41-й дивизии, которыми командовали подполковники П. В. Киндур и Н. И. Климов — настоящий хозяева войны, если можно так выразиться. Они знали не только свои участки, своих людей, но и противника так, как и должно. Знавал я за время службы в армии многих дотошных офицеров, но этих двоих всегда вспоминаю с особенным чувством. Горжусь ими. Как шахматный мастер, анализируя конкретную ситуацию, может предсказать ход игры со всеми возможными ее вариантами, так и они в любой момент знали, что, где и зачем делают их подчиненные и что можно ждать от противника. А ведь дар предвидения на командном пункте полка столь же полезен, как и в решении задачи оперативного масштаба.

В позиционной войне, которую мы вели эти четыре месяца, самая активная роль принадлежала разведчикам. Они установили, что в начале апреля перед нашим фронтом стояли 13-я и 14-я танковые дивизии и разведывательный отряд дивизии «Великая Германия», а к концу этого месяца еще и боевые группы, сформированные из остатков 113-й, 114-й и 39-й пехотных дивизий.

Как-то разведчики доложили, что среди противостоящих нам частей нет одного пехотного полка — исчез, пропал без следа! Сразу же был приведен в действие весь разведывательный аппарат, в том числе армейский. Удалось установить, что после пополнения этот полк был скрытно, в качестве резерва, сосредоточен в глубине обороны. Мы решили внезапно накрыть полк огнем «катюш». Расчеты оправдались, противник понес большой урон.

Это один из примеров деятельности наших разведчиков в период временного затишья на фронте. А вообще-то для них такого затишья нет и быть не может. Наоборот, при позиционной войне нагрузка на разведывательные органы повышается. Несмотря на все трудности, которые создает сплошная линия фронта, они обязаны быть в курсе намерений противника. Иначе он может застать наши войска врасплох.

Исключительно большую роль играет войсковая разведка, захват «языков». Но «язык» не должен обходиться слишком дорого, не должен обескровливать разведывательные подразделения. То есть речь идет о продуманной организации каждого поиска в тылу противника.

Вот цифра, которая красноречиво характеризует поспешность в этом важном деле. Анализируя работу разведчиков, мы подсчитали, что в один из периодов оборонительных боев каждый «язык» стоил нам семерых выбывших из строя воинов. Многовато! Даже для средней цифры. Ведь мы располагали многочисленными фактами совсем иного порядка. Вот один из них.

В последние дни апреля командование 4-й гвардейской армии поставило перед нами задачу добыть «языка» на кишиневском направлении, на участке обороны противника к юго-западу от Оргеева. Выполняя эту задачу, начальник разведывательного отделения 5-й гвардейской воздушнодесантной дивизии капитан М. И. Березовец и работник разведотдела штаба армии старший лейтенант Д. П. Пьянков тщательно изучили местность и характер обороны противника, наметили объект поиска, договорились с артиллеристами и минометчиками относительно огневого обеспечения, провели все другие необходимые мероприятия.

Операция по захвату «языка» была проведена в ночь на 28 апреля. В результате всесторонней предварительной подготовки она прошла, как говорится, без сучка и без задоринки. Противник потерял восьмерых солдат убитыми, «язык» был доставлен в штаб невредимым. Наши потери — один легко раненный разведчик.

Вот что значит тщательность подготовки. Выходит, наши разведчики не всегда ценили этот важный фактор.

Общее затишье на фронте, как всегда, сопровождалось боями местного значения, в ходе которых мелкие подразделения обеих сторон старались улучшить свои позиции, занять положение, наиболее выгодное по отношению к противнику.

В одном таком бою отличился гвардии рядовой М. Т. Коломиец. В ночь на 3 июня 7-я рота 124-го полка, бесшумно приблизившись к траншее врага, бросилась в атаку и овладела ею. Гитлеровцы неоднократно пытались вернуть утраченные позиции, но всякий раз отбрасывались назад. Их пулемет вел фланкирующий, сильно беспокоивший роту огонь. Заставить его замолчать взялись рядовые Коломиец и Подгорный. Однако последний тут?ке был ранен. Коломиец сумел в одиночку расправиться с пулеметным расчетом. Уже на рассвете, находясь далеко впереди боевых порядков роты, Коломиец схватился с несколькими пехотинцами и тоже вышел победителем.

Добравшись до своей роты, он узнал, что ночью, в темноте, рядовой Кацион отбился от своих и сейчас «загорает» в опасной близости от неприятеля. Коломиец отправился за Кационом и вернулся вместе с ним.

В тот же день из полка в адрес родителей храбреца было отправлено письмо, в котором рассказывалось о его подвиге.

В эти дни из штаба и управления корпуса выбыли, получив новое назначение, три старших офицера. С полковником А. И. Безуглым и подполковником Д. В. Белорусовым расставались мы с большим сожалением и проводили их очень тепло.

Начальник оперативного отдела Андрей Иванович Безуглый был человеком с широким военным кругозором. Очень самостоятельный, он всегда имел свою точку зрения и умел постоять за нее. Словом, был не из тех, кто «глядит в рот» начальнику, заранее одобряя всякое его слово — правильное или неправильное. Не скрою, случались у нас с ним весьма острые споры. Бывал неправ он, бывал и я. Но всегда от таких споров выигрывало наше общее дело, наш корпус.

Дмитрий Васильевич Белорусов счастливо сочетал в себе качества строевого командира и политработника. Он отлично командовал полком в боях на ахтырском рубеже, потом, став заместителем начальника политотдела корпуса, хорошо показал себя и на этой работе. И вот теперь он уезжал от нас в политуправление 2-го Украинского фронта.

Наши люди росли, и это радовало. Уже после войны я встретил Белорусова в Военно-политической академии имени Ленина. Он был заместителем начальника политотдела. Потом, уволившись по возрасту из армии, поступил работать в Госплан СССР. И везде отзыв о нем самый уважительный: «Работяга!»

Третьим из отъезжающих был начальник тыла корпуса полковник И. С. Сидоров. Как и полагается, он пригласил сослуживцев на прощальный ужин. Однако приглашенные, в том числе и его подчиненные, сославшись на разные неотложные дела, почти все уклонились от торжественных проводов. Тогда на следующий день он собрал служебное совещание, затянул его до вечера и, «закруглив дела», пригласил всех к столу. Хотел все-таки, чтобы проводы вышли по чину. И все же прощание получилось формальным. Не сработался с людьми, и этого ничем уже не загладить. А вот его преемник полковник И. Е. Грибов, человек простой, серьезный, с большим опытом, тот сразу же вошел в коллектив.

Вскоре был отозван в Москву и начальник санитарной службы корпуса майор медслужбы И. П. Щербинин. Вспомнилось мне, как однажды ходил он со мной в 31-ю стрелковую дивизию. Эта дивизия вела тогда тяжелый наступательный бой. Она только что преодолела широкую лощину, и мы, продвигаясь по ее крутому подъему, очутились вблизи передней линии под обстрелом противника.

Иосан Петрович признался мне позже, что он не чаял, когда мы выберемся оттуда, — так ему было страшно. А кому не страшно в бою, когда кругом взрывы снарядов, стрельба, цокают пули, с визгом разлетаются осколки? Важно то, что человек сумел удержать себя в руках, преодолел чувство страха. По крайней мере, я тогда не заметил его переживаний.

На место Щербинина к нам прибыл майор медслужбы С. А. Комаров — из 80-й гвардейской стрелковой дивизии.

Безуглого заменил прибывший к нам из штаба 4-й гвардейской армии полковник В. З. Морозов. В прошлом Владимир Зосимович был пограничником, а после окончания военной академии стал хорошим штабным офицером. Опыт по этой части он приобрел еще в битве на Волге. Тогда мне неоднократно приходилось встречаться с ним, и потому теперь я сразу же согласился с его кандидатурой — знал наперед, что в его лице корпус приобретет энергичного оперативного работника. Ведь он продолжительное время был заместителем у опытного начальника оперативного отдела штаба армии полковника Г. Ф. Воронцова.

В наши дивизии прибывало пополнение, и уже к 1 июня они насчитывали от 7,5 до 8 тысяч бойцов. Первым делом новых солдат знакомили с боевыми традициями и героями частей и соединений, рассказывали о пройденном боевом пути, проводили показные занятия. Затем новички проходили курс солдатской науки уже в ротах и батареях.

Все старшие офицеры штаба и управления корпуса, командиры дивизий и полков обязаны были лично, в соответствии с общим планом, проводить занятия офицерского состава. На этих занятиях практиковалась стрельба из всех видов оружия по противнику. Группа собиралась на участке какого-либо полка, в специально подготовленном для этого наблюдательном пункте. Проверив знания теории, необходимых уставных положений и обстановки, руководитель давал вводные. Решала их вся группа, практически выполняли решение поочередно. Тот или иной офицер подавал команду на огневые позиции, и артиллеристы или минометчики открывали огонь. Случалось даже так, что обнаруженные разведчиками цели оставлялись до этих занятий нетронутыми.

Одновременно проводилась также чисто боевая работа. Например, широко практиковались переброски кочующих орудий, минометов и пулеметов, создававших у противника впечатление большей насыщенности нашей обороны огневыми средствами, чем было на самом деле. Иногда и определенный час по команде, продублированной специальным сигналом, производился залп из всех видов оружия. Все это держало врага в постоянном напряжении.

За время пребывания в обороне было осуществлено важное мероприятие по подготовке младших командиром. Все учебные батальоны дивизий мы объединили в учебный полк. Его возглавил очень хороший методист, заместитель командира 7-й дивизии полковник З. Т. Дерзиян. Занятия с будущими сержантами проводили командиры дивизий и полков, а также их заместители по политчасти. Единая программа и методика, привлечение к руководству учебой наиболее квалифицированных офицеров корпуса дало хороший результат. Присвоение курсантам сержантских званий было обставлено торжественно и, конечно, надолго запомнилось им.

Командир всегда должен чувствовать свое подразделение, соединение. Достигнуть этого можно только в тол случае, если постоянно поддерживаешь контакт с солдатской массой, знаешь ее, а она знает тебя. Это относится не только к старшим командирам, но и к младшим. Как ни парадоксально звучит это, но мне попадались сержанты, которые, живя рядом с солдатами, деля с ними все невзгоды боевой жизни, не знали по-настоящему своего отделения или взвода.

С другой стороны, я и сегодня, спустя сорок с лишним лет, с благодарностью вспоминаю первых своих командиров. Они не только поставили меня на ноги как военного человека. Многие из них были для меня примером на протяжении всей жизни.

Однажды, беседуя с курсантами учебного полка о роли и обязанностях сержанта, я упомянул своего первого отделенного командира Сотникова.

Молодые люди удивились:

— Даже фамилию помните?

— Помню, и, наверное, не я один. Мы его очень уважали, пожалуй, даже больше — любили. Готовы были за него в огонь и в воду.

— Добрый он был, да? — спросили меня.

— Добрый — это не характеристика для военного человека. Он отлично знал свое дело, знал уставы и умел показать любой прием так, что хотелось ему подражать. И заметьте, при этом любил говорить: «Делай лучше меня!» Это было трудно, но мы все к этому стремились.

Сотников никогда не грозил наказанием, но не было случая, чтобы он не добился выполнения приказа точно и в срок. И свободное от службы время проводил вместе с нами. Однажды он восхитил нас своей силой и ловкостью. Пошли мы в город, в увольнение. Идем, разговариваем. Вдруг видим потасовка. Хулиганы напали на нескольких молодых ребят, повалили их, бьют. Сотников — туда, да так заработал кулаками, что обидчики разлетелись, как мухи.

Или вот другой отделенный командир — товарищ Кондаков. Под его началом довелось мне служить, будучи курсантом Орловских пехотно-пулеметных курсов. Вежливый, спокойный, тактичный, он обладал в то же время высокой военной культурой и был человеком отважным.

— Вам приходилось бывать с ним в бою?

— Приходилось. В 1921 году нас, курсантов, в числе других воинских частей направили против банд Антонова, действовавших на Тамбовщине. Разведка донесла, что группа бандитов скрывается в лесу и овраге близ него. Очистка леса выпала на долю кавалеристов, а нам достался овраг. Один курсант, идя по краю оврага, споткнулся и, чтобы удержаться, схватился за деревцо. Оно упало, вывернулось из земли, обнажив замаскированный вход в большую нору. Мы прислушались. Тишина. Командир взвода решил прощупать нору саблей — ткнул ею в землю, и она ушла по самый эфес, вероятно, угодив в невидимого обитателя.

— Там кто-то есть, заворочался, — сказал комвзвода. Приказав Кондакову наблюдать за выходом из норы, он проделал саблей отверстие в земле и крикнул:

— Сдавайтесь!

Ответа нет. Тогда он бросил внутрь гранату. Нора была, как потом выяснилось, с разветвлениями, и взрыв не причинил вреда бандитам. Однако тут же мы услышали приглушенный звук револьверного выстрела.

Вход в пещеру был узкий — двоим не разойтись. Кондаков с разрешения комвзвода полез туда и вскоре выволок наружу двоих здоровенных бандитов, а затем и труп третьего. Этот, застрелившийся в норе, оказался одним из ближайших сподвижников Антонова — ведал снабжением банды.

Молодежь слушала мои воспоминания, как мне показалось, с интересом, и я рассказал еще о некоторых своих командирах, о том, как они учили нас, курсантов, правилам общения с людьми, как учили методике в таких ее деталях, которых нет в уставах и наставлениях.

Например, нам казалось, что пулемет «максим» мы знаем назубок. Комбат Жилин Сергей Георгиевич проверил нас, и… все мы, как один, провалились! Жилин не отчитывал и не упрекал нас. Как-то очень просто, по-товарищески он объяснил, что «метода» у нас неправильная. Надо представлять мысленно, какая часть пулемета к чему, что и в какой момент делает. Кажется, простой совет? Но жизнь вся состоит из простых вещей — когда их узнаешь, разумеется. Благодаря Жилину я и сегодня помню старика «максима» во всех подробностях.

Это о технике. Теперь о методах воспитания. Однажды, торопясь в городской отпуск, я шел по коридору. Навстречу Жилин. Остановился, спросил о чем-то и так, между прочим, положил руку мне на ремень. А ремень-то подтянут слабо. Поднатужился я, надулся, а он все стоит, говорит со мной. Воздух из моих легких постепенно улетучивается, и ремень под рукой комбата уже свободно ходит вверх и вниз. Я извинился за плохую заправку, а он только укоризненно покачал головой. Ей-ей, от стыда я готов был сгореть, и на всю жизнь запомнил это.

Так, сидя на станинах пушки, беседовали мы о том, каким должен и каким не должен быть командир. Вдруг один из курсантов спросил:

— А как же капитан Габелев? Ведь боевой, храбрый командир. Я знаю, я был наводчиком в его дивизионе. За что же его отчислили?

Пришлось рассказать, за что.

Война требует от фронтовика постоянного напряжения физических и нравственных сил. Однако природа человека такова, что он не может без перерыва, без отдыха поддерживать свой дух и тело на высшей этой грани. Физическая усталость снимается довольно просто, с нервами дело много сложней. Уметь самому «отпустить» их, расслабиться, когда есть тому время и место, — это могут немногие. Большинству же нужно помочь, и здесь безграничное поле деятельности для политработника.

Помнится, где-то читал или слышал я изречение одного средневекового врача, что приезд в городок бродячего клоуна дает его жителям в смысле здоровья больше, чем целый воз лекарств. Очень мудрый афоризм! Действительно, кто из нас не испытывал прилива энергии и работоспособности, когда тем или иным путем тебе удается освободиться от излишней нервной напряженности?

На фронте, в длительной борьбе не на жизнь, а на смерть такая периодическая разгрузка втройне необходима. Должен заметить, что в мирное время мы не уделяли этой проблеме должного внимания. Отсюда многие казусы и происшествия.

Богданович, снятый с командования дивизией за то, что управлял ею, будучи в нетрезвом виде, не просто плохой командир, единица, о которой можно вспомнить, а можно и промолчать. Он был из тех людей, которые пытались взбодрить водкой ослабший свой дух и нервы. На протяжении какого-то периода это, вероятно, не очень сказывалось на делах. Но ведь дурная привычка не складывается в один день. «Сперва человек пьет вино, потом вино пьет человека» — так говорит пословица.

В 5-й дивизии, в ее артиллерийском полку, командир дивизиона капитан Габелев не только сам частенько выпивал, но и вовлек в свою компанию двух других офицеров. Предупреждение по служебной линии не помогло. Пришлось принять крутые меры. Всех троих отстранили от занимаемых должностей и откомандировали в отдел кадров армии. Но предварительно мы с полковником Смирновым собрали весь офицерский состав полка, пригласили представителей от других частей корпуса и побеседовали с ними. Товарищи выступали очень активно, видно было, что вопрос наболел. Разговор вышел далеко за рамки обсуждения проступка трех артиллеристов. Предложения участников этой беседы легли потом в основу плана политико-воспитательной работы в корпусе…

В начале июня командование 4-й гвардейской армии провело командно-штабные учения на местности, в районе Теленшты, Тырг. С участием руководящего состава дивизий и корпусов была разработана тема «Прорыв обороны противника, окружение и уничтожение его».

Организация этого занятия, методика его проведения произвели на всех нас большое впечатление. Оно было одним из звеньев неоглашенной подготовки предстоявшего наступления.

На разбор приехал новый командующий 2-м Украинским фронтом генерал армии Р. Я. Малиновский (маршал И. С. Конев принял командование 1-м Украинским фронтом). В заключительном своем слове Родион Яковлевич подчеркнул, что непрерывно возрастающее оснащение войск новой техникой требует от штабов очень гибкого управления. Особенно подробно он остановился на необходимости обобщить опыт применения в наступлении массированного артиллерийского огня и стрельбы прямой наводкой.

С товарищем Малиновским я познакомился еще в Испании, с тех пор мы не встречались и поэтому после разбора учений, за обеденным столом, естественно, заговорили про испанские дела. Он (тогда советник при командовании Центрального фронта) вспомнил, как дивизия, в которой работал я, выходила из окружения под Теруэлем.

— В тот вечер, — сказал он, — итальянцы и франкисты такой гвалт устроили в эфире, просто уши вяли от болтовни. Дивизия-де разгромлена, командование ее в плену, а уж про русского, про тебя то есть, черт знает что плели.

Это была действительно трудная ночь, и я помню ее во всех подробностях. Фашисты ожидали, что дивизия попытается прорваться к своим по кратчайшему направлению — на юг из Теруэля. А мы вначале пошли на север, поворачивая затем к юго-западу, и наконец, описав почти полную окружность, введя противника в заблуждение, ударили на юг и, пробиваясь вдоль реки Турия, вышли к командному пункту бригады, которая единственной из трех не попала в окружение…

С учений все мы возвращались в хорошем настроении. О том, что ведется серьезная подготовка к новой крупной наступательной операции, нам никто не сказал, но и говорить не нужно было — догадывались. Не могли же мы стоять на оргеевском рубеже до конца войны! Освобождение Молдавии, надо полагать, не за горами, и штабные учения тому свидетель.

Подтвердил наши догадки и приезд в корпус представителя Ставки маршала С. К. Тимошенко. Он меньше всего интересовался нашей обороной. Я сразу это понял и перевел доклад на тему «наступательную»: где выгоднее местность, каковы силы и возможности противника и т. п. Тимошенко оживился и подробно расспрашивал меня об этом.

И еще деталь: 15 июня по распоряжению командарма наши части «прочесали» 25-километровую прифронтовую зону с целью ликвидации вражеской агентуры.

А через четыре дня корпус уже передал свою полосу обороны вместе с плацдармом, который гвардейцы удержали за Реутом, соединениям 53-й армии и начал передислоцироваться походным порядком в район Думбровицы. В пути на марше вследствие плохой организации противовоздушной обороны пострадали от бомбежки подразделения 41-й дивизии и саперный батальон 5-й дивизии. Потери были невелики, но сам факт показал, что гвардейцы «размагнитились», сидя в обороне.

Новый участок корпус занял быстро и организованно. На 23 июня наш передний край проходил по линии Тешкурень, Новые Богени, Нападень, Корнова и далее на северо-восток. Командный пункт корпуса был развернут в Думбровице. Местность для нас невыгодная — большей частью низменная. А на той стороне, за рекой Кулою, гряда Бессарабской возвышенности. Противник оборонял ее силами 370-й дивизии и одного пехотного полка 376-й дивизии.

Данные разведки, показания пленных и перебежчиков свидетельствовали, что гитлеровцы не готовятся к активным действиям. Но независимо от этого оборону свою мы обязаны были создавать как неприступную.

Приняв полосу, мы тотчас начали усовершенствовать оборону. Однажды поехал я с группой офицеров в 5-ю дивизию. Полковник Афонин доложил, что первая траншея отрыта полностью. Мы пошли по ней начиная с правого фланга к центру. Действительно, на протяжении километров трех траншея была отрыта глубокая, хорошо оборудованная. Но вдруг она прервалась, и мы увидели отсюда, что начинается она снова метров через пятьсот. Значит, локтевая связь между соседними полками отсутствует.

Посмотрел я на Павла Ивановича Афонина, он — глаза, как говорится, долу. Выговаривать не стал ему, но поучить надобно было. Вышел я наверх, он, конечно, тоже. Так и прошли вместе эти полкилометра, на виду у противника. А наутро Афонин уже доложил, что за ночь разрыв между полками ликвидирован — траншея дорыта.

Изучая полосу, принятую корпусом, я обратил внимание на участок 124-го полка 41-й дивизии. Здесь, в районе Корнова, позиции противника выступом нависали над нашей обороной, особенно угрожающе над вторым батальоном этого полка. И хотя гитлеровцы, судя по всему, не готовились к общему наступлению, выступ этот беспокоил. Слабое наше место, что понимали, конечно, не только мы. Поэтому в штабе родилось решение создать сильный противотанковый рубеж в этом районе. Опираясь на него, вторые эшелоны 122-го и 126-го полков могут вести контратаку, если противнику удастся прорваться на передний край.

Вместе с полковником Смирновым мы выехали в район Корнова. Повстречали по пути командира взвода снабжения второго батальона 124-го полка. На вопрос, как кормите людей, он ответил:

— Отлично, товарищ генерал!

— А поточнее? — спросил Смирнов.

— Кормим регулярно. Обед даже из трех блюд. Доставляем горячую пищу. Первое — суп или щи, второе — каша или картофель с мясом, а на третье компот из свежих фруктов.

Отрубил он все это бодро, даже как-то весело.

— Свежих фруктов сейчас много, — заметил Смирнов.

— Да, — заторопился хозяйственник, — иногда фашисты пытаются пробраться в сады за фруктами. Недавно двух таких вояк поймали вместе с ведрами. Сливы в них были…

— Что ж, — говорю, — действуйте в том же духе.

Мы вышли из машины, прошли в церковь. Вход в нее был пристрелян противником, и пули тотчас зацокали по стене. Пройдя через пролом, мы оказались на улице, которая вела к переднему краю.

Здесь нам повстречались два солдата — лекпом и парикмахер. Они и довели нас менее опасной дорогой до окопов батальона. Траншея оказалась не сплошной, местами даже не полного профиля. Некоторые бойцы продолжали земляные работы, а некоторые отдыхали. Чувствовалась во всем этакая ленца и беззаботность.

Поговорили мы с одним гвардейцем. Сибиряк, мужественный, красивый парень, а щетина на щеках недельной давности.

— Бороду-то отпускаешь на предмет представительности? Или так, по забывчивости? — говорит ему Василии Федорович.

— Не успел ротный парикмахер побрить, вызвали его.

— А ежели сам себя? Сумеешь?

— Сумею, — смутился солдат.

Постепенно разговор стал общим.

— Кормят нас неплохо, — говорил один. — Только с обедом запаздывают.

— А как?

— Да как стемнеет. В термосах носят, а все одно суп стылый. А ведь лето!

— Говорят, каждый день у вас компот из свежих фруктов…

— Не бывает компоту…

— Как не бывает? — перебил кто-то. — А помнишь, еще когда ты ложку потерял…

— Так то недели две тому назад было.

— Все ж было?..

Потом поговорили о том, кто из командиров у них бывает. На переднем крае, особенно на новом рубеже, это далеко не праздный вопрос. Оказалось, взводный, ротный и комбат здесь днюют и ночуют. Изредка навещает их командование полка, а из дивизионного начальства, как пришли сюда, еще никого не видели.

Возвращаясь в штаб, мы с Василием Федоровичем обменялись впечатлениями и пришли к выводу, что о втором батальоне следует побеспокоиться не только в тактическом плане. Я позвонил командиру 41-й дивизии и потребовал объяснить все, чему мы со Смирновым были свидетелями. Генерал Цветков пытался сперва доказывать, что дела в батальоне обстоят благополучно.

— Константин Николаевич, — говорю ему, — меры по укреплению обороны уже приняты, но то, что ты не знаешь положения дел на самом опасном участке дивизии, что солдаты ни разу не видели тебя на новом рубеже, это так.

— Завтра же буду там.

— Вот это хорошо. Прошу снять с занимаемой должности командира взвода снабжения батальона. Поставьте его на стрелковый взвод. Там он врать отвыкнет. И остальным командирам сделайте соответствующее внушение. Размякли…

Нового заместителя по тылу полковника Грибова я попросил организовать широкую проверку питания, быта людей — в первую очередь на передовой.

«Тыловики» наши, все офицеры этой службы провели большую работу. Они не только обеспечили правильное распределение тех видов снабжения, которые получали мы из армейских и фронтовых складов, но и позаботились о предметах, не предусмотренных централизованным снабжением. В частности, была создана выставка всевозможных вещей фронтового быта, изготавливаемых хозяйственным аппаратом частей и соединений армии. Чего только там не было: начиная с ложек и вилок и кончая походными мельницами. Даже вьюки, очень нужные для предстоящих боевых действий в горах, изготовлялись нашими воинами.

В середине августа на командный пункт корпуса приехал генерал К. Н. Деревянко. Он стал начальником штаба нашей армии еще во время Корсунь-Шевченковской операции, и сразу же мы почувствовали — рачительный хозяин возглавил штаб. Умный, твердый, заботливый.

Мне приходилось работать с людьми, и старшими по службе, и младшими, к которым эпитет «инициативный» пристал очень прочно. Они и в самом деле всегда были полны прекрасных замыслов и не стеснялись высказывать их на совещаниях, в печати, в личных беседах. Зажгутся, зажгут других… и потухнут. Потихоньку так, исподволь. А почему? Иногда только потому, что Иван Иванович сказал «но», а Иван Петрович добавил «н-да»…

Кузьма Николаевич Деревянко умел не только высказать верную мысль, но также обосновать ее, отстоять, убедить в ней и своих начальников и подчиненных, осуществить ее и, следя за этим осуществлением, что-то поправить и приладить на ходу.

Сейчас он привез нам распоряжение командующего армией провести разведку боем тремя заранее подготовленными усиленными батальонами на трех различных направлениях. И все мы поняли, что это уже преддверие большого наступления.

После огневого налета артиллерии и минометов батальоны двинулись вперед. Смяв боевое охранение противника, они приблизились к его первой траншее, ворвались в нее в отдельных местах. Завязалась рукопашная схватка. Первые наши успехи вызвали тревогу у вражеского командования. Оно поспешило бросить к угрожаемым участкам танки и бронетранспортеры, обеспечив их массированным артиллерийским прикрытием. Повторными контратаками противнику удалось восстановить положение.

Пленные и документы, попавшие в наши руки, уточнили данные о гитлеровских войсках.

Большую роль в подготовке будущего наступления сыграла удачно проведенная командованием 4-й гвардейской армии оперативная маскировка. Всю эту работу в полосе нашего корпуса и дальше, к Оргееву, возглавлял армейский инженер генерал Н. И. Малов. Днем отдельные танки и группы тягачей с орудиями передвигались к местам ложного сосредоточения, а ночью гул моторов способен был разбудить глухого. Отдельные подразделения в глубине нашей обороны, в местах, просматриваемых врагом, по десять двенадцать раз проходили одним и тем же маршрутом, обозначая сосредоточение пехоты.

Эти районы гитлеровцы подвергли сильнейшим артиллерийским налетам. Кроме того, как стало известно разведке, они срочно перебрасывали туда танки и самоходные орудия. Такое начало предвещало советским войскам успех.