Трудный путь в будущее

Достояние народа

Чиновник королевского министерства информации, туризма и культуры Азиз-хан — сама любезность: подливает чай в маленький стаканчик, участливо спрашивает, не продувает ли холодным воздухом, гонимым монотонно гудящим кондиционером, хорошо ли я устроился в гостинице. Ни вопрос, когда же я получу разрешение на поездку в районы Бадахшана, отвечает уклончиво. Не надо, мол, торопиться, в тех районах все еще не ликвидированы последствия холеры. Власти не смогут создать нормальных условий для поездок по этому краю.

Однако я настаиваю, прошу помочь мне поехать в Бадахшан, готов ждать столько, сколько надо. Чиновник снимает трубку, долго- разговаривает с кем-то по телефону. Наконец произносит:

— Приходите завтра за письмом к бадахшанским властям. Вам разрешено посетить этот край. Единственная просьба: не вступать самому в контакт с населением. Вам выделяется человека, который организует встречи, поездки. И еще одна просьба — не пользуйтесь фотоаппаратом. Нет, это не запрет, это всего лишь просьба. Там не любят иностранцев, которые фотографируют. Люди там отсталые, верят в разные приметы.

Позади долгие, утомительные часы тряски на «газике» по горным кручам, и мы, наконец, к вечеру по пыльной улице, вдоль которой протянулись глиняные дувалы, въезжаем в Файзабад, центр Бадахшанского края, где проживают в основном таджики. Босоногие ребятишки гонят стадо коз и ишаков на водопой к реке Кокча, которая протекает по окраине юрода. За ними тянутся водоносы, закинув за плечи пустые бурдюки. В нагретом воздухе плывут усиленные динамиками заунывные голоса муэдзинов, призывающих людей к вечерней молитве.

Догоняем упитанного пожилого человека в цветастом ватном халате, едущего верхом на мохнатом ослике. Он ожесточенно колотит его задниками сапог. Позади него семенят обволакиваемые пылью три женщины. Трудно определить их возраст. Лица закрыты плотной сеткой с прорезями для глаз. Седок чем-то недоволен, то и дело поворачивается женщинам, зло что-то выговаривает им.

Проезжаем мимо мечети, сложенной из розоватого кирпича. Двери распахнуты настежь. У порога рядами выставлены стоптанные мужские сапоги и туфли. Внутри видны коленопреклоненные молящиеся. Тут же, возле входа в мечеть, сидит старец — одной руки нет. Перед ним кувшин с водой. Это для омовения правоверных перед намазом.

— Это бывший басмач, пришел с вашей стороны, — говорит сопровождающий меня переводчик, кивая в сторону, где находится граница. — Давно это было — году в тридцатом. Человек двадцать, остатки разгромленного отряда, бежали сюда. Среди них было много раненых. Одни вскоре скончались — никто их здесь не лечил, другие выжили. Выжил и этот старик. Он безродный и никому сейчас не нужен. А тогда он терроризировал население, грабил и убивал людей.

Давно хочется пить, и мы останавливаемся возле чайханы. На зеленую лужайку, прилегающую к покосившемуся домику, вынесены обшарпанные диваны и топчаны. Десяток мужчин, расстегнув ватные халаты, пьют из маленьких пиал чай. Возле них суетится мальчуган лет десяти, разносящий слабости.

Над всем этим — рой мух. Они облепили бараньи туши, вывешенные на крюках, уселись на кучу мусора. А рядом, как ни в чем не бывало, посетители распивают свой зеленый чай и ведут долгий и неторопливый разговор.

Увидев, что машина остановилась, все поворачиваются в вашу сторону. Из домика выскакивает сам хозяин, небольшого роста толстый таджик. Переводчик, почтительно с ним поздоровавшись, говорит, что нам хочется выпить чаю.

О восточное гостеприимство! К нам тянутся руки посетившей с пиалами. Не раздумывая, осушаю одну за другой. Посетители удовлетворенно кивают головами, смотрят, как мы пьем чай.

— Отдохните немного, — приглашает хозяин. — Вы наши дорогие гости.

Переводчик советует задержаться хотя бы на несколько минут, чтобы не обидеть присутствующих. Нам освобождают топчан. На столике появляются яблоки и абрикосы, грозди винограда. Мальчуган приносит кувшин с водой. Один из посетителей отбирает у него сосуд и сам ополаскивает фрукты: он осторожно берет каждое яблоко, каждый абрикос и вытирает их подолом своего засаленного халата.

— Попробуйте, — говорит он. — В наших краях они самые вкусные.

Переводчик рассказывает, кто я такой, зачем сюда приехал. Хозяин и посетители, выслушав его краткое объяснение, говорят, чтобы я чувствовал себя как дома, и предлагают даже остановиться здесь на ночлег. Но нас ждет заказанный номер и гостинице, и, поблагодарив всех, мы едем дальше.

Проезжаем базар, где торговцы уже зажгли керосиновые лампы. Вскоре оказываемся перед воротами гостиницы. Они в глубине заросшего парка, откуда веет прохладой и ароматом цветов и трав.

Хозяин гостиницы, работавший в свое время несколько лет с нашими изыскателями, неплохо объясняется по-русски. Мне дают довольно уютный номер, окнами в сад, откуда несется треск цикад, заглушающий временами журчание протекающего недалеко арыка. Во всю стену висит громадный портрет короля, изрядно попорченный мухами. Портрет — непременный атрибут всех учреждений и лавок, свидетельство верноподданности. Вывесить его легко, а вот снять, даже если он по каким-то причинам испортился, — дело нешуточное. Кто знает, как может истолковать этот шаг полиция.

— В этом номере, — с уважительными нотками в голосе сообщает владелец, — несколько дней жил русский врач. Он оперировал нашего судью. Очень хороший доктор. Он осмотрел детей в городе и не взял за это денег.

Мне рассказывали потом, что этот доктор, прикомандированный к нашим специалистам, работающим в этих краях, был срочно вызван, когда у судьи ночью произошел острый приступ аппендицита. Есть и местный врач, но состоятельные люди ему не доверяют. Операции, проводимые им, нередко заканчивались смертельным исходом или большими осложнениями для больного. Да ведь это и немудрено. По профессии он фельдшер, но решил стать хирургом. Ни опыта, ни настоящего операционного инструмента нет, но зато деньги берет большие. «Кому Аллах предписал жить, тот выживет, чем бы он ни заболел. А кому суждено покинуть этот неспокойный мир, тот уйдет», — обычно успокаивал он пришедшего к нему на прием пациента.

Стучится хозяин гостиницы и приглашает на ужин. Спускаемся в небольшой холл, где стены отделаны ореховым деревом. Переводчик представляет мне широкоплечего человека в модном европейском костюме, назвав его Махмуд-ханом, помощником губернатора.

— Я буду помогать вам в работе, постараюсь сделать in с, чтобы у вас осталось приятное воспоминание о днях, приведенных в этом крае, — говорит он.

На столе отменный плов, бараньи ножки, маринованный чеснок, сдобные лепешки. Официант приносит бутылку охлажденной «Столичной». Признаться, я несколько удивлен появлением бутылки здесь, где в общем-то довольно строго соблюдается мусульманский запрет на спиртное. Шутя спрашиваю, а не побьют ли нас камнями за это.

— Что вы, — отвечает Махмуд-хан, — ведь это же не вино, а водка. Коран, как известно, запрещает потребление спиртного, изготовленного из винограда. А водка — пшеничный продукт. Об этом даже упомянуто на этикетке по-английски, чтобы на этот счет не было никакого сомнения.

Как часто подобный аргумент мне приходилось слышать и и Афганистане, и в Пакистане, и в Иране от мусульман, когда на столе появлялась бутылка водки! Можно, оказывается, не навлекая на себя кары небесной, прикладываться к чирке.

— Водку пить не грех, наш уважаемый Махмуд-хан прав, — тут же добавляет переводчик.

Хозяин гостиницы сам приносит четыре стопки, не забыв и себя, потом подходит к стоящему в углу на столике громадному приемнику (производства сороковых годов), крутит ручку. Комната наполняется музыкой. Передается концерт из Душанбе.

— Душанбе хорошо слышен, — говорит Махмуд-хан. — Наши таджики не пропускают ни одной передачи. Живо интересуются тем, что делается на той стороне. Я сам на днях слушал передачу о Нурекской гидроэлектростанции. Какая же это будет махина! Сколько энергии получат там, за рекой, люди! Просто не верится!

Потом добавляет:

— Нашему губернатору не нравится, что люди слушают советские передачи. Но запретить невозможно. Муллы тоже разводят руками: ничего, мол, не поделаешь. Они сами, кстати, слушают эти передачи, хотя прихожан и убеждают не делать этого.

Сам Махмуд-хан здесь недавно — всего четыре месяца, как приехал из Кабула, получив назначение на должность помощника губернатора. Занимается в основном делами, связанными с развитием туризма в Бадахшанском крае. Признается, что дела идут неважно. Нет приличных отелей, плохие дороги, никто пока не задумывается об издании туристических справочников. Нужны большие вложения.

Собеседник говорит, что Файзабад в переводе означай «Город, осчастливленный благодатью». Видимо, это название получил он за красоту здешних мест, которые славятся фруктовыми садами и неповторимыми горными пейзажами, но главное — запасами ценного поделочного камня — лазурита. О нем, кстати, упоминает в своих записках знаменитый итальянский путешественник Марко Поло.

Файзабад, основанный в середине XVII века, вел активную торговлю с такими известными торговыми центрами, как Пешавар, Яркенд и Кашгар. При эмире Абдуррахмане, этом жестоком правителе XIX века, отсюда совершались набеги на районы памирских таджиков. До сих пор сохранились каменные с зарешеченными окнами строения, где содержались невольники, которых потом продавали в арабские страны и в Южную Азию.

— Это прошлое, — замечает Махмуд-хан, — а сегодня Файзабад — центр края, у которого большое будущее. Здесь база геологов, отряды которых работают во многих районах. Большие надежды возлагаются на оросительную систему в долине реки Кокча.

Собеседник говорит о том, что в двадцатых годах эти места посетил выдающийся советский ученый Николай Иванович Вавилов, исколесивший весь Афганистан в поиска, центров происхождения культурных растений. В сопровождении всего лишь нескольких афганских солдат и проводников он совершил трудный и опасный путь, которым не ходил еще ни один иностранец. Ученый перевалил Гиндукуш и прошел неизвестными тропами без карт нынешний Нуристан. Это более пяти тысяч километров горных дорог, знойных пустынь. Это пять месяцев жары и холода, пыльных бурь. Опасности поджидали на каждом шагу. Вавилов собрал большой научный материал, открыл новые группы пшениц, выяснил происхождение ржи из сорняков.

— Говорю это потому, — замечает Махмуд-хан, — что мой брат в прошлом году уехал в Советский Союз и учится сейчас в Воронеже, станет агрономом. Для него советский ученый — идеал исследователя и человека. Я тоже читал о нем, восхищаюсь его мужеством.

В разговор вступает хозяин гостиницы. Его мечта — сделать своего сына врачом. Хорошо бы, конечно, ему получить образование в СССР. Ох, если бы сын стал таким же специалистом, как тот русский доктор.

На следующий День Махмуд-хан пришел за мной пораньше.

— Познакомлю вас, — сказал он, с одним гранильщиком камней. Очень искусный мастер, ему около семидесяти. Но зрение великолепное, а главное — руки. Не успеет прикоснуться к камню, как тот превращается в драгоценность. Пойдемте, не пожалеете.

Вначале мы поехали в полицейское управление. Там в нашу машину сел сержант с металлической коробкой, в которой лежали необработанные камни лазурита. Мне объяснили, что по существующему закону залежи этого камня являются собственностью государства. Добыча его частным образом, без ведома властей, запрещена. Минерал каждое утро доставляется мастеру на дом, а вечером готовая продукция и остатки сырья забираются властями. Таков порядок, которого придерживаются все гранильщики.

— Впрочем, — замечает Махмуд-хан, — этот закон нередко нарушается. Есть люди, которые тайком добывают этот драгоценный минерал, а потом где-то его гранят или тайком через контрабандистов сбывают за границу, на Запад. Законы законами, а жизнь жизнью.

В лавках чуть не все торгуют драгоценными камнями — в обработанном виде и натуральном. Никто не спрашивает торговца, каким образом камни очутились у него. Торговцы всегда докажут, что товар приобретен ими законно, если, конечно, кому-то придет в голову проверить лавки.

Самый сильный аргумент у торговца — бакшиш, перед которым редко кто устоит. Бакшиш — это взятка, подкуп и откуп. Как таран, бакшиш открывал двери в учреждения, помогал продвигаться по служебной лестнице, оформлять выгодные сделки.

Бакшиш может даваться деньгами, в форме движимой и недвижимой собственности. Это может быть лошадь или барашек. Таможенник, скажем, просматривая багаж приехавшего из-за рубежа афганца, не имеющего дипломатического паспорта, мог, указав на понравившуюся ему вещь, сказать: «бакшиш» — и она немедленно становилась его собственностью. Спорить было невозможно, тем более уличить таможенника во взяточничестве — вся таможенная служба стала бы на защиту своего коллеги. И тогда незадачливому пассажиру несдобровать.

Неудивительно, что чиновники, занявшие ту или иную должность, в течение сравнительно короткого времени обогащались — они становились собственниками домов, земель, делали вклады в иностранные, предпочтительно швейцарские банки. Газеты приводили потрясающие примеры. Так, один чиновник, имевший отношение к выдаче лицензий на ввоз тракторов из-за рубежа, заработал на бакшишах только за четыре года сумму поистине астрономическую: при его скудном жалованье за эти деньги ему нужно было бы работать не меньше 250 лет!

Но я несколько отвлекся. Подъезжаем к мастерской — типичный афганский глинобитный домик, лишь с зарешеченными окнами, выходящими во двор. Загоняя двух здоровенных овчарок в конуры, суетится старик. Стеганый полосатый халат, на голове тюбетейка.

Здороваемся. Мастер предлагает отведать по чашке зеленого чая. Охотно пьем — нельзя отказать, обидится старик. Потом ведет к себе в мастерскую, небольшую комнатушку, куда проникает дневной свет из зарешеченного окошка.

Мастер выбирает из коробки небольшой камешек. Внешне он невзрачен. Увидишь такой, валяющийся на дороге, и не обратишь внимания. На изломе проступают тоненькие фиолетовые жилки. Сквозь увеличительное стекло мастер внимательно рассматривает камешек, удовлетворенно кивает головой. Теперь можно начать его гранить и шлифовать. Чтобы этот камень засиял, стал драгоценностью, надо над ним по корпеть целый день. Работа кропотливая.

В углу шлифовальный станок — довольно простое приспособление, состоящее из вала, укрепленного с помощью двух подшипников, махового колеса с одной стороны и шлифовального камня — с другой. Старик нажимает на педаль и, уже не обращая на нас никакого внимания, приступает к обработке минерала.

Вечером вновь приезжаем к мастеру. Старик открывает небольшую коробку — в ней лазуритовый кулон, напоминающий каплю длиной сантиметра в три. В таинственной синеве проступают, словно веселые искорки, золотистые вкрапления.

Интересуюсь, сколько мастер получит за работу. Тот отвечает, что заплатят примерно пятьдесят афгани — это немногим больше одного доллара.

— А какова примерно цена этого изделия в ювелирной лавке?

— Не менее полутора тысяч афгани, если, конечно, его оправить в серебро. А в золоте еще дороже.

— А сколько получил старатель, обнаруживший минерал?

— Пять афгани за корзинку, не больше.

Чувствуется, что Махмуд-хану не нравится этот разговор присутствии полицейского сержанта. Он смотрит на свои часы.

— Нас ждет на ужин заместитель губернатора, человек довольно пунктуальный, — говорит он. — Надо торопиться.

Славящийся на весь мир афганский лазурит имеет самые различные оттенки — от индиго до светло-голубого. В древние времена он ценился дороже золота, бирюзы. «Небесным камнем» называли его, знаком «божественного происхождения». Считается, что добыча лазурита в Бадахшанском крае началась еще пять тысяч лет назад. Месторождения, расположенные в труднодоступном ущелье Сарысанг, тянущемся на десятки километров вдоль высоченных горных кряжей, дают высшие сорта лазурита. Зороастрийские жрецы придавали ему магическое значение. Буддийские монахи украшали лазуритом статуи Будды в храмах. Бадахшанский край славится также и аметистами, известными в Афганистане под названием «Лал-е-Бадахшан». Лазурит и аметист популярны в народе, и упоминание о них можно встретить и стихах поэтов Ирана и Афганистана. С давних пор живописцы изготовляли из лазурита, размельченного в порошок, ультрамариновые краски. Они не блекнут, столетиями, охраняют цвет и свежесть.

В годы монархии добыча и реализация лазурита были монополией королевской семьи, получавшей огромные деньги.

В июне 1978 года газета «Кабул таймс» сообщила, что и доме некоего Файзуллы, проживавшего в Файзабаде, родственника бывшего губернатора провинции, служба безопасности обнаружила в обработанном виде 108 килограммов лазуритовых камней. Они были упакованы в коробки, на которых значилось: «Гончарные и бронзовые сувениры». Месяц спустя пастух в одной из заброшенных пещер под городом обнаружил около тонны лазуритовых камней в неотшлифованном виде. О своей находке он сообщил властям.

Революционное правительство Афганистана установило контроль над добычей и реализацией драгоценных камней, придавая большое значение развитию их добычи и обработки. Сбыт изделий из них не только дает прибыль государству, но, что не менее важно, позволяет увеличить занятость населения. Однако ряд месторождений лазурита и других драгоценных и полудрагоценных камней оказались в зоне действия контрреволюционных сил, добыча и обработка их резко упали.

…Вернемся в Файзабад. В соответствии с программой, подсказанной сотрудниками министерства информации, предстояли еще поездки в долину реки Кокча, где велась добыча золота и лазурита, посещение под Файзабадом железорудного месторождения и одной деревни, славящейся производством ручных ковров. Но всему этому не суждено была осуществиться.

Приезжает ко мне в гостиницу Махмуд-хан. Вижу, он немного расстроен, держится скованно. Спрашиваю, может быть, что-нибудь стряслось дома.

— Нет, — отвечает он. — Губернатор провинции потребовал, чтобы советский корреспондент возвратился в Кабул, так как у него нет специального разрешения службы безопасности на пребывание в этих краях.

У меня было официальное письмо из министерства информации, в котором все местные власти приглашались оказывать содействие в передвижении и работе. Я отдал его Махмуд-хану. Через час он вернулся и сказал, что это письмо недействительно, ибо на нем нет подписи представителя службы безопасности. Губернатор приносит глубочайшие извинения за причиняемое мне беспокойство, выражает надежду, что это не отразится на отношениях между обеими странами, и надеется, что я не буду в обиде на местные власти.

Не скрою, мне было жалко прерывать поездку по этому краю. Но ничего не оставалось, как покинуть Файзабад. Вечером власти города дали прощальный обед в мою честь, на котором много говорилось о необходимости развитии афгано-советских отношений. Многие рекомендовали воспользоваться советом губернатора, взять в Кабуле разрешение от службы безопасности и вернуться сюда опять. Все это, мол, небольшие формальности. Меня здесь будут рады видеть вдвойне. Во время обеда лишь Махмуд-хан не проронил ни слова.

На следующее утро, прощаясь со мной, он негромки сказал:

— Отъезд ваш не случаен. В местах, где мы должны были побывать, произошли антиправительственные выступления. Они без излишнего шума подавлены. Власти не хотят чтобы об этом стало известно в зарубежной печати. Вес очень просто. Но то, что я сообщил, пусть останется между нами.

Приехав в Кабул, я все же зашел в министерство информации и, как ни в чем не бывало, рассказал, что по распоряжению губернатора мне пришлось прервать интересную поездку.

— Ох уж эта наша всесильная служба безопасности, — сказал чиновник, драматично воздев руки кверху. — Примите и наши искренние сожаления. Но раз так случилось, не огорчайтесь, поедете туда в другой раз. Для того чтобы сгладить неприятность, я приглашаю вас в Каргу, на озеро. Там великолепный ресторан. Угостим таким шашлыком, что век не забудете.

Нуристан, край высоких гор, низвергающихся водопадов, цветущих долин и непроходимых лесов, овеян легендами. «Затерянная страна», «Загадочная страна», «Сказочная страна» — как только ни называют туристические путеводители этот край, расположенный на юго-востоке Афганистана.

Попасть туда не так-то легко. Цепь обледенелых вершин Центрального Гиндукуша отгородила Нуристан от остальной части страны. Лишь весной и летом сюда можно добраться по караванным тропам и ненадежным шоссейным дорогам, которые с наступлением осенней непогоды заваливают снег и каменные осыпи.

В планах правительства страны — соединить Нуристан с другими районами надежной автодорожной связью, которая действовала бы в любое время года, независимо от капризов природы.

Край этот нередко называют «Кладовая Афганистана». Да, недра его богаты полезными ископаемыми. Тут есть серебро, золото и рубины, бокситы и медная руда. Богат он и лесом. Склоны и долины покрыты дубами, кедрами, орешником. Справочники не преувеличивают, когда отмечают, что здесь сосредоточены почти все лесные запасы страны. А горные реки таят в себе неисчислимые ресурсы электроэнергии.

Считается, что в этом крае проживает более полумиллиона человек. По внешнему виду нуристанцы заметно отличаются от основной массы афганцев. В большинстве своем это светлые шатены с голубыми глазами. У них крупные заостренные черты лица, тонкие прямые носы, гордая посадка головы. Держатся они с чувством собственного достоинства, неторопливы в движениях.

Точное происхождение населяющих Нуристан нескольких небольших народов, говорящих на дардских языках (входящих в индоевропейскую семью языков), не установлено. Сами же они считают себя потомками воинов Александра Македонского, совершавшего походы в Индию через Афганистан. Полководец, гласит версия, оставлял на пути следования охранные гарнизоны, солдаты которых после его смерти не смогли вернуться на родину и поселились на южных отрогах Гиндукуша вплоть до Свата и Читрала, пограничных районов нынешнего Пакистана. Пакистанские ученые, с которыми мне приходилось встречаться в Карачи Лахоре и Пешаваре, отстаивают эту версию.

На протяжении многих веков горы помогали нуристанцам отбиваться от набегов Чингисхана и Тимура, войск Бабура и афганских эмиров. Нуристанцы отважные воины. В десять лет мальчики уже метко стреляют из лука и ружья, ловко владеют саблей и пикой, прочно держатся в седле. Несмываемым позором считаются трусость и малодушие. Воин должен сражаться до последних сил, умереть, но не сдаться в плен. Большим почетом пользуются воины, проявившие себя в бою.

К пленным отношение нуристанцев было в общем гуманное. Их использовали на полевых работах, строительстве арыков и мостов. С годами они ассимилировались с местным населением, обретали те же права, что и нуристанцы.

По мнению афганских и других исследователей, пленники дали толчок развитию таких отраслей, как плотницкое и гончарное дело, чеканка по металлу. В Нуристане издавна почиталась художественная резьба по дереву. В Кабульском историческом музее я видел выточенные из дерева почти в натуральную величину фигуры всадника, девушки, несущей кувшин на голове, мальчика, играющего с собакой.

Кафиристан — «Страна неверных» — так афганские завоеватели еще в конце XIX века называли этот край, жители которого поклонялись идолам, солнцу и ветрам. Силой оружия эмиру Абдуррахману в конце XIX века удалось сломить сопротивление мужественных горцев, а затем обратить их в ислам. После этого край стал называться Нуристаном — «Страной света».

Стремясь упрочить свою власть в этих местах, Абдуррахман стал привлекать на военную и государственную службу выходцев из родовитых нуристанских семей. Юношей брали служить в гвардию эмира, которая была привилегированной частью армии.

Приняв ислам, нуристанцы все же сохранили многие свои обычаи, традиции и обряды. Женщины не закрывают лицо чадрой. Ранние браки, считающиеся нормальным явлением среди других народностей страны, у них не поощряются. Девушка вступает в брак не ранее 20 лет, а мужчина 25. Решение о браке принимается при условии обоюдного согласия молодых. Свадьбы, как правило, играют осенью, когда собран урожай. Приглашенные состязаются в игре на барабане и щипковых инструментах, слагают куплеты в честь новобрачных. Жених должен показать свое умение в каком-нибудь виде сельскохозяйственных работ, а невеста — в ковроткачестве.

Традиционного калыма — выкупа за невесту — не существует. Молодые обмениваются лишь подарками, которые призваны прежде всего демонстрировать любовь и уважение, верность обеих сторон супружеским узам. По договоренности, расходы на свадьбу делят поровну родители и родственники молодых.

Жена имеет право на развод. Избивать жену всегда считалось недостойным поступком для мужчины. Если случалось, что муж убивал свою жену, то он с позором изгонялся из селения. По решению старейшин он мог быть притворен и к смерти. Этот приговор исполнялся родственниками со стороны мужа, чтобы не допустить возможности возникновения кровной мести. Если причиной распада семьи был муж, то дети оставались у матери. Разведенная женщина могла второй раз выйти замуж, но только не в своей деревне.

Кровная месть у нуристанцев не носит обычно столь затяжного характера, как в других районах Афганистана. При желании виновник убийства или другого тяжкого преступления может откупиться. Но такой проступок, как надругательство над женщиной или убийство малолетнего ребенка, мог быть смыт только кровью.

Мне рассказывали такой случай, происшедший еще в дни монархического правления. Один джелалабадский торговец изнасиловал нуристанскую девушку. Отец пострадавшей с помощью своих друзей и знакомых, тоже нуристанцев, поймал торговца и увез его в горы. Там его казнили. Это не вызвало возмущения в городе. Люди рассуждали примерно так: наказание заслуженное, урок и другим.

Побывать в одной из типичных нуристанских деревень мне помог случай. Прилетев в августе 1970 года в Кабул, я зашел в министерство информации и в разговоре посетовал на то, что сколько ни приезжаю в Афганистан, а в Нуристане не доводилось побывать. Чиновник, разговаривавший со мной, неожиданно сказал, что через несколько дней в одну нуристанскую деревню вертолетом направляется группа афганцев по делам, связанным с размещением там заказа на большую партию резных сувенирных изделий. Он предложил присоединиться, посоветовал заблаговременно выехать в Джелалабад.

Ранним утром вертолет поднялся с джелалабадского аэродрома и взял курс на восток. Внизу поплыли плантации Нангархарского ирригационного комплекса, фруктовые сады. Вскоре все это сменилось песчаными барханами, вертолет стал углубляться в каменные ущелья. Внизу катились воды бурных речушек.

Полет был не из легких, но пилот Акбар, выпускник одного из советских авиационных училищ, с идеальной точностью вел машину. Временами на пути вставала скала, и тогда, отвернув от нее, вертолет шел по каменному коридору, ширина которого иногда не превышала 30–40 метров. Как на экране мелькали то водопады, то зеленые пастбища с пасущимися на них отарами овец, то сосновый бор поднимавшийся почти до заснеженных вершин. И совершенно изумительное зрелище открылось перед глазами, когда вертолет, выскочив из каменного мешка, завис над громадной чашей долины.

Поля террасами поднимались по склонам, переходя в лесные заросли. В трех местах этой чаши, словно птичьи гнезда, приютились деревушки. В каждой из них не более тридцати строений. К одной из них, той, которая находилась в глубине долины, направился вертолет, вспугнув стадо коров. Через несколько минут вертолет коснулся зеленой площадки. К машине, размахивая руками, бежала ватаги ребят.

Мы вышли из кабины, поеживаясь от свежего ветра дувшего с гор. Подбежавшая детвора сообщила нам, что за ними идет сам староста со своими помощниками. Действительно, через несколько минут из тополиной рощи, при мыкавшей к площадке, показался величественного вида бородатый старик, опирающийся на массивную палку.

На голове старосты красовалась суконная, напоминающая блин шапочка. Поверх серой домотканой рубахи, спускав шейся ниже колен, была наброшена дубленая, вышитая бисером куртка без рукавов. На левом боку болтался большой пистолет в кобуре. Темные шаровары, сужавшиеся книзу, заправлены в мягкие коричневые полусапожки. Примерно так же были одеты и сопровождавшие его люди в основном пожилого возраста. Они почтительно встали позади старосты, прижав руки к груди.

— С приездом, уважаемые гости, чувствуйте себя как дома, — сказал староста.

Подойдя ко мне, он спросил у моих спутников, из какой я страны. Те ответили.

— Я не раз бывал в Джелалабаде и встречался с русскими инженерами, которые работают на электростанции, заметил он. — Это очень хорошие люди.

Он повернулся к своим сопровождающим и слегка хлопнул в ладоши. Шеренга расступилась, из нее вышли два человека. В руках одного был поднос с высокими глиняными кружками, другой держал большой кувшин, напоминавший древнегреческую амфору. Не спеша, он стал разливать по кружкам густой красноватый напиток, источавший смешанный запах виноградного сока и меда.

Это было обыкновенное легкое терпкое виноградное вино. По Корану, употребление спиртного, произведенного из виноградной лозы, грех. Здесь же, в нуристанских деревнях, где вино производится веками, пить вино не считалось грехом, без него не обходился ни один праздник. Зимой, когда наступают холода, вино подается лишь мужчинам после работы. До наступления совершеннолетия юношам вино пить запрещено.

Староста проявлял к нам все новые знаки внимания. По его жесту сопровождающие подали паланкины. То были несколько плетеных стульев, к ножкам которых, как лыжи, были прикреплены перекладины. Я, естественно, отказался от такого средства передвижения, сославшись, чтобы не обидеть старосту, на то, что в мои годы надо ходить больше пешком. То же самое сделали и мои спутники.

Наконец мы тронулись в путь. Впереди шел староста, за ним мы, а следом — все остальные. Миновали рощу и вышли к бурной реке, через которую был переброшен мост in нескольких положенных в ряд толстых бревен, опиравшихся на выступы двух скал. С одной стороны шли поручни. Сооружение было надежное, приспособленное для проезда лошадей в упряжке. Староста гордился мостом, построенным жителями всех трех деревень долины.

— Теперь, — сказал он, — можно быстрее добраться до Джелалабада.

— Сколько же сейчас уходит на дорогу? — задал я вопрос.

— Шесть дней, — последовал ответ, — если ехать лошадьми или ослами. Обычно же наши люди идут через перевал и другую долину, из которой есть дорога на Джелалабад. Летом по ней ходят грузовики. Но чтобы добраться до этой дороги, надо потратить не менее трех дней.

Все же эта деревня считается одной из наиболее доступных благодаря вертолету, который летит до города примерно час. А сколько нужно потратить времени, чтобы добраться до глубинных районов, закрытых высокими горами, куда не может долететь вертолет!

Войдя в деревню, а эта была цепь домов, подковой выгнувшаяся вдоль пологих гор, на склонах которых террасами расположились поля, виноградники и фруктовые сады, я не увидел традиционных глиняных дувалов. На одну-единственную улицу лицевой стороной выходили дома с окнами и дверями. Дома, сооруженные на высоком каменном фундаменте, были в основном деревянные одноэтажные с плоскими крышами. По другую сторону улицы расположились загоны для скота. Сейчас они пустовали. Скот пасся на пастбищах, где в это время года еще достаточно сочных трав.

Мы подошли к мечети, подлинному произведению искусства. Вся наружная деревянная часть была резная. Во всю дверь вырезан воин с луком в руках, за поясом у него колчан со стрелами. Воин попирал тела поверженных врагов. По наличникам шел затейливый орнамент.

Поразил минарет. Площадка, с которой муэдзин зовет правоверных совершить намаз, была окружена небольшими колоннами, по которым шла винтообразная линия глубокого паза, заканчивающаяся пилястрами. Купол мечети тоже был из дерева, покрытого голубой краской. В архитектурном стиле мечети мало было от мусульманского зодчества, которое запрещает изображение человека. Муэдзин, который пять раз в день поднимается на минарет, не усматривал ничего греховного в том, что стена мечети украшена изображением человеческой фигуры.

Музейными экспонатами казались и дома в деревне. Снаружи все было покрыто резьбой. На наличниках — изображения цветов, диковинных птиц и зверей. Крыльцо дома старосты украшали два лежащих льва со вздыбленными гривами. Еще более поразила комната, в которую пригласил нас староста.

Глухая стена представляла собой картину. На ней изображалась сцена из охотничьей жизни. Двое охотников, похожих на греческих воинов, несут убитого барса. Сбоку женщина в костюме амазонки верхом на испуганно пятящейся лошади. На противоположной стене между двух окон вырезана танцующая девушка с распущенными по плечам волосами.

Староста сказал, что эта резьба сделана его братом вместе с одним родственником из соседней деревни. Брат, отметил он с сожалением, уехал в Пакистан и открыл в Пешаваре мастерскую художественной резьбы по дереву. Большие деньги зарабатывает, купил там дом и уже съездил в Англию.

Нельзя было не обратить внимания и на стол, стоявший в углу комнаты. На резной крышке стола был изображен орел, раскинувший крылья в полете. Ножки стола напоминали звериные лапы с когтями.

— Цены этим работам нет, — сказал один из моих спутников.

Резные украшения покрывали внутренние стены комнат и в других домах, даже не таких зажиточных, как у старосты. И все это сделано руками тех, кто там жил.

Обедали мы во дворе, в беседке, обвитой диким виноградом. Всего вместе с нами за стол село двенадцать человек. Хозяин пригласил соседей и даже друзей из ближней деревни, находящейся на противоположной стороне долины. Казалось, что она рядом. А моему соседу, жителю этой деревни, пришлось затратить на дорогу более половины дня, пробираться через буреломы, обходить скалы, спускаться и подниматься по каменистым тропам.

— Сколько вы дадите лет своему соседу? — спросил меня один из моих джелалабадских спутников.

— Лет 55–60 от силы, — ответил я.

— Ошибаетесь. Ему на днях исполнилось 75 лет. Представьте себе, два года назад он еще раз женился. Его новая жена, сорокалетняя, женщина, подарила ему сына. Так что он счастливый отец. Вот что такое нуристанский климат, вот что значит пешком передвигаться по этим горам.

Нуристан славится своими долгожителями, крепкими стариками, сохраняющими острое зрение и хорошие зубы до смерти и не знающими сердечно-сосудистых заболеваний.

Женщин за столом не было. Они подавали на стол, выказывая глубокое уважение к сидящим, сохраняя при этом достоинство. Одеты они были нарядно, в сшитые в талию длинные домотканые цветные платья. На шее — ожерелья, кулоны, пальцы унизаны золотыми кольцами. Волосы, собранные в пучок, украшал инкрустированный костяной гребень.

Вначале на стол поставили кувшин. Хозяин, видимо, чтобы успокоить моих спутников, заявил, что это чистый виноградный сок. Затем подали головку брынзы и головку домашнего сыра, в каждой этак килограмма по четыре. Потом на столе появилась поджаренная баранья туша с дюжиной воткнутых в нее кинжалов. Гарнир состоял из обжаренных в масле картофелин, рассыпчатого риса, зеленой фасоли и бобов, нарезанных дольками огурцов и помидоров, приправленных перцем. Мне как иностранцу дали вилку и нож, а все остальные, как здесь принято, ели руками, обмывая временами пальцы водой, подаваемой в медных тазиках.

Потом пили зеленый чай из фаянсовых пиал, в которые он разливался небольшими порциями, на один-два глотка. Угостили нас и бескосточковым виноградом. Гостеприимству старосты не было предела. Моим спутникам надо было поговорить со старостой, а мне предложили немного отдохнуть на террасе. Она выходила в сторону холма, поросшего ясенем и какими-то кустами, между которых низвергался водопад. Я заметил, что в месте падения от него тянулись в несколько рядов деревянные желоба. Один из желобов подходил к дому старосты. Это был своеобразный водопровод с постоянно свежем водой. Ответвления шли в громадную кадку, водруженную на плоскую крышу сарая и к загону для скота. Излишняя вода скатывалась в арык, который бежал к фруктовому саду.

Примерно через час староста предложил пройтись по деревне. Да, в гостеприимстве нуристанцам не откажешь. Едва мы входили в какой-нибудь дом, как хозяин предлагал отведать или вина, или кислого молока, или фруктов, или зеленого чая. Возле каждого дома лежали бревна и чурки — заготовки для резьбы. Мне сказали, что деревня третий год получает заказы на изготовление статуэток и скульптур из Джелалабада и Кабула.

Нам показали мальчугана, который выпиливал из громадного орехового комля фигуру старушки с вязанкой хвороста на спине. Его сверстник вырезал на доске в профиль изображение девушки с козленком. Потом мы увидели картину, где была показана схватка юноши с волком.

Я попытался было выяснить для себя, за какую сумму эти произведения продают нуристанцы. Спутники засмеялись:

— Коммерческая тайна.

Незадолго до падения режима Дауда западные дельцы договорились о предоставлении им права размещения заказов в Нуристане и вывоза продукции без таможенного досмотра. Предполагалось также вывезти деревянные дома одной деревни, представлявшие художественную ценность.

По решению революционного правительства в Кабуле было открыто специальное училище, где за счет государства талантливая нуристанская молодежь получала образование, совершенствовалась в искусстве резьбы по дереву.

И еще. В Академии наук Афганистана разрабатывается письменность для народов Нуристана. Была налажена регулярная вертолетная связь центра с отдаленными районами Нуристана. К сожалению, «необъявленная война», развязанная против Афганистана, стала тормозом для успешного осуществления преобразований в этом районе.

…Помню, как-то утром в моем номере раздался телефонный звонок. Это было еще в дни монархии. Звонил Александр Облов, представлявший тогда Союз советских обществ дружбы. Он сказал, что завтра в Кундуз едут наши специалисты. Машина пойдет кружным путем и на день-два задержится в долине Бамиан. Они хотят ознакомиться с сохранившимся до наших дней вырубленным в скалах буддийским пещерным монастырем.

Это одно из чудес света. Особенностью этого подземного города являются две гигантские каменные статуи в глубоких нишах. Высота одной 37, другой — 55 метров. Весь этот грандиозный комплекс складывался в I–VII веках нашей эры. Впоследствии завоеватели пытались его уничтожить, но так и не смогли.

Переночевав в уютном отеле для иностранных туристов в поселке Горбанд, приютившемся на западных отрогах Гиндукуша, мы ранним утром преодолели перевал, окутанный облаками, и спустились в Бамианскую долину. С перевала открылся вид на серые глинобитные хижины, с подступившими к ним полями и рощами желтеющих деревьев. С далеких снежных вершин веяло прохладой. Долина расположена на высоте более двух тысяч метров. По ночам здесь бывает довольно холодно даже летом.

Через несколько минут подъезжаем к конторе туристического бюро. Оно разместилось в каменном здании музея, выстроенном в готическом стиле. В коридоре на тумбочках и стеллажах стоят небольшие статуэтки Будды. На стене фотокопии фресок и украшений, обнаруженных в монастыре, реклама, призывающая посетить достопримечательности долины — руины Голгола и Шахри Зохак — крепостей, разрушенных во время нашествия орд Чингисхана.

Нас встречает Пир Мамад, представитель туристического бюро, и приглашает в подземный город. Огромный песочнобурый обрыв протянулся вдоль долины. Хазарейцы в цветастых халатах на вате предлагают себя в гиды для экскурсии по подземелью. Тут же вертятся их детишки, большей частью босые и замызганные, суют туристам открытки с видами, высеченные из камня статуэтки, старинные пистолеты, всякие безделушки.

Чтобы рассмотреть знаменитые каменные колоссы, надо немного отойти назад. К тому же они стоят не рядом, а на расстоянии почти в полкилометра друг от друга. Полевой бинокль, взятый Пир Мамадом, помогает рассмотреть статуи. Над головой самого большого Будды видна арка с медальоном, выполненным в древнеиндийской манере. Грандиозность этих скульптур внушала паломникам почтение и трепет.

Фигуры Будды сильно попорчены. Мусульманские завоеватели, не признававшие изображения человека, прежде всего стремились изуродовать лицо статуй. На статуях сохранились одеяния. Это типичные древнегреческие хитоны, свидетельствующие об огромном влиянии эллинизма на искусство и быт буддийского центра, существовавшего в этих местах.

Весь склон отвесной скалы унизан нишами, уходящими в глубь породы и напоминающими пчелиные соты. Спотыкаясь на ступеньках стертой каменной лестницы, мы поднимаемся вслед за туристами в одну из пещер, а затем двигаемся по узкому длинному коридору. Под сводами гулко отдаются шаги, разговоры туристов. И вдруг совершенно неожиданно мы оказываемся в громадном подземном зале. Дышится свободно, здесь неплохая вентиляция, сохранившаяся с времен, когда в этих подземельях жили монахи.

Электрические фонари обшаривают своды и стены. Они покрыты толстым слоем копоти от костров, которые здесь разводили те люди, что сменили буддийских монахов, от факелов, с которыми приходят сюда туристы. Экскурсовод и Пир Мамад начинают тряпками протирать некоторые части стен и свода: глазам предстают фрески с остатками позолоты и красной краски, барельефы.

Кто-то из туристов нагибается и берет в руки небольшую статуэтку Будды, выпавшую из ниши. На нее направляется свет фонаря — она покрыта ссохшейся грязью, цела и невредима. Пир Мамад тут же забирает ее, говоря, что она пополнит экспонаты Кабульского исторического музея, где имеется раздел, посвященный Бамиану. К тому же древности не подлежат вывозу из страны.

— Какие исторические ценности гибнут, — вздыхает чиновник и добавляет: — Правительство взяло под охрану этот памятник прошлого. Но силами одного только Афганистана сохранить его в надлежащем виде, а тем более провести реставрационные работы — невозможно. Требуются колоссальные средства. Однако мы не в состоянии даже построить более или менее приличные отели в долине, хотя с развитием иностранного туризма они быстро окупились бы.

Часа через полтора темными лабиринтами мы выходим из подземного города метрах в двухстах от того места, где входили. Рядом в стене тоже ниши самых различных размеров и форм, из которых тянутся струйки дыма. Здесь живут люди уже XX века. Это их жилища. Из пещер раздаются женские 152 голоса и плач детей. Нет-нет да появится женское лицо и моментально исчезнет.

Пир Мамад говорит о чем-то с пожилым хазарейцем. Традиционный халат, на голове коричневая чалма. Армейские ботинки завершают его наряд. Хазареец почтительно слушает и начинает одобрительно кивать головой.

— Любезный хозяин — его зовут Али — приглашает в гости, — говорит Пир Мамад, обращаясь к нам.

Идем в узкий проход. Своды тоже в копоти. Попадаем в небольшую пещеру, которая, видимо, в прошлом была монашеской кельей. У стены полыхает разведенный костер. Тут же большой самовар и закопченный котел для приготовления пищи. В комнате стоит терпкий запах кизяка и травы. Дым уходит через небольшое отверстие в потолке.

— Обратите внимание на это, — говорит Пир Мамад. указывая на свод.

Там действительно музейное чудо. Потрескавшаяся золотистая роспись. Это голова Бодисатвы. Отсвет пламени играет на задумчивом лике, придавая ему выражение таинственности.

Али зажигает переносную керосиновую лампу и приглашает пройти в следующую комнату. На полу расстелена войлочная кошма, на ней подушки. В углу кипит большой медный самовар. Хозяин просит расположиться на кошме. Угощает зеленым чаем, засахаренными орешками, изюмом, курагой. Узнаем, что Али и его младший сын в дни туристического сезона работают гидами, водят туристов по подземным галереям, на многие километры пробитым в скальной породе. Они безошибочно определяют расположение множества пещер, свободно ориентируются в бесчисленных переходах.

Эта семья относится к числу довольно состоятельных. Как-никак, а у нее собственная лошадь, которую они предоставляют туристам для поездки по долине. У них есть и земельный надел, где они выращивают немного пшеницы и овощи. А есть такие, у которых все богатство — старый халат. Семье помогает старший сын, вот уже более года работающий на газопромыслах под Шиберганом.

Сын приезжал на днях домой и много рассказывал о советских специалистах. Они очень хорошо относятся к нашим рабочим, помогают им, не бьют и не штрафуют. Вот почему, — обращается ко мне хозяин, — вы мой дорогой и уважаемый гость. Более тридцати наших крестьян из Бамиана работают с советскими специалистами.

Прощаемся с гостеприимным хозяином, и мы вновь под открытым небом. На площадке появляется очередной автобус с туристами. Судя по надписям на бортах — из Англии. Туристы, почти все пожилого возраста, снимают на пленку все, что попадается им на глаза. И конечно, в первую очередь каменных великанов, молчаливых свидетелей бурной истории прошлых лет. Затем они выстраиваются цепочкой и вскоре исчезают в каменном туннеле подземного города.

— Прошлым летом, — вспоминает Пир Мамад, — сюда на микроавтобусе приехали иностранцы — бородатые парни и нечесаные девицы. Богатые они были люди: скупали древности, козлиные шкуры, интересовались, где можно купить гашиш. Сорили деньгами налево и направо. Но не этим они оставили о себе память.

Поселились эти люди в одной из пещер, гуляли, шумели, много пили. Купаться ходили на речку. Разденутся догола и бегают друг за другом. Здешние жители возмутились, говорят, не нужно им денег от людей, которые ведут себя хуже, чем скоты. Сговорились пастухи, и вот, когда вся эта компания веселилась на берегу, пришли и всех до одного, не пожалев даже девиц, отхлестали плетками. Иностранцы убрались и, приехав в Кабул, пожаловались властям, что им, мол, бамианские «дикари» помешали ознакомиться с шедеврами буддийского монастыря, избили и ограбили.

Пир Мамад предлагает зайти к нему в бюро. Энтузиаст своего дела, он с увлечением рассказывает о прошлом Бамиана, о той эпохе, когда буддизм распространялся в этой части земного шара. Раскопки, проводимые археологами, позволяют не только понять социальный строй, быт и культуру людей тех далеких лет, но и связь между ними, в частности Бамиана с поселением Хадда, существовавшим в древности в районе нынешнего Джелалабада.

…Раскопки в Хадде древнейшего буддийского поселения под Джелалабадом по праву считаются достоянием страны, всего человечества. В 1977 году мировую прессу обошло сообщение о новых открытиях в Хадде. Археологи обнаружили уникальные памятники древности, проливающие дополнительный свет на историю народов, исповедовавших буддизм и населявших эти места. Откопан был буддийский храм, насчитывавший 80 залов с галереями. На стенах внутри неплохо сохранились рисунки древних художников. Обнаружено множество статуй Будды различных размеров, барельефов, изображающих бытовые сцены. Все эти находки, представляющие собой произведения искусства, значительно обогащали наши знания о греко-буддийской культуре. Они свидетельствовали о высоком уровне мастерства древних художников.

Контрреволюционеры, активизировавшие в 1980 году свою подрывную деятельность, не пощадили и Хадду — эту историческую достопримечательность. Стрельбой из тяжелых пулеметов они изуродовали знаменитые изваяния Будды, взорвали несколько келий, украшенных фресками.

Я был в Стамбуле, когда обо всем этом сообщили турецкие газеты. Известный турецкий писатель Азиз Несин, пригласивший меня к себе в гости, с горечью говорил:

— Это же дичайшее мракобесие XX века. Ненависть к людям, ставшим на путь национального обновления, социального, культурного и экономического развития, не знает предела. В этой стране совершаются преступления, которым никогда не будет оправдания.

Сегодня музея Хадда, гордости Афганистана, сокровищницы мировой культуры больше не существует. Корреспондент индийского журнала «Линк» Р. Шарафи, побывавший здесь в начале 1982 года, с гневом и горечью писал: «Я увидел плоды действий тех, кто, прикрываясь лозунгами «защиты ислама от иноверцев и коммунистов», творит разбой, разрушает все. Я не верил своим глазам: на месте музея груды щебня, развалины, искореженные экспонаты и предметы старины. Разбитые скульптуры валяются на земле. Они почернели после пожара, полыхавшего здесь. Презрение и ненависть вызывают те, кто поддерживает бандитов, дает им оружие и боеприпасы, экипирует их. Я осуждаю правителей Пакистана, США и других государств, которые способствуют подобному варварству в Афганистане».

Осмотрев Бамиан, едем по узкой гравийной дороге, идущей то вдоль бурых выветренных скал, чередующихся с пологими травянистыми склонами, на которых пасутся отары овец, то вдоль бурной горной речушки.

Но вот наконец выехали на автостраду. Горы постепенно отступают, переходя в белые поля хлопчатника. Уборка в разгаре. Вереницы женщин и детей, согнувшись над распустившимися коробочками, собирают хлопок. По протоптанным тропинкам, оставляя за собой шлейфы пыли, движется в сторону дороги цепочка верблюдов с тюками хлопка. Мы недалеко от Кундуза — ведущего центра хлопководства страны.

Мы торопимся, чтобы засветло добраться до города. Завтра пятница — выходной день. Торговые фирмы выбрали этот день, чтобы провести в городе ярмарку ковров. Эта ярмарка, говорили мне еще в Кабуле, в общем-то местного значения. Тем не менее на ней будет продаваться и продукция из районов Акчи, Андхоя и Мазари-Шарифа, где тысячи ткачей заняты ковроткачеством.

Утром мы на ярмарке. Это подлинное царство ковров. На окраине города под навесами натянуты на огромных рамах или разложены прямо на земле ковры самых различных размеров и форм: безворсовые громадные паласы, пушистые миниатюрные коврики для моления, дорожки и кошмы. Впечатление такое, что все это ковровое разноцветье впитало в себя и голубизну афганского неба, и отблеск костров, разводимых кочевниками по ночам в пустынном безмолвии, и изумрудную зелень лугов Нуристана, и белизну снегов на склонах Гиндукуша.

У каждого ковра стояли покупатели и просто пришедшие полюбоваться товаром. Они придирчиво осматривали каждый сантиметр ковра, поглаживали и ощупывали его, чтобы убедиться в тонкости и эластичности ворса. Временами между ними и продавцом возникал спор.

— То, что здесь представлено, — заявил мне один из устроителей ярмарки, — это лишь небольшая частица того, что можно увидеть на традиционных праздниках и выставках ковров в Герате, Кабуле и Акче. На них съезжаются мастера ковроткачества и художники со всех районов страны. Наша же ярмарка имеет ограниченную цель — отобрать лучшие образцы на экспорт, дать заказы ткачам.

Быт афганской семьи невозможно представить без ковров. На коврах спят, едят и молятся. Коврами украшают и утепляют жилища. Кочевники укрывают ими вьючных животных в зимнюю стужу. Уважаемого гостя обязательно посадят на лучший ковер. В приданое девушки из состоятельной семьи всегда включается ковер. Считается большим достоинством, если этот ковер она выткала собственными руками.

Афганцы всегда понимали толк в коврах, которые были подчас единственной возможностью выразить свои чувства и мысли. От начала и до конца ковер представляет собой сугубо индивидуальное творчество. Ткачи, в основном женщины, сами мыли и прочесывали шерсть, красили пряжу, подбирали рисунки и цвета. Замысловатые и сложные орнаменты требовали от исполнителей большого терпения и вкуса. И не случайно, что день, когда ковер снимался со станка, был праздником. Слава об умелых ткачах переходила из рода в род, ее повсюду разносили купцы и путешественники.

Но ручное ковроткачество — это изнурительный, кропотливый труд. Чтобы представить себе, насколько это тяжело, достаточно сказать, что плотность ковра составляет порой пятьсот тысяч узлов на один квадратный метр. Это бесчисленное количество цветовых оттенков, изнурительная работа за станком в душном помещении, где освещение — в лучшем случае керосиновая лампа. Часто это кончается потерей зрения, болезнями и преждевременным старением.

Меня заинтересовало, сколько же за свой труд получает ткач, какова себестоимость ковра. Спросил об этом устроителя. В ответ улыбается, разводит руками, дескать, «не знаю». Поинтересовался у другого — то же самое. Коммерческая тайна или просто люди не хотели говорить на столь деликатную тему? Спустя несколько дней я узнал от одного журналиста, работающего на Кабульском радио, что скупщики получают от перепродажи ковров иностранным фирмам до тысячи процентов чистой прибыли!

Ковры — один из источников получения твердой валюты. Правительство Афганистана наметило ряд мер по развитию этой отрасли кустарных промыслов, в которой сегодня занято почти 600 тысяч человек. Это курс на создание производственных кооперативов, устранение посредников, закупку ковровой продукции торговыми организациями непосредственно у мастеров по государственным расценкам, оказание ткачам всевозможной помощи.

Новые власти поощряют проведение разного рода конкурсов, в ходе которых отбираются лучшие образцы, выявляются талантливые мастера и художники. По общему мнению, пальму первенства в последние годы держат ткачи Андхоя и Акчи. Их ковры исключительно высокого качества, оригинальны по рисунку, не боятся ни солнечных лучей, ни влаги. На международных аукционах не спадает спрос на эту продукцию. Более чем двадцать стран стали постоянными покупателями афганских ковров ручной выработки, которые успешно конкурируют с аналогичными изделиями Ливана, Ирана, Индии и Пакистана.

…Вооруженная оппозиция прилагала все усилия для того, чтобы и здесь омрачить жизнь людей, сорвать осуществление планов социально-экономического и культурного развития.

Курс на национальное примирение, который афганское руководство начало осуществлять с середины января 1987 года, ослабил напряженность и в этой провинции. Только в течение двух месяцев двенадцать вооруженных формирований с их лидерами сложили оружие.

Исполняющему обязанности председателя Революционного совета Цамкани, который прибыл на встречу с бывшими членами этих формирований, было сказано, что они давно собирались сложить оружие, но опасались, что им не поверят. Эмиссары контрреволюционной эмиграции, обосновавшейся в Пешаваре, угрожали расправой руководителям повстанческих групп, если они пойдут на примирение.

Лидеры зарубежных контрреволюционных организаций забрасывали в эту провинцию группы диверсантов, которые должны были подорвать процесс примирения, совершали террористические акты. В Кундузе они убили председателя провинциальной комиссии по примирению.

…Но я несколько забежал вперед.

Обширные просторы Северного Афганистана — это не только районы, где добывается газ, создается химическая промышленность, выращивается хлопчатник и ткутся ковры, но также и места совместного исследования советских и афганских археологов. Если на территории Средней Азии советские ученые сделали немало замечательных открытий, то центральные и южные районы Бактрии, находящиеся в составе Афганистана, оставались до последнего времени мало исследованными.

В конце шестидесятых годов создается совместная советско-афганская экспедиция. И вот первые плоды научного подвига ученых. Экспедиция обнаружила, описала и нанесла на карту более 300 исторических памятников. Изучение находок пролило дополнительный свет на древнюю историю края.

В работе экспедиции особое место занимали раскопки, проведенные на холме, который находится недалеко от селения Дильберджин. Там обнаружено древнейшее городище, которое дало ключ к разгадке многих тайн прошлого. Археологи увидели кварталы жилых домов, развалины храмов с уникальными росписями и остатки мощных крепостных стен. Найдены орудия труда, монеты и ювелирные изделия, предметы домашней утвари и оружие.

Дальнейшие исследования, проведенные на Дильберджинском городище, показали, что оно пережило несколько этапов. Большой научный интерес представляют собой остатки каменно-кирпичных строений эпохи Греко-Бактрийского царства. В начале нашей эры в этих местах господствовала кушанская цивилизация, воплотившая в себе характерные элементы буддизма и эллинизма.

Археологи обнаружили в одном из храмов интересную фреску, на которой изображены сыновья Зевса и Леды братья Диоскуры. Эта фреска, представляющая огромную художественную и научную ценность, находилась в нише, закрытой кирпичной кладкой. Сюжет фрески совпадал с рельефами на монетах, которые выпускались Эвкратидом — бактрийским правителем II века до нашей эры.

…С ноября 1978 года под Шиберганом работала совместная советско-афганская археологическая экспедиция. Она проводила раскопки холма Тилля-Тепе. Под толстым слоем земли обнаружены остатки древнего некрополя, существовавшего в конце II тысячелетия до нашей эры. Газета «Кабул нью таймс» в большой статье, опубликованной в конце 1981 года, привела ряд интересных подробностей, связанных с проводившимися раскопками. В гробницах рядом с останками людей найдены украшения из золота и драгоценных камней. В одной из гробниц, видимо, захоронен сам правитель. В его изголовье лежит корона и золотой кубок. Корона такой же формы, но относящаяся к гораздо более позднему периоду, найдена при раскопках на Корейском полуострове, а похожий серебряный орнамент, которым она украшена, встречался в Японии, в захоронениях, относящихся к V веку. Образцом высочайшего искусства может служить и найденная при раскопках холма золотая пряжка, на которой изображено венчание греческого бога виноделия Диониса и критской принцессы Ариадны.

Раскопками Тилля-Тепе заинтересовались японские ученые. Токийская газета «Асахи» писала, что предметы, обнаруженные археологами в районе Шибергана, имеют исключительное научное значение. Они помогут ученым подробнее узнать о периоде истории, который последовал за падением Греко-Бактрийского царства.

Найденные при раскопках холма Тилля-Тепе около 20 тысяч предметов отправлены в Кабульский национальный музей.

Труды афганских геологов и историков, способствующие изучению кушанской эпохи, работы по изысканию и восстановлению памятников того периода были высоко оценены участниками V Международного семинара по изучению кушан, состоявшегося в 1982 году в Кабуле. В работе этого семинара приняли участие видные специалисты из Советского Союза, Индии, Франции, Испании и ряда других государств.