Трудный вопрос

Рабочие будни

Как-то утром еще до начала уроков Гриша пришел к Виктору Петровичу в пионерскую комнату.

— Подпишите, пожалуйста.

Он положил перед старшим пионервожатым лист из тетрадки. Виктор Петрович внимательно прочитал письмо, адресованное в дирекцию музея Исаакиевского собора. В письме была изложена просьба разрешить пионерам подняться на вышку собора до его открытия.

Сколько ни думал Виктор Петрович, ему не удалось догадаться, чем вызвана такая просьба.

— Загадка! — произнес он, вопросительно взглянув на Гришу.

— Солнце в конце декабря встает около девяти.

Виктор Петрович поднял обе руки.

— Сдаюсь! — Он тут же подписал письмо. — Хорошо придумали!.. Может быть, лучше мне съездить за разрешением?

— Что вы! У вас столько работы!.. Да вы не бойтесь — мне не откажут!

— Верю!

Виктор Петрович действительно верил, что этому настойчивому, пробивному пареньку не откажут. Ведь надо же додуматься — посмотреть на восход с собора! Что ни говори, а Грачеву не откажешь в изобретательности. Те же ящики для прочитанных газет чего стоят!

Подумав о ящиках, Виктор Петрович вспомнил, что городской штаб пионерской организации начинает кампанию по сбору металлолома на строительство сухогруза — большого морского судна. Об этом еще предстоял разговор со школьным активом, но Виктор Петрович воспользовался приходом Гриши и рассказал ему о пионерском сухогрузе и о металле, который нужно собрать.

— Мой отряд сзади не останется, — буднично ответил Гриша. — Только вы что-то плохо к нам относитесь.

— Я? Откуда такой мрачный вывод? — пошутил Виктор Петрович, пытаясь скрыть замешательство. Он никак не ожидал, что Гриша заговорит так откровенно. — Я стараюсь ко всем относиться объективно.

— Стараетесь, а сами против, чтобы нас назвали правофланговыми. Совет дружины — за, а вы — против!

— Тогда садись! — серьезно сказал Виктор Петрович. — Поговорим… Вот скажи, почему совет дружины предлагает присвоить вашему отряду звание правофлангового?

— А как же? — Гриша начал загибать пальцы на левой руке. — Отстающих у нас нет — это раз. Подписку провели на сто процентов — два. Макулатура — сами видели! Хоккейная команда, культпоходы…

— Подожди, подожди! — прервал его Виктор Петрович. — Ты смешал в одну кучу — и успеваемость, и хоккей, и макулатуру… Мне бы хотелось услышать другое… Что в твоем отряде хорошо живется ребятам… Легко дышится… Что вы заботитесь друг о друге… Что радушие и благожелательность — ваш закон…

— Понятно! — сказал Гриша таким тоном, что Виктору Петровичу не захотелось продолжать. — Это понятно! — повторил Гриша. — Но скажите… Допустим, есть такой отряд — и радушие в нем, и забота, а только с макулатурой у них плохо, с металлоломом отстают… Вы такой отряд правофланговым сделаете?

Виктор Петрович задумался не над сутью ответа, а над формой. Формально он должен был сказать: нет, такой отряд правофланговым назвать нельзя. Но этот ответ подтвердил бы правоту Гриши. Ту правоту, которая хуже любой ошибки.

Другой ответ требовал времени, а его не было: по школе разносилась трель звонка.

— Иди, Грачев, — сказал Виктор Петрович. — Уроки начинаются… А ответ на твой вопрос — за мной…

Весь день у Гриши было хорошее настроение. Ему думалось, что после такого разговора старшему пионервожатому будет неудобно возражать совету дружины, и Гришин отряд станет правофланговым.

После уроков Гриша забежал домой. И здесь ему повезло. Отец обедал. Машина стояла во Дворе. Узнав, что сын собирается поехать в дирекцию Исаакиевского собора, отец предложил:

— Хочешь, подброшу? Мне по пути.

Через час они выехали со двора. Гриша молчал. Он готовился к разговору с директором музея. Говорить о восходе солнца — смешно и даже стыдно. Надо придумать что-то серьезное, современное. И Гриша придумал: пионеры хотят посмотреть, как просыпается город, послушать утренний рабочий ритм, увидеть зарево заводских топок.

Отец через зеркало взглянул на сына.

— Когда экскурсия?

— В зимние каникулы.

— Опять машину попросишь?

— Неплохо бы! — оживился Гриша. — Только не микроавтобус. Поедут все. Большой надо!

— Придется подумать! — отец подмигнул Грише. — А письмо будет?

— В тот же день!.. Мы не подведем!.. Помнишь, когда за грибами, какое написали! Поэма! Хвалебная ода!

— Тут вот какое дело, Григорий! — Отец помолчал, обгоняя подходивший к остановке автобус. — Мне письмо раньше нужно… И не куда-то по городу, к собору, а подальше… Чтоб на денек поездка… Вылазка там, лыжная или, не знаю, сбор на лоне природы у зимнего костра… Мысль улавливаешь?

Гриша подмигнул отцу.

— Поездка, которая не состоится?

— Состоится… Но без вас.

— Налево?

— А это смотря какой знак повешен! — отшутился отец. — Чаще правый поворот разрешается… А какое число поставить, я тебе после скажу.

Гриша кивнул головой…

Дверь с табличкой «Дирекция» была закрыта. Гриша не стал раздумывать и постучал в соседнюю, с надписью «Партбюро».

За столом сидел седой мужчина, писал. Кустистые брови закрывали глаза, и Гриша не сразу заметил, что мужчина уже смотрит на него.

— Кого потерял?

Гриша поспешно вытащил письмо.

— Просьба к вам…

Читал мужчина удивительно быстро. Не читал, а будто лишь взглянул и разом вникнул в суть бумаги.

— Ну, садись поближе и выкладывай: что, как и почему… Только без фантазий — ничего не привирай!

Брови совсем надвинулись на глаза, но Гриша видел сквозь кустики седых волос нацеленный на него взгляд. Было в нем что-то такое, словно мужчина знал, что Гриша начнет «заливать», и как бы заранее готовился весело посмеяться.

— Если можешь — без фантазии! — повторил он. — Лучше Стругацких не придумаешь, а хуже не стоит… Читал братьев Стругацких?

Гриша читал, но сейчас ему было не до Стругацких. Мужчина ждал ответа, а Гришин язык никак не хотел повторять выдумки про рабочий ритм и заводское зарево.

— Солнце посмотреть, — пролепетал Гриша против своей воли. — Как оно восходит, увидеть…

Кустистые брови поползли вверх. В глазах погасли смешинки. Мужчина повернулся к окну, взглянул на хмурое декабрьское небо.

— Вот тебе и на-а! — задумчиво произнес он. — Аж в сердце кольнуло… Живем и не видим… Я ведь тоже лет сорок на солнышко восходящее не смотрел! Родился в деревне — там видел, в детстве… Огромное такое, ласковое… И почему-то парным молоком от него пахло… А потом не припомню… ни разу…

— Пойдемте с нами! — расчетливо предложил Гриша.

— А что? — с мальчишеским задором откликнулся мужчина. — И пойду!.. Вы когда собираетесь?

— В любой день в каникулы.

Мужчина написал на листке номер телефона и свою фамилию.

— Позвони, когда начнутся каникулы. А я у синоптиков узнаю… Надо утро выбрать, чтобы небо чистое было…

На другой день Гриша провел пионерскую летучку. Начал он с сухогруза. Сбор металлолома — дело для школьников обычное. Что это такое — все прекрасно знали. Трудность заключалась в одном — где взять металлолом? В старых домах и дворах еще можно было покопаться и найти что-нибудь. А здесь, в новом микрорайоне, никакого железного хлама не успело накопиться. Переезжая из старых квартир в новые, никто не брал с собой отслужившее свой век барахло.

— Заскучали? — усмехнулся Гриша и подбодрил ребят. — Вам только кажется, что ничего нету!.. Шурка! Что ты принес, когда мы ящики для газет делали?

— Верно! — обрадовался Шурка. — Замок и цепь — тяжеленные!.. Завтра же приволоку!

— Так и в каждой квартире, — продолжал Гриша. — Но это мелочи. С ними соревнование не выиграешь!.. У кого есть настоящее предложение?

Его не огорчило, что ни хороших, ни плохих — никаких предложений не было. Он и не ждал ничего полезного и не обижался на ребят, потому что считал всякую хорошую выдумку своей собственной обязанностью. Он председатель совета — ему и шевелить мозгами. Каждому свое!

— Я тут кое-что придумал, — важно произнес он и выложил план поисков металла.

Даже Мика и Ника при всей своей придирчивости к Грише высоко оценили его предложения.

— Есть у него что-то, — сказал Мика.

— Пробивается иногда, — добавил Ника.

А Гриша предлагал вот что. Слева и справа от их района тянулись линии пригородной электрички. Встать на лыжи в морозный день и пройтись вдоль полотна железной дороги — одно удовольствие. А во время прогулки в этих местах можно найти и кусок рельса, и старый буфер, и негодное треснувшее колесо. Много всякого железа валяется обычно около железнодорожной насыпи. Только не ленись искать.

Вылазку на лыжах Гриша поручил мальчишкам, а девчонкам дал другое задание. Микрорайон хоть и новый, но работы в нем еще не закончены: не все улицы покрыты асфальтом, не везде старые фонари заменены новыми, современными.

— Один фонарный столб весит, наверное, тонну! — зажигательно говорил Гриша. — У нас — двенадцать девочек. Каждая по столбу — двенадцать тонн!

Девочки захихикали, засмеялся и Гриша.

— Это я так… Чтобы разогреть вас!.. В общем, где увидите, что работают на улице, — мигом туда! И никакой тяжести не бойтесь! Сами знаете — машина у меня есть! Погрузим, привезем… Покажем еще разок, что такое шестой «А»!

Умел Гриша и придумывать, и подавать свои предложения так, что всем хотелось взяться и выполнить их. Несколько минут назад каждый считал сбор металлолома в их микрорайоне пустым занятием, напрасной тратой времени. А сейчас, после выступления Гриши, все верили, что металл найдется.

Зато по второму вопросу такого единодушия не получилось.

Гриша подметил какой-то холодок к диаграмме успеваемости. Сначала всякий шаг вверх или вниз привлекал внимание, обсуждался. Ребята сравнивали столбцы, считали ступеньки, спорили, кто раньше доберется до красной черты с надписью «Космонавты». Но постепенно эта игра надоела. Получив на уроке отметку, на перемене не торопились к диаграмме, чтобы подняться на ступеньку выше. А некоторые и совсем перестали отмечать свою успеваемость.

— Мы неправильно сделали, — сказал Гриша, — что поручили каждому следить за своим столбиком. Надо выбрать кого-нибудь одного. Пусть он ведет диаграмму и отвечает за нее!

— А ну ее! — послышался голос Андрея. — Не надо ее совсем!

У него были свои личные причины выступать против диаграммы. Он помнил давний спор с Черновым и знал, что проиграл. У Бориса накопилось много пятерок. Если бы он не перестал отмечать их в диаграмме, то уже опередил бы Андрея и достиг красной черты.

Шурка поддержал своего хоккейного капитана:

— Мертвое дело!

— Как это мертвое? — вспылил Гриша. — Когда вывешивали, чуть не подрались, а теперь — мертвое?.. Чернов грозился космонавтом стать! Забыли?.. Они с Андреем пари даже заключили!

— Он получил щелчок! — пробурчал Борис. — Больше мне неохота.

— Можно я? — спросила Маша.

Гриша обрадовался. Он почему-то был уверен, что староста будет защищать диаграмму.

— Вот послушайте, что Агеева скажет!

— Я бы тоже ее сняла, — смущаясь, проговорила Маша. — Она какая-то… слепая. Не видно на ней, у кого что хромает… Да и спрашивают по-разному: одних — часто, а других, кто хорошо учится, реже. Помощи от диаграммы — никакой.

Весь отряд одобрительно принял Машины слова.

— Тихо! Тихо! — Гриша постучал по столу. — Я не слышу членов совета! Что, я один воевать за успеваемость должен?

Он повернулся к Марине с явной просьбой в глазах — выступить в защиту. И Марина встала.

— Самое неудачное в диаграмме, — сказала она, — что в ней легко исправить любую двойку. По контрольной работе поставили тебе плохую отметку, а ты пойдешь в зал на урок физкультуры и прыгнешь через коня на пятерку. В диаграмме ничего не изменится, точно никакой двойки и не было… Надо что-то другое придумать для борьбы за успеваемость.

— Лучше не мусорить, чем бороться за чистоту, — подал голос Мика.

— Ильф и Петров! — пояснил Ника..

Гриша, ступая деревянно, как на ходулях, подошел к стене, сорвал диаграмму, смял ее и бросил в угол.

— Сдадите в макулатуру!.. Сбор закрыт — расходитесь!..

Он так расстроился, что забыл рассказать о своей поездке в дирекцию музея.

Пионеры потянулись к дверям, а Гриша сел за парту и смотрел на проходивших мимо одноклассников холодно и отчужденно. Марина сидела рядом. Когда в классе никого не осталось, он с горечью произнес:

— Всё!.. На следующий год ищите другого председателя!.. Даже раньше! Вот выведу отряд в правофланговые — и до свиданья! Переизбирайте! С меня хватит!.. Крутишься, как Чебурашка, а тебя только критикуют и высмеивают!

Марина дала ему выговориться, а потом напомнила:

— Ты велел спрашивать, когда мне непонятно… Можно? Я не поняла: почему ты за диаграмму? Пользы от нее нет… Неужели только потому, что это ты ее придумал?

Гриша с полной безнадежностью еще раз махнул рукой.

— Ничего вы не понимаете!.. И ты тоже!.. Было б что-нибудь получше — я бы сам снял эту простыню размалеванную! Но никто ничего умного не предложил, а как кричать, что плохо, тут уж все рты пораспахивали!

— Я знаю, почему нет предложений, — улыбнулась Марина. — Потому что нет настоящих отстающих. Две-три двойки, да и то случайные!.. И не жалей ты ее — не нужна нам такая диаграмма.

— А что нужно?

— Пока ничего.

— Да? — Гриша прищурился. — А что я скажу на совете дружины?.. Чем докажу, что мы боремся за успеваемость?

— Арбузовы хорошо про борьбу сказали.

— Вот и выбирайте их председателем! Вдвоем! Сразу!.. А я позориться на совете дружины не хочу!

Это была не ссора. И хотя Гриша, хлопнув дверью, ушел из класса, а Марина не стала его догонять, оба чувствовали не обиду друг на друга, а сожаление, что все так у них получилось. И каждый винил себя. Гриша дошел до дома и долго стоял на лестнице у лифта — поджидал Марину, чтобы закончить день по-хорошему. Он не дождался. Марина из школы пошла в парк. Там она часа полтора бродила по заснеженным тропинкам и все не могла определить, правильно ли поступила на сборе. Диаграмма, без всякого сомнения, пользы не давала, но ведь и вреда она не приносила. Не стоило ли поддержать Гришу? Пусть бы висела, раз она так уж ему нужна…

Утром Марина вышла пораньше и ждала на восьмом этаже, пока наверху хлопнет дверь Гришиной квартиры. Когда Гриша вызвал лифт и вошел в него, Марина нажала кнопку. Кабина с Гришей опустилась до восьмого этажа и остановилась.

Они ничего не сказали друг другу: ни «здравствуй», ни «доброе утро». Просто улыбнулись и взялись за руки, будто не виделись целый год. И к школе они шли молча. Марина расшалилась и нарочно широко размахивала портфелем. А Гриша то и дело сбивался с шага, стараясь идти с ней в ногу.