Трудус-трудум-труд

ПОСЛЕДНИЙ ГАБАРЩИК [1]

История эта произошла в Лано… Да нет, можете не искать на карте. Лано больше не существует. Нет, нет, городок этот не разрушили, он не превратился в руины — он просто исчез с лица земли. И низенькие домики под соломенными крышами, и гранитный мост, и знаменитые верфи, дороги в оврагах, кустарники, красивейший водопад — всё исчезло, не оставив следа. И хотя имя виновника этого исчезновения никогда не упоминается, я всё же могу назвать вам его по секрету: это Пейру, габарщик.

Нужно было Пейру счёты свести. Долг оплатить, обещание одно выполнить. Вот он и сдержал слово… Только дайте-ка я вам сперва всё объясню.

Если человека к воде тянет, ничего тут не поделаешь, надо ему моряком становиться. Недаром говорят: один раз в плавание сходишь — на всю жизнь моряком останешься. Хорошо тем, кто на побережье живёт, у них всё море к услугам. А вот, не знаю, представляете ли вы себе, что значит плавать по рекам в Коррэзских горах?

Горы-то сами по себе не очень высокие, зато дикие и лесом все покрыты. Правда, кое-где лес уступает клочок земли под ферму, но участок-то всего с носовой платок. Рек там хоть отбавляй, только ведь река реке рознь, а эти реки все просто бешеные, и самая большая из них — самая бешеная. Уж такая она капризная да своенравная, эта Дордонь!

Много труда стоило ей проложить себе путь среди скал, вот нрав у неё и испортился. То скачет она с камня на камень, то через узкое отверстие обрушивается вниз, то по порогам несётся, то прыгает с высоты метров в пять-шесть. Одно слово — горный поток. Да к тому же ещё в глубине никогда уверенности нет: то она такая, что и город потопить можно, а то впору только воробью лапки намочить. Что и говорить — подходящая для навигации река!

И всё-таки были в Коррэзе любители поплавать по ней — лодочники-габарщики. И Пейру таким был, да ещё из самых прославленных. Никто искуснее его не умел вести по течению габару, никто лучше его не знал всех капризов реки — её обманчиво спокойные заводи, теснины и водопады, где не один смельчак сложил голову.

Пейру как свои пять пальцев знал Дордонь, от Борта до Либурна. Поэтому-то он и смог отомстить ей, когда настал час.

Но сперва у него и мыслей об этом не было. Когда эта история начиналась — пятьдесят с лишком лет тому назад, — Пейру жил себе спокойно в Лано. Зимой он вместе с ловким подмастерьем строил габары — большущие плоскодонные лодки. И дважды в год, весной и осенью, когда наполненная водой Дордонь делалась «проходимой», Пейру бросал топор и рубанок и становился моряком. Его жене Марии это было вовсе не по душе:

— И на что тебе сдалась эта река? В твоём возрасте отправляться вдруг в плавание! Мало тебе плотником быть? Вот ещё нашёлся дедушка-семиделушка!

А Пейру только посмеивался:

— Так ведь ты же знала, что выходишь замуж за смелого габарщика. Вспомни-ка, как мы в первый раз встретились на мосту Сен-Прожэ. Ты мне тогда даже сказала: «Ах, право, какой вы ловкий! И какое у вас хорошее ремесло…» Что же, ты теперь иначе думаешь?

Но Мария не унималась:

— В молодые годы люди глупые. За два десятка лет я по горло сыта бессонными ночами. Кабы ты меня с собой брал…

Пейру смеяться перестал — с такими делами не шутят.

— Замолчи, жена, ты не понимаешь, что говоришь. Га-бара не про вас, женщин. Я знаю и мужчин, которые на. такое плавание не отваживаются.

— И правильно делают. Когда ты в отъезде, для меня жизни нет.

И правда… Прибывает вода в реке, поднимается и тревога в сердцах тех, кому предстоит оставаться дома. Один за другим уходят караваны груженных лесом габар. По знаку главного на борту габарщика его помощники выводят лодку на середину бешеного течения, которое несёт со скоростью мчащегося галопом коня. И ждут их впереди опасные проходы, скрытые омуты, полные ловушек скалистые теснины…

не зря кричали им пастухи, предостерегали их на пути. И не зря Мария забывала про сон, пока муж был в отсутствии. Оттого что не было никаких новостей, на сердце становилось всё тяжелее, а нужно было ждать и ждать. Ждать до тех пор, пока те, кто первыми добрались до Бержерака или Либурна, сгрузив товар и продав на топливо ненужную теперь габару, вернутся пешком в родные края:

— Доброго вам здоровья, Мария! Привет от Пейру. Видели его в Больё. Велел передать, чтоб вы ждали его к концу недели. Счастливо оставаться, и да будет всегда дом ваш полная чаша.

— И вам того же. Доброго пути. Спасибо вам…

Спасибо… Да разве можно одним словом выразить всю благодарность? Мария снова оживала.

— Ах, бедная моя головушка! — спохватывалась она. — Пейру скоро вернётся, а в доме какой беспорядок. И новый жилет ему не дошит!

Пейру не обращал внимания на страхи Марии. «Вечно женщины тревоги себе придумывают! Не одно, так что-ни-будь другое». Конечно, права была Мария: они вполне могли бы жить — и не так уж плохо — только на заработок с его плотницкой работы. Но Пейру всё не хотел оставлять эти поездки на габарах. Он любил свою реку, свою «молодчину Дордонь», любил, несмотря на её коварство, а может, именно за это. Что ж вы хотите — за такое ремесло не берутся, коли нет вкуса к опасности и риску.

И всeже только добравшись наконец до равнины, Пейру и его товарищи впервые за много дней могли вздохнуть свободно. И тут Пейру устраивал богатое угощенье для своих помощников: вышел целым-невредимым из опасности — надо отпраздновать.

Время шло. Поседели усы у Пейру, прибавилось морщин у его жены. А в горах была теперь железная дорога, которая легко и быстро перевозила товары. Но габарщик Пейру продолжал водить свои лодки по Дордони. По воде доставлять товары было дешевле, чем поездом. Ведь опасность и труд людей в счёт не шли, и виноделы из Бордлэ могли покупать древесину на бочки и подпорки по более выгодным ценам. Правда, молодёжь стала отходить от ремесла габарщика, её привлекала другая работа: заводы, машины, короче говоря, — техника.

Но, несмотря на это, у Пейру никогда не бывало недостатка в помощниках и учениках. Габарщики считались гордостью края, его традицией, — нельзя было уронить чести старого ремесла. Да и привычка своё брала. Во всяком случае, не редели ряды габарщиков, как не редели и вереницы идущих вниз по реке габар. Всё продолжалось по-прежнему. И не было оснований для того, чтоб всё это вдруг прекратилось.

В ту весну вода начала прибывать рано и очень обильно. В ущелье Грат-Брюйер река до половины горы поднялась, а уж такого никогда не бывало. В водопаде Со-де-Лартод воды прибавилось вдвое, а скалы Энжимона вовсе под воду ушли. Возле Глэни река снесла мост. Ранние в том году грозовые ливни ещё добавляли воды. И больше чем обычно тревоги было при отплытии габарщиков.

Пейру, правда, не тревожился. Чего ему бояться? Он знал свою Дордонь. Хитрая, ничего не скажешь, но зато красавица и такая хорошая! Надо только уметь обращаться с ней. И уж кто-кто, а Пейру это давно умел — ох, как давно! Он мог вести габару с закрытыми глазами: вон там опасайся скалы, надо к берегу прижиматься, а там, за поворотом, сразу попадаешь в тесный прямой коридор — тут уж самой середины держись; а после начинается спокойная заводь, гладкая вода — плыви себе по течению.

Берегись, габарщик! Река может оказаться предательницей. Опасно, если мало воды, опасно и если воды слишком много, когда скала, которую ты так хорошо знаешь, вдруг исчезла под волнами, окопалась в иле, подкарауливает тебя, хватает снизу твою габару, одним ударом пробивает дно…

На головной габаре их было трое: Пейру, его помощник и юнга — мальчишка, который впервые отправился в плавание. Помощник сразу же пошёл ко дну. Пейру пытался вытащить из воды юнгу, но тут ему самому скала раздробила правую руку. А мальчонку так и не удалось спасти: он, бедняга, умер на следующий день, даже в сознание не пришёл.

Когда Марии сообщили о несчастье, она приехала в Аржанта в больницу и чуть не вскрикнула, увидев Пейру — так тот переменился. Волосы и усы у него совсем побелели, и он стал ужасно худой. С его лица не сходило неподвижное злое выражение. Заметив жену, он криво усмехнулся:

— Пришла посмотреть на то, что осталось от габарщика? Да, не много уступила река, лучшее себе забрала.

Он думал о своей руке, которую пришлось отнять по локоть. Думал о всех тех делах, которыми никогда, никогда теперь не сможет заниматься. Но больше всего его мучила ещё другая мысль.

И вот Пейру вышел из больницы, нельзя сказать, что вполне здоровый, потому что габарщик без руки — это только полчеловека. Дал он усадить себя в тележку — Мария взяла её у соседа, чтобы довезти больного домой. Пейру всё время молчал, даже по сторонам не глядел, но, когда Мария хотела свернуть к Лано, он вдруг заговорил:

— Не этой дорогой. Поезжай мимо фермы Шастангов.

Осёл, который тележку тащил, встал, как вкопанный: это потому, что Мария бросила вожжи.

— Ой, нет, Пейру! Не надо туда ездить. Сейчас не надо, потом как-нибудь.

Она боялась, что Пейру очень разволнуется: ферма эта стояла как раз над тем местом, где разбилась его габара. Сюда-то и принесли раненого габарщика и умирающего юнгу. Сверху скалы были видны очень хорошо.

Пейру не ответил ни слова, схватил вожжи здоровой рукой. Осёл снова затрусил вперёд. Мария не решилась больше ничего сказать.

Хозяева фермы очень радушно приняли гостей. Женщины взялись накрывать на стол, и тут Пейру проговорил:

— Так вот. Мы заехали поблагодарить вас. И потом, мне тут ещё кое-кого повидать надо. Вы уж меня извините, я отлучусь на минутку. Долго не задержусь.

И он тут же вышел. Все посмотрели на Марию с тревогой, с сочувствием. А она склонила голову:

— Это он таким стал с тех пор, как… Простите вы меня, люди добрые, только надо и мне с ним вместе пойти.

— Да, так лучше будет, — ответил папаша Шастанг.

Мария тихонько вышла. Она сразу же увидела Пейру: тот стоял на вершине склона, который вёл к реке. Мария услыхала, как Пейру говорил:

— Слушай меня хорошенько, ты! За то, что ты сделала со мной, я на тебя зла не имею. За то, что ты сделала с моим помощником, я на тебя тоже зла не имею. Мы знали, на что шли. Мы знакомы были с тобой и с твоими проделками. Не успели свернуть, не удалось перехитрить тебя — на этот раз ты нас перехитрила. Тут всё по справедливости, потому что ошибка-то наша была. Но скажи: почему ты мальчишку погубила? Малыш тебе доверился. С моих слов он тебе доверился. «Она такая хорошая да ласковая, — говорил я ему, — не бойся её». И он мне поверил и поплыл. А ты схватила его. Из-за меня он… Так слушай теперь: за этого мальчугана ты поплатишься, и дорого — вот тебе в том моё слово габарщика. Конец нашей с тобой дружбе. Я тебе не позволю зло творить — слышишь?

Конечно, она слышала. Снизу доносился её голос — бешеный, раскатистый. Она была в ярости. Пейру погрозил реке кулаком:

— Можешь бесноваться сколько тебе угодно- Посмотрим ещё, за кем будет последнее слово.

Он повернулся и хотел идти и тут увидел перепуганную Марию.

— А, ты здесь была? — сказал он. — Если всё слыхала, тем лучше. Когда клятву кто даёт, тут свидетель всегда не лишний. Только, жена, держи язык за зубами. Это дело нам с ней надо вдвоём решать — мне и Дордони. А теперь можешь везти меня домой.

В низеньком домике в Лано жизнь пошла своим чередом. Не как прежде, понятное дело. Однорукий Пейру был не очень-то хорошим помощником в хозяйстве, но Мария старалась изо всех сил. Кое-какие сбережения их пошли на покупку коровы и кур. Мария ходила за скотиной, возилась на огороде. В свободное время вязала для людей — надо же было купить Пейру табаку, полштофа вина в воскресенье. В общем, кое-как сводили концы с концами.

Пейру никогда больше не заговаривал о своих угрозах Дордони. Но думать он о них думал, это сразу было заметно. Он часто бродил по берегу реки, прикидывал, подсчитывал что-то, а что — Мария не знала. После того как с ним случилось несчастье, Пейру очень переменился, стал хмурый, неразговорчивый. Иногда он целыми днями не раскрывал рта. Мария тайком плакала, но вопросов никаких не задавала. Однажды он ей сказал:

— Собирай меня в дорогу. Мне надо съездить в Тюль.

Вернулся он через два дня, пожалуй, не такой мрачный. Он даже похлопал Марию по плечу и сказал:

— Держи выше голову, жена! Скоро наступит час расплаты с той, что там, внизу.

Прошло немного времени, и вот приезжает к Пейру какой-то мосьё из города. Они вдвоём в доме закрылись, долго что-то обсуждали. Потом пошли прогуляться по берегу реки, Мария наблюдала за ними, спрятавшись в берёзовой рощице: Пейру, казалось, объяснял что-то, а приезжий кивал головой: «Да, да, именно так…»

Уезжая, мосьё этот сказал Пейру — Мария своими ушами слыхала:

— По-моему, всё совершенно правильно. Прекрасная идея пришла вам в голову. А без вашей помощи мы не смогли бы осуществить такой проект. К концу месяца ждите бригаду рабочих. Все детали мы изучим с вами тут, на месте.

Когда мосьё уехал, Пейру повернулся к жене и впервые с того самого дня, как случилось несчастье, улыбнулся, и взгляд у него был совсем как прежде.

— Пойдём погуляем, Мария, — сказал он. — Мне с тобой кое о чём поговорить надо.

И они рука об руку отправились к реке, и тут Пейру обнял жену за плечи и заговорил:

— А скажи, Мария, что, если б нам вдруг пришлось перебраться в другое место? В Серандон, к примеру, или в Невик?

Мария даже побледнела.

— Как желаешь, Пейру, — сказала она. — Только зачем это? Или дом наш тебе не по душе стал?

Пейру ответил, и голос у него был такой ласковый:

— Дома нашего вроде уже не существует. Да, да, старушка! Ты помнишь, какую клятву я однажды дал? Так вот, чтоб исполнить её, мне пришлось уступить им и наш городок. Лано исчезнет. Знаю, тяжко это. Только иначе-то никак нельзя. А Дордони надо навсегда заткнуть глотку. Я в том дал своё слово габарщика.

Мария ничего не понимала и удивлённо смотрела на мужа, тогда Пейру принялся объяснять:

— Слыхала, что говорил мосьё из города? Я им очень помог, вот что он сказал. И это сущая правда. Я им всё выложил, всё, что знал, все секреты реки. Ничего не забыл, ничего не утаил. Теперь они вполне смогут обуздать эту сумасшедшую.

Мария всё ещё ничего не понимала:

— Да кому ты помог, Пейру? И этот мосьё, который тебя всё благодарил, — он-то каким ремеслом занимается?

— Он? Да это же инженер, приехал из Тюля. Специалист по плотинам.

Мария запомнила, какое в тот день было число: 2 августа 1914 года. А на следующий день началась война.

Да, невесёлая это история. Когда хотят усмирить яростную реку, её преграждают плотинами, а вот чтобы поставить преграду на пути ярости войны — такую плотину ещё надо научиться строить. Много воды утекло, много крови и слёз, прежде чем Пейру дождался осуществления своей мечты, выполнения своего обещания. Но он терпеливо ждал.

И вот как-то весной наступил этот день. Пейру было уже почти сто лет. Одетый по-праздничному, он стоял на вершине склона, который спускался к Дордони. Мария стояла рядом и плакала — она сама не знала, от горя или от радости. А Пейру говорил:

— Ты, там — слышишь ты меня? Я с тобой попрощаться пришёл. Настал час расплаты за всё то зло, какое ты сделала тогда мальчугану. Я, красавица моя, сдержал слово. Больше тебе не пожирать наших сыновей. А раз уж мы с тобой свели наши счёты, я думаю, нам расстаться можно по-хорошему. В общем-то, мы с тобой понимали друг друга, верно?

В ответ ему снизу доносилось нежное мурлыканье и жалобные стоны. Пейру покачал головой:

— Плачь, плачь! Не станет больше габарщиков, не с кем тебе будет играть. Заставят тебя, милая, работать — турбины вертеть, электричество давать всей округе. Видала, какой завод для тебя построили? Да, конечно, знаю, — жаль тебе своей свободы. А ты что думаешь — ведь и мне нелегко видеть, как тебя запирают. Но так надо. Так для всех лучше будет. Я обещал это умершему мальчугану.

Что собиралась ответить река, Пейру так и не узнал, потому что в этот самый миг случилось чудо, чудо, которое готовилось давно и которого все ждали, — но всё равно чудо; течение Дордони преградили затворы шлюзов, рёв её сменился тишиной. Прочно опершись на скалы, погубившие когда-то маленького юнгу, встала огромная белая стена плотины и перекрыла русло, — оно лежало глубоко внизу, там, куда с трудом проникал солнечный свет. По ту сторону плотины мальчишки уже охотились за угрями, которые извивались в мелких лужах воды. А здесь, над плотиной, Пейру, последний габарщик Дордони, смотрел, как медленно поднимались воды нового озера, навсегда поглощая гранитный мост прекрасный водопад, заросли кустарника и крытые соломой домики Лано.