Трупы Большого театра

Сцена тринадцатая

Маша то и дело спрашивала мужа, как дела в театре.

— Я же не имею права откровенничать с посторонними, — отнекивался Степанов.

— Ну, Васенька, я ведь не посторонняя. Во-первых, я твоя жена, а во-вторых, я ведь была с тобой в театре.

Маша оказалась более наблюдательной, чем ее супруг.

— А ты знаешь, что я хорошо разглядела, кто сидел в ложе.

— Я уже знаю: Сафьянов, композитор Тренников, еще кто-то, ну, и кто-то из певиц или из балерин, не помню.

— А вот и неправда. Ни одной женщины там не было. Кто тебе сказал, что там были женщины? Тебя обманули. Там были одни мужчины. Я еще удивилась. Очень, очень солидные люди. И знаешь, что я еще заметила? Когда артистов вызвали на поклоны, в ложе произошло замешательство. Все разом поднялись и вышли.

— Ну вышли. Покурить. Или в туалет.

— Все разом?

— Ой, Машка, оставь меня в покое.

— Что, плохо? — Маша не отставала и правильно делала, потому что Степанову хотелось выговориться.

— Да тут мне контролера навязали.

— И кого?

— Андрея Битнева.

— Он славный.

И вдруг Степанова осенило. Ведь Битнев вел дело Овчинникова. Может быть, назначение Битнева — своего рода знак, поданный Овчинникову?

— А помнишь, ты говорила, что Весна в «Снегурочке» должна петь, а не танцевать?

— Помню.

— Ну, так ты была права.

Маша дружески рассмеялась. Ее очень беспокоило, имеют ли они моральное право дать пекинесу Томской новую кличку. А вдруг хозяйка еще найдется? Маше не очень нравилась кличка Чумарик. За эти дни она уже успела привязаться к ласковому песику. Но на семейном совете решили все же кличку пока не менять.

За чаем Степанов беседовал с сыном. Прежде, когда Николай еще учился в школе, они говорили в основном о его успеваемости, но теперь сын уже студент, теперь они могут рассуждать на равных.

— Знаешь, меня тут недавно осматривали, горло смотрели, и ларингоскоп оказался неисправен, наконечник упал на пол, — поделился Степанов.

— Тебе повезло, — будущий медик отхлебнул из чашки. — Ларингоскоп мог и на связки упасть. Вот тогда бы тебе не поздоровилось. Но где же это тебе такой врач-недотепа попался?

— В бывшем Четвертом управлении.

— Понятно. Там одни блатные работают. Они учились плохо. А вообще-то наконечник этот может прямо в трахею укатиться. Тогда придется экстренную трахеотомию делать. Тоже не большое удовольствие. Врачи твоего Четвертого управления с этим не справились бы. Тут решительность нужна и набитая рука. Нам на лекции рассказывали, как одному парню инородное тело закупорило дыхательное горло. Так его отец, врач, сразу вскрыл горло ножницами, я не помню, маникюрными или для шитья, и потом растянул дырку пальцами и держал, чтобы сын дышал, пока «неотложка» не приехала. А вообще-то для таких операций нужны специальные инструменты.

— Я бы так с тобой не смог, — Степанов грустно вздохнул. И вдруг он вспомнил: на шее Величаевой блестели крупные бусы!

Вечером Степанов хотел просмотреть кассеты, которые отдал ему Даниил Евгеньевич. Но изображение было стерто. Впрочем, в одном месте мелькнул микро-план. Значит, кто-то выполнил порученную ему работу не слишком тщательно. Степанов поставил магнитофон на «стоп». Так и есть: какие-то люди волокут по полу куль. Вполне возможно предположить, что в мешке — труп.