Крошечный разбитый корабль опускался все ниже, медленно, как плывущее перышко, планируя вниз к полю в наклонных утренних лучах солнца.
Бородатый оборванный человек сидел в кресле пилота. Каждый его нерв был возбужден. «Сложно, — пронеслось у него в мозгу. — Тяжело и сложно управлять таким весом, оценивать расстояние и скорость, тяжело заставить тонны металла планировать в жестком поле гравитации, даже тяжелее, чем поднимать корабль».
Эти мысли царили в его голове, когда не было других, кроме той, что он не сможет подняться и уйти в пространство.
На мгновение корабль покачнулся, но человек выправил его, маневрируя каждым кусочком своей воли и ума. Корабль спустился ниже и завис всего в нескольких футах от поверхности поля.
Он опустил корабль так легко, так мягко, что тот лишь чуть щелкнул, коснувшись земли. Неподвижно сидя в кресле, человек немного обмяк, расслабляясь по дюймам: сначала один мускул, потом другой.
«Устал, — сказал он самому себе. — Это самая трудная работа, которую я когда-либо делал. Еще несколько миль, и я бы не выдержал, разбился».
Вдали на поле виднелась группа домов, и автомобиль наземной службы вывернулся из-за них и помчался по лугу к нему.
Легкий ветерок ворвался в разбитый иллюминатор, коснулся лица, напомнив ему…
«Дыши, — приказал он самому себе. — Ты должен дышать, обязан выйти и улыбнуться им. Они ничего не должны заметить, сразу, во всяком случае. Борода и одежда немного мне помогут. Они так будут глазеть на них, что мелких деталей не заметят. Но не отсутствия дыхания, они могут заметить, что ты не дышишь».
Он осторожно втянул в себя глоток воздуха, почувствовав, как воздух с острой болью прошел по ноздрям и хлынул в горло, ощутил его огонь, когда он коснулся легких. Еще вдох и еще один… В воздухе был запах, и жизнь, и странное возбуждение. Кровь билась у него в горле и стучала в висках. Он приложил пальцы к запястью и ощутил, как она пульсирует. Подступила тошнота, короткая, выворачивающая желудок, но он справился с ней, напрягая все тело, вспоминая обо всем, что он должен сделать.
«Сила воли, — сказал он себе. — Энергия ума, энергия, которую никто не использует в полную силу. Воля, чтобы приказать телу, что оно должно делать, энергия, чтобы заставить работать мотор после многих лет ничегонеделания». Один вдох, потом второй. И сердце уже бьется ровнее, стуча как насос. Успокоился желудок.
«Начинай действовать, печень. Продолжай качать кровь, сердце. Не то чтобы ты был старым и «ржавым», ты никогда не был таким. Просто другая система заботилась о том, чтобы ты был в форме, чтобы мог в мгновение ока перейти на запасной базис».
Но сам переход оказался шоком. Он верил, что так будет, боялся этого перехода, потому что понимал, что это означает агонию старого вида жизни и обмена веществ.
Он держал в уме схему своего тела и всех его работающих частей — непостоянную дрожащую картину, которая вздрагивала и меняла расплывчатые цвета. Но она успокаивалась усилием его воли, усилием его ума и наконец стала четкой, неподвижной и яркой, и он понял, что худшее позади. Он прислонился к рычагам управления корабля, сжав руки так сильно, что они почти вдавились в металл. Пот проступил на его теле, и он обмяк и ослаб.
Нервы успокаивались, кровь продолжала биться, и он знал, что дышит, даже не думая об этом. Еще секунду он тихо просидел в кресле, расслабляясь. Ветерок вновь залетел в разбитое отверстие и коснулся его щеки. Автомобиль подъехал уже близко.
— Джонни, — прошептал он, — вот мы и дома… Мы сделали это, Джонни. Это мой дом. То место, о котором я рассказывал.
Но ответа не последовало, только ощущение удобства воцарилось в мозгу, странного уюта, такого, какой испытываешь, когда лет в восемь сворачиваешься калачиком на постели.
— Джонни! — крикнул он.
И он почувствовал это снова… успокаивающее ощущение удобства, как ощущение собачьей морды в опущенной ладони.
Кто-то стучал в дверь корабля, стучал кулаком и что-то выкрикивал.
— Ладно, — сказал Ашер Саттон. — Я иду, прямо сейчас.
Он нагнулся и поднял плоский кожаный чемоданчик, стоявший рядом с сиденьем. Подойдя к двери-люку, он открыл его и вылез наружу. Там стоял только один человек.
— Привет, — сказал Ашер Саттон.
— Добро пожаловать на Землю, сэр, — произнес человек, и его «сэр» пробудило цепь воспоминаний.
Взгляд Саттона упал на лоб человека, и он увидел слабую татуировку серийного номера.
Он совсем забыл об андроидах. Наверное, о многом другом тоже. О многих маленьких привычках, которые улетучились из памяти за долгих двадцать лет.
Он увидел, что андроид уставился на него: на голое колено, видное сквозь продранную ткань, на ноги без ботинок.
— Там, где я был, — резко сказал Саттон, — невозможно было покупать каждый день по костюму.
— Да, сэр, — согласился андроид.
— А борода, — продолжал Саттон, — потому, что я не мог побриться.
— Я видел бороды и раньше, — объяснил ему андроид.
Саттон спокойно стоял и смотрел на мир перед ним… на взлет башен, светящихся в утреннем небе, на темную зелень деревьев, синие и алые всплески цветов в садах на наклонных террасах.
Он глубоко вздохнул и почувствовал, как воздух заполнил его легкие, выискивая все более дальние уголки, которые так долго голодали. К нему возвращалась… снова возвращалась память о жизни на Земле, о раннем утреннем небе, о пламенеющих закатах, о глубоком снеге, о росе на траве, о быстром переливе человеческого разговора, о ритме человеческой музыки, о дружелюбии птиц и белок, о мире и покое.
— Автомобиль ждет, сэр, — проговорил андроид, — я отвезу вас к человеку.
— Я бы лучше прогулялся.
Андроид покачал головой.
— Человек ждет вас, и он очень нетерпелив.
— А, ну ладно, — сказал Саттон.
Сиденье было мягким, и он небрежно погрузился в него, осторожно покачивая чемоданчик на коленях. Автомобиль мчался, а он смотрел из окна, очарованный зеленью Земли.
— Зеленые поля Земли, — пробормотал он. — Или это были зеленые долы Земли? А, неважно. Старая песня, написанная давным-давно.
Во времена, когда человек пахал землю для более важных дел, когда еще на Земле были поля, поля вместо парков, и Землю пахали для более важных дел, чем цветочные клумбы! Во времена, тысячу лет тому назад, когда человек только начинал чувствовать брожение космоса в душе. За много лет до того, как Земля стала столицей и центром Галактической империи.
Огромный галактический корабль шел на взлет в дальнем конце поля, скользя по льдисто-гладкой направляющей, с жарким пламенем стартовых двигателей, кипящем в дюзах. Его нос с шумом вошел в ведущий вверх изгиб взлетной установки и уже был далеко — грохочущая полоска серебра, выстреленная в голубизну. Мгновение она мерцала в золотисто-красном утреннем свете, а потом была проглочена лазурным туманом неба.
Саттон снова опустил глаза на землю и сидел, впитывая в себя ее вид, как человек впитывает в себя первые горячие лучи весеннего солнца после долгих месяцев зимы.
Далеко к северу возвышались двойные башни Бюро правосудия, Инопланетное отделение. А к востоку — громада зданий из пластика и стекла — Университет Северной Америки. И другие здания, которые он позабыл… Здания, для которых, как он обнаружил, у него не было названий, здания, удаленные друг от друга на расстоянии мили, с парками и лужайками между ними. Дома были скрыты деревьями и кустарниками — ни один не стоял в пустынном одиночестве, — и сквозь зелень холмов Саттон заметил мерцание света: свидетельство того, что там жили люди.
Машина скользнула и остановилась перед административным зданием, и андроид открыл дверцу.
— Сюда, сэр, — сказал он.
В холле было занято всего несколько кресел, в большинстве людьми.
«Людьми или андроидами, — подумал Саттон. — Нельзя уловить разницу, если не видишь их лба. Знак на лбу — клеймо изготовления. Сигнальная пометка, которая говорит: этот человек не человек, хотя он им и кажется.
Вот те, которые ко мне прислушаются. Вот те, которые обратят внимание. Вот те, которые спасут меня от любой вражды, которую в будущем человек поднимет против меня.
Потому что они хуже, чем те, кто лишен наследства. Они не бывшие люди, они не были людьми никогда. Они рождены не женщиной, а в лаборатории. Их мать — бункер с химическими реактивами, а отец — изобретательность и техника человеческой расы.
Андроид — искусственный человек. Человек, сделанный в лаборатории из собственно человеческого глубокого знания химических веществ, атомной и молекулярной структур и странной реакции, которая известна под названием «Жизнь».
Человек во всем, кроме двух строк знаков на лбу, кроме способности к биологическому воспроизводству.
Искусственные люди в помощь настоящим, биологическим людям, чтобы держать груз Галактической империи, чтобы сделать тонкую линию человечества потолще. Но удерживаемые на своем месте. О да, вполне удерживаемые на своем месте. Подходящем для них месте».
Коридор оказался пуст, и Саттон, шлепая босыми ногами по полу, шел за андроидом. На двери, перед которой они остановились, было написано:
— Войдите, — сказал андроид.
Саттон вошел. Человек за столом взглянул вверх и судорожно глотнул.
— Я человек, — обратился к нему Саттон. — Может быть, я не похож на него, но это так.
Человек ткнул большим пальцем в сторону кресла.
— Садитесь, — приказал он.
Саттон сел.
— Почему вы не ответили на наши сигналы?
— Передатчики неисправны, — ответил Саттон.
— У вашего корабля нет опознавательного знака.
— Его смыло дождем. А у меня нет краски.
— Дождь не смывает краску.
— Не земной дождь, — объяснил Саттон. — Там, где я был, смывает.
— Ваши двигатели, — спросил Дэвис, — вы не смогли из них ничего выжать?
— Они не работают, — ответил ему Саттон.
Кадык Дэвиса подскочил вверх и вниз.
— Не работают? Как же вы управляли кораблем?
— Энергией, — ответил Саттон.
— Энергией… — поперхнулся Дэвис.
Саттон уставился на него ледяным взглядом.
— Еще что-нибудь? — спросил он.
Дэвис был смущен. Бюрократ запутался. Все ответы были неверны. Он поиграл карандашом.
— Мне кажется, все это лишь обычные штучки. — Он положил блокнот с вопросами перед собой.
— Имя?
— Ашер Саттон.
— Начало… Слушайте! Минутку! Ашер Саттон?
— Правильно.
Дэвис швырнул карандаш в блокнот.
— Почему же вы мне сразу этого не сказали?
— Не представлялось возможности.
Дэвис разволновался.
— Если бы я знал!.. — сказал он.
— Это борода, — объяснил Саттон.
— Мой отец рассказывал о вас. Джим Дэвис. Не помните его?
Саттон покачал головой.
— Он большой друг вашего отца. То есть они знали друг друга.
— Как там мой отец? — спросил Саттон.
— Отлично, — сказал Дэвис с энтузиазмом. — Все еще крепок.
— Мои отец и мать, — холодно ответил ему Саттон, — умерли пятьдесят лет назад. Во время Аргучской пандемии. — Он поднялся на ноги и поемотрел Дэвису прямо в лицо. — Если вы закончили, — сказал он, — я бы хотел пойти в свой отель. Они найдут мне какую-нибудь комнату?
— Конечно, мистер Саттон, конечно. Какой отель?
— «Герб Ориона».
Дэвис полез в ящик, вынул справочник, пробежал дрожащим пальцем по колонке.
— Чери 26-34-89, — произнес он. — Телепорт вон там. — Он указал на кабину, встроенную в стену.
— Спасибо, — откликнулся Саттон.
— Насчет вашего отца, мистер Саттон…
— Я знаю.
Он повернулся и пошел к телепорту. Прежде чем закрыть дверь, он обернулся. Дэвис смотрел на экран видеофона и что-то быстро говорил.