Туполев

Корни

Андрей Николаевич Туполев родился 29 октября (10 ноября) 1888 года в усадьбе Пустомазово Тверской губернии Корчевского уезда Суворовской волости в многодетной семье Николая Ивановича и Анны Васильевны Туполевых.

Андрей был шестым, предпоследним ребенком. В семье были (от старшего к младшей): Сергей, Татьяна, Мария, Николай, Вера, Андрей и Наталья. Мать А. Н. Туполева — Анна Васильевна, урожденная Лисицына (1850–1928), родилась в Торжке в семье судебного следователя, окончила в Твери Мариинскую женскую гимназию. Она выросла в высокообразованной семье, хорошо знала русскую и мировую литературу, изящно писала, свободно говорила, кроме русского, по-французски и по-немецки, легко играла на фортепьяно и гитаре, владела нотной грамотой, искусно рисовала, писала маслом и акварелью, то есть была образованна в лучших традициях второй половины XIX века. Позднее Андрей Николаевич вспоминал, что «…ей мы были обязаны тем, что на всю жизнь верили в душевную красоту русского народа». Николай Иванович Туполев (1842–1911), по воспоминаниям Андрея Николаевича, был из сибирских казаков, родом из Сургута. «Мой дед из Сургута переехал в Тобольск и там служил. Семья у него была большая. Часть уехала в Тобольск, для того чтобы учиться, а часть осталась в Сургуте и продолжала заниматься рыбным промыслом», — вспоминал Андрей Николаевич в последнее лето своей жизни. После окончания Тобольской гимназии в 1860 году Николай Иванович Туполев начинает работать учителем арифметики и геометрии в Березовском уездном училище, а через два года, желая продолжить образование, едет в Москву и поступает в университет. Однако, будучи замешанным в народовольческих студенческих выступлениях, диплома не получает и в 1867 году возвращается на педагогическое поприще: вновь преподает арифметику и геометрию, но уже в Угличском уездном училище. Полиция и здесь не оставляет его в покое: с мая 1870 года Николай Иванович под негласным надзором. Он уезжает в Тверскую губернию, где занимает должность нотариуса Тверского окружного суда по городу Корчеве. Андрей Николаевич вспоминал, что «отец тяготился службой… и в 1876 году приобрел небольшой участок земли в 25 км от Кимр, в Тверской губернии, там и обосновался вести сельское хозяйство».

Можно еще раз поразиться великой воле, мужеству и характеру русского человека — Николая Ивановича Туполева, решившегося независимо, фактически только силами своей семьи хозяйствовать среди дремучих лесов, меченных могучими валунами полей и стоялых болот Тверской губернии. Здесь семь месяцев в году — зима, здесь и сегодня, полтора столетия спустя, легко встретить волка, а то и медведя, здесь, в зоне рискованного земледелия, урожай зерновых более 10 центнеров с гектара (при 45 центнерах с гектара среднемирового показателя) до сих пор считается хорошим. Сильный характер унаследовал от отца Андрей Николаевич, и черты этого характера, да простит мне читатель красное словцо, проступают в контурах крылатых машин, созданных великим конструктором.

Какой бы источник, повествующий о биографии авиаконструктора Андрея Николаевича Туполева, мы ни держали в руках, в самом начале любого из них стоит фраза, говорящая о месте рождения великого конструктора: «Село (иногда хутор) Пустомазово Тверской губернии», однако Пустомазово никогда не было не только селом, но ни деревней, ни хутором.

В городе Кимры Тверской области живет и трудится краевед Юрий Васильевич Крюков. В 1994 году маленьким тиражом он издал здесь книгу с названием «Загадка сельца Пустомазова, или Что случилось с родиной А. Н. Туполева». Эта документальная повесть на сегодня, наверное, лучший рассказ о родине Туполева.

Свой род Андрей Николаевич Туполев прослеживал до начала XIX века, до заветной Сибири, где его прадед (со слов Николая Ивановича Туполева) «был выборным атаманом казачьей части сибирского войска». Дед Андрея Николаевича, Иван Андреевич, преподавал в Томской гимназии, а десятерым своим детям дал систематическое образование. «Я думаю, что именно в этом поколении Туполевы стали не сословно, а по существу настоящими русскими интеллигентами», — вспоминал позднее конструктор.

Отец во времена царствования Александра II учился в Петербургском университете на юриста. Разумеется, он, как и многие молодые люди, считавшие себя передовыми, просвещенными, либеральными, пекущимися о судьбе России, сочувствовал революционерам и прочим оппозиционерам. И хотя отец Андрея практически не участвовал в революционной деятельности, не состоял в «Народной воле», после убийства царя в начале 1880-х его, как и многих других подозрительных студентов, исключили из университета. Николаю Туполеву запретили жить в обеих столицах и даже в губернских городах. Куда же податься с семьей, в которой уже были дети? Решили искать счастья на родине жены — Анны Васильевны, которая когда-то училась в гимназии в Твери, а во время знакомства с Николаем Ивановичем жила в Корчеве. «Мама наша была из очень образованной семьи. Сестры ее все окончили тверскую гимназию с золотыми медалями. Братья все были с высшим образованием. Мы росли в очень культурной среде, среди ее родственников», — вспоминала младшая сестра А. Н. Туполева — Наталья Николаевна Зельтина[3].

Молодая чета с детьми сняла было квартиру в Корчеве (ныне исчезнувшем городе, затопленном Московским морем), но, помыкавшись, решила устроиться в более отдаленном месте. На свои небольшие сбережения и на приданое жены Николай Иванович Туполев купил в Корчевском уезде небольшую усадьбу Пустомазово. Напомним читателям, что города Кимры в те годы не существовало, но было большое село Кимра, славившееся изготовлением самой разной обуви — от обыденных лаптей до претенциозных и, как сказали бы сегодня, «навороченных» кожаных башмаков с латунной отделкой.

Усадьба располагалась возле речушки Лужменки (А. Н. Туполев в свих воспоминаниях называет ее Лунинкой, а его сестра — Луженкой. — Н. Б.), неподалеку от ее впадения в Малую Пудицу. Близ Пустомазова располагались деревни Усово, Симоново, Устиново… До большого села Ильинского, существующего и сегодня, шел добротный «большак».

Возможно, здесь, в недалеком Ильинском, в церкви Смоленской иконы Божией Матери, поставленной еще в 1796 году, в последний год царствования Екатерины II, и был крещен Андрей Николаев сын Туполев… Точнее сказать трудно: архивы Тверской епархии неполные, в самих храмах свидетельства о крещениях, совершенных в XIX веке, отсутствуют.

Ю. В. Крюков пишет: «Туполевы стали владельцами 84-х десятин, или, по-нынешнему, 91,6 гектара земли. Большой усадебный дом с одной стороны окружал сад, с другой — хозяйственные постройки, за которыми стелились поля, луга, выгоны. Дом стоял на фундаменте из крупных диких камней и смотрел на мир не по-деревенски большими окнами». Сам Андрей Николаевич вспоминал позднее, что только четыре десятины земли были пахотными, остальное — лес и болота. Семья вела фактически тяжкую крестьянскую жизнь: других источников для существования не было.

«Я бы не сказал, что семья была патриархальной, семья была, бесспорно, передовая. Жили очень скромно. Никогда на столе у нас не было ни водки, ни вина», — рассказывал Андрей Николаевич в своих последних, записанных на магнитофон в 1972 году и позднее опубликованных воспоминаниях[4].

Андрей в молодости был крепко сбитым, здоровым, толковым и выносливым парнем, умевшим обращаться и с плугом, и с цепом, и с косой, и с молотом, и с ружьем, и с рыбацкой снастью. Его помощь для отца, для домашнего хозяйства, скоро стала первостепенной.

«Своя земля, свой дом давали относительную независимость, возможность кормиться своим трудом и помогать крестьянам — это стремление, как мы знаем, было распространено в ту пору среди революционно настроенной интеллигенции, студенческой молодежи», — пишет Ю. В. Крюков. Он же отмечает, что в памяти крестьян Туполев-отец остался хозяином строгим, но справедливым. Семья была уже большая, когда в 1888 году родился шестой ребенок — Андрей, и его, когда подрос, заставляли работать: на Руси в подобных семьях даром хлеб никто не ел, все работали в меру своих сил и возможностей. Материальное положение Туполевых всегда было сложным, были и пожары, и засуха, к 1898 году дело даже дошло до продажи усадьбы за недоимки.

То небольшое время, что оставалось у Андрея после выполнения многочисленных обязанностей по дому, он проводил с братьями и сестрами, со знакомыми деревенскими ребятишками. Одному из них — Васе Соколову предстояло сыграть заметную роль в отечественном самолетостроении. Вася был сыном деревенского столяра — Василия Ивановича: профессия столяра в русских деревнях, где почти каждый хозяин был высококлассным плотником, говорила о его исключительной квалификации. Естественно, сын перенял от отца какие-то навыки, что было заметно и по его более тонким и изощренным игрушкам, и по умению быстро сделать «чижа», лук-самострел или рогатку. Потихоньку перенимал мастерство и внимательный Андрей. Позднее, фактически став у руля советского авиастроения, он устроил Василия Васильевича Соколова у себя в ЦАГИ, поручив ему изготовление полномасштабных деревянных макетов новых самолетов — важного этапа производственного цикла. Заметим, что ни одна из туполевских машин, от АНТ-2 до Ту-160, не миновала этого этапа. В должности начальника цеха Василий Васильевич Соколов проработал до восьмидесятых годов…

Но вернемся в Пустомазово начала XX века. Глава семьи — Николай Иванович, несмотря на многие жизненные лишения, был человеком добрым, но «заводным»: при виде сыновнего разгильдяйства или лени он был скор на расправу и мог немедленно «отпустить леща», а то и выпороть.

Сразу после установления советской власти Туполевы создали в усадьбе сельскохозяйственную артель, фактически объединившую прежних хозяев с бывшими наемными работниками. Но в лихолетье революционной ломки старого, как всегда, нашлись люди — чиновники новой волны, обличенные властью, не поверившие в фактически насажденный снизу социализм. Суворовский волостной исполком постановлением от 30 января 1919 года принял Пустомазово на особый счет, подозревая, что Туполевы создали сельскохозяйственную артель только как прикрытие, чтобы оставаться в своем имении. И вновь Туполевы оказались под бдительным оком надзора, и вновь с другой, противоположной стороны новой классовой баррикады.

Артель назвали «Батрак», ее организатором и руководителем стала родная сестра Андрея Николаевича Наталья Николаевна. Каждое лето на помощь этой артели приезжали из Москвы молодой Андрей Туполев со своими товарищами: Владимиром Петляковым, Александром Путиловым, Николаем Некрасовым, братьями Иваном и Евгением Погосскими… В 1923 году артель «Батрак» переименовывается в Товарищество «Пустомазово». Районные архивные документы свидетельствуют: «Товарищество составилось из бывших владельцев имения — К. Я. Зельдина (муж младшей сестры Андрея Николаевича, Натальи Николаевны), его родных и еще нескольких граждан. Работы производятся удовлетворительно». В 1924 году Кимрская уездная земельная комиссия постановила признать Пустомазово госимуществом. Члены артели добились отмены решения, но в 1925 году вышел декрет ЦИК и СНК СССР о лишении бывших помещиков прав на землепользование. Местные власти упорно видели в Туполевых помещиков, искажая истину: они утверждали, что «местное население недоброжелательно относится к пребыванию Туполевых в своем бывшем „имении“». 23 июля 1928 года президиум губисполкома, в присутствии самого конструктора А. Н. Туполева (ставшего к тому времени уже известным в стране специалистом), несмотря на ходатайство начальника ВВС РККА П. И. Баранова, отказался передать «гражданину Туполеву в единоличное пользование имущество и земельный участок в бывшем его имении». Взамен предложили участок земли в другом районе губернии. Добившись выдворения бывших хозяев, власти, как это не раз бывало, тут же забыли и о хозяйстве, и о бедняках нового колхоза. А хозяйствование в стороне от больших дорог в беспредельной России всегда было архисложным, если не сказать гибельным. Года через три, в особенно морозную зиму погиб сад, вырубили на дрова только поднявшийся, насаженный отцом Андрея сосновый лес, строения не ремонтировали, все было запущено. До боли знакомая картина…

«В туполевском доме продолжали жить семьи, не имевшие по каким-либо причинам своего крова. Дом, где родился Андрей Николаевич, сгорел перед самой войной», — пишет Ю. В. Крюков. Сейчас там нет ничего, кроме валунов, старых деревьев у пруда да нового мемориала у дороги.

До Андрея Николаевича, конечно, регулярно доводили информацию о ситуации в Пустомазове и ничего, кроме горечи и раздражения, она дать не могла.

Впоследствии, после войны, к уже знаменитому Туполеву в Москву приехал из Симонова председатель колхоза с просьбой помочь: дескать, чего вам стоит, Андрей Николаевич, — лишь пальцем пошевельнуть, и расцветет колхоз. Туполев вопреки ожиданиям, в своем истинном духе, с неожиданной для просителя резкостью ответил с обидой: «Сами развалили, сами и налаживайте».

Детство

Твердое начальное образование Андрей получил дома. В детстве он посещал церковно-приходскую школу в селе Устинове, которая находилась неподалеку, километрах в двух от Пустомазова. Здание старой школы до сих пор сохранилось. Есть там и школьный музей, где Туполеву посвящен стенд.

Своему отцу Андрей был обязан владением столярным и кузнечным искусством, изумительным мастерством подготовки инструмента и обращения с ним, которым он не раз удивлял и домашних, и одноклассников, и учителей, и товарищей, и начальство. Умение легко, без лишних вопросов сделать то, что было необходимо, не раз служило лучшей рекомендацией.

В 1901 году Андрей Туполев поступил в Тверскую губернскую мужскую гимназию. О поступлении остались свидетельства самого Туполева: Андрей Николаевич оставил отрывочные, до сих пор не изданные воспоминания, озаглавленные «О времени и о себе», находящиеся в фонде научно-мемориального музея H. E. Жуковского.

«Когда настала пора учиться, я держал экзамен в Тверскую гимназию. И… провалился. Первый мой балл, который я получил, была единица за письменный диктант. Летом пришлось заниматься, осенью я экзамен выдержал и поступил в гимназию. У сестры Натальи сохранилось прошение, в котором мать писала: „Н. И. Туполев, имея семь человек детей, находится в преклонных летах и болезненном состоянии, терпит крайнюю нужду и бедность и своим трудом не в состоянии содержать семейство, а тем более платить за их воспитание в учебных заведениях“. Мать, приехавшую в Тверь, чтобы устраивать меня в гимназию, а Наталью в приготовительную школу, попросили подписать обязательство, где, в частности, оговаривалась обязанность „следить, чтобы огнестрельного оружия у сына не было“. Плата за обучение вносилась вперед пополугодно. Не внесшие платы за учение в назначенное время считаются выбывшими из заведения. 8 августа по определению педагогического совета я был зачислен в первый класс Тверской губернской гимназии.

Когда мама привезла это радостное известие на хутор, родители решили, что обременять Василия Васильевича (брат матери, дядя А. Н. Туполева. — Н. Б.) еще двумя „квартирантами“ невозможно и следует подыскать в Твери квартиру или домик, где мать со всеми своими шестью детьми будет жить все учебное время. Отец должен был оставаться в Пустомазове, ибо в Твери жить права не имел. Вместе со знакомой, тоже многодетной семьей купили у некоего А. В. Врасского на тихой, поросшей травой Солодовой (ныне Лидии Базановой) улице деревянный одноэтажный домик. Кстати, он и сейчас, немного потупившись от времени, стоит целехонький со своими подслеповатыми окнами и горницами, где легко достать рукой до потолка. Людской век короткий, дома переживают своих владельцев.

В половине занятого нами дома № 18 было пять комнат. Две выходили на улицу, две — в проулок, а последняя — на террасу во двор. Кухня была в подвале. Сзади к домам Врасского примыкал большущий сад с фруктовыми деревьями и кустами малины, простиравшийся до речки Лазурь. Врасский был необыкновенно скуп, яблок рвать не давал, а пойманных „с поличным“ таскал за вихры. Доставалось и мне.

Зимой на Лазури расчищали каток, на котором играл духовой оркестр Тверского кавалерийского училища. Стоило нам услышать первые такты „Дунайских волн“ или „На сопках Маньчжурии“, стремглав приторачивали к валенкам коньки „снегурочка“ — и на лед. Но был закон — только когда выучены уроки. Музыка оказывалась великолепным стимулом. Привязанность к конькам я сохранил и в студенческие годы, и представь себе, с будущей женой познакомился на катке, на Петровке, 26.

Гимназия, в которой я учился, помещалась в великолепном трехэтажном здании на Миллионной (ныне Советской) улице. Напротив, в Путевом дворце, жил генерал-губернатор, а рядом — городской сад, место вечерних прогулок молодежи. Запомнилась роскошная парадная лестница, широченные коридоры, где мы носились на переменах, и высоченные потолки в классах, где всегда был свежий воздух и легко дышалось.

Новые затраты выбили родителей из колеи. Уже в октябре Анна Васильевна вынуждена была подать прошение: „Покорнейше прошу отсрочить взнос платы за обучение сына моего, ученика первого класса Андрея Туполева, до первых чисел декабря настоящего года“. На прошении резолюция директора: „Отказать“. Пришлось залезать в долги.

В Твери нам жилось так же хорошо, как и на хуторе. В сущности, быт изменился мало. Как и там, утром ходили за водой на колодец, электричества не было, топили дровами, туалет был деревенского устройства. Обязанности по дому были распространены между шестью детьми, и выполняли мы их строжайшим образом, всячески стремясь освободить мать от всех тяжелых забот.

Знакомых у нас было немного. Регулярно заходил лишь дядя Василий, военный врач одного из полков гарнизона. По воскресеньям он всегда приносил детям лакомства. Мать как-то сказала ему: „Да полно тебе, Вася, детям зубы портить. Уж если носить, то принес бы что-либо более существенное“. Дядя Василий ужасно смутился, и с этого времени его денщик Николай стал приносить нам по утрам по две буханки еще теплого солдатского, необыкновенно вкусного хлеба. Приходил он очень рано и ставил самовар. Чтобы не будить хозяев, в печи со стороны террасы пробили отдушину для трубы. Она и сейчас вызывает недоумение: зачем дырка из печки на террасу? Вскипятив самовар, заварив чай и принеся из погреба молоко и масло, Николай около семи будил всех нас. До чего были вкусны эти завтраки — и сейчас помню!

На каникулы мы уезжали в Пустомазово к отцу на подводах. Можно было плыть на пароходе по Волге, но это обходилось дороже. А тут пойдем на рынок, где обязательно кого-либо из знакомых крестьян встретим, — и в путь. К началу учебного года опять перебирались в Тверь. Теперь уже ехали на нескольких подводах, нагруженных сельскими дарами. Продукты в городе стоили дороже, и с этим приходилось считаться. При доме был погреб, его заполняли всем семейством.

<…>

Гимназические годы, я не могу сказать, чтобы они были какими-то плохими, класс был дружный, правда, хорошо учиться у нас считалось плохим тоном. Поэтому тот, кто был первым учеником, чувствовал себя очень смущенно. Я не отставал от своих сверстников и старался особенно по баллам не выделяться. Был у нас такой преподаватель, которого я всегда вспоминаю с большой сердечностью. Это был Николай Федорович Платонов, преподавал он физику и всех нас, особенно меня, заинтересовал. Он организовал кружок по астрономии, где я принимал деятельное участие и даже делал доклад о происхождении мира. Он давал мне книги, и я должен сказать, что до сих пор отношусь к нему с большим уважением. Новостью в гимназии был ручной труд. Занимались столярным ремеслом, я делал всякие вещи, которые пошли на выставку в гимназии. Событием, которое оставило след в моей жизни, была поездка, организованная гимназией в Нижний Новгород, Астрахань, Тифлис, Ростов, Москву. Мне, конечно, очень хотелось поехать в эту поездку, но денег не было. И я предложил директору гимназии заплатить 54 рубля за выставленные мои работы, чтобы ими оплатить расходы по поездке. Через несколько дней меня вызвал директор: „Купить ваши работы нельзя, но общество естестволюбителей (он был его председателем) решило вас отправить за свой счет. Вы должны взять с собой пять рублей на карманные расходы, а поездку оно оплатит“.

И вот весной человек 50–60 гимназистов вместе с тремя-четырьмя преподавателями поехали по России. Это была прекрасная поездка. Очень много я узнал о нашей Родине и еще крепче полюбил ее.

Находясь в гимназии, я чувствовал, что мне надо идти по технике, потому что технику я любил. Когда я был у себя в Пустомазове, игрушек у меня никаких не было. Они дорого стоили, и поэтому я их делал из дерева сам. Как правило, это были технические игрушки: то я делал по какой-то книге корабль из дерева достаточно большого размера с оснащением, то делал шлюз и поднял воду на какие-то там 400 миллиметров, то построил лодку, которая управлялась при помощи рук, с двумя колесами».

…Когда Андрей Туполев учился в третьем классе гимназии, американцы Орвилл и Уилбур Райт в декабре 1903 года, на другой стороне Земли, разогнавшись под уклон по деревянной рельсе, совершили первый официально признанный «подлет» на аппарате тяжелее воздуха, оснащенном бензиновым двигателем. Это событие осталось в России почти незамеченным: лишь два или три журнала в 1904 году откликнулись на него коротенькими статейками.

Гимназию Андрей Туполев окончил в мае 1908 года.

Здание Тверской губернской гимназии, известное сегодня как главное здание Тверской медицинской академии, располагалось на территории, где стоял когда-то Тверской кремль, на мысу, образованном впадающей в Волгу рекой Тьмакой, на улице Почтовой. А жил Андрей Туполев совсем неподалеку, в десяти минутах ходьбы, на улице Лидии Базановой, тогда Солодовой. Интересно, что рядом, в 50 метрах, параллельно проходит улица Жигарева, названная в честь другого известного тверяка, Главного маршала авиации Павла Федоровича Жигарева, дважды, в 1941–1942 и в 1949–1957 годах занимавшего пост главкома ВВС СССР, бывшего и командующим Дальней авиацией, и начальником ГУ ГВФ[5]. Андрей Николаевич встречался с Павлом Федоровичем десятки раз, безапелляционно и резко обсуждая с жестким, порой грубоватым Жигаревым насущные нужды советской авиации.

Вообще, авиационная тема активно присутствует в названиях тверских улиц: есть здесь и улица Летного Поля, и улица Нестерова, и Жуковского, и Осипенко, и — рядом — Серова, и Академика Туполева… Правда, улица Туполева находится за Волгой, в Затверечье, где и сам Туполев бывал нечасто, а вот одноэтажный деревянный «домик Врасского», где жил Туполев-гимназист, «за ветхостью» был разобран совсем недавно, в 1980-е годы.

Студенчество

Осенью 1908 года Андрей Николаевич Туполев успешно сдал в Москве экзамены сразу в два учебных заведения: Императорское Московское техническое училище (ИМТУ) и Институт инженеров путей сообщения. Пройдя по конкурсу и в тот, и в другой, он выбрал ИМТУ.

В «экзаменационном списке» поступивших в Императорское техническое училище в 1908 году указаны оценки, по пятибалльной системе, полученные Андреем Туполевым на «вступительном собеседовании». По русскому языку — 4, по алгебре — 5, по геометрии — 5, по тригонометрии — 5, по физике — 3. Не должно удивлять, что по своей любимой в гимназии физике Туполев получил посредственную оценку. Даже сегодня элементарную физику можно назвать точной наукой лишь с некоторой степенью условности: подходы к решению «задачек» и оценки в известной степени субъективны и диктуются той или иной научной школой. Ну а сто лет назад все было еще менее устоявшимся.

Уже тогда в ИМТУ закладывалась система обучения, с блеском реализованная в советские времена. Вновь поступивший студент в течение первых трех лет должен был сдать все требуемые экзамены и зачеты — иначе следовало автоматическое безжалостное исключение. По выражению профессора МВТУ Олега Ивановича Стеклова, это походило на старый жестокий отбор щенков, когда тех кидали в прорубь: сумеет выбраться — есть силы, будет жить.

В начале XX века, когда не было еще ни советской системы, ни порожденной ею великой техники, обстановка в училище была гораздо демократичнее, но тем не менее требовала от вновь поступивших значительных усилий, труда и терпения.

«В техническом училище в первый год я занимался очень старательно, — вспоминал позднее А. Н. Туполев. — Мы в это время жили вместе с братом Николаем, который кончал математический факультет Московского университета. Мы с ним были дружны. Когда уехал мой брат, я остался один в комнате, за которую мы платили пять рублей. Те небольшие деньги, которые были у меня, понемногу вышли. А тогда порядок был такой, что снимающий комнату получает утром свой самовар, а все остальное должен иметь свое. Когда у меня кончились деньги, мне было стыдно, что хозяйка будет уносить пустой чайник без чая, и поэтому последние заварки я из чайника вынимал и понемногу туда добавлял, чтобы было видно, что я что-то такое пью. Ну потом уже стало совсем плохо. И я решил, что я свое плохонькое пальто заложу в ломбард. Свернув его потихоньку от хозяйки, я ушел искать, где находится ломбард. Но мне казалось, что вся Москва смотрит на меня, как я иду, держа под мышкой свое плохонькое пальто. Я так и не решился дойти до ломбарда и вернулся голодный. К счастью, я тут же, может, в этот день или на следующий, получил из дома три рубля»[6].

В декабре 1909 года Андрей Туполев начал заниматься в подсекции воздухоплавания, организованной к XII съезду естествоиспытателей, где председательствовал H. E. Жуковский.

«На эту выставку авиационную, тогда она называлась воздухоплавания, собрали все, что было только в России: летающие змеи, воздушные шары, планеры, — вспоминал А. Н. Туполев. — Когда я пришел на выставку, я стал помогать поднимать какой-то планер, тут я познакомился с молодым ученым, который и познакомил меня с Николаем Егоровичем Жуковским. Вот с этого и началась моя жизнь в авиации»[7].

Несколько более развернутое воспоминание Туполева об этом историческом моменте приводит Л. Л. Кербер в своей книге «Туполев»:

«Попал я впервые в поле зрения H. E. Жуковского довольно любопытным образом. Я учился на первом курсе. Особо глубокого интереса к воздухоплаванию не имел, хотя оно и привлекало меня своей новизной. Как-то в училище организовали выставку воздухоплавания. Я туда однажды пошел. Вижу, подтягивают канатом какой-то планер. Я стал помогать и оказался рядом с Делоне, который был учеником H. E. Жуковского, а впоследствии стал известным математиком. Он тут же познакомил меня с Николаем Егоровичем. Вот так, взявшись за трос, я и прирос к этому делу».

Делоне — фамилия целой династии ученых, поэтов, художников на ниве российской науки и культуры. Андрей Николаевич говорит о молодом ученом, и, возможно, речь идет о Борисе Николаевиче Делоне (1890–1980), выдающемся математике, члене-корреспонденте АН СССР, увлеченном альпинизмом: его именем названы пик и перевал на Горном Алтае. Хотя еще более вероятно, что он вспоминает его отца — Николая Борисовича Делоне (1856–1931), также российского математика, окончившего МГУ, ученика H. E. Жуковского, профессора, преподававшего в Киевском политехе, увлекавшегося планеризмом, основавшего в Киеве планерную школу, построившего несколько «глайдеров» собственной конструкции и изложившего открытые им законы построения летательных аппаратов и парения на них в брошюре «Устройство дешевого и легкого планера и способы летания на нем» (1910). В 1908–1909 годах Николай Борисович неоднократно выступал в Киеве, Харькове, Полтаве, Екатеринославе, Одессе и даже Москве с «чтением лекции H. E. Жуковского о воздухоплавании, изложенной в Киеве 12 декабря 1908 года». Можно лишь еще раз удивиться, сколь велик был интерес к нарождающейся авиации в самых широких слоях населения!

Ну а Николай Егорович Жуковский — выдающийся русский ученый, «отец русской авиации». Родился 5 января 1847 года в имении Орехово Владимирской области, в семье инженера, мелкого дворянина. Со стороны матери, имевшей девичью фамилию Стечкина, относился к родовитой московской знати. В 1868 году окончил физмат Московского университета, преподавал физику в женской гимназии. С начала 1872 года — на преподавательской работе в ИМТУ, где читал математику и механику. В 1885-м он приват-доцент, а с 1888 года — профессор кафедры аналитической механики ИМТУ. Широкие научные интересы, прежде всего в области гидро- и аэродинамики, блестящее знание математики (с 1905 года — Жуковский президент Математического общества), открытый доброжелательный стиль общения, вдохновенный артистизм при чтении лекций, политическая независимость, популярность среди студентов, организация воздухоплавательного кружка в ИМТУ, пришедшая европейская известность сделали H. E. Жуковского известнейшим русским ученым своего времени. Научное наследие H. E. Жуковского опубликовано в десяти томах и насчитывает более 170 научных работ.

В повседневной жизни Николай Егорович подчинялся сильному влиянию матери — Анны Николаевны — волевой, умной и властной женщины. Умерла она в 1912 году, в возрасте девяноста пяти лет.

Надежда Сергеевна Сергеева появилась в доме Жуковских в 1889 году как сиделка при больной сестре Николая Егоровича — Марии. Умирая, Мария Егоровна просила мать и брата: «Пусть Надя останется в семье». В 1891 году Надежда Сергеевна вышла замуж, но брак оказался неудачным — муж, некий Антипов, был алкоголиком. Вскоре Надежда Сергеевна стала гражданской женой Николая Егоровича. Погруженному в науку Жуковскому было сложно помогать ей в бракоразводном процессе. Так все и осталось без изменений: Надежда Сергеевна формально считалась Антиповой, а родившиеся Леночка и Сергей считались его детьми.

Позднее Надежда Сергеевна уехала из дома Жуковских и умерла у себя на родине, в Тамбовской губернии, в 1904 году.

Дети Жуковского — Елена Николаевна (1894–1920), талантливый математик, и Сергей Николаевич (1900–1924), студент Военно-воздушной академии, умерли бездетными.

Все наследие Николая Егоровича осталось в научных трудах, основанных при его участии институтах (ЦАГИ и ВВА) и талантливых учениках, составивших целую эпоху в нескольких направлениях науки и техники.

Среди учеников H. E. Жуковского были выдающиеся ученые и конструкторы, академики и летчики: А. Н. Туполев, Я. Д. Аккерман, Н. А. Артемьев, А. А. Архангельский, Н. Р. Брилинг, Б. М. Бубекин, В. П. Ветчинкин, Н. Б. Делоне, А. А. Микулин, Г. М. Мусинянц, Л. С. Лейбензон, В. М. Петляков, Б. И. Российский, Г. X. Сабинин, Б. С. Стечкин, К. А. Ушаков, С. А. Чаплыгин, Б. Н. Юрьев…

Об исключительном впечатлении, оказанном на него лекцией H. E. Жуковского, прочитанной в Киеве в декабре 1908 года, вспоминал авиаконструктор И. И. Сикорский. Учениками H. E. Жуковского считали себя и один из первых русских летчиков Б. И. Российский, совершавший полеты с Ходынского поля еще в 1910 году и учившийся в ИМТУ в 1904–1909 годах, и выдающийся летчик-испытатель, летчик номер один, Герой Советского Союза M. M. Громов.

Б. И. Российский был избран в 1909 году председателем практической комиссии воздухоплавательного кружка, а в конце того же года отбыл во Францию, где вскоре получил одно из первых «Бреве» (диплом летчика) в России.

Ученик H. E. Жуковского старшего поколения, член-корреспондент АН СССР Н. Р. Брилинг (1876–1961) был одним из основателей советского двигателестроения, принимал участие в создании двигателей самого разного назначения. Один из главных организаторов НАМИ[8], давшего жизнь ЦИАМу[9] и другим двигателестроительным институтам. Человек, имевший жесткий независимый характер, настроенный оппозиционно к советской власти, он трижды арестовывался до войны, но был избран тем не менее профессором, а позднее и членом-корреспондентом, назначен заведующим кафедрой в MАДИ[10], получил звание заслуженного деятеля науки и техники РСФСР.

Среди ближайших учеников Жуковского — профессор В. П. Ветчинкин (1888–1950), за работы в области динамики полета ракет в 1943 году удостоенный Сталинской премии. Окончив Курскую гимназию, Ветчинкин поступил в ИМТУ, где, будучи прилежным слушателем, отличался независимым поведением: никогда не носил ни шапки, ни калош, ездил на велосипеде и зимой и летом, еженощно выходил на улицу, чтобы с помощью собственноручно изготовленного им приспособления сверить часы по Полярной звезде. Работы в самых передовых отраслях естествознания В. П. Ветчинкин сочетал с глубокой и искренней верой в Бога. Вспоминают, что, услыхав днем колокольный звон, Ветчинкин прерывал лекцию словами: «Ну, вот и к обедне заблаговестили, я пошел!»

В 1921–1925 годах Ветчинкин читал лекции по теории ракет и космических путешествий и был первым, кто представил корректные теории межпланетных полетов, основанные на движении по эллиптическим орбитам. В 1925–1927 годах он работал над изучением динамики крылатых ракет и реактивных самолетов, принимал участие в деятельности Научно-исследовательского института реактивного движения (РНИИ). В 1927 году избран профессором Военно-воздушной академии имени Н. Е. Жуковского. В ЦАГИ В. П. Ветчинкин вел последовательные научные работы в области динамики полета ракеты, нашедшие отражение в дальнейших работах М. В. Келдыша и С. П. Королева.

Академик А. А. Микулин (1895–1985) — выдающийся конструктор советских авиационных двигателей. Под его руководством созданы двигатели М-17, АМ-34, АМ-38, АМ-42, стоявшие на многих боевых и рекордных самолетах советской страны (Р-5, АНТ-25,ТБ-3, МиГ-3, Пе-8, Ил-2, Ил-10). Он руководил работой над несколькими двигателями, устанавливавшимися на танки, торпедные и бронекатера. В 1949 году возглавил работу над турбокомпрессорным реактивным двигателем ТКРД-1, на базе которого появилось несколько все более мощных двигателей. Эпохальным среди них стал турбореактивный двигатель АМ-3 с тягой в 8800 килограммов, созданный в 1950 году, ставившийся на Ту-16 и Ту-104. Фактически это был первый советский двигатель, превосходивший современные ему западные образцы. В начале 1955 года А. А. Микулин был вынужден оставить напряженную работу главного конструктора. Его сменил прекрасный продолжатель — С. К. Туманский (1901–1973), создавший ряд новых, выдающихся по своим параметрам реактивных двигателей.

А. А. Микулин был избран академиком АН СССР в 1943 году, имея только среднее образование. Диплом об окончании ВВИА имени H. E. Жуковского был вручен академику в 1950 году. Родной племянник H. E. Жуковского (мать Микулина была сестрой Николая Егоровича), он был увлекающимся человеком. После ухода из двигателестроения и от научно-технической деятельности А. А. Микулин посвятил себя проблемам сохранения здоровья, предложив ряд новых медицинских идей. Когда Министерство здравоохранения СССР отказалось поддержать издание книги Микулина на медицинскую тему, академик в 76 лет поступил в медицинский институт и в 1975 году сдал «на отлично» государственные экзамены. В следующем году он защитил кандидатскую диссертацию по медицине — по подготовленной им книге. Этот труд был впервые опубликован в 1977 году под названием «Активное долголетие». Все свои медицинские идеи Александр Александрович испытывал на себе и, перенеся в середине жизни тяжелое заболевание, сумел укрепить свой организм и достигнуть 90-летнего рубежа. Андрей Николаевич, чувствуя высокий талант А. А. Микулина, относился к нему с уважением, что не спасало последнего от остроумных, а порой и резких нападок Туполева, касавшихся прежде всего его личной жизни (А. А. Микулин был женат четыре раза).

Академик Б. С. Стечкин (1891–1959) — выдающийся аэродинамик, основоположник теории воздушно-реактивных двигателей. Стечкин был внучатым племянником H. E. Жуковского, активно работал в авиационном кружке ИМТУ, будучи его старостой. Принимал активное участие в создании ЦАГИ. В 1918–1930 годах — начальник винтомоторного отдела ЦАГИ. В 1929 году в журнале «Техника Воздушного флота» он опубликовал статью «Теория воздушного реактивного двигателя», где впервые сформулировал принципы, ставшие основополагающими в этой отрасли техники. С 1954-го — заведующий лабораторией, а позднее директор Института двигателей АН СССР, с 1963-го — научный руководитель отдела в ОКБ С. П. Королева. Значительную часть работы Б. С. Стечкина составляла преподавательская деятельность. Он был профессором МВТУ, МАИ[11], ВВИА имени Н. Е. Жуковского, МАТИ[12].

Академик Б. Н. Юрьев (1889–1957) — выдающийся аэродинамик, создатель автомата перекоса, обеспечивающего устойчивость и управляемость вертолета, а также нескольких принципиально новых геликоптеров. Дважды лауреат Сталинской премии.

В 1919 году Борис Юрьев женился на дочери Жуковского Елене, интересной девушке, к тому же зарекомендовавшей себя как блестящий математик. К сожалению, Елена Николаевна умерла в 1920 году, вероятно от испанки. Б. Н. Юрьев вторично женился только через 17 лет. Последние годы он посвятил преподавательской деятельности, читая лекции в МАИ и ВВИА имени H. E. Жуковского.

Академик С.А.Чаплыгин (1869–1942) — выдающийся гидро– и аэродинамик, физик, математик. Был среди главных организаторов ЦАГИ. Директор-начальник ЦАГИ в 1928–1931 годах. Один из первых Героев Социалистического Труда.

Создатель «Теории решетчатого крыла», заложившей основы теории обтекания решеток циркуляционным потоком, явившейся базой для расчета винтов, турбин и других лопаточных машин. В области математики решил задачу приближенного интегрирования дифференциальных уравнений, что явилось крупным достижением математической мысли. Идеи Чаплыгина оказались применимы не только для решения широких классов дифференциальных уравнений, но и при приближенном решении общих классов функциональных уравнений.

«Развивая общие методы исследования, он всегда ищет им вполне конкретные приложения, — писал о С. А. Чаплыгине президент Академии наук СССР М. В. Келдыш. — Сергей Алексеевич не имел ни одной математической работы, которая не была бы применена к решению конкретных задач механики. Но если у него всегда было стремление применить созданные им общие теории к конкретным задачам, то и наоборот: когда он задавался целью изучить какое-нибудь новое слово в механике, никакие математические трудности его не останавливали. Будучи ученым исключительной силы, он никогда не подходил трафаретным образом к достижению поставленных перед собой целей, а создавал в каждом отдельном случае свои оригинальные методы, дающие наиболее удачный подход к задаче».

Рассматривая становление практической аэродинамики в России в начале XX века, нельзя обойти вниманием основанное в 1907 году благотворительное общество X. С. Леденцова (1842–1907) — богатого и высокообразованного купца. Устав общества Леденцова был утвержден после смерти последнего в 1909 году. Именно в 1909 году в подсекции воздухоплавания ИМТУ начал заниматься студент второго курса Андрей Туполев. Цель общества виделась «в пособиях тем открытиям и изобретениям, которые при наименьшей затрате капитала могли бы принести возможно большую пользу для большинства населения». В 1909 году H. E. Жуковский, вместе с И. И. Мечниковым, К. А. Тимирязевым, Н. А. Умовым, С. А. Федоровым, А. А. Тихомировым, А. П. Гавриленко, П. П. Петровым, Я. Я. Никитинским, М. П. Прокуниным и некоторыми другими лицами, был избран в число почетных членов общества и не раз выступал в качестве его пользователя, когда общество со своей стороны выступало «с предложением оказать содействие его (Жуковского) трудам и начинаниям…».

На средства общества X. С. Леденцова были построены первые аэродинамические трубы в ИМТУ, над изготовлением и монтажом которых трудился молодой Туполев, были профинансированы опыты Б. Н. Юрьева с постройкой геликоптера, за который была получена золотая медаль на Второй Международной выставке воздухоплавания в Москве, закуплен столь необходимый для полетов двигатель «Анзани», построены и введены в эксплуатацию несколько уникальных экспериментальных стендов.

Андрей Николаевич Туполев, безусловно, был исключительным человеком, и поэтому ему везло на встречи с замечательными людьми, которыми всегда была богата Россия. Но, думается, не только встреча с Жуковским предопределила пожизненный интерес Андрея Николаевича. 1909-й был годом, когда авиация, до того бывшая не то призрачной звездой, не то эффектным цирковым номером, решительно пришла к людям.

25 июля 1909 года французский фабрикант и изобретатель итальянского происхождения Луи Блерио, составивший себе состояние за счет производства и продажи фонарей, на своем одиннадцатом по счету аэроплане («Блерио-XI») совершил 37-минутный перелет через Ла-Манш, преодолев 23 мили (около 40 километров), и приземлился на английской территории. Тем самым Блерио выиграл тысячу фунтов — приз лорда Нортклиффа, владельца «Daily Mail», учредившего приз для того, кто первым пересечет «Бритиш-чэнел» на аэроплане. Этот полет разом низверг тысячи скептиков по всему миру и наглядно показал, что авиация — это не только аттракцион, не только сногсшибательный номер, но интереснейшее дело, вот-вот готовое принести богатейшие плоды, призвал за верстаки, кульманы, столы и в ангары десятки тысяч дерзновенных энтузиастов по всему миру.

Помните известный голливудский фильм «Воздушные приключения»? Подоплека истории верна — английский богач учреждает внушительный приз за перелет через «Бритиш-чэнел». Внешне похож на Луи Блерио и французский летчик, и отчасти аэроплан. Дальше, правда, сплошной вымысел.

Первые полеты аэропланов привлекали огромное количество людей. На авиационные состязания в Живюзи и Иссиле-Мулино, недалеко от Парижа, съезжался весь цвет общества. На авиационную неделю, названную «Шампанской» и известную как «La grande semaine d'aviation de la Champagne», организованную в августе 1909 года в Реймсе при финансовой поддержке производителей и продавцов французского шампанского, собралась элита европейского общества. Газеты писали, что Реймс не знал такого собрания публики со времен коронации Карла VII.

В России первые авиационные шоу также привлекали многотысячные толпы людей всех сословий, «от карманников до фрейлин», включая цвет русского общества.

Полеты аэропланов в те годы были зрелищем, вызывавшим непредсказуемую, даже безумную реакцию. Писатель Лев Успенский, оказавшийся очевидцем одного из первых полетов в России, в своих записках попытался донести до нас впечатление, которое произвел на петербургскую публику двухминутный полет французского летчика Латана в апреле 1910 года: «Десятки тысяч людей, питерцев, с ревом неистового восторга, смяв всякую охрану, неслись по влажной весенней траве, захватив в свою вопящую, рукоплещущую на бегу массу и солдат стартовой команды, и горстку французов, и русских „членов аэроклуба“, и разнаряженных дам, и карманных воришек, чистивших весь день кошельки у публики, и филеров, и разносчиков съестного, — неслись туда, где торопливо, видя это приближение… то выскакивал наружу, то вновь испуганно вжимался в свою маленькую ванночку-гондолу сам месье Гебер Латан».

Братья Райт, Сантос-Дюмон, Блерио, Вуазен, Фарман быстро стали популярнейшими людьми своего времени. Не отставала и Россия. Уже в 1909 году вероятные, но не подтвержденные официально подлеты совершили одессит Алексей Вандер-Шкруф (август) и москвич Юлий Кремп (декабрь). Один из первых советских авиаторов, журналист и кинодеятель Н. Д. Анощенко подчеркивал, что «аэроплан Кремпа явился первым русским аппаратом, оторвавшимся от земли». В сентябре 1909 года первые полеты в российском небе совершил на «Вуазене» выдающийся французский летчик Жорж Леганье.

21 марта 1910 года совершил первый публичный полет в России с поля Одесского ипподрома первый русский летчик Михаил Никифорович Ефимов, получивший диплом № 31 Французского аэроклуба.

25 (а также 27 и 28) апреля 1910 года, в дни Первой Международной авиационной недели, вместе с другими иностранными летчиками первый полет в России на «Райте» совершил второй русский летчик (диплом Французского аэроклуба № 50) — Николай Евграфович Попов.

Вечером 25 апреля, в воскресенье, под звуки русского национального гимна в воздух поднялся Николай Попов и описал несколько кругов над Коломяжным аэродромом, достигнув высоты 454 метра. Попов, выступавший вместе с пятью иностранными летчиками, взял приз «за наибольшую дистанцию без остановки», пролетав в воздухе два часа.

Николай Евграфович Попов был выдающимся человеком: журналист и военный корреспондент и писатель, спортсмен и авиатор, самостоятельно освоивший такую капризную машину, как «Райт». (H. E. Попов был дядей известного советского авиаконструктора, ближайшего сподвижника А. Н. Туполева, А. А. Архангельского.) К сожалению, 21 мая (3 июня) 1909 года Попов потерпел тяжелую аварию на «Райте» и к полетам на аэропланах больше не вернулся.

В мае полеты на «Райте» с Коломяжного аэродрома совершили офицеры поручик Е. В. Руднев (3 мая), поручик И. Л. Когутов (13 мая), штабс-капитан Г. Г. Горшков (21 мая).

В 1910 году Сергей Исаевич Уточкин первым из русских летчиков показал полет аэроплана «Фарман-IV» во многих городах России: 4 мая — в Киеве, 15, 20 и 23 мая — в Москве, 7 июня — в Харькове, 19 августа — в Нижнем Новгороде. В каждом из городов он совершил по нескольку полетов с пассажирами.

Первый полет на несколько десятков метров совершил на биплане с передним рулем высоты и мотором «Анзани» 23 мая 1910 года в Киеве инженер путей сообщения, и. о. профессора Киевского политехнического института Александр Сергеевич Кудашев. Полет не был официально зарегистрирован, так как выполнялся без регистрации и предупреждения. Это был первый, но, увы, неофициальный полет на аэроплане отечественной конструкции.

Аппарат «Гаккель-III», пилотируемый недипломированным авиатором Владимиром Федоровичем Булгаковым, взлетел 24 мая 1910 года с Гатчинского аэродрома в присутствии членов комиссии Всероссийского аэроклуба. Он пролетел около двухсот метров.

Борис Модестович Гаккель самоотверженно работал вместе с братом Яковом Модестовичем и создал первый русский аэроплан. К сожалению, его дальнейшая судьба в авиации не сложилась: не получив финансовой поддержки, он полностью разорился к 1912 году. Борис Гаккель нашел себя после революции, став доктором технических наук, профессором Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта, автором десятков изобретений в области тепло– и электровозостроения. Заслуженный деятель науки и техники СССР Б. М. Гаккель умер 12 декабря 1945 года.

Летательный аппарат БИС-2 (Былинкин, Иордан, Сикорский), имевший почти все атрибуты самолета (тянущий винт, летчик за мотором, бипланная коробка, киль и рули), был поднят в воздух 3-го, а затем 11 июня 1910 года в присутствии комиссаров. По мнению историка авиации и авиаконструктора Вадима Борисовича Шаврова, он стал третьим русским самолетом (следом за машинами Кудашева и Гаккеля), поднявшимся в воздух в 1910 году.

Первый полет биплана «Россия А» состоялся 2 августа. Управлял аппаратом Владимир Лебедев. 12 августа — Генрих Сегно, 16-го — вновь Лебедев.

Моноплан «Россия Б» взлетел 15 августа. Им управляли поручики К. Е. Арцеулов, Б. В. Матыевич-Мацеевич, Г. В. Алехнович, В. А. Лебедев. В августе 1910 года летали около двух десятков русских летчиков.

С 8 сентября по 1 октября 1910 года на вновь построенном Комендантском аэродроме, неподалеку от Санкт-Петербурга, был открыт первый Всероссийский праздник воздухоплавания. Первый полет совершил прибывший на праздник Михаил Ефимов. «Первый его подъем в небо приводит публику 20-копеечных мест в такой раж, что заборы рушатся в щепки. Толпу сдерживает полиция», — писала газета «Россия». Затем в небо поднимаются сразу четыре аэроплана. «Одновременный полет четырех аэропланов достоин был кисти художника», — писали «Ведомости». «На земле было не менее 175–180 тысяч зрителей».

Исключительные по продолжительности и красоте полеты провел летчик-инженер Лев Макарович Мациевич. С ним по очереди летали премьер Столыпин и профессор Боклевский, писатель Меньшиков и депутат Морозов. К сожалению, его полет на «Фармане» 24 сентября 1910 года закончился катастрофой. Этот отважный летчик стал первой жертвой авиации в России.

Хлеб первых авиаторов был весьма рискованным. Когда в 1910 году Французский аэроклуб выдал свой 400-й диплом, в катастрофах погибло около 120 летчиков. Понятие «авиатор» в 1910 году можно приравнять к сегодняшнему понятию «космонавт-астронавт», но риск был на порядок выше. В 1910 году было более 450 авиаторов, около шестидесяти имели российское подданство. В 2010 году мир насчитывал более 514 космонавтов, из них 110 россиян. При совершении космических полетов погибло 18 космонавтов.

Открытие Московского аэродрома состоялось на Ходынке 3 октября 1910 года в присутствии официальных лиц и десятков тысяч публики. На открытии состоялись полеты М. Ф. де Кампо-Сципио и M. H. Ефимова, совершавшиеся до октября. Вечером 15 октября Ефимов впервые совершил дальний перелет над Москвой, взлетев с Ходынки и приземлившись в районе деревни Черемушки. Заметим, что полеты предваряла скромная по нынешним меркам рекламная кампания: от центра до Тверской заставы на высоте трамвайных столбов висели белые полотнища с надписью: «Полеты де Кампо-Сципио и Ефимова».

«Авиашоу» в то время собирали огромные аудитории: до 180 тысяч в Петербурге (при населении два миллиона человек), до 100 тысяч в Москве. Можно предположить, хотя и не имеется документальных подтверждений, что студент Андрей Туполев был среди десятков тысяч людей, самозабвенно лицезревших первые полеты в 1910 году, что это зрелище навсегда сделало его добровольным «пленником авиации».

«Весной 1910 года у меня состоялся с Николаем Егоровичем разговор, который на несколько лет определил направленность моих работ в авиации, — вспоминал Туполев летом 1972 года, наговаривая свои воспоминания на магнитофон. — Однажды Николай Егорович пришел к нам в сарай, который мы гордо именовали ангаром, и сказал: „У нас в училище создается аэродинамическая лаборатория. Заведующим ею назначим Туполева: у него руки хорошо работают“.

Затем отвел меня в сторонку, дал конкретное задание:

— Будем аэродинамическую трубу строить. Надо наши расчеты и теоретические выводы проверять на опыте. Будем делать трубу с плоским потоком, для опытов это будет удобнее. Ширину плоского потока сделайте примерно такой, — он нешироко развел руки… — Высоту его примем вот примерно такой, — между его ладонями остался промежуток сантиметров тридцать, — да, скорость потока обеспечьте метров двадцать в секунду. Ну, а остальное сами продумаете…

Так мне было дано задание на проектирование и постройку аэродинамической трубы. Хотя и не первой в мире или в России, ибо сама идея создания искусственного потока для проведения тех или иных испытаний насчитывала к тому времени не менее полувека».

С 18 по 25 апреля в Императорском техническом училище вновь проходила воздухоплавательная выставка. Выходивший в то время журнал «Библиотека воздухоплавания» настойчиво приглашал читателей на выставку, отмечая модель аэроплана «Антуанетта», представленную на выставке и построенную студентом Туполевым «с высокой степенью достоверности». Автор с пониманием и любовью «сочинил» точную модель моноплана конструкции Блерио, чем заслужил расположение и похвалу профессора H. E. Жуковского.

Позднее Туполев участвовал в постройке планера, на котором совершил свой первый полет. В Лефортове, с косогора на берегу Яузы, там, где сегодня высятся решетки забора парка Московского военного округа, ощутив встречный порыв ветра, разогнавшись с помощью Юрьева и оттолкнувшись ногами от пригорка, воспарил Андрей Туполев над тихой неширокой Яузой, чтобы через секунды приземлиться на другом ее берегу…

Перелетев Яузу, Андрей попал в руки товарищей-студентов, истово поздравлявших его, а затем принявшихся его качать. На следующий день его горячо и искренне поздравил не присутствовавший при полете Н. А. Жуковский.

«Построенный планер испытывали в первую очередь его создатели: я, Юрьев и Комаров. Вышли мы на противоположный училищу берег Яузы. Солнце уже припекало по-весеннему… Управлялся наш планер перемещениями тела пилота, висящего на двух крыльях. А разгонялся он физической силой другого человека. Юрьев „впрягался“ в лямку и бежал. Я почувствовал, что земля уходит из-под ног, и полетел. Кто-то успел сделать фотографию… Я упал на землю, но без последствий. Потом пилотом сел Юрьев, а я его возил… Полет подтвердил наши расчеты, правда, лишь в известной степени, поскольку в следующем полете планер основательно помялся при посадке, но летчик, как видите, остался жив», — вспоминал позднее А. Н. Туполев.

«Это был славный период зарождения русской авиации, русской авиационной науки, — писал соратник Туполева по училищу, ученик H. E. Жуковского, впоследствии профессор, заслуженный деятель науки и техники РСФСР Г. М. Мусинянц, — и мы носим в себе ярчайшие воспоминания о тех днях, когда чаще бились наши двадцатилетние сердца, зажигаемые огнем труда и науки нашего учителя.

Мы были молоды, были еще студентами, но, увлекаемые и руководимые Николаем Егоровичем, делали „настоящие дела“; старшие из нас разрабатывали новые теории, делали доклады на всероссийских съездах научных обществ, разрабатывали и строили планеры и летательные аппараты, летали на этих аппаратах, разрабатывали и строили аэродинамические трубы и лабораторные приборы, — часто своими руками; те, которые были моложе, помогали старшим, проводили аэродинамические эксперименты, ухаживали за установками и приборами, убирали лабораторию, носили дрова, топили печи, и все мы вместе решали общие вопросы, нередко собираясь для этого в квартире Николая Егоровича в Мыльниковом переулке».

Несколько позднее в воздухоплавательном кружке была создана Комиссия по постройке самолета, членами которой стали самые активные его участники: А. Н. Туполев, А. А. и Б. А. Архангельские, Б. С. Стечкин, Б. Н. Юрьев, А. А. Комаров. Занимаясь проектированием (за основу был взят моноплан «Блерио-XI»), «Комиссия» собирала деньги для приобретения 30-сильного мотора «Анзани» (возможно, именно этот мотор впоследствии стоял на АНТ-1) и некоторых необходимых и дорогостоящих в то время материалов. Некоторая часть суммы была собрана за счет пожертвований частных лиц — родственников и друзей кружковцев.

«В кружке Жуковского каждый из нас имел свое прозвище, — вспоминал А. Н. Туполев. — Так вот про Стечкина Николай Егорович сказал: „Это наша голова!“».

Когда «Русский Блерио» был почти готов, произошли события, на несколько лет изменившие жизнь Туполева. Весной 1911 года и учеба, и захватывающая увлекательная работа студента Туполева были неожиданно прерваны. Известен документ Московского охранного отделения от 8 марта 1911 года: «Получив сведения, дающие основания подозревать Туполева в политической неблагонадежности, произвести обыск, задержать, независимо от результата обыска». Сразу после первого обыска он был арестован, но в этот же день освобожден. При повторном обыске 13 марта Туполева дома не оказалось, но, как сказано в протоколе обыска, «…при входе в общежитие у почтальона было взято письмо на его имя с протоколом общего собрания коалиционного комитета». На конверте было написано, не Туполеву, а Тупулеву, но номер квартиры по улице Коровий брод (ныне 2-я Бауманская) указан тот (№ 33), где жил Андрей Николаевич. 14 марта он был посажен в Арбатский полицейский дом. Андрей Николаевич был обвинен в предоставлении своего адреса «…для сношений городских коалиционных комитетов высших учебных заведений в Петербурге и Москве в целях объединения этих заведений в проведении забастовок».

Между тем летом 1911 года сборка аэроплана ИМТУ была окончена, он был перевезен на Ходынское поле, где совершил свои первые полеты. Первым испытывал самолет летчик де Кампо-Сципио, за ним летали студенты А. В. Духовецкий, A. М. Шатерников, Б. Н. Юрьев и другие. Самолет этот летал несколько лет, стал настоящей воздушной партой для тех, кто хотел связать свою судьбу с авиацией: его ломали, чинили, опять летали. Выдающийся конструктор и историк авиации B. Б. Шавров пишет, что этот «все же самолет с пользой просуществовал до самой войны 1914 года»[13]. Заметим, шел всего лишь второй год полетов аэропланов над Россией…

Но вернемся к арестованному А. Н. Туполеву. Одним из первых спешит выручить своего ученика Николай Егорович Жуковский, направляя в охранное отделение записку о полной занятости его студента. В «Деле охранного отделения» сохранилась эта записка:

«Студент ИТУ Туполев весь академический год занимался у меня в аэродинамической лаборатории. С середины января ему была поручена установка круглой всасывающей трубы. Каждый день он проводил время с 7 час. утра до 7 час. вечера в аэродинамической лаборатории и в учебной мастерской на этой работе». Жуковский пытается донести до полицейских, что времени на какие-либо «посторонние» занятия у студента Туполева просто не было.

Директор ИМТУ А. П. Гавриленко со своей стороны, после обращения к нему профессора H. E. Жуковского, в письме на имя московского градоначальника генерал-майора А. А. Адрианова ходатайствовал: «…принимая во внимание, во-первых, что Туполев принадлежит к числу студентов, исправно занимающихся учебными занятиями, в особенности в интересующей его области — аэродинамике, во-вторых, что за все время пребывания своего студентом Училища Туполев ни в чем предосудительном в стенах Училища замечен не был… позволяю себе покорнейше просить Ваше Превосходительство о распоряжении освободить студента Туполева из-под стражи».

Несмотря на ходатайства, Андрей Николаевич был освобожден только 21 апреля для участия в похоронах отца, умершего 19 апреля 1911 года.

Из документа от 11 мая 1911 года «Дела охранного отделения»: «…по рассмотрению особым совещанием обстоятельств дела студента ИТУ А. Н. Туполева, изобличенного в предоставлении своего адреса для сношений городских коалиционных комитетов высших учебных заведений по проведению забастовки, Министр Внутренних Дел постановил: воспретить А. Н. Туполеву жительство в столицах, столичных губерниях и городах, где имеются высшие учебные заведения, на один год». И уже 28 мая 1911 года Андрей Туполев был исключен на год из ИМТУ В июле 1912 года, спустя год, как было положено, он пишет прошение на имя директора ИМТУ с просьбой о восстановлении в училище. Разрешение на обратное зачисление в училище было дано 10 августа 1912 года, и Андрей Туполев воспользовался этим для сдачи некоторых экзаменов, не приступая, собственно, к занятиям. В декабре 1912 и январе 1913 года он сдал два экзамена.

Без малого два с половиной года провел он в деревне, занимаясь делами, далекими от авиации:

«Мне сказали, — вспоминал Андрей Николаевич, — что в обе столицы въезд мне будет воспрещен в течение трех лет. И я вернулся в Корчеву… Мне выпала тяжелая обязанность похоронить отца… Дела наши шли не очень хорошо. Но я был молод и силен. Я хорошо обработал землю, произвел посадку овощей, и дела начали постепенно выправляться, материальное положение семьи стало быстро улучшаться.

Помню один случай. Как-то я сказал маме, Анне Васильевне, что сохой пахать плохо. Давай купим плуг. Плуг стоит 4 рубля 50 копеек — рязанский. Хозяйство вести будет гораздо лучше. Тогда деньги были золотые, 5 рублей для нее были большие деньги, и мама была в нерешительности, давать ли деньги на плуг или на расходы в семье… Я, если закрою глаза, то и сейчас вижу ее маленькую руку, в которой она держит эти пять рублей. Но она решилась, отдала, и я купил плуг. С этого началось восстановление нашего хозяйства».

Андрей Туполев, живя в отцовском Пустомазове, вместе с крестьянами собирал валуны — расчищал землю под пахоту, много косил и в то же время не забывал он своего призвания — сооружать «гидроаэродинамические» конструкции. Примером может послужить плотина, сооруженная будущим авиаконструктором на реке Лужменке.

«Полицейский розыск» (надзор) А. Н. Туполева кончался 6 февраля 1913 года, но в конце жизни он говорил: «…по ходатайству Николая Егоровича Жуковского, который обо мне не забыл, а продолжал хлопотать, срок мне был изменен, и высылка мне полагалась всего на один год. Но, видимо, чтобы я быстро не возвращался, никаких извещений мне не делалось, и я отбыл все три года. А в училище, где меня восстановили, сообщено было, что Туполев после отбытия года уехал в Петербург, где я никогда не был».

Осенью он вновь появился в ИМТУ и продолжил работу в аэродинамической лаборатории. «Андрей Николаевич быстро становится одним из активнейших работников, проявляет разнообразные способности конструктора и научного исследователя и становится ближайшим учеником Николая Егоровича Жуковского, с которым остается неразрывно связанным до смерти Николая Егоровича», — писал академик С. А. Чаплыгин.

1 августа 1914 года Германия объявила войну России. Первая мировая война, приведшая к гибели 12 миллионов человек и крушению четырех империй, стремительно разрасталась. Значительная часть населения России, не разглядев за широко развернутым «ура-патриотизмом» грядущих поражений и социальных потрясений, с энтузиазмом восприняла вступление в войну. Не остался в стороне и Туполев.

«Я продолжал работать у Николая Егоровича, и в то же время хотелось как-то участвовать в общественной жизни страны, — рассказывал он позднее. — …Когда в 1915 году при ИТУ был организован госпиталь, некоторые из нас, студентов, пошли учиться на братьев милосердия (это были „Курсы сестер милосердия“. — Н. Б.). Параллельно со своей работой мы стали трудиться в этом госпитале. Работал я сначала санитаром у солдат, потом, когда кончил курсы, стал работать „сестрой милосердия“ (тогда братом милосердия не называли, а было только звание „сестра милосердия“), — вспоминал Туполев со своим характерным юмором. — Работал, работал и, понемножку повышаясь в звании, стал старшей „сестрой“ третьего этажа. У меня уже было 130–140 больных. Здесь я познакомился с моей будущей женой Юлией Николаевной».

Это событие произвело на молодого, светски неотесанного Туполева исключительное впечатление. Юлия обладала безукоризненными мягкими манерами, врожденным и благоприобретенным очарованием. Фамилия девушки была — Желтикова. Для тверяка, а именно таковым с гордостью числил себя тогда Туполев, в этом имени был скрыт великий сакральный смысл. Желтиков монастырь, основанный еще в XIV веке, был самым почитаемым и видным монастырем Твери. Конечно, совпадение дорогих имен не могло быть не замеченным Туполевым. Возможно, это стало и одной из длинного ряда причин их большой любви.

В 1914 году Андрей Туполев познакомился с другими «кружковцами» H. E. Жуковского, его родственниками — Борисом Стечкиным и Сашей Микулиным. По воспоминаниям А. А. Микулина, когда он самозабвенно собирался запаять собранную им авиабомбу (бомбы на конкурс, объявленный тогда Жуковским, делали практически все «кружковцы») и уже подносил паяльник к отверстию, которое собирался запаять, кто-то схватил его за руку.

«— Вы что, с ума сошли! Ведь порох-то от паяльника вспыхивает! Давайте покажу! — И насыпал кучку пороха, поджег — порох взорвался.

— Вы спасли мне жизнь, — благодарил его Микулин.

— Пустяки! Давайте знакомиться! — Протянул руку: — Туполев. Андрей».

Знакомство этих людей дало жизнь многим выдающимся техническим достижениям, в том числе одному из самых необычных и загадочных русских изобретений. Дело в том, что с 1914 года 23-летний Борис Стечкин и некоторые его товарищи (Александр Микулин — с 1915 года) работали в лаборатории инженера Николая Николаевича Лебеденко.

Лебеденко, имевший хорошие связи, был организатором инженерных работ авантюрного плана, с блестящими, порой сумасшедшими идеями. После разработки нескольких зажигательных авиационных бомб, заказ на которые Жуковскому принес Лебеденко, он по собственному почину взялся за разработку огромного трехколесного танка «Нетопырь». Колеса машины должны были быть диаметром по девять метров! Микулин и Стечкин были среди разработчиков. Когда проект вчерне был закончен, Лебеденко попросил сделать «отличную» масштабную модель танка, в масштабе 1:30, самодвижущуюся, с иллюстрацией выдвижных вооружений, с высокой степенью деталировки, с выверенной отделкой. К этой тонкой работе по предложению Жуковского был привлечен «рукастый» Туполев. Вскоре великолепная модель, приводимая в движение мощной цилиндрической пружиной, над которой корпели сразу три будущих академика, была готова. Лебеденко был в восторге. Вызвав краснодеревщика, он торжественно приказал ему срочно сделать для модели роскошный футляр. Когда великолепная упаковка была готова, модель заведена, поставлена на стопор и вложена в футляр, Лебеденко направился на прием к князю Львову, председательствующему в Земском союзе.

Князь Львов с интересом осмотрел игрушку, проникся изобретением и направил Лебеденко к военному министру, тот вроде также был заинтригован увиденным, но, не рискуя взять на себя ответственность, предложил показать модель Государю.

Лебеденко, знавший за собой умение производить неизгладимое впечатление, тщательнейшим образом подготовился к аудиенции, точно рассчитав, как составить речь. Проявив безукоризненные манеры, он кратко и доходчиво рассказал царю о «великом» изобретении, тонко подведя доклад к самой эффектной части:

— А сейчас, ваше величество, я покажу вам проходимость моего танка! — С этими словами он изящно достал из футляра модель, поставил ее на пол и, ловко разложив на ее будущем пути несколько книг, снял со стопора. На Николая II модель, вкупе со словами и блестящим внешним видом Лебеденко, обещавшего с помощью нескольких танков окончить войну в три дня, произвела самое благоприятное впечатление.

Лебеденко оставил восхищенному царю модель и вышел от него с открытым на разработку счетом.

С точки зрения проходимости и защищенности — главных качеств боевых машин, эта машина была никудышной. Она просто увязала в грязи, даже на непересеченной местности, а уязвимость от артиллерийских снарядов ее гигантских колес на трехметровых спицах, равно как и сложность ремонта в полевых условиях, была очевидной.

Танк, общим весом до 60 тонн, был построен в 1915 году, но по результатам испытаний был сделан вывод об общей непригодности танка к использованию в условиях боя, что привело к закрытию проекта. Боевая колесная машина, первоначально охраняемая, а затем бесхозная, ржавела в лесу под Дмитровом до 1923 года, после чего была разобрана на слом.

Несомненная польза этого проекта была в том, что пришлось впервые работать с трофейными двигателями, причем двигателями мощными, снятыми с подбитого немецкого дирижабля. Впоследствии от этого была большая польза для выдающихся советских специалистов по двигателям, академиков Б. С. Стечкина и А. А. Микулина.

В декабре 1914 года, используя спонсорские средства (100 тысяч рублей, пожертвованные членом Всероссийского аэроклуба, богатым помещиком Э. М. Малынским), над созданием своего тяжелого аэроплана работал другой замечательный ученик Жуковского — Василий Андрианович Слесарев, окончивший ИМТУ в 1911 году. «Святогор» Слесарева обещал стать крупнейшим самолетом мира: он имел размах крыльев 36 метров, длину 21 метр, взлетный вес 6,5 тонны. В ходе работ отпущенный капитал был израсходован, так же как и личные деньги Слесарева (около 65 тысяч рублей, предположительно взятых в кредит). Приобрести запланированные немецкие двигатели мощностью 300 л. с. оказалось невозможным — шла война, и для аэроплана пришлось взять французские моторы «Рено» существенно меньшей мощности.

Военное ведомство, впечатленное видом гигантской крылатой машины (только диаметр колес основного шасси превышал два метра), попросило профессора H. E. Жуковского и членов его аэродинамической лаборатории — В. П. Ветчинкина, Г. И. Лукьянова, А. А. Архангельского, А. Н. Туполева дать оценку строящемуся самолету. В 1915 году эта комиссия впервые в России провела полный аэродинамический расчет аэроплана, сопровождавшийся продувкой моделей его частей, и вынесла вердикт: «…полет аэроплана Слесарева при полной нагрузке в 6,5 тонны и при скорости 114 км/ч является возможным, а посему окончание постройки аппарата Слесарева является желательным». Неудачи на фронте, начавшийся правительственный хаос, а затем и революция так и не дали творению В. А. Слесарева подняться в воздух. В 1921 году Слесарев был убит в Петрограде, а его самолет, несмотря на ряд новых, но тщетных попыток поднять его в воздух, в конце концов, в 1923 году был разобран.

«Работа В. А. Слесарева была героической, но почти безнадежной попыткой решения очень сложной технической задачи», — пишет В. Б. Шавров в замечательной книге «История конструкций самолетов в СССР до 1938 года».

К работе в только что зародившемся в России авиастроении волею судеб оказались привлечены одержимые высокими задачами люди, которые должны были обладать глубокими, весьма специфическими знаниями и в то же время не рассчитывать на скорое обогащение. Еще до революции Андрей Николаевич познакомился с большинством инженеров, подвизавшихся на названном поприще. Среди них был и впоследствии выдающийся советский авиаконструктор Николай Николаевич Поликарпов.

В годы Первой мировой войны большинство российских предпринимателей с удовольствием брали на работу студентов старших курсов, не подлежащих призыву в армию. Когда владелец завода «Дукс» Ю. А. Меллер (в годы войны сменивший фамилию на памятную для русской истории фамилию Брежнев) решил организовать при авиационном отделении завода конструкторское бюро по морской тематике и запросил у Жуковского руководителя, тот рекомендовал «одного из лучших своих студентов», А. Н. Туполева. На «Дуксе» же, в качестве инженера по заказам, с октября 1914 года работал студент Санкт-Петербургского политехнического института Николай Поликарпов.

В 1916 году Туполев получил задание спроектировать сразу два самолета. Первый — морской поплавковый разведчик и бомбардировщик с двигателем «Испано-сюиза», второй — морской поплавковый истребитель с мотором «Клерже» мощностью 130 л. с. и скоростью 170 км/ч.

Интересно, что концепция морской авиации была разработана в 1911 году тогда еще капитаном 2-го ранга А. В. Колчаком. Независимо от иностранцев он пришел к выводу о необходимости создания морской авиации, способной решать в интересах флота ряд задач, прежде всего разведывательных. Записка Колчака была отправлена по команде и нашла поддержку и у начальника Морского генерального штаба, и у морского министра. 18 мая 1912 года был подписан приказ об организации авиационных подразделений при Службе связи каждого моря.

Инженеру по заказам, студенту Поликарпову, было поручено согласование технических условий на постройку гидросамолетов с Техническим отделом Главного управления кораблестроения Морского министерства.

Спроектировать гидросамолеты, однако, не удалось. Ни у Туполева, ни у Поликарпова, ни у Технического отдела кораблестроения флота в те годы еще не было ни достаточного опыта, ни способных к этому людей. Известно, что Туполев выезжал на базу Балтийского флота в Ревель для ознакомления с имевшимися образцами гидроавиатехники. Проекты неоднократно переделывались, поскольку не удовлетворяли ни имевшимся техническим условиям, ни пожеланиям заказчика. Поликарпов вновь и вновь был вынужден заниматься пересогласованиями. Туполев нервничал, сгоряча обвиняя Поликарпова в неумении «выбить» заказ.

В отсутствие какого-либо прогресса в проектировании «поплавковых разведчика, бомбардировщика и истребителя» Ю. А. Меллер решил закрыть «доморощенное» КБ и закупил во Франции лицензию на постройку летающей лодки «Теллье».

«…Я был молодой, обиделся, забрал свои чертежики и вернулся обратно в Техническое училище», — вспоминал позднее A. Н. Туполев[14].

Автор глубокого исследования о H. H. Поликарпове B. П. Иванов отмечает, что «эта неудача глубоко задела самолюбие Андрея Николаевича, и о своей работе в годы Первой мировой войны в КБ завода „Дукс“ он вспоминал крайне редко и неохотно». Думается, что Андрей Николаевич в данном случае был далек от обид и, обладая великолепным чувством юмора, позволявшим ему искренне смеяться над собой (чего стоит слово «чертежики»), сделал правильные выводы. Автору конструкции тысяч летавших самолетов грешно было обижаться на ошибки молодости.

Тогда же, 14 июля 1916 года, при Аэродинамической лаборатории ИМТУ было создано Расчетно-испытательное бюро (РИБ) «для производства проверочных расчетов аэропланов, исследований в области воздушных винтов и для разрешения некоторых вопросов по исследованию сопротивления воздуха и материалов». Финансировалось бюро военным ведомством. Во главе РИБ был поставлен профессор H. E. Жуковский. Вместе с ним работали его ближайшие ученики: А. А. Архангельский, В. П. Ветчинкин, Н. И. Иванов, Г. И. Лукьянов, А. Н. Туполев. За 1916–1918 годы были проведены аэродинамические и прочностные расчеты тридцати трех типов самолетов. Были выявлены предварительные нормы прочности авиационных конструкций, испытаны модели крыльев и фюзеляжей аэропланов, авиационных вооружений, исследованы и предварительно систематизированы причины авиационных катастроф. Расчетно-испытательное бюро стало серьезной организацией, с результатами работ которого считались и командование Авиацией действующей армии (Авиадарм), и в Управлении Военно-воздушным флотом (УВОФлот), и в военном министерстве.

До 1918 года часть работ по аэродинамике проводилась в стенах Кучинского аэродинамического института, основанного Дмитрием Павловичем Рябушинским (1882–1962). Родился он в Москве в семье богатейшего русского предпринимателя, выходца из старообрядческой купеческой семьи. В начале XX века фамилия Рябушинских в России была синонимом безмерного богатства. Еще на памяти автора, когда легко или «без счета» тратившего деньги человека называли «Рябушинским».

В 1899 году, после смерти отца, братья Рябушинские унаследовали огромное состояние (всего около 20 миллионов рублей). Старшие братья Дмитрия сразу же активно включились в предпринимательскую деятельность, а Дмитрий всецело отдался науке. Он решил использовать часть своего состояния для создания прекрасно оснащенного научно-исследовательского учреждения, посвященного воздухоплаванию и метеорологии.

Заметим, что младший Рябушинский — Николай Павлович (1877–1951) также вышел из состава «Товарищества мануфактур П. М. Рябушинского с сыновьями» и, получив свою долю наследства, посвятил себя меценатству, собирал картины русских художников, устраивал выставки, проводил диспуты, издавал роскошный художественный журнал «Золотое руно», претендуя на роль связующего центра символизма.

Профессора Н. Е. Жуковский и В. В. Кузнецов активно поддержали идею Дмитрия Павловича, и к концу 1904 года в Кучине (подмосковном имении Рябушинских) вырос оснащенный новейшим западным оборудованием Аэродинамический институт. Первоначальная программа института включала экспериментальное изучение аэродинамического сопротивления, различных практических аспектов аэродинамики, наблюдение и анализ за атмосферными явлениями. На устройство института до 1905 года Д. П. Рябушинским было выделено 100 тысяч рублей. Позднее во многом по примеру Кучинского института были построены аэродинамические центры А. Г. Эйфеля и О. Рато во Франции, Л. Прандтля в Германии. Кучинский институт был в числе трех аэродинамических институтов, открытых первыми (кроме него, Римский институт и Институт Цама в Америке).

Общее научное руководство институтом первоначально осуществлял H. E. Жуковский, числившийся его «почетным сотрудником». Д. П. Рябушинский был директором и ведал постановкой экспериментов, проявив себя целенаправленным, требовательным, а впоследствии все более жестким ученым и хозяином. Но Жуковский не терпел вмешательства в ход своих научных исследований, а тем более выговоров, пусть и сдобренных крупными премиальными суммами. В 1906 году Жуковский решительно оставил Кучино, объяснив, что «хочет быть ближе к студентам». В дальнейшем, до 1918 года, практически все исследования, помимо аэрологических, велись в Кучине по собственным планам и при личном участии Д. П. Рябушинского. А. Н. Туполев неоднократно бывал в Кучинском институте с поручениями от Жуковского. Там же с 1905 года работал один из любимых учеников Николая Егоровича, приват-доцент Б. М. Бубекин, погибший в марте 1916 года при испытаниях созданного им скоростного пневматического бомбомета.

В 1906–1914 годах было издано пять выпусков Бюллетеня Кучинского аэродинамического института (на французском языке). Последний, шестой выпуск Бюллетеня был издан в 1920 году в Париже.

Еще в 1914 году, при праздновании десятилетия своего института, Д. П. Рябушинский сказал: «Задача аэродинамического полета разрешена, но на смену ей выдвигается новая, гораздо более трудная и грандиозная проблема — проблема перелета на другую планету. В Аэродинамическом институте в Кучино будут также предприняты исследования в этом направлении». Для того времени это было крайне смелое заявление, но оно было сделано человеком, хорошо сознававшим свои возможности.

В военные годы Кучинский институт выполнял поручения Артиллерийского комитета. Здесь, в частности, проводились испытания новой пневматической ракеты и модели пневматического бомбомета. Д. П. Рябушинский занялся тогда ракетодинамикой, а также сконструировал портативную безоткатную пушку-миномет, испытания которой проходили в Петрограде осенью 1916 года. Одновременно он одним из первых предпринял расчет реактивной силы при истечении газовой струи. В стенах Кучинского аэродинамического института делал свои первые шаги впоследствии известный изобретатель и авантюрист Л. В. Курчевский.

После Октябрьской революции Д. П. Рябушинский решил национализировать свой институт, обратившись в апреле 1918 года в Наркомпрос[15] РСФСР с просьбой «принять под свою защиту Институт с его лабораториями, библиотекой, архивом и хозяйственными постройками». В результате для руководства институтом была создана коллегия, а заведование было поручено Д. П. Рябушинскому.

Однако положение всех Рябушинских — богатейших людей России — в условиях происходившей революции быстро оказалось критическим. Старшие братья, занимавшиеся крупными кредитно-земельными сделками, стали злейшими врагами советской власти и дружно покинули родину, успешно выехав во Францию. Дмитрий Павлович оформил себе командировку для ознакомления с новыми типами ветряных двигателей и в октябре 1918 года выехал в Данию.

После краткого пребывания в Дании Д. П. Рябушинский переехал во Францию и жил там. Летом 1922-го он получил от Парижского университета ученую степень доктора наук, а в 1935 году был избран членом-корреспондентом Парижской академии наук. За свою жизнь Д. П. Рябушинский опубликовал более двухсот научных работ.

После отъезда Рябушинского в Кучино вернулся H. E. Жуковский со своими учениками. Здесь Николай Егорович поставил ряд сложных и важных экспериментов. Грузовичком, на котором возили тогда необходимое для экспериментов оборудование, управлял заядлый автомобилист, будущий академик Стечкин.

На Туполева размах и возможности первоклассного европейского оборудования института произвели большое впечатление. Нет сомнений, что появление центра авиационной науки, города Жуковский, во многом обязано забытому сегодня Кучинскому аэродинамическому институту.

К сожалению, в тяжелые 1919 и 1920 годы институт был разграблен: оборудование испорчено и расхищено. В 1921 году Кучинский аэродинамический институт был переименован, а впоследствии слит с вновь созданным Государственным научно-исследовательским геофизическим институтом.

…29 мая (11 июня) 1918 года А. Н. Туполев и братья А. А. и В. А. Архангельские защитили уже не в Императорском, а Московском техническом училище (МТУ) свои дипломные работы.

А. А. Архангельский вспоминает, что «в день окончания мною Технического училища совершенно неожиданно ко мне в дом вечером пришел Николай Егорович и поздравил меня с окончанием училища». Это говорит об особых, утраченных позднее отношениях преподавателя — мирового светилы и скромного по своему социальному положению студента.

Работа А. Н. Туполева «Опыт разработки гидроплана по данным испытаний в аэродинамических трубах» получила высокую оценку Н. Е. Жуковского. «Представленный студентом Туполевым расчет гидроаэроплана являет собой прекрасное свидетельство зрелости его инженерной мысли», — писал ученый.

За номером 49, среди 55 человек, окончивших МТУ тревожной весной 1918 года (тогда выпуск был ежемесячным), значится А. Н. Туполев — он «защищался» в конце мая.

Жил Андрей Николаевич в то время у старшей сестры — Веры Николаевны, в замужестве Потемкиной, в доме 12 по Продольному переулку, у Новинского бульвара.

Выпускник Туполев, без сомнения, знал И. И. Сикорского. В годы Первой мировой войны молодой и талантливый Сикорский был популярнейшим в России, обласканным царем и многими русскими и российскими олигархами авиаконструктором и летчиком, за несколько лет сказочно разбогатевшим. Сикорский был только на год моложе Туполева, происходил из семьи действительного статского советника, известнейшего в дореволюционной России судебного медицинского эксперта, профессора, националиста и монархиста И. А. Сикорского. Создав несколько оригинальных, одно– и двухмоторных самолетов, он прославился как создатель больших (с взлетным весом 5–7 тонн) четырехмоторных самолетов «Илья Муромец», составивших первую эскадру воздушных кораблей — первооснову Дальней авиации России. Туполев же был тогда известен лишь сравнительно узкому околоавиационному кругу Императорского Московского технического училища и, не обладая выраженным тщеславием, по-видимому, не стремился поддерживать неравного знакомства.

Согласно запискам ведущего инженера ЛИИ[16] И. H. Квитко, Туполев встретился с Сикорским в 1934 году во время поездки в Соединенные Штаты Америки, когда были приобретены две амфибии С-42.

Сикорский, сразу после революции эмигрировавший в США, никогда, особенно в довоенные годы, не скрывал своих монархических, резко антисоветских взглядов. Известно, что в 1927 году он представил в монархический белоэмигрантский «Союз государевых людей» проект «О рейде в СССР эскадры из 25 кораблей», предполагавший высадку десанта и уничтожение правительства Советской России. Позднее, в 1938 году, Сикорский находился в Германии с визитом вместе с известным американским летчиком Линдбергом. Они были тепло встречены нацистским руководством.

Вопрос о встречах Туполева и Сикорского я задал младшему сыну И. И. Сикорского — Сергею Игоревичу.

— Возможно, на авиасалоне, в Париже? — ответил он мне вопросом на вопрос.

По словам В. М. Вуля, А. Н. Туполев и И. И. Сикорский встречались на авиасалоне в Париже в 1965 году. Время сгладило резкость восприятия, и Игорь Иванович теперь смотрел на советское, «на русское», как говорили на Западе, с очевидной симпатией, а интересовали его прежде всего самолеты, тем более что конец 1960-х — начало 1970-х годов было временем расцвета СССР, о чем ярко напоминала все та же авиация. Эта встреча состарившихся Туполева и Сикорского была непродолжительной, но, как это иногда бывает у стариков, очень сердечной и теплой.