Турецкий горошек

Глава 10

В тот же день я пытаюсь дозвониться адвокатам. Шесть раз мне удается пообщаться только с секретарями. Голоса двух юристов звучат раздраженно из-за того, что их отрывают от работы.

Еще один просто не занимается такими делами. Наконец одна женщина, Кэрол Госс, владелица единоличного офиса на Кулидж-корнер, сама подходит к телефону. Она не отшивает меня. И мы назначаем встречу на шестнадцатое января.

Я готовлю Питеру на ужин испанское блюдо «тако», вкусные рулеты из маисовых лепешек, начиненные рубленым мясом, сыром, луком и бобами с острой подливой из растертого авокадо, смешанного с помидорами, луком и приправами. Лепешки шкворчат на сковороде. Кухонный комбайн решительно не желает работать, пока я не вспоминаю, что надо все время прижимать крышку. Авокадо превращается в однородную зеленую массу. Я пробую подливку, вкус кажется мне невнятным. Я добавляю еще лимонного сока, соуса «Табаско» и опять проверяю остроту вкуса. Теперь подливка кусается и жжется.

Питер приходит около восьми вечера с букетом цветов и подарком, завернутым в бумагу с желтыми утятами. Развернув сверток, я обнаруживаю в нем комплект одежды для трехмесячной малышки, розовое платьице и отделанные кружевами трусики с продернутой резинкой.

Он проводит пальцем по кружевам.

– Разве они не удивительны? Такие крошечные. Я купил их в «Детском мире».

Трусишки по размеру не больше его ладони. Глядя, как он обращается с этими вещичками, я понимаю, что приняла правильное решение.

Как раз в тот момент, когда я отправляю в рот последний кусочек мясного рулета «тако», раздается звонок в дверь. Питер, уже закончивший ужинать, пошел открыть дверь. Босси плетется за ним. Эта псина никогда не лает на людей, как другие собаки.

Убирая со стола, я слышу:

– Меня зовут Бен, я брат Лиз. Вы, должно быть, Питер. Это моя жена, Джанис.

Они проходят за Питером в гостиную. Бен порывисто обнимает меня, его мягкая фланелевая рубашка прижимается к моей щеке. Наше долгое объятие завершается взаимным похлопыванием.

Забрав снятые куртки, Питер предлагает моим родственникам кофе.

Джанис целует меня, и я попадаю в привычный и вкусный аромат ее духов «Шалима». Она подхватывает детское платьице со стула.

– Какая прелесть. Помню, у Сэмми было похожее.

– Питер купил его сегодня. Первый наряд для Хлои.

– Хлои? – удивленно произносит Джанис. – Вы уже выбрали имя?

– Пока мы зовем ее так. Хотя, вероятно, это имя останется у нее на всю жизнь, – говорит Питер.

– Ты всегда хотела ребенка, – замечает Бен. Питер принес покрытый салфеткой поднос с четырьмя чашками. Все ложечки на блюдцах лежат строго в одном направлении, и рядом стоит плетеная корзинка с пряниками, оставшимися от елочных украшений. Он показывает на мою чашку.

– Эта без кофеина, – предупреждает он. Джанис и Бен переглядываются. Отлично зная их, я вижу, что они одобряют его поведение. В атмосфере еще витает легкое напряжение, не затаенное, а скорее подобное дыханию ветра в жаркий полдень.

– Какие у вас планы? – спрашивает мой брат.

– Перестань строить из себя папочку, – говорю я Бену, который сразу приносит извинения.

Питер, найдя удобный предлог, удаляется, предоставив нам возможность для родственного разговора. Босси предпочитает остаться со мной или, возможно, поближе к пряникам. Она пристраивается так, что прямо перед ее носом маячит заветная корзинка.

– Мне он понравился, – говорит Бен, когда Питер скрывается на балконе. Отломав ручку у пряничного ангела, он вопросительно смотрит на меня, переводя взгляд на собаку. Я говорю, что он вполне может угостить ее.

– На вид он очень хорош, – говорит Джанис. – Я надеюсь только, что ты понимаешь, что делаешь.

– На данный момент в моих делах полная неразбериха. Но он замечательный.

Я поведала им, как я попала из дома «Д» в дом «П», включая мои шатания в разные стороны. Джанис, сидящая на подушке у ног Бена, склоняется, чтобы похлопать меня по колену.

Когда я заканчиваю свою историю, Бен предлагает позвать Питера из добровольного изгнания. Поднявшись на второй этаж, я вижу, что он смотрит «Альфа» по каналу, который повторяет все сериалы, начиная от сотворения мира.

– Какие проблемы! – восклицает он, отлично подражая голосу Альфа, когда я предлагаю ему пойти со мной в гостиную. Потом он касается рукой моего подбородка и слегка приподнимает его. – С тобой все в порядке?

– Да. Мой брат и его жена одобрили наш союз. – Я замечаю, как спадает напряжение Питера, плечи его слегка опускаются, и он обнимает меня. Сейчас мы понимаем друг друга без слов.

Мы возвращаемся в гостиную, Бен и Джанис остаются с нами еще пару часов. Мы разговариваем о музыке, о киоске Питера, о яблоневых проектах Бена, о Сэмми и о самом последнем политическом скандале.

– А где вы, ребята, собираетесь встречать Рождество? – спрашивает Джанис.

– Мы пока не говорили об этом. Были слишком заняты подготовкой, – отвечает Питер.

– Приезжайте к нам на рождественский ужин. Или даже в канун Рождества, чтобы остаться на ночь, – предлагает Джанис.

– Мы ведь единственные родственники на этом краю земли, и нам лучше держаться вместе, – говорит мой брат.

– Да, уж точно, – поддерживает его Джанис. – После всех этих переездов и перестановок в нашем доме сейчас царит настоящий хаос, но если вы сможете смириться с беспорядком, то мы с радостью примем вас.

Питер широким жестом обводит рукой свой дом, привлекая наше внимание к его творческому беспорядку.

– По-моему, именно так и должен выглядеть жилой дом.

Перед уходом Бен говорит мне:

– Я скажу маме, что нам он понравился. Возможно, это поможет.

Жутко студеный январь выдувает из домов сердечное тепло рождественских каникул. Из-за пары штормовых северо-восточных циклонов, один за другим обрушившихся на город, откладывается начало занятий в колледже. Город замирает на два дня. Снег приглушает все звуки. Выглянувшему наконец солнцу не удается прогреть морозный воздух и растопить снежные заносы. Такой злющей зимы не было уже лет десять.

Когда занятия все же возобновились, я, потеплее укутавшись, отправилась в колледж. Лыжный пуловер с капюшоном и маской защищает мое лицо. Как чудесно выйти на улицу после долгого домашнего заточения. Поскольку на тротуарах полно снега, то идти по ним довольно трудно.

Я надела толстенный свитер, чтобы скрыть мой округлившийся живот, и шерстяные колготки под слаксы, чтобы не мерзли ноги. Даже если бы я не была беременной, то выглядела бы толстой, учитывая, сколько слоев теплой одежды защищает меня от холода.

Согласно расписанию, мне предстоит вести три уже знакомых курса. Но я не из тех профессоров, которые из года в год читают одни и те же лекции. Я стараюсь идти в ногу со временем и разнообразить учебный материал. У меня также есть два новых кураторских поручения и приглашение стать соавтором статьи для журнала «Медицинское обслуживание». Загруженный получается семестр.

Термометр в моем кабинете показывает + 18 градусов, что кажется мне чудесным после уличной стужи. На сей раз я рада, что отопительную систему так и не отрегулировали.

Онемевшими от мороза пальцами я беру коричневый конверт внутренней почты колледжа с грифом «совершенно секретно». Должно быть, его сунули под дверь моего кабинета, раз я не нашла его в моем рабочем почтовом ящике. На конверте оттиснуты сорок четыре линии для возможности многократного использования в целях экономии денег и древесины. Конверт запечатан скотчем со специальными красными прорезями, чтобы ни у кого постороннего не возникло искушения распечатать его. Имя отправителя вычеркнуто толстым черным маркером.

Я осторожно вскрываю послание. Обычно подобные конверты приходят от кадровиков, готовых засекретить все на свете. Однажды я обнаружила в нем некую законоведческую статью, которую наша начальница отдела кадров аккуратно вырезала из «Уолл-стрит джорнал». Она сопроводила ее запиской: «Возможно, ваш супруг сочтет это интересным». На том конверте также стоял гриф секретности. Может, ей не хотелось, чтобы ее уличили в излишней любезности.

Второй причиной для грифа секретности бывало появление какой-то внутренней проблемы. В этом конверте как раз содержалась проблема.

Женский преподавательский состав счел нужным потребовать увольнения Самнера по этическим соображениям. На следующую неделю назначено собрание для выработки стратегии.

Яркий образ нашего директора промелькнул в моем воображении, и за ним последовало и резкое неодобрительное замечание. Однако я напоминаю себе, что он отличный добытчик денежных субсидий. Благодаря его способности добывать средства мы построили новое учебное здание. Вклады в наши благотворительные фонды увеличились на шестьдесят один процент, ни один из которых не пошел на увеличение жалованья сотрудников.

Звонит телефон. После обмена каникулярными новостями Джуди спрашивает:

– Ты получила извещение о собрании?

Я отвечаю, что получила и приду. Она просит меня связаться для надежности еще с несколькими сотрудниками и предлагает обсудить кое-какие вопросы до начала собрания.

– Заходи ко мне сейчас и захвати кофейку.

– Мне без кофеина, – говорю я.

Она приходит минут через десять с двумя пластиковыми чашками, на крышке одной из которых нацарапана буква Б.

– Я что-то не помню, чтобы ты любила бескофеиновый кофе, – говорит она, пристроив чашки на мой стол и снимая пальто. В свитере с высоким воротником, подвязанным шарфом, вид у нее просто потрясающий.

– Пришлось полюбить, когда обнаружила, что жду ребенка.

Воцаряется молчание.

Джуди садится и склоняется ко мне. Она входит в роль наставника-воспитателя. Я понимаю, что в ней борются профессиональные и дружеские чувства.

– Ты хочешь спросить меня, от Питера ли он?

– О да! Я разрываюсь между двумя желаниями – быть тактичной и узнать всю подноготную.

– Я почти уверена в этом. И я по-настоящему счастлива. Держу пари, что уже ответила на твой следующий вопрос.

– Естественно, ты выиграла. – Она срывает пластмассовую крышку с чашки.

– Я даже не переживаю больше из-за того, что он моложе меня, – говорю я.

– Я читала в «Национальной статистике», что все актрисы сходятся с более молодыми мужчинами. Возьми Шарандон или…

– Ты читаешь «Национальную статистику»? – Надо же, Джуди читает «Национальную статистику». Вот уж никогда бы не подумала. Ладно бы еще «Государство», «Новую Республику», даже «Жизнь Марии Стюарт», но «Национальную статистику» – такое я даже предположить не могла.

– Я читаю все, включая содержание этикеток на бутылках кетчупа. Давай-ка вернемся к Самнеру, – говорит она. – Мне доверилось по крайней мере четверо девушек, которых он вынудил вступить с ним в связь. Однако я не могу обмануть их доверие, открыв их имена.

– Я слышала о твоем выступлении на предыдущем собрании, – говорю я.

Джуди вертит в руках конец шарфа.

– Да, признаюсь, я выступила тогда не лучшим образом. Но когда он встал и начал нагло лгать нам в лицо, я просто вышла из себя. – Ее лицо посуровело. – Мне хочется прижать к ногтю этого негодяя. Он завалил несколько моих девочек.

Собственническое отношение Джуди к ее студенткам поистине легендарно. Выступление в данной ситуации в защиту студенток может обернуться смертельным ударом в политическом смысле, но у Джуди такая безупречная репутация, что ее боится даже сам директор. Viva страх!

Раздается стук в дверь. Прежде чем я успеваю сказать: «Войдите», Тина протискивается между Джуди и моим столом, чтобы добраться до приемника. Она переключает канал, и мы слышим голос Джека Кейна. Этот знаменитый радиоведущий активно борется за права человека, и ему уже удалось добиться отмены нескольких законов, запрещающих курение. Я не согласна с ним, но меня восхищают люди, способные выиграть борьбу с правящей системой.

Мелисса Гринбаум одна из его гостей. Тема его интервью – сексуальные домогательства.

– Может, вы зашли в его кабинет в тесноватых джинсах, – говорит ведущий.

– Я зашла в его кабинет, потому что он провалил мой совершенно нормальный реферат. На мне были те же самые джинсы, что и сейчас, и как вы видите, они не слишком тесны мне. Он сказал мне, что для получения отличной оценки, я должна… с ним.

– Черт, – сказали мы все трое одновременно.

Мелисса продолжила:

– Вот вам немного тесноваты джинсы, мистер Кейн. Рубашка расстегнута, золотая цепочка путается в волосах на вашей груди. Неужели это означает, что вы хотите, чтобы я и другие гости вашей передачи… с вами?

– Меткий удар, – хором восклицаем мы.

– Как вы считаете, она рискует проиграть свое дело, выступив по радио? – спрашиваю я. Во мне еще сильна жена юриста.

– Она просто пытается достать Самнера всеми возможными способами. Я не думала, что у нее такой сильный характер, – говорит Джуди.

Кейн запустил рекламу, не ответив на вопрос Мелиссы. Вернувшись в эфир, он уже начинает беседовать с тремя другими студентками из разных учебных заведений города. Все они рассказывают о возникших у них проблемах. Джек предлагает людям звонить и высказывать мнения.

– Вы в эфире, – говорит он.

– Мне надоело, что смазливые девицы соблазняют совершенно добропорядочных мужей, – говорит женский голос.

– Добропорядочные мужья не поддаются соблазнам, – парирует Джек. Женщина вешает трубку, прежде чем он успевает отсоединиться.

– Как вы думаете, директор Бейкер пойдет на попятную? – спрашивает Тина.

– Он упрямый, – говорит Джуди. – Как осел.

После занятий я захожу в киоск. Там толпа. Мухаммед уже за прилавком. А Питер проводит собеседование с новым кандидатом в помощники для его бизнеса. Мой горошек хочет сократить время своего пребывания на работе до десяти часов в день. Мы с ним обсудили наши финансовые возможности и выяснили, что прекрасно заживем, сложив наши заработки. Я рада, что мое жалованье теперь считается достойным вкладом, а не жалким пустячком.

Кандидатом является молодая девица, и я испытываю укол ревности.

– Можно я буду работать в костюме сельдерея? – спрашивает она.

Слегка утешает то, что обычно работнички в его киоске не задерживаются дольше трех месяцев. Мухаммед исключение.

Питер замечает меня.

– Лиз, привет, познакомься с Андреа. Андреа, это моя невеста.

Мы изучающе посматриваем друг на друга, обмениваясь рукопожатием. Меня никогда не волновало, кто именно работает у Дэвида. Я надеюсь, что это у меня разыгрались гормоны, а не у него.

– А у вас есть система безопасности? – интересуется она.

– По правде говоря, нас два раза грабили, но после этого охранники колледжа взяли нас под свое крыло, – говорит Питер.

Он показывает ей другие меры безопасности – камеры слежения, объявление, гласящее, что к оплате принимаются купюры не больше двадцати долларов, и аварийные кнопки для связи с полицейским участком.

– И вообще копы к нам частенько заглядывают. Им нравится наш кофе, – добавляет Мухаммед.

Он призывает меня на помощь, пока Питер не закончит собеседование. Удивительно, что в такой холод выстроилась длинная очередь.

– Наш киоск фотографируют. – Мухаммед показывает на шикарный черный «фольксваген» на другой стороне улицы. Сидящий за рулем мужчина, заметив, что мы смотрим на него, убирает фотоаппарат и включает зажигание. Через пару минут его уже нет и в помине.

Питер снимает свой гороховый костюм и надевает теплую куртку. Он обнимает меня одной рукой, и мы направляемся к дому, снег хрустит у нас под ногами. Пока мы ждем зеленого света на перекрестке, он целует меня.

– Осторожней! А то наши губы могут примерзнуть друг к другу, – говорю я.

Моя подготовка к лекциям проходит в уголке второго этажа, где я организовала для себя рабочее место. Я предпочла бы сидеть внизу на диване и, положив голову на колени Питера, смотреть новости.

Питер кричит, чтобы я скорей приходила. Я сбегаю вниз и вижу выступление директора Фенвея, Джонатана Бейкера, который говорит:

– Мужскую половину преподавателей нашего колледжа частенько пытаются соблазнить юные студентки. От них пострадал и профессор Генри Самнер, не зря ведь говорится: «Бойся женских чар, как самого дьявола». И хотя мы очень серьезно рассматриваем любые жалобы учащихся, поскольку должны защищать наших молодых студенток, но порой нам приходится также защищать и наших преподавателей.

Регина Хьюз, новая телеведущая – на закате карьеры переметнувшаяся к нам из Нью-Йорка, но заявившая по радио, что ее потянуло на родину в Новую Англию, – спрашивает:

– Значит, вы не верите в справедливость обвинений, выдвинутых против профессора Самнера?

– Мы провели тщательное расследование. Он отверг все обвинения и в итоге добился поддержки коллег и Совета правления. Я лично также на его стороне. Мы не вправе поставить крест на его карьере из-за истеричных девиц. Нечто подобное уже произошло когда-то в истории с Салемскими ведьмами. Невинные люди погибли только потому, что несколько хулиганок…

Лицо Бейкера пропадает, и на экране вновь появляется Хьюз. В руках у нее лист бумаги.

– Мне только что позвонила профессор Джуди Сментски, хорошо известный и уважаемый специалист по проблемам подросткового питания, которая руководит клиникой Фенвейского колледжа. Доктор Сментски сообщила нам, что далеко не все преподаватели поддерживают профессора Самнера.

– Нет, ты видел, что замыслил этот гад, – говорю я Питеру.

– Да уж, я все ждал, во что это может вылиться, – говорит он.

Я никогда не считала себя меркантильной особой. Живя в доме, набитом всевозможными техническими новинками, я мечтала жить попроще, без всех этих игрушек Дэвида.

В доме Питера кухня хорошо оборудована, но не набита техническими новинками. Ему не нужны особые устройства для приготовления горячих булочек с сосисками или для придания бутербродам идеально круглой формы.

Если бы я оборудовала прежний дом по собственному вкусу, то сейчас, возможно, больше скучала бы по всяким мелочам, поскольку ничего не взяла с собой, но я ушла из безраздельного царства Дэвида в заповедный мир Питера. И тем не менее я вдруг поняла, что мне ужасно не хватает некоторых вещей. Не многих. Лишь нескольких.

Мне душевно не хватает картины с изображением Венеции, написанной моей бабушкой. Я еще ходила в детский сад, когда она написала ее, примерно за год до своей смерти. Она моя бабушка по материнской линии и жила вместе с нами. На картине изображен лодочник, стоящий в гондоле, на фоне небольшого дома.

Бабушка никогда не была в Венеции. Она ни разу не выезжала севернее Гэмптон-бича, Нью-Гэмпшир, или южнее Провиденса, Род-Айленд. Она была настоящей американкой из Новой Англии и не видела необходимости в дальних путешествиях, поскольку уже жила в любимом и желанном месте.

Она скопировала венецианский пейзаж со стереоскопической открытки, и я помню, что с интересом смотрела, как она рисует эту картину. Она часто заглядывала в стереоскоп и, всякий раз отложив его, наносила мазки на холст.

Я частенько думала о том, что, возможно, в молодости она мечтала стать художницей, но в те времена у женщин был не слишком большой выбор. В пятнадцать лет она ушла из школы и проработала в лавке до самой женитьбы. А потом ее овдовевшая мать переехала к молодоженам.

Вспоминая бабушку, я задумалась, не ожидала ли наша мать, что кто-то из ее детей пригласит ее жить в свою семью. Хотя, наверное, благодаря соседству Бена у нее не возникало такой надобности.

Эта картина висит в моей гардеробной. Дэвид счел ее недостаточно хорошей, чтобы повесить на более видное место, хотя ею заинтересовалась одна дама, искусствовед, которая была у нас в гостях. Когда она ушла, Дэвид сказал, что она заинтересовалась этой картиной из вежливости.

По утрам, глядя на венецианский пейзаж, я словно прикасалась к разнообразным мирам моего детства. Я ощущала связь с бабушкой, далеко превосходящую мои простые воспоминания, они переплетались с множеством ее воспоминаний, которыми она делилась со мной, рассказывая разные истории.

Когда она умерла, я только начала ходить в школу, но отлично помню ее рассказ о том, как она впервые поехала на велосипеде в город. Она даже рискнула сесть за руль, и в Конкорде ее называли «Дамой с фордом» целых два года, до тех пор пока еще одна женщина не научилась водить машину. В наследство от бабушки мне досталась только эта картина. И я скучала по ней.

Мне не хватало также моих фланелевых ночных рубашек и халатов. Частые стирки сделали их мягкими. К джинсам, обуви и рубашкам обычно долго привыкаешь. Мне не хватало моего компьютера. Печатать на электрической пишущей машинке Питера фирмы «Смит-Корона» после удобства компьютерной обработки текста – все равно что пересесть с быстроходного «корвета» на повозку с волами.

Я решила забрать несколько своих вещей, когда Дэвида не будет дома. Насколько я помню, мой экс-супруг планировал пару недель в середине января провести в Европе.

Во вторник утром у меня нет лекций, и я собираюсь попытать счастья. Решив предупредить домработницу о своем приезде, я звоню в свой бывший дом, но к телефону никто не подходит.

Я сообщаю Питеру о своих планах, он вызывается съездить туда со мной за компанию. Андреа еще числится в учениках, но ему кажется, что он может оставить ее одну на пару часов.

Сначала я отказываюсь, но меня так сильно пугала эта поездка, что по здравом размышлении я принимаю его предложение, тем более что он не против подождать меня в кафе. Как-то нечестно было бы приглашать моего будущего мужа во владения бывшего. Питер соглашается без вопросов. Без всяких контрпредложений.

Я еще не успела отвыкнуть от пререканий по любому поводу. Питер говорит, что ему хотелось бы посмотреть, где я жила, но с той же интонацией он мог бы сказать, что, по прогнозам, сегодня будет снег или «Кельты» выиграют у «Лейкистов». Это некое гипотетическое желание, без всяких личных претензий.

Я сажусь за руль. Иногда машину водит Питер. Ему все равно. Оба мы равнодушны к вождению и пользуемся машиной из-за удобства и быстроты, не испытывая особого удовольствия или неприязни.

Некоторые мужчины не любят женщин за рулем. Частенько жена предпочитает место пассажира, пока муженек паркуется или выезжает. А уж потом жена может пересесть за руль и ехать по своим делам. Даже Марк и Джуди так поступают.

На трассе 93 я пристраиваюсь в средний ряд. За мной несется огромный грузовик. Я резко нажимаю на педаль газа, моля бога, чтобы машина послушалась меня. Она слушается. Питер хлопает в ладоши.

Может, это глупо, но у меня появилось какое-то муторное ощущение, когда я подъехала к торговому центру нашего микрорайона. Прошлое посягает на настоящее. Зарулив на парковочную стоянку, я показываю Питеру, где ему лучше подождать меня. Машин на стоянке мало. Толпа оголодавших еще не приехала на бутербродный ланч, а для утреннего кофе уже поздновато.

– Закажу ванильную содовую и шоколадное мороженое, – говорит Питер. Он всегда заказывает нечто подобное. Пробует разнообразные на вкус рожки, выбирая самые причудливые наполнители, типа манговой или ананасной шоколадной стружки. – Хочешь что-нибудь для храбрости?

Я отказываюсь, и он выходит, чмокнув меня в щеку. Под мышкой у него зажата «Бостон Глоуб».

До нашего участка отсюда меньше полумили. Проезжая мимо дома моей экс-невестки, я ищу взглядом ее машину. Но ее гараж пуст. Так же как и Дэвида.

Я звоню в дверь. Никакого ответа. Мне не удается открыть дверь. Он сменил замок. Проклятье! Это же пока еще наполовину мой дом. Я не могу попасть в свой собственным дом. Мне нужно было прийти, пока там была домработница. А вдруг он велел ей не пускать меня?

Я ищу мобильник. Должно быть, забыла его дома. Черт. Черт. Черт.

Заметив меня, Питер тут же вышел из кафе.

– Как ты быстро и…

Не дав ему закончить, я выскакиваю из машины. Он смотрит, как я иду к телефону-автомату в дальний конец парковочной стоянки. Я звоню в контору Дэвида.

Сильвия берет трубку; интересно, кому Дэвид поручил купить для нее рождественский подарок. Невозможно представить, чтобы он покупал его сам. Я уверена, что именно она покупала подарки для меня все годы моей замужней жизни. Именно поэтому перед каждым праздником она спрашивала меня, что я хотела бы получить в подарок, и в итоге именно это мне и дарили.

Я устроила однажды проверку, заказав странный наборчик – акриловые краски и детскую книжку-раскраску Дэвид выглядел удивленным, когда я развернула упаковку.

– Давненько не слышала ваш голос, – говорит Сильвия. Ее голос по-прежнему излишне приветлив и оживлен. Она сообщает мне, что Дэвид должен прилететь из Парижа завтра.

– Вы знаете, как я могу связаться с ним? – спрашиваю я. Пауза. – Мой вопрос ставит вас под удар? – Я притоптываю на месте. Холодно.

– Ну, мне не хочется отказывать вам, но…

– Не переживайте, Сильвия. Даже не говорите ему, что я звонила. Мы сделаем вид, что этого разговора не было. – Я слышу ее вздох, вероятно вздох облегчения, перед тем как наша связь прерывается.

В поисках мелочи я роюсь в моей плетеной сумке. Она давно вышла из моды, и к тому же сейчас не тот сезон, но я все равно таскаюсь с ней, потому что в нее влезает много всякой всячины – книжки, блокноты, ручки, мелочь, кусковой сахар, журналы и еще много всего. Абсурд! Ни единой монеты. Вовсе нет денег. Я пытаюсь позвонить с помощью телефонной карты. Оператор сообщает мне, что она аннулирована.

У Питера нет телефонной кредитной карточки. Надо будет звякнуть сегодня или завтра моей адвокатессе. Вернувшись к машине, я объясняю, что случилось.

– К сожалению, у меня тоже нет мелочи. Посмотри-ка. – Он показывает на магазин для беременных, расположенный на другой стороне улицы. – Пока ты звонила, я все думал, как хорошо будет смотреться на тебе то симпатичное платье в витрине. Давай купим его, чтобы оправдать нашу поездку. Может, еще и мелочью там разживемся.

Мы мчимся на другую сторону трассы 28, чтобы взглянуть на голубое вельветовое платье. Хлое повезло, что машины не превратили ее родителей в конфитюр.

Зайдя с платьем в примерочную кабинку, я осматриваю мой животик в трехсторонних зеркалах. В них безусловно отражается беременная женщина. Я мельком глянула и на мой целлюлит. Доктора, утверждающие, что его не существует, никогда не видели моих бедер. Целлюлит напомнил мне о Джилл, у которой его действительно не было и в помине. Может, мне досталась ее доля. Нам с ней не удалось больше поговорить. Она включила автоответчик и не отвечает на мои звонки.

Я надеваю платье через голову, провожу расческой по волосам и пристегиваю матросский воротник. Откинув занавеску примерочной, я выхожу к Питеру походкой манекенщицы.

Он улыбается.

– Ты выглядишь великолепно. Давай купим его. – Я согласна.

У нас появляется мелочь для телефонных звонков, но разговор с адвокатом может слегка подождать. Мне хочется еще выбрать и подходящую пару туфель к моему новому платью.

Перед поворотом на трассу 93 мы заходим в обувной магазин, предоставляющий скидки покупателям, которые расплачиваются наличными. Мне понравилась одна отличная пара туфель на низком каблуке.

Я вручаю свою кредитку клерку, поблескивающему лысиной, в которой отражается сияющая над ней лампа. Он вставляет карту в проверочный аппарат. Он свистит. Клерк делает вторую попытку. Свист повторяется.

– Можно выяснить, что случилось? – спрашиваю я.

Он выясняет.

– Сожалею, но ваш счет закрыт, – говорит он.

– Странно, до сегодняшнего дня все было в порядке. У меня на счету больше десяти тысяч долларов.

Продавец выглядит озадаченным.

– Сколько раз вы пользовались ею сегодня? Большинство банков ограничивает дневные выплаты на случай кражи кредитки. Умные воры знают о таких ограничениях и делают много дешевых покупок.

Мы с Питером переглядываемся. Интересно, может, продавец принял нас за грабителей? Я достаю свою чековую книжку, чтобы выписать чек. Я открыла новый счет на свое имя. У меня больше нет права пользоваться нашим общим с Дэвидом счетом.

– Сожалею, – говорит служащий. – На чеке должны быть также указаны ваше имя и адрес. – Для начала мне выдали такую упрощенную голубую чековую книжку. Я еще не получила заказанные постоянные чеки. Счет пока слишком мал.

Слезы сбегают по моим щекам. Забавно мы, должно быть, смотримся – плачущая беременная женщина, утешающий ее молодой кавалер и лысый клерк, всем своим видом выражающий желание оказаться подальше от нас.

Питер выписывает чек. У него все в порядке и со счетами, и с кредитками, и с удостоверением личности.

В машине вместо злости у меня возникает ощущение беспомощности. Всю обратную дорогу я бессвязно ругаюсь и ворчу, а Питер издает подходящие сочувствующие возгласы. Он паркуется на стоянке преподавательского состава и уходит к себе на работу. Ворвавшись в свой кабинет, я звоню моей адвокатессе.

Она подходит к телефону и выслушивает мои бессвязные обвинения. Не сомневаюсь, что она так часто слышит подобные истории от своих клиенток, что они ей порядком надоели. Мы договариваемся встретиться сегодня вечером, не дожидаясь шестнадцатого числа.

Я еще раз звоню Сильвии и, дав ей номер Питера, прошу передать Дэвиду, чтобы он позвонил мне как можно быстрее. Проходит неделя. От Дэвида ни слуху ни духу. Я ежедневно созваниваюсь с Сильвией. Звоню по моему старому домашнему номеру. Звоню Кэрол Госс. И прекращаю все попытки.

Питер сопровождает меня к врачу на амниотическое исследование. Как я и предполагала, это довольно неприятная процедура. После нее, совсем расклеившись, я договариваюсь о подмене в колледже. Слоняясь по дому в тренировочном костюме, купленном на вырост, в ожидании дальнейшей полноты, я осознаю, что пропустила собрание по поводу Самнера.

К субботе мне становится лучше. Мы смотрим передачу по общеобразовательному каналу, посвященную канадским аборигенам. Они выстукивают свои древние мелодии, и их дыхание облачками пара кристаллизуется в морозном воздухе. В Калгари почти так же холодно, как в Бостоне.

Босси свернулась калачиком у наших ног. Моя голова лежит на коленях Питера. Он укрыл меня шерстяным пледом. Мать Питера связала его в две нитки, чтобы он согревал ее сына в морозной Новой Англии, когда он поехал сюда учиться.

Звонит телефон. Питер откинулся в сторону и ухватил Гарфилда за спинку.

– Алло. – Пауза. – Держись, – шепчет он, закрыв микрофон рукой. – По-моему, это Дэвид.

На телеэкране крупным планом показывают маленькую девочку. Я беру трубку.

– Привет.

– Привет, шлюха.

На экране ребенок в одежде из оленьей кожи смотрит, как пляшут его взрослые соплеменники. Питер убирает звук, чтобы я могла сосредоточиться.

Я вспоминаю раздавленные им гусиные яйца. Вспоминаю о разбитой вазе. Странно, обычно Дэвид не прибегает к грубостям, пытаясь досадить кому-то. Я решаю не реагировать на его выпад, как при общении с недовольными студентами. И безответность моя тут ни при чем, это просто стратегия сбережения сил.

– Мне нужно забрать кое-какие мои вещи из дома: мой компьютер, бабушкину картину и кое-что из одежды.

– Круто. Это его щенка ты вынашиваешь?

– Как ты узнал?

– Поговорил с доктором Френчем. Он поздравил меня, что я стану отцом. Только отец-то не я. Отец твоего щенка какой-то извращенец.

– Никакой он не извращенец.

– Да уж видел, как вы смотритесь. У меня есть фотографии: на одной ты раздаешь какие-то отбросы, а на другой целуешься с этим шутом гороховым. Ради бога, Лиз, он же моложе тебя на десять лет. И к тому же хиппи-недоучка.

– Дэвид, пожалуйста, прекрати. – У меня начинают дрожать руки.

– Ты ничего не получишь от меня. – Телефон отключается.

Питер ведет меня на кухню и готовит мне горячий шоколад.

– Что еще может учудить твой муж? – спрашивает он. Мы оба сидим за столом, не притрагиваясь к стоящим перед нами чашкам.

Я слегка задумываюсь.

– Не даст согласия на развод. Хлоя будет незаконнорожденной.

– То есть мы не сможем пожениться до рождения Хлои. Ну, в наши дни это не так страшно. В наших с тобой отношениях ведь ничего не изменится от того, успеем мы пожениться или нет.

Шоколад еще слишком горячий, и я дую на него.

– Наверное, нет, но я достаточно консервативно воспитана, чтобы предпочесть быть замужней женщиной с ребенком. – Хотя меня вполне устраивает жизнь с мужчиной, не являющимся моим мужем.

– Я предпочел бы то же, однако в любом случае у нас с тобой будет нормальная семейная жизнь.

Он готовит ужин – бобы с сосисками и темными кукурузными лепешками. Когда я сажусь за стол, телефонный и дверной звонки вдруг начинают трезвонить одновременно, перебивая друг друга.

Питер подходит к телефону на тот случай, если опять звонит Дэвид. Я слышу, как Питер разговаривает с Мухаммедом, который не может найти что-то в киоске. Андреа завела свои собственные порядки, и теперь эти двое мужчин постоянно играют в игру: «Угадай, где на сей раз она спрятала это». Питер разрывается между двумя желаниями – уволить ее и иметь больше свободного времени.

Я открываю дверь, и с улицы врывается морозный воздух. Шофер такси вручает мне пакет в грубой оберточной бумаге. Он ждет чаевых. В кармане джинсов у меня завалялся доллар.

Никакого обратного адреса. Закрыв дверь, я вскрываю пакет. Это картина моей бабушки, разрезанная по меньшей мере кусков на тридцать – не ровно, а зигзагообразно, как в игре-головоломке.

Я разражаюсь слезами, Питер вешает трубку. Мне даже не удается ничего объяснить ему, потому что он подбирает с пола по-прежнему стоящего в гондоле лодочника, который случайно оказался на одном кусочке. Я уже описывала ему эту картину прежде.

– Вот негодяй, – говорит он.

Он поддерживает меня, поглаживая по голове, но ему не под силу избавить меня от горестных мыслей о такой утрате.