Турецкий горошек

Глава 6

Наш самолет делает полукруг над портовой гаванью и разворачивается обратно к берегу, направляясь в сторону Атланты. После просмотра фильма о технике безопасности, показавшего нам запасные выходы, расположение кислородных масок и спасательных жилетов, я осознаю, что никогда даже не проверяла, есть ли на самом деле под моим креслом спасательный жилет. Может, все эти годы обслуживающий персонал обманывал нас, и единственный спасательный жилет используется для демонстрации безопасности.

Я лечу в салоне первого класса, как обычно, когда путешествую в роли жены Дэвида. Стюардессы, или обслуга, как бы их нынче ни называли, увозят тележки с напитками, чтобы пристегнуться к своим креслам.

Из динамика доносится голос пилота. Растягивая слова, он сообщает нам об ароматах магнолий и мятного коктейля.

– Мы входим в зону турбулентности, и я прошу всех вас оставаться на своих местах.

Самолет начинает снижаться, а мне приходится припасть к блевотному пакету. Обычно, я всегда гордилась, что легко переношу все дорожные передряги. Прошлым летом, когда мы с Питером поехали посмотреть китов, то попали в неожиданный шторм. Все вокруг сидели с зелеными лицами, свешивались за борт или лежали на скамьях, сплевывая в пакеты. А я с наслаждением смотрела, как волны обрушиваются на палубу, любуясь разгулявшейся стихией.

Сойдя с трапа, я пошатываясь бреду к мужчине, который держит над головой табличку с моим именем. Его наряд составляют кепка яхтсмена, синий костюм в тонкую светлую полоску и ботинки. Он представляется.

– Меня прислал ваш муж, мэм. Он не смог вырваться… встретить вас… – Часть его слов теряется в курчавой рыжей бороде. Поскольку я собиралась взять такси – учитывая мое тошнотворное состояние, – такая любезность порадовала меня.

– Багаж? – спрашивает он.

– Нет, все при мне. – Я вручаю ему мою ручную кладь. Эта блестящая красная сумка не намного больше моего портфеля, но легче его. Разумеется, я не потащила с собой портфель. Он закидывает сумку за плечо.

– Большинство женщин набирает с собой кучу чемоданов.

Он ведет меня к длинному лимузину. Моя сумка выглядит каплей крови в пустом багажнике, который мог бы вместить десяток чемоданов моей сестры и все еще остаться полупустым. Шофер открывает мне дверцу и, касаясь своего головного убора, приветствует полисмена, который улыбается ему в ответ, касаясь своей фуражки. Я подозреваю, что ему не свойственна та ворчливая манера поведения, которая, похоже, отличает всех копов бостонского аэропорта.

Район между аэропортом и деловым центром Атланты выглядит как Берлин после завершения военных бомбежек. Повсюду идет строительство. И кроме того, здесь, кажется, прокладывают скоростную трассу по типу бостонского проекта «Большой раскоп».

– Нам нужно увеличить пропускную способность, – поясняет шофер. – Что-то я сомневаюсь, что вложенные в это строительство средства когда-нибудь окупятся. – Хотя он произносит эту фразу несколько иначе: «Чё-то мне сомнитно…» Если бы мы были в Бостоне, то я сказала бы, что у него своеобразный выговор. Но поскольку я в Атланте, то смешной выговор именно у меня. – Во всяком случае, я далеко не уверен, что нам нужны в городе все эти политики.

– А они уже здесь? – говорю я, когда мы подъезжаем к Мариотту.

Швейцар распахивает двери даже раньше, чем мы останавливаемся. Как дама, рекламирующая духи, я с важным видом вплываю в вестибюль, где портье вручает мне магнитную карту-ключ от номера Дэвида.

Стоя в фойе отеля, я окидываю взглядом все его семьдесят этажей. Номера опоясаны балконами. Стеклянный лифт поднимает меня на тридцать пятый этаж. Мне удается вставить карту-ключ в щель номера 3508, однако она не открывается. Я дергаю за ручку. Толкаю дверь. Проверяю, верную ли мне дали карту. По причине мер безопасности на карте нет номера, но у меня есть отдельная визитка, свидетельствующая, что мой номер 3508. Ознакомившись с инструкцией и узнав, что надо сначала вынуть карту, а уж потом открывать дверь, я с легкостью попадаю в номер.

Лепестки из букета цветов осыпались на бумаги Дэвида, разложенные на журнальном столике. Его ноутбук стоит на письменном столе. Оценив по достоинству обширную кровать в следующей комнате, я сбрасываю одежду и заползаю под одеяло, слишком сонная, чтобы расстелить простыни, подвернутые под матрас.

Дэвид трясет меня за плечо:

– Я рад видеть тебя. Нам надо поторопиться.

Я тянусь как кошка, медленно, по очереди вытягивая каждую часть тела, потом протираю глаза.

– Ты просыпаешься, как ребенок, – говорит он, погладив меня.

Он идет в ванную. Извлекая из сумки мою немнущуюся дорожную модель вечернего платья для ужинов с важными клиентами, я бросаю его на кровать, прислушиваясь к жужжанию бритвы Дэвида.

В ванной на подставке в форме раковины лежат кусочки мыла в форме цветов. Я выбираю розу.

– Успею я принять душ?

Дэвид не слышит, пока я не дотрагиваюсь до его руки, чтобы привлечь внимание. Он выключает бритву, и я повторяю вопрос.

– Если поторопишься. Надеюсь, тебе не придется долго возиться с волосами.

Я вымыла голову сегодня утром. Волосы просто слегка закурчавились, пока я спала. Дэвид сейчас ведет себя вполне нормально, но все равно выводит меня из себя, видимо, из-за успевшего накопиться раздражения. Его тон вполне вежлив, в нем не сквозит даже малейшей грубости. Собираясь принять душ, я чувствую, что должна вести себя более солидно. Одевшись, я закалываю волосы, пряча кудряшки.

Этот ресторан навечно запечатлеется в моей памяти как некий эталон, с которым я буду сравнивать все остальные рестораны. Мне кажется, я очутилась во дворце с золочеными лепными украшениями и паркетными полами. Должно быть, здешнего декоратора вдохновило убранство Версаля. Нам пока не предлагают никаких меню, и мы чинно усаживаемся в золоченые кресла, обитые светло-зеленым шелком. Интересно, как часто на них проливают бокалы с вином. Может, у них есть запас обивочной ткани для замены испачканной?

К нашему столику подходит мужчина, одетый в русском крестьянском стиле, в блузу с застежкой на плече и свободно ниспадающими широкими рукавами. Одну руку он держит за спиной.

– Я ваш официант, меня зовут Омар. Сегодня я в вашем полном распоряжении на весь вечер.

Он принес две желтые розы, одну для меня, а другую для жены клиента Дэвида. Затем Омар перечисляет пять блюд. Заложив обе руки за спину, он выслушивает заказы каждого из нас. Для приема на работу в такой ресторан официанты проходят тест на запоминание.

Мне хочется спросить Омара, откуда он родом, но я не спрашиваю. Дэвид терпеть не может, когда я начинаю озадачивать людей вопросами, выходящими за рамки делового общения. Его абсолютно не волнует, что наш банковский кассир недавно обручился или что Анджела из супермаркета стала чувствовать себя лучше с тех пор, как начала носить эластичные чулки. Мне нравится вникать в особенности и подробности жизни окружающих меня людей, но я понимаю и то, что лучше не делать этого перед клиентами моего мужа.

Том Фриман, муж Агги-Лу, явно страдает от синдрома коротышки – специфический комплекс низкорослых особ мужского пола, которые компенсируют недостаток роста избытком власти или господства над всем и каждым в этом мире. Даже если бы я не прочла о существовании такого комплекса в учебнике по психологии, то сейчас поняла бы, что он существует. Фриман является самым наглядным примером.

Я развлекаюсь тем, что пытаюсь уловить, какая черта Тома является самой отталкивающей. В первую тройку входит его невероятная подвижность. Он постоянно ерзает на стуле, барабанит пальцами по столу, то и дело перекладывает с места на место столовое серебро.

– Ну что ж, давайте пока посоревнуемся в красноречии, – нетерпеливо говорит он всего через несколько секунд после заказа напитков.

К счастью, уже через пару минут возвращается Омар с рюмками водки.

– Какую ты заказала, Лиз? – спрашивает Дэвид.

Я знаю, что ему это известно, но так он проявляет общительность на вечеринках.

– Лимонную.

– А грушевую не хочешь пригубить? – Я отвечаю согласием. И мы пробуем напитки друг у друга.

– А я…. – начинает Агги-Лу.

– Вишневую. Ты заказала вишневую, – говорит Том. Он пробует ее водку и подставляет ей свою рюмку. Она послушно пробует его напиток, и он забирает рюмку обратно.

Я никогда особенно не любила водку, но эта замечательная. Возможно, алкоголь не полезен моему будущему ребенку, но зато он приглушает мои чувства, отрицающие наличие каких-либо достоинств у Тома и Агги.

– Лиз это уменьшительное от Элизабет? – спрашивает Агги-Лу, и когда я киваю в ответ, говорит: – А мое полное имя Агнес…

– Агнес-Луиза. Ее назвали в честь двух ее тетушек, – встревает Том. – Тети Агнес и тети Луизы.

Похоже, нам предстоит занудный вечерок, решаю я, длинный-предлинный вечер. Я отключаюсь от разговора. Прическа Агги-Лу оказывается лишь слегка измененной копией парика Долли Партон. Может, она украла его у Долли.

В ожидании первой смены блюд я решаю посетить туалетную комнату. Хотя я предпочла бы сходить туда одна, Агги-Лу увязывается за мной, храня верность своеобразному ритуалу женской солидарности в таких случаях. Мужчины ходят по одному.

Стоя перед зеркалом в дамской комнате, она, делая мне комплимент, хвалит естественный оттенок моей кожи. Это звучит как обвинение в том, что я заявилась в ресторан без макияжа.

Когда она переходит к моей прическе, я сообщаю ей, что делала стрижку в Париже. И это отчасти правда. Мой салон красоты называется «Мечты Парижа». Агги-Лу поправляет свои локоны и высказывает мысль, что, возможно, ей пора упростить стиль.

– Надо будет посоветоваться с Томом, – говорит она. Да, это будет ужасно, ужасно, ужасно длинный вечер.

Иногда мне кажется, что все клиенты Дэвида слеплены из одного теста. Все они богаты и преуспевающи. Успех убил в них потребность слушать кого-то, кроме себя, любимых.

Поглощая hors d'œuvres,[16] салат и суп, этот коротышка сообщает мне все, что он думает о статусе медсестры, который светит его дочери после обучения и в ходе дальнейшей службы. Он тычет в меня пальцем, чтобы подчеркнуть важность своих слов. Я борюсь с искушением укусить его.

В какой-то момент Дэвид опускает под стол руку и похлопывает меня по коленке. Я благодарна ему за такое проявление сочувствия. Остаток вечера теряется в тумане самодовольства по поводу удачного избавления от резко упавших акций и дегустации лучших блюд, которые я когда-либо пробовала в жизни.

Мы поднимаемся на лифте обратно в наш номер, я устало смотрю, как исчезают внизу многочисленные этажи. Дэвид обнимает меня.

– Я очень благодарен тебе, что ты приехала. Я понимаю, что тебе все это очень не нравится.

– Правильно понимаешь. Правда, за исключением еды.

– Ты так любезна с моими клиентами. Ты знаешь, что Том сказал, когда вы с Агги-Лу перед уходом зашли в дамскую комнату?

Я отрицательно мотнула головой.

– Он сказал, что ты подтвердила все его мысли о положении медсестры. Он благодарен, что ты приехала, и теперь он сможет, придя домой, сказать дочери, что ей следует подыскать другую профессию.

– Но я и слова не сказала об этой профессии. Это он рассказывал мне о ней.

– Разумеется. Но он думает, что это ты его просветила. А это в конце концов главное. – Он слегка прижал мою голову к своему плечу. – Давай не будем больше говорить о делах.

От лифта к нашему номеру мы идем, обнявшись, как влюбленные. У Дэвида не возникло проблем с магнитной картой.

Постель была уже разобрана. На каждой из подушек лежит по мятной шоколадной конфетке в темном фантике. Дэвид разворачивает свою и сует ее в рот. Черный шоколад кажется горьким в сравнении с холодком мяты. Он целует меня.

– Спасибо за этот вечер, Лиз.

Потом он молча начинает расстегивать мое платье. Я уверена, что застежка на спине является заговором модельеров, чтобы заставить женщину почувствовать свою беспомощность. Мой муж спускает платье с моих плеч и ласкает мои груди.

– Давай займемся любовью. Это было так давно.

Я соглашаюсь, отвечая на его ласки и подавляя желание сказать «нет». За все годы нашей семейной жизни я ни разу не отказала ему. Лежа в постели с мужем, я чувствую, что изменяю Питеру. Духовное вероломство. Лежа в постели с Питером, я чувствую, что изменяю Дэвиду с точки зрения общественной морали. Не положено считать грехом любовь с мужчиной, за которого ты вышла замуж, но я так считаю.

Его любовные ласки нежны и молчаливы. Не потрясают никаких основ, но и не вызывают неприязни.

– Тебе понравилось? – спрашивает он.

Я отвечаю утвердительно. Он всегда задает мне этот вопрос, и я всегда отвечаю одинаково. Слишком поздно начинать говорить с ним начистоту. Моя ложь превращает его в жертву. Интересно, как бы повернулась наша жизнь, если бы на первый его вопрос я ответила, что ничего особенного не почувствовала.

Вместо того чтобы, как обычно, откатиться на свою половину, он прижимается ко мне, его рука лежит на моем бедре. Такое с ним случилось впервые за восемь лет.

Если что-то и может сейчас усилить мое смущение, так это воскресение прежнего Дэвида, который существовал до того, как его поймал в ловушку запах власти и денег. Я с печалью вспоминаю те давние дни, когда он держал в узде свои деловые амбиции, отдавая должное нашей семейной жизни.

В первый год нашей совместной жизни мы жевали попкорн в постели и смотрели ужастики. Мы играли в снежки, убирая снег во дворе. Может, такие бестолковые воспоминания отчасти и удерживали меня рядом с ним. А кроме того, жизненное благополучие не является основательной причиной развода для массачусетского суда, не говоря уже о моих родственниках. На мгновение я представляю себе лицо матери, после того как скажу ей: «Знаешь, я развожусь с Дэвидом, потому что он слишком преуспевающий».

На следующий день в семь утра услужливый стук в дверь немилосердно выдирает меня из сна. Не открывая глаз, я слышу, как Дэвид впускает официанта. Скрипучая тележка подъезжает к кровати. Я прячусь под одеяло, пока он дает официанту чаевые. Я слышу, как звенит его мелочь, и вслед за этим закрывается дверь.

Приоткрыв глаза, я вижу на расстоянии вытянутой руки от моей головы серебряную розетку с круассанами. На розовой льняной салфетке, покрывающей тележку, алеет в вазочке красная роза. Серебряный кофейник отлично сочетается с подобными ему сахарницей и сливочником.

Я выбираю круассан, сок и наливаю чашечку кофе. Откинувшись на подушки, я вяло покусываю круассан, борясь с приступами тошноты. Кусочки круассана приживаются во мне не лучше, чем кусочки крекера, хотя я ожидала, что они воспримутся легче.

Дэвид поглядывает на меня от стола, где уже вовсю трудится за своим ноутбуком.

– У меня сегодня весь день деловые совещания. Почему бы тебе не побродить по магазинам на Пичтри-стрит? Мы могли бы встретиться около шести и перекусить где-нибудь, а потом ты полетишь домой, а я отправлюсь в Калифорнию.

– Я не люблю магазины, – говорю я.

– Но тебе ведь надо закончить рождественские покупки. Обычно к этому времени у тебя уже бывал полный комплект.

Я не говорю ему, что еще даже не начинала. В сентябре меня буквально завалили каталогами со всевозможными товарами, но я отложила их в сторону, вместо того чтобы внимательно изучить и заказать все необходимое, не двигаясь с места. Дэвид никогда не спрашивает меня, как я покупаю подарки для его клиентов, сотрудников и семьи его сестры. Его понимание в данном случае ограничивается выдачей мне энной суммы. А дальнейшее уже моя забота.

– Поступай, как знаешь. Но если пойдешь по магазинам, не забудь про Сильвию.

Вялость, которую я испытываю при мысли о необходимости покупок, основана на том, что меня не волнует, что именно Дэвид будет дарить партнерам или секретарше. Это не означает, что мне несимпатична бедняжка Сильвия. Дэвид уже подумывал заменить ее человеком, который не будет постоянно бегать туда-сюда с целью потерять калории и будет носить пиджачную пару вместо юбок и свитеров. Удерживало его от такой замены только то, что он пока не мог определиться в выборе.

Он печатает еще минут пять и, не поворачиваясь ко мне, говорит:

– А может, ты предпочтешь провести выходные со мной? Вылетишь ночным рейсом и вернешься в понедельник прямо на занятия?

Когда-то я с радостью ухватилась бы за такое предложение. Поначалу, когда я путешествовала вместе с ним, мы стремились облазать все интересные объекты в местах наших поездок, но когда он стал важной шишкой в своей фирме, то работа захватила его целиком, и мне уже приходилось либо одной слоняться по улицам, либо торчать в номере отеля, почитывая книги.

– Мне надо подготовиться к лекциям, – говорю я.

– Отлично. Мое дело предложить. Последние следы прежнего, молодого Дэвида постепенно исчезают, пока он пьет кофе и, сделав пару телефонных звонков, складывает бумаги в портфель. Спустя несколько минут он исчезает, его и дух простыл. Возможно, он не попрощался со мной, потому что мои глаза закрыты.

Вытянувшись на постели, я думаю о том, как Скарлет О'Хара улыбалась утром Рэту Батлеру, после того как он отнес ее на руках вверх по лестнице. Только у них все было по-другому, ведь я знаю, что не люблю своего мужа. Я даже не уверена, что вообще любила его.

Открыв ящик прикроватной тумбочки, я обнаруживаю «Путеводитель по Атланте», который сообщает мне, что изваяния Каменной Горы воздают честь южным генералам.[17] Я подумываю, не съездить ли посмотреть на них, взяв напрокат машину. Но меня больше привлекает идея остаться в постели. Воспользовавшись дистанционным управлением, я включаю телевизор и обнаруживаю, что по платному каналу показывают «Милю лунного света». В полудреме я посматриваю на экран. Хоффман и Сарандон, как обычно, удивительно хороши. Молодые, незнакомые мне актеры играют довольно бесцветно. Вот если бы сейчас со мной был Питер, мы обсудили бы то, что можно было бы изменить.

Около полудня я звоню в авиакомпанию. У них множество рейсов на Бостон. В том же ящике лежит бумага для заметок с названием и адресом отеля. Я выуживаю из сумки авторучку.

Милый Дэвид, у меня много дел, и я решила отправиться на выходные домой. Желаю тебе удачного завершения командировки.

Я.

Преимуществом путешествия налегке является то, что сборы занимают минимальное время. Консьерж заказывает такси.

По пути в аэропорт я обращаю внимание на людей в шортах, играющих в теннис. Такси мирно шуршит мимо садиков с цветущими анютиными глазками. Стоит такая теплынь, что я даже не надеваю пальто.

После приземления в Бостоне мне пришлось напялить не только пальто, но и шарф, шляпу и перчатки, поскольку там валил снег. Моей машине, брошенной на открытой стоянке, не нравится, что ее потревожили, и она начинает чихать. Наконец, сменив гнев на милость, она заводится, и я смахиваю «дворниками» снег с лобового стекла.

Мне хочется увидеть Питера, и я еду к нему. Его нет дома. Я вхожу в его квартиру. Поступая так, я всегда беспокоюсь, что, возможно, он тайно привел к себе другую женщину, которая сейчас дремлет в его постели. Он не дал бы мне ключ, если бы собирался приглашать кого-то.

Собака Питера, пронесясь мимо меня, опрокидывается в снег. Она резвится, подбрасывая его мордой в воздух. Когда я зову ее обратно, она сначала игриво припадает к земле, а уж потом бежит ко мне. Босси выглядит поседевшей, пока не стряхивает снег с шерсти. От холода у меня замерзают ноги.

– А кормил ли тебя твой хозяин?

Она хватает зубами свою миску и ставит передо мной. Я открываю ей банку «Альпо». Она с благодарностью чавкает, заглатывая корм.

В восемь часов я достаю маленький телевизор из кладовки, где Питер хранит его. Мы подшучиваем, что у него в доме гулящий телевизор. На экране маячит женщина, показывающая, как отделать столик под мрамор. Просмотрев возможные варианты, я останавливаюсь на общеобразовательном некоммерческом канале, где идет повторный показ передачи «История английского языка», но засыпаю, когда к английскому языку начинает примешиваться афро-американский акцент.

Уже за полночь около кровати появляется Питер.

– Привет! – Его голос очень нежен. – Я смотрел, как ты спишь. – Присаживаясь рядом, он касается губами моего лба. От Питера пахнет пивом и мускусным лосьоном после бритья.

Я морщу нос, а он говорит:

– Я отработал сегодня вечером за Мухаммеда, потому что он собирался на свидание, но она отправила его восвояси. Он вернулся весь несчастный, и мы завалились к Флану О'Брайену. Я слегка выпил.

Я уже догадалась об этом по тому, как он старательно выговаривал слова.

– Если вы оба ушли, то кто же остался в киоске?

– А я недавно взял ученика. Мы так давно не виделись, что у меня не было возможности рассказать тебе об этом. – Это говорится не в качестве обвинения. Рассказывая о новом помощнике, у которого, по его мнению, вряд ли пойдет дело, он сбрасывает верхнюю одежду и падает на кровать в трусах, футболке и одном носке. Мы прижимаемся друг к другу, и он мгновенно проваливается в сон.

Последнее время я так много спала, что, проснувшись сейчас, не могу заснуть. Часы на тумбочке показывают три часа ночи. Их стрелки подсвечиваются лунным светом. Питер нашел эти часы в мусорном контейнере и отнес к часовщику, который сумел заменить механизм.

На кровать заползает Босси. Когда я ночую здесь, ей положено оставаться на полу. Но она дожидается своего часа, и когда считает, что мы уже спим, присоединяется к нам. Я уверена, что она считает меня незваной гостьей.

В пять утра я проскальзываю в ванную с привычным уже позывом к тошноте, потом иду на кухню и готовлю на скорую руку тосты с корицей и чай. Наливаю два стакана томатного сока. Порывшись в стенном шкафу, нахожу медную узкую вазочку. Выйдя на улицу, я срезаю сосновую лапку для этой вазы. На обратном пути захватываю с крыльца «Бостон Глоуб». Расставив все на подносе, я добавляю пару собачьих галет и несу все наверх.

Босси, разумеется, уже заняла мое место на кровати.

– Просыпайся, – говорю я. Она сползает на пол.

Питер стонет:

– О женщина, дай мне поспать. Я умираю.

– Тебе работу к шести. Так что, ежели ты еще не умер… то просыпайся. – Я подсовываю ему томатный сок.

– Сегодня Мухаммед работает один целый день.

Он берет сок и, сморщившись, делает глоток. Отставив поднос в сторону, он встает, чтобы умыться и почистить зубы. Закутавшись в лоскутное одеяло, я сижу у окна в кресле-качалке, хрупаю подсушенным хлебцем, пью сок и чай. Одежда Питера разбросана по полу.

Он залезает обратно в кровать и призывно приподнимает покрывало, чтобы я могла присоединиться к нему. Я присоединяюсь. Едва я оказываюсь рядом с ним, он расстегивает мою рубашку и щекочет языком мои соски, зная, как я возбуждаюсь от такой ласки. Спустя много времени, вернувшись из мира наслаждений, мы долго лежим обнявшись и смеемся по любому поводу. Оргазм не является самоцелью наших любовных игр. Мы просто наслаждаемся нашей близостью.

Приняв душ и одевшись, Питер заваривает мне чай. Я пью его за кухонным столом. Этот стол он нашел оставленным для мусорщиков на тротуаре, именно такое происхождение имеет большая часть мебели в его доме. Мы вместе заново отполировали этот стол. Я вожу пальцем по гладким древесным волокнам, пока он моет тарелки.

– Я переживал, что ты захочешь уйти от меня, – говорит он, не оборачиваясь. – Может, потому и перебрал вчера.

– Прощаю, прощаю, – говорю я.

– Правда, Лиз. Я испугался, что это конец. – Он поворачивается и смотрит на меня.

– А куда бы ты хотел сегодня сходить, Питер? – Внутри у меня вдруг все задрожало. И его слова тут совершенно ни при чем, просто настало время для решительного поступка с моей стороны – для принятия решения. Необходимо произнести решительное слово на букву Р. Я понимаю, что растущий во мне ребенок отнял у меня право на промедление, но понимание и действие – две разные вещи.

– Я люблю тебя. И хочу, чтобы мы жили вместе.

– Только жили?

– У тебя же есть муж. Даже не представляю, что ты можешь решиться избавиться от одного брака ради другого. Я и сам толком не знаю, как отношусь к браку. Это одно из тех учреждений, которые почему-то плохо работают.

И тут я впервые осознала, что он может иметь сомнения относительно женитьбы на мне.

– А как насчет детей?

– Ты говорила, что не можешь иметь их. Конечно, я частенько представлял, что когда-нибудь стану отцом, но никогда особо к этому не стремился. – Он вытирает чашку кухонным полотенцем, порванным с одного конца.

– А если бы ты узнал, что, возможно, станешь отцом? – спрашиваю я.

– Ты опять уходишь от темы. Как только мы начинаем говорить о нашей жизни, ты меняешь тему или выдумываешь какие-то глупости, – говорит он.

Следующие слова я выпаливаю как можно быстрее, пока не струсила.

– Я жду ребенка.

Он садится напротив меня, по-прежнему держа в руках чашку и полотенце. Он ставит чистую чашку на стол.

– О господи, черт, не может быть! Неужели я буду отцом?

– Я так думаю, но у меня нет стопроцентной уверенности.

Он моргает глазами несколько раз, словно движение век должно помочь ему лучше увидеть возникшую проблему.

– Вот это новость!

– Хорошая? Или плохая?

– Так сразу и не понять. Ты сказала Дэвиду?

– Нет.

Питер сидит за столом прямо напротив меня, но кажется очень далеким. Наши руки лежат рядом, не соприкасаясь. Обычно он накрывает мою руку своей. Я ведь не хотела огорошивать его такой новостью, и зачем только я сказала все ему? Понятия не имею. Просто сказала. Я так долго плыла по течению, что решение развернуться пришло, казалось, совершенно случайно.

– Наверное, ты думаешь, что он мой, раз сказала мне, а не ему, – говорит он.

В комнату входит Босси и кладет голову на колени Питеру.

Мы оба смотрим на нее. Гораздо проще сейчас отвлечься на что-то нейтральное.

– Я не знаю, будет ли все в порядке с этим ребенком, – говорю я.

– Почему? – Я впервые вижу на его лице такое озабоченное выражение.

– Из-за моего возраста.

– Я забыл, что ты у нас дама солидная, – говорит он.

– Мне нужно сделать сонограмму, чтобы уточнить сроки беременности. А потом можно будет провести еще одно исследование. – Перед глазами возник образ длинной иглы, проникающей в мой живот.

– А если что-то не так?

– Я сделаю… аборт. – Это слово застревает у меня в горле.

– А если все нормально?

– О, Питер. Я так хочу этого ребенка.

Он подходит и поднимает меня со стула. Его поцелуй, легкий как перышко, касается моих губ.

– Я впервые слышу, чтобы ты решительно сказала о том, чего хочется лично тебе.

Я обнимаю его, чувствуя жар его тела. Он просто удивительный мужчина.

– Я пойду вместе с тобой на обследования. Знаешь, дорогуша, это мой ребенок, и неважно, кто на самом деле его отец.