Туркестанцы

Предательство младобухарцев

К началу 1922 года войска Туркестанского фронта продолжали подавлять очаги басмаческого движения. 1-я Туркестанская стрелковая дивизия вела боевые действия в Хорезме и Кара-Кумах против банд Джунаид-хана. Части 2-й Туркестанской стрелковой дивизии и 2-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригады (бывшая 3-я кавалерийская дивизия) вели ожесточенные бои с Муэтдин-беком в Алайских горах, с Рахманкулом в горах Ангрентау и с курбашами Юлч и, Ярмат-Максумом, Исламкулем и Парпи — в Ферганской долине. В Западной Бухаре против Абдукагара оперировали 10-й Уманский, 17-й Нижегородский и 1-й Бухарский отдельные кавалерийские полки. В Самаркандском боерайоне 4-я Туркестанская стрелковая дивизия и 1-я отдельная Туркестанская кавалерийская бригада громили банды Халбуты и матчинского бека.

Общая политическая обстановка — переход на сторону революции подавляющего большинства трудящихся Средней Азии — позволила сократить численность советских войск: кавалерийские дивизии были реорганизованы в отдельные кавалерийские бригады, в стрелковых дивизиях стало по три полка (до этого в дивизии было девять стрелковых полков), не считая артиллерийского полка и отдельного кавалерийского эскадрона. И если бы не двурушническая, предательская политика младобухарцев, с басмачеством можно было бы покончить в течение одного года, что позволило бы приступить к социалистическому строительству. Но это не входило в планы буржуазных националистов.

В правительстве Бухарской Народной Советской Республики по-прежнему было засилие буржуазных элементов, которые продолжали разрушительную работу, начатую ими с первых же дней прихода к власти. Среди одиннадцати членов бухарского правительства не было ни одного рабочего или дехканина. В таких условиях представителям молодой Коммунистической партии Бухары было трудно бороться с сильной буржуазной оппозицией, которая для достижения своей цели — отторжения Бухары от Советской власти — не гнушалась никакими средствами вплоть до кровавого террора и политического предательства.

Младобухарцы вели тонкую игру, которую не всегда удавалось вовремя разгадать. С одной стороны, младобухарцы не хотели полной реставрации монархического строя во главе с эмиром, так как это лишило бы их власти, с другой стороны, они продолжали тайно поддерживать басмачей, надеясь их руками подавить пробудившееся революционное самосознание народа.

Младобухарцы всячески стремились оградить коренное население от общения с русскими. Политическая работа, которую вели советские войска среди трудовых масс дехкан, пугала младобухарцев куда больше, чем басмачи, которых можно было привлечь на свою сторону, хорошо заплатив им или предоставив высокие должности. Именно так и пытались сделать Аминов и Файзулла Ходжаев. В письме к представителю крупной национальной буржуазии Кары-Абдулле и его сообщникам они писали буквально следующее: «Вы с начала бухарской революции много работали, но в тот момент, когда предполагалось выдвинуть вас на весьма важный пост по военным делам, вы, обманываясь уговорами некоторых бессовестных лиц, расстались с нами. Приезжайте, ваши заблуждения вам будут прощены».

В своем ответе младобухарцам Кары-Абдулла сетовал на то, что большевики уничтожили «достояние золота» и начали осуществлять идеи «большевизма и ком-мунизма». А это, конечно, не нравилось Кары-Абдулле. Из этой переписки, захваченной нашими частями при разгроме басмаческих шаек, видно, какими методами действовали младобухарцы, чтобы привлечь на свою сторону преступные элементы.

Бухарская революция, проведенная под руководством Коммунистической партии Бухары при помощи русского народа, поведение наших войск в Восточной Бухаре оставили в умах населения Туркестана неизгладимый следч Трудовые массы дехкан увидели, что дала им революция и кто им настоящий друг, а кто враг. Обманывать народ младобухарцам становилось все труднее. Из памяти народа невозможно было вытравить сердечные встречи с красноармейцами, совместную борьбу против банд эмира во время Гиссарской экспедиции. И младобухарцы разработали новый план, к осуществлению которого они приступили сразу же после вывода наших войск из Восточной Бухары.

В первые дни революции под напором коммунистов Бухарское правительство приняло декрет о земле и воде. Этим декретом земля и вода передавались в руки народа. Опираясь на декрет, наши войска разъясняли дехканам их права. Но как только части Красной Армии покинули пределы Восточной Бухары, ставленники младобухарцев в ревкомах стали нарушать декрет. Баи и ишаны вернулись в свои поместья и при помощи басмачей начали вершить кровавые дела. На дорогах стояла пыль, поднятая шайками басмачей, пылали кишлаки, корчились в муках на виселицах лучшие сыны таджикского народа. Дехкан, которые сочувственно относились к Советской власти, басмачи пытали и казнили. Стон стоял над долинами Восточной Бухары. И этот стон муллы пытались заглушить молитвами, угрожая проклятьями тем, кто поднялся на борьбу за свою свободу. Терроризируя и убивая дехкан, басмачи пытались доказать, что сила на их стороне, что от Красной Армии нельзя ждать помощи. Во время казни на базарной площади в Оби-Гарме аксакала Ахназара мулла говорил: «Где же твои русские друзья? Почему они не идут к тебе на помощь? Они смутили умы правоверных богопротивными речами, а сами ушли, испугавшись гнева аллаха…» А в это время басмачи, пытая аксакала, кричали: «Земли тебе?» — и набивали его рот землей. — «Воды захотел?» — и полуживого старика бросали в хауз. И в завершение истерзанного пытками аксакала повесили. На казнь было согнано все население Оби-Гарма. Люди стояли, опустив головы, и, вероятно, у многих мелькала мысль: «В самом деле, почему ушли русские? Почему они не захотели защищать нас?»

Младобухарцы скрывали от населения, что это они настояли на уходе наших войск, что договор, который правительство Бухары заключило с правительством РСФСР, предусматривал пребывание советских войск в Восточной Бухаре только в течение 1921 года. Верное ленинской национальной политике, обеспечивающей всем нациям право на самоопределение вплоть до отделения, командование Туркестанского фронта не могло держать войска в Восточной Бухаре вопреки воле Бухарского правительства. В то время еще не было достаточно веских доказательств того, что младобухарцы стали на путь предательства интересов собственного народа и революции, преследуя свои буржуазно-националистические цели.

Террором и насилием временно можно было подавить открытое сопротивление трудящихся масс, но нельзя было заставить эти массы вести борьбу за чуждые им интересы младобухарцев.

Не доверяя басмачам и опасаясь собственного народа, младобухарцы искали такую силу, на которую они могли бы опереться, не боясь, что она сама будет претендовать на власть. Найти ее можно было только за пределами Бухары. Таким образом, младобухарцы не останавливались даже перед интервенцией.

В сентябре 1920 года в Баку заседал 1-й съезд народов Востока. Сюда приехал и Энвер-паша. Колоритная фигура Энвер-паши, этого авантюриста международного масштаба, обладавшего огромным честолюбием и властолюбием, привлекла внимание младобухарцев, смот-ревших на него как на «деятеля», который может им впоследствии пригодиться.

Незадолго до первой мировой войны Энвер-паша окончил германскую академию генерального штаба в Берлине. Он был женат на дочери турецкого султана и поэтому пользовался особым положением на Востоке, где турецкий султан почитался в качестве наместника Магомета на земле. Не лишенный некоторых способностей, Энвер-паша был одним из лидеров младотурок, военным министром и фактическим диктатором Турции. Во время первой мировой войны, когда Турция выступила на стороне Германии, Энвер-паша предпринял крупное наступление с целью окружения и уничтожения русской Кавказской армии. Его политические планы простирались очень далеко. Энвер стремился поднять на восстание мусульман Закавказья и объединить тюркские народности России и Персии под скипетром турецкого султана — халифа. В своих политических выступлениях Энвер-паша говорил о наступлении в скором будущем небывалого расцвета Оттоманской империи. Но предсказания Энвера не сбылись. В Саракамышской операции 1914 года русские войска наголову разгромили противника. 3-я турецкая армия потеряла 70 000 из 90 000 солдат. В 1918 году, после поражения в войне султанской Турции, Энвер-паша бежал из страны, опасаясь гнева своего народа. Два года скитался он по странам Востока, выискивая новые возможности для своих авантюр.

В Баку Энвер-паша обратился к делегатам съезда с письменным заявлением, в котором объявлял себя сторонником национальной политики коммунистов. Это был ловкий ход. Заявляя о своем сочувствии бухарской революции, принимая на словах национальную программу большевиков, Энвер-паша имел в виду только один пункт этой программы: право наций на самоопределение вплоть до отделения. И Энвер-паша начал вынашивать планы создания нового мусульманского государства из народов Персии, Афганистана и Бухары. Себя, конечно, он видел во главе этого государства.

Делегацию Бухары на съезде возглавлял лидер младобухарцев Файзулла Ходжаев. Сын крупнейшего бухарского купца, самого богатого после эмира человека, Файзулла Ходжаев получил высшее образование в Париже и, вернувшись в Старую Бухару, стал одним из организаторов партии младобухарцев. Впоследствии Файзулла Ходжаев вступил в Коммунистическую партию, но до последнего дня оставался буржуазным националистом.

Встретив на съезде Энвера, Ходжаев увидел в нем человека, способного помочь младобухарцам прийти к власти. А Энвер в свою очередь решил использовать младобухарцев для осуществления своих планов. Переговоры между Файзуллой Ходжаевым и Энвер-пашой держались в тайне от коммунистов бухарской делегации. Файзулла Ходжаев встречался с Энвер-пашой несколько раз, и в результате переговоров Энвер-паша в ноябре 1921 года прибыл в Старую Бухару.

Младобухарцы устроили Энверу пышную встречу. На митинге, организованном в его честь, председатель профсоюзов Бухарской Народной Советской Республики, отъявленный националист Кури-Джавад торжественно объявил:

— Слово предоставляется руководителю революционеров всего мира — Энвер-паше.

Трудящиеся революционной Бухары, присутствовавшие на митинге, закричали:

— Мы знаем одного вождя революции — Ленина! Молодежь немедленно окружила трибуну и не пропустила к ней Энвера, и он вынужден был говорить из своей машины. Речь Энвера была насквозь демагогической и неоднократно прерывалась возгласами:

— Долой!..

— Хватит болтать!

— Забирай свой чемодан и возвращайся в Стамбул! Однако, несмотря на такую встречу, младобухарцы предложили Энверу пост главнокомандующего вооруженными силами республики. Так младобухарцы стали осуществлять план укрепления своей власти.

В годы первой мировой войны в Средней Азии оказалось много турецких военнопленных — офицеров и солдат. После приезда Энвер-паши они стали съезжаться в Бухару. Не заинтересованные в благополучии страны и ее народа, турецкие военнопленные охотно шли на службу к младобухарцам, соблазняемые высокими окладами и должностями. Разумеется, вербовка турецких офицеров на службу, главным образом в органы милиции, проводилась младобухарцами скрытно.

Выступая перед трудящимися Старой Бухары с официальными речами, Энвер-паша заявлял, что он стоит за перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую, и в то же время совместно с младобухарцами развертывал подпольную работу, направленную на ликвидацию Советской власти.

В Старой Бухаре Энвер-паша жил на квартире назира по иностранном делам Якуб-Заде. Почти ежедневно между Энвер-пашой и председателем Совета назиров Бухарской I республики Файзуллой Ходжаевым происходили встречи и беседы.

В результате всцх этих закулисных приготовлений к перевороту и ликвидации народной власти во главе милиции Старой Бухары оказался турецкий полковник Али-Ризо-эфенди, а начальниками областных отделов милиции — турецкие офицеры и политические авантюристы. С одним из них я случайно встретился в конце 1921 года в Дюшамбе.

Встреча произошла на квартире у председателя Диктаторской комиссии. В комнату, где мы сидели, вошел одетый по-таджикски человек. Вежливо поздоровавшись, он весь вечер был очень сдержан, по-таджикски говорил мало. Было заметно, что ему стоит больших усилий правильно строить свою речь, в которой, несмотря на все его старания, слышался турецкий акцент. Я прямо спросил его, кто он такой. За него поспешил ответить Усман Ходжаев, представив незнакомца как начальника областной милиции. На мои другие вопросы начальник милиции вежливо ответил, что пришел к председателю Диктаторской комиссии по делу и что на вопросы, касающиеся выяснения его личности, он готов ответить у себя дома, и тут же пригласил меня к себе. Я принял приглашение и через несколько дней направился к нему.

У калитки огромного фруктового сада меня встретили два милиционера, в которых не трудно было узнать турок. Они повели меня по расчищенным дорожкам, обсаженным розами. По пути я увидел, как какой-то мужчина с внешностью евнуха, расставив руки, гнал перед собой к калитке, расположенной в глубине сада, молодых женщин. Женщины, не обращая внимания на его сердитые покрикивания, с любопытством оглядывались, улыбались, а одна, уходя на женскую половину, помахала мне рукой.

На берегу хауза стояла большая шелковая палатка. Из нее вышел начальник милиции в дорогом халате и, приветствуя меня по восточному обычаю, пригласил войти. В палатке еще сохранился аромат розового масла и других пряностей, которыми обычно пользовались восточные красавицы в богатых гаремах. Беспорядочно разбросанные по ковру подушки говорили о том, что хозяин дома до моего прихода коротал время со своими наложницами.

Очевидно желая польстить мне, хозяин сказал:

— Мужчину славит не красота, а его боевые подвиги. Как видите, мои жены не остались равнодушны к вашей славе, Якуб-тюря.

Я ответил, что отношение к славе в Красной Армии иное, чем в других армиях, и добавил:

— Я с большим удовольствием отказался бы от возможности прославить свое имя ради спокойствия и мирного процветания таджикского народа. Но, к сожалению, действия басмачей, поддерживаемые авантюристами и предателями, заставляют меня выполнять свой воинский долг.

Разумеется, разговаривая, мы улыбались, настороженно следя при этом за каждым словом и жестом друг друга. Во время обеда нам прислуживали три пе-реодетых милиционера, которые разговаривали с хозяином по-турецки.

— Вы не удивляйтесь, что я говорю по-турецки, ведь я турок, — сказал хозяин. — Я родился и жил в Константинополе. По профессии я журналист. Мое имя, Сурия-эфенди, широко известно в турецкой прессе.

И Сурия-эфенди рассказал, что в начале империалистической войны он был призван в армию, окончил офицерскую школу, участвовал в боях и подАрдаганом был взят в плен 1-м Сибирским казачьим полком. Рассказывал он обо всем довольно подробно, но всячески обходил вопрос о том, за какие заслуги перед бухарским народом его назначили начальником областной милиции.

— Для военнопленного вы устроились неплохо, — сказал я. — Ишаны и беки вряд ли жили богаче вас. Очевидно, нужно много денег, чтобы содержать такой дом.

С точки зрения восточного гостеприимства мои слова были величайшей дерзостью. Но я сознательно шел на нарушение этикета, желая узнать, что скрывается за внешней вежливостью этого турецкого наймита.

Сурия-эфенди помолчал, затем, не поднимая глаз, заговорил:

— Здесь я приобрел вторую родину. Бухара стала для меня дороже Константинополя. Я благодарен бухарскому правительству, которое высоко оценило мою службу ему.

Я понимал, что Сурии-эфенди стоит большого труда разыгрывать роль гостеприимного хозяина.

На женской половине играли на лютне и пели… Сурия-эфенди, многозначительно улыбнувшись, неожиданно сказал:

— Мужскую серьезность скрашивает женское легкомыслие, не пригласить ли сюда женщин?..

Он пристально смотрел на меня и, чтобы объяснить это странное на Востоке предложение, сказал:

— Я человек просвещенный и только внешне соблюдаю местные обычаи, чтобы не оскорблять чувств простого народа.

Мне стало совершенно ясно, что представляет собой Сурия-эфенди. Но он был на службе у правительства Бухары, и я не вправе был поступить с ним так, как он того заслуживал. От его предложения я отказался и, попрощавшись с хозяином, ушел. Уезжая из Дюшамбе, я попросил председателя ревкома Нусратуллу-Максума тщательно следить за начальником милиции.

Контрреволюционное восстание в Восточной Бухаре

Младобухарцы твердо держали курс на отторжение Бухарской республики от Советского Туркестана и образование своего буржуазного государства. Но среди младобухарцев не было единства: одни стояли за немедленное открытое выступление и свержение советского строя, другие придерживались политики выжидания. В борьбе за власть лидеры младобухарцев враждовали между собой, в правительстве плелись бесконечные интриги, что было на руку любителям ловить рыбку в мутной воде. Единственной силой, которая могла бы навести в Бухаре порядок, была Бухарская коммунистическая партия. Но деятельность коммунистов в правительстве была сильно ослаблена возникшим в партии правым уклоном.

Честные советские работники и коммунисты всячески препятствовали двурушнической, предательской политике младобухарцев и блокировавшихся с ними правых уклонистов. Там, где большевиков не было или влияние их на трудящиеся массы ослаблялось правыми уклонистами, младобухарцам удавалось развернуть свою деятельность. Особенно прочно младобухарцы чувствовали себя в только что освобожденных районах Восточной Бухары.

Вслед за частями 1-й Туркестанской кавалерийской дивизии из Восточной Бухары была выведена 3-я стрелковая бригада. В Дюшамбе временно задержался только 8-й Туркестанский стрелковый полк. Уход наших частей, активизация басмачества, подстрекаемого из-за рубежа эмиром, кровавый террор против трудового населения — все это показалось наиболее реакционно настроенным младобухарцам самым подходящим моментом для открытого выступления против политики Коммунистической партии. Они поспешили возглавить контрреволюционные действия ишанов и беков, чтобы не оказаться последними при дележе пирога.

В декабре 1921 года басмачи окружили Дюшамбе. В городе, кроме 8-го стрелкового полка, стояли национальный отряд Данияра и подразделения областной милиции Сурия-эфенди. Один из батальонов 8-го стрелкового полка охранял бекский дворец, два других располагались на окраине города, в районе больницы, переполненной больными малярией бойцами. Командир полка Мартыновский договорился с Данияром и Сурия-эфенди, что они прикроют стыки между батальонами. Таким образом обеспечивалась круговая оборона города и можно было спокойно ожидать помощи. Но Мартыновский не знал, что его полк оказался в центре контрреволюционного заговора.

Командир направленного из Старой Бухары сильного национального отряда начальник милиции Али-Ризо-эфенди получил указание разоружить по дороге преданных Советской власти бойцов отряда, перейти на сторону басмачей и совместными усилиями овладеть Дюшамбе.

Одновременно с выступлением отряда Али-Ризо-эфенди в бекский дворец к командиру 3-го батальона явился ночью Данияр. И командир батальона и бойцы знали Данияра по совместному походу во время Гиссарской экспедиции. Но они не знали, что мелкобуржуазная душонка этого человека уже несколько месяцев тому назад привела его в лагерь врагов революции.

Данияр сказал командиру батальона, что получен приказ о выводе 8-го стрелкового полка из Восточной Бухары. Комбат знал, что в Дюшамбе полк оставлен временно и что приказ о выступлении ожидается с часу на час, поэтому сообщение Данияра не вызвало у него никакого подозрения. Затем Данияр сказал, что басмачи, напуганные приближением отряда Али-Ризо-эфенди, отошли от Дюшамбе.

— Все оружие передадите нам для формирования нового национального отряда, — продолжал Данияр, якобы передавая содержание приказа. — Через час полк сосредоточивается у больницы, откуда выступит походным порядком на Байсун. К больнице уже прибыли арбы для больных и продовольствия.

Пока Данияр разговаривал с комбатом, люди его отряда оказались у пирамид с винтовками и никого из красноармейцев к ним не подпускали. О том, что Данияр был в заговоре с курбашами шаек, окружавших Дюшамбе, никто не сомневался, и поэтому красноармейцы расположились в бекском дворце так, как располагаются обычно в казармах.

Предательство Данияра вскоре обнаружилось. К комбату стали подходить начальники караулов, докладывая, что, согласно его приказу, посты переданы милиции. Но предпринять что-нибудь против Данияра было уже невозможно. Бекский дворец оказался окруженным, и батальону под дулами винтовок было приказано собраться в саду. Данияр же и Сурия-эфенди со своими людьми направились к больнице, намереваясь разоружить и остальные батальоны.

Однако провести командира полка Мартыновского Данияр не рассчитывал и решил действовать грубой силой, тем более что теперь на его стороне было большое численное превосходство. Но, как только отряды Данияра и Сурия-эфенди стали подходить к больнице, по ним неожиданно был открыт огонь. Оказывается, несколько бойцов разоруженного батальона, рискуя жизнью, добрались до штаба полка раньше Данияра и успели предупредить Мартыновского о предательстве. Командир полка понимал, что в создавшихся условиях самое правильное — оставить город, превратившийся в центр контрреволюционного восстания в Восточной Бухаре. Ведя уличные бои, полк прорвался на дорогу в Байсун, освободив по пути разоруженный батальон.

Об этом переходе 8-го Туркестанского стрелкового полка в Байсун следует рассказать подробнее.

Горные дороги размыло дождями. Реки несли мутные потоки воды. Там, где еще недавно были броды, образовались глубокие стремнины. Полк шел без обозов, без запасов продовольствия. Треть бойцов в полку были больны и не могли двигаться самостоятельно. Их несли на закорках красноармейцы 3-го батальона. Стычки с басмачами и преследовавшими полк конными бандами Данияра сильно замедляли движение.

Подходя к узким дефиле, командир полка, опасаясь засад, высылал на окрестные высоты заставы, и нередко эти заставы занимали намеченные позиции, предварительно выбив с них басмачей. А пока заставы вели бой, голодные и измученные бессонницей красноармейцы ложились под дождем прямо на дороге и засыпали. Но и такой отдых был очень коротким, и движение возобновлялось. Неоднократно наперерез полку выходили крупные шайки, и приходилось вести тяжелые бои на прорыв. В таких случаях больных и раненых сносили в горную расщелину, оставляли с ними нескольких здоровых красноармейцев и всем полком бросались в атаку. Затем забирали оставленных товарищей и снова шли вперед. Когда же полк выходил в открытую долину, на него со всех сторон налетали конные банды. Тогда батальоны выстраивались в каре, в центре по-мещали больных и безоружных и, отразив атаку, продолжали неуклонно двигаться вперед.

Непреклонная стойкость и мужество красноармейцев вселяли в басмачей суеверный страх. Худые от голода, босые, в лохмотьях, шли бойцы по дорогам, внушая ужас врагам и вызывая сочувствие друзей. Рискуя жизнью, дехкане кишлаков, через которые проходил полк, снабжали бойцов продовольствием и одеждой.

Никогда не забудут участники этого похода, как из-за дувала вдруг перелетал мешок риса или в открывшуюся щель калитки просовывалась рука с лепешкой или горстью урюка. Оказывалась помощь и более существенная. Нередко, покинув кишлак, бойцы неожиданно находили на дороге котлы с пловом, приготовленным чьими-то заботливыми руками, или груду халатов, принадлежавших ранее, судя по многочисленным дырам, беднякам. Но и этим, от сердца отданным халатам красноармейцы были рады.

Так с непрерывными боями полк пришел в Байсун.

Восстание в Восточной Бухаре разгоралось.

Банды Данияра насчитывали уже до трех тысяч всадников. Обуреваемый честолюбивыми замыслами, Данияр объявил себя беком. Восстание развивалось под лживым лозунгом: «За веру ислама, против неверных джадидов, за попранные права народа». Джадидами главари восстания называли коммунистов и ту часть младобухарцев, которая считала восстание преждевременным, раскрывающим их политические цели. Делалось это вполне I сознательно. Смешивая в одну кучу коммунистов и предателей интересов народа младобухарцев (джадидов), главари восстания стремились внести в умы неграмотных дехкан путаницу и смятение.

Восставшие захватили большие запасы продовольствия и фуража, собранные и оставленные в Дюшамбе 1-й Туркестанской кавалерийской дивизией. Это обеспе-чивало бесперебойное снабжение мятежников и избавляло их от необходимости силой отбирать продовольствие и фураж у дехкан, в массе своей не сочувствовавших восстанию.

Коммунистической партии Бухары удалось разоблачить матерого предателя Мухитдина-Максума, который, занимая пост председателя ЧК Бухарской рес-публики, вел тайную переписку с басмачами. Когда Мухитдину стало известно, что компрометирующие его документы известны ЦК партии, он бежал из Старой Бухары и присоединился к мятежникам. Восстание возглавил Кары-Абдулла, называвший себя «главнокомандующим газо, бухарским революционером». Его ближайшими помощниками были Каркуль-Батыр и Данияр-бек.

К февралю 1922 года у мятежников было до 15 000 джигитов. Главари восстания всячески старались привлечь на свою сторону басмаческих курбашей, и многие шайки действительно примкнули к ним. Выжидательную позицию заняли басмачи Локая во главе с Ибрагим-беком, который сам стремился к власти и не собирался идти на службу к Кары-Абдулле.

Из Восточной Бухары восстание перекинулось в Среднюю. Военный назир Шахрисябзского вилайета объявил себя сторонником «газо» и вместе с навербо-ванными басмачами стал угрожать городу Старая Бухара.

За ходом восстания зорко следил Энвер-паша. Он, как и Ибрагим-бек, был далек от мысли служить младобухарцам. Энвер-паша выжидал, когда можно будет объединить все контрреволюционные силы и, встав во главе их, осуществить свой план создания великой мусульманской империи под эгидой турецкого султана, которым он уже видел себя.

Правительство Бухарской республики было напугано размахом восстания. Лидеры младобухарцев опасались, что в результате восстания власть перейдет в руки басмачей, а сами они останутся у разбитого корыта. Младобухарцам следовало обратиться к народу, решительно начать социалистические преобразования и, наконец, призвать на помощь войска Советского Туркестана. Но народа и Красной Армии младобухарцы боялись не меньше, чем басмачей.

Коммунистическая партия Бухары, занятая тяжелой борьбой с правыми оппортунистами, оказалась не в состоянии очистить правительство от предательских буржуазно-националистических элементов. Все усилия коммунистов были направлены на то, чтобы сохранить боеспособность молодых национальных частей Бухарской республики. Эта огромной важности задача была поручена заместителю военного назира большевику Николаю Андреевичу Веревкину-Рахальскому. Веревкин-Рахальский делал все, чтобы оградить революционные части от проникновения в них предателей. И в том, что большинство этих частей остались верными революции, немалая его заслуга. Одним из ближайших помощников Веревкина-Рахальского в создании национальных частей был командир 1-го Бухарского кавалерийского полка Ибрагим Павлович Бикжанов, окончивший Военные национальные курсы, созданные по инициативе М. В. Фрунзе.

Выше я уже писал, что гарнизон Самаркандского боерайона составляли полки 1-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригады и 4-й Туркестанской стрел-ковой дивизии. Начальником гарнизона был командир дивизии Г. Д. Базилевич.

Перед 1-й отдельной кавалерийской бригадой стояла задача ликвидировать мелкие шайки местных курбашей. Для координации политических и военных действий, а также для пресечения незаконных действий отдельных командиров Красной Армии была создана специальная комиссия по борьбе с басмачеством. В эту комиссию входили представители военных и гражданских властей, а также представители ЧК.

В начале 1922 года в Самарканд стали доходить тревожные слухи о положении в Восточной Бухаре. Их распространяли беженцы, покинувшие родные места из-за господствовавшего там кровавого террора. Просачивались эти слухи и официальным путем.

Бойцы бригады волновались и часто говорили: «Что же это такое? Сколько наших товарищей погибло при освобождении Восточной Бухары! Выходит, все зря?

Почему вывели бригаду? Если бы мы были там, все было бы спокойно».

Мы терпеливо разъясняли бойцам положение, хотя и понимали законность их возмущения.

Помня указание Михаила Васильевича Фрунзе, что успех борьбы зависит от того, какие сложатся у нас отношения с местным населением, я часто совершал поездки по боерайону. Эти поездки, почти без охраны, в сопровождении лишь двух — трех коноводов, вызывали у дехкан уверенность в прочности Советской власти и помогали мне легко и просто завязывать нужные знакомства и связи.

Как-то во время одной из таких поездок я встретил на перевале Тахта-Карача председателя Бухарской ЧК Мухитдина-Максума. С ним был крупный отряд мили-ционеров. Я спросил Максума, зачем он едет в Бухару. Максум ответил, что в Китабе неспокойно, что можно ждать появления оттуда шайки.

Мне очень хотелось задержать Максума, но, имея трех коноводов, об этом нечего было и думать. К тому же я тогда еще не знал, что Мухитдин-Максум, разоблаченный впоследствии как предатель, ехал на свидание с Энвер-пашой, который заканчивал приготовления к открытому выступлению.

Возвратившись в Самарканд и подъезжая к казармам бригады, я услышал громкие, возбужденные голоса. Первой мыслью было: митинг! Но кто его созвал и по какому поводу?

А дело обстояло так. В мое отсутствие в бригаду из Оби-Гарма пришли молодые таджики, которые помогали нам восстанавливать идущую по карнизу дорогу на Гарм. Они рассказали бойцам о том, как был зверски замучен аксакал Оби-Гарма Ахназар, и показывали бойцам кровавые рубцы на спинах.

Красноармейцы потребовали, чтобы был созван митинг. Узнав об этом, Базилевич приехал в бригаду, не разобравшись в обстановке, накричал на бойцов и приказал разойтись. Но казаки отказались выполнить приказ начальника гарнизона.

Поговорив с бойцами, я предложил им разойтись по казармам, и они беспрекословно подчинились. А через час в штабе дивизии у меня произошло неприятное объяснение с Базилевичем. Он сказал, что требование бойцов выступить в поход в Восточную Бухару противоречит национальной политике партии. Я возразил, что наша национальная политика не осуждает, а, наоборот, поощряет чувство пролетарского интернационализма и что я горжусь своими бойцами, которые так близко принимают к сердцу события в Восточной Бухаре, где у них осталось много друзей среди дехкан. Меня поддержали присутствовавшие при беседе комиссар дивизии Хасис и начальник политотдела Левин.

Развернувшиеся вскоре события показали, насколько правильным было классовое чутье моих бойцов.

Вдохновленные успешным ходом восстания в Восточной Бухаре, басмаческие шайки Западной Бухары во главе с Абдукагаром подошли к столице республики. Для соединения с ним в Шахрисябзский район вышел Данияр с 1200 всадниками. В Старой Бухаре началась паника. Глава правительства Файзулла Ходжаев был в это время в Москве, и соучастники его предательской политики растерялись. Видя, что их власти приходит конец, они обратились к командующему Туркестанским фронтом В. И. Шорину с просьбой срочно оказать Бухарской республике вооруженную помощь.

По приказанию Шорина в Шахрисябз выступил 2-й кавалерийский Гиссарский полк. А через несколько дней я получил приказание командующего фронтом: «Срочно погрузиться в эшелон и прибыть в Старую Бухару».

В Старой Бухаре меня встретил член Реввоенсовета фронта Воронин. Тут же на перроне находились перепуганные члены бухарского правительства. Оказывается, басмачи подошли уже к самому городу.

Вечером 25 февраля состоялось экстренное заседание бухарского правительства. Председательствовал Парса Ходжаев. Члены правительства не знали, что я владею узбекским языком, и не стесняясь высказывали друг другу свое мнение о создавшемся положении. Меня поразил откровенно антисоветский тон этого совещания. В то время, когда враг стоял у ворот города, готовясь задушить революцию, членов правительства занимал вопрос, как ограничить наше вмешательство, изолировать нас от общения с трудящимися. Особенно усердствовал Арифов, впоследствии ближайший помощник Энвер-паши.

Я шепотом сообщил Воронину, о чем идет речь, и предложил немедленно арестовать правительство и разоблачить перед населением всю глубину их предательства. Воронин ответил, что не следует подавать виду, что я понимаю, о чем говорят между собой члены правительства. Об аресте же не может быть и речи — это не метод борьбы.

Парса Ходжаев обратился ко мне с вопросом: когда я думаю начать боевые действия. С трудом сдерживая себя, я сказал, что намерен начать их завтра. Но про себя я решил, что не буду медлить ни минуты.

В ночь на 26 февраля 1-й кавалерийский Алайский полк и сводный отряд, прибывший с Северного Кавказа, выступили по дороге через Сатара-Махасу (летнюю резиденцию эмира) против главной группировки противника.

С рассветом полк достиг расположения врага и бросился в конную атаку. Утреннюю тишину нарушило раскатистое «ура». Засверкали клинки. Басмачи, не ожидавшие удара, побежали к реке Зеравшан, бросая оружие и лошадей. В этом бою было взято более тысячи винтовок и шашек, много лошадей. К 12 часам дня главная басмаческая группировка перестала существовать.

2-й кавалерийский Гиссарский полк также решительно расправился с бандой Данияра. Сам Данияр снова бежал в Восточную Бухару. Оттуда он прислал мне письмо, в котором жаловался на младобухарцев и клялся, что не хочет воевать против Советской власти. Но я не поверил ему. Впоследствии Данияр оказался на службе у Энвер-паши.

Февральские события показали, как далеко зашли младобухарцы в своем предательстве. Эти же события разоблачили деятельность правых уклонистов. Для укрепления Коммунистической партии Бухары были приняты срочные меры.

В мае 1922 года ЦК РКП (б) по предложению В. И. Ленина принял постановление «О туркестанско-бухарских делах». В Бухару приехал Г. К. Орджоникидзе. В своем выступлении на совещании ответственных работников Орджоникидзе говорил о том, что большевики должны принять меры для очистки бухарского правительства от контрреволюционных элементов. Файзулла Ходжаев подбирал работников по признаку родства, кумовства, придется становиться на другой путь — путь отбора людей по признаку преданности Бухарской Советской власти, по признаку честности, деловитости.

Приезд Орджоникидзе и принятые Коммунистической партией Бухары меры оздоровили политическую обстановку. Были созданы условия для ликвидации по-следствий предательства и подавления контрреволюционного восстания.

Авантюра Энвер-паши

Убедившись в том, что захватить власть с помощью младобухарцев не удастся, Энвер-паша решил действовать самостоятельно.

Ареной своей деятельности он избрал Восточную Бухару, где вследствие предательства младобухарцев восстание было наиболее сильным.

В Гиссарской долине и в окрестностях Бальджуана рыскали шайки Довлятман-бия. Весь Кулябский район находился под контролем Тугай-Сары. Максум-Фузайль возглавлял басмачей Гармского, Каратегинского и других горных вилайетов. В Локае сосредоточилась банда Ибрагим-бека численностью семь тысяч человек.

Энвер-паша понимал, что этих контрреволюционных сил недостаточно, чтобы устоять против частей Бухарской республики и войск Советского Туркестана. По-этому, готовясь к осуществлению своего плана — создать из народов Средней Азии единое монархическое государство под эгидой Турции, Энвер-паша использовал свое пребывание в Старой Бухаре для установления связи с басмачами на всей территории Туркестана. Многочисленные агенты Энвера — турецкие офицеры и предатели, навербованные среди баев и ишанов, — установили связь с Турды-Тохсаба в Средней Бухаре, с Абдукагаром, Джура-Амином и Агзам-Ходжой в Западной Бухаре, с Бахрам-беком в Самаркандской области, с Джунаид-ханом в Хорезме и Кара-Кумах, с Ярмат-Максумом, Исламкулем и Парпи в Ферганской долине. Всего в этих басмаческих группировках насчитывалось до 35 000 джигитов, что значительно превосходило по численности войска Бухарской республики и части Туркестанского фронта вместе взятые.

К концу февраля 1922 года Энвер-паша еще не был полностью готов к выступлению, но решительные действия наших войск под Старой Бухарой и разгром шаек Абдукагара и Данияра заставили его ускорить подготовку. Энвер-паша боялся, что быстрое подавление восстания сорвет его планы.

На рассвете одного из последних дней февраля из Самаркандских ворот Старой Бухары выехали два всадника с охотничьими ружьями. На них были теплые халаты и мягкие сапоги. Ехали они шагом, и часовые, бойцы мусульманского отряда, слышали, как один из них рассказывал другому о своих охотничьих приключениях. Это и были Энвер-паша и Али-Ризо-эфенди, начальник городской и областной милиции. Выбравшись из потока ехавших на базар дехкан, Энвер-паша и его спутник пришпорили лошадей и поскакали по Термезскому тракту.

Когда несколько часов спустя органы Бухарской ЧК обнаружили исчезновение Энвера, были допрошены часовые, которые и сообщили эти незначительные под-робности. Посланная за Энвером погоня вернулась ни с чем. Лишь впоследствии удалось установить обстоятельства бегства. В его подготовке активнейшее участие принимал назир по военным делам Бухарского правительства Арифов, тот самый, который требовал ограничить участие советских частей в разгроме банды Абдукагара, а затем открыто перешел на службу к Энвер-паше. Арифов снабдил Энвера мандатом на случай встречи с нашими частями и позаботился о том, чтобы в кишлаках через каждые десять — пятнадцать километров для него были приготовлены свежие лошади. А чтобы сбить со следа погоню, Али-Ризо-эфенди за чертой города расстался с Энвером и, взяв с собой поджидавшего в условленном месте милиционера-турка, поехал другой дорогой. Данияр и Усман Ходжаев, к этому времени смещенный с поста председателя Диктаторской комиссии, выслали для встречи Энвера своих людей.

Все это стало известно, когда после приезда Г. К. Орджоникидзе началось расследование преступной деятельности младобухарцев. Так, пользуясь покрови-тельством Арифова, Энвер-паша без особого труда проник в Восточную Бухару.

Энвер-паша очень быстро забыл «революционные» речи, которые он произносил в Старой Бухаре. Его многочисленные послания и фирматы[24], распространяемые специальными лицами по всему Туркестану, призывали «правоверных» к свержению Советской власти и объединению под зеленым знаменем ислама. Обращаясь к религиозным чувствам населения, Энвер-паша надеялся подавить революционное самосознание народа, снова навязать дехканам власть беков, мулл и ишанов.

Ставка Энвер-паши, находившаяся в кишлаке Кофрун, быстро приобрела вид пышного восточного двора. Отсюда Энвер разослал басмаческим шайкам приказ сосредоточиться в треугольнике Шурча — Дейнау — Кофрун. Он понимал, что для успешной борьбы с регулярными частями Красной Армии одного численного превосходства далеко не достаточно, и приступил к формированию регулярной армии из разрозненных шаек.

Хотя положение зятя турецкого султана обеспечивало Энвер-паше известный авторитет в среде беков и духовенства, но одного этого авторитета не хватало, чтобы заставить курбашей беспрекословно признать его власть. Для большинства дехкан Энвер был чужеземцем, и они не доверяли ему. Его призывы к борьбе не встречали у них поддержки. А так как в басмаческих шайках было немало дехкан, обманом или насильно привлеченных к участию в восстании, главари восстания не могли не считаться с антитурецкими настроениями рядового басмачества. Кроме того, часть курбашей не хотела, чтобы власть была в руках чужеземца. Не отказываясь от помощи интервентов, всячески приветствуя переброску в Бухару английского оружия, всякого рода «добровольцев» и инструкторов, они хотели при этом руководящую роль сохранить за собой. Среди этой части курбашей главной фигурой был Ибрагим-бек.

Энвер-паша решил заручиться поддержкой бухарского эмира Сеид-Алим-хана. Предлагая свои услуги в качестве главнокомандующего армией ислама, Энвер-паша обещал эмиру в два месяца уничтожить Советскую власть на территории всей Бухары.

Одновременно с письмом Энвер-паши в Кабул, где находился эмир, было доставлено письмо от Ибрагим-бека. В письме, которое привез эмиру духовник Ибрагим-бека Домла-Зия, Ибрагим-бек писал, что турок Энвер-паша непопулярен среди бухарцев и поэтому главнокомандующим войсками ислама должен быть на-значен он — Ибрагим-бек. Впоследствии, когда нам удалось захватить Домла-Зия, приехавшего в Донгуз-Адир взглянуть на своего новорожденного сына, он подробно рассказал, чем кончилась его поездка к эмиру.

В течение двух дней эмир не давал ответа. Два дня Домла-Зия и посланцы Энвер-паши жили во дворце эмира. Но от духовника эмира Домла-Зия узнал, что Сеид-Алим-хан склоняется в пользу Энвера. Самолюбию низложенного. владыки Бухары льстило, что к нему на службу просится зять турецкого султана, бывший военный министр Турции, считавшийся на Востоке крупным военным специалистом. По мысли эмира, появление Энвер-паши во главе басмаческих шаек придало бы разрозненному бандитскому движению солидную военно-политическую окраску. Кроме того, поставив Энвера во главе еще не существовавшей армии ислама, эмир надеялся на помощь турецкой реакции.

Поговорив с духовником эмира, Домла-Зия понял, что ждать ему во дворце больше нечего: назначение Энвер-паши главнокомандующим было делом решенным. И Домла-Зия покинул Кабул, чтобы успеть предупредить об этом Ибрагим-бека.

На окраине кишлака Кофрун были разбиты шелковые шатры ставки Энвера. Долину перед шатрами заполнили вооруженные всадники. В шатре Энвера собрались главари контрреволюционного восстания. Сюда же прибыл бывший военный назир Бухарской республики Арифов. В ожидании фирмата эмира Энвер-паша разрабатывал план боевых действий.

В своем назначении на пост главнокомандующего Энвер был уверен и заранее заказал огромную серебряную печать с надписью: «Верховный главнокомандующий всеми войсками ислама, зять халифа и наместник Магомета».

В ставке Энвера находился и Ибрагим-бек, который пришел в Кофрун из Локая во главе 7000 всадников. И когда возвратившийся от эмира Домла-Зия рассказал ему о решении эмира, Ибрагим-бек покинул Кофрун и увел с собой свою банду. А на другой день фирмат эмира известил всех правоверных, что во главе и$ волей «повелителя» Бухары поставлен Энвер-паша.

Турецкий авантюрист немедленно приступил к решительным действиям. В Западную Бухару к Абдукагару, в Фергану к Исламкулю и к матчинскому беку были направлены письма с приказом усилить в своих районах басмачеокие налеты, сковывая бухарские революционные войска и отвлекая на себя кавалерийские части Красной Армии. Энвер-паша распространял также слухи, что к нему идет кавалерия англичан и полки турецких добровольцев с артиллерией на слонах. Эти слухи были подхвачены духовенством и дервишами[25] и усиленно распространялись по базарам. Особенно популярной была версия о слонах. Для всякого военного специалиста было ясно, что слоны совершенно непригодны для действий в горах. Но чем невероятнее были слухи о слонах, тем настойчивее их повторяли: ведь и Александр Македонский, по преданиям, пришел в Среднюю Азию со слонами, а чем Энвер-паша хуже Македонского?

В действительности же на английские деньги за границей было навербовано несколько — сотен человек из эмигрантского охвостья. Из них была сформирована «личная гвардия» Энвера, которую эмир направил ему в качестве своего подарка. Солдатам «личной гвардии» в войсках ислама были предоставлены особые права: они могли безнаказанно грабить и убивать мирных граждан, присваивая их имущество. Привилегированное положение «гвардейцев» вызывало к ним ненависть со стороны рядового басмачества.

Английские империалисты не спешили дать обещанную артиллерию — их не очень устраивало то, что реакционные круги Турции стали проявлять к Бухаре по-вышенный интерес. Но все это стало известно позже. А тем временем, искусственно создавая вокруг своего имени ореол величия, Энвер-паша приступил к формированию регулярной армии. Для подготовки командного состава он создал военную школу, в которой обучались 30 человек из числа бухарской знати. Обучали их английские офицеры.

К началу лета в треугольнике Шурча — Дейнау — Кофрун Энвер-паша сосредоточил 15 000 басмачей.

Первоочередная задача Энвер-паши заключалась в следующем: очистить Восточную Бухару от революционных войск, преданных Бухарской республике, и овладеть Байсуном, после чего, соединившись с басмачами Средней и Западной Бухары, захватить столицу республики — Старую Бухару. По выполнении этой за-дачи Энвер намеревался провозгласить себя эмиром, войти в контакт с курбашами Самаркандской области и Ферганы и совместными силами выступить против Советского Туркестана.

Первое время Энвер-паше сопутствовала удача. Бухарские советские части, засоренные контрреволюционными элементами, к тому же плохо обученные и недо-статочно вооруженные, терпели поражения. Энвер-паша быстро продвинулся к границам Восточной Бухары и окружил Байсун, который оборонял 5-й стрелковый полк.

Из Кофруна Энвер-паша направил правительству Бухарской республики ультимативное письмо с требованием отвергнуть какую бы то ни было помощь со стороны Советской России, вывести с территории Бухары красноармейские части и отказаться от всех революционных завоеваний.

Посылая это письмо, Энвер-паша рассчитывал на то, что в правительстве по-прежнему видную роль играют младобухарцы, предательскую натуру которых он очень хорошо знал. Но Энвер-паша не учел, что после приезда товарища Орджоникидзе деятельность младобухарцев находилась под строгим контролем Коммунистической партии Бухары и что в состав Бухарского правительства вместо буржуазных элементов вошли преданные делу революции представители трудового народа.

Правительство Бухарской Народной Советской Республики дало отпор авантюристическим требованиям Энвер-паши и под давлением трудящихся масс Бухары обратилось за помощью к командованию Туркестанского фронта.

Разгром войск ислама

5 апреля 1922 года для руководства операциями по, ликвидации басмаческих банд Энвер-паши был сформирован Реввоенсовет и штаб Басмаческого фронта, которые приказом по Туркестанскому фронту 15 апреля 1922 года были переименованы в Реввоенсовет и штаб войск Бухарской группы. Командующим группой был назначен Н. Е. Какурин, членом Реввоенсовета группы — Батурин.

В Бухарскую группу войск входили 1-я отдельная Туркестанская кавалерийская бригада, 8-я кавалерийская бригада и 3-я Туркестанская стрелковая дивизия. Несколько позже в распоряжение командующего Бухарской группой поступила 11-я кавалерийская дивизия. Кроме того, в оперативном подчинении группы находились бухарские национальные части.

В конце мая 1922 года полки 1-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригады сосредоточились в Самарканде и стали спешно готовиться к походу: получали обмундирование и боеприпасы, усиленно подкармливали лошадей. Полки бригады пополнились за счет расформированного Закавказского отряда, принимав-шего участие в операциях под Старой Бухарой. В каждом полку стало по 700 сабель. Такого полного состава в полках не было с момента их создания. Бойцы знали, что предстоит новый поход в Восточную Бухару, и готовились к нему с особой тщательностью.

Одновременно с подготовкой бригады к походу я занялся восстановлением агентурной сети. Для этого мне приходилось часто выезжать в Среднюю Бухару и на Сангардакский перевал. Во время этих поездок я узнавал о положении дел в армии ислама и изучал настроение местного населения.

В одну из таких поездок я встретился со слепым каратегинцем Довлят-Ша. Он пришел на свидание со мной в сопровождении сына, пройдя по горам глухими козьими тропами сотню километров.

Между камнями горел небольшой костер. В темноте всхрапывали лошади и попыхивали цигарками мои коноводы. Сын Довлят-Ша жарил на костре шашлык. Дул ледяной, пахнущий снегом ветер. Все внизу было затянуто густым холодным туманом. Огромная фигура Довлят-Ша вырисовывалась в неровных отблесках ко-стра, и на отвесной скале отражалась расплывчатая тень.

Довлят-Ша рассказывал о положении в Гарме. Невеселый это был рассказ. Многих людей, которых я знал, уже не было в живых. Геройски погиб мужественный сын таджикского народа Исраэль.

— Ему на спине и на груди звезды вырезали, потом кожу резали, — говорил Довлят-Ша. — Все хотели, чтобы он вас проклял. Вешать хотели. Но Исраэль не позволил… Головой в пропасть кинулся. Свободным умер…

Довлят-Ша помолчал.

— Не надо было вам уходить. Много хороших людей из-за этого погибло. Каждый день вспоминают кизыл-аскеров, спрашивают: когда вернетесь? — сказал он после паузы.

Я и сам понимал, что из Восточной Бухары не следовало уходить, но обсуждать это теперь, когда и так все было ясно, не стоило. Я спросил Довлят-Ша, как живут дехкане, что делают.

— Как можно жить? Вторую весну поля пустые. Каждый день берут деньги, рис, мясо — говорят, надо войско ислама кормить. Эмир фирматы шлет — деньги требует. Энвер-паша фирматы шлет — тоже деньги требует. Из кишлаков каждый день мужчин берут, гонят в Кофрун. Говорят: Энвер на Старую Бухару пойдет…

Пока мы ели пахнущий дымком шашлык, сын Довлят-Ша рассказал, что за отцом ведется слежка. От самого кишлака за ними шли двое вооруженных басмачей, уйти от которых удалось только в горах.

Я понял, что Довлят-Ша опасно возвращаться Домой, и предложил ему ехать со мной в Самарканд. Он покачал головой и сказал:

— Нельзя. Сейчас надо дома быть, помогать людям.

Через час мы расстались. Он пошел вниз, держась рукой за кушак сына, и вскоре скрылся в тумане.

2 июня 1922 года я получил приказ Какурина выступить из Самарканда по маршруту: Тахта-Карачинский перевал, Шахрисябз, Гузар, Тенги-Харам, Акра-бад, Дербент.

Выступили мы на рассвете и шли тем же маршрутом, что и год назад. Участники первого похода рассказывали новичкам о трудностях, которые им предстоит встретить.

Особенно большие неудобства испытывали войска при размещении во время продолжительных стоянок в Восточной Бухаре. В русской части Туркестана име-лись построенные в свое время для царских войск казармы и многочисленные почтовые станции, расположенные вдоль главных трактов на Старую Бухару, Чарджуй, Ташкент. Ими можно было пользоваться во время передвижений войск. В Восточной же Бухаре ничего этого не было, и нам предстояло размещаться лагерным порядком.

В то время кишлаки, да и города Средней Азии буквально тонули в нечистотах. Единственными ассенизаторами были собаки и шакалы. Вечно голодные и необычайно свирепые псы слонялись по задворкам кишлаков, и трудно приходилось чужому человеку при встрече с ними. Собаки бродили стаями, и бывали случаи, когда они нападали на людей и лошадей.

Во время Гиссарской экспедиции бойцы нередко отбивались от собак оружием. Но когда голодные псы сводили знакомство с эскадронными кашеварами, они из лютых врагов становились самыми верными друзьями. Собаки быстро привыкали к армейскому распорядку, хорошо понимали сигналы трубы и ревностно охраняли бивачные стоянки, не подпуская к ним местных жителей.

Население в кишлаках жило обособленно, за высокими глинобитными заборами, и размещаться в кишлаках небольшими подразделениями по квартирам строго-настрого запрещалось. Бойцы, не знакомые с обычаями страны, могли невзначай заговорить с женщиной, случайно зайти на женскую половину дома и т. д. Поэтому войска располагались за кишлаками под открытым небом и были вынуждены терпеть все неудобства такого ночлега.

Но все это молодым бойцам только предстояло изведать. А пока мы шли по хорошей дороге, и впереди нас ждали удобные стоянки на почтовых станциях и в просторных караван-сараях.

По обе стороны дороги лежали хорошо возделанные поля пшеницы и джугары — здесь, в Самаркандской области, уже почти исчезли следы войны. Набеги, кото-рые совершали мелкие басмаческие шайки, легко отражались гарнизонами и отрядами самообороны из местного населения. Дехкане, занятые поливкой полей, стоя в арыках по колено в воде, приветствовали бойцов и желали им удачи.

Чтобы не переутомить лошадей в первый же день похода, на ночлег остановились засветло, достигнув перевала Тахта-Карача. Едва бойцы успели расседлать коней, как подошло человек десять узбеков. Они пригнали из долины два десятка баранов, принесли рис и черешню — все это в качестве селяу. Напрасно комиссар Ратников убеждал их, что бригада обеспечена продуктами. Узбеки и слышать ничего не хотели.

Вскоре вкусно запахло пловом. Мы разговорились с узбеками. Оказалось, что и в Самаркандскую область дошла листовка эмира и Энвер-паши, в которой гово-рилось, что армия ислама уже идет в Советский Туркестан, чтобы освободить его от неверных и коммунистов. Узбеки решили, что мы идем на границу Бухары навстречу Энвер-паше. Они просили нас не пускать Энвера через перевал и заверили, что, если нужна будет помощь, они ее окажут. Хотя и стояло время горячих полевых работ, дехкане готовы были взяться за оружие и отстоять завоевания Советской власти.

Я успокоил узбеков, сказав им, что Энвер-паша сидит в Восточной Бухаре и не только не придет в Советский Туркестан, но очень скоро убежит и из Восточной Бухары.

11 июня бригада прибыла в Гузар. Здесь располагался полевой штаб Бухарской группы войск. Командующий группой Какурин собрал всех командиров частей на совещание.

Он стоял у огромной карты и, водя по ней указкой, излагал план операции. В основу его плана была положена старая тактика борьбы с басмачами: через каж-дые пятьдесят километров предполагалось оставлять гарнизоны, создавая при них базы снабжения. Опираясь на эти базы и используя широкий маневр, кава-лерийские полки должны были разгромить шайки Энвера.

Я не мог согласиться с этим планом. Во-первых, чтобы осуществить его, нам нужны были 23 стрелковые роты, а это значит, что вся 3-я стрелковая дивизия была бы обречена на пассивные действия. Во-вторых, тактика медленного продвижения и закрепления за собой отдельных пунктов оправдывала себя, когда нашим частям приходилось действовать среди враждебно настроенного населения. Расходовать же — столько сил теперь, когда население Восточной Бухары нетерпеливо ожидало нашего прихода, было просто не нужно. Слушая Какурина, я тихо сказал сидевшему рядом комиссару Ратникову:

— Не пойму, мы идем освобождать Восточную Бухару или завоевывать ее?

Ратников, видя, что я могу вступить в спор с Какуриным, ответил:

— Не горячись. Время еще есть. Я сначала поговорю с членом РВС Батуриным. Мне тоже кажется, что Какурин не совсем ясно представляет себе задачу нашей группы.

Когда Ратников только прибыл в бригаду, мне сразу понравился этот умный, спокойный человек. Его дельные советы не раз помогали мне справляться с труд-нейшими задачами. И я привык во всем доверять ему. Вот почему, как ни хотелось мне выступить на совещании, тем не менее, я сдержался.

Вечером 12 июня 1-я отдельная Туркестанская кавалерийская бригада выступила из Гузара и за два ночных перехода достигла Дербента. Появление бригады в Восточной Бухаре заставило Энвер-пашу снять осаду Байсуна.

В этот же день конники встретились со своими мужественными товарищами по Гиссарскому походу — бойцами 8-го Туркестанского стрелкового полка. Встреча эта вылилась в бурный митинг. В полках бригады уже все знали от политработников о предательстве Арифова, Усман Ходжаева и Данияра. Но теперь, когда красноармейцы стрелкового полка рассказали о том, что им пришлось перенести, гнев охватил всю бригаду. Со всех сторон неслись крики:

— Смерть предателям!..

Комиссару Ратникову пришлось приложить немало усилий, чтобы успокоить бойцов. Его выступление на этом митинге мне очень хорошо запомнилось.

— Товарищи красноармейцы, — говорил он. — Еще в Самарканде вы требовали вести вас в Восточную Бухару. Мы с командиром бригады Мелькумовым обещали вам это. И обещали не только потому, что нам хотелось быстрее освободить наших братьев, но и потому, что мы, коммунисты, знали, что наше с вами желание благородно и справедливо, а значит, оно отвечает политике Коммунистической партии и Советского правительства. Теперь мы в Восточной Бухаре. Не сегодня-завтра мы выступим против заклятого врага бухарского народа и всех народов Средней Азии — авантюриста и проходимца Энвер-паши. Но этот поход будет успешным, если вы проявите не только беззаветную храбрость и мужество (в этом я не сомневаюсь), но и будете дисциплинированными, политически бдительными и не позволите вовлечь себя ни в какую провокацию. А такие провокации возможны. Враги, зная нашу ненависть к предателям, будут стараться очернить честных и преданных своему народу людей. Только спокойствие и выдержка, строгое соблюдение советских законов помогут нам вовремя разоблачить козни врагов. К этому я вас и призываю…

Но сохранять спокойствие и выдержку было нелегко. Как только разнесся слух о прибытии бригады в Восточную Бухару, отовсюду стали приходить делегации. Дехкане рассказывали о зверствах, которые чинили басмачи, просили нас выступить как можно скорее. При этом каждая делегация требовала, чтобы бригада в первую очередь шла в их вилайет.

Ратников беседовал с дехканами, разъяснял им обстановку. Но убедить этих измученных людей в том, что необходимо время, чтобы разбить шайки Энвер-паши, было почти невозможно. Перед штабом днем и ночью сидели ходоки из Каратегина, Бальджуана, Янги-Базара и многих других районов.

В полдень 14 июня в Дербент приехал со своим полевым штабом Какурин. Меня немедленно вызвали к нему. В соответствии со своим планом командующий приказал 1-й кавалерийской бригаде вместе с 5-м стрелковым полком, составлявшим левую колонну Бухарской группы войск, выступить 18 июня на Кофрун. Правую колонну составляли 8-я кавалерийская бригада с 7-м и 8-м стрелковыми полками, которые сосредоточились в Термезе под командованием начдива Никитина. Продвигаясь к Кофруну, левая колонна должна была оставлять в освобожденных вилайетах сильные гарнизоны.

Таким образом, Какурин ничего не изменил в своем плане, а лишь детализировал его, поставив перед частями конкретные задачи. Находившийся тут же член Реввоенсовета Батурин, глядя мне в глаза, спросил:

— У вас нет вопросов к командующему?

Я ответил, что есть.

— Мне прежде всего неясно, — сказал я, — почему 1-я бригада должна выступить 18 июня, когда она готова к выступлению уже сегодня? А потом, я решительно против тактики медленного продвижения. Население Восточной Бухары ждет от нас быстрых и решительных действий. Главная наша задача — разбить шайки Энвера, а закреплять территорию будут сами дехкане, которые ждут часа своего освобождения.

Какурин слушал меня, нетерпеливо шагая по комнате. Когда я кончил, он остановился и резко сказал:

— Я отдал вам приказ не для того, чтобы вы его обсуждали, а для того, чтобы выполняли.

По лицу Батурина я видел, что он на моей стороне. Поглядев на командующего, он быстро вышел из комнаты. Затем Какурин потребовал, чтобы я охарактеризовал состояние бригады. Во время моего доклада в комнату неожиданно вошел начальник связи и доложил, что главком Каменев вызывает командующего к прямому проводу. Какурин вышел, оставив открытой дверь в комнату, в которой находился аппарат.

В Туркестан С. С. Каменев прибыл в связи с усложнившейся там военной и политической обстановкой.

Из кабинета командующего я слышал, как пощелкивает аппарат: Какурин диктовал телеграфисту свой план операции. Потом наступила пауза и телеграфист сказал:

— Главком спрашивает, где Мелькумов.

— Передайте, что Мелькумов у меня в штабе, — ответил Какурин.

Через несколько секунд телеграфист громко сказал:

— Главком требует комбрига Мелькумова к аппарату.

Меня позвали в соседнюю комнату. Телеграфист, перебирая в пальцах медленно ползущую из аппарата ленту, расшифровывал знаки азбуки Морзе.

— Готова ли бригада к выступлению? — прочел он вслух.

— Передайте главкому: готова, — ответил я.

Застучал аппарат, и мой ответ был передан Каменеву. Затем в комнате установилась напряженная тишина. Со стола на пол, свертываясь в кольца, сползала чистая лента. Но вот на ней появились тире и точки. Телеграфист тут же начал читать:

— Комбригу первой Мелькумову. Приказываю с рассветом 15 июня всеми силами левой колонны перейти в решительное наступление, разбить главные силы Энвер-паши…

Какурин растерялся и стал задавать вопросы, будто Каменев мог его слышать.

— Как с планом моей операции? — спрашивал он. — Что должна делать правая колонна, когда она подойдет?

Телеграфист некоторое время смотрел на него, не понимая, к кому относятся эти вопросы, потом заработал ключом, вызывая Ставку.

— Главком не отвечает, — доложил телеграфист.

Какурин молча глядел в окно. Молчание становилось неловким.

— Жду ваших приказаний, — официально обратился я к нему.

— Вы уже получили приказание главкома. Какие вам еще нужны приказания? — раздраженно ответил Какурин.

Я откозырял и вышел из штаба. Навстречу мне по коридору шел Батурин. Хитро подмигнув, он спросил: «Все в порядке?» — и прошел в кабинет командующего.

Я понял, что разговор с Каменевым произошел не без участия Батурина. Значит, Ратников был прав, когда советовал мне не вступать прежде времени в спор с Какуриным.

В штабе бригады меня ждала разведсводка Бухарской группы войск. В ней сообщалось, что численность банды Энвер-паши достигла 17 000 человек, что в Кофрун прибыли оружие, боеприпасы и 11 орудий на слонах. В слонов я не верил, но 11 орудий вызывали беспокойство. По разведывательным данным, собранным мною во время поездок, у Энвер-паши было около восьми орудий. Таким образом, если верить сводке, у него теперь уже 19 орудий, тогда как левая колонна, которой командовал я, имела всего шесть орудий.

Кроме того, на афганской границе, в крепости Читрале, были сосредоточены крупные силы английских войск. Крепость эта находилась вблизи Бальджуанского района, и англичане могли быстро прийти на помощь басмачам.

Я собрал командиров полков и дал указание готовиться к выступлению, после чего приступил к детальной разработке операции. По агентурным данным, главные силы Энвер-паши были сосредоточены в Кофруне и занимали хорошо оборудованные позиции. Если даже численность его банд была несколько преувеличена, то и тогда она во много раз превосходила силы левой колонны, состоявшие из 1500 сабель и 800 штыков. Чтобы сковать силы противника и не позволить ему использовать свое численное превосходство, я решил нанести удар сразу по всей вражеской группировке, применив широкий маневр с глубоким охватом флангов.

5-й Туркестанский стрелковый полк, сосредоточенный в Байсуне, получил задачу 1-м батальоном войти в Халкоджар и, повернув на юг, наступать по дороге на Кофрун, 2-м батальоном занять исходное положение в кишлаке Ак-Кабад и наступать через безыменную высоту и 3-м батальоном из Рабата наступать с фронта, прорвав оборону противника. В этот прорыв должен был устремиться 1-й кавалерийский Алайский полк, стоявший в Дербенте.

2-й кавалерийский Гиссарский полк я направил в обход по ущелью Банды-хан с задачей атаковать Кофрун с правого фланга и тыла.

Артиллерия колонны сосредоточивалась на безыменной высоте восточнее кишлака Ак-Кабад, в районе действий 2-го батальона 5-го полка.

Чтобы обеспечить внезапность, решено было начать сосредоточение частей на их исходных рубежах только с наступлением темноты и закончить его к 2 часам ночи 15 июня.

…Смеркалось. Я зашел в чайхану, чтобы выпить чаю. Издалека доносились протяжные призывы муэдзина к вечерней молитве. По узким кривым улицам скакали конные связные, доставляя командирам частей мои последние распоряжения. Взбивая копытами потяжелевшую от росы пыль, по дороге на Ходжа-Булак вы-тянулась колонна Гиссарского полка. Ему предстояло пройти самый длинный путь, и он выступал из Дербента первым. Мимо чайханы вдоль колонны проскакал командир полка Панкеев с двумя ординарцами.

На сердце у меня было неспокойно.

Правда, все вышло так, как я хотел. Главком поддержал мой план операции, основанный на стремительном маневре, но Какурин, обиженный вмешательством главкома и моей настойчивостью, даже не поинтересовался, как я думаю провести операцию. Таким образом, вся ответственность за операцию ложилась на меня. Прав ли я?

Вот об этом я и думал, сидя в чайхане. Все-таки Энвер-паша был не обычный басмаческий курбаши, с которыми мне до этого приходилось иметь дело. Военное академическое образование, боевой опыт в империалистической войне и, наконец, огромное численное превосходство в силах делали его опасным противником. В случае неудачи на первом этапе борьбы у меня даже не оставалось резерва, чтобы отразить контрнаступление врага. А наша правая колонна была очень далеко, она не достигла еще Термеза. Но, с другой стороны, я был убежден, что мой план единственно пра-вильный. Всякое промедление давало возможность Энвер-паше закрепиться на своих позициях. Решительное наступление произвело бы большой моральный эффект на население. И наоборот, осторожные действия могли бы заронить мысль, что Энвер-паша очень силен.

Эти мои мысли прервал чайханщик Абдулла, поставив передо мной чайник свежего чая.

— Помоги вам аллах побить Энвера, Якуб-тюря, — сказал он. — Быстрей побить. Скоро урожай убирать надо…

Абдулла был нашим верным помощником. Через него мы держали связь с преданными нам людьми, от него получали ценные сведения..

— Завтра на рассвете, еще до утренней молитвы, Энвер будет разбит, — оказал я.

Абдулла поднял к темному небу глаза, и по его шевелящимся губам я понял, что он произносит имя аллаха.

В это время у чайханы остановились три всадника. Один из них держал в поводу моего коня.

Меня окликнул Николай Дмитриевич Ратников.

— Пора ехать, комбриг, — сказал он.

Когда я подошел к коню, Ратников быстро наклонился в седле и шепнул мне:

— Все правильно. Я уверен в успехе…

Эта дружеская поддержка моего боевого комиссара успокоила меня. Я вскочил в седло и шагом поехал по темной дороге.

Я ехал с полевым штабом в колонне Алайского полка. Около двух часов ночи, когда мы подошли к месту сосредоточения, поступили первые донесения от командиров действовавших впереди разъездов Авдонина и Рахматулина: на позициях противника все было спокойно.

Приказав Красильникову развернуть свой полк, я дал шпоры коню и вместе с командиром батареи Дьяконовым выехал на безыменную высоту. Здесь уже были бойцы 2-го стрелкового батальона. Закаленные в боях красноармейцы 5-го стрелкового полка всегда поражали меня своей неутомимостью и быстротой.

Перед рассветом с гор подул ветер, сгоняя в долины клочья тумана. Это было нам на руку: в тумане легче подойти к позициям противника незамеченными. Занималась заря. Туман то редел, то становился плотнее. Вскоре вдали стали вырисовываться рощи тополей и чинар, дувалы кишлака Кофрун — опорного пункта противника. А когда поднялось солнце и туман начал рассеиваться, в бинокль стала видна извилистая линия окопов противника, в садах и рощах у коновязей стояли лошади. То тут, то там виднелись зеленые, желтые и белые значки с привязанными к ним конскими хвостами. Эти отрядные значки помогали нам определить расположение главной группировки противника.

Все части вышли на исходные позиции. И хотя не удалось установить связь с Гиссарским полком, ждать было нельзя, и я отдал приказ начинать атаку.

Севернее кишлака Рабат развернулся для атаки Алайский полк.

Конно-горная батарея Дьяконова на широком галопе вынеслась на открытую позицию и открыла огонь по вражеским окопам и скоплениям лошадей. За первыми разрывами гранат бегом со штыками наперевес пошла в атаку наша пехота. Навстречу ей беспорядочно затрещали винтовочные и пулеметные выстрелы. Огонь противника все усиливался.

Не добежав до окопов противника, пехота залегла. Медлить было нельзя, и я подал Красильникову сигнал идти в конную атаку.

«Пулеметный эскадрон, карьером на левый фланг!.. Эскадроны, шашки к бою!.. В атаку, марш, ма-а-арш!..» — раздалась команда.

Командир пулеметного эскадрона Самойленко быстро вывел бойцов на позицию. Молниеносно снятые с вьюков пулеметы открыли огонь.

Командир первого эскадрона Куц выхватил из ножен клинок и устремился вперед. За ним в едином порыве бросился эскадрон. Через несколько секунд уже весь полк шел в атаку на Кофрун и над долиной перекатывалось красноармейское «ура».

А о 2-м полке все еще не было никаких сведений. Обстановка неожиданно стала угрожающей. На правом фланге я заметил большое скопление всадников и понял, что Энвер готовится контратаковать полк Красильникова. Это могло привести к тяжелым последствиям, так как численное превосходство басмачей было очевидным. Кроме того, меня беспокоило бездействие артиллерии противника.

Тогда я еще не знал, что артиллерию и боеприпасы, которые англичане обещали перебросить Энверу из крепости Читрале, войска ислама не получили. Афганский народ поднимался на борьбу за освобождение своей страны от иностранных империалистов, и англичане вынуждены были покинуть крепость.

Но все это стало известно позже. А тогда, стоя на кургане, я пытался разгадать, какой сюрприз готовят нам артиллеристы Энвера.

В этот критический момент боя я думал о том, где находится 2-й Гиссарский полк. И вот, когда уже пришла в движение, набирая скорость, конная масса бас-мачей, во фланг ей со стороны Бандыханского ущелья ударили конники Панкеева.

…Выступив из кишлака Ходжа-Булак, 2-й кавалерийский Гиссарский полк поднялся в предгорья и, как и было ему приказано, шел шагом по узкой дороге Бандыханского ущелья. На рассвете полк преодолел подъем и пошел по холмистой долине рысью.

Из головного отряда Нестерова к Панкееву прискакал командир взвода Калашников и доложил, что на окраине кишлака Кофрун разъезд увидел в большом саду зеленое знамя с вытканным золотом полумесяцем, а у знамени — часовых в красных чалмах. Панкеев догадался, что в саду сам Энвер-паша со своей охраной.

По огню нашей батареи Панкеев определил начало атаки и, выбрав удобный момент, не ожидая моего приказания, бросил эскадроны Ломакина и Филиппова во фланг коннице Энвер-паши.

Вмешательство Панкеева решило исход боя. Контратакующая конница басмачей была смята.

Тем временем красноармейцы 5-го стрелкового полка ворвались в окопы противника. Охваченные полукольцом пешие басмачи в панике бросились в остав-шийся проход.

Головной отряд Гиссарского полка устремился к дому, над плоской крышей которого развевалось зеленое знамя. В саду перед домом завязалась рукопашная схватка. «Личная гвардия» Энвера храбро защищалась. Когда группа бойцов во главе с командиром эскадрона Нестеровым прорвалась к дому, знамени уже не было. В спальне Энвера висел на стене шитый золотом халат, на полу валялись сапоги.

В саду за домом красноармейцы захватили рослого басмача. На вопрос, где Энвер-паша, басмач молча показал рукой на горы. По узкой дороге галопом уходила большая группа всадников, и впереди них развевалось зеленое знамя.

Захваченные в плен басмачи рассказали, что Энвер был уверен в неприступности своих позиций и, когда раздались первые выстрелы, даже не встал с постели. Но вскоре он увидел, что дело плохо, и не стал ждать, пока на него наденут халат и сапоги. Этот авантюрист, возомнивший себя великим полководцем, бежал в одном белье и босой, бросив на произвол судьбы собранные обманом и силой войска.

Уходившего в горы Энвера неотступно преследовал головной эскадрон Алайского полка. Командир эскадрона Куц стремился отрезать группу Энвера от гор. Чтобы задержать погоню, конвой Энвера неожиданно остановился и, повернув коней, бросился на эскадрон. В неширокой долине столкнулись конники Куца с тремя сотнями отборной гвардии Энвер-паши.

Командир полка Красильников направил на помощь Куцу еще два эскадрона — Ложкина и Плотникова. Басмачи были окружены и разгромлены. По долине носились оседланные кони, потерявшие всадников.

Тем временем Энверу удалось достичь гор.

Армия ислама перестала существовать. Большинство воинов этой армии сдалось в плен и было отпущено по домам. И только мелкие шайки головорезов, которым удалось бежать от красноармейских клинков, прорвались в горы.

В бою под Кофруном бригада потеряла пятьдесят человек. Был тяжело ранен командир пулеметного эскадрона Самойленко.

По показаниям пленных, из-под Кофруна ушло в разных направлениях до двух тысяч всадников. Их преследовали по пятам части бригады.

После боя я приказал командиру 5-го стрелкового полка Баранову оставить один батальон в Байсуне, чтобы собрать трофеи, а с остальными батальонами идти в Юрчи.

К исходу дня 15 июня 1-й кавалерийский Алайский полк и конно-горная батарея вместе со штабом бригады сосредоточились в Юрчи, а 2-й кавалерийский Гиссарский полк, пройдя с боями по горным перевалам более 80 километров, вышел к Дейнау. Высланные от полков разъезды доносили, что остатки армии ислама распались на две группировки: одна, во главе с Энвер-пашой, переправилась под Дейнау на восточный берег реки Сурхан-Дарьи, а вторая сосредоточилась в районе Сары-Ассия.

Алайскому полку Красильникова было приказано на рассвете 16 июня перейти вброд Топаланг-Дарью и уничтожить банду в Сары-Ассия, Гиссарскому полку Панкеева — форсировать Сурхан-Дарью под Дейнау, уничтожить группу Энвера и к исходу дня 17 июня вернуться в Юрчи.

Этими двумя операциями я спешил покончить с Энвер-пашой, так как со дня на день можно было ожидать выступления Ибрагим-бека, семь тысяч джигитов кото-рого находились в полной боевой готовности.

В ночь на 16 июня я получил приказ командующего Бухарской группой войск Какурина сосредоточить бригаду в Юрчи и ждать дальнейших указаний. Командир из штаба командующего, передавший мне приказ, сообщил, что правая колонна продвигается очень медленно и поэтому Какурин боится, как бы моя бригада не оказалась в окружении. Это лишний раз показало, что в штабе Бухарской группы войск не понимали особенностей обстановки. Какурин действовал так, как если бы против нас сражалась регулярная армия, защищающая свою территорию. В действительности же мы имели дело с небольшой кучкой националистически настроенной знати и примкнувшими к ней политическими авантюристами и проходимцами, стремившимися захватить власть. Сочувствие большинства местного населения было на стороне бухарской революции, и в кишлаках Восточной Бухары с нетерпением ждали прихода наших войск.

Вместо того чтобы вести активные действия против басмаческих банд, правая колонна, состоявшая из 8-й отдельной кавалерийской бригады и 3-й стрелковой дивизии, под командованием Никитина медленно продвигалась по берегу Аму-Дарьи, занимая переправы и кишлаки гарнизонами стрелковых рот и небольшими подразделениями конницы. Правая колонна не могла выполнить даже такую весьма пассивную задачу — не пропустить за границу разбитые шайки басмачей, так как распылила свои и без того немногочисленные силы.

Я был не согласен с новым приказом Какурина, но комиссар бригады Ратников снова посоветовал мне, не вступая в споры с Какуриным, действовать так, как я считал нужным. Такая поддержка комиссара придала мне решительности, и я подтвердил командирам полков свое прежнее приказание, а представителю Какурина сказал, что распоряжение командующего будет по возможности выполнено и штаб бригады останется в Юрчи, ожидая дальнейших указаний.

Я считал наиболее важным освобождение возможно большей территории из-под контроля басмаческих банд, чтобы лишить главарей басмаческого движения баз снабжения, а трудовому населению кишлаков дать возможность самостоятельно решать свою судьбу.

На рассвете 16 июня бригада приступила к выполнению поставленной задачи.

1-й кавалерийский Алайский полк вышел к реке Топаланг-Дарье у кишлака Янги. В июне горные реки особенно многоводны, а течение их стремительно. Но в районе кишлака река разбивалась на несколько рукавов, и это облегчало переправу.

Когда походная застава подошла к реке, ее обстреляли редкие цепочки басмачей, засевших на островах. Командир взвода Авдонин спешил конников и открыл ответный огонь. На выстрелы прискакал головной отряд, которым командовал командир 2-го эскадрона Ложкин. Форсировав с ходу рукав реки, отряд открыл по врагу огонь. Затем Ложкин развернул эскадрон и, спешив бойцов, начал прочесывать камыши. Захваченный плацдарм обеспечивал переправу. Командир полка Красильников приказал командирам эскадронов Куцу и Плотникову под прикрытием огня головного отряда переправиться через главное русло Топаланг-Дарьи.

Преодолевая быстрое течение, эскадроны в двух местах вышли на другой берег и начали преследовать басмачей, убегавших по дороге в Сары-Ассию. На плечах бегущих конники ворвались в кишлак. В кривых и узких улицах завязался короткий бой. Главарь шайки дарвазский бек Асадулла пытался организовать сопротивление. Он хлестал бегущих басмачей камчой, носился на своем жеребце, стреляя из маузера, но, увидев, что наши конники окружают кишлак, один ускакал в долину. За ним бросился командир эскадрона Куц. Перед широким арыком жеребец Асадуллы остановился. Это решило участь курбаши. Куц привел в эскадрон отличного жеребца. У бека оказались письма и приказы Энвер-паши, печать и коран. В бою за Сары-Ассию было взято 54 пленных и два знамени.

Алайский полк преследовал басмачей до Регара, пока банда полностью не рассеялась по окрестным кишлакам. Под вечер бойцы без боя вступили в Регар, переночевали там, и 17 июня полк с трофеями вернулся в Юрчи.

2-й кавалерийский Гиссарский полк под командованием Панкеева на рассвете 16 июня форсировал Сурхан-Дарью. В кишлаке Катта-Баш головной отряд полка столкнулся с тыловым охранением Энвер-паши. Захваченные пленные сообщили, что сам Энвер-паша и его ближайшее окружение находятся в кишлаке Байбича.

Но в кишлаке Байбича Энвера не оказалось. Не приняв боя, он ушел в горы Бабатаг. Высланные в погоню разъезды донесли, что шайки Энвер-паши от Ишкабацской переправы через Кафирниган направились к переправе Кизыл-Кала и, перейдя Вахш, ушли в Бальджуанский район к Довлятман-бию.

17 июня и Гиссарский полк вернулся в Юрчи.

Вечером того же дня на мое имя пришла телеграмма главнокомандующего Вооруженными Силами Республики С. С. Каменева. Главком благодарил доблестных бойцов, командиров и политработников 1-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригады за отличное выполнение задачи по разгрому Энвер-паши. Комиссар бригады Ратников приказал размножить телеграмму и прочитать ее в эскадронах и батареях. В этот вечер в Юрчи горели праздничные костры и тишину нарушало раскатистое красноармейское «ура» — это по эскадронам шли митинги в честь славной победы над Энвер-пашой.

Только 18 июня был получен приказ Какурина наступать на Гиссар.

19 июня бригада оставила Юрчи и к полудню без боя вошла в Гиссар. В этот же день в Гиссар приехал Какурин, чтобы лично возглавить дальнейшие операции. Но на следующий день его свалила малярия, и он вынужден был уехать в Самарканд.

Какурин был честным и преданным Советской власти командиром. Но чрезмерное самолюбие, плохое знание местных условий мешали ему успешно руководить войсками. И когда он уехал, я вздохнул с облегчением. Теперь можно было действовать смело, не опасаясь незаслуженного окрика.

22 июня 1-я отдельная Туркестанская кавалерийская бригада выступила в направлении Дюшамбе, где сосредоточились разрозненные шайки басмачей, — все, что осталось от пятнадцатитысячной армии ислама. Высланные разъезды донесли, что по левому высокому берегу Дюшамбинки отрыты окопы полного профиля, занятые пешими басмачами.

По обе стороны дороги лежали хорошо знакомые по прошлогоднему походу места. Я вспомнил, что южнее Дюшамбе имеются две удобные переправы, и решил воспользоваться ими, чтобы не форсировать реку под огнем противника. На одну из переправ я приказал направить 3-й эскадрон Алайского полка Плотникова, а на вторую — 3-й эскадрон Гиссарского полка Нестерова. Как только батарея и пулеметы открыли огонь по обороне противника, эскадроны галопом пошли к своим переправам. И пока развертывались главные силы бригады, оба эскадрона оказались уже в тылу оборонительных позиций противника. Атака на Дюшамбе была короткой и стремительной. Много басмачей, занимавших окопы севернее кишлака, были уничтожены. Уцелевшие бежали по дороге на Янги-Базар.

Ночь застала Алайский полк в тридцати километрах от Янги-Базара. Гиссарский полк к этому времени овладел кишлаком Кафирниган, где была главная база снабжения Энвер-паши. Наша агентура сообщила, что Энвер-паша ушел на Файзабад и Оби-Гарм.

В течение восьми дней бригада полностью освободила от шаек Энвер-паши Байсунский, Юрчинский и Каратагский вилайеты, пройдя с боями сотни километров по горам и переправляясь через многоводные стремительные реки. Остатки энверовских банд рассеялись по кишлакам и занялись мелким разбоем на дорогах. Жители освобожденных вилайетоз вернулись в родные кишлаки и приступили к полевым работам. Снова многолюдными стали базары. По всем долинам разносились звуки карная[26] — это глашатаи оповещали население о полном разгроме Энвер-паши.

В то время как у нас не хватало кавалерийских частей, чтобы одновременно с преследованием главных сил Энвера вести операции против Ибрагим-бека; ожи-давшего разгрома своего политического соперника, правая колонна, выполняя приказ Какурина, медленно продвигалась вдоль границы, не оказывая на противника серьезного давления. Этим и воспользовался Ибрагим-бек. В освобожденных от банд Энвера районах появились многочисленные шайки локайских басмачей.

Первые бои с Ибрагим-беком

Трудовое население Восточной Бухары с каждым днем все больше убеждалось, что только Советская власть способна разрешить национальные и политические противоречия.

Несколько дней отдыха, который получили бойцы бригады, были хорошо использованы политработниками. В Дюшамбе начал работать вышедший из подполья ревком. Первым делом взялись за очистку города. Красноармейцы бригады выходили вместе с населением на организованные ревкомом субботники: вывозили мусор, чистили арыки, ремонтировали дороги.

Общение с населением позволяло политбойцам в непринужденных беседах разоблачать фальшь и лицемерие руководителей басмаческого движения. Помню одйн разговор, невзначай подслушанный мною. Я сидел в чайхане. Рядом несколько бойцов и группа местных дехкан чистили арык. Занятый своими мыслями, я сначала не слышал, о чем они говорили. Но вот красноармеец узбек с силой опустил кетмень и, выпрямившись, громко сказал:.

— У нас в бригаде все равные — узбек, таджик, киргиз, русский. Одной семьей живем, из одного котла плов кушаем. Почему такого у басмачей нет?..

Вопрос был поставлен остро, и все, побросав работу, с интересом ожидали, как он на него ответит. Красноармеец продолжал:

— Энвер говорит: «Я за ислам», Ибрагим-бек говорит: «Я за ислам», а между собой, как шакалы, дерутся, дехкан грабят, землю не дают, воду отбирают. Как это можно?..

Этот разговор запал мне в память потому, что сразу после разгрома Энвера активизировал свою бандитскую деятельность Ибрагим-бек. Он ожидал момента, когда потерпевший поражение Энвер сойдет с арены, с тем чтобы провозгласить себя главой «газо» и наместником пророка. Муллы в своих молитвах уже взывали к Ибрагиму как к защитнику правоверных. А между тем под клинками банд этого «защитника» лилась кровь мусульман.

В тот же день вечером ко мне привели янги-базарского аксакала Доны из племени марка. Я знал его по прошлогоднему походу. Это был преданный своему народу человек, смелый и честный. Он сообщил, что в Янги-Базаре стало невозможно жить.

Янги-Базар стоял на пересечении дорог Каратегин — Дюшамбе и Локай — Дюшамбе. Банды Ибрагим-бека сожгли мост через Кафирниган, чтобы помешать отрядам Красной Армии проникнуть в Янги-Базар и окрестные кишлаки. Чувствуя себя в безопасности, басмачи жестоко расправлялись с населением.

— Каждый день приходит новая банда, — рассказывал Доны. — Курбаши берут баранов, рис, фураж. Люди стали совсем нищими. Дети умирают от голода. Непокорных бьют камчой на базарной площади.

Пробираясь в Дюшамбе, Доны рисковал жизнью. Вернуться в Янги-Базар он больше не мог — там его ожидала неизбежная смерть. Посоветовавшись с комиссаром бригады Ратниковым, я решил оставить Доны при штабе в качестве проводника.

В Дюшамбе с южного берега Кафирнигана каждый день приходили дехкане с жалобами на бесчинства басмачей. Обстановка требовала начать решительные дей-ствия против Ибрагим-бека.

Оставив 5-й Туркестанский стрелковый полк в Дюшамбе, я направился с двумя кавалерийскими полками в Янги-Базар. Под кишлаком река Кафирниган разбивается на несколько рукавов, образуя серьезную водную преграду. В течение двух дней район Янги-Базара был очищен от мелких шаек. Басмачи ушли за реку. По ночам на другом берегу ярко горели костры. Ветром доносило песни и крики. Басмачи, отделенные от нас стремительным и многоводным Кафирниганом, считали себя в безопасности.

Наша разведка доносила, что на левом берегу Кафирнигана, между кишлаками Тамчи и Новобад, сосредоточено до трех с половиной тысяч всадников. По численности басмачи превосходили наши силы более чем в два раза. Ибрагим-бек распространил фирмат, в котором уверял население, что ни один красноармеец не проникнет в Локай.

Изучая обстановку, я вновь и вновь убеждался, что Ионов во время Гиссарской экспедиции допустил грубую ошибку, не заняв Локай и не разгромив там реак-ционную племенную верхушку. Теперь Ибрагим-бек пользовался Локаем как основной базой снабжения и для пополнения своих банд людьми.

Усилив разведку в сторону Оби-Гарма и Локая, я решил одновременно разгромить противостоявшие нам шайки Ибрагим-бека.

Под вечер разъезды захватили на берегу Кафирнигана и доставили в штаб бригады пятерых сучи. Каждый из них сообщил, где находится его переправа. В ночь на 30 июня конно-горная батарея Дьяконова заняла позицию. Пулеметные эскадроны Алайского и Гиссарского полков под командованием Бортникова и Пилепенко вышли на прибрежные холмы, чтобы прикрыть огнем переправу. Головной отряд бригады (эскадроны Куца и Ломакина) должен был захватить плацдарм на левом берегу и обеспечить переправу главных сил. Общее руководство действиями головных эскадронов воз[27]лагалось на помощника командира Алайского полка Кравцова.

К рассвету спешенные эскадроны заняли места у переправ. Перевозчики на плотах подали сигнал к погрузке. В густом предутреннем тумане спускались бойцы к воде. Когда плоты отвалили от берега с первой партией красноармейцев, открыла огонь батарея. Противоположный берег чернел в тумане.

Но едва первые бойцы головных эскадронов вступили на противоположный берег, как на них налетели басмачи. Прибывающие на плотах подкрепления не могли сдержать атаку. Красноармейцам приходилось отбиваться, стоя по грудь в воде.

В этот критический момент с очередной группой бойцов переправился командир эскадрона Куц. Он видел, что еще минута — и головной отряд будет опрокинут в реку. Под огнем противника Куц поднял свой эскадрон в атаку и бросился на басмачей, увлекая за собой бойцов. В рукопашной схватке Куцу удалось оттеснить басмачей от реки.

Туман рассеивался, и пулеметные эскадроны прицельным огнем поддерживали головной отряд. Началась переправа главных сил бригады. Взвод за взводом вы-ходил на левый берег и в конном строю с ходу бросался в атаку. Красноармейцы Степан Виниченко, Хамид Софиев и Владимир Кириченко, награжденные орденом Красного Знамени за Гиссарскую операцию, правее переправы нашли брод, поросший камышом и кустарником. Этим бродом воспользовался командир Нго полка Красильников и переправил на левый берег резервный эскадрон. Басмачи не выдержали стремительного натиска вышедшего во фланг эскадрона и побежали. Ибрагим-бек потерял в этом упорном бою до пятисот джигитов.

Рассчитывая, что Ибрагим-бек будет отходить в Локай, я выслал на дорогу в кишлак Кок-Таш, в котором он родился, сильную засаду. Но уже через час я увидел, что ошибся: басмаческая конница уходила к перевалу Зардалю. Ибрагим-бек сознательно не пошел в Локай, чтобы отвлечь наши части от своей главной базы. Идти в Локай, оставляя в тылу сильную басмаческую группировку, было опасно. Бой у Кафирнигана показал, что в лице Ибрагим-бека бригада встретила упорного и хитрого противника.

Быстро построив бригаду в походную колонну, я повел ее к перевалу, преследуя шайку. Последующие события показали, что я разгадал замысел Ибрагим-бека. Он рассчитывал, что бригада пойдет в Локай, и тогда, перерезав наши коммуникации и пользуясь знанием местности, можно было бы окружить и уничтожить утомленные боями кавалерийские полки. Убедившись, что его замысел разгадан, Ибрагим-бек стал спешно укрепляться на перевале, готовясь встретить бригаду.

Лучшую позицию для обороны, чем перевал Зардалю, трудно себе представить. Перевал проходит по каменной гряде с крутыми скатами, поросшими лесом. К нему ведет ущелье шириной в двести — триста метров. И достаточно было двух пулеметов, чтобы прочно закрыть подход к перевалу. Взять перевал фронтальной атакой нечего было и думать. После тщательной рекогносцировки я решил сковать противника с фронта и ударами по флангам заставить его покинуть позицию под угрозой окружения.

3 июля спешенные головные отряды — эскадрон Поскребко Алайского полка и эскадрон Нестерова Гиссарского полка — при огневой поддержке конно-горной батареи Дьяконова начали с боем подниматься к перевалу. Басмачи из-за камней вели меткий огонь по наступающим, но бойцы шаг за шагом теснили врага, от-ступавшего на заранее подготовленные позиции.

Тем временем главные силы бригады шли по козьим тропам в обход: слева — 1-й и 2-й эскадроны Алайского полка, а справа — 1-й и 2-й эскадроны Гиссарского полка. Подъем был очень трудным. Шли то втаскивая лошадей за поводья, то держась за их хвосты или цепляясь за кустарник. Местами приходилось рубить деревья и заваливать глубокие расщелины. За время подъема в пропасть сорвалось несколько лошадей. Но эскадроны, преодолев все препятствия, вышли на исходные позиции южнее перевала. После небольшого отдыха раздалась команда «По коням!». В тылу басмачей были установлены пулеметы, и под прикрытием их огня эскадроны пошли в атаку. Среди басмачей поднялась паника. Многие, поняв безвыходность положения, садились на землю — таких брали в плен.

На перевале Зардалю Ибрагим-бек потерял 1300 джигитов. Ему самому удалось прорваться в Яван с отрядом в 120 всадников.

Опасаясь прихода наших войск в Локай, Ибрагим-бек и локайское духовенство стали распускать слух, что население Локая будет вывезено в Россию и продано там в рабство, что все жены станут наложницами красноармейцев. Слухи эти, распространяемые на всех базарах и в мечетях, оказывали свое действие. Дело в том, что Локайская долина, окруженная со всех сторон горами, была изолирована басмачами от революционных районов Восточной Бухары. Локайцы ни разу не сталкивались с красноармейскими частями и потому ничего о них не знали. Кроме того, не надеясь на провокационные слухи, Ибрагим-бек приказал своим курбашам вывести из Локая в горы семьи басмачей с тем, чтобы таким образом заставить басмачей продолжать драться против Советской власти.

В августе 1922 года в Москве было заключено новое экономическое соглашение между РСФСР и БНСР. Экономическая помощь Бухаре усилилась. В сентябре того же года Бюро ЦК РКП (б), обсудив вопрос о положении в БНСР, приняло решение о всемерной экономической помощи Бухарской республике.

Ибрагим-бек понимал, что приход Советской власти в Локай будет началом его конца. Он стянул к Вахшу локайские банды Асадуллы и Еганберды — курбашей племени исан-ходжа, Сафар-Тохсаба — племени карлюк, Ильбаши — племени бадракли и банды таджикских курбашей — Бабаджана и Муллы-Джабара. Ибрагим-бек приказал главарям шаек, не вступая в бой с крупными частями Красной Армии, совершать бандитские налеты на мирное население и отдельные небольшие подразделения наших войск.

2-й кавалерийский Гиссарский полк, преследуя Ибрагим-бека, захватил Пули-Сангинскую переправу. Бригада в полном составе перешла на левый берег Вахша и в кишлаке Тут-Каул на границе Локая остановилась на ночлег. Пройти в глубь Локая нам и на этот раз не удалось.

Ночью прибыл представитель штаба Бухарской группы войск и вручил мне приказ командующего группой Н. В. Лиссовского. В течение нескольких дней, пока бригада была занята разгромом Ибрагим-бека, обстановка в Восточной Бухаре резко изменилась. Новый командующий активизировал действия правой колонны. 8-я отдельная Туркестанская кавалерийская бригада от пассивной тактики вытеснения басмачей перешла к активным боям с ними. Представитель штаба сообщил мне, что в одном из боев убит Энвер-паша. А на его место пришел из-за границы уже битый нами в прошлом году турецкий генерал Сами-паша. Банды Сами-паши вторглись в Бальджуанский район, и бригаде было приказано идти в Бальджуан и ликвидировать эти банды.

Для того чтобы был понятен ход последующих событий, необходимо рассказать о боевых операциях правой колонны.

8-я отдельная Туркестанская кавалерийская бригада 20 июня 1922 года переправилась под Термезом через Сурхан-Дарью и пошла в походной колонне в глубь Восточной Бухары. 24 июня бригада форсировала реку Кафирниган под кишлаком Шаартуз, где произошел бой с бандой Хурам-бека. В соответствии с предписанием Какурина командир бригады Богданов, потеснив басмачей, продолжал марш. Перевалив через горы, бригада форсировала реку Вахш на переправе Кизыл-Кала и сосредоточилась в районе Джиликуля. Отсюда она медленно двинулась в направлении Куляба. 15-й кавалерийский полк под командованием Лихарева, следуя в авангарде бригады, подошел к перевалу Файзабад-Кала. Здесь произошел бой с басмаческой шайкой Чары-Есаула. Эскадроны смяли противника и преследовали его до наступления темноты. К исходу дня 22 июля полки бригады сосредоточились в Кулябе. Медленный марш, частые остановки в нездоровой, малярийной местности, распыление сил по гарнизонам ослабили боеспособность бригады.

Пользуясь тем, что 1-я отдельная Туркестанская кавалерийская бригада была занята преследованием Ибрагим-бека, а 8-я бригада находилась в Кулябе, Энвер-паша, отступив в глубь Восточной Бухары, привел в порядок свои силы. Сюда к нему пришли банды Чары-Есаула, Данияр-бека и Довлятман-бия. Всего у Энвер-паши оказалось около тысячи пятисот всадников.

Вступив в командование Бухарской группой войск, Лиссовский приказал Богданову перейти к решительным действиям.

Получив в ночь на 31 июля сведения о том, что Энвер-паша вышел в район Бальджуана, Богданов поднял по тревоге бригаду и выступил из Куляба. До киш-лака Пушион бригада шла в походной колонне и на рассвете переправилась через реку Ях-су, восточнее Пушиона. Отсюда бригада двинулась на Бальджуан двумя колоннами. Правая колонна (16-й кавалерийский полк с конно-горной батареей под командованием Богданова) следовала через перевал Пушти-Шаити и ущелье реки Оби-Мазар с задачей атаковать Бальджуан с востока. Левая колонна (15-й кавалерийский полк с одним орудием под командованием В. А. Лихарева) шла через перевалы Ходжа-Бахтиар, Ходжа-Кобадиан и должна была выйти к Бальджуану с юга.

Совершив переход по горам, головной отряд 16-го кавалерийского полка достиг кишлака Буй-Мирза. Высланный от полка разъезд обнаружил в ущелье басмачей, и Богданов приказал полку спешиться и под прикрытием артиллерийского и пулеметного огня овладеть ущельем. В результате упорного четырехчасового боя басмачи отошли к Бальджуану.

Левая колонна бригады, преодолев перевалы, вышла в долину реки Кызыл-Су. На рассвете 1 августа командир 15-го кавалерийского полка Лихарев услышал справа сильную орудийно-пулеметную стрельбу. Лихарев понял, что правая колонна ведет бой с басмачами, и с головным эскадроном рысью пошел к Бальджуану.

У кишлака Айбар, в нескольких километрах южнее Бальджуана, головной эскадрон наткнулся на укрепленную позицию, с которой басмачи открыли по эскадрону сильный огонь. Конники спешились и короткими перебежками пошли на сближение. Но были остановлены огнем противника и залегли. Главные силы полка, оставив в укрытии лошадей, в пешем строю пошли на помощь эскадрону. Завязалась перестрелка. Высланная к Бальджуану разведка донесла, что в садах на окраине города сосредоточивается крупная конная группа басмачей. Видя, что бой начинает принимать затяжной характер, Лихарев вывел из-под огня три эскадрона, посадил их на коней и повел в обход западнее Бальджуана.

Форсировав речку Кызыл-Су, эскадроны ворвались на окраинные улицы города. Во время атаки полк понес большие потери. В бою был ранен Лихарев. Басмачи, потеряв до пятисот человек убитыми и ранеными, оставили город. Группировка Энвер-паши распалась. Шайка Чары-Есаула по ущелью Оби-Мазар ушла на восток, шайка Данияр-бека — на запад, а Энвер-паша и Довлятман-бий в сопровождении сильного конвоя — на север.

Командир бригады Богданов направил 16-й кавалерийский полк на Хавалинг с задачей разгромить шайку Чары-Есаула. Одновременно был сформирован сводный эскадрон, в который из обоих полков были взяты наиболее опытные бойцы и лучшие лошади. Во главе эскадрона Богданов поставил опытного командира Ивана Савко. Эскадрон получил задачу найти и уничтожить Энвер-пашу. 15-й кавалерийский полк, обескровленный в бою за Бальджуан, и конно-горная батарея вместе со штабом бригады остались в Бальджуане.

…Эскадрон Савко пошел из Бальджуана на север, ведя тщательную разведку, и 3 августа остановился на привал вблизи небольшого селения. По — соседству семья дехканина снимала в саду персики. Несколько красноармейцев пошли им помогать. Вскоре один из них вернулся, отозвал командира эскадрона в сторонку и сообщил ему, что, по словам дехканина, Энвер-паша и Довлятман-бий находятся в кишлаке Чагана. Савко сам поговорил с дехканином, и тот сказал, что из Чаганы вернулся его брат, который своими глазами видел Энвера.

В большом и богатом кишлаке Чагана, расположенном в 25 километрах северо-восточнее Бальджуана, была своя мечеть, в которую ходило молиться все окрестное население. И Энвер-паша, остановившись в Чагане, еще лелеял надежду воздействовать на религиозные чувства дехкан и, пополнив свои потрепанные банды, вновь повести их на борьбу против Советской власти. Кишлак лежал в стороне от больших дорог, и Энвер чувствовал себя здесь в полной безопасности.

Чтобы не спугнуть Энвера, Савко задержался на привале до вечера, и только с наступлением темноты эскадрон двинулся вперед. На рассвете подошли к Чагане. Укрыв лошадей в окраинных садах, бойцы буквально по-пластунски пробрались в кишлак. С минарета муэдзин призывал правоверных к утренней мо-литве. Вооруженные джигиты личной охраны Энвера, оставленные у мечети при лошадях, кутались в халаты от знобкого утреннего ветра, дувшего с гор. Савко приказал навести пулеметы на площадь перед мечетью, но огня не открывать.

Но вот утренняя молитва кончилась, и из мечети стали выходить вооруженные джигиты. Оттеснив жителей кишлака, они образовали живой коридор. На пороге мечети появился Энвер-паша в сопровождении Довлятман-бия и других курбашей. Они не спеша шли к лошадям. И тогда Савко приказал пулеметчикам открыть по этой группе огонь.

Началась паника. Коноводы быстро подали лошадей, и эскадрон пошел в атаку. Через несколько минут площадь перед мечетью опустела. Среди убитых местные жители опознали Энвера и Довлятман-бия. Оба были скошены пулеметными очередями. У Энвера Савко обнаружил письма, которые неопровержимо доказывали тесную связь этого международного авантюриста со Стамбулом и Лондоном.

После бесславной гибели Энвера из Восточной Бухары бежали за границу Усман Ходжаев, Али-Ризо-эфенди и их единомышленники. Бухарская контрреволюция лишилась своих политических главарей, но на территории Восточной Бухары еще оставались их ставленники, которые продолжали вооруженную борьбу, рассчитывая на помощь английских империалистов.

В командование бандами вступил Данияр-бек, в помощь ему в Бальджуанский район пришел из-за границы Сами-паша во главе отряда турецких добровольцев, которым было обещано щедрое вознаграждение за счет трудящихся Восточной Бухары.

Главные группировки басмачей сосредоточились в Бальджуанском районе. Банды Данияр-бека занимали кишлаки Сары-Хосор, Шураб, Саддам. Командование над шайкой Довлятман-бия взял на себя его шурин Абду-Кадыр, так как сын Довлята был еще мал, хотя уже отличался жестокостью и, сопровождая повсюду главаря банды, пролил немало крови беззащитных дехкан. Шайка Абду-Кадыра-тохсаба (шурина Довлята) соединилась с бандой Сами-паши и направилась в Чагану. Здесь на могиле Энвера встретились Сами-паша, Абду-Кадыр и Данияр-бек. После долгих споров был выработан общий план антинародной борьбы. Но ему, как и другим подобным планам, не суждено было осуществиться.

Согласно приказу командующего Бухарской группы войск Н. В. Лиссовского 1-я отдельная Туркестанская кавалерийская бригада в первых числах августа пришла в Бальджуан. Здесь разведка установила, что банды Сами-паши, Данияр-бека и Абду-Кадыра-тохсаба соединились и сосредоточились в районе Сары-Хосор.

Чтобы разгромить эти банды, я приказал командиру полка Красильникову ночью овладеть кишлаком Сары-Пуль и, закрыв ущелье Ях-су одним эскадроном, занять главными силами высоту 207,3. Гиссарский полк Панкеева должен был наступать вдоль реки Шураб-Дарьи и овладеть кишлаком Сары-Хосор.

1-й кавалерийский Алайский полк с боями достиг указанной ему высоты. На крутых скатах ее были окопы, занятые главными силами Данияр-бека. Полк спешился и повел наступление. Утомленные ночными переходами, красноармейцы с трудом преодолевали упорное сопротивление противника. Но вот на высоте по-явился какой-то всадник. Он носился с одного фланга на другой, размахивая маузером. Кто-то из бойцов узнал в нем Данияра. Усталость как рукой сняло. Конники Алайского полка хорошо помнили подлое предательство Данияра, стоившее жизни многим бойцам 8-го стрелкового полка. Ненавистное имя передавалось по цепи, и весь полк в едином порыве поднялся и пошел в атаку. Чья-то меткая пуля сразила Данияра, и он, опрокинувшись, упал из седла. Басмачи выскакивали из окопов и, бросая оружие, бежали в долину.

Часть банды пыталась в конном строю прорваться через ущелье Ях-су, но попала под клинки наших конников.

2-й кавалерийский Гиссарский полк Панкеева тем временем с боем занял кишлак Сары-Хосор. Группировка басмачей распалась. Одна часть во главе с Сами-пашой бежала в направлении Товиль-Дора, вторая — во главе с Абду-Кадыром ушла в горы.

С наступлением темноты бригада сосредоточилась в кишлаке Чагана. Среди собранных трофеев оказалось несколько десятков английских винтовок и два пулемета.

Вскоре стало известно, что турецкий генерал Сами-паша, поняв безвыходность борьбы, ушел за границу. Авантюра Энвер-паши, мечтавшего о создании «Великой Оттоманской империи», потерпела крах. В Бальджуанском районе оставался только Абду-Кадыр, единственный представитель недавнего триумвирата; он про-должал борьбу и после бегства Сами-паши.

Об «идейных» позициях Абду-Кадыра и его «политических» целях говорит такой факт. Однажды в штаб бригады был доставлен басмач, который заявил, что он должен говорить только со мной. Я приказал привести его.

Басмач, оказавшийся одним из курбашей Абду-Кадыра, заявил, что Абду-Кадыр готов перейти на службу к Советской власти и обязуется защищать Бальджуанский район от вторжения посторонних бандитских шаек. Взамен Абду-Кадыр просит, чтобы его оставили правителем района и чтобы все распоряжения Советской власти шли через него.

Поняв, что его ставка на турецких и английских интервентов бита, этот матерый бандит был готов примириться с ненавистным ему советским режимом, лишь бы сохранить власть над трудящимся населением и иметь возможность обогащаться.

Предложение Абду-Кадыра не было для меня неожиданным. Я давно убедился, что среди главарей басмаческого движения не было ни одного, действительно убежденного в правоте дела, за которое он проливал столько крови мирных людей. Всеми ими руководила одна цель — сохранить свои богатства, свое господство над трудовыми массами. Никто из них не мог понять, что Советская власть, провозглашенная в результате победы бухарской революции, боролась не с отдельными лицами, а со всем прогнившим феодально-капиталистическим строем, который эти лица защищали.

Я слушал посланного Абду-Кадыром курбаши и обдумывал, как лучше поступить. Захватить Абду-Кадыра — значило сохранить жизнь и покой сотен и тысяч людей. И у меня созрел план. Я заявил, что жду Абду-Кадыра и его курбашей для личных переговоров.

Через два дня в Чагану прибыл Абду-Кадыр с сыном Довлятман-бия и десятью курбашами. Я заранее сообщил командующему группой о своем намерении задержать басмачей и, ожидая его согласия, принимал Абду-Кадыра как гостя.

Все шло хорошо, и лишь простая случайность помогла Абду-Кадыру избежать плена, в результате чего много невинных жертв погибло от руки этого головореза.

Командир Алайского полка Красильников самовольно, вследствие того что на месте его стоянки не оказалось фуража, перешел в соседний кишлак Сайдой. Банда Абду-Кадыра, сосредоточенная в кишлаке Оруфи, решила, что ее окружают. Басмачи послали в Чагану лазутчика, и ночью Абду-Кадыр с сыном Довлятман-бия бежал. Но десять курбашей, которые пришли с ним, раскаялись в своих поступках и в доказательство своей искренности рассказывали на базарных площадях о вероломстве Абду-Кадыра и о его желании служить Советской власти при условии, если эта власть позволит грабить бедняков.

Роль 8-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригады в ликвидации авантюры Энвер-паши, несмотря на ее пассивные действия в начале операции, была велика. Бригада в завершающий период боев действовала бок о бок с 1-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригадой. Без такого тесного взаимодействия покончить с энверовщиной было бы очень трудно.

За успешные действия в районе Бальджуана и за разгром шайки Энвер-паши при занятии города 15-му кавалерийскому полку 8-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригады было присвоено наименование Бальджуанский. Командир полка В. А. Лихарев был награжден орденом Красного Знамени.

Из-за своей малочисленности 8-я бригада после ликвидации энверовщины была расформирована; 16-й кавалерийский полк влился в 15-й Бальджуанский, который был переименован в 3-й отдельный Бальджуанский кавалерийский полк 3-й Туркестанской стрелковой дивизии. Командиром полка был назначен Иван Савко. Это был человек, беззаветно преданный делу партии, и я хочу рассказать о последних минутах его короткой героической жизни.

В конце октября 3-й отдельный Бальджуанский кавалерийский полк был переброшен в Бабатаг для ликвидации банды Хурам-бека.

За несколько часов до боя всегда жизнерадостный Савко вдруг замкнулся, стал мрачным. «Если меня убьют, возьмешь на себя командование», — сказал он своему комиссару. А вскоре головной отряд, с которым следовал Савко, столкнулся на перевале с бандой, и 25-летний командир полка был убит.

О славном командире бойцы 3-го кавалерийского полка сложили песню, которая до сих пор живет в памяти тех, кто знал Ивана Савко. Вот эта песня. Ее пели на мотив песни «Степь да степь кругом»:

О смерти Савко я узнал позже, уже будучи в Самарканде. А до этого в Восточной Бухаре произошло еще одно событие, о котором я также хочу рассказать.

В начале сентября 1-я отдельная Туркестанская кавалерийская бригада по приказу командующего Бухарской группы войск направилась из Бальджуана в Дю-шамбе. По дороге бригада зашла в Кангурт, где стояла гарнизоном рота 7-го Туркестанского стрелкового Полка. Положение этой роты очень убедительно свидетельствует о порочности плана бывшего командующего группой Какурина. Личный состав роты уже несколько дней голодал, но командир роты боялся направить людей в соседний кишлак, так как по дороге они могли наткнуться на сильный отряд басмачей. Оставаясь же на месте, рота не могла оказать никакого воздействия на подвижные конные банды. Пришлось выслать для фуражировки эскадрон Гиссарского полка, чтобы спасти личный состав роты от голодной смерти.

Настроение у меня после Кангурта было невеселое. Но оно стало совсем мрачным, когда на следующий день я узнал в Нуреке от командира 3-й стрелковой дивизии Бондарева, что оба моих полка переходят в его оперативное подчинение.

С некоторыми вариациями повторялась ошибка прошлого года. Как только басмаческое движение, подавленное кавалерийскими частями, пошло на спад, кавалерия, обладающая способностью быстро маневрировать и наносить массированные удары, уступала свою ведущую роль пехоте, переходя в ее подчинение. К сожалению, результаты этой неразумной меры сказались, как и в предыдущем году, очень быстро. Но приказ есть приказ, и, как ни тяжело мне было, я простился в Дюшамбе с моими полками и вместе со штабом бригады и батареей выехал в Самарканд.

7 ноября 1922 года Центральный Исполнительный Комитет Бухарской Народной Советской Республики за успешные действия по ликвидации энверовщины и за выдающиеся заслуги в борьбе с басмачеством наградил 1-й Алайский и 2-й Гиссарский Краснознаменные кавалерийские полки орденом Красной Звезды Бу-харской республики II степени.

ЦИК РСФСР наградил 48 бойцов, командиров и политработников 1-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригады орденом Красного Знамени. Вторым орденом Красного Знамени были награждены командир 2-го полка Андрей Панкеев, командир эскадрона 1-го полка Мирон Плотников и красноармеец этого же полка Владимир Кириченко. Орденом Красного Знамени был награжден комиссар бригады Николай Ратников. Вторым орденом Красного Знамени правительство РСФСР наградило и меня.

ЦИК БНСР за помощь, оказанную бригадой в освобождении бухарского народа от басмаческих банд, наградил 49 бойцов, командиров и политработников орденом Красной Звезды.

Так закончился второй поход в Восточную Бухару.