Туркестанцы

Немного истории

В июне 1924 года, по окончании Академических курсов, я вернулся в Ташкент и привез с собой приказ Народного комиссара по военным и морским делам М. В. Фрунзе о назначении меня командиром 7-й (бывшей 1-й) отдельной Туркестанской кавалерийской бригады, стоявшей в это время в Ширабаде. Командующим Туркестанским фронтом в это время был М. К. Левандовский.

Михаил Карлович Левандовский родился в 1890 году в Терской области, в семье фельдшера. Окончив реальное, а затем военное училище, он служил офицером царской армии и участвовал в первой мировой войне. После Октябрьской революции Левандовский вступил в Коммунистическую партию и, вернувшись на родину, пошел добровольно в Красную гвардию. Вскоре он был назначен командующим войсками, а затем военным комиссаром Терской республики.

В начале октября 1918 года войска Северного Кавказа, сведенные в 11-ю армию, разбили части генерала Деникина под Армавиром и Ставрополем. Но эти победы достались дорогой ценой, армия понесла большие потери в личном составе и осталась без боеприпасов. А с потерей железной дороги Тихорецкая — Царицын армия к тому же оказалась отрезанной от главных сил Южного фронта. Вскоре начались осенние дожди, и в армии вспыхнула эпидемия тифа. В этот тяжелый момент было раскрыто предательство командующего армией Сорокина.

Против 11-й армии Деникин бросил свои лучшие части под командованием генералов Врангеля, Шкуро, Покровского и Слащова. Советские войска вынуждены были отступать. Заболевшего тифом командующего армией И. Ф. Федько сменил Левандовский, который сумел вывести армию из-под удара врага и привел ее к Кизляру. Здесь кончалась железная дорога, и дальше пришлось отходить походным порядком. Основная группировка армии во главе с М. К. Левандовским пошла на Астрахань, другая группа под командованием Г. К. Орджоникидзе — на Владикавказ.

Труден был путь зимой через астраханские степи. Но Левандовский привел к Астрахани 45 000 бойцов, сохранив около 300 пулеметов и 100 орудий.

Из остатков 11-й армии в мае 1920 года была сформирована 33-я стрелковая Кубанская дивизия. Начальником этой дивизии назначили М. К. Левандовского. 33-я Кубанская дивизия прошла путь от Астрахани до Ростова, громя белоказаков под Чертковом, Кантемировкой, Павловском, форсировала реки Дон и Северный Донец, взяла Луганск и подошла к Ростову. В районе Генеральского моста кубанцы М. К. Левандовского вместе с 6-й кавалерийской дивизией С. К. Тимошенко разгромили конные корпуса Мамонтова и Топоркова, в уличных боях овладели Ростовом и завершили разгром армии Деникина.

В июле 1920 года Левандовский был назначен командующим 9-й Кубанской армией. Десант Улагая, выброшенный Врангелем с Крымского полуострова, устремился в глубь Кубани. Левандовский сумел быстро перебросить части Кубанской армии и наголову разбил десант Улагая.

После назначения М. В. Фрунзе командующим Южным фронтом, действовавшим против Врангеля, Левандовский вступил в командование Таганрогской группой войск Кавказского фронта, которая оперативно подчинялась Фрунзе. Войска Левандовского остановили Донской корпус генерала Абрамова и этим помогли взять Крым.

В начале 1924 года Левандовский был назначен командующим Туркестанским фронтом.

И когда, приехав в Ташкент, я представился ему, он прочитал мое предписание и, отложив его в сторону, спросил:

— Вы хорошо знаете Хорезм?

— Я вырос в Ашхабаде и хорошо знал Хивинское ханство. Но за последние годы о положении в Хорезмском оазисе знаю только по рассказам товарищей и оперативным сводкам, — ответил я.

— Загадочная страна. Загадочная и непо-нятная, — говорил Левандовский. — Внешне в Хорезме все как будто спокойно. Но каждый час ждешь вспышки…

Меня, естественно, больше всего интересовала Восточная Бухара, куда я должен был ехать согласно назначению Наркома. Но Левандовский не спешил гово-рить о ней. Неожиданно для меня он попросил рассказать о восстаниях, которые происходили в Хивинском ханстве в 1912 и 1916 годах.

— Я думаю, что ключ к пониманию сегодняшней обстановки в Хорезме — в его истории, — сказал он.

И это было действительно так.

После распада империи Тамерлана в Хорезмском оазисе, на границе песков Кара-Кум и Кизыл-Кум, образовалось Хивинское ханство, которое просуществовало под протекторатом России до 1917 года.

Господствующее положение в Хивинском ханстве занимали узбекские феодалы. Из 600 000 жителей, населявших ханство, 65 процентов составляли узбеки, 25 про-центов — туркмены и 10 процентов — каракалпаки, казахи и прочие национальности.

Между узбекскими феодалами и племенными вождями туркмен шла ожесточенная борьба за власть, от которой страдали трудящиеся массы туркмен и узбеков.

Туркменские племена жили в пустыне. В условиях постоянной борьбы за колодцы и пастбища они привыкли все спорные межплеменные вопросы решать силой оружия. Туркмены с детства привыкали к коню и учились владеть оружием. Несмотря на свою малочисленность, они представляли грозную силу, с которой узбекские феодалы не могли бы справиться, если бы не вражда между главными племенами туркмен — иомудами и теке, совершавшими набеги друг на друга, грабившими и разорявшими аулы.

Третье значительное туркменское племя — шейх — не принимало участия в междоусобицах. Это было племя просветителей, ученых, мудрецов, пользовавшееся среди населения почетом и уважением. В шейха нельзя было стрелять. Если во время столкновения между иомудами и теке среди них появлялся шейх, схватка прекращалась, и, пока шейх находился поблизости, никто не смел применять оружия.

Племя шейх было знаменито своими умельцами. До сих пор непревзойденной по своим качествам является туркменская парусная лодка, созданная руками шейхов.

Однако влияния шейхов было недостаточно, чтобы положить конец межплеменной вражде туркмен, так как в этой вражде были заинтересованы узбекские феодалы во главе с ханом.

В Средней Азии, и в Хорезме особенно, основу всей экономической жизни составляла вода. Дать или не дать туркменским племенам воду, решал хан. Туркмены жили по границам оазиса, вдали от головных арыков, и воды, которую давал им хан, не хватало. Поэтому возле распределительных щитков нередко происходили вооруженные столкновения, что также использовали ханы, чтобы не дать затихнуть межплеменной вражде.

Вода в руках узбекских феодалов являлась средством разобщения трудящихся масс узбеков и туркмен. В приграничных районах узбекские феодалы сознательно лишали воды туркмен, что приводило к нападениям туркмен на своих соседей узбеков. Вода, таким образом, была основой и туркмено-узбекских противоречий. И из этого ханы извлекали немалую выгоду. Чтобы держать в повиновении трудящиеся массы узбеков, ханы ввели для туркмен воинскую повинность — нокерство (нечто вроде русского казачества). Нокеры вербовались из среды туркменских всадников и за свою службу получали от ханов земельные наделы и воду.

К 1912 году социальные и национальные противоречия в Хивинском ханстве чрезвычайно обострились. Вспыхнуло народное восстание под руководством Шамми-Келя — дехканина-бедняка из туркменского племени иомудов.

С этого времени народное движение против ханской власти не прекращалось. В 1914 году повстанческие отряды овладели узбекским городом Газабад, а в марте 1915 года захватили административные центры Ильялинского, Порсинского и Куня-Ургенчского бекств, арестовали ханских хакимов и двинулись на Хиву.

В 1916 году к восставшим туркменам присоединились ремесленники узбеки, а затем дехкане Шах-Абадского, Ургенчского, Мангитского и Гурленского районов узбекской части Хорезма.

Среди восставших четко определились различные социальные группы, политические цели которых были прямо противоположны. Главные силы восстания составляли трудящиеся массы узбеков и туркмен. Руководил ими Шамми-Кель. Определенной программы и ясной цели борьбы у шамми-кельцев не было. Это было стихийное крестьянское движение, направленное в первую очередь против притеснений и насилий, чинимых ханской властью и царской военной и чиновничьей администрацией, а также против привилегированных туркменских и узбекских феодалов.

В этом восстании принял участие и Джунаид-хан — крупнейший представитель туркменской феодально-ишанской верхушки. Но у Джунаид-хана были особые цели. Он стремился прежде всего к тому, чтобы захватить в свои руки управление туркменской областью Хорезма, освободиться из-под власти хивинского хана и господствовавшей в стране узбекской феодальной верхушки и бесконтрольно эксплуатировать туркменских дехкан.

Не осталась в стороне и группа младохивинцев. Представители узбекской национальной буржуазии рассчитывали за спиной восставших добиться замены ненавистного всем Исфендиара другим, более покладистым «владыкой». Программа младохивинцев была умеренно-либеральной. Главным их лозунгом было: «равенство по шариату», другими словами, равенство буржуазии с феодалами в политических правах. Группа младохивинцев была как бы родной сестрой партии младобухарцев, о которой говорилось в первой и второй частях этой книги.

У восставших трудящихся масс не было партии с четкой программой, и это привело к тому, что их использовали в своих целях и Джунаид-хан, и младохивинцы.

Царское правительство, напуганное размахом восстания, направило в Хиву крупный карательный отряд под командованием губернатора Сыр-Дарьинской обла-сти генерал-лейтенанта Галкина. Пользуясь огромным превосходством в силах, отряд Галкина выбил повстанцев из Хивы и, преследуя их, нанес им 16 марта жестокое поражение.

В Хиве был установлен режим кровавого террора. Поражением шамми-кельцев и повстанцев узбеков в Шах-Абаде и Кошкопыри закончилось восстание туркмено-узбекских дехкан и городской бедноты.

Новый подъем революционного движения масс начался в 1917 году.

Февральская революция подняла народные массы на новое вооруженное восстание. Напуганная размахом народных выступлений, зажиточная верхушка Хорезма объединила свои усилия. Младохивинцы обратились к Исфендиару, умоляя его ради сохранения ханства поделить с ними власть. События в Петрограде и отречение Николая И от престола сделали хана более покладистым. Он согласился подписать манифест, провозглашавший конституционную монархию и создание медж-лиса, который утверждал Совет назиров (министров).

В состав меджлиса вошли представители узбекской национальной буржуазии, высшей знати и духовенства. Ни одного представителя туркменских племен в меджлисе не оказалось.

Обманутые в своих ожиданиях, дехкане и ремесленники снова подняли восстание. Джунаид-хан, бежавший в 1916 году за границу, вернулся в Хиву, и вокруг него сгруппировались туркменские племенные вожди, оскорбленные тем, что их лишили права участвовать в меджлисе.

Царский генерал Ходжа Мирбадалов выехал в Ташауз и Тахту, чтобы успокоить феодальную верхушку. По настоянию Мирбадалова младохивинцы согласились включить в состав меджлиса туркменских мюхердаров. Кроме того, Мирбадалов заверил Джунаид-хана, что ему будет предоставлен высокий пост, и взамен потребовал, чтобы Джунаид-хан принял участие в подавлении народного восстания.

В это время двухтысячный отряд Шамми-Келя вел успешный бой под Газабадом с частями казачьих войск под командованием начальника хивинского гарнизона Зайцева. В ночь на 15 сентября Джунаид-хан предательски напал на отряд Шамми-Келя с тыла. Отряд был разбит, и началась беспощадная расправа с мирным населением, поддерживавшим Шамми-Келя.

14 ноября 1917 года в Ташкенте была провозглашена Советская власть, что оказало решающее влияние на развитие событий во всем Туркестане. Революционно настроенные русские солдаты заявили, что они не желают проливать народную кровь, защищая хана. Подкупленный ханом начальник Хивинского гарнизона Зайцев вывел из Хивы две пехотные роты, настроенные особенно революционно. Однако уже ничто не могло помочь. Не только пехотные, но и казачьи части отка-зывались повиноваться офицерам и требовали оставить Хиву. Первые большевистские ячейки, организованные в Хиве, объединили действия солдатских комитетов и революционно настроенных трудящихся города. Под их напором в начале января 1918 года Зайцев вынужден был заявить хану, что русские войска не будут больше помогать ему.

В этот же день русский гарнизон покинул Хиву. Большая часть солдат и казаков ушла в Ташкент, где собирались силы революции, а наиболее реакционные сотни, состоявшие из зажиточных казаков, вместе с Зайцевым выступили в Чарджуй. Немногочисленные остатки Хивинского гарнизона (около 70 человек) ушли на правый берег Аму-Дарьи, в Турткуль. Турткульский Совет стал в дальнейшем руководящей силой трудящихся Хивинского ханства, боровшихся за установление Советской власти в Хорезме.

С уходом казаков Зайцева из Хивы хан и родовитая знать лишились поддержки. Не в силах противостоять революционному напору масс, узбекская национальная буржуазия обратилась к туркменским феодалам с просьбой взять на себя защиту интересов имущих классов.

В конце января 1918 года в столицу ханства Хиву вступил Джунаид-хан и потребовал, чтобы Исфендиар предоставил ему неограниченную власть. Узбекская феодальная знать вместе с ханом немедленно согласилась удовлетворить это требование Джунаид-хана.

Отряды Джунаид-хана заняли все города ханства. Начался разгром сил революции. Даже младохивинцы, эти покорные слуги хана, и те показались Джунаиду опасными, и он расправился с ними, заключив многих под стражу. Не желая ни с кем делить власть и используя национальную вражду между туркменами и узбеками, Джунаид-хан натравливал их друг на друга, грабя одновременно и тех и других.

Единственной силой, которую можно было противопоставить диктатуре Джунаида, были узбекские и туркменские трудящиеся. Вскоре по всему Хорезму вспыхнули восстания. Вожди многих туркменских племен, завидуя Джунаиду, примкнули к повстанцам Шамми-Келя. Это придало восстанию размах, но и ослабило его силу, так как вожди племен постоянно входили в сделки с хакимами диктатора и то покидали ряды восставших, то снова возвращались к ним.

Диктатуре Джунаид-хана удалось продержаться до 1920 года только потому, что он ловко играл на национальных чувствах народа, выдавая себя за противника колониальной политики. При этом он пытался внушать народу, что царизм и Советская власть — одно и то же. Одновременно Джунаид-хан поддерживал связи с русскими белогвардейцами и руководителем английской разведки на Ближнем Востоке Маллесоном.

Когда в апреле 1918 года VI Всетуркестанский съезд Советов объявил Туркестанский край Автономной Советской Социалистической Республикой, Джунаид-хан выступил совместно с белогвардейцами против молодой Советской республики. Вот что писал об этом казачий атаман Зайцев: «Я поддерживаю связь с Джунаид-ханом. Мы просили его оказать помощь асхабадцам, и он нашу просьбу удовлетворил. В асхабадских событиях участвовали и хивинские туркмены. Далее я предложил Джунаид-хану в условленное время действовать против Петро-Александровска[32] и в направлении на Чарджуй».

Объединенные силы внутренней контрреволюции и английских интервентов в Туркестане особую роль отводили Джунаиду в подготовке наступления на Ташкент. Дутов должен был наступать с Оренбургско-Актюбинского фронта, асхабадцы с отрядами интервентов и Азис-хана — с Закаспийского фронта, а эмир бухарский намеревался захватить участок Среднеазиатской дороги между Сыр-Дарьей и Аму-Дарьей. Одновременно ферганская басмаческая шайка Мадамин-бека и Иргаш-бека готовилась к походу через Ферганскую долину на столицу молодой Советской республики — Ташкент. «В то же время, — писал Зайцев, — Джунаид со своими туркменами, двигаясь по левому берегу АмуДарьи на Дарган-Ата, должен был под йти к Чарджую и захватить Чарджуйский мост через Аму-Дарью. Таким образом, две группы Туркестанской Красной Армии — Актюбинская и Асхабадская, теснимые с фронта, должны были оказаться отрезанными от центра».

В конце 1918 года для молодой Туркестанской республики обстановка сложилась крайне тяжелая. Врагам Советской власти удалось окружить республику со всех сторон и отрезать ее от России.

В этот трудный период отряды Шамми-Келя, настроенные оппозиционно к диктатуре Джунаида, родовые вожди Кош-Мамед-хан и Гулям-Али-хан и трудящиеся узбеки усилили свою активность. Внутри Хивинского ханства то и дело вспыхивали восстания и не прекращалась вооруженная борьба.

Народному движению в Хиве помогли действия Восточного фронта, во главе которого стоял М. В. Фрунзе. В начале 1919 года войска фронта пробили оренбургскую пробку и соединились с частями Туркестанской Советской Социалистической Республики. В это же время перешли в решительное наступление против анг-лийских интервентов и белоказаков войска Закаспийского фронта.

Эти сокрушительные удары вынудили Джунаид-хана запросить мира. Выполняя указания Центрального Комитета партии и Советского правительства, торжест-венно провозгласившего право наций на самоопределение вплоть до отделения, М. В. Фрунзе и В. В. Куйбышев дали согласие на заключение мирного договора с Хивинским ханством.

Но лишь только было подписано мирное соглашение, как Джунаид-хан снова начал враждебные действия против Советского Туркестана. Совместно с эмиром бухарским и белогвардейским командованием Джунаид-хан готовил удар против Советского Туркестана, рассчитывая овладеть Ташкентом. Выполнение этого плана было отложено до зимы, когда реки покрываются льдом и становятся удобными для переправы.

Но силы Джунаид-хана были отвлечены внутрь Хивы повстанческим движением народных масс. После гибели Шамми-Келя, убитого в одном из боев с отрядами диктатора, во главе повстанцев стал Кош-Мамед. Повстанческое движение ширилось с каждым днем. Именно это и заставило Кош-Мамеда послать в Ташкент своих представителей с просьбой помочь свергнуть Джунаид-хана.

Большую помощь Джунаиду оказывали белоказаки атамана Феличева. Готовился начать военные действия против Туркестанской республики и эмир бухарский. Используя создавшуюся обстановку, Джунаид-хан бросил силы против восставших, рассчитывая сначала покончить с ними, а затем уже перейти в общее наступление на Советский Туркестан.

Командующий советской группой войск в Турткуле Н. А. Шайдаков прислал в Ташкент следующее донесение: «Иомуды, противники Джунаида, настаивают на скорейшем оказании им помощи. Восставшая против Джунаида часть иомудов была принуждена сложить оружие. Остальные племена готовы к восстанию, ждут нашего перехода границы как сигнала. Этого сигнала ждут весьма нетерпеливо. Дальнейшее промедление очень нежелательно, так как истолковывается как Нежелание оказать помощь и дает почву агитации мулл и ишанов, говорящих, что русские хотят лишь стравить хивинцев между собой…»

М. В. Фрунзе и В. В. Куйбышев, внимательно наблюдая за событиями в Хиве и Аму-Дарьинской области, считали, что трудящимся Хивы необходимо помочь освободиться от разбойничьих банд Джунаида и белоказаков. 22 декабря 1919 года командованию советских войск в Турткуле был отдан приказ: «Реввоенсовет Туркестанской республики, считая борьбу с казацко-иомудской авантюрой затянувшейся и предупреждая готовящееся нападение на наш берег, ставит войскам Аму-Дарьинской группы задачу скорейшей ликвидации феличевой авантюры и последних остатков белогвардейщины в Аму-Дарьинском отделе». По указанию Фрунзе Шайдаков был назначен уполномоченным Туркестанского Военно-революционного комитета.

20 февраля 1920 года диктатура Джунаида пала, а вместе с ней кончилась власть его лакея хана Сеид-Абдуллы, вступившего на хивинский престол после отречения хана Исфендиара.

Обманув бдительность трудящихся и воспользовавшись тем, что войска Туркестанского фронта были отвлечены борьбой против эмира бухарского, младохивинцы захватили власть в провозглашенной Хивинской Народной Советской Республике.

Борьба Коммунистической партии Хивы с младохивинцами закончилась провозглашением в 1923 году Хивинской Советской Социалистической Республики. Однако отголоски национализма еще долго давали себя знать в деятельности младохивинцев, пробравшихся с помощью русских троцкистов на руководящие посты в республике.

Так, командир Хорезмской бригады троцкист Дубянский, готовя с младохивинским военным назиром Шакировым заговор против Советской власти, не останавливался ни перед какими преступлениями. В сентябре 1920 года они обратились от имени советского командования и полпредства к Кош-Мамеду с предложением собрать 700 всадников из числа добровольцев и вместе с ними прибыть в Хиву якобы для отправки на Бухарский фронт.

Кош-Мамед выполнил это распоряжение. 20 сентября 1920 года он привел в Хиву отряд численностью в 600 всадников. Отряд был размещен в ханском пригородном саду Тазабаге, а самого Кош-Мамеда пригласили на секретное заседание правительства. Здесь один из заговорщиков выстрелом из нагана в спину убил Кош-Мамеда. Туркмены-добровольцы были разоружены, часть их расстреляли, а часть выслали за пределы Хивинской республики.

Затевая эту провокацию, заговорщики рассчитывали восстановить массы против Советской власти. И действительно, некоторое время колеблющиеся слои населе-ния стали активно поддерживать басмачество и пополнять отряды Джунаид-хана.

Чтобы усилить напряженность, Шакиров потребовал, чтобы из Ташкента были присланы части Красной Армии для разоружения туркмен, которые якобы готовили восстание против Советской власти.

Но предатели просчитались. Туркбюро ЦК РКП (б) и Турккомиссия ВЦИК в Ташкенте, получив сигнал о кровавых событиях, направили в Хиву Чрезвычайную комиссию для расследования причин хивинских событий и привлечения к ответственности преступников, действовавших от имени Советской власти.

Проведенное комиссией расследование показало, что младохивинцы совершили это кровавое преступление с целью обострения национальной розни между узбеками и туркменами, чтобы, обвинив туркмен в измене, обезоружить и подавить их силами Красной Армии.

Такова, кратко, история революционной борьбы в Хорезме, о чем я считал необходимым рассказать Левандовскому, который, как всякий новый человек в Туркестане, еще не успел разобраться в чрезвычайно сложной обстановке того времени.

— Власть на местах в Хорезме полностью принадлежит Советам, — говорил Левандовский. — А между тем там по-прежнему много безземельных дехкан. Рас-пределение воды вызывает столкновения, время от времени точно из-под земли появляются басмаческие шайки. И это тогда, когда все племенные вожди клянутся в верности Советской власти.

— Думаю, что все дело в племенных вождях, — ответил я. — Здесь очень сильны феодально-родовые пережитки. Я в этом убедился в Локае. Правда, не побывав в Хорезме и не изучив обстановку на месте, трудно разобраться во всех тонкостях.

Левандовский взял в руки мое предписание и, снова прочитав его, сказал:

— Яков Аркадьевич, мы с вами люди военные. В Восточной Бухаре все спокойно… Я полагаю, что ваше место сейчас в Хорезме. Как вы смотрите на то, чтобы принять 8-ю бригаду?

Вопрос Левандовского был для меня неожиданным. Сколько труда пришлось мне затратить в Москве, чтобы вернуться в свою бригаду, и вот, когда я был уже почти у цели, все рушилось.

Пока я собирался с мыслями, Левандовский, видимо, понял, что у меня на душе, и сказал:

— Яков Аркадьевич, перемена вашего назначения — не мой каприз. Нам крайне важно и нужно иметь в Хорезме человека, хорошо знающего особенности местных условий.

— Но приказ Наркома… — пробовал было возразить я.

— Это мы уладим. Нарком нас поймет и поддержит. Значит, решено?

Мне не оставалось ничего другого, как согласиться с командующим.

Когда я вышел из штаба, солнце садилось. Лучи его пробивались сквозь густые кроны карагачей. Дворники поливали улицы из арыков. Вода веером падала на тротуары, прибивая пыль. Я шел к гостинице, где меня ожидала жена, приехавшая из Самарканда. Она еще ничего не знала о моем новом назначении, как не знали о нем и мои товарищи, которым я сообщил, что возвращаюсь в свою бригаду. Сколько таких внезапных перемен уже бывало в моей жизни! Может быть, потому я и полюбил военную службу, требующую постоянной собранности и готовности следовать туда, где ты больше всего нужен, службу беспокойную, но неизменно интересную, не позволяющую обрасти жирком.

Хорезмский оазис

В Хиву я отправился на самолете. Мы летели на северо-восток, навстречу солнцу, и далеко внизу скользила по песчаным барханам крылатая тень. Накаленные солнцем пески излучали зной. Самолет то взмывал кверху, то стремительно падал, как бы повторяя линией полета рельеф местности. Глаза уставали смотреть на однообразные, застывшие волны песка. Но вот впереди обозначилась темная полоса. Вскоре под крылом самолета заблестела вода, замелькали квадраты полей, разделенные арыками, зазеленели сады, окружавшие кибитки. Мы пересекли границу оазиса.

Хорезмский оазис начинается в низовьях Аму-Дарьи и тянется вдоль левого берега реки неширокой полосой, от 10 до 60 километров. Местами пески пустынь вплотную подходят к кишлакам, вклиниваясь в зеленую полосу оазиса гигантскими языками и грозя разорвать ее на части. Людям, населяющим оазис, стоило огромных усилий отстаивать свои земли от постоянного наступления песков. Аму-Дарья была капризным, но верным союзником человека в этой борьбе. Часто меняя русло, отклоняясь то влево, то вправо, широко разливаясь во время паводков, река покрывала слой песка плодороднейшим лёссом. Воды Аму-Дарьи, наполняя искусственные каналы, текли в глубь песков, неся в поля и сады живительную влагу.

Волнистая равнина Хорезмского оазиса лишь местами прерывалась невысокими отрогами гор Кушкана-Тау и Кобе-Тау. Вся равнина имела незначительный уклон к северо-западу, где к ней прилегало плоскогорье Усть-Урт, спускающееся к равнине крутыми обрывами высотой до 180 метров.

Не отрываясь смотрел я из окна кабины, перебирая в памяти все, что знал о бывшем Хивинском ханстве.

В полдень самолет приземлился в Хиве. Меня встретили комиссар бригады Н. В. Серденко, начальник особого отдела В. Н. Четвертаков, работники штаба и представители правительства Хорезмской республики.

Когда выходил из самолета, на меня пахнуло сухим, палящим зноем, будто где-то очень близко топилась гигантская печь.

С аэродрома мы поехали в штаб бригады, находившийся в бывшем ханском дворце Нурлабай. Искусственные водоемы, огромные деревья умеряли зной. Из глубины сада тянуло влажной прохладой.

В штабе мне предложили искупаться и отдохнуть в отведенных для меня комнатах. Распоряжался всем Серденко. Он держался самоуверенно, на всех начальственно покрикивал, а со мною разговаривал каким-то фамильярно-доверительным тоном. Я насторожился. Мне не понравилось сонное благодушие, царившее в штабе. Часовые прятались в тени деревьев, лениво поглядывая на проходящих, в отделах накрашенные машинистки кокетничали со штабными командирами.

Отказавшись от отдыха, я потребовал, чтобы мне доложили положение дел. По недоуменным взглядам, которыми обменялись командиры, я понял, что мое тре-бование показалось им по меньшей мере странным.

— Какие у нас, комбриг, дела? Все тихо, мирно, — сказал Серденко. — Джунаид за границей чаек попивает, а местных басмачей силой против нас не подымешь.

Меня покоробило от этих слов комиссара и его манеры разговаривать. Я еще не знал тогда, что в бригаде к Серденко пристало прозвище Наполеон, данное ему за самоуверенность и зазнайство. Невольно вспомнился мой друг и боевой товарищ Ратников, с которым было так легко работать. Я с трудом сдержался, чтобы не ответить комиссару резкостью.

— Боюсь, что вы себя убаюкиваете, товарищ комиссар. Благо, к этому располагает и климат Хорезма — знойный и сонный. Может быть, вы все-таки расскажете о политических настроениях населения, о наиболее угрожаемых районах? — спросил я.

— Вам обязательно подавай угрожаемые районы, — ответил Серденко и снисходительно улыбнулся. — Но нет их у нас. Мы бывших басмачей вот где держим. — Серденко показал кулак. — Понимаю, обидно боевому командиру, когда все мирно, но уж тут ничего не поделаешь. Все так сложилось, что до вашего приезда со всеми делами управились.

Я понял, что, пока не буду располагать фактами, спорить с Серденко нет смысла.

Доклад начальника штаба А. В. Хилинского был такой же бесцветный. Из него я узнал только, что гарнизон Хивы состоит из 1-го батальона 1-го Туркестанского стрелкового полка, Хорезмского отдельного эскадрона, конно-горной батареи и двух эскадронов — связи и саперного. Начальник штаба сообщил, что 83-й кава-лерийский полк находится в Ташаузе, 82-й — в Мерве, а 84-й — в Самарканде в оперативном подчинении 4-й Туркестанской стрелковой дивизии. Никакой оперативно-разведывательной работы штаб бригады не вел.

Выслушав доклады, я вышел в сад. Вместе со мной вышел и начальник особого отдела Четвертаков.

— Зайдемте ко мне, товарищ Мелькумов, — предложил он.

Мы прошли по тенистой аллее, обогнули хауз и подошли к крыльцу небольшого флигеля. У крыльца стоял часовой, который проводил нас внимательным взглядом. В комнате, куда мы зашли, стоял сбитый из досок стол, полевой телефон и обитый железом сундук. Очевидно, здесь были и кабинет, и спальня, и столовая Четвертакова, так как в углу я увидел разобранный топчан и аккуратно свернутую постель, а на окне накрытые бумагой тарелки, чайник и бутылку с водкой. Четвертаков, следивший за моим взглядом, улыбнулся:

— Малярия забивает, — сказал он, точно оправдываясь.

— Я это сам понял. Вряд ли пьяница стал бы так открыто держать водку, — ответил я.

Четвертаков мне сразу понравился. В его сдержанной манере говорить, в прищуре серых, пытливых глаз угадывалось умение разбираться в людях и постоянная настороженность. В отличие от Серденко настроен он был далеко не благодушно. Он открыл сундук, предварительно повозившись с огромным висячим замком, и достал зеленую папку.

— Познакомьтесь… — предложил он.

Это был список племенных вождей. Против почти каждой фамилии стояло: председатель ревкома. Так, Нияз-Бакши был председателем ревкома в Ак-Тепе, Якши-Кельды — в Куня-Ургенче, а Гулям-Али-хан — в кишлаке Мая-Батан. Каждому из вождей давалась довольно подробная характеристика, из которой было ясно, что настроения у вождей далеко не советские. Словом, почти все они были явными или тайными басмачами.

— Вы делились с комиссаром своими соображениями? — спросил я.

— Много раз. Но он мне отвечал так же, как и вам: раз все спокойно и нет открытых выступлений против Советской власти, значит, нечего волноваться. Да что говорить: я докладывал не только Серденко. Дело в том, что в Ташкенте, уже не говоря о местных властях, не вникают в ход событий. Распоряжения или решения правительства, направленные на укрепление Советской власти, не встречают со стороны вождей возражения. Но в кишлаках и аулах все остается по-старому, как было до революции: дехкане не имеют земли, распределение воды остается в руках родовых старшин.

— Но ведь по материалам, которые вы собрали, Якши-Кельды — явный басмач, — сказал я.

— Вы, кажется, знаете историю Хорезма, — ответил Четвертаков. — Многие племенные вожди участвовали в восстаниях против хана. Но никого не интересует, что их приводило в ряды восставших, какие цели они преследовали. Якши-Кельды, Гулям-Али-хан и Нияз-Бакши не поддержали Джунаида во время прошлогоднего восстания. А почему? Да просто потому, что они давно враждовали с Джунаидом. Но об этом забыли и относились к ним чуть ли не как к героям и доверили им власть. Тяжело признаться, но вы меня поймете, я не верю ни председателю Совета назиров республики Турсуну Ходжаеву, ни партийному руководству Хансуарова. Они, по-моему, за то, чтобы оставить власть в руках племенных вождей и через них держать в повиновении трудящихся туркмен. Вместо того чтобы способствовать разрешению национальных противоречий, они пытаются при помощи сделки с вождями заглушить эти противоречия. Такое положение идет вразрез с национальной политикой партии… Вот и выходит: внешне как будто все спокойно, а на самом деле все накалено…

Еще не зная всех подробностей политической обстановки в Хорезме, я видел, что Четвертаков прав. Понятным мне стало и беспокойство командующего Левандовского, до которого, очевидно, доходили в пересказе доклады Четвертакова. Надо было немедленно действовать.

— Что вы думаете делать? — спросил Четвертаков.

— Поеду по гарнизонам, посмотрю, что происходит на местах, — ответил я.

Но выехать в тот день в гарнизоны мне не удалось. В штабе меня уже ждал порученец председателя Совета назиров, который передал мне приглашение Турсуна Ходжаева на плов. Отказываться было неудобно. К тому же мне самому захотелось познакомиться с членами правительства.

На обеде у Ходжаева я сразу почувствовал, что ко мне относятся настороженно. За внешним радушием и гостеприимством Ходжаева скрывалось желание показать мне, что хозяин положения в Хиве — он и что мне придется с этим считаться.

— Какое впечатление произвела на вас Хива? — спросил Ходжаев.

Я ответил, что ничего еще не видел, а то, что узнал из докладов своих подчиненных, мне не понравилось.

— Что же вам не понравилось? — допытывался Хансуаров, также присутствовавший на обеде. — Хорезм — первый после Туркестана провозгласил себя социалистической республикой. После прошлогоднего восстания Джунаида в оазисе не произошло ни одного крупного контрреволюционного выступления.

— Провозглашение Хорезма социалистической республикой, конечно, факт значительный, — ответил я. — Однако меня интересует не только форма, но и содержание. Насколько я могу судить, в этой области не только не начаты социалистические преобразования, но и не решены даже проблемы народной республики. Положение с водой и землей — дореволюционное.

— Туркменские племена издавна славились разбоями. И если их не держать в руках с помощью воды, они всю республику разграбят, — сказал Турсун Ходжаев.

Такого открытого проявления национализма со стороны председателя Совета назиров я не ожидал. Объяснить это можно было лишь тем, что Ходжаев чувствовал свою полную безнаказанность и имел какую-то сильную поддержку в центре.

Присутствовавший на обеде комиссар бригады Серденко засмеялся и, похлопывая меня по плечу, сказал:

— Прислушайся, комбриг, Ходжаев дело говорит.

Серденко не был предателем или двурушником. В этом я впоследствии убедился. Но, как все ограниченные люди, обладающие большим самомнением, он многое упрощал и, не умея проникнуть в глубь сложных явлений, действовал прямолинейно, подчас вредя нашему делу.

Тут же у Ходжаева меня пригласил на обед Хансуаров. Это означало, что я тоже должен устраивать ответные обеды. Нетрудно было догадаться, что целью всех этих взаимных угощений было задержать меня подольше в Хиве. Поразмыслив, я решил в данном случае пренебречь правилами восточного этикета и выехал в Ташауз, известив запиской Хансуарова, что обстоятельства службы не позволяют мне остаться в Хиве и посетить его дом.

Провожая меня и секретаря партийной комиссии П. В. Шарыбина за городские ворота, Четвертаков говорил:

— В восемьдесят третьем полку есть хороший помощник начальника штаба. Он участник гражданской войны. Командир молодой, но опыт у него богатый. Вот кто пригодился бы нам…

— Ты о Севрюгове? — спросил Шарыбин.

— О нем… Он здесь недавно, но, по-моему, уже много знает…

В Хорезме я был впервые и поэтому поехал в Ташауз верхом, чтобы видеть места, в которых, возможно, предстоит действовать. До Ташауза было всего восемьдесят километров довольно хорошей дороги. Вправо и влево на большом расстоянии друг от друга виднелись одинокие курганчи (крепости). Массивные деревянные ворота и глинобитные стены были с бойницами, через которые, находясь в укрытии, можно было отбивать нападение, не подвергая себя опасности.

В туркменских районах Хорезма жилища, как правило, находились далеко друг от друга. Даже самые бедные дехкане старались превратить свой дом в крепость — так беспокойна и опасна была жизнь туркмена.

Его семья, его хозяйство всегда были под угрозой нападения со стороны враждебного рода и племени.

Мы ехали быстро, только в полдень остановившись на привал, чтобы накормить лошадей и дать им передохнуть. Шарыбин, бывший комиссар 83-го кавалерийского полка, рассказывал мне о командирах этого полка. Командовал полком Петр Иванович Ежов, человек очень храбрый и хороший знаток военного дела. За годы гражданской войны он прошел путь от командира эскадрона до командира бригады 11-й кавалерийской дивизии.

Комиссаром в полку был литовец Виктор Андреевич Гришкялис, вдумчивый, спокойный человек. Вместе с ним в Ташаузе находилась его жена, член партии с 1915 года, принимавшая активное участие в политической и хозяйственной жизни области. Эта замечательная женщина делила с мужем нелегкую и полную опас-ностей походную жизнь и этим завоевала любовь и уважение командиров и бойцов.

Шарыбин хорошо знал всех командиров и политработников полка и тепло отзывался о многих из них. Исключение составил уполномоченный особого отдела Петрищев, которого Шарыбин охарактеризовал как бюрократа, склочника и неумного человека.

Довольно подробно рассказал мне Шарыбин и о партийном и хозяйственном аппарате Ташаузской области.

Секретарем окружного комитета партии был Анна-Кули Артыков. Это был честный и преданный своему народу член партии. Но работать ему было трудно, так как он не имел опыта партийной работы, а к тому же был малограмотным и нуждался в помощи. Но этой помощи ему ждать было не от кого, ибо заместителем у него был приехавший из Москвы троцкист Краскин, уже в то время открыто выступавший против национальной политики партии.

Еще хуже обстояло дело в Ташаузском ревкоме. Председатель ревкома Ходжа-Мухамедов был дальним родственником вождя туркменского рода ушак Ахмед-бека и к тому же находился под сильным влиянием своего заместителя Лезинова, также, как и Красиков, отъявленного троцкиста. Вторым заместителем Ходжа-Мухамедова был Качкаров, трус и подхалим. Этой группке предателей противостояли политработники 83-го кавалерийского полка и жена комиссара Гришкялис.

Шарыбин точно охарактеризовал людей, с которыми мне предстояло встретиться, и я убедился в этом очень скоро.

Мы подъехали к магистральному арыку Шах-Абад, за которым виднелись крепостные стены Ташауза. Вправо от дороги строились полковые казармы. Рабо-чие-узбеки, стоя цепочкой, перебрасывали друг другу саманный кирпич-сырец. Заглядевшись на нас, один из рабочих уронил кирпич, и трудовой ритм нарушился. Внезапно откуда-то появился человек в белой туркменской папахе и дорогом халате и начал хлестать уронившего кирпич камчой и ругать его по-туркменски.

— Качкаров, ты что делаешь? — закричал Шарыбин.

Качкаров засунул камчу за пояс и, подобострастно улыбаясь, подошел к нам. Я сделал вид, что не заметил его протянутой руки, и, дав шпоры коню, переехал мост. Все во мне кипело. Я не мог поверить, что этот негодяй занимает пост заместителя председателя окружного ревкома. Через несколько месяцев Качкаров убежал в пески, открыто перейдя к басмачам.

Ташауз стоял у границы песков. За арыком на нас пахнуло горячим воздухом пустыни. Она лежала совсем рядом, мертвая и огромная. К горизонту уходили желтые барханы.

Я не сообщил командованию, что выехал в полк, хотя между Хивой и Ташаузом была телефонная связь. Однако о моем прибытии все же узнали, и у ворот кре-пости меня встретили Ежов, Гришкялис и Петрищев.

Петрищев подъехал ко мне и, оттирая моего коня в сторону, начал вполголоса рассказывать мне, как ведут себя жены командиров, какие и с кем изменяют мужьям, кто из командиров и когда был замечен пьяным и т. д.

— А о Качкарове что вы можете сказать? О Ходжа-Мухамедове? Об их связях? — прервал я его.

Петрищев опешил.

— А что о них говорить? Ходжа-Мухамедов — коммунист, председатель окружного ревкома, а Качкаров его заместитель…

Говорить с Петрищевым больше было не о чем. Слезая с коня и передавая повод своему ординарцу, я думал о том, что не такой нужен здесь уполномоченный особого отдела.

У входа в штаб нас встретил молодой командир с четырьмя кубиками на синих петлицах.

— Помощник начальника штаба полка Севрюгов… — представился он.

Я внимательно разглядывал коренастую подтянутую фигуру молодого командира, о котором рассказывал мне Четвертаков. Севрюгов был невысокого роста, но, видимо, очень сильный физически. Характерная, немного неуклюжая походка выдавала природного кавалериста. Встретив ответный взгляд его умных и по-мальчишески живых глаз, я сказал:

— Вот вы какой, товарищ Севрюгов…

Мое замечание, очевидно, удивило его и обеспокоило. Он вопросительно взглянул на командира полка Ежова, как бы спрашивая: «Откуда он меня знает? Не вы ли обо мне рассказали?» Я не торопился рассеять его недоумение и нарочито строго приказал явиться ко мне вечером.

Командир полка Ежов дал молодому командиру самую лучшую характеристику.

Севрюгов вполне подходил для дела, которое я задумал. В этом я убедился, когда он явился ко мне вечером. Прежде чем сказать ему, зачем я его вызвал, я решил проверить, хорошо ли знает он местные условия и правильно ли разбирается в происходящих событиях. С этой целью я попросил его рассказать об операциях 82-го кавалерийского полка во время январского восстания.

17 октября 1923 года IV Всехорезмский курултай провозгласил Хорезм Советской Социалистической Республикой. Но пришедшая к власти молодая Коммунистическая партия Хорезма не смогла закрыть доступ в свои ряды бывшим младохивинцам. Неопытность молодых партийных работников, малочисленность и политическая незрелость национального пролетариата, а также засоренность рядов партии националистами привели к грубым политическим ошибкам. Так, например, мелкие торговцы и бедные дехкане облагались налогами наравне с крупными коммерческими предприятиями и богатыми землевладельцами. Обложение налогом всей без исключения земли, без учета состояния дехканских хозяйств, приводило бедняков к разорению. К тому же отдельные представители местных органов власти оскорбляли религиозные чувства населения, воспитанного на шариате и адате: запрещали женщинам узбечкам носить паранджу, запрещали населению справлять курбан-байрам и так далее.

В узбекской части Хорезма, в таких отдаленных от центра районах, как Хазарасп, Янги-Арык, Питняк, Ханки, где жили Мадраим-бай (бывший ханский аксакал, а затем член правительства ХНСР при младохивинцах), Джумбай-хан (крупный торговец скотом), Сапар-Косе (бывший ханский ишан), духовенству и крупным землевладельцам удалось поднять восстание.

Этим воспользовался Джунаид-хан. Остатки его разгромленных отрядов отсиживались в песках КараКум. Мятежные узбекские баи прибыли в ставку Джунаида у колодца Палчыклы с предложением возглавить восстание. Джунаид-хан согласился и во главе нескольких сотен всадников вышел из песков. В начале 1924 года к восстанию примкнули банды узбекских баев Шакир-Бала и Садуллы-Бала. Банды Джунаид-хана к этому времени уже насчитывали несколько тысяч человек, и он решил идти на Хиву, рассчитывая, что к нему присоединятся трудящиеся туркмены и узбеки, обиженные несправедливым налогом. Но этого не случилось. Идеи Советской власти пустили глубокие корни. Дехкане и мелкие ремесленники хорошо помнили кровавую диктатуру Джунаида и больше не хотели вверять ему свою судьбу.

Когда Джунаид-хан подошел к Хиве, силы его не только не возросли, а, наоборот, значительно уменьшились, так как многие бедняки, обманом и силой собранные в шайки, по дороге разбежались. Первыми стали уходить туркменские дехкане, которые увидели, что им не по пути с главарями мятежа, мечтавшими о возврате феодальных привилегий. В бандах остались в основном узбекские баи, что ставило Джунаид-хана в затруднительное положение. Чтобы привлечь на свою сторону туркмен, он решил использовать старые «узбекско-туркменские противоречия» и с этой целью пошел на провокацию, которая дорого стоила трудящимся узбекам, вовлеченным баями в борьбу против Советской власти.

В двух километрах от Хивы, в доме Розмет-дивана, Джунаид-хан собрал совет старейшин. На этом совете он обвинил в измене узбекских главарей банд, не сумевших поднять восстание в Хиве. Некоторые из них были тут же убиты. Между узбеками и туркменами внутри банд началась резня. Однако эта резня, спровоцированная Джунаидом, не прибавила ему популярности среди туркменских племен. Воспитанное среди трудовых масс узбеков и туркмен годами революционной борьбы классовое самосознание оказалось сильнее искусственно разжигаемой национальной вражды.

6 января 1924 года по решению Среднеазиатского Бюро ЦК РКП (б) Реввоенсовет Туркестанского фронта направил в Хиву советские войска, чтобы прекратить резню и одновременно покончить с контрреволюционным восстанием узбекских и туркменских баев.

22 января один из старейших и заслуженных полков Красной Армии — 82-й кавалерийский Актюбинский полк (бывший 4-й полк 8-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригады) прибыл из Ферганы в Чарджуй и отсюда выступил на Хиву.

Полку пришлось совершить 600-километровый марш по размытой непрерывными дождями дороге, без обозов, когда по пути не было продовольственных баз. Но бойцы и командиры понимали, что их прихода ждут в Хиве, что ее героические защитники расходуют последние патроны и доедают последние запасы продо-вольствия. Полк шел, не останавливаясь на ночлег, делая лишь короткие привалы, чтобы покормить лошадей.

На четвертый день марша начались стычки с противником. Силы басмачей к этому времени распались на две группировки: узбекскую, базировавшуюся на оазис, и туркменские банды Джунаид-хана.

Узнав о приближении 82-го кавалерийского полка, Джунаид-хан 28 января стал отходить в пески КараКум. Таким образом, одно лишь появление частей Красной Армии положило конец спровоцированной Джунаидом резне.

29 января головной отряд полка в районе Хазараспа натолкнулся на засаду басмачей, которой командовал «местный святой» Агаджан-ишан. «Святость» этого отъявленного бандита не помогла: кавалерийской атакой банда была разгромлена.

2 февраля при подходе к Хазараспу разъезд полка увидел развевающееся над хлопкоочистительным заводом красное знамя. Со стороны завода слышалась силь-ная перестрелка. Командир разъезда отправил донесение командиру полка, и вскоре полк примчался к месту боя и обрушился на банду, осаждавшую завод.

После боя выяснилось, что на заводе оборонялся отряд турткульских рабочих-добровольцев, три дня выдерживавший непрерывные атаки басмачей. В этом бою был тяжело ранен командир полка Б. Я. Лавиновский, и в командование полком вступил И. И. Хорун.

За два дня бойцы 82-го кавалерийского полка освободили от басмачей Ханки, Янги-Арык, Питняк, а 6 февраля полк вступил в Хиву, восторженно встреченный гарнизоном и населением.

Одновременно с этим в Хорезме проводилась огромная политическая работа, целью которой было оторвать узбекских и туркменских дехкан от басмаческих главарей. Немедленно был отменен несправедливый налог и приняты меры к полной изоляции басмачества.

Видя, что население их больше не поддерживает, первыми сложили оружие узбекские басмачи. Чтобы избежать такой же участи, Джунаид-хан ушел в глубь Кара-Кумов.

Пройдя шестьдесят километров, полк 27 февраля встретил в районе колодцев Балыклы дозорные отряды Джунаид-хана, а к вечеру натолкнулся на главные обо-ронительные позиции басмачей, расположенные по песчаным барханам.

Джунаид бросил против правого фл-анга полка до 500 всадников во главе со своим сыном Ишик-ханом. Встреченные пулеметным огнем, басмачи повернули на-зад. Полк в пешем строю атаковал первую линию обороны и принудил басмачей отойти в заросли саксаула.

2-й и 3-й эскадроны, с трудом преодолевая сыпучие пески, наступали с фронта. В это время 1-й эскадрон Лухотина обошел позиции басмачей с фланга и обрушился на них в конной атаке. Но кони, увязая в песке, быстро устали, и бойцам пришлось спешиться и отражать контратаку пулеметным огнем. Исход боя решили бойцы 3-го эскадрона Швецова. Они подползли к позициям противника и с криком «ура!» бросились в атаку. Басмачи не выдержали и побежали.

После восьмичасового боя колодцы Балыклы были взяты. Ночные сумерки и густой туман помогли басмачам оторваться от преследовавших их бойцов и уйти. Вечером 2 марта полк подошел к колодцу Чарышлы. Наступавшие бойцы определяли направление по вспышкам выстрелов. Басмачи и здесь не выдержали ночной атаки.

Преследуя остатки банд Джунаид-хана, полк вынудил его бежать за границу. 10 апреля 1924 года, совершив 46-дневный марш с непрерывными боями, пройдя по пескам грозной пустыни тысячу километров, полк прибыл в город Кизыл-Арват.

За героический поход в Кара-Кумы и разгром Джунаид-хана ЦИК Союза ССР наградил 82-й Актюбинский кавалерийский полк третьим почетным Революционным Красным Знаменем, а 26 бойцов, командиров и политработников этого полка были награждены орденом Красного Знамени.

Рассказ Севрюгова о январских событиях и разгроме Джунаида проливал свет на положение в Хорезме. Выслушав его, я пришел к выводу, что племенная верхушка, сохранив свое привилегированное положение, возглавила местные органы Советской власти только благодаря недальновидности, а возможно, и прямому предательству отдельных руководящих работников в правительстве республики.

Мне нужны были факты, подтверждающие мои выводы, и я решил глубоко изучить положение в оазисе. Севрюгов был как раз тем человеком, которого, несмотря на его молодость, можно было привлечь к этому большому и сложному делу. В этом меня убедил его интерес к событиям, далеко выходящий за рамки обычной штабной службы. Когда я спросил его, откуда он так хорошо знает о прошлогоднем восстании и действиях 82-го Краснознаменного полка, Севрюгов смущенно от-ветил:

— Я, товарищ комбриг, собираю материал… Если хватит сил, попробую написать об этом книгу.

Мне понравился его ответ, и я спросил:

— А как вы смотрите на то, чтобы поездить по туркменским районам и подготовить подробный доклад о политических и экономических отношениях племен?

Севрюгов, не задумываясь, принял мое предложение.

Подготавливая в Ташаузе поездку Севрюгова, я столкнулся с таким довольно странным фактом. Оказывается, прежде чем послать своего работника в глубь области, местные органы власти должны были известить об этом соответствующего вождя. В противном случае тот не отвечал за жизнь посылаемого.

Нетрудно было догадаться, что, ставя такое условие, племенные вожди стремились избавиться от неугодных им лиц. Или же, заранее зная, кто и — зачем собирается к ним приехать, они окружали этого человека своими людьми и под предлогом охраны его жизни следили за каждым его шагом и поступком, получая, таким образом, полную информацию о планах и намерениях правительства. Требование вождей я мог понять, но как могло правительство республики мириться с подобным положением? И после этого Серденко и Турсун Ходжаев смели утверждать, что обстановка в Хорезме не вызывает беспокойства?

Посоветовавшись с командованием полка и местными товарищами, я решил нарушить установленный вождями порядок. Чтобы оградить свой авторитет, пле-менные вожди нередко сами организовывали убийства советских людей, посланных в их районы без согласия этих вождей. Поэтому я оповестил вождей, что отныне мои люди будут ездить по кишлакам и аулам, когда и куда им нужно, ибо мне известно, что трудовые массы туркмен сочувственно относятся к представителям Красной Армии и что, если с моими людьми что-нибудь случится, ответственность за это будут нести вожди.

В середине августа 1924 года Севрюгов в сопровождении проводника туркмена Кемине-Шиха выехал из Ташауза для выполнения моего задания. А через два дня я вернулся в Хиву.

На заседании Реввоенсовета Хорезмской группы войск я потребовал от политработников, чтобы они начали серьезно изучать обстановку и в узбекских районах. Прямо мне никто не возражал, но я чувствовал, что в лице Турсуна Ходжаева и близких ему людей я приобрел серьезных врагов.

Чтобы намеченные мною мероприятия прошли успешно, мне необходим был хорошо сколоченный и оперативно действующий штаб. Начальник штаба бригады Хилинский не мог обеспечить этого, и пришлось с ним расстаться.

Я обратил внимание на молодого начальника оперативного отдела А. В. Васильева.

В 1919 году Васильев, находясь в 3-й Туркестанской кавалерийской дивизии, участвовал в прорыве оренбургской пробки, хорошо проявил себя в боях и был назначен начальником разведки в бригаде Ушакова. Его незаурядные способности штабного работника мы обнаружили во время боев с басмачами в Ферганской до-лине. Здесь он проявил себя как вдумчивый командир, умеющий после тщательного изучения обстановки делать глубокие, обобщенные выводы, помогающие принять правильное решение. Эта замечательная черта Васильева и побудила меня просить командующего фронтом Левандовского назначить Александра Васильевича Васильева начальником штаба бригады[33].

Реорганизовав штаб и включив Васильева в оперативную работу, я по опыту Локая предпринял ряд поездок для установления личного контакта с племенными вождями и изучения обстановки на местах. Как и везде на территории Средней Азии, мне помогало знание местных языков и обычаев населения Хорезма. Во время поездок я чаще всего останавливался в юртах бедняков. И не нужно было быть особо проницательным, чтобы видеть, что среди трудовых масс зреет недовольство существующим положением. Племенные вожди всячески старались оградить рядовых туркмен от влияния Советской власти, тормозили осуществление намеченных партией социалистических преобразований, которых так ждали дехкане. Вот почему мое общение с дехканами пришлось не по вкусу племенной верхушке. Во время обедов, от которых не всегда удавалось уклониться, меня часто упрекали в том, что я пренебрегаю авторитетом старших племени и тем самым якобы наношу ущерб Советской власти. Я отшучивался, стараясь преждевременно не обострять отношений.

В конце августа в Хиву приехал Севрюгов. Результаты его поездки превзошли всякие ожидания. За две недели он собрал исключительно ценные данные. В руках у меня оказались факты, которые изобличали племенную верхушку. У всех вождей были хорошо вооруженные отряды, которые постоянно находились в боевой готовности. Эти отряды держали в страхе дехкан и по первому слову вождя чинили над ними суд и расправу, вопреки всем советским законам.

Севрюгов доложил, что настроение рядовых туркмен тревожное. Дехкане не могли понять, каким образом Советскую власть, за которую было пролито столько народной крови, возглавили на местах прежние правители. И я увидел, что недовольство родоплеменной верхушкой может вылиться в недовольство Советской властью, ибо на племенную верхушку туркмены смотрели как на представителей этой власти.

Удалось установить наиболее опасные очаги, в которых свили себе гнездо племенные вожди. В двенадцати километрах юго-западнее Ходжели находилась крепость Ак-Кала, в которой Якши-Кельды сосредоточил отряд в 150 всадников. Гулям-Али-хан имел резиденцию в кишлаке Мая-Батан, где находился отряд в 80 всадников. В Ак-Тепе засел со своими 70 джигитами Нияз-баши. Ахмед-бек с сотней всадников проживал в Ак-Сарае. Таким образом, под рукой у вождей постоянно находилось до 400–500 хорошо вооруженных всадников.

По моему настоянию Турсун Ходжаев запросил вождей, для чего они держат такую вооруженную силу. Поступил ответ: туркмены ведут себя неспокойно. От-ряды нужны для того, чтобы поддерживать авторитет Советской власти. Ответ этот вполне устраивал Турсуна Ходжаева. Но у меня он вызывал серьезные опасения: вожди открыто заявляли, что они готовы силой подавить законное недовольство дехкан. Назревала новая вспышка недовольства, которую провоцировали племенные вожди.

В середине сентября ко мне пришел начальник штаба Васильев и доложил, что в песках Кара-Кум появился Джунаид-хан. Появление его в это тревожное время лишь подтверждало мои опасения, и я приказал организовать за Джунаидом непрерывное наблюдение и каждый день докладывать мне.

Сразу же после появления Джунаида стали поступать сообщения о налетах басмачей на караваны торговых организаций и узбекские кишлаки. Проще всего было приписать эти налеты Джунаиду, тем более, что об этом говорили племенные вожди. Но агентурные данные свидетельствовали о том, что Джунаид-хан ведет себя пассивно. Тщательное же расследование каждого случая ограбления уводило далеко в сторону от колодцев Орта-Кую, где находилась ставка Джунаида.

Мне стало ясно, что басмаческие налеты — дело рук племенных вождей, пользующихся появлением Джунаид-хана, чтобы свалить на него вину.

Вскоре это подтвердилось. Штаб бригады получил сообщение, всколыхнувшее всю Хиву и вызвавшее возмущение всех слоев трудового населения: на озере Кара-Терен были убиты басмачами 22 комсомольца. Через агентурную сеть я получил неопровержимые доказательства, что убийство совершено бандой Дурды-Клыча с одобрения и под руководством Якши-Кельды.

Я доложил об этом Турсуну Ходжаеву, но он заявил, что Якши-Кельды — преданный Советской власти человек и что он не мог пойти на такое преступление. «Комсомольцев убили люди Джунаид-хана», — безапелляционно заявил Ходжаев.

События развивались столь стремительно, что каждый день можно было ожидать вооруженного столкновения. Чтобы не быть застигнутыми врасплох, я сообщил командующему фронтом Левандовскому о своих опасениях и просил разрешения приступить к разоружению наиболее реакционных вождей.

В ответ пришла шифровка, в которой Левандовский сообщал о своем скором прибытии в Хорезм.

Ликвидация туркменских феодальных вождей

В Локае нам сравнительно легко удалось привлечь на свою сторону некоторых племенных вождей, дороживших интересами своего народа и потому боровшихся за Советскую власть. Такими вождями были Абдул-Азис, Карши-аксакал и Доны-аксакал. В Хорезме дело обстояло иначе.

Наиболее прогрессивно настроенные племенные вожди погибли во время народных восстаний и кровавой диктатуры Джунаид-хана. Оставшиеся в живых вели двурушническую политику, лишь бы сохранить в своих руках власть. Они готовы были сотрудничать с кем угодно, но при одном условии: за ними сохраняются все их богатства и сословные привилегии… С этим мне уже приходилось сталкиваться в Восточной Бухаре, где крупные курбаши нередко предлагали нам свое сотрудничество в обмен на признание их права эксплуатировать бедняков.

В Хорезме реакционным племенным вождям удалось пробраться к власти. Поэтому, разоблачая предательскую роль вождей с помощью агитационно-политической работы в массах, нужно было готовиться к их немедленному разоружению. Восстание, которое назревало среди трудового населения Хорезма, было очень опасно: во-первых, почти во всех аулах на руках у туркмен имелось много оружия; во-вторых, восстание, начатое против феодальных вождей, было бы одновременно восстанием против Советской власти, которую вожди представляли на местах.

Надо было как можно быстрее доказать дехканам, что феодальные вожди — враги Советской власти, что Советская власть стоит на стороне трудящихся, является их родной властью. Надо было возглавить дехкан и повести их на борьбу против феодальных вождей.

В сентябре мы и приступили к этой трудной работе. Правительство Хорезмской республики имело дело только с вождями. О народе не думало. Например, если выделялись средства для закупки хлопка, то эти средства поступали в распоряжение вождей. А те клали деньги себе в карман и забирали хлопок у дехкан. Так, вождь племени имрали Хаким-бек получил 150 тысяч рублей серебром для закупки хлопка. По тому времени это были огромные деньги, на которые можно было обеспечить всем необходимым сотни дехканских хозяйств. Но Хаким-бек употребил их по своему усмотрению, построив огромную курганчу.

Меня, комиссара бригады Серденко и начальника особого отдела Четвертакова избрали в Хивинский обком партии. Так, оказавшись в центре политической и хозяйственной жизни республики, мы поставили вопрос об изменении существующего порядка контрактации хлопка, предложив заключать договоры с каждым дехканским хозяйством и расплачиваться с ними на месте. Одновременно мы предложили взыскать с Хаким-бека присвоенные им деньги. Нас поддержало большинство членов обкома, а те, кто были против, молчали, боясь разоблачить себя в глазах честных коммунистов.

Была также предпринята попытка оздоровить органы власти на местах. За открытую поддержку антисоветской деятельности феодальных вождей был снят с работы и исключен из партии председатель Ташаузского ревкома Чары Перлиев. Но в условиях засоренности правительственного аппарата республики младохивинцами такие мероприятия почти ничего не меняли: вместо Чары Перлиева председателем ревкома был назначен родственник Ахмед-бека (вождя племени ушак) Ходжа-Л1ухамедов.

Чтобы на конкретном примере показать дехканам, как надо бороться с феодальными вождями, политотдел бригады взял шефство над аулом Ходжа-Кумез.

Этот аул, в котором насчитывалось 90 дворов, населяли бедняки, выходцы из разных племен. Коммунисты бригады организовали здесь аульный Совет и партийную ячейку, объединив таким образом усилия всех жителей Ходжа-Кумеза для поднятия хозяйства. Красноармейцы бригады помогали своим подшефным во время полевых работ, очищали арыки, учили обращаться с плугом, который постепенно вытеснял кетмень. Аульный Совет ведал заключением договоров с Центросоюзом и следил за тем, чтобы каждый дехканин получал за свою продукцию все, что ему положено. Эти мероприятия быстро дали результаты. Только от продажи государству одного урожая жители аула получили столько денег, сколько не получали за несколько лет.

В ауле всегда находился кто-нибудь /из политработников бригады, помогая членам Совету и партийной ячейке в практической работе.

Аул Ходжа-Кумез, расположенный на краю пустыни, в самом неспокойном Тахтинском районе, привлек внимание всей Ташаузской области. В аул со всех концов области приезжали дехкане и жили здесь по нескольку дней, наблюдая за работой Совета. Ходжа-кумезцы показывали всем, как нужно начинать борьбу с феодальными пережитками.

Вожди заволновались. У всех на глазах рушился вековой предрассудок: бедняки сами начинали управлять своей жизнью. Вскоре возле аула стали появляться банды Таганкура. На аул готовилось нападение. Можно было, конечно, оставить в ауле гарнизон. Но я считал, что дехкане могут своими силами обеспечить собственную безопасность. При помощи бригады в ауле был создан отряд самообороны. Бойцов отряда обучали опытные командиры, которые постоянно жили в ауле. Вокруг аула были отрыты окопы, и каждому подразделению отряда был отведен участок. Но оружия было мало.

Первый же ночной налет Таганкура окончился для басмачей весьма печально. Когда из Ташауза на помощь ходжа-кумезцам прибыл эскадрон, в ауле уже было спокойно, а возле помещения Совета лежали на земле связанные пленные басмачи.

Опыт Ходжа-Кумеза был первым ростком, указавшим путь, по которому следует идти, чтобы оздоровить обстановку в Хорезме. Но Турсун Ходжаев, возглавлявший правительство республики, ничего не признавал и по-прежнему ориентировался на феодальных вождей.

Когда один из активнейших помощников Джунаид-хана в период январских событий — Анна-Бала пришел к Ходжаеву с повинной, последний предоставил ему и его банде в 150 всадников земли в Имрали. Поселившись в пределах республики, Анна-Бала готовил по поручению феодальных вождей провокацию. Приехав в штаб бригады, он предложил организовать экспедицию в пески против Джунаид-хана.

Это был хитрый маневр, целью которого было увести воинские части из Хорезма и развязать вождям руки для расправы над дехканами, проявлявшими не-довольство. Разумеется, мы отклонили предложение Анна-Бала. Тей более, что к концу 1924 года Джунаид-хан жил в двухстах километрах от границ Хорезма и вел себя пассивно.

В сентябре 1924 года II сессия ЦИК СССР приняла историческое решение о преобразовании Узбекистана и Туркменистана в самостоятельные советские социалистические республики. Вековым «национальным противоречиям» между узбеками и туркменами был положен конец.

А 2 октября 1924 года 5-й Всехорезмский курултай принял постановление, в котором говорилось:

«Во исполнение выраженной всеобщей воли рабочих и дехканских масс узбеков, туркмен, киргизов, каракалпаков, населяющих Хорезмскую ССР, предоставить право выйти из состава Хорезмской ССР и войти: узбекам — в состав вновь образуемой Узбекской ССР, туркменам — в состав вновь образуемой Туркменской ССР и киргизам — каракалпакам — в состав вновь образуемой Кара-Калпакской автономной области. Считать Хорезмскую ССР с настоящего момента ликвиди-рованной».

Хорезмская республика перестала существовать, и 22 ноября было принято новое административное деление: 1) Ходжейлинская область, населенная в большинстве каракалпаками, была передана вновь образованной Кара-Калпакской автономной области; 2) Туркменская область (включая районы Дарган-Ата, Ташауз, Садуар) вошла в состав Туркменской ССР; 3) Хивинская (ныне Хорезмская) область, населенная в большинстве узбеками, передавалась Узбекской ССР.

Ленинская национальная политика нанесла ошеломляющий удар контрреволюционным силам Хорезма. Феодальные вожди лишились опоры, на которой держалась их власть. С ноября 1924 года все народы Средней Азии получили возможность строить свою жизнь, сообразуясь со своими национальными особенностями. Навсегда было уничтожено господство одной нации над другой, а вместе с этим рушились основы феодальнородовых отношений туркмен.

Силу удара по контрреволюции, нанесенного партией, невозможно переоценить. Советская власть дала народам Средней Азии то, чего они добивались веками. Отныне роль вождя как защитника национальных интересов сводилась на нет. Джунаид-кан, рассчитывавший на обострение противоречий между узбеками и туркменами, понял, что ему не дождаться этого момента, и прислал на I курултай Туркменской ССР своего духовника Ахун-ишаиа, который смиренно просил разрешения на поселение Джунаид-хана в песках. От имени Джунаида Ахун-ишан заверил делегатов в том, что люди Джунаида будут жить мирно, не причиняя ущерба Советской власти.

Я.не верил ни Джунаиду, ни феодальным вождям. И хотя растерянность, охватившая их, была временной, тем не менее она облегчала нам ликвидацию остатков их влияния на соплеменников.

Турсун Ходжаев, занимавший пост председателя Хивинского облисполкома, уже не мог вмешиваться в дела Туркменской ССР, но на территории своей области он продолжал всячески препятствовать советскому строительству. Так, например, он пытался убедить общественность, что за спиной у вождей стоят массы и что стоит лишь тронуть вождя, как тотчас вспыхнет восстание. Эта лживая версия, подхваченная и усиленно распространяемая единомышленниками Турсуна Ходжаева, сыграла свою роль. Даже секретарь Средазбюро ЦК ВКП(б) Зеленский и тот попался на эту удочку, запретив Левандовскому дать свое согласие на разору-жение вождей.

Я вынужден был считаться с полученными распоряжениями и, ожидая приезда командующего фронтом, не трогал вождей. Однако я считал себя не вправе не замечать открытых басмаческих налетов и решил за каждый налет наносить басмачам ответный удар.

В десятых числах апреля 1925 года штабу 83-го кавалерийского полка стало известно, что в районе Питняка появилась сотня всадников племени аксалах во главе с Овес-Кули. Вслед за этим в штаб стали поступать Сообщения об ограблении кишлаков и массовом угоне скота.

При дележе награбленной добычи между подчиненными Овес-Кули и Меред-Деу (один из ближайших приспешников вождя Гулям-Али-хана), который официально являлся начальником отряда добровольческой милиции, произошло вооруженное столкновение.

Всадники Овер-Кули заняли крепость Казанджик-Кала, в пятнадцати километрах юго-западнее Тахты. Меред-Деу не мог цх выбить оттуда и, пользуясь своим положением начальника отряда, послал за помощью в Тахту, где стоял 2-й эскадрон.

29 апреля разъезд в 16 сабель во главе с командиром Малоглазовым спешился у стен крепости и предпринял атаку. Но у атакующих не было ручных гранат, поэтому атака успеха не имела и разъезд отошел к арыку, чтобы дождаться подкрепления. Во время этой атаки был ранен помощник командира взвода Юрчук.

Вскоре прибыл второй разъезд под командованием помощника командира эскадрона Калошина. Не подозревая о двурушничестве Меред-Деу, Калошин при окружении крепости оставил ему самостоятельный участок против небольшой калитки в крепостной стене, а сам вернулся на ночь в Тахту.

Ночью мне позвонил командир 83-го кавалерийского полка Ежов и, доложив обстановку, сообщил, что решил идти с полковой школой к крепости Казанджик-Кала. Он и военный комиссар Гришкялис опасались, что на помощь Овес-Кули придет со своей бандой Гулям-Али-хан. Опасение это было вполне реальным, и я одобрил решение Ежова, пообещав ему, что прибуду в Тахту с саперным полуэскадроном и двумя орудиями.

Между тем в крепости Казанджик-Кала произошло следующее. Гулям-Али-хан, боясь открыто выступить на помощь Овес-Кули, приказал Меред-Деу выпустить из крепости басмачей. Банда Овес-Кули вышла через калитку на участке Меред-Деу, а в крепость проникло несколько «милиционеров», которые должны были создавать впечатление, что басмачи по-прежнему находятся в крепости.

Когда прибывшая полковая школа и подразделение 2-го эскадрона ворвались на рассвете в крепость, они обнаружили там лишь кучу стреляных гильз. В это время через калитку в крепость входили «милиционеры» Меред-Деу. Подрытая калитка, следы конских копыт, уводящие в пески, объяснили все. В результате проведенного расследования было установлено предательство Меред-Деу, и ближайший помощник Гулям-Али-хана был расстрелян.

Гулям-Али-хан категорически отрицал свою связь с басмачами, но бандитизм в Тахтинском районе усилился. Одновременно заметно активизировалась дея-тельность аульных Советов и возросла роль партийных ячеек, созданных по опыту нашего подшефного кишлака. Дехкане сами стали давать отпор басмаческим бандам. Таким образом, недовольство рядовых туркмен своими вождями удалось направить по верному пути. Опасность вовлечения в восстание широких масс дех-кан была в значительной мере ликвидирована. Это облегчало борьбу с басмачеством и его вдохновителями — феодальными вождями.

10 мая 1925 года у колодца Палчыклы, в 90 километрах юго-западнее Ильялы, был ограблен большой текинский караван. Налет на караван совершил брат Таганкура — Байрам-Юзбаши. Большая часть награбленного была отправлена в крепость Гуляма.

Получив донесение о нападении на караван, я решил совместно со штабом 83-го кавалерийского полка подготовить операцию против Таганкура.

Таганкур, правая рука Гулям-Али-хана, совершенно уверенный в своей безнаказанности, открыто жил в кишлаке Беш-Кыр, в сорока километрах юго-западнее Ташауза. Прячась за высокими стенами курганчи, банда Таганкура устраивала дикие оргии. На эти оргии, в которых активное участие принимал Таганкур, в крепость насильно привозили девушек из окрестных кишлаков.

Чтобы покончить с этим осиным гнездом, я разделил все имевшиеся в моем распоряжении силы на четыре колонны. В 22 часа 19 мая из Ильялы на Беш-Кыр выступили правая колонна — полковая школа и саперный эскадрон под командованием командира 83-го полка П. И. Ежова — и колонна «А» в составе 1-го эскадрона с двумя горными орудиями. Колонну «А» возглавлял М. С. Зорников. Около 24 часов обе колонны вышли к развалинам огромной старинной крепости Змукшир-Кала и, разделившись, свернули направо, в пески. В час ночи 20 маяуправая колонна заняла назначенное приказом исходное положение в километре западнее Беш-Кыр.

Одновременно из Ташауза выступила колонна «Б» в составе 3-го эскадрона В. И. Дьяконова и пулеметного эскадрона А. М. Каца. С этой колонной шел и я. Ко-лонну вел молодой туркмен-проводник из племени окуз по имени Кака-Бахши, который великолепно знал местность и весьма искусно обходил населенные пункты.

В 23 часа из Тахты выступила левая колонна — 2-й эскадрон 83-го кавалерийского полка И. Г. Лапкина с горным артиллерийским взводом, — которая должна была замкнуть кольцо с юга. Колонну вел комиссар полка В. А. Гришкялис.

Прошел обильный дождь, и дороги размыло. Кони по щиколотку увязали в грязи. Особенно трудно приходилось артиллеристам. Но когда вышли из оазиса и вступили в пески, движение ускорилось.

Колонна «А» пересекла дорогу из Мая-Батан в Беш-Кыр и, не замеченная ни таганкуровскими, ни гулямовскими дозорами, пошла по пескам, перетаскивая на руках орудия через сухие арыки и заросли саксаула. К Беш-Кыру подходили с севера. Поднявшись на высокий бархан, колонна внезапно оказалась перед край-ней кибиткой аула, из которой по колонне был открыт огонь. Хотя до назначенного времени атаки оставалось пятнадцать минут, медлить было нельзя, так как Таганкур все равно уже услышал стрельбу, да и момент внезапности был упущен. И Зорников, не задумываясь, повел эскадрон в конную атаку и ворвался в аул.

Колонна «Б» находилась в двух — трех километрах от кишлака и поспешила на выстрелы. Но левая колонна была еще далеко. Этим воспользовался Таганкур, в сопровождении десяти всадников проскользнувший между этими колоннами.

Если бы Гришкялису удалось подойти к своему исходному положению пятнадцатью минутами раньше, с Таганку ром было бы покончено. Но этого, к сожалению, не случилось, так как, разрабатывая план операции, в штабе не учли, что кишлак разбросан на большой территории.

Остаток ночи полк провел в кишлаке, выставив в сторону Мая-Батан (крепость Гулям-Али-хана) усиленную сторожевую заставу. Расстояние до крепости не превышало пяти километров, и нападений со стороны Гуляма можно было ожидать каждую минуту. И вдруг утром следующего дня ко мне приезжает от Гулям-Али-хана джигит, поздравляет с победой и приглашает в крепость на обед.

Это лишний раз свидетельствовало о бессилии Гулям-Али-хана поднять свое племя на восстание. Момент для его ареста я считал весьма благоприятным, однако находившийся у меня уполномоченный ЦК ВКП(б) Городецкий, явно преувеличивая авторитет Гулям-Али, запротестовал против его ареста. И мне пришлось отказаться от своего намерения.

Я передал с джигитом Гулям-Али-хана предложение сдать переданную ему Таганкуром долю от ограбленного текинского каравана. Гулям-Али-хан прислал ответ, в котором писал, что он ничего не знает и никакой доли не получал. Тогда я направил к крепости полк, приказав поставить батарею на соседних барханах.

Когда вместе с командирами полевого штаба я подскакал к крепостным воротам, навстречу нам выбежал сам Гулям-Али-хан. Он был бледен и явно перепуган. Бормоча что-то, он показывал рукой на батарею. Я осведомился о причине его беспокойства и заявил, что прибыл по его приглашению на обед.

Во время обеда Гулям был по-прежнему встревожен. Городецкий просил меня не настаивать на выдаче награбленного имущества, но я твердо решил поставить на своем. Нужно было показать всему племени, что их вождь препятствует планомерному снабжению населения товарами, присвоив себе предназначенный для продажи через кооперацию чай.

Попросив всех посторонних покинуть юрту, я прямо заявил Гуляму:

— Чай, взятый Таганкуром, находится в крепости. Стыдно вождю, который поклялся верно служить Советской власти, пользоваться награбленным. Если вы не хотите с нами ссориться, то верните все, что передал вам Таганкур, а ему самому прикажите явиться сюда, — предложил я.

Гулям-Али позвал двух джигитов, и я слышал, как он по-туркменски приказал им ехать за Таганкуром.

— Чай я верну, — сказал он мне. — Но вы знаете закон — вождь не должен выдавать своих соплеменников.

— Но вождь должен следить, чтобы его подчиненные не занимались грабежом, — возразил я.

К концу обеда в крепость приехал Таганкур с десятком джигитов. Он вошел в юрту и, прижав руку к сердцу, стал жаловаться, что сильно болен, что болезнь разъедает его тело и что нужно много денег, чтобы лечиться.

— Ничего, мы вылечим тебя бесплатно, — сказал я и, повернувшись к Севрюгову, приказал:

— Арестовать его!..

В крепости, где находилось больше сотни джигитов, нас было всего несколько человек. Полк стоял за крепостными воротами и не мог бы помешать расправиться с нами людям Гуляма. Городецкий сидел перепуганный, ожидая нападения. Гулям-Али-хан не поднимал глаз. Севрюгов встал со своего места, подошел к Таганкуру и потребовал сдать оружие.

Таганкур был выше Севрюгова на две головы и физически намного сильнее его. Но этот «храбрый» во время расправы над безоружными людьми басмач оказался жалким трусом. Дрожащими руками он расстегнул пояс, на котором висел маузер, и передал его Севрюгову. Тот приказал ему снять халат, сорвал висевший под ним спрятанный револьвер и, повернувшись ко мне, спокойно доложил:

— Товарищ комбриг, ваше приказание выполнено.

Когда мы вышли из юрты, во дворе уже стояли верблюды, нагруженные чаем. Джигиты Гуляма услужливо раскрыли ворота. Прощаясь с Гулям-Али-ханом, я по-советовал ему поехать в Ашхабад, центр Туркменской ССР, и объяснить правительству свои поступки. Он послушался и поехал. Но в Ашхабаде, около хлопкоочистительного завода, его задержали родственники текинцев, убитых Таганкуром при ограблении каравана, и тут же на месте расправились с ним.

Близкие Гуляму люди его племени покинули аулы и ушли в пески. Я поехал на границу оазиса и, остановившись у Анна-Бала, послал его в пустыню за бежавшими. Он вернулся в сопровождении преемника Гуляма — Тюря-Сердара.

Я спросил Тюря, что вынудило его уйти в пески.

— Убийство Гуляма, — ответил он. — Джигиты боятся возмездия за учиненные ими грабежи и насилия.

— Передайте джигитам, — сказал я, — что Советская власть не карает за преступления, если люди совершили их, действуя не по своей воле. Гулям-Али-хана мы также не хотели убивать. По законам Советской власти только суд может лишить жизни человека. Гулям-Али-хана убили по звериному закону кровной ме-сти, сторонником которого был сам Гулям-Али-хан и против которого борется Советская власть.

Тюря-Сердар уехал от меня успокоенный, и вскоре джигиты Гуляма вернулись к своим очагам.

В конце мая 1925 года в Хорезм приехали секретарь Средазбюро ЦК ВКП(б) и И. А. Зеленский, председатель СНК Туркменской ССР К. А. Атабаев и командующий Туркестанским фронтом М. К. Левандовский.

После моего доклада о положении дел в Хорезме и о проведенных операциях Зеленский спросил, не вызовут ли мои действия восстания. Я сказал, что восстание вспыхнуло бы уже давно, если бы не были приняты меры против грабежей, вдохновляемых феодальными вождями.

— Если мы хотим окончательно ликвидировать условия для восстания, мы должны освободить дехкан из-под власти вождей, — закончил я.

— Горяч, горяч, — сказал Зеленский и посмотрел на Левандовского. Тот ничего не ответил, но я понял, что командующий разделяет мою точку зрения.

— Поедемте по области. Посмотрите все своими глазами, — предложил я.

В нашем подшефном кишлаке Ходжа-Кумезе состоялся многолюдный митинг. Дехкане, побросав свои дела, собрались вокруг гостей. Зеленского и Атабаева поразила высокая политическая активность дехкан. Жители кишлака глубоко понимали задачи Советской власти и Коммунистической партии в хозяйственном строительстве Туркмении.

Во время обеда, организованного аульным Советом, председатель Совета сказал:

— Нам нужно еще оружие.

— Зачем? — спросил Зеленский.

— Как зачем? У вождей по сто джигитов, много винтовок, зачем они им?

Зеленский рассмеялся и сказал Левандовскому, что оружие кишлаку надо дать. И отряду самообороны было вручено сорок трофейных винтовок.

Из Ходжа-Кумеза через Ташауз мы проехали в Куня-Ургенч. Весть о нашем приезде далеко опередила нас. В Куня-Ургенче на митинг собралось 300 дехкан иомудов племени карасалах. Атабаев сделал доклад об очередных задачах Советской власти и сказал, что бедняки должны чувствовать себя хозяевами в своем районе, ибо вся власть принадлежит народу.

— Я не верю, что власть принадлежит народу… — заявил выступивший после Атабаева дехканин Сафар-Куджук. — У нас власть держит Якши-Кельды… Разве он бедняк? Если ты глава народного правительства, то почему ты разрешаешь Якши-Кельды грабить и убивать нас, сажать в тюрьму в своей крепости? Почему Якши-Кельды распоряжается государственными землями и от своего имени сдает их в аренду? Мы освободились от хивинского хана не для того, чтобы попасть в рабство к Якши-Кельды.

Выступление Сафар-Куджука дехкане поддержали криками:

— Не надо нам такого председателя ревкома!

А в это время Якши-Кельды сидел в своей крепости, куда стянул до 600 джигитов. И если у Зеленского и Атабаева до митинга и были какие-то сомнения в необходимости борьбы с племенными вождями, то в Куня-Ургенче для них все стало ясно.

Под вечер в помещение, где мы остановились, пришла делегация дехкан. Они сообщили, что Дурды-Клыч, правая рука Якши-Кельды, убивший комсомольцев турк-мен, находится с бандой у озера Ходжа-Кара-су. Делегаты требовали, чтобы Дурды-Клыч был наказан.

Эскадрон, сопровождавший нас в поездке, получил приказ немедленно идти к стоянке басмачей и разгромить банду.

Утомленные длинным переходом бойцы отдыхали. Лошади еще не были накормлены, когда сигнал тревоги поднял всех на ноги. Помощник командира полка С. П. Дмитриев вывел эскадрон из Куня-Ургенча и повел его к озеру.

Занимался рассвет. Местность вокруг была открытая, и Дмитриев торопился. Через шесть часов эскадрон, не замеченный противником, спустился в Дарьялык — старое русло Аму-Дарьи. Отсюда дорога пересекала образуемую Дарьялыком петлю, в двух километрах от которой находилось озеро. По летающим над озером птицам Дмитриев заключил, что басмачи еще там.

Обойти озеро из-за крутых берегов русла было невозможно, поэтому банду решено было атаковать в лоб.

Разомкнувшись повзводно, в одну шеренгу, эскадрон прошел, маскируясь кустарником, метров двести шагом и, выйдя на открытое место, перешел на рысь. Впереди показались и тотчас же скрылись за вершиной холма два джигита: эскадрон заметили.

Прибрежный песок был изрыт черепашьими норами, что создавало большую опасность для конских ног. И все же Дмитриев скомандовал галоп. Через минуту эскадрон взлетел на самую высокую точку местности, откуда шел пологий спуск к озеру. По берегу в панике металась захваченная врасплох банда в 75–80 джиги-тов.

Командир эскадрона дважды краснознаменец М. С. Зорников бросился в атаку, увлекая за собой бойцов. Командир взвода Горбенко, спешив своих людей, пытался огнем отрезать банде путь к отходу, но атакующий эскадрон помешал ему сделать это и огонь пришлось прекратить.

Эскадрон преследовал банду на расстоянии до трех километров, но из-за крайней усталости лошадей вынужден был прекратить погоню. Был захвачен в плен брат Дурды-Клыча, непосредственно руководивший убийством комсомольцев, — Таган-Дурды.

Дурды-Клыча поймать не удалось. Позднее выяснилось, что он через колодец Дехче и Сары-камыш ушел за границу.

На совещании в Ташаузе, на котором присутствовали Зеленский и Атабаев, Левандовский спросил меня, что я думаю предпринять в ближайшее время. Я от-ветил:

— Ликвидировать Якши-Кельды.

Никто не возражал, и только Зеленский, помолчав, сказал:

— Но если Якши-Кельды уйдет в пески, то, даже не подняв восстания, он причинит республике много хлопот своими набегами.

— Не уйдет! — заверил я.

— А чем вы это гарантируете? — живо спросил Зеленский.

— Ручаюсь своей головой. От вас я прошу только письменного приказа на его арест.

Такой приказ был тут же написан. Затем Зеленский и Атабаев предложили мне собрать всех вождей и потребовать от них, чтобы грабежи и убийства были прекращены.

После отъезда Зеленского, Атабаева и Левандовского я разослал приглашение вождям прибыть в Тахту.

Тахта — небольшой кишлак, расположенный в песках неподалеку от Ташауза. Я приехал туда вместе с Городецким, командиром полка Дмитриевым (Ежов вступил в командование 82-м кавалерийским полком), комиссаром Гришкялисом и начальником штаба Севрюговым (начальник штаба полка Пашкевич уехал на учебу). Из Ташауза и Ильялы пришли 1-й и 3-й эскадроны с конно-горной батареей.

На другой день в Тахту стали съезжаться вожди, каждый со своей охраной. Никогда еще этот затерянный в песках кишлак не видел такого скопления людей. Обстановка была тревожной. Вожди держались настороженно, не отпуская от себя своих людей, а вдали по барханам передвигались большие группы джигитов, готовые по первому знаку своих вождей ринуться на кишлак. Несмотря на это, я решил держаться твердо.

К юрте, где я остановился, один за другим стали подъезжать прибывшие в Тахту вожди. На совещание явились: Нияз-Бакши, Хаким-бек, Тюря-Сердар, Султан-Мурад-хан, Анна-Бала, Хесен-Кельды. Последним, с пышной свитой, вооруженной до зубов, подъехал Якши-Кельды.

Пустыня начиналась сразу за кишлаком. Всадники, с утра маячившие на горизонте, приблизились к кишлаку и то скрывались между барханами, то вновь появлялись.

Открывая совещание, я даже не взглянул в сторону песков, не обращая внимания на явную демонстрацию, которую организовали вожди. Их в последний раз предупредили, что, если не прекратятся грабежи и насилия, они будут немедленно и сурово наказаны.

— Ни с вашей знатностью, ни с вашим общественным положением правительство Туркмении считаться не будет. Время произвола и бесправия прошло. Отныне имеется власть, которая способна защитить дехкан, — сказал я и тут же объявил, что за неоднократные грабежи и убийства советский суд приговорил к расстрелу Таганкура. — Такая же участь могла постичь и Гулям-Али-хана, если бы с ним не расправились текинцы, — закончил я.

Чтобы показать вождям, что нас нельзя запугать, я подозвал командира эскадрона В. К. Монстрова и приказал ему идти в кишлак Беш-Кыр и арестовать брата Таганкура — Байрам-Юзбаши и главаря банды — Байрам-Коули.

Труба проиграла сигнал «По коням», и вожди видели, как построенный в походную колонну эскадрон на рысях пошел в пески выполнять мое приказание.

Это возымело действие. С лиц вождей слетела заносчивость. Лишенные поддержки народных масс, они и без того чувствовали свою слабость. А тут еще им дали понять, что и нам эта слабость известна.

Один за другим вожди стали заверять нас в своей преданности Советской власти, клялись, что сделают все, чтобы не было грабежей и разбоев. Не молчал и Якши-Кельды. Я сделал вид, что верю ему, так как нужно было попытаться взять его без боя, ибо в случае столкновения он мог скрыться в пустыне. Предложив Якши-Кельды взять на себя строительство казарм в Ходжели, я в качестве задатка вручил ему две тысячи рублей серебром. Жадный на деньги, Якши-Кельды клятвенно заверил меня, что казармы будут построены в срок.

Через несколько дней после совещания я вызвал к себе командира саперного эскадрона Ветцеля и приказал ему с полуэскадроном саперов выехать в Ходжели для наблюдения за строительством казарм. Я не посвятил Ветцеля в план ареста Якши-Кельды, да и сам план еще не был разработан во всех деталях. Ветцелю было лишь поручено почаще заезжать в крепость Якши-Кельды и досконально изучить ее устройство и заведенные в ней порядки. В. И. Ветцель был команди-ром необычайной храбрости, и на него можно было во всем положиться.

После разгрома Дурды-Клыча Якши-Кельды вел себя очень осторожно: вокруг его крепости в радиусе до десяти километров днем и ночью стояли конные дозорные. В самой крепости постоянно находился начальник его конвоя Шалтай-Батыр с двумястами всадников.

Полученное задание строить казармы несколько успокоило Якши-Кельды, но охрану крепости он не ослаблял. Больше того, нам стало известно, что он ведет какие-то подозрительные приготовления, посылает близким ему людям, живущим на границе песков, продовольствие, фураж и одежду, группирует джигитов, ведет переговоры с другими вождями о создании крупных вооруженных отрядов, назначение которых не оставляло сомнения. Через преданных ему баев и мулл Якши-Кельды распространял слухи о закупленных им у англичан винтовках и пулеметах. Каждый день в его крепости шли строевые учения.

Для проверки хода строительства казарм он всегда являлся с сильным конвоем, хорошо вооруженный. С Ветцелем он пытался установить приятельские отношения, очевидно надеясь выведать через него необходимые ему сведения. Благодаря этому Ветцель был частым гостем у Якши-Кельды.

Крепость Ак-Кала стояла на перекрестке дорог из Куня-Ургенча и Ходжели. В базарные дни дороги эти становились очень оживленными, особенно утром, когда окрестное население ехало на базар, и под вечер, когда люди разъезжались с базара. Вход в крепость преграждали массивные ворота с прорезанными в них бойницами. Бойницы были устроены и в толстых глинобитных стенах. Внутри крепости, прямо против ворот, находилась кибитка для гостей, окруженная со всех сторон юртами, в которых жили хозяин и его конвой. В юртах также были прорезаны щели для ружей. Между воротами и кибиткой лежал ровный плац, вдоль крепостных стен размещались конюшни и кладовые. В задней части крепости был огромный сад.

Через две недели после совещания я передал Ветцелю еще две тысячи серебром, чтобы он вручил их Якши-Кельды. Ветцель должен был сделать это в пятницу, в базарный день, когда большая часть конвоя уедет на базар. А чтобы Якши-Кельды случайно также не уехал, Ветцель должен был предупредить его накануне, что привезет деньги.

План мой состоял в следующем. В десять часов утра Ветцель со своими саперами приезжает в крепость и в кибитке для гостей арестовывает Якши-Кельды. После этого Ветцелю и его людям нужно было продержаться в крепости два часа, пока из Ташауза не подойдут дивизион 83-го кавалерийского полка под командованием Дмитриева с двумя горными орудиями и из Ходжели саперный полуэскадрон под командованием Виноградова. Эти части должны были подойти к крепости не ранее двенадцати часов 12 сентября. Разрыв между появлением в крепости разъезда Ветцеля и подходом дивизиона был необходим, чтобы не вызвать подозрений у Якши-Кельды. Дело в том, что дозоры Якши-Кельды, расположенные в десяти километрах от крепости, заметили бы появление нашей конницы и Ветцель с его людьми был бы уничтожен прежде, чем они достигли бы кибитки.

Чтобы сохранить полную внезапность, необходимо было преодолеть еще одно серьезное препятствие.

В Имрали, через который проходила дорога из Ташауза в крепость Якши-Кельды, жил курбаши Анна-Бала, правая рука Якши-Кельды. Вот почему нужно было сделать так, чтобы в то время, когда дивизион будет проходить через Порсу, Анна-Бала не было дома, иначе он мог бы предупредить Якши-Кельды.

Воспользовавшись тем, что Анна-Бала уже давно искал со мною встречи, чтобы заручиться моей поддержкой, так как его обвиняли в связях с басмачами И в том, что он не платит за аренду базара, я сообщил Анна-Бала, что жду его в доме председателя Ильялинского районного ревкома Хаким-бека днем 12 сентября между часом и двумя.

Накануне вечером я в сопровождении начальника штаба 83-го полка Севрюгова, командира эскадрона Зорникова, уполномоченного особого отдела Станко и че-тырех красноармейцев приехал в кишлак Имрали к Хаким-беку. Вслед за нами должны были прибыть две группы красноармейцев по пять человек в каждой. Хаким-беку я сказал, что жду донесений. Я был уверен, что Хаким-бек связан с Анна-Бала, и последний, узнав, что со мной прибыл сильный конвой, мог бы заподозрить ловушку.

И вдруг через полчаса после нашего прибытия к Хаким-беку ко мне явился Анна-Бала с тринадцатью джигитами. Теперь я уже не сомневался, что наш хозяин Хаким-бек связан с Анна-Бала. Севрюгов, Зорников и Станко ждали моего сигнала, чтобы схватить Анна-Бала. Но я решил воздержаться от ареста, так как поднялся бы переполох во всей округе. Нужно было дождаться подкреплений и действовать наверняка.

Поговорив с Анна-Бала о его деле, я предложил ему переночевать у Хаким-бека, обещая утром поехать с ним в Ильялы и урегулировать все волнующие его вопросы. Анна-Бала уклонился от моего предложения и в 10 часов вечера уехал, обещав вернуться в 7 часов утра 12-го, чтобы ехать в Ильялы. Вскоре после его отъезда ко мне прибыли десять красноармейцев, но было уже поздно.

Утром Анна-Бала не появился. Со стен крепости Хаким-бека было видно, как около юрт Анна-Бала суетятся всадники, очевидно собираясь в дорогу. Я послал Севрюгова сказать Анна-Бала, что жду его. Случайно встретив взгляд Хаким-бека, я понял: это он предупредил Анна-Бала.

Через полчаса вернулся Севрюгов и сообщил, что Анна-Бала был в сильном волнении и явно собирался в дорогу, так как рядом с юртами стояли оседланные кони, но на мое приглашение, переданное через Севрюгова, ответил обещанием приехать. Однако вскоре я сам увидел, как он сел на коня и в сопровождении своих джигитов ускакал в пустыню. В Хорезме Анна-Бала больше не появлялся, он бежал в пески.

Тем временем в крепости Якши-Кельды события развивались так.

Предупрежденный Ветцелем, Якши-Кельды ждал, когда ему привезут деньги. Ветцеля и сопровождавших его бойцов беспрепятственно пропустили в крепость. У входа в кибитку Якши-Кельды остановился, пропуская гостей. И вот тут-то Ветцель не выдержал и дал сигнал схватить Якши-Кельды, хотя тот еще не зашел в кибитку. Однако и матерый бандит заблаговременно принял меры. В юртах были посажены люди, которые с наведенными винтовками следили через специально прорезанные щели за каждым шагом красноармейцев. И лишь только отделенный командир Венгер схватил Якши-Кельды, из юрт грянули выстрелы. Один красно-армеец был убит и несколько ранены. Якши-Кельды был также ранен в живот.

Но Венгер успел втолкнуть в кибитку Якши-Кельды. Другие бойцы втащили туда же ишана и секретаря вождя. Дверь немедленно забаррикадировали и приго-товились к бою. Басмачи несколько раз бросались в атаку, но осажденные забрасывали их гранатами. Вскоре храбрый командир Ветцель был ранен в висок, — и командование принял на себя Венгер. Бой продолжался. Басмачи подожгли крышу кибитки и лезли напролом. Большинство находившихся в кибитке бойцов были ранены.

Наконец на вершинах окрестных дюн показался идущий галопом дивизион. Когда рухнули подорванные ворота и красноармейцы ворвались в крепость, из кибитки вышли, пошатываясь, почерневшие от копоти люди. За проявленную отвагу и стойкость командир и все бойцы разъезда были награждены орденом Красного Знамени.

Слух о взятии Якши-Кельды мгновенно разнесся по Хорезму. Грозя восстанием, в пески ушли Султан-Мурад-хан, Шалтай-Батыр, Тюря-Сердар, Джан-Бармак. Но через две недели выяснилось, что им удалось собрать вокруг себя всего по 20–30 джигитов.

Дехкане в кишлаках и аулах, на базарных площадях открыто объявили о своей преданности Советской власти и проклинали вождей. Арыки дехкан наполнились водой, которую так долго держали в своих руках вожди. Обновленные ревкомы сплотили вокруг себя население, давая отпор бандам, выходившим из песков. Многие вожди, потеряв веру в свои силы, приходили в ревкомы с повинной и скромно селились в аулах.

83-му кавалерийскому Бегалинскому полку в течение 1925 года удалось одержать не только военную, но и политическую победу. Трудовое население было освобождено из-под власти феодальных вождей и занялось мирным строительством.

В начале октября 1925 года я получил приказ командующего фронтом Левандовского перевести штаб 8-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригады с конногорной батареей, а также полуэскадронами саперов и связи в Мерв, где стоял 82-й кавалерийский полк. В Хорезме остался 83-й кавалерийский полк под командованием Дмитриева.

Дмитриев был человеком большой личной храбрости, но характер у него был очень мягкий. Эту его слабость хорошо знали троцкисты Красиков и Лезинов, которым он слепо доверял и которые навязывали ему свою волю. В 1927 году ошибками Дмитриева воспользовался и Джунаид-хан. Но об этом я расскажу особо.

В феврале 1926 года я прибыл на самолете в Ташауз. Вокруг Хивы рыскали мелкие шайки узбекских курбашей. Ликвидация этих шаек была поручена командиру эскадрона Андерсону.

16 февраля Андерсон настиг в кишлаке Тамач шайку Джан-Бармака, загнал ее в кибитки и полностью уничтожил вместе с курбашами.

По данным штаба полка, на территории Хорезма в начале 1926 года действовали банды Садулла-Бала, Шалтай-Батыра, Овес-Кули и Тюря-Сердара. Уезжая из Ташауза, я приказал Дмитриеву покончить с этими бандами.

Уже в Мерве я получил сообщение, что 21 февраля эскадрон Монстрова разбил шайку Календар-Ага. 2 марта сводный отряд под командованием начальника штаба полка Севрюгова уничтожил банду Садулла-Бала.

В марте 1926 года я вместе с 82-м и 84-м кавалерийскими полками выехал в Восточную Бухару, где вновь активизировал свои действия Ибрагим-бек. О последующих операциях 83-го кавалерийского полка в Мерве я знал по донесениям.

Летом 1926 года были ликвидированы шайки Шалтай-Батыра, Овес-Кули. Тюря-Сердара и вернувшегося из-за границы Дурды-Клыча.

Последней значительной операцией в Хорезме в 1926 году была ликвидация банды Ахмед-бека.

Ахмед-бек был старшиной рода ушак иомудского племени и старым сподвижником Джунаид-хана. Его резиденция находилась в крепости Ак-Сарай. Ахмед-бек владел 100 гектарами поливной земли, имел около 5000 голов скота и собственный конвой из ста пятидесяти всадников.

Осенью 1926 года стало известно, что Ахмед-бек намеревается уйти в пески. Командир полка Дмитриев в это время был болен малярией и поручил начальнику штаба Севрюгэву не допустить ухода Ахмед-бека.

Севрюгов принял решение окружить крепость. Из Ташауза под его командованием выступил дивизион в составе 3-го и пулеметного эскадронов, из Ильялы пошел 1-й эскадрон Монстрова, из Тахты — 2-й эскадрон Андерсона, из Хивы — полковая школа Синягина.

В 3-м эскадроне большинство красноармейцев были по национальности татары и башкиры, владевшие туркменским языком. Когда ночью дивизион Севрюгова был уже недалеко от крепости, к Севрюгову подъехали два красноармейца башкира и сообщили, что они разговаривали с местными жителями и те им сказали, что Ах-мед-бек из крепости ушел и остановился на окраине кишлака Ак-Сарай. Таким образом, полк окружал пустое место.

На всякий случай Севрюгов послал один взвод к крепости, а сам с главными силами повернул на кишлак. На рассвете дозорные Юнус Султанов, Виталий Стунгур и Ахмет Салиев наткнулись на заставу шайки. Старший дозорный, Стунгур, повел бойцов в атаку, но бандиты открыли огонь. Подоспевший дивизион обрушился на басмачей. В этом бою были убиты брат Ахмед-бека и около двадцати джигитов. Остатки банды были настигнуты у колодцев Казанджик-Кала и почти целиком уничтожены. Ахмед-бек ушел в пески КараКум к Джунаид-хану.

1925–1926 годы в истории Хорезма явились поворотным пунктом от старого к новому, от феодализма к социализму. Новая Туркменская ССР стала полноправным членом великого Союза Советских Социалистических Республик.

Ликвидация басмачества в Средней Азии

В марте 1926 года на станции Термез инспектор кавалерии Красной Армии Семен Михайлович Буденный произвел смотр только что прибывшим в Восточную Бухару 82-му и 84-му кавалерийским полкам. Эти полки, входившие в состав 8-й отдельной Туркестанской кавалерийской бригады, которой я командовал, должны были сменить 11-ю кавалерийскую дивизию.

После смотра на станции состоялся митинг. Выступая перед бойцами, Семен Михайлович сказал, что нам предстоит нанести решающий удар по басмачеству Во-сточной Бухары, и от имени Советского правительства выразил уверенность, что мы, старые туркестанцы, с честью выполним эту задачу.

11-я кавалерийская дивизия за три года борьбы с басмачами потеряла две трети конского состава и в результате утратила подвижность, столь необходимую при ведении «малой войны» с конным противником. Дивизию решено было снять с Туркестанского фронта и передать в территориальную систему в Оренбургской губернии.

С начала 1926 года Ибрагим-бек вновь активизировал свои действия. Вынужденный бежать из Локая, он создал базу на левом берегу Вахша, в труднодоступных горах Кара-Тау, Терегли-Тау и Чаль-Тау. Пользуясь малочисленностью наших сил в этом районе, Ибрагим-бек объединил шайки Хурам-бека, Утан-бека, Менгияр-Хальфа, Бай-Сары и многих других курбашей. Всего в этих шайках насчитывалось около 350 джигитов. Спускаясь небольшими группами с гор, они почти безнаказанно совершали налеты на кишлаки и селения.

Командование Туркестанского фронта поставило перед бригадой задачу в три — четыре месяца покончить с басмачеством.

Положение в Восточной Бухаре осложнялось плохим урожаем 1925 года. Во многих кишлаках дехкане совершенно не имели хлеба, и его приходилось завозить из других областей. Постоянные налеты басмачей затрудняли снабжение голодающих районов.

Из Термеза полки походным порядком пошли в Курган-Тюбе, который входил в боерайон нашей бригады. Проводить полки прибыл Семен Михайлович Буденный. Его теплое напутствие согревало бойцов в трудном походе.

И вот я снова в Восточной Бухаре. После песков Хорезма глаз радовала зелень садов, журчанье воды в арыках, лесистые горы с белоснежными вершинами.

6 апреля 1926 года бригада прибыла в Курган-Тюбинский боерайон. В обоих полках было до 700 сабель, что в два раза превышало численность басмаческих сил. Кроме того, мы имели 12 станковых и 35 ручных пулеметов.

В таких благоприятных условиях мне приходилось действовать впервые, и все же задача, поставленная перед бригадой, была не из легких.

Пока басмачи действовали крупными шайками, найти их не составляло большого труда. Остальное решало мооальное превосходство наших командиров и бойцов, их боевая выучка и горячее сочувствие и поддержка местного населения.

В новых условиях, когда мелкие шайки басмачей прятались в горах и, постоянно перемещаясь, каждый раз совершали налеты в других районах, напасть на их след было значительно труднее.

Я решил изменить прежние методы борьбы, основанные на окружении и уничтожении банд. Пользуясь численным превосходством, мы расположили в кишлаках, находившихся в предгорьях, постоянные гарнизоны. Таким образом, басмачи сразу были лишены возможности получать продовольствие и фураж. Для уничтожения изолированных шаек были созданы подвижные истребительные отряды, которые должны были вести операции в тесном взаимодействии с гарнизонами.

Кроме того, штаб бригады поддерживал связь с 6-й кавалерийской Алтайской бригадой, действовавшей восточнее Курган-Тюбе, с 3-й стрелковой дивизией, находившейся севернее Курган-Тюбе, и с 7-й кавалерийской Туркестанской бригадой, расположенной на западе от нас.

Начальнику штаба нашей бригады А. В. Васильеву было поручено разработать план дислокации гарнизонов и сформировать в каждом полку по два истребительных отряда численностью 50 сабель каждый при двух ручных пулеметах. В состав отрядов решено было включить наиболее подготовленных бойцов, обеспечив их хорошими лошадьми. Командирами отрядов были назначены лучшие командиры эскадронов.

Для руководства действиями истребительных отрядов решено было сформировать полевой штаб. Его возглавил вызванный мною из Хорезма и хорошо зарекомендовавший себя С. Н. Севрюгов. В полевой штаб вошли: начальник разведки П. С. Боцулло, секретарь партийной комиссии бригады П. В. Шарыбин и командир взвода серб Геннадий Маркович[34].

К концу апреля Васильев представил детально разработанные схемы и планы. В общих чертах, но достаточно четко в них были определены задачи каждого гарнизона, которым в плане отводилась активная роль.

Однажды ко мне привели пастуха, который рассказал, что его захватил в горах Ибрагим-бек и велел передать мне письмо. Ибрагим-бек в цветистых выражениях, плохо маскировавших насмешливый тон письма, приветствовал меня в связи с моим приездом в Восточную Бухару. Помню такое место из этого письма. Ибрагим-бек писал, что я буду гоняться за ним, как лисица за собственным хвостом, который кусают блохи. И так же, как лисица, кружась вокруг себя, не может ухватить себя за хвост, так и я не смогу поймать его, Ибрагим-бека.

Это был прямой вызов. Ибрагим-бек думал, что, как и раньше, я буду гоняться за ним. Он еще не подозревал, какой сюрприз мы ему приготовили.

12 апреля 82-й Актюбинский кавалерийский полк занял отведенный ему участок на левом берегу Вахша, а 84-й кавалерийский полк согласно плану перешел на правый берег.

Штаб бригады и штаб 82-го полка расположились в Джиликуле, полковая школа встала гарнизоном в кишлаке Курган-Тюбе, взвод 3-го эскадрона — в кишлаке Кайнар-Кала и взвод пулеметного эскадрона — в кишлаке Заргар.

Штаб 84-го полка расположился в Кабадиане, 3-й эскадрон занял повзводно кишлаки Бешкент, Шаар-туз и Тартки, взвод 2-го эскадрона встал в кишлаке Шаах.

Одновременно в горы для преследования и уничтожения басмаческих шаек вышли истребительные отряды Бардадина и Денисова (от 82-го полка) и Лучинского и Николаева (от 84-го полка). Я с полевым штабом и добровольческим отрядом Марковича находился в постоянном движении между гарнизонами, чтобы в любой момент оказать поддержку там, где она потребуется..

В то время у нас еще не было радио, а телефонный провод был сильно уязвим и потому надежным средством связи служить не мог. Вот почему, чтобы быть в центре событий и иметь возможность своевременно влиять на ход боевых действий, я должен был находиться возможно ближе к месту этих действий.

Правда, начальник штаба бригады Васильев сумел организовать систему гелио-станций, но это средство связи зависело от погоды и от времени суток, поэтому пользоваться им можно было не всегда.

Басмачи очень скоро почувствовали на себе результаты новой тактики.

Истребительный отряд Бардадина в одном из ущелий близ колодца Терекли-Кудук захватил стадо баранов в 1500 голов, принадлежавшее лично Ибрагим-беку. Продовольственной базе басмачей был нанесен чувствительный урон.

Шайки заметались, ища выхода в долины, но везде наталкивались на наши гарнизоны, отряды и разъезды, которые всякий раз отбрасывали их назад в горы.

14 апреля разъезд истребительного отряда Лучинского рассеял в горах шайку Бай-Сары в 35 джигитов. 25 апреля разъезд командира взвода Берзина в горах Ходжа-Касиан настиг шайку Мулла-Джайлау и разгромил ее. 29 апреля разъезд под командованием Бердникова в кишлаке Баш-Чербак захватил пробиравшуюся за границу группу басмачей, у которых было отнято 4500 рублей золотом царской чеканки и 80 килограммов серебра. Эти ценности предназначались для закупки у англичан оружия и боеприпасов. Мы поняли, что басмачи ощущают нехватку патронов.

С участков соседних кавалерийских бригад и 3-й стрелковой дивизии, перенявших нашу тактику, приходили также весьма благоприятные сообщения. Не-обходимо было усилить военный нажим и не ослаблять его.

Среди местного населения стали формироваться добровольческие отряды «краснопалочников». Отряды эти хорошо справлялись с разведывательными задачами, держа нас постоянно в курсе всех передвижений басмаческих банд.

Английская разведка на востоке предпринимала отчаянные усилия, чтобы облегчить положение Ибрагим-бека.

В середине мая я с полевым штабом остановился на привале неподалеку от Ай-Кульской переправы через Вахш. Здесь меня разыскал разъезд, посланный Васильевым. Начальник разъезда сообщил, что два дня назад в камышах левого берега Вахша командир взвода Павленко пытался задержать группу басмачей, пробиравшихся из-за границы в Бабатаг с большим запасом патронов. Но, пользуясь ночной темнотой, басмачам удалось бежать.

Я приказал Марковичу немедленно идти вдоль реки на поиски этих бандитов. Со мной оставался Севрюгов с небольшим конвоем. Шарыбин в это время находился в кишлаке, куда прибыли таджики, эмигрировавшие в 1920 году за границу.

На горы уже ложились предвечерние тени, но солнце еще не зашло, и мутные воды Вахша были окрашены в малиновые цвета заката. Красноармеец комендантского взвода, собиравший сушняк для костра, крикнул:

— Смотрите!..

Все оглянулись. На скатах горы то появлялись, то пропадали солнечные зайчики. Не было сомнения, что это посылала сигналы одна из гелио-станций. Севрюгов расшифровал сигналы. Станция передавала, что к переправе Ай-Куль пробирается шайка.

Севрюгов с разъездом в 12 сабель помчался к переправе. Примерно через час мы услышали перестрелку, а когда я с оставшимися людьми прибыл на переправу, бой уже кончился. Оказалось, Севрюгову удалось перехватить банду Косым-Ходжи. Сам курбаши был убит, а патроны, которые они везли, потонули в Вахше.

Тактика блокады и активные действия истребительных отрядов оправдали себя настолько, что уже в мае Ибрагим-бек вынужден был объединить все свои шайки, чтобы попытаться с боем прорваться в долину.

Предводитель кунградского басмачества — мой старый знакомый Хурам-бек получил от Ибрагим-бека указание объединить несколько шаек правобережья, переправиться на левый берег Кафирнигана и идти к нему на соединение.

Я приказал командиру истребительного отряда Лучинскому идти в горы Ак-Тау и перехватить Хурам-бека.

Александр Александрович Лучинский, командир эскадрона 84-го кавалерийского полка, обратил на себя внимание уже при первом нашем знакомстве. Это был грамотный командир, выгодно отличавшийся от большинства командиров того времени высокой военной культурой.

Лучинский пришел в Красную Армию совсем юношей, из последнего класса гимназии, и начал службу рядовым красноармейцем. Сын генерала русской армии, Лучинский стойко переносил трудности и лишения боевой жизни. Окончив шестимесячные кавалерийские командные курсы, Лучинский был назначен командиром взвода. Вскоре он проявил себя в боях с басмачами и был утвержден командиром эскадрона. Никто из бойцов и командиров не слышал от Лучинского грубого слова, все его приказания и распоряжения выполнялись молниеносно. Он сумел завоевать любовь всего эскадрона. Его выдержка, пренебрежение к личным удобствам, сознательная отвага являлись примером для командного состава всей бригады.

В борьбе с басмачами раскрылось военное дарование Лучинского, и впоследствии он стал крупным военачальником[35].

Мое приказание идти на перерез Хурам-беку Лучинский получил, находясь в горах. Изменив маршрут, он форсированным маршем направился к горной щели у зимовки Алип. Отряду Лучинского пришлось преодолевать крутые склоны, идти козьими тропами по узким карнизам. Отряд спешил выполнить приказ, и все же был момент, когда все его усилия могли оказаться напрасными. Хурам-бек подошел к ущелью на несколько часов раньше, чем Лучинский. К счастью, один из ближайших к ущелью гарнизонов своевременно получил сигнал гелио-станции, и Хурам-бека встретил у зимовки Алип разъезд помощника командира пулеметного эскадрона 84-го полка Гальцева (семь сабель). Отчаянно смелая атака Гальцева задержала банду, которая в узком ущелье не могла использовать своего численного превосходства.

Услышав выстрелы, Лучинский ускорил движение и пошел в обход ущелья, чтобы запереть в нем Хурам-бека. Командир 84-го кавалерийского полка Борисов, взяв в гарнизонах небольшие подразделения, также спешил к ущелью, чтобы помочь Лучинскому.

Хурам-бек почуял неладное и, быстро покинув ущелье, пошел назад, к переправам Чукурлы-тугай и Ишкабад. Отряд Лучинского преследовал его по пятам.

Утомленные длинным переходом кони отказывались идти. Началась гроза. Промокшие до нитки бойцы буквально валились с седел, и только железная воля командира заставляла отряд продолжать преследование.

При вспышке молний впереди блеснули вздувшиеся воды Кафирнигана. Басмачи на бурдюках уже начали переправу, борясь со стремительным течением.

Хурам-беку удалось достичь гор Бабатага, но здесь, в овраге Ак-Сак, его перехватил истребительный отряд Николаева. В течение шести часов Хурам-бек настойчиво атаковал небольшую группу красноармейцев. Когда подоспевший отряд Лучинского напал на него с тыла, басмачи небольшими группами разбежались по горам. Лучинский принял решение прочесать горные щели и перевалы.

Не дождавшись Хурам-бека и ничего не зная об его участи, Ибрагим направил к нему своего курбаши Ишархан-Мирахура с шайкой в 18 джигитов. Едва Ишархан на рассвете 15 июля начал переправляться через Вахш немного выше Кизыл-Калинской переправы, как из Курган-Тюбе, предупрежденные местными жителями, на него налетели бойцы полковой школы 82-го полка под командой начальника школы Штейна. В несколько минут метким огнем красноармейцев басмачи были сброшены в бешеные воды Вахша.

Несколькими днями позже отряд Николаева окружил на острове реки Кафирниган шайку Менгияр-Хальфа и уничтожил ее.

После этих ударов басмаческое движение резко пошло на убыль. Ежедневно в штаб бригады, в особый отдел и в гарнизон в одиночку и группами стали яв-ляться голодные и измученные басмачи. Они в один голос утверждали, что Ибрагим-бек с несколькими джигитами ушел в горы Сарсарьяк, где у него еще оставалось несколько продовольственных тайников.

В одну из поездок в горы мне удалось подстрелить лису. Лиса была старая, с облезлой шкурой и грязным вытертым хвостом. Я отрубил этот хвост и с пленным басмачом отправил его Ибрагим-беку…

В конце июня истребительный отряд под командованием начальника полковой школы 82-го полка Штейна, посланный мною в погоню за Ибрагим-беком, захватил его тайные продовольственные склады. Через несколько дней Штейн прислал донесение, что Ибрагим-бек с четырьмя джигитами 1 июля переправился через Пяндж и ушел за границу. На месте его последней стоянки красноармейцы нашли лисий хвост…

Такая же участь постигла и Хурам-бека. Неотступно преследуемый отрядом Николаева, раненный в одной из стычек, Хурам-бек вслед за низложенным главнокомандующим войсками ислама бежал за пределы Восточной Бухары.

Успешными были и действия наших соседей — 6-й и 7-й отдельных кавалерийских бригад и 3-й стрелковой Туркестанской дивизии. Уничтожив на своих участках мелкие шайки многочисленных курбашей, они полностью завершили ликвидацию басмачества на всей огромной территории Восточной Бухары.

Задача, поставленная командованием Туркестанского фронта в июле 1926 года, была с честью выполнена.

Я уже рассказывал, что командир 83-го кавалерийского полка С. П. Дмитриев, будучи под сильным влиянием троцкиста Лезинова, допустил ряд грубых ошибок. Главная из них заключалась в том, что после ухода бригады в Восточную Бухару Дмитриев не принял мер предосторожности, что позволило главарям басмаческих банд вновь активизировать свою деятельность. К тому же начальник окружного отдела ГПУ Лопухов растерял всю свою агентуру, в результате чего Дмитриев вынужден был действовать вслепую. Наконец, наиболее опытная часть командного состава 83-го полка поехала на учебу, а часть его по настоянию Лезинова и Лопухова была демобилизована. Все это сильно сказалось на боеспособности полка.

26 июня 1ня7 907а Ло пуховсообщол Дм итриеву, ЧУО шайка Шалтай-Батыра, бывшего начальника конвоя Якши-Кельды, замечена у колодца Кизылча-Куюсы, путь к которому лежал через мертвые пески. Лопухов заверил Дмитриева, что в колодце сколько угодно воды и что брать с собой верблюдов с запасом воды — значит замедлить движение.

Дмитриев приказал командиру эскадрона Смирнову форсированным маршем идти к колодцу и разгромить банду Шалтай-Батыра.

Выполняя приказ командира полка, Смирнов налегке вошел в пески. Сыпучие дюны, от которых веяло нестерпимым жаром, окружили всадников. Дюны сменялись ровными песками, на которых не росла даже колючка. Впереди изредка мелькали силуэты конных басмачей. Уже к полудню люди и кони начали испытывать страшную жажду. Высланный вперед разъезд прислал донесение, что колодца не обнаружено. Вскоре разъезд завязал перестрелку с бандой. В бой постепенно втянулся весь эскадрон. Басмачи, не принимая атак, отходили. Это изматывало силы эскадрона, и к концу дня кони встали. Из головного дозора сообщили, что обнаруженный наконец колодец засыпан песком. С трудом дотащились до него, но все попытки добыть воду не увенчались успехом.

Едва эскадрон расположился на ночлег, как со всех сторон с криком и визгом на него обрушились басмачи. Организованным огнем атаку удалось отбить, но басмачи залегли на гребнях барханов и всю ночь вели по расположению эскадрона огонь, а наутро снова пошли в атаку. В завязавшейся схватке были убиты командир эскадрона Смирнов, политрук и несколько бойцов. От пуль басмачей и от жажды пало 47 лошадей.

Старшина-сверхсрочник Тихон Логачев, приняв на себя командование эскадроном, решил возвращаться назад. Спешенные бойцы, взвалив на себя седла, шли впереди. Конная группа прикрывала отход, задерживаясь на гребнях барханов. Через три дня до предела измученные люди вернулись на границу оазиса.

Старшина Т. И. Логачев был награжден орденом Красного Знамени.

Трагедия эскадрона ничему не научила Дмитриева, он по-прежнему слепо доверял Лезинову и Лопухову. Дисциплина в полку сильно упала.

Не было дисциплины и в национальных отрядах милиции. Не предупреждая гарнизоны, отряды эти разъезжали по всей области, появляясь в местах, где их никто не ожидал. Такая расхлябанность не замедлила сказаться.

Эскадрон Лапкина шел из Ташауза по сухому руслу канала. Насыпные берега до половины скрывали всадников. По своей беспечности Лапкин не выслал ни охранения, ни разведки. Его политрук — москвич комсомолец Яков Ушаренко — при всей своей неопытности и то понимал, что ни к чему хорошему это не приведет. Однако его предложения выслать разведку Лапкин встречал насмешками.

Внезапно впереди эскадрона появилась большая группа всадников. Ушаренко сказал:

— Басмачи…

— Сам ты басмач, — ответил Лапкин. — Милицию от басмачей отличить не можешь…

Между тем всадники приблизились и в упор открыли огонь по эскадрону. Среди убитых оказался Лапкин…

Политрук Ушаренко принял на себя командование эскадроном, и ответным огнем басмачи были отбиты. Как выяснилось, это была шайка Шалтай-Батыра. Потеряв половину лошадей и десятка два бойцов, эскадрон вынужден был перейти к обороне в пересохшем русле арыка.

Лишь на другой день прибывшая из Ташауза полковая школа 83-го полка заставила Шалтай-Батыра отойти. Но Яков Ушаренко этой помощи уже не дождался. За час до прибытия школы он был тяжело ранен и вскоре умер.

Частные успехи басмачей не сыграли бы существенной роли, если бы недалеко от границ оазиса не было «короля пустыни» Джунаид-хана. Прикинувшись стари-ком, «мирно» доживающим свои дни, он через своих лазутчиков зорко следил за всем, что происходит в Ташаузском округе. Приход к нему курбашей после ликвидации феодальных вождей значительно усилил его банду, а успехи Шалтай-Батыра заронили в нем надежду на успех.

В это время я уже сдал командование 8-й отдельной кавалерийской бригадой Н. В. Медведеву, только что прибывшему в Среднюю Азию, и получил задание Рев-военсовета Туркестанского фронта приступить к формированию Туркменской национальной кавалерийской бригады. Лишенный таким образом возможности прини-мать непосредственное участие в событиях, я из Ашхабада внимательно следил за их развитием.

19 сентября 1927 года банда одного из крупнейших курбашей — Ахмед-бека, бежавшая в 1926 году к Джунайду, вышла из пустыни в район Куня-Ургенча и в 23 километрах южнее города напала на 5-й аульный Совет. Из Куня-Ургенча на помощь Совету выступил сводный отряд 83-го полка в шестьдесят сабель. Утром 20 сентября у арыка Шах-Мурат-яб отряд обнаружил банду и вступил с ней в бой. На помощь Ахмед-беку, охватывая отряд с флангов и тыла, из песков вышел Шалтай-Батыр. Вслед за тем в бой вступили главные силы Джунаид-хана — 250 всадников под командой его сыновей Ишика и Икдыра.

Окруженный со всех сторон басмачами, сводный отряд стойко оборонялся. К нему на помощь из Куня-Ургенча прибыл добровольческий отряд милиции, а из Ильялы — 2-й сводный отряд 83-го полка в восемьдесят сабель под командованием Дмитриева.

Джунаид-хан, руководивший бандами из крепости Календар-Ишан, находившейся в четырех километрах западнее развалин Ак-Тюбе, решил прервать бой и по частям отвел свои банды в пустыню.

Так начиналось последнее выступление Джунаид-хана против Советской власти в Туркменской ССР.

2 октября банда в 350 всадников под непосредственным командованием Джунаида совершила нападение на подшефный бригаде кишлак Ходжа-Кумез. Этот кишлак, население которого с энтузиазмом встретило Советскую власть, был бельмом на глазу Джунаид-хана. Однако Джунаид-хан просчитался. Отряд самообороны, обученный советскими командирами, был начеку и встретил передовые разъезды басмачей на подступах к кишлаку. Таким образом, взять кишлак с налета Джу-наид-хан не смог. Завязался упорный бой.

Из Ташауза на помощь осажденным вылетели два самолета и вышел добровольческий отряд милиции. Один из самолетов басмачам удалось сбить ружейным огнем, и это вселило в них уверенность в успехе. После этого они с еще большим ожесточением атаковали кишлак. Но все их усилия оказались тщетными. Тогда Джунаид-хан сделал вид, что взятие кишлака для него не так уж важно, и снял осаду.

По приказу командующего Туркестанским фронтом 84-й кавалерийский полк был переброшен по железной дороге в Чарджую, а оттуда походным порядком напра-вился в Ташауз. Когда полк прибыл в окружной центр, разъезды басмачей уже шныряли вблизи города, а обескровленные подразделения 83-го полка были не в силах оказать им серьезное сопротивление. Вскоре 84-му полку с А. В. Борисовым во главе удалось восстановить положение в Хорезмском оазисе и вынудить Джунаид-хана вновь уйти в пустыню.

На повестку дня встал вопрос о полном разгроме хорезмского басмачества и ликвидации коварного хана.

Не останавливаясь на частных операциях внутри Хорезмского оазиса, так как о них достаточно подробно рассказал сам командир 84-го полка А. В. Борисов в в своих воспоминаниях, опубликованных в 1932 году[36], отмечу лишь, что к 25 октября 1927 года закончилось сосредоточение конной группы, готовившейся к походу в пустыню. Исходным пунктом для 84-го полка был Куня-Ургенч, для 83-го полка — Ильялы.

По агентурным данным, банда Джунаид-хана (около 300 всадников) базировалась по берегам Узбоя (старого русла Аму-Дарьи) у колодца Дехче. Трудно было в пустыне выбрать для обороны более удачные позиции. Колодец и источник на дне Узбоя обеспечивали самым драгоценным в песках пустыни — водой. Ширина Узбоя в районе колодцев превышала сто метров, а глубина русла достигала тридцати метров. Крутые, почти отвесные берега делали русло похожим на глубокое и узкое ущелье. И лишь вблизи колодца по обоим берегам имелись пологие спуски, которые хорошо простреливались с Усть-Уртской возвышенности, находившейся в руках у басмачей.

Командование конной группой было поручено командиру 84-го полка А. В. Борисову.

27 октября 84 й кавалерийский полк с двухдневным запасом воды выступил из Куня-Ургенча, рассчитывая подойти к становищу Джунаид-хана с востока. Из Ильялы выступил 83-й кавалерийский полк, который должен был охватить банду с юго-запада и отрезать ей путь отхода за границу.

30 октября оба полка прибыли в назначенные им пункты. К этому же времени прилетели выделенные для участия в экспедиции самолеты. Но становище басмачей оказалось брошенным. Как впоследствии выяснилось, Джунаид-хан, узнав о движении наших частей, 23 октября ушел в направлении озера Сары-камыш, а 29 октября колодец покинул и оставленный им заслон.

Отступая в глубь пустыни, ближе к границе, Джунаид-хан был уверен, что наши части дальше Дехче не пойдут, в крайнем случае задержатся на несколько недель для подготовки к дальнейшим действиям.

Авиаразведка обнаружила в районе озера Сарыкамыш несколько всадников, и Борисов принял решение идти к озеру.

Вперед был выслан эскадрон Лучинского. Проводником был взят туркмен Кемине-Ших, награжденный орденом Красного Знамени за совместную работу с частями Красной Армии в 1925 году.

Эскадрон Лучинского покинул колодец на рассвете и с этого момента действовал до конца экспедиции в качестве головного отряда, приняв на себя основную тяжесть похода.

В шестнадцати километрах восточнее колодца возвышенность Усть-Урта резко поворачивает на север. Здесь следы Джунаид-хана терялись в песках, и Лучинский направил во все стороны разъезды. Вскоре следы банды удалось обнаружить, и Кемине-Ших установил, что она повернула строго на юг.

Лучинский повел эскадрон переменным аллюром, чтобы уйти от главных сил на положенную дистанцию. Вдали на юго-западе, среди бескрайних песков, за-сверкало полувысохшее соленое озеро Сары-камыш. Противника у озера не оказалось.

84-му кавалерийскому полку почти все время помогала авиаразведка, которая указывала направление отхода банды. Миновав колодец Чарышлы, полк снова напал на следы банды.

Командир полка Борисов так описывал этот тяжелейший переход:

«…Закружились песчаные вихри. С севера налетел острый, пронизывающий ветер. Песок набивался в нос, в уши, в рот. Глаза, залепленные песком, ничего не видели перед собой. То и дело отряд останавливался, отыскивая потерянные следы и возобновляя движение широкой рысью.

Всадники должны были держаться на хвосте, чтобы не потеряться, так как в нескольких шагах уже не было видно соседа. Отряд шел без дозоров, каждую минуту готовый к немедленному бою.

Наступившая темная холодная ночь почти совсем скрыла следы. Появились отстающие: то и дело командиры докладывали по цепи о том, что останавливаются кони. На это следовал приказ: «Отстающим объединиться и поджидать транспорт». Отряд продолжал упорно идти вперед.

Как только следы становились неясными, красноармейцы спешивались и вели коней в поводу. Когда следы терялись совершенно, командиры и бойцы, шаря по песку руками, нащупывали углубления от копыт басмаческих лошадей.

Испытанный проводник, житель пустыни — Кемине-Ших выбился из сил, пал духом и заявил: «Дальше дороги не знаю. В пустыне — это черная смерть. Без воды и верблюда в пустыню ходить нельзя». Отряд остановился… Впереди был обрыв… Следы прервались… Буря свирепствовала».

Когда на рассвете буря улеглась, мы увидели впереди огни костров. Стоянка противника оказалась совсем близко, но басмачи уже покинули ее.

84-му кавалерийскому полку удалось догнать банду лишь 5 ноября.

За эти дни буря изменила рельеф: там, где простирались ровные пески, появились высокие дюны, а там, где были дюны, лежали ровные пески.

Тот, кто не бывал в пустыне, не имеет представления о бесконечности. Когда едешь по пустыне, кажется, что стоишь на месте, так однообразны необозримые пространства постоянно, но незаметно перемещающихся песков.

Басмачи рассредоточились на широком фронте, маскируясь зарослями саксаула. С этой позиции они и обстреляли разъезд головного отряда.

Достигнув удобного рубежа (высокой гряды барханов), Лучинский спешил эскадрон и завязал бой.

От главных сил полка отделился эскадрон Марковича и рысью пошел влево. В это время появились наши самолеты и стали бомбить позиции басмачей.

Лучинский дождался, пока эскадрон Марковича глубоко охватит правый фланг Джунаид-хана, и скомандовал: «По коням!» Спустившись с бугра в овраг, эскадрон попал в мертвое пространство, развернулся и, выйдя на противоположный берег оврага, приготовился к атаке.

Под огнем противника эскадрон пошел в атаку спокойным, ровным галопом. Расстояние между эскадроном и противником быстро уменьшалось. Вот уже и позиции басмачей…

Услышав «ура» 1-го эскадрона, бросился в атаку и 3-й эскадрон Марковича. Сбитые с высоты и растерявшиеся, банды Джунаид-хана побежали. Не удалось им долго удержаться и на промежуточных рубежах. Повторный налет авиации — и пулеметный взвод Берзина, зашедший в тыл басмачам, завершил разгром.

Но преследовать Джунаид-хана у полка не хватило сил. Сказалась усталость от более чем 400-километрового перехода по пустыне. Уже во время атаки третьего оборонительного рубежа басмачей много лошадей падало от усталости, голода и жажды. После того как всадники спешились, лошади качались и еле передвигали ноги.

И как было приятно узнать, что командование выслало нам навстречу к колодцу Пеш-Кудук большой продовольственный транспорт.

Когда 9 ноября полк подходил к колодцу, самолет «Ю-13» сбросил вымпел с приказом Реввоенсовета Среднеазиатского военного округа. В приказе, адресованном командиру полка Борисову, говорилось:

«РВС и командование Средазво восхищены героическим походом 84-го кавполка в неслыханно тяжелых условиях в безводной пустыне Кара-Кум… По прибытии полка в Ташауз вам предлагается срочно представить к награждению орденом Красного Знамени всех отличившихся командиров, политработников и красноармейцев полка. РВС Средазво желает с полным успехом и с наименьшими лишениями закончить полку этот выдающийся поход. Привет всем бойцам!

Комвойсками Средазво Авксентьевский.

Члены РВС Зеленский, Иппо».

За выдающийся поход в Кара-Кумы в числе многих бойцов, командиров и политработников были награждены орденом Красного Знамени Борисов, Лучинский и Маркович, получивший третью революционную награду.

84-й кавалерийский полк был награжден почетным Революционным Красным Знаменем.

К началу 1928 года в песках остались лишь небольшие шайки джунаидовских курбашей. В ликвидации этих шаек в 1928 году приняла участие и вновь сформированная Туркменская национальная кавалерийская бригада.

У колодца Чарышлы прочно обосновалась банда Шалтай-Батыра. Для ликвидации этой шайки были посланы два сводных эскадрона Туркменской кавалерийской бригады, которыми командовали Анна-Кулиев и Муратлиев. Общее руководство операцией было возложено на Севрюгова.

Около 240 километров прошли эскадроны по пескам Кара-Кум и неожиданно для басмачей подошли к колодцу Чарышлы. Банда пыталась уйти, но была перехвачена и уничтожена. Жены и награбленное басмачами имущество были переправлены в оазис. Тяжело раненный Шалтай-Батыр ускакал в пески и, как впоследствии стало известно, умер от большой потери крови.

В сентябре 1931 года пастухи показали нам могилу Шалтай-Батыра. На могиле лежал его бинокль.

Наиболее крупной операцией этого периода была ликвидация узбекского курбаши Балта-Шиха.

Познакомился я с ним в 1926 году. Одно время в Ильялинском районе участились случаи грабежей. Ограбления совершались обычно в базарные дни, под вечер. Тщательное расследование показало, что налеты совершала неизвестная банда. Поиски банды привели нас к брату Балта-Шиха, торговцу насом.

Я пришел в лавку, купил нас, который был мне совершенно не нужен, и как бы между прочим спросил у хозяина:

— А где ваш брат?

Хозяин перепугался и стал заверять меня, что никакой связи с братом не имеет. Это лишь подтвердило мои предположения, что грабежами занимается Балта-Ших.

Чем больше узнавал я об этом человеке, тем яснее становилось мне, что он не связан с басмачами. Балта-Ших во время революционных выступлений в Хорезме был на стороне народа и выступал против Джунаида и узбекской знати. Таким образом, грабежи на дорогах, которые он теперь совершал, носили чисто уголовный характер. Я решил встретиться с Балта-Шихом.

Через несколько дней, зайдя в лавку его брата, я сказал:

— Мне надо видеть Балта-Шиха. Даю вам неделю на организацию этого свидания.

Через неделю хозяин лавки сообщил мне, что Балта-Ших согласен на встречу и будет ожидать меня после полуночи у большого карагача на дороге в Копуклы, километрах в двенадцати от Ильялы. Там меня встретят. С собой я могу взять только коновода.

Ночь выдалась темная. Мы ехали с командиром 83-го полка Ежовым по пустынной дороге. По его молчанию я понимал, что он не одобряет мои действия. Балта-Ших не случайно выбрал для свидания полночь. В это время на небе не было луны, и мы с трудом различали в темноте дорогу. Справа от дороги на нас неожиданно надвинулась черная масса огромного дерева. Мой конь шарахнулся в сторону и захрапел, схваченный под уздцы чьей-то сильной рукой. Неплохо придумано, подумал я, когда словно выросший из-под земли человек молча повел в поводу моего коня куда-то в сторону от дороги. Вскоре впереди проступили очертания небольшой курганчи, мелькнул огонек керосинового фонаря.

У крепостной калитки меня встретил Балта-Ших. Он помог мне слезть с коня и спросил по-узбекски, как это я не побоялся приехать к нему один.

— Человек, который сам боролся на стороне народа, не может сделать зла тому, кто борется за народ, — ответил я.

Мой ответ, видимо, понравился Балта-Шиху.

За ужином я предложил Балта-Шиху кончить с разбоем, приехать в Ташауз и начать честную жизнь.

— Сейчас есть единственная справедливая вооруженная борьба — это борьба с басмачами, — сказал я. — В Ташаузе формируется отряд добровольцев, и этому отряду нужен авторитетный командир.

Балта-Ших обещал подумать над моим предложением.

…Через два дня он явился ко мне в Ташауз.

Лучшего командира добровольческого отряда трудно было и желать. Балта-Ших пользовался огромным авторитетом не только среди узбеков, но и среди иомудов, которые уважали его за храбрость. Басмачи как огня боялись отряда Балта-Шиха, избегая появляться в районе его действий.

После моего отъезда в Восточную Бухару, а затем в Ашхабад, где я занялся формированием Туркменской бригады, кто-то начал провоцировать Балта-Шиха, пу-гая его тюрьмой за прошлые грабежи. Кончилось тем, что Балта-Шиха сняли с командования отрядом и он убежал в пески, где собрал банду в 200 всадников.

Переход Балта-Шиха на сторону басмачей явился следствием ошибок Дмитриева, назначенного командиром 83-го полка вместо Ежова, который был откомандирован в Восточную Бухару и вступил в командование 82-м полком.

В 1929 году я прибыл в Ташауз с двумя эскадронами 1-го и 2-го Туркменских кавалерийских полков. Мне был подчинен 84-й кавалерийский полк.

Вскоре мне доложили, что в кишлаке Карамазы, в пятнадцати километрах от Ильялы, 1-й эскадрон 84-го полка Лучинского и добровольческие отряды окружили Балта-Шиха с десятью его курбашами.

Я немедленно выехал в Карамазы и, когда подъезжал к кишлаку, — услышал сильную стрельбу. Но внезапно все стихло.

Подъезжая к небольшой курганчи, я увидел, как из открывшихся ворот на дорогу вылетела группа всадников. В одном из них я узнал Балта-Шиха и громко окликнул его.

Балта-Ших осадил коня и заявил, что, узнав о моем прибытии в Ташауз, он приехал из песков, чтобы повидаться со мной. Я поверил ему и приказал нашим частям разойтись по своим гарнизонам. Со мной остались только Лучинский и десять человек охраны.

За ужином в курганче Балта-Ших рассказывал мне о нанесенных ему обидах, но явно что-то не договаривал. Когда же я попытался выяснить, кто его провоци-ровал, Балта-Ших умолк.

Было уже поздно, но мне не спалось, и я вышел во двор курганчи. Под навесом, где стояли кони, кто-то шептался. Я прислушался. Незнакомый мне голос усо — варивал Балта-Шиха послать в пески за джигитами И расправиться с нами. Балта-Ших молчал. Я с замиранием сердца ждал, что он ответит.

— Хоп, — после недолгого раздумья оказал Балта-Ших и этим лаконичным ответом решил свою участь.

Я вернулся в кибитку и шепотом предложил Лучинскому приготовить незаметно оружие. Вскоре в кибитку вошел Балта-Ших и принес несколько бутылок вина. Вслед за ним в кибитку вошли курбаши Загир-бала и Бабаджан-бала.

Балта-Ших разыгрывал роль радушного хозяина, усиленно подливая нам вино. Напрасно я пытался встретиться с ним взглядом. Балта-Ших каждый раз отводил глаза в сторону.

Вдруг за воротами курганчи послышался удаляющийся конский топот. Все стало предельно ясным. Тот, кто вступил на путь предательства и решил идти по этому пути, — наш враг.

Я подал команду «Огонь!» и выхватил маузер.

…Кибитка наполнилась запахом пороха и треском револьверных выстрелов. Опрокинулась и погасла керосиновая лампа. Басмачи были убиты.

Банда, узнав о гибели своих курбашей, разбежалась.

Последние бои

1929 год в республиках Средней Азии был годом большого политического и хозяйственного подъема. В кишлаках и аулах бедняки и середняки организовали первые колхозы. В городах строились хлопкоочистительные и маслобойные заводы. Росли ряды национального рабочего класса, который настойчиво требовал проведения социалистических преобразований.

В этот год воинские части Среднеазиатского военного округа, успешно завершив ликвидацию басмачества как политической силы, на которую опирались контрреволюционные элементы, приступили к мирной учебе.

На территории Туркменской ССР состоялись большие маневры, которые по времени совпали с японской провокацией на КВЖД и потому проходили с особым подъемом. В маневрах принимали участие 8-я отдельная 262 Туркестанская кавалерийская бригада, которую снова принял мой старый боевой товарищ К. П. Ушаков, и моя Туркменская кавалерийская бригада.

Бригада Ушакова вышла из Мерва и двигалась вдоль нашей государственной границы. Навстречу ей шла моя бригада. Заключительная часть маневров должна была состояться в районе Теджена. Сюда прибыл командующий округом П. Е. Дыбенко.

Посредники затруднялись, какой из двух противостоящих бригад присудить победу в промежуточных действиях. Решить это должно было столкновение главных сил. Оно произошло на равнине, в нескольких километрах от города. Обнаружив друг друга, бригады развернулись и пошли в атаку. Это было незабываемое зре-лище. Искусно маневрируя, на полном аллюре производя сложные перестроения, бригады сближались, стараясь охватить фланги «противника». Когда трубы про-играли отбой, посредники опять оказались в затруднительном положении, настолько безукоризненно действовали бойцы и командиры обеих бригад.

Объезжая строй, командующий округом назвал бригады стальными. Эта оценка молодой Туркменской бригады, лишь недавно вступившей в ряды Красной Армии, была наградой за настойчивую учебу.

Еще не успели вернуться в свои гарнизоны полки, принимавшие участие в маневрах, как поступило сообщение, что советскую государственную границу перешел матерый бандит Максум-Фузайль.

Максум приурочил это к III съезду Советов Таджикской АССР, принявшему решение о преобразовании ее в Таджикскую Советскую Социалистическую Респуб-лику в составе Советского Союза.

К Максуму примкнули раскулаченные баи, и его банда выросла до 800 всадников. Басмачи захватили Калай-Хумб, Товиль-Дору и Хаит, зверски расправляясь с работниками советского и партийного аппарата. Но надежды Максум-Фузайля на то, что он будет поддержан местным населением, не оправдались. В кишлаках местные отряды самообороны оказали басмачам ожесто-ченное сопротивление. А тем временем в район действий шайки перебрасывались части Красной Армии.

По приказу П. Е. Дыбенко командир 7-й отдельной кавалерийской Туркестанской бригады (бывшей 1-й) Т. Т. Шапкин направил из Дюшамбе в Гарм эскадрон 79-го кавалерийского Алайского полка (бывшего 1-го) под командованием А. И. Бенько.

Максум-Фузайль, перейдя снежный перевал Люлю-Харви, также шел к Гарму, разбив по дороге добровольческий отряд Гутовского. К вечеру 23 апреля басмачи осадили Гарм.

По приказу Дыбенко в Гарм самолетом вылетел Шапкин, взяв с собой пулеметчиков Иванова, Тимошенко, Малиновского и Сергеева. Самооборону города возглавлял коммунист Кравчук. По указанию Шапкина пулеметчики быстро заняли удобные позиции и открыли огонь по басмачам.

Находившийся в отряде Максума белогвардейский офицер Пименов увидел в бинокль крупную фигуру Шапкина с двумя ромбами на петлицах и заявил Максуму, что, раз в Гарме комбриг, значит, где-то рядом вся бригада. Басмачи поспешно отошли от города и попали под удар спешившего из Дюшамбе эскадрона Бенько. Банда была разбита, а Максум-Фузайль снова ушел за границу и больше в Таджикистане не появлялся.

В 1930 году в Таджикистане началось массовое движение за организацию колхозов. Классовая борьба в кишлаках обострилась до предела. За границами Советского Союза на средства английских империалистов формировались шайки из бухарских эмигрантов.

В марте 1931 года государственную границу Таджикистана перешла банда Ибрагим-бека, Утан-бека и Кур-Артыка численностью около двух тысяч человек. «Главнокомандующему войск ислама» хотелось еще раз испытать свою судьбу.

Ибрагим-бек вторгся в пределы Таджикской ССР, окруженный пышной свитсй. Муллы и ишаны встречали его с почестями, достойными святого. Но ничего не помогло.

На разгром банды были брошены части 7-й отдельной кавалерийской Туркестанской бригады, Таджикский стрелковый батальон, 83-й кавалерийский Бегалинский полк и Узбекская отдельная бригада, которой командовал Иван Ефимович Петров. Кроме регулярных частей, против Ибрагим-бека поднялось все трудовое население. 50 тысяч «краснопалочников» действовали в районе своих кишлаков.

Уже во второй половине июня банды Ибрагим-бека и Кур-Артыка были полностью разгромлены. 22 июля два эскадрона 79-го кавалерийского Алайского полка под командованием Лободина и Бенько захватили в районе кишлака Ой-Булак ближайших сподвижников Ибрагим-бека — курбашей Али-Мардана-дотхо, Ишан-Исахана, Азим-бека и Каюм-Гафура. И только самого Ибрагим-бека нигде не могли найти. На поиски были направлены регулярные части Красной Армии и многочисленные отряды «краснопалочников».

В районе Ишкабада прочесывал горы Таджикский батальон. Командир батальона В. Г. Позняк с одним эскадроном спустился к переправе через Кафирниган. Стояла холодная темная ночь. На берегу горел костер, возле которого грелся старик перевозчик. Позняк предполагал, что Ибрагим-бек находится за рекой, и, решив на рассвете начать переправу, предупредил перевозчика, чтобы тот приготовил каюк.

— Не надо туда ходить. Ибрагим-бек здесь, — старик подбрасывал в огонь сухие ветки, и руки его дрожали.

Сгрудившиеся вокруг костра бойцы внимательно слушали неторопливый рассказ перевозчика.

Оказывается, часа за два до прихода сюда эскадрона, с того берега окликнули перевозчика и велели ему подать для переправы каюк. Старик ответил, что ночью переправляться опасно. В ответ он услышал брань и угрозы. Человек, требовавший каюк, прокричал, что с ним раненый главнокомандующий войсками ислама.

— Если ты не подашь каюк, то завтра же будешь повешен! — донеслось с того берега.

Старик ответил, что его сын ушел в кишлак, и просил подождать, пока он вернется, так как ему, старику, одному не справиться с быстрым течением реки. На том берегу как будто поверили старику.

Тогда старик тут же велел находившемуся рядом с ним сыну бежать в кишлак Ходжа-Буль-булак и предупредить «краснопалочников» о появлении Ибрагим-бека.

Через некоторое время с того берега снова стали требовать каюк, и в течение часа на голову старика сыпались проклятья и угрозы. Наконец вернулся сын и сообщил, что следом идут «краснопалочники».

Старик с сыном сели в каюк и погнали его на другую сторону реки. Басмач, ожидавший их на берегу, избил старика и его сына камчой. Затем трое других басмачей внесли на руках Ибрагим-бека и уложили его на дно каюка. Когда каюк пересек реку и приткнулся к берегу, на него со всех сторон налетели «краснопалочники» под командованием Муксум-Султана — бывшего батрака Ибрагим-бека.

Пойманный Ибрагим-бек был отдан под суд и по приговору суда расстрелян.

В 1928 году, убедившись в бессмысленности борьбы против Советской власти, Джунаид-хан ушел за границу. В песках остались банды Шалтай-Батыра, Ахмед-бека и других. Из-за границы к ним приходили контрабандисты Ораз-Гельды. Банды систематически совершали налеты на населенные пункты, пытаясь помешать социалистическому строительству.

В начале 1931 года командование Среднеазиатского военного округа приняло решение очистить пески от бандитских шаек. В этих операциях активную роль должна была сыграть национальная Туркменская кавалерийская бригада, сформированная из туркмен-добровольцев. Личный состав бригады обладал прекрасными боевыми качествами и рвался в пустыню, чтобы очистить пески от бандитов.

В апреле, до начала общей операции, 2-й Туркменский кавалерийский полк под командованием А. И. Бацкалевича обнаружил у колодца Бахардок шайку Анна-Бала. Схватка была короткой и жестокой. Окружив несколько бойцов во главе с политруком Али Рахимовым, басмачи кричали:

— Вы туркмены, мы туркмены! Сдавайтесь!..

— Туркмены там, — ответил политрук, показывая рукой в сторону оазиса. — А вы — бешеные собаки, которых надо уничтожать.

Окруженные бойцы держались до тех пор, пока на помощь им не подоспел эскадрон. Ни одному басмачу не удалось уйти от колодца.

В сентябре 1931 года началась последняя операция по очищению песков Кара-Кум от басмачей.

Около двух тысяч хорошо вооруженных басмачей решили обороняться. Укрепив основную линию колодцев Туар, Чагыл, Доунгра, Огламыш, они вырыли в песчаных барханах вокруг этих основных водных источников несколько линий окопов, отлично замаскированных колючкой и саксаулом. Здесь же, в непосредственном тылу, были сосредоточены семьи басмачей и стада скота.

Впереди основной оборонительной позиции, на озера Джамала и Топиантан, была вынесена передовая, также хорошо укрепленная линия обороны. А в тылу основ-ного района, опираясь на колодцы Кум-Сепшен и Дахлы, находилась вторая оборонительная позиция. Наконец, караванный путь из Кизыл-Арвата в Хорезм был перекрыт у колодца Чарышлы оборонительными сооружениями, построенными местными шайками.

Таким образом, был создан ряд оборонительных сооружений, преградивших все караванные пути из Кизыл-Арватского и Красноводского районов в Хорезм и Казахстан. Район этот простирался до 160 километров в глубину и до 90 километров по фронту, что давало басмачам возможность широкого маневра.

Все занятые в этой операции наши части выступили из исходных пунктов одновременно.

Из Красноводска на баржах через Кара-Бугаз плыл отряд курсантов военной школы имени В. И. Ленина под командованием начальника школы А. К. Малышева. По суше наступал мотоотряд пограничных войск во главе с начальником пограничных войск Ламоновым. Со станции Казанджик форсированным маршем шла моя Туркменская кавалерийская бригада. Из Кизыл-Арвата вышел Узбекский кавалерийский полк М. Миршарапова. Из Теджена в пески пошел 82-й кавалерий-ский Актюбинский трижды Краснознаменный полк под командованием А. И. Бацкалевича, из Мерва — 83-й кавалерийский Бегалинский полк М. В. Самокрутова. Хиву и Ташауз покинули 84-й кавалерийский Краснознаменный полк Хрюкина и кавалерийский полк НКВД под командованием Константинова.

Операцией руководили командующий Среднеазиатским военным округом П. Е. Дыбенко, член Военного совета Г. Г. Ястребов и начальник полевого штаба В. Г. Позняк.

Охватывая огромные пространства пустыни, части медленно сходились к центру, уничтожая встречные банды. Басмачи заметались, ища спасения, но везде натыкались на подразделения Красной Армии.

У колодца Дахлы сгрудилось несколько шаек общей численностью до 800 всадников. К колодцу подошла часть отряда школы имени Ленина. Басмачи организовали круговую оборону, отбивая атаки огнем, но вскоре, используя свое численное превосходство, перешли в контратаку. Был момент, когда они чуть было не опрокинули малочисленный отряд курсантов. Но подоспевший 1-й Туркменский кавалерийский полк Ф. Н. Антонова не дал басмачам уйти. Начальник полковой школы Якуб Кулиев стремительной атакой расчленил банду, а эскадроны добили ее по частям.

За доблесть и мужество, проявленные в боях, орденом Красного Знамени были награждены следующие бойцы, командиры и политработники Туркменской кава-лерийской бригады: начальник полковой школы Якуб Кулиев, командир снайперской команды Аббасов Али, командиры эскадронов Анна-Кулиев, Анна-Муратов, политруки Алиханов, Али Рахимов, старшины Токка Чеканов, Чирчак, красноармейцы Худай-Бердыев, Кары-Ниязов, Анна-Чекметов, Нуры-Исмалилов и многие Другие.

Все части, занятые в этой последней экспедиции, были награждены правительством Туркмении почетными Знаменами Туркменской ССР.

Пески Кара-Кум были полностью очищены от басмачей. На всей территории Средней Азии больше не оставалось ни одной басмаческой шайки.